Прогулка за клюквой

И чего меня в тот день на болото понесло, клюквы, видите ли, идиоту захотелось... С детства к ней равнодушно относился, но разве только морсику попить, когда сильно захвораешь, да и то без особого наслаждения... То ли дело клубничное или малиновое варение, а ещё лучше в свежем виде, да со сметанкой. Конечно, в более старшем возрасте к клюквенному морсу приходилось прибегать гораздо чаще, особенно в ранние утренние часы, да ещё когда с вечера огуречного или капустного рассолу не осталось. Да и то сильной жажды к этому продукту я не испытывал. А тут ещё ни с того ни с чего ехать куда-то на болота, прыгать по шатающимся кочкам, рискуя жизнью ради какой-то кислющей ягодки... Конечно, я поймал себя на мысли, что от постоянного одиночества и общения с котом как с человеком у меня действительно стал мутиться рассудок, но отказать себе в такой необычной причуде я уже был просто не в состоянии. Добраться до места, где начинались болота, не заняло много времени, тем более что автобус подошел к остановке почти в тот же момент, что и я. Найти то место где росла эта злосчастная для меня ягода, также не составило большого труда, но вот добраться до краснеющего почти по середине болота островка по хлипким и булькающим кочкам, оказалось для меня большой проблемой. Найдя у дороги длинный, но не тяжелый шест, чтобы прощупывать перед собой место, на которое хочешь шагнуть, такие вещи я знал, к моему большому сожалению, только по кинофильмам, я попробовал преодолеть возникшее передо мной препятствие. Первые несколько кочек я преодолел с такой лёгкостью, что даже на мгновение позабыл о своём местонахождении. Они мне невольно напомнили кочки на городских тротуарах, возникших от некачественно уложенного асфальта. Несколько следующих мгновенно привели меня в чувство реальной действительности, засасывая в себя ступни моих ног, почти по самую щиколотку. Настоящий страх наступил гораздо позже, когда я, перескочив ещё через пяток кочек, неожиданно для себя, как на лыжах обеими ногами скатился с последней, как мне казалось завоёванной кочки, и стремительно стал погружаться в булькающую и чмокающую подо мной трясину. Надежды на спасение практически не было, пробираясь по кочкам и оглядываясь вокруг себя, я успел заметить, что по близости нет ни одной живой души, а пытаться выбраться самому из такой аномалии самой матушки природы, мне казалось просто бесполезным делом. Нет, я не проклинал свою нелепую идею пойти на это болото, прекрасно понимая неизбежности судьбы... И, пожалуй, даже не сожалел, что таким, с точки зрения обывателя, нелепым образом заканчивается мой земной путь... В конце концов, мне никогда не хотелось закончить его дома в одиночестве в полухолодной постели и чтоб спохватившись через неделю, а может быть и больше, кто-то из моих друзей, заметив, что я в привычном своём порядке не появляюсь в их окружении, в присутствии милиции взломали дверь и нашли мой полуразложившийся, омерзительно воняющий труп. Да даже если кто-то и будет рядом, всё равно, как представишь себе, что моё застывшее и беспомощное тело кидают два жлоба на носилки, а потом ещё и в холодильник. И кроме этого, помимо твоей воли, мясники в белых халатах, теша своё любопытство, потрошат твои внутренности и после этого стягивают разрез медной или какой-нибудь ржавой проволокой. Да ещё эти рыдания сердобольных старушек на похоронах, можно подумать, что все они в тебе души не чаяли, пока был жив. Это в том случае, если есть, кому тебя похоронить или друзья между собой скинулись, чтобы как говорится поверх земли не оставить. А если нет? Тогда в лучшем случае в общую могилу, как бомжа, которая навряд ли чем-то отличается от этого болота. Тут оно даже и спокойней, сразу на одном месте, никуда таскать и бросать не будут, ушёл на дно или ещё куда там и всё. Единственное, что удручало меня в тот момент, так это мой кот, в конце концов, как сказал Антуан Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кого приручили». И я считаю, что этих приручённых нами существ, так же, как и наших детей, мы просто не в праве обрекать на страдания за нашу глупость. Когда взрослый человек теряет того, в кого верил, кому доверял и к кому испытывал самые откровенные чувства... то, по крайней мере, он способен пусть не перебороть, но хотя бы осознать эту утрату. А как объяснить маленькому ребёнку или этой преданной тебе животинке, да и вообще, можно ли объяснить никчёмный уход, уход, на который тебя сподвигла собственная блаж. Бессмысленность дурного подвига в не нужном никому, даже тебе, деле. Одно, конечно, утешало меня, перед тем, как моё лицо и голову покрыла вязкая трясина: есть несколько человек, к которым мой котишка относится весьма благосклонно, получая от них взаимное чувство, и они не оставят его на произвол судьбы. Конечно, навряд ли он сможет понять, почему среди них нет меня, и они не в силах будут ему это объяснить, но, по крайней мере, я знал точно, что он не будет голодным слоняться под дождём и снегом, и его не разорвут придурошные, как и их хозяева собаки. Моё смятение и угрызение за содеянное мгновенно сменило необъяснимой силы удивление: едва над моей головой сомкнулась эта склизкая, чмокающая трясина, заслонив от моего взора последний лучик света, я вдруг самым невероятным для себя образом обнаружил, что моё лицо и голова не только не покрыты болотной грязью, но ещё и остались абсолютно сухими, впрочем, как и всё остальное. Погружаясь в это злосчастное болото, мои мысли, как вы уже знаете, были заняты совсем другим, и я просто был не в силах осознать, во что я погружаюсь. В конце концов, может, просто сработало стереотипное мышление, раз болото, то значит вода и грязь. Потрясённый своим открытием, я невольно стал оглядываться вокруг себя и вскоре обнаружил, что нахожусь в какой-то трубе, довольно-таки большого диаметра. Тут же невольно в моей памяти всплыли газетные публикации и передачи по телевидению о людях, побывавших в состоянии клинической смерти. В них рассказывалось, что, отключившись от внешнего мира, человек попадает, а вернее сказать не человек, а сознание этого человека попадает в некий тоннель, по описаниям, примерно в такой же, как и я, различие, наверное, только в том, что в описаниях умершие видели яркий свет в конце тоннеля над головой, а я почему-то увидел его под своими ногами. «Может, это оттого, что в отличие от тех людей я умер не на поверхности земли, а утонул в неком аномальном месте?» – подумал я, но не успел осмыслить до конца пришедшую ко мне мысль, как мои ноги упёрлись во что-то твёрдое. От неожиданности я вновь невольно огляделся по сторонам... Труба, стенки которой буквально мгновение назад окружали меня, как будто растворилась в воздухе. Вокруг меня было точно такое же место, как и то, на которое я пришёл собирать клюкву, с той только разницей, что вместо болотной трясины под моими ногами была твердая земля, покрытая мелкой зелёной травкой, а вместо шатающихся кочек полутрухлявые пни от срубленных ранее деревьев и почти полностью обросшие травой. Над головой у меня было всё тоже синее небо, на котором ярко светило привычное моему взору солнце. «В лифте со второго на первый этаж спустился», – невольно промелькнуло у меня в голове, и вдруг я почувствовал лёгкую слабость в ногах. Отыскав взглядом менее трухлявый пень, я подошел к нему и, удостоверившись с помощью руки в его прочности, присел передохнуть. Расположившись поудобней на пеньке, я достал из кармана куртки небольшую фляжку с водой, чтобы промочить пересохшее от волнения горло. Отдышавшись после нескольких обильных глотков, я убрал фляжку обратно и достал сигарету. И тут со мной снова произошло нечто странное, не смотря на то, что она так же, как и спички, которые загорались от малейшего прикосновения к коробку, была абсолютно сухой, но чтобы её прикурить, мне пришлось истратить около дюжины спичек. Конечно, это могло происходить от моего сильного волнения после того, что произошло. Но и после того, как сигарета была прикурена, как бы глубоко я не старался сделать затяжку, дым во рту практически не ощущался. Докурив, если можно так сказать эту сигарету, я тщательно затушил окурок и бросил его в неподалёку располагавшуюся от меня ямку. «Ну что, друг, сколько не сиди, а под лежачий камень вода не течёт?» – сказал я самому себе и поднялся на ноги. «Интересно, куда я приду, если направлюсь в сторону дома? Если здесь почти так же, как и там, наверху... то почему бы и нет?» – подумал я и направился приблизительно в ту сторону, с которой пришел на это злосчастное болото. Обратный путь по твёрдой поверхности я, разумеется, преодолел гораздо быстрее, чем добираясь вперёд по зыбкой трясине. И вот я вновь оказался на грунтовой дороге, которая практически ни чем не отличалась от той, что в данной момент осталась над моей головой. Или, по крайней мере, должна была там остаться, если я, погружаясь в болото, действительно уходил вниз, а не ещё в какую-нибудь сторону. Отбросив в сторону шест, который по сути своей должен был послужить мне опорой на болоте, я неторопливо пошёл в ту сторону, откуда начал своё путешествие за этой кислющей ягодой. Практически дорога ни чем не отличалось от той, по которой я шёл вперёд. Всё те же деревья и серые булыжники по обочинам, всё те же небольшие колдобины и пеньки, торчащие из земли... Тоже щебетание птиц в ветвях и тоже синее небо с несильно припекающим по-осеннему солнцем. В какой-то миг мне даже показалось, что это всё я вижу во сне или, по крайней мере, когда-то видел, и вот этот мрачный сон оказался вещим. От этой промелькнувшей в голове мысли мне даже стало немного не по себе, и я стал прилегать все усилия, чтобы как можно быстрее избавится от нее. Пройдя метров двести, я вдруг заметил лёгкий дымок, медленно поднимавшийся над кустами низкорослой ивы. «Наверное, черти грешников жарят», – усмехнулся я и, будучи полностью уверенным, что терять мне больше нечего, направился в сторону идущего из глубины кустарника дыма. Вскоре оказавшись у кустов, я тут же заметил узкую тропинку, ведущую в глубь кустарника. «Наверное, она выведет меня к тому месту, откуда идёт дым», – подумал я и шагнул на петляющую между кустов тропу. Пройдя не более пяти метров, я оказался на берегу небольшого озера, а может быть и затоки, так как небольшая речка виднелась неподалёку от того места, где я только что оказался. На берегу буквально передо мной сидел какой-то мужчина в серой ветровке и такой же серой кепке. В руках он держал длинное удилище, а буквально в двух шагах от него горел костёр, над которым был подвешен маленький алюминиевый котелок. Заслышав моё приближение, незнакомец неторопливо обернулся в мою сторону.
– 3дравствуй, здравствуй, добрый человек, – добродушно произнёс он и, закрепив удилище на торчащей неподалёку от берега коряге, подпихнув его рукоять под большой камень, лежащий на берегу, поднимаясь на ноги, добавил, – Располагайся, добрый молодец, отдохни, по тебе видать далёкий путь держишь. Кто по близости живёт, кабыть всех знаю, а вот тебя в первой в наших местах вижу.
На вид мужчине было лет шестьдесят-шестьдесят пять, широко раскрытые бесхитростные глаза, крупное сильно обветрившееся лицо, щеки и подбородок которого были покрыты недлинной, но густой и седой щетиной. Крепкие натруженные руки, постоянно ищущие какого-нибудь дела, всем своим внешним видом этот человек располагал к тёплой и непринуждённой беседе.
– Как величать-то тебя, сынок? – присев на корточки и протянув руку к костру, чтобы поправить откатившиеся в сторону дровишки, спросил незнакомец.
Принеся извинения за запоздалое приветствие, я назвал своё имя.
– А меня, значит, на деревне Кузьмичём кличут, а ребята те просто дядь Федя, – отряхая руки от попавшей на них золы, ответил мужчина.
– Фёдор Кузьмич значит... – опуская корзинку на землю, произнёс я полное имя, теперь уж можно было сказать, своего собеседника.
– Так меня, сынок, одна из невесток называет, она у нас барышня городская, ей всё честь по чести нужно... Ну а так девка неплохая, работящая, приветливая. От осени до весны, хоть и в школе пропадает, но всё равно по хозяйству у неё всё исправно. А летом ещё нет-нет, да нам старикам придут помогут по хозяйству, – поднявшись от костра и озираясь вокруг, произнёс мой собеседник и, остановив свой взгляд на посеревшем от времени бревне, лежащем в метрах пяти от костра, вновь обратился ко мне. – Давай-ка, сынок, то брёвнышко поближе к костерку подкатим, да присядем. А то в ноженьках-то родимых, как говорится, правды нету.
Бревно оказалось абсолютно сухим, и прокатить его буквально несколько метров не составило большого труда. С этой работой мог бы справиться и кто-то один из нас, но мне показалось, что Кузьмичу просто хотелось побыстрее найти со мной общий язык.
– Ты уж извини, конечно, что я тебя сынком называю, – присаживаясь на бревно и жестом руки предлагая мне сделать то же самое, продолжил Кузьмич. У меня сыновья примерно твоего возраста. Ну, может там плюс-минус пару годков разница... Так они меня как привыкли с детства дядь Федя, так по сей день и кличут. Младшенькая невестка, девка наша деревенская, все ведь вместе росли, так по первости как поженились, тоже всё дядей Федей звала. А теперечи всё больше городской подражает: Фёдор Кузьмич, Фёдор Кузьмич, а вот зятёк, тот парень до кончиков волос парень свой. Ещё в женихах ходил, а уже батей называл, так до сих пор и зовёт, а по мне так, что у меня два сына было, что теперь пускай три. Он ведь когда пацаном с моими ребятами бегал, так уже почти как сын мне был. Порой даже летом как мать уйдёт бабам на сенокос помогать, так он и ночевал у нас вместе с моими. За день-то убегаются по жаре, а к вечеру то где-нибудь на повети в прохладном местечке сена кинут и уснут, то на полати заберутся, только пятки грязные торчат. Мать то у него бухгалтером в сельсовете работает, а как времечко свободное от основной работы появляется, так она ещё куда-нибудь подработать идёт. Руки-то у нас лишние на селе нигде не помешают, а ей лишняя копеечка тоже не помешает, она ведь его бедолага одна растила. Батька-то у него погиб, когда он только народился, отличный был мужик и работяга отменный. Без всяких проблем за любую работу брался, только скажи: «Василий, надо... или Василий, аврал», хоть днём, хоть ночью, раз надо, значит пошли. Зятёк-то у меня весь в своего отца, такой же безотказный, хоть по работе, хоть по хозяйству... Как там у вас в городе учёные мужи говорят гены, что ли?
Я, улыбнувшись на вопрос Кузьмича, утвердительно покачал головой:
– Так точно, Фёдор Кузьмич, гены.
– Да нет, скажу я тебе не зря на него мать жизнь свою положила, ведь молодая была, могла бы новой семьёй обзавестись, в селе бы за это никто бы не осудил, понятное дело, здесь и по хозяйству помощь нужна, не город ведь. Тут не парового, ни водопровода нет, всё своими руками приготовить надо, и что бы помыться, и что бы обогреться. А ведь в лютую стужу, или когда на улице всю ночь завывает, молодой женщине и к чей-то груди не помешает прижаться. А вот она ведь не в какую, всё для сына, всё сама, хоть и неплохие мужики за ней ухаживали. Конечно, если чего помочь без всяких вопросов и намёков любой помогал, и по сей день помогут. Ведь покойного Василия все уважали, да и её тоже, за то, что не скурвилась баба, для дитя от любимого мужа жила. Вот только, сынок, не дай Бог, как говорят ваши учёные по генам этим самым моему дорогому зятьку судьбинушка его покойного батеньки не передалась. Ты только пойми меня правильно, сынок, – глубоко вздохнув, негромко произнёс Кузьмич и, по дружеский похлопав меня по руке, лежащей на моём колене, также негромко добавил. – Он ведь мне действительно как сын родной, и вырос с моими ребятами вместе, и живёт с моей дочерью, да ещё, как говорится, душа в душу. Да и не дай Бог, что свои страдания, как бы то ни было тяжко, но всё равно пережить намного легче, чем страдания любимой дочери. Да, наверное, даже если и не очень любимой, так ведь всё равно родная кровь. Я лично считаю, – потерев себя по шершавому подбородку своей натруженной ладонью, после непродолжительной паузы продолжил Кузьмич. – Что коль мы так и не привыкли учиться на чужих ошибках, так хотя бы научиться делать выводы из чужого горя. Что-что, а увидеть свою дочь на месте её свекровки, не дай ты БОГ! – после этих слов Кузьмич снова глубоко вздохнул и чём-то задумался.
– Да нет, Фёдор Кузьмич, по генам обычно передаётся характер и поведение человека, ну иногда какие-нибудь хронические заболевания, но чтобы судьба? Не знаю, Фёдор Кузьмич, не знаю... И по правде сказать, я конечно слышал и не раз о том, что бывают совпадения в судьбе у родителей с детьми или у братьев и сестёр, но это, как правило, только совпадения, – после этих слов я достал из кармана сигарету и, покручивая её между пальцами, добавил. – По крайней мере Фёдор Кузьмич, так утверждает наука или, как вы сами изволили выразиться, «учёные мужи». Да вы и сами, Федор Кузьмич, не хуже меня знаете, если, как говорится, на роду написано, так от этого уже никуда не денешься.
– Да, сынок, ты прав! От судьбы не убежишь, – он ещё раз потёр ладонью своё небритое лицо и, вытащив из расщелины лежащей неподалёку от костра коряги воткнутую туда деревянную ложку, наклонился над котелком. Ну что, сынок, сейчас ушки из свежей рыбки поедим? – дождавшись, когда я раскурил сигарету и, вынув её из-за рта, стал выдыхать дым, произнёс Кузьмич, и не успел я произнести даже одного слова в ответ, как он тут же добавил. – Сейчас мы котелок снимем и вон туда в водичку поставим, чтобы малость подостыло... В водичке то оно почти как и в снежку, побыстрее, чем на воздухе остывает, – с этими словами он снял котелок с палки, закрепленной над костром и, направляясь в сторону реки, чуть погромче, чем прежде добавил. – Она ведь, когда немного приостынет, то намного вкуснее и приятнее, чем когда ты ей обжигаешься.
– Да я, Фёдор Кузьмич, как бы ухи-то не ем, – не торопясь, покуривая свою сигарету, ответил я, когда он, поставив котелок на отмель, вновь подошёл к костру.
– А чего ты ешь, только мясо? – добродушно улыбаясь, спросил он, снова присаживаясь рядом на бревно.
– Да нет, Фёдор Кузьмич, мясо я как бы тоже не ем.
– А, да ты этот, как там - вегт, вягк? Тут у вас с заумными словами язык сломать можно.
– Ну да, Фёдор Кузьмич, я примерно где-то так и есть, а языка ради этого действительно ломать не стоит, – рассмеявшись, ответил я, смотря на весёлого и не совсем привычного по городским меркам Кузьмича.
– Ну, тут, сынок, каждому своё, в этом деле неволить нельзя, тем более, что ты ведь не трёхлетний пацан, а взрослый мужик, – сделав после нашего непродолжительного смеха более серьёзный вид, слегка оценивающе произнёс мой собеседник и, немного помолчав после последней фразы, как бы о чём-то вспомнив, добавил. – В таком случае, сынок, у меня кое-что для тебя есть.
Он быстро встал на ноги, поднял с земли не длинную, но толстую ветку, подошёл к костру и начал неторопливо разгребать головешки. Выкатив веткой из золы с десяток картофелин среднего размера, он повернулся ко мне и, чуть улыбнувшись, произнёс:
– Надеюсь, сынок, ты печёной картошечкой не побрезгуешь?
– Ну что Вы, Фёдор Кузьмич, что-что, а печёная картошечка святое дело, да ещё на природе около речки, из настоящего костра с угольками. Бывает, я дома в духовке пеку, но это не совсем то, правда тоже вкусно, вот только запаха дыма и хруста попавших на зубы угольков не хватает.
– Зато, сынок, этот недостаток дома можно маслицем или сметанкой восполнить... Так ведь? – откатывая картошку подальше от кострища, поинтересовался у меня Кузьмич.
– Так-то оно конечно так, Фёдор Кузьмич, но только ведь домашняя тишина и вкусовые, как вы сказали дополнения, не способны нам заменить вот это всё, что нас окружает здесь на природе. Настоящий бездонный цвет неба, запах дыма от костра, плеск воды не как дома о раковину из-под крана, а по настоящему о бережок, о камушки, о брёвнышки и различные коряжки, да не тонкой струйкой, а целым нахлёстом. А ещё, Фёдор Кузьмич, если дождь пойдёт, это не душ, не баня с тазиком, пусть даже не всегда приятно, холодно, но ведь это некое омовение, омовение, как я считаю, свыше. Конечно, вы в праве со мной не соглашаться, да и это, наверное, было бы и глупо, если бы все со всем соглашались, жить, наверное, было бы не интересно, скучно.
– Да ты, сынок, оказывается ещё и философ, – откинув ветку, которой доставал из костра картошку, в сторону и снова присаживаясь рядом со мной, как-то приглушенно и задумчиво произнёс Кузьмич.
– Да какой я к чёрту философ?! Просто рассуждаю, как могу о том, что вижу вокруг себя, ну и при удобном случае, как например сейчас, высказываю своё мнение.
– Понимаешь, сынок, я, конечно, человек деревенский и не то, чтобы очень тёмный или совсем серый... Всё мое образование это работа, семья и хозяйство. Но я, к твоему сведению, абсолютно убеждён в том, что если человек вне зависимости от его возраста и основных занятий способен осознавать всё то, что происходит вокруг него, а ещё и выражать это всё примерно так же, как это делаешь ты, то он действительно имеет право называться философом. Самое-то главное, чтобы это всё осознание всегда было разным, тогда оно ярче получается, пестрее, что ли как-то. А то когда постоянно с одной точки смотреть, да об одном и том же рассуждать, так тогда действительно, как ты сам сказал, всё серым и скучным выглядит.
– И даже маниакальным! – перебил я своего собеседника, пытаясь кинуть окурок прямо в центр кострища.
– А может даже и так... – покачивая головой, поддержал мою краткую реплику Кузьмич. – Да ладно, пойду посмотрю, как там у меня уха-то, глядишь, наверное, и подостыла уже? – с этими словами Кузьмич вновь поднялся с бревна и направился к воде, но, дойдя до лежащей на земле картошке, быстро наклонился и взял одну из картофелин в руку. – Да, горячевата ещё... – не то рассуждая в слух, не то продолжая обращаться ко мне, негромко произнёс Кузьмич и, положив картофелину обратно на землю, мгновенно распрямился и пошагал дальше. – По-моему уже приостыло, – закричал он от самой речки, вытаскивая котелок из воды. – Точно, приостыло, – закричал он с каким-то весёлым покрякиванием, поднеся котелок ближе к лицу и попробовав его содержимое ложкой. – Жаль, сынок, что ты такой вкуснятины не ешь, а то может, в порядке исключения? – приблизившись ко мне и ставя котелок неподалёку от нашей импровизированной скамейки и взглядом отыскивая что-то по сторонам, спросил Кузьмич.
– Да нет, благодарю вас, Фёдор Кузьмич, я уж лучше картошечки.
– Да не за что, сынок, благодарить, – негромким, но все тем же добродушным голосом ответил Кузьмич, продолжая что-то отыскивать, внимательно осматриваясь по сторонам. – А, вот он, а я уж думал, куда он делся? Вроде кроме нас с тобой тут больше никого и не было, – более громким, чем прежде голосом, произнёс Кузьмич, заметив неподалёку от себя лежащий у ивового кустика старенький школьный портфель. – А то, как картошку без соли стал бы есть... Без масла, как ты сам недавно сказал, ещё куда не шло, а вот без соли точно оскомину набить можно, – подняв с земли старенький пошарпанный временем портфельчик и присев на корточки около бревна, сделал свой вывод Кузьмич. – Ты, сынок, картошечку-то бери, только аккуратней, наверное, ещё не очень остыла? Сам понимаешь, она не котелок, в воду не поставишь... Вернее, положить-то, конечно, можно, но что из этого получится? – после этих слов Кузьмич слегка пожал плечами, продолжая что-то доставать из своего портфельчика.
В это время я взял одну из картофелин в руки и, приостерегаясь, чтобы не обжечься, стал, как это обычно делают, перекатывать её из ладони в ладонь. Но не прошло и минуты, как я вдруг понял, что занимаюсь абсолютно бесполезным делом... К моему большому удивлению, в моих руках оказалась почти холодная картошина. В разговорах с Кузьмичём я практически забыл, что нахожусь не в совсем реальном мире, а если сказать точнее, то совсем даже не в реальном... И вот эта картошина, которая на самом деле просто бы не смогла за десять минут после того, как её вытащили из костра, остынуть до температуры окружающего воздуха, вновь напомнила мне о моём путешествии. Не знаю, заметил ли это Кузьмич, но мне снова стало слегка не по себе и не могу сказать, чтобы могло произойти со мной в ближайшие несколько минут... или, если сказать точнее, мгновений, если бы я буквально тут же вновь не услышал добродушный голос этого загадочного для меня человека.
– Ну что, картошечка остыла? – услышал я негромкий голос Кузьмича.
– Да-да, конечно, – не совсем понимая после посетившей меня мысли, для чего он это спросил.
– Ну, тогда держи соль, – он протянул мне маленькую пластмассовую баночку, вынутую из старенького портфельчика.
Поблагодарив Кузьмича, я взял её в руку, но, не успев ещё ничего сделать, вновь услышал его слегка смеющийся голос:
– Да тут, сынок, ещё одна баночка нашлась, правда чуть побольше, но зато не солёная, – с этими словами он вытащил из своего портфельчика двухсот пятидесяти граммовую бутылку водки уже современного разлива.
– Да я, честно говоря, Фёдор Кузьмич, с этим делом не очень дружу, бывает иногда, конечно, но, как правило, редко и очень немного.
– Ты думаешь, сынок, что я большой любитель этих, так называемых, «горячительных напитков»? – после этих слов Кузьмич, выдержав, говоря языком театра, «классическую паузу», и с не одобрительным выражением лица глядя на маленькую, отрицательно помотал головой. – Ты знаешь, сынок? Вот именно этот мерзавчик у меня здесь уже, – он немного призадумался. – Да, пожалуй уже больше месяца лежит, и те, которые до него лежали, редко когда не задерживались, – Кузьмич ещё раз покрутил маленькую в руке и поставил на землю рядом с бревном. – Оно ведь, сынок, как, дома пить некогда, да и желания большого нет, бабка у меня, конечно, ругаться не будет, не та она у меня, но и компанию тоже не поддержит. Да оно, наверное, и правильно, если бы мы с ней всю жизнь как другие, вон у нас в деревне таких не мало. Так если бы мы с ней, как они, эти компании поддерживали, ничего бы у нас сейчас хорошего и не было бы. Сидели бы в жалкой обветшалой лачуге, да так же, как те наши любители весёлой жизни картошку по чужим огородам таскали. Тут у нас были даже такие весельчаки, что не только картошку с морковкой, как говорится, но и вещи из домов стали таскать, теперича в местах не столь отдалённых отдыхают. А уж, сынок, как посмотришь на их ребятишек, так у меня, видавшего виды старого мужика, сердце кровью обливается... Правда, конечно, понимаешь, что из них тоже ничего хорошего не получится, тут ведь гены не гены, а человек должен с детства видеть, что хлеб, как говорится, с маслом надо своими руками или мозгами в хорошем понимании этого слова зарабатывать. А не попрошайничать по всей деревне, да не воровать по чужим сараям, а нет, так ещё и в город уедут, тут одного пацана сколько раз оттуда милиционер привозил. Соседи уж ему объясняли, что бесполезно его обратно привозить, что дома одни пьянки. А он только ответил, что все эти дела решает не милиция, а суды, посоветовал сердобольным соседям, если они так за него пекутся, обратиться туда. Или ещё в какую-нибудь попечительскую организацию, он им точно сказать об этом не смог, затем сел в свой «козлик» и укатил. Так что, сынок, я никогда не хотел, чтобы такое произошло со мной и с моими детьми, да и женушка таких же взглядов на эти проблемы. Вот и выпиваем мы только по большим праздникам типа Рождества Христова или Пасхи, да и то самую малость, так, чтоб на утро голова не трещала. А это я так, на всякий случай ношу, мало ли кто встретится. Иногда наши деревенские мужики сюда, как и я порыбачить приходят, как говорится душой отдохнуть или, как ты сам сказал, плеск воды и пение птиц послушать. А иногда и такие как ты, городские, забредут, вот так же, как и с тобой посидим, о жизни поговорим. Не все же, как ты, сынок, рыбу и мясо не едят, а под ушку-то из свежей рыбки, да ещё с запахом дымочка не грешно и по стопочке пропустить. Не для дури ведь, а для лучшего аппетита! Да и как тут задуреешь, если маленькую на троих, а то и на четверых, тут сам понимаешь только аппетит и появляется. В свою бытность, даже такая шутливая загадка ходила, не знаю, помнишь её или нет, ты по годам-то тогда ещё пацаном был. Так вот, загадка звучала так «не то – не сё» то есть маленькая или как её в те года мерзавчик называли. Так вроде бы этот самый мерзавчик и на троих, как у нас на Руси принято, а в головах-то ничего и нет, вот тебе не то, и не сё.
Пока Кузьмич продолжал своё повествование, я очистил картошину от кожуры и угольков, а затем, подсолив её из его маленькой баночки, отломил от картошины кусочек и положил его себе в рот. И вновь моему удивлению и в тоже время какому-то странному сомнению не было предела, мои вкусовые ощущения напрочь расходились с тем, что я видел собственными глазами. Вкус обычной печёной картошки был очень похож на вкус какого-то экзотического фрукта, который когда-то очень давно в детстве я пробовал, будучи с родителями на курорте, но теперь никак не мог вспомнить, как он назывался. Чтобы не мучить себя хотя бы здесь этими странными воспоминаниями, я тут же проглотил разжеванный кусочек так называемой здесь картошки и обратился к своему собеседнику:
– А вы знаете, Фёдор Кузьмич, за компанию, пожалуй, действительно по пятнадцать капель можно и пропустить.
– Хорошо сказал, сынок, по пятнадцать-то капель оно ведь действительно за компанию да за знакомство и не грех, а больше-то оно и ни к чему, – с этими словами Кузьмич быстро засунул руку в свой портфельчик и извлёк оттуда два маленьких гранёных стаканчика. – Теперь такие мало где встретишь, а раньше они в хозяйственных магазинах копеек по десять за штуку продавались. Да и пацанами у дровенников их вместе с пустыми бутылками находили, в детстве-то шальными ребятками были, без разницы было, что колотить. Бутылки или стаканчики, лишь бы звону и грому побольше было, главное животных как теперь молодёжь не мучили. Конечно, и тогда среди нас уроды были, живодерничали в силу своих умственных способностей, но их, как правило, никто не поддерживал, а при удобном случаи ещё могли и по голове дать. Это я так, о весёлом детстве и о звоне стеклянной посуды, которую в годы весёлой юности уже бить перестали. Даже наоборот после употребления из неё в не домашних условиях пытались припрятать как можно подальше от таких же пацанов, как когда-то были сами.
Вот достал Кузьмич эти два стаканчика и нахлынули на меня эти воспоминания, стаканчики без окантовочки, чуть больше пятидесяти и меньше ста.
– Ну что, держи, сынок, для аппетиту, – прервал мои воспоминания Кузьмич и протянул мне наполовину налитый стаканчик. – Ничего что я его так не дополна, как и себе? А то если давай долью? – не совсем уверенным голосом спросил Кузьмич, передавая мне стаканчик с водкой.
– Да что вы, Фёдор Кузьмич! Это бы как раза за два одолеть, а вы говорите полный... Я ведь и по молодости, когда с ребятами бывало загуливали, помногу тоже сразу не мог, как говорится, дыхалки не хватало. А силой в себя вталкивать, как это другие делают, и потом чтобы это всё обратно лезло, так тут, по-моему, не только окружающим, но самому-то себе и то противно.
– Тут, сынок, я с тобой полностью солидарен, потому и себе всегда постольку наливаю, а иногда и ещё меньше. Это когда знаю, что в компании какой-нибудь весельчак может закричать «пей до дна», а остальные его поддержат. А я буквально, чтобы только донышко скрыло налью, и тут ко мне никаких претензий, – после последних слов Кузьмич расплылся в своей добродушной улыбке. – Повода за что выпить я думаю, как это делают алкаши, мы с тобой искать не будем, просто наше здоровье и будем здоровы, – слегка приподняв стаканчик, всё также улыбаясь, произнёс Кузьмич и плавно выдохнув, отпил половину содержимого. После чего поставив стаканчик на землю, взял обеими руками котелок с ухой и отхлебнул из него прямо через край. – Да, хороша ушка! – ставя котелок обратно, каким-то кряхтящим голосом произнёс Кузьмич и, вытерев ладонью губы, добавил. – Жаль, сынок, что ты такой пищи не потребляешь!
– Ну что поделаешь, Фёдор Кузьмич, вы ведь сами знаете, каждому своё, ну да ладно, будем здоровы! – ответил я и сделал глоток из стаканчика, и опять его содержимое невольно напомнило мне о моём не совсем реальном присутствии.
То, что в стаканчике находилась водка отменного качества, не вызвало у меня не малейшего сомнения. Но мгновенное появление у меня во рту, после того как я её проглотил, вкуса абрикосового сока с мякотью, невольно подтолкнуло на размышление. Внимательно посмотрев на остаток содержимого в стаканчике, я ещё раз поднёс его к лицу, покрутил перед глазами и снова понюхал. На этот раз мои зрение и обоняние к удивлению были в полном согласии, последовав примеру Кузьмича, я поставил стаканчик на землю и уже собирался погрузиться в глубокое раздумье, но неподкупно спокойный голос моего собеседника снова оторвал меня от этого занятия.
– Я хоть, сынок, и не любитель, но водочка по-моему неплохая?
– Ну что вы, Фёдор Кузьмич, не то слово неплохая, водочка отменная! – оторвав свой взгляд от поставленного на землю стаканчика и внимательно посмотрев на своего собеседника, как можно убедительней заговорил я, ко Кузьмич внезапно оборвал мою речь.
– Никак на какое воспоминание или размышление эта гадость тебя натолкнула?
– Примерно так, Фёдор Кузьмич, – кивнул я в ответ, слегка ухмыляющемуся собеседнику.
– А я то уж было подумал тебе наша водочка не понравилась... Ты ведь у нас человек городской, привык, наверное, к более изысканным вещам, а у нас ведь что, старенький полуразвалившийся заводишка, который, как говорят, ещё с царских времён стоит, если не врут, то говорят у какого-то помещика большевички отняли, но ломать, как всё остальное, не стали. Это на счёт хозяйствовать у них было тяжело, а на дармовщинку пожрать и выпить они, по-моему, в любое время суток готовы были. Но вот последнее время тут директором толковый мужик стал работать. Говорят, что где-то старые рецепты откопал, чуть ли не в прямом смысле этого слова, не то говорят сундук, не то какой-то старинный сейф, когда новые коммуникации в подвале стали прокладывать, нашли. Но ты сам говоришь, что водочка у нас не хуже вашей городской.
– Да что вы, Федор Кузьмич! Сказали тоже, не хуже! Намного лучше, вы даже представить себе не можете, насколько лучше. У вас здесь, по крайней мере, чувствуется, что она из чего-то натурального сделана, а у нас, как вы говорите в городе, суррогат сплошной, только по красивым бутылкам разлит. Раньше помню эту гадость в школе в кабинете химии в спиртовки так называемые для различных опытов с нагреванием наливали. И называлась эта штука никак иначе, как денатурат, а теперь через фильтры современные пропустят, чтобы синевой не отдавало, дистиллированной водой разведут, «Русской водкою» называют. Конечно, и раньше находились так если можно выразиться отчаянные, которые за милую душу эту гадость пили. Но они, по крайней мере, это делали осознано или оттого, что считали лучше хуже, но больше или у них просто денег на нормальные напитки не было. А ведь весь этот так называемый технический, сами, Фёдор Кузьмич, знаете, полкопейки стоил. А теперь вроде в нормальном магазине не за малые деньги купишь, а там чёрт знает, что налито, вот теперь поневоле почти все, кто немного выпивают, тоже, если можно так выразиться, отчаянными стали.
– Ну, я думаю, сынок, мы с тобой в данной ситуации к этой категории не относимся?
– Стало быть так, Фёдор Кузьмич, раз у вас тут от рыбки и картошечки вплоть до водочки всё натуральное, не то что у нас в городе.
– Да у вас то в городе, как радио не послушаешь или телевизор не посмотришь, чем дальше, тем больше всякой синтетики. Скоро, наверное, и хлеб-то искусственный кушать будете, молоко-то да масло вы давно не понятно из чего сделанные едите, – после этих слов Кузьмич усмехнулся и, выдержав небольшую паузу, сквозь лёгкий смех произнёс. – Раньше, может, помнишь? Теперь-то каждый второй такой, а раньше всё-таки диковато было. Так вот раньше, если маменька ребятенка титькой кормить не могла, так его «искусственничком» называли, а теперь впору вас городских так называть, – задорный смех Кузьмича после этих слов рассмешил и меня, но продолжался недолго. Быстро успокоившись, Кузьмич поднял с земли свой стаканчик с недопитой водкой и, слегка прокашлявшись, чуть улыбаясь, произнёс. – Ну что, сынок, допьём за вас, искусственничков, – стряхивая оставшиеся капли из стаканчика на землю, Кузьмич слегка хриплым голосом произнёс. – Ну вот, я и всё, а затем, отхлебнув, как и в первый раз из котелка и пару раз после этого кашлянув, более звонким голосом добавил. – А ты, если ещё хочешь, так ради Бога!
– Да нет, что вы, Фёдор Кузьмич, мне и этого вполне, – я протянул опустошенный стаканчик Кузьмичу и потянулся в карман за сигаретой.
– Батя у меня тоже очень много курил, правда не сигареты, как ты, а самокрутки, – уложив стаканчики обратно и посмотрев на то, как я прикуриваю, произнёс Кузьмич и, воспользовавшись моей невольной паузой, тут же продолжил своё повествование. – Табачок-то он сам на огороде выращивал, так называемый самосадик, нарежет, насушит, вот ему от осени до осени и хватало. А другой раз год такой урожайный выпадет, что прошлогодний табачок вплоть до следующего нового года курит, да ещё кому и друзьям по надобности отсыплет. Отец-то у меня, царствие ему небесное, мужик нежадный был, и для семьи всё сделает, и если кому помочь что в его силах никогда не отказывал. А вот я так и не пристрастился, большой уж был, где-то перед армией умыкнул у батяньки щепотку этого самосадику, навьючил в кусок газеты, зажег, затянулся, поперхнулся, закашлялся, засопливился, слезы ручьём потекли, вот я на всю жизнь и накурился.
– А вот у меня, Фёдор Кузьмич, так не получилось, вроде бы и курить начал уже будучи довольно-таки взрослым, не ахти как долго и курю. Вроде бы и самому уже порядком это всё надоело, но вот бросить всё никак не получается. Сколько раз пытался, постоянно какие-то проблемы то с нервишками, то с аппетитом возникают.
– Я тебе, сынок, так скажу, что если я человек, который всю жизнь не курил, буду из-за всех сил пытаться втягивать в себя этот дым, не смотря на кашель и сопли... Так это на мой взгляд ничто иное, как насилие над самим собой! Также, как и человек, организм которого уже привык потреблять этот дым, бросает курить, лишая организм пусть даже пагубных, но уже необходимых ему веществ. Что это, по-твоему, как не то же самое насилие над собой. Конечно, я не спорю, что можно постепенно отучать от этого свой организм или наоборот приучать его к чему-то. Но тут, сынок, у меня лично всегда возникает вопрос: А ради чего я должен сделать это дело? Ради того, что кому-то конкретно, не кому-то в общем неизвестно кому, а конкретному человеку или даже нескольким людям, тем, кто тебе дорог, без кого твоё существование теряет всякий смысл. Но тут опять возникает вопрос, смогут ли близкие тебе люди принять от тебя эту жертву, если ты им также дорог, как и они тебе? А если ты сам и твоё внутреннее состояние им безразличны, тогда ради чего приносить эту жертву?
– Ну, тогда, Фёдор Кузьмич, ради собственного здоровья, – не без претензии на шутку, ответил я, выбрасывая окурок в догорающий костёр.
– Так здоровье, сынок, тоже вещь весьма относительная, лично я понимаю так, или оно есть или его нет, чтобы ты для этого не делал. Другой смотри: не курит, не пьёт, как теперь модно стало говорить «ведёт здоровый образ жизни», и закаляется, и спортом занимается, а не дай Бог, попал в какую передрягу и всё скис. Сколько вон говорят инфарктников да инсультников, не говоря уж о тех, кто или вообще приказал долго жить или с головой поссорился? А другой ведь всю жизнь на это своё здоровье плюёт, так сказать, и водочкой балуется другой раз через край, и дым табачный у него всю дорогу аж из ушей валит. А он хоть и кряхтит, да всю жизнь делом занимается, да ещё и другим при случае поможет. Ну, а то, что там наука ваша мудрёная или может точнее ядреная говорит, что то, кто курит, на десять-пятнадцать лет меньше живёт, на мой взгляд вообще чушь собачья. Как можно вычислять из того, чего не известно никому, но разве только Господу Богу, но я как-то сомневаюсь, что он им об этом докладывает по всей форме. Можно также сказать, что человек умерший в сорок лет от рака легких, если б курил, мог бы прожить всего двадцать. Глупо ведь, правда, сынок, и я считаю, что это глупо, точно так же, как и обратное. Если б все наши болезни происходили только от вина и сигарет, наверное, тогда бы и малые детишки от болезней не страдали, и так называемые спортсмены лет до ста жили. Или как вы там теперь говорите, во всем генетика виновата? А ещё теперь очень модно стало всё на так называемую экологию валить. Но ведь и раньше, сынок, когда, как сейчас считают, эта самая экология намного чище была, тоже молодые и болели, и так же, как теперь умирали. Нет, дорогой мой, я просто глубоко убеждён в том, что если на роду написано, то уж никакая наука тебе не поможет. Тут хоть философствуй, хоть демагогию разводи, всё один чёрт! Или ты, сынок, со мной не согласен?
– Да нет, почему же, Фёдор Кузьмич, скорей всего оно всё так и есть... Как говориться, «бесспорная истина», если чего-то нельзя доказать, то и опровергнуть этого тоже невозможно, – ответил я и потянулся в корзину за своей фляжкой.
Внимательно выслушивая речь Кузьмича, я чисто автоматически умудрился съесть ещё пару печёных картошин и после чего почувствовал лёгкую жажду.
– Никак после картошечки и пропущенной рюмочки в горле пересохло?! – улыбнувшись, произнёс Кузьмич, когда я уже откручивал пробку.
Но после того как прислонил горлышко фляжки к своим губам, я почувствовал лёгкое разочарование. Будучи совершено уверенным, что она ещё заполнена больше чем наполовину, я обнаружил в ней не более глотка воды. Я удивлённо осмотрел фляжку, но не найдя на ней ни единой дырочки, закрутил пробку и заглянул в корзинку, но и там к моему удивлению было всё сухо.
– Наверное, ты сынок, просто не подрассчитал, когда в неё воду заливал, – отвлёк меня от мысли об исчезнувшей из плотно закрытой фляжки воды Кузьмич.
– Вполне возможно, Фёдор Кузьмич, я ведь особо и не собирался, да и сколько в неё влезает, не помню. Так, на какое-то мгновение под кран дома подставил, потом в корзинку кинул да пошел.
– Не расстраивайся, сынок, такое с каждым бывает, жаль, у меня-то с собой ничего попить нету. Да и смешно бы, наверное, было в двух шагах от дома всю провизию с собой таскать! Так ты слушай, проблему тоже с тобой придумали... Тебе всё равно, наверное, уже надоело мои деревенские бредни слушать, тут до моей избы пару минут хода. Придёшь, скажешь, мол, Кузмич прислал, велел напоить, накормить и клюквы корзинку насыпать! Ты ведь за ней родимой такой путь сюда проделал?
– Да вроде бы за ней, Фёдор Кузьмич, – ответил я, слегка усмехнувшись.
– Ну, так тем более, а там потом попросишь или кого из сыновей или зятя, проводят они тебя на ваш городской автобус, вернее сказать на его остановку. А то, если захочешь, можешь и у нас переночевать, утром тебе баньку истопим... Ты как, сынок, попариться-то любишь или как?
– Попариться, Фёдор Кузьмич, я конечно любитель, но если ещё сегодня можно в город уехать, как вы говорите, то я конечно лучше выберу второе.
– Ну что ж, сынок, это дело конечно хозяйское, как решишь, так оно и будет. Только тогда тебе уже пора идти, автобусы-то, конечно, они допоздна у нас ходят, но пока чаю напьёшься, а может, чего и перекусить захочешь, потом пока передохнёшь. Идти оно до остановки и недалеко, но всё равно время нужно.
Предложения Кузьмича, а тем более информация о том, что я смогу продолжить своё путешествие пусть даже не на совсем реально, но автобусе, может быть, даже попасть в то место, которое хотя бы отдалённо будет напоминать мне о прошлой жизни, невольно задело меня за живое, но идти одному в чужой дом, к чужим людям, пусть даже с позволения, а точнее сказать с приглашением хозяина мне было как-то неудобно. Чисто машинально вспомнив поговорку о том, что «язык до Киева доведёт», я поблагодарил Кузьмича за его гостеприимство и, попрощавшись, направился в сторону дороги, взяв в руку свою пустую корзинку, но едва я дошел до обочины, как позади меня раздался громкий, но всё тот же знакомый добродушный голос Кузьмича:
– Притормози, сынок!
Я оглянулся назад и увидел быстро идущего в мою сторону своего недавнего собеседника, в одной руке он держал свою удочку и старенький портфельчик, а в другой котелок, из которого слегка расплёскивалась недоеденная уха.
– Я по твоим глазам понял, что постесняешься ко мне домой зайти чаю напиться, так бы и поехал бы с пересохшим горлом, а чего в этом хорошего, да еще в душном автобусе, чай путь-то неблизкий. А если ещё какая вынужденная остановка, в дороге всё может случиться, да и дома пока придёшь, пока согреешь, чего себя лишний раз мучить, – выпалил он почти на одном дыхании, едва поравнявшись со мной.
– Так Фёдор Кузьмич, зачем вы ради меня себя от дела отрывать будете, я бы и так обошелся, главное теперь на автобус попасть.
– Ну, на автобус-то ты в любом случае попадёшь, – не спеша выходя из травы на грунтовку, произнёс Кузьмич и тут же, не давая мне сказать ни слова, вопросительно добавил. – Это от какого же дела я себя сынок отрываю? Дело, сынок, это когда на работе или дома по хозяйству, или если бы я был действительно рыбаком и этим самым себе на жизнь зарабатывал. Тогда да! А так это сущая безделица, в свободное от настоящих дел время... Разве только вот кошке еды сообразил, – Кузьмич слегка приподнял руку, в которой держал котелок. – Да и то, сынок, это только отговорка, можно подумать, что она себе сама мышей или птичек не наловит. Правда сейчас котят под домом принесла, худющая ходит, видать больше четырёх раз они её так высасывают, старуха у меня даже её жалеет, на кухне для неё аж целый ресторан устроила. И молочка свеженького в тарелочке, и обрезь от мяса, короче всё, что нам готовит, то и кошке кладет, а то говорит, если сама охотиться станет, так вообще из-за этих котят лапы протянет. А старший сын подсмеивается: мать говорит, да она у тебя, наверное, не от кота котят родила, а от крокодила, какого-нибудь монстрика, так что сильно не переживай, он вырастит и всё равно её сожрёт. Бабка у меня возмущаться начнёт, дескать, где наша кошка крокодила могла найти, а тот обалдуй хоть и взрослый, но коль шлея под хвост попала, так он пуще прежнего: Где, где в нашу речку откуда-то заплыл, вон у бати спроси, он тоже говорил, что крокодил у него с голодухи уже три удочки сожрал. Так что, сынок, у нас тут тоже бывает весело, то один какую-нибудь хохму придумает, то другой, а то и все вместе нас стариков разыгрывать начнут. Ну вот, мы уже и пришли, – Кузьмич вытянул руку, в которой держал удочку, и как указкой показал на огромную с резными наличниками и коньком избу.
Едва мы подошли к калитке, как к нам навстречу из неё быстро вышел молодой человек примерно моего возраста, вежливо поприветствовав меня, он тут же с неподдельной улыбкой на лице обратился к Кузьмичу:
– Ну что, батяня, сегодня-то крокодил твою удочку не сожрал?!
– Как видишь, сынок, не сожрал, – восприняв как полагается шутку, с лёгкой улыбкой на лице ответил тот.
– А ты никак Мурке опять харчи тащишь? Ну, ну, давай корми, она тебе там под домом монстрика вырастит, он тогда не только твои удочки, но и всё остальное сожрёт, – продолжал подшучивать над отцом доморощенный остряк.
– Ну сожрёт, значит сожрёт, – всё в той же шутливой форме ответил Кузьмич и, тут же сменив тон на более серьёзный, уже сам обратился к сыну. – Ты далеко собрался?
– Домой, батя, пошел, у меня ещё куча дел сегодня, не хочется на выходные оставлять.
– Так вы сегодня не придёте что ли?
– Нет, батя, давай лучше завтра с утречка.
– А у нас сегодня гость, вечером собирается домой уехать.
– А смысл вечером ехать домой? 3автра всё равно суббота, выходной день, – как мне показалось, без всякой задней мысли произнёс молодой человек и тут же совсем по-приятельски обратился ко мне. – Да ты, браток, оставайся, переночуй, а завтра с утра мы баньку натопим, свеженькими вениками похлещемся, пивка в конце концов попьём, отдохнём короче!
– Спасибо тебе, конечно, и Фёдору Кузьмичу за заботу тоже огромное спасибо, и предложение ваше чересчур соблазнительное, но в этот раз, увы, не смогу. Как-то всё это у меня не запланировано получилось, так что ещё раз спасибо, сегодня уж точно никак.
– У них ведь, сына, городских никак у нас деревенских всё с бухты-барахты, когда в башку взбредёт, тогда и делаем. У них там всё по плану, как говорят с чувством и расстановкой.
– Ну что вы право, Фёдор Кузьмич, просто я вообще не ожидал сюда сегодня попасть, сам до сих пор не пойму, как мне взбрело в голову на болото за клюквой пойти.
– Да что ты, сынок, я ведь шутя, а ты мои бредни всерьёз принимаешь.
– Ну ладно, братишка, – перебил наш разговор старший сын Кузьмича. – Это всё мелочи, ты теперь знаешь, где мы живём и как к нам добраться. Время свободное появится, собирайся и приезжай хоть один, хоть с семьёй или друзьями...
– Да хоть с любовницей, нам до чужой жизни дела нет, – внезапно перебил сына Кузьмич.
– Ну, это естественно, батя, раз мы даже между собой никогда ничего подобного не выясняем, как это в других семьях делают, как говорится, из мухи слона раздувают. А ты, братишка, давай, как тебе там удобно будет, собирайся и приезжай, хоть на выходные, хоть в отпуск, тут у нас даже ни на одного всего хватит и места, и харчей. Ну а пока всех тебе благ, я побежал, дела ждут.
После этих слов он хлопнул отца рукой по плечу, искренне улыбнулся нам обоим и быстро пошагал по дороге. Едва мы вошли в калитку, как на высоком крыльце дома появилась женщина почтенного возраста в ярком цветастом платье, среднего телосложения с густой седой шевелюрой на голове.
– Никак, отец, у нас гости?! – гостеприимно улыбаясь, произнесла она.
– Да, мать, иди чай заваривай покрепче, у парня с дороги всё во рту пересохло, а ему ещё до города добираться надо, – пропуская меня вперед к крыльцу, громко ответил Кузьмич.
– Ну, чего уж там только чай, человека в дорогу накормить надобно, не голодному же ему ехать! – глядя на поднимающегося по ступенькам крыльца мужа, произнесла женщина и быстро исчезла в дверном проёме.
– Ты, сынок, проходи, не стесняйся, куртку вон снимай да вешай, а можешь и сапоги снять, чтобы ноги отдохнули. Ну а если торопишься на автобус, то можешь и не снимать, это как тебе удобней будет, – сказал Кузьмич, когда мы вошли в просторную прихожую и, положив на пол свой скарб, стал неторопливо снимать верхнюю одежду.
Поставив свою корзинку рядом с хозяйскими вещами, я быстро снял ветровку, повесив её на крючок в стене, стащил с ног сапоги и стал дожидаться Кузьмича.
– Проходи сынок в горницу! – сняв одежду и подняв с пола котелок, произнёс Кузьмич и, плавно подтолкнув меня ладонью в спину, вошёл следом в просторное и светлое помещение. – Мать, я тут Мурке ушицы принёс, ты бы взяла у меня котелок? – как-то слишком нежно, будто влюблённый юнец, произнёс он, протягивая котелок отходящей от большого накрытого красивой домотканой скатертью стола, приветливой и, как мне показалось, очень доброй женщине.
– Так она, батька, недавно прибегала, поела и снова к своим котятам под дом, вон у неё там, на кухне всего полно, ну да ладно, налью ей там, в миску, всё равно съест, раз кормит малышей, – взяв из руки мужа котелок, ответила она и, уже подойдя к двери, которая, как я понял, вела на кухню, внезапно обратилась ко мне. – Так, молодой человек, одним-то чаем сыт не будешь... Вон у меня свеженькая окрошечка с куриным мяском сделана. Давай тарелочку налью, а то пока ещё до дому доберёшься?
– Да что вы, не стоит беспокоиться, мне бы только чаю, а то жажда уже действительно начинает мучить.
– А он, мать, мясо и рыбу не ест, только овощи и фрукты, – предлагая мне жестом руки присесть за стол, дополнил мой ответ Кузьмич.
– Ну так как же на одних овощах и фруктах мужику-то без мяса. Ну да каждому своё, чего в чужую душу лезть, – как бы про себя, негромким голосом произнесла хозяйка и, махнув свободной рукой в сторону, быстро исчезла в дверном проёме.
– Извините, Фёдор Кузьмич, хочу поинтересоваться, как вашу супругу величать, – спросил я, усаживаясь за старым, но ещё крепким как его хозяин столом.
– Вот я дурак-то старый, совсем из головы вылетело тебе сразу сказать: Анастасия Николаевна, домашние-то её просто мама или мать, а ты-то у меня хоть и сынок, но всё-таки не совсем родной, – присаживаясь напротив меня за стол, усмехнувшись, ответил Кузьмич.
– Ну, я думаю, молодой человек от картофельных шанёжек не откажется?! – раздался звонкий голос Анастасии Николаевны, и в тот же миг она появилась в дверном проёме, держа в руках огромное блюдо, на котором горочкой были наложены пышные и румяные деревенские шаньги. – Может, лучше молочка свежего? – ставя блюдо на стол, обратилась ко мне хозяйка.
– Да нет, спасибо, Анастасия Николаевна, лучше чаю.
– Ну, как прикажете, добрый молодец, – улыбнувшись, отходя от стола, сказала она и вновь очень быстро скрылась в дверном проёме.
– Бери, сынок, угощайся, правда остыли уже, как никак мать их утром пекла, – беря с блюда шаньгу и поднося её ко рту, сказал Кузьмич и неторопливо откусил край корочки.
– Спасибо, Фёдор Кузьмич, я уж сначала чаю дождусь, а то и так во рту всё пересохло.
– Ну, как хочешь, тебе виднее, – продолжая неторопливо жевать шанёжку, ответил Кузьмич.
– Вот вам мужики бокалы, сахарный песок, сейчас я чай и варенья принесу, – всё также внезапно появившись в комнате, сказала Анастасия Николаевна и, поставив на стол два больших фаянсовых бокала размером чуть меньше пивной пол-литровой кружки и сахарницу, опять исчезла все в том же направлении.
– Накладывай сахар, сынок, а то ведь она сейчас мигом, сам, наверное, уже заметил, вот так всю жизнь летает как самолёт, – пододвигая ко мне поближе сахарницу, как-то довольно-таки быстро к моему удивлению негромко произнёс Кузьмич и действительно, не успел я положить вторую ложку, как уже у стола стояла Николаевна, держа в одной руке фаянсовый чайник с большими красными цветами, ёмкостью не менее двух литров, а в другой – стеклянную вазочку тоже внушительных размеров, до краёв заполненную клубничным варением.
– Сейчас еще смородину и малину принесу, – ставя чайник и вазочку на стол, сказала она и снова быстро удалилась из комнаты. – Может, вам мужички чего покрепче принести? – вернувшись обратно и ставя на стол две похожих на первую вазочки со смородиновым и малиновым варением.
– Спасибо большое, Анастасия Николаевна, но лично я пас.
– Да нет, мать, мы уже на бережку по чуть-чуть приняли, а больше решили, что хватит.
– Ну дело ваше, как решили, пусть так и будет, – спокойно ответила она и уже было хотела уйти из комнаты, но Кузьмич, сделав пару глотков из бокала, остановил её.
– А ты, мать, с нами чай пить не будешь?
– Так Санька ведь недавно забегал, он же вам у калитки встретился, вот мы с ним и напились, – слегка жестикулируя руками, ответила она мужу.
– Тогда может, мать, в кладовку пока сходишь, клюквы принесёшь? А то вон человек за ягодкой пошел, да до островков не добрался, сама ведь знаешь, как чужому человеку по нашим болотам ходить, чуть что и ага, – отстранив от лица руку, в которой держал шанёжку, глядя каким-то, как мне снова показалось, юношеским взглядом на жену, сказал Кузьмич.
– Ну, так какие проблемы, куда наложить? – удивлённо развела руками хозяйка.
– А у него там в прихожей корзинка стоит, только фляжку из неё вынь, чтобы лишнего места не занимала, пусть её в руке несёт.
– Фёдор Кузьмич, Анастасия Николаевна, может не надо, а то не удобно как-то, столько хлопот и так вам создал? – вмешался я в разговор супругов.
– А ты, сынок, сиди и пей чай, и не спорь со старшими, а мы уж сами со своими хлопотами разберёмся, – улыбаясь, ответил мне Кузьмич и отхлебнул из бокала.
– Да тут не корзинка, а маленькая корзиночка, – раздался звонкий голос Анастасии Николаевны из прихожей.
– А ты что думала они городские как мы, с двуручной ходить будут?! – засмеявшись, крикнул жене Кузьмич.
– Да нет, но мог бы немножко и побольше корзинку-то прихватить, – раздалось в ответ, а затем хлопнула какая-то дверь.
– Отведав шанег и варения, я выпил два бокала крепкого свежезаваренного чая с ароматом смородинного листа и, поблагодарив хозяина, откинулся на спинку стула.
– Ну что, сынок, тебе пора потихоньку собираться, коль остаться на ночь у нас не хочешь, а то на автобус можешь опоздать, – положив в рот остаток шанёжки и запив его несколькими глотками чая, обратился ко мне Кузьмич и стал медленно подниматься из-за стола.
Проследовав за хозяином в прихожую, я уже было начал надевать сапоги, как вдруг из небольшой дверцы в боковой стене прихожей появилась Анастасия Николаевна, держа в руке мою корзинку.
– Ну вот, молодой человек, как говориться, за чем пошел, то и нашел, – с этими словами она приподняла корзинку повыше, чтобы показать мне её содержимое.
Крупная, бордово-красная ягода, больше похожая на мелкую вишню, заполняла её до самого края.
– Интересно, на каких кустиках такая ягода растёт?! – удивлённый размерами ягод, спросил я, надевая второй сапог.
– На тех самых, что на болотных кочках растут, – усмехнулся Кузьмич и похлопал меня по плечу.
– Вот сюда я корзиночку поставлю, а фляжечку сверху положу. Она лёгкая, ягоды не подавит! – как бы комментируя свои действия, вступила в разговор Николаевна.
– Так конечно, разве этой пустышкой их подавишь, если в неё только дроби насыпать, тогда вполне возможно, – шутливым тоном поддержал её высказывание Кузьмич, присев на небольшую лавочку возле стены и собираясь надевать ботинки.
В этом миг дверь, ведущая на улицу, распахнулась, и в прихожую вошли парень с девушкой.
– А вот и дочурка Настёна с зятьком Васяткой пожаловали, – выпрямляя спину и продолжая сидеть на лавочке, довольным голосом произнёс Кузьмич.
– Пойду что-нибудь ребяткам покушать соберу, а то ведь проголодались, наверное, – засуетилась Николаевна и поспешила в горницу.
«Наверное, не зря существует выражение «два сапога пара», – подумал я про себя, внимательно посмотрев на молодоженов.
– Так может, Васятка, ты, пока не разделся, проводишь гостя до автобуса, а Настёна пока матери накрыть поможет?
– Да какие проблемы, батя, сейчас сделаем! – бойко ответил тот и, после того как помог жене повесить на вешалку снятую с плеч кофту, поднимая с полу мою корзинку, обратился ко мне. Это ваша?
– Да я бы и сам её, Василий, взял, – надевая ветровку, ответил я заботливому парню.
– Так ведь мне не тяжело, пошли, – вновь обратился он ко мне и, отворив дверь, вышел на крыльцо.
Попрощавшись с гостеприимным Кузьмичём и заглянув в горницу с пожеланием всех благ добродушным хозяйкам, я быстро вышел вслед за ним.
– Ты куришь, Василий? – спускаясь с крыльца и доставая из кармана пачку сигарет, обратился я к стоящему уже на мостовой парню.
– Да не то, чтобы курю, просто иногда балуюсь, – слегка смущаясь, ответил он.
Спустившись с крыльца, я протянул ему пачку, помог подкурить, так как одна рука у него была занята моей корзинкой, и мы неторопливо направились к калитке.
– А вы давно батю знаете? – спросил у меня Василий, едва мы вышли из ограды.
– Да нет, точнее сказать с сегодняшнего дня! Я на болото за клюквой хотел сходить, а у меня это не совсем удачно получилось, возвращался так сказать обратно, заметил дымок около речки, подошел, вот и познакомились.
– А у бати такое часто бывает, он у нас человек общительный, правда и люди разные попадаются, одни как вы скромные, воспитанные, без корыстных интересов.
– Извини, Василий, что тебя перебиваю, но во-первых, почему ты ко мне обращаешься на вы, у нас разница-то возрасте не более нескольких лет, да и сами мы не такие уже и старые для того, чтобы делать взаимные акценты на возрасте. А во-вторых, Василий, ты ведь меня в первый раз видишь, как ты можешь судить, какой я человек, корыстный или бескорыстный?
– Понимаете, – Василии тут же осёкся, – понимаешь, здесь не в городе, люди с детства все друг друга и про друг друга знают, привыкли к открытому общению. Конечно, бывают исключения, но про таких, как правило, сразу куча недомолвок идёт, сам понимаешь. Но в любом случае, когда появляется чужой человек, то сразу видно, открытый он как например ты или нет. А если человек открыт и спокоен пред другими, то это значит, что и в мыслях его ничего плохого нет.
– У меня, Василий, создаётся впечатление, что я попал в поселение сплошных философов и экстрасенсов.
– Ну, наверное, она так и есть! – восприняв моё несерьёзное высказывание должным образом, рассмеявшись, ответил Василий. – Ну правильно, какое у тебя ещё могло впечатление сложиться? – слегка успокоившись от смеха, при этом относясь к своему высказыванию как просто к шутке, продолжил мой собеседник – Сначала ты полдня с нашим батей общался, а у него на каждую его байку сразу куча различных выводов найдётся. Тебе кстати повезло, если он с тобой обо всём понемногу, а то ведь он может на одну и туже тему дней пять рассуждать, тут поневоле таким же, как он философом станешь. А вообще он человек хороший, – после этих слов Василий сделал небольшую паузу, выкинул из руки окурок и, сменив интонацию на более серьёзную, продолжил свой рассказ. – Помогает всем, кому в силах помочь и без всякой корысти и нам с матерью много в чём помог, когда отец погиб, многие говорят помогали, а он особенно. Я, конечно же, сам многого не помню, папы не стало, я ещё в пелёнках лежал, да ты, наверное, уже в курсе? – я молча кивнул головой и резко выбросил в сторону обжигающий мне пальцы окурок. – И Саша, старший сын, у них такой же как батя добрый и справедливый, сколько в детстве ходил за нас младших с шантрапой разбираться, даже если знал, что самому сильно перепадёт всё равно шел. Он ведь меня на пять лет старше, и всю жизнь, насколько я себя помню, кроме как братишка, никак и не называл, ну конечно, если где официально, тогда, разумеется, Василием, а так братишка да и всё.
– Меня сегодня тоже братишкой называл, – перебил я своего собеседника.
– Так ты его видел?
– Да когда мы с Фёдором Кузьмичём к дому подходили, он нам как раз на встречу вышел, в гости ещё на выходные приглашал. Место говорит, братишка, всем хватит, даже если с друзьями приедешь.
– Конечно, хватит, приезжайте, как говориться с друзьями и семьями! Кстати, вон его изба стоит, – Василий указал свободной рукой на стоящую в двух дворах от нас огромную избу, примерно такую же, какую я покинул буквально десять минут назад, правда цвет сруба был у неё намного светлее, чем у первой. – А там дальше, вон видишь через четыре дома влево? Там точно такая же Серёжкина, это второй брат, он меня на пару лет старше. Но он у нас местный Кулибин! – при этих словах Василий слегка улыбнулся, а затем, снова сделав серьёзный вид, продолжил свой рассказ. – Ты знаешь, с детства вместо того, чтобы с нами по улице носиться, как говорится собак гонять, он или дома или летом прямо у себя во дворе, но постоянно что-нибудь мастерил. Но видишь, родители его от этого никогда не отгоняли, он ведь в школе учился хорошо. А батя тот даже всегда поощрял и помогал, когда Серёжка ещё ни сваркой, ни токарным не владел, так батя сам ему бегал по мастерским, всякие детали делал. Да и ребята над ним никогда не подсмеивались за то, что никак все был, по крайней мере, умником или профессором не дразнили. Скорей всего наоборот уважали, с ним любому было интересно, у него постоянно то что-нибудь летало, то ездило, и никогда один этим не играл, всегда с ребятами. Даже если они ему чего по незнанию сломают, никогда не злился, утащит к себе, починит и снова к пацанам идёт. А теперь какой дом себе построил, у него там и водопровод, и отопительная система, да чего только нет. Он и у бати, когда новую баню во дворе поставили – видел, наверное?
– Эта, которая чуть меньше избы?
– Она самая, – усмехнулся на мой вопрос Василий. – Так вот, он её до такой степени усовершенствовал, я уже не говорю про то, что в ней даже душ есть. Короче, приезжай на выходные и сам всё увидишь. Мы тоже, когда с Настёной поженились, хотели свою избу поставить, и братья бы помогли, это у них без проблем, но батя сказал, что не так и долог их с Николаевной век, а избы, в которой живем, ещё не на одно поколение хватит. Сам понимаешь, ждать чей-то смерти, тем более близких людей дело больше чем безнравственное, но избы этой и впрямь ещё лет на сто хватит. Сруб из лиственницы, места сухие, это только там у нас, где клюква растёт болота, а здесь в деревне почва сухая, умели наши предки места под свои поселения выбирать. Вон, мы старую баню разбирали, она почти семьдесят лет стояла, и разобрали-то только потому, что маленькая очень была, вчетвером если залезть, то и не развернуться было. А так выше третьего венца даже опрелости не было, так это баня, где казалось бы постоянно сырость, а сухая изба в таком случае сколько будет стоять, только не ленись, мелкий ремонт вовремя делать. Ну, а старики в один голос, так же, как и моя матушка, мол, внучатами нас порадуете, сколько сможем понянчаем, а там и со спокойной душой помирать можно. А то, мол, у старших уже понянчили, а вы тянете. А мы с Настёной ещё и года вместе не живём, не успели ещё, всему свой черёд, как говориться. А старики мы надеемся не только внуков, но ещё и правнуков, даст Бог, понянчат, а в избе ты сам видел не только четверым, но и десятерым места хватит. Это, вон видишь почти самый последний в том ряду домик стоит, – Василий вновь свободной рукой показал на небольшой, но как мне показалось издалека, ещё добротный домишка. – Это наш с матушкой, вот там конечно хоть и уютно, но тесновато бы было, а в батиной избе многим, что говориться места хватит. Кстати, мы уже пришли! – Василий указал на деревянную покрашенную в зелёный цвет скамейку, располагавшуюся неподалёку от обочины, перед которой стояла наполовину обрезанная железная бочка для мусора.
Вскоре послышался нарастающий гул автомобильного двигателя, на дороге, идущей между деревенскими дворами, появился примерно такой же, на каком я приехал в эту сторону, автобус.
– Это твой, – сказал мне Василий и, попрощавшись, быстрой и лёгкой походкой зашагал в обратном направлении.
Сев в полупустой автобус, я разместился на мягком сидении около окна и уставился в чуть забрызганное грязью стекло. Поплутав ещё немного между дворами, автобус выехал на асфальтированную дорогу и быстро набрал скорость. Больше всего удивляли меня мелькающие за стеклом пейзажи, не смотря на то, что со мной произошло в этом путешествии, всё вокруг оставалось по-прежнему. Даже когда я доехал как бы до своей остановки и вышел из автобуса, то на улице увидел очень много знакомых мне лиц, некоторые даже, как и прежде здоровались со мной. От этого мне становилось ещё больше не по себе, и я решил как можно быстрее добраться до моего мнимого дома. Войдя в квартиру и захлопнув за собой дверь, поставил корзинку с клюквой на пол, я быстренько снял ветровку и сапоги, и прямо так в чём оставался, упал ничком на кровать. Не могу сказать точно, что мне снилось, когда я уснул, но разбудил меня телефонный звонок. Соскочив с кровати, я чуть было не запнулся об трущегося о ноги любимого кота, уже совсем не понимая, что со мной происходит, я схватил телефонную трубку.
– Привет! Ты спишь что ли? – раздался голос моего старого друга.
– Вполне возможно, – даже сам не понимая, что говорю, ответил я.
– Ты что там, с бодуна что ли?
Я немного призадумался.
– Да вроде бы нет.
– Ты сейчас дома будешь?
– Наверное, – тут я снова огляделся по сторонам и уже более бодрым голосам добавил. – Ну да, разумеется, где мне ещё быть!
– Ну жди, через полчаса забегу.
Я положил трубку, зелёные глаза моего любимого кота пристально смотрели мне в лицо, явно прося покушать.
«Приснится же такое!» – подумал я, моя лицо прохладной водой. Закрыв кран и вытеревшись полотенцем, я вместе с котом отправился на кухню, поставив на горелку чайник, я открыл холодильник, чтобы достать оттуда себе и ему что-нибудь поесть. Когда я доставал продукты, мой взгляд невольно наткнулся на трёхлитровую банку с клюквой, стоявшую там уже несколько лет. Я закрыл дверцу холодильника, положил коту поесть и рассмеялся. Вместо того чтобы приняться за еду, мой любимый кот стал внимательно наблюдать за моим поведением.

В. Мосягин апрель, начало августа 2001