Алеша

Хотелось бы писать о чистой любви, о дивных цветах, легких облаках, красоте восходящего солнца.   Не могу!  То, что я пишу, в мое время назвали бы «чернухой», клеветой на советскую действительность, а я всего лишь рассказываю о своей жизни, о том, что довелось пережить. Не раз приходилось спорить с теми, кто восхваляет и идеализирует ушедшее советское прошлое. И один из потерянных  украшаемых мифов – «чудесная» бесплатная медицина.

В раннем детстве я еще запомнила добрейших дородных «тетей Паш», терпеливо ухаживающих за маленькими детьми в больнице. Родители вспоминали замечательного врача Пучинского, всю ночь просидевшего у моей кроватки и спасшего мне жизнь. Мне с моим старшим сыном пришлось увидеть совсем другое.

Первые самостоятельные шаги Алеша сделал в палате больницы. Я уезжала увольняться в  Ковров, маленького сына оставляла с бабушкой. Скорее всего, она его просто перекормила, ей все время казалось, что он мало ест, голодный. Я его только недавно отняла от груди, малыш не совсем приспособился к новому питанию. Понос не прекращался и после моего приезда, хотя какие-то таблетки мы ему давали. Тетя Нина, сестра отца, работала медсестрой в инфекционном отделении детской больницы. Такие заболевания лечили как раз у них, опыт у нее имелся. Но пришла медсестра из яслей, куда я так же недавно оформила Алешу, посмотрела пеленки, ушла, ничего не сказав. А вскоре приехала машина «Скорой помощи», и нас с Алешей без разговоров отвезли в инфекционное отделение больницы.

Когда-то эти небольшие деревянные корпуса строились, как холерные бараки. Теперь они использовались как детская больница. В палате нас двенадцать человек, кроватки только для детей. Для матерей на ночь ставятся раскладушки, днем они убираются. Рядом палата, где лежат дети с другой инфекцией. Детей почти все время приходится держать на руках, чтобы они не бегали, не ползали, не схватили ненароком  чужую игрушку. Среди мамаш ходят рассказы, что попав сюда, выбраться очень трудно – так и будешь переходить из одного отделения в другое.  Если ребенок просыпается и плачет ночью, выходим с ним в коридор, чтобы не разбудить других детей. В палате тепло от натопленной газовой печки, в коридоре значительно прохладнее. Больничных пеленок и ползунков явно не хватает, стираем в туалете, сушим здесь же  на натянутых веревках, которые спешно убираются перед очередной комиссией. Вскоре у Алеши поднимается температура, простудился в коридоре. Я начинаю скандалить, и тетя Нина забирает меня домой под расписку. Те же таблетки с успехом можно пить и дома, а кишечную палочку в анализах так и не обнаружили.

Уже с четырехлетним Алешей мы ночевали в квартире родителей. Выкупала его вечером, уложила спать, а ночью он проснулся с распухшей коленкой, крича от боли. Вроде бы не падал, не ушибался. Тем не менее,  положили нас в травматологию, откачали жидкость из суставной сумки, подержали дней пять и выписали.  Через несколько месяцев эта же коленка опухла снова. Теперь его положили на обследование все в ту же детскую больницу, только в другой корпус.  Сначала он лежал один, кололи какие-то антибиотики, установить точный диагноз не  могли. В этой больнице у Алеши опухли и стали гноиться глаза, поднялась температура, мне пришлось оформить отпуск без содержания, настоять, чтобы меня положили в больницу с ним. Диагноз все также неизвестен, но добиться направления в Саратов удается только  благодаря моему отцу (отец Алеши оставил нас еще до его рождения).

 Отец работает директором железнодорожной школы, и нам дают направление в железнодорожную поликлинику. Поликлиника отличается от других, вечно переполненных, где подолгу приходится ожидать очереди на прием. Народу здесь меньше, но, видимо, соответственно меньше опыта у врачей. Молодой врач  долго рассматривает рентгеновские снимки, заставляет еще раз сдать все анализы, предлагает приехать на прием еще раз. Приезжаем, врач честно высказывает свои сомнения, но все-таки отправляет нас в детский туберкулезный санаторий.  Санаторий Смирновское ущелье находится за городом. Нужно доехать на автобусе до конца маршрута, а потом  идти какое-то время пешком.  Добираемся вместе с отцом и Алешей.  Здесь нас выслушивают, просматривают все сопроводительные справки, анализы, выписки, забирают у Алеши обувь и провожают в палату. Отец заходит с нами, с трудом сдерживает слезы, выбегает и уезжает домой, хотя собирался заехать в другие места, нужные по своей работе. Я остаюсь, записываю все, что нужно привезти Алеше, мне объясняют какой нужно сшить нагрудник, мешочек для грязного белья. Детям здесь не разрешается ходить, вставать на ноги, чтобы исключить все нагрузки на суставы. Можно только сидеть в кровати. Нагрудник одевается на ребенка, привязывается к кровати и не дает ребенку вставать.

В этом санатории Алеша проводит три месяца. Я приезжаю каждые выходные. Родственников и близких друзей у меня здесь нет, есть только бывшая соседка по комнате в студенческом общежитии. Аля окончила университет на год позднее меня. Они с мужем жили на съемных квартирах. После рождения сына Але пришлось уехать к своим родителям в Донецк, Боря оставался один, продолжал учиться в политехническом институте. Во время отсутствия жены, Боря загулял,  Аля не смогла простить измену, несмотря на просьбы мужа, они развелись. Аля с сыном живут в маленькой однокомнатной квартирке, так называемой «малосемейке». Крохотные комнатка, кухня, туалет с сидячей ванной – все-таки отдельное жилье, без соседей. В эту комнатушку с трудом втискивается раскладушка для меня. Я приезжаю в субботу, иду к Алеше, ночую у Али, воскресенье также провожу с сыном, после обеда  уезжаю домой.  Аля встречает меня, готовит, стареется передать что-нибудь Алеше в больницу. Недовольный Андрюша высказывает мне с детской непосредственностью: «Как было хорошо, когда вас не было!» В гостиницах мест обычно нет, но есть забронированные номера, где можно провести ночь с обязательным условием выехать рано утром. Пытаюсь останавливаться там, Алька ругает меня, возвращаюсь к ней. На автобусы билеты тоже не всегда можно купить, особенно в праздничные дни, когда едет много студентов. Приспосабливаюсь сразу при приезде покупать билет в предварительной кассе на следующую неделю.

Перед 8 марта резко меняется погода, дороги раскисают, покрываются снежной кашей, утренние рейсы автобусов отменяют. Периодически звоню на автовокзал, отвечают, что автобусы все еще не идут, предлагают позвонить позже. По городу автобусы тоже не ходят,  от моего дома  до автовокзала больше трех километров, к тому же в гору, город расположен на холмах. Не выдерживаю, отправляюсь на автовокзал пешком. Прихожу и узнаю, что автобус, на который у меня билет, только что ушел. Следующий автобус штурмует толпа пассажиров. Бросаюсь к шоферу, прошу взять меня на единственное свободное место, объясняю, что у меня ребенок в больнице. Меня  отталкивает мужчина из толпы, кричит шоферу:
- Тебе не все равно? Почему ты ее берешь, а меня не берешь?
Шофер, седоватый мужчина с усталыми глазами, отвечает:
- Отойди! Да, я возьму ее, а не тебя.
Я протискиваюсь в автобус, рассыпаюсь в благодарностях. Приезжаю в больницу уже во второй половине дня. Алеша плачет с утра6
- Мама обманула, не приехала!
Обнимает ручонками меня за шею:
- Я же для тебя учил это стихотворение!
Читает мне стихи, которые я почти не слышу, прижимаю к себе маленькое, родное тельце.

Санитарки здесь дородные, малоподвижные, но на добрейших «тетей Паш» из моего детства не похожи. Как только захожу в палату, со всех сторон слышу: «Алешина мама, дайте попить!»  Дети не могут встать, не могут выйти в туалет, им надо подавать баночки. Чтобы делать это как можно реже, им не дают пить.  Снабжается санаторий лучше, чем другие больницы, но далеко не все попадает детям.  Большинство родителей приезжает также только на выходные, покупают  ребенку лакомства, фрукты на всю неделю. У каждого ребенка в шкафу своя корзиночка, оттуда им дают лакомства санитарки.  Одна из матерей покупает сыну  в выходные больше двух килограммов апельсинов, приходит к нему в понедельник – корзиночка пуста: «Он все съел».  Мать возмущается, каким бы он ни был крупным ребенком, съесть за один день два килограмма апельсинов все же не в состоянии, да и опасно это, может быть диатез.

Воспитательницей работает молодая приятная женщина. Она старается занять детей, украшает, как может, стены убогих корпусов, придумывает какие-то стенды. Мой отец помогает ей в этом, он специально взял направление на курсы повышения квалификации, чтобы иметь возможность чаще навещать Алешу. Моя сотрудница Лена учится в Саратове на заочном отделении пединститута. Приходит навестить Алешу, но попадает в тихий час, ее не пускают, только с разрешения главврача. Она идет к главврачу и рассказывает мне потом о поразительном контрасте его кабинета с нищими, обшарпанными корпусами.  Там прекрасная мебель, ковры, цветной телевизор – редкость по тем временам.

Через три месяца мне разрешают на некоторое время взять Алешу домой с условием, что он не будет вставать на ноги. Договариваюсь с сотрудником, имеющим  машину, отцу той самой Лены, кстати сказать.  Назад в санаторий нас отвозит тоже Евгений Кузьмич. Но там мне сообщают, что их лечение закончено, положительных результатов нет, нужно ехать в Центр артрологии и ортопедии здесь же в Саратове. Евгений Кузьмич город знает плохо, ему трудно ориентироваться в интенсивном движении, но до центра мы все-таки добираемся, даже успеваем попасть на прием к врачу. Центр единственный в Союзе, здесь лечатся больные из всех республик и областей, очередь на госпитализацию ждут месяцами, а то и годами, но для ребенка делают исключение, только все равно надо дождаться, когда выпишется кто-то из пролечившихся больных. Договариваемся, что будем созваниваться с врачом, мне записывают телефоны, и мы возвращаемся домой. Нам нужно повернуть в сторону автовокзала, но на дорогах всюду запрещающие знаки. Так мы доезжаем до моста через Волгу, проезжаем его, и только на другой стороне Волги нам удается развернуться и направится к автовокзалу.

Дозвониться до центра мне удается с большим трудом, в часы приема врача междугородняя линия перегружена служебными разговорами. Но вот все-таки дозвонилась, мне сообщают время, когда нужно приехать. Алеша ходит, колено даже не болит, но все такое же опухшее. В больнице выясняется, что я могу остаться с ним, но маленькая детская кроватка есть только для него. Первую ночь я провожу на составленных стульях рядом с ним, потом договариваюсь с уборщицей тетей Аней, и та мне за плату выделяет раскладушку, которую можно ставить на ночь. С операцией не торопятся, нужно провести еще какие-то обследования.

Женщины в палате подсказывают мне, что я могу оформиться раздатчицей еды на время отпуска сотрудницы больницы, такое здесь практикуется. Я оформляюсь  и получаю право занять вместе с Алешей освободившуюся в палате большую кровать. Отделение артрологии находится на четвертом этаже многоэтажного здания, в этом здании еще множество отделений, лечат и другие болезни. Кухня одна для всех, нужно спуститься и перейти небольшой дворик, где обычно гуляют больные. Порции выдают строго по счету  на больных и мне, как работнице. Другие, ухаживающие за больными,  не учитываются, я могу налить им  только небольшое количество первого блюда. Ухаживающие здесь вообще самые бесправные люди. Им могут предложить помыть полы в соседней палате, где ухаживающих нет, мыть в своей палате они просто обязаны. Лето жаркое, больные почти все лежачие, лежат едва прикрытые простынями. Молодая девушка, ухаживающая за своей матерью, плачет, когда ее посылают мыть полы в мужской палате, но отказываться нельзя, могут выпроводить совсем. Во время профессорского обхода всех ухаживающих срочно выдворяют из палат, прячемся на где-нибудь в уголке.  Одна нянечка есть, она почти все время пьяная, утром проходит по палатам, выливает утки и судна, покачиваясь и порой расплескивая их содержимое. Потом отпивает еще из бутылки и засыпает на лестничной площадке. Других,  желающих выполнять грязную и неприятную работу за ничтожную плату,  больше нет.  Алеша не хочет есть больничную еду, а в магазинах уже пусто, на ближайшем рынке можно купить только помидоры и огурцы. Один раз, устав его уговаривать, я от бессилия срываюсь и бью ребенка по щеке.  Он громко плачет, зашедший врач требует, чтобы я вышла из палаты. Выхожу, Алеша плачет еще громче, я стараюсь взять себя в руки, захожу и успокаиваю ребенка.

Наконец-то Алешу оперируют, разрезают суставную сумку, вычищают скопившуюся жидкость. Теперь нам могут сообщить окончательный диагноз – ревматоидный артрит, и сустав уже начал разрушаться, дальнейшее промедление грозило бы серьезной хромотой. Самые тяжелые часы, когда мальчик отходит от наркоза. Ему колют обезболивающие препараты, но боль все равно очень сильная, он плачет: «Мама, я не хочу жить!» А потом еще при неснятых швах нужно разрабатывать сустав, сгибать и разгибать ногу, иначе она так и останется в полусогнутом состоянии. Девочку на кровати рядом с нами оперируют второй раз, мать лежит рядом: «Эллочка, ну ты сама!»  Я собираюсь с духом, сгибаю и разгибаю ногу сына, несмотря на его крики. Но вот он уже встает, опираясь на костыли, начинает ходить. За операцию принято «благодарить», а я не умею. Отец, проработавший много лет в школе, не разрешал никому дарить ему ничего, кроме дешевеньких сувениров, я  позднее при учебе детей столкнусь с откровенным вымогательством.  Выручает все та же уборщица тетя Аня, она берется передать мой подарок врачу. Нас выписывают, мы возвращаемся домой под наблюдение местного ревматолога.

Именно в этой больнице, насмотревшись на совершенно беспомощных одиноких людей, я решаю, что обязательно рожу второго ребенка, независимо от того, как сложится в дальнейшем моя личная жизнь. Артрит почти неизлечим, в лучшем случае удается значительно замедлить его течение, полное излечение встречается очень редко при раннем распознавании и правильном лечении с самого начала. У нас время уже упущено.

Ревматологом в нашей детской поликлинике работает очень пожилая пенсионерка.  Большую часть времени она находится на больничном листе,  в остальное время  ее приемные часы расписаны чуть ли не на месяц вперед.  С серьезными обострениями едем опять в Саратов к областному ревматологу.  Та, просмотрев нашу историю болезни, возмущается:
- Его лечить надо было, а не оперировать! Какое у вас образование?
- Высшее у меня образование, но я не медик.
Именно она расписывает все назначения, рекомендует нужные лекарства, ревматологу в Вольске остается только выписать рецепты. Лекарства в основном импортные и довольно дорогие. Я все покупаю за свои деньги, о том, что хроническим больным полагалось получать эти лекарства бесплатно, узнаю только через  много лет. Здесь же в Саратове нас ставят в очередь на санаторно-курортное лечение и впоследствии присылают именную путевку на лечение в Липецке.

Путевка на лечение приходит, когда Алеша учится в первом классе, проучился две четверти. Третью четверть ему предстоит учиться и лечиться в Липецке. Собираем все нужные анализы и справки, оформляем санаторно-курортную карту, а перед самым отъездом у мальчика краснеет горло, поднимается температура, но ехать все равно нужно. Едем на поезде до Мичуринска, потом на электричке до Грязей, оттуда на автобусе до Липецка. С тяжелым сердцем оставляю его больного и плачущего, сначала ребенка помещают в изолятор. Навещать детей не разрешают, они слишком тяжело это переносят, начинают плакать и проситься домой. Алеша уже может писать, я получаю его письма, где он, как умеет,  описывает свое житье: «А на стенах у нас портреты разных сказок».  В одном из школьных сочинений он, запомнив мое ласковое обращение «сынёныш» и  наблюдая, как мы ухаживаем за кроликами, перечисляет одну из примет весны: «Пришла весна, животные родили сынят». Первые четверти Алеша оканчивает с отличными отметками, в санатории меняется даже почерк.  Главное внимание обращается, конечно, на лечение, для учебы нет оборудованных мест, пишут, как придется, на тумбочках.

Поезд на Москву, проходящий через Мичуринск, отправляется от нашей станции по четным числам,  возвращается назад  -  по нечетным.  Приезжаю за Алешей на день раньше срока, но мне его не отдают. В день отъезда для родителей подготовлен концерт, все дети задействованы в разных номерах, нам хотят показать,  чему наши дети здесь научились.  Это приятно, но надо где-то искать ночлег, менять планы, с работы меня отпустили на определенное количество дней.  В таком же положении оказывается мужчина из Балаково, с которым мы ехали вместе в поезде, к нам присоединяются мужчина и женщина из южных городов, чьи поезда также ходят не каждый день. Такой небольшой группой мы отправляемся на поиски гостиницы. Мест в гостиницах нет, но, как обычно, можно договориться на одну ночь до утра.  Мужчина с юга в нашей группе оказывается ответственным работником, с его помощью мы получаем две приличные комнатки. А у балаковского мужчины нет денег на оплату гостиницы, его жена такой вариант не предусмотрела. Я даю ему деньги взаймы, потом при приезде домой он их мне сразу же высылает. 

Концерт хороший, дети красиво танцуют, читают стихи. Занятия аэробикой входят у них в число лечебных программ. При артрите нужно больше двигаться, даже преодолевая боль. Только обратного поезда до нашей станции тоже нет. Приходится ехать до Саратова, оттуда на автобусе до Вольска – к многочисленным пересадкам добавляется еще одна.

Еще одну путевку на нас двоих я получаю на работе по специальному запросу, как постоянный член профкома.  Потом Алеша едет еще раз в Липецк и по горящей путевке, от которой кто-то отказался в поликлинике, в Цхалтубо. Об этой поездке стоит рассказать особо.

При оформлении санаторно-курортной карты я знакомлюсь с женщиной, которая тоже везет сына в тот же санаторий. Договариваемся ехать вместе. Пересадку в дороге нужно делать в Москве или Краснодаре. Мы выбираем Краснодар в надежде, что там меньше народу, легче будет закомпостировать билеты. Народу действительно меньше, но билетов в кассе на этот поезд южного направления практически не бывает. Можно договориться с проводником, но нас четверо, вряд ли кто возьмет сразу такую большую компанию. Есть еще вариант – доехать автобусом до Сочи, там билеты на этот поезд обычно есть. Едем на автобусе семь  часов по горным дорогам.  Автобус мчится по «серпантину» с головокружительной скоростью, дорога постоянно поворачивает, с одной стороны отвесная стена, с другой пропасть. Вскоре меня и мальчиков начинает выворачивать, держится только Маша. До Сочи добираемся совершенно зеленые и измученные. Там садимся в полупустой поезд и приезжаем, наконец, к пункту назначения.

В санатории с нами заговаривает мужчина, работающий там завхозом, Маша ему откровенно нравится. Он обещает присмотреть за ребятами.  Работающая в камере хранения женщина берется заказать нам билеты на обратный путь после окончания лечения, нужно будет только сообщить дополнительно дату отъезда.  Завхоз  подвозит нас на вокзал на своей машине, помогает достать билеты на вскоре отходящий поезд. Мы только не успеваем купить ничего в дорогу, но нас гостеприимно угощает сосед по купе. Мы сначала отказываемся, но у него такая аппетитная зелень, а он заверяет, что все равно столько не съест и выкинет все сразу же при приезде домой. Он торгует цветами, хлопот немало, зато имеет постоянный хороший доход. Пересадку мы делаем на этот раз в Москве.

А потом мы регулярно пишем детям, получаем их письма, но они в каждом письме спрашивают,  почему мы не пишем, обижаются на нас. Письма им просто не передают. Мы с Машей пытаемся дозвониться до главврача, нам кратко отвечают, что с ребятами все в порядке, письма все также не доходят. Перед окончанием лечения мы посылаем женщине телеграмму с указанием нужной даты, деньги мы оставили заранее.  Билеты нам покупают,  но на день позже той даты, которую мы указали. Женщина объясняет, что у нас было написано именно так, я опускаю глаза на ее стол и вижу нашу телеграмму, где все написано правильно, так, как мы указали. Оказывается, дело в завхозе, ему хочется, чтобы мы (главным образом Маша) остались здесь на один день. Он ведет нас с детьми на рынок, угощает шашлыками. Маша отказывается,  я подталкиваю ее: «Пусть платит, у наших же  детей  взял». Дети на нас обижены, почти не разговаривают, но частично успевают рассказать о своих обидах. Кормили их в основном макаронами, макароны даже в щах. Русских здесь очень мало, большинство грузины, а во всех провинностях обвиняют  в первую очередь русских. Завхоз продолжает уговаривать нас остаться, но мы требуем отвезти нас на вокзал и поменять билет, он вынужден согласиться.  Билеты на этот день только в разных купе плацкартного вагона, на боковых полках, приходится ехать так.

В десятом классе  здоровьем Алеши начинает заниматься военкомат. Ему удаляют гланды, затем кладут на обследование в городскую больницу.  Требуют принести его  карточку из детской поликлиники. Я иду в регистратуру, спускаюсь вместе с медсестрой в подвал, где хранятся архивы. Все карточки детей с  его года рождения на месте, карточки Алеши нет. Алеша звонит мне на работу и передает слова врача: «Нет карточки, значит,  нет болезни».  Меня начинает трясти, я срываюсь с места и бегу к врачу, в бешенстве врываюсь в его кабинет:
- Как хорошо вы его вылечили! Я по своей дури мучилась с ним столько лет?
- В ваших интересах найти эту карточку.
- А в ваших  интересах потерять, чтобы скрыть свою некомпетентность!
Врач просит уточнить время и место операции,  хотя в детской поликлинике  объяснили, что все это указано в выписке, которую передали в свое время в  подростковую поликлинику. От  армии Алешу освобождают, хотя позднее после окончания университета ему приходится пройти еще множество  инстанций уже самому.

У Алеши хорошая жена, чудесные дети. Суставы дают о себе знать и сейчас. У меня часто скачет давление, мучают головные боли. К  врачам почти не хожу. Не могу.