Дорога через сосновый бор5

     Дальние дома приближались, вот и открытая дверь подъезда, куда и шла Елизавета. Тихонько открыв дверь в квартиру, она прошла в дальнюю комнату, а две другие занимала сама хозяйка и ее дочь.
 
     Еще час она собирала вещи, потом заснула быстрым сном без сновидений. Утром она отдала хозяйке деньги, что еще нужно было заплатить за несколько дней, что прожила в октябре месяце.
 
- Все точно? - спросила Елизавета хозяйку, что стояла в ситцевом халате, из-под которого видна была белая ситцевая рубаха с оборками.
 
     Хозяйка была женщиной чуть полноватой, и эта полнота совсем не отражалась на тонких чертах лица. Серые совсем небольшие глазки были печальны и любопытны. Всегда завитые волосы и сейчас были пышными, но этот светлый их цвет воспринимался, как седой, хотя при свете даже дня, седины не было видно. На стенах в квартире Елизавета не видела фотографий, на которых можно было увидеть, какой была хозяйка в молодости. Здесь, вообще, не было фотографий. Только несколько деревянных рамок висело в одной из комнат, в которые были вставлен картины вышитые мелким крестиком разноцветными нитками. И это были маленькие пейзажи, на одном крошечное озерцо, а на втором маленькая березка, что поднималась из высокой травы на видимом кусочке поля.

- Точно. Ты уж извини, но трудно нам с квартирантами. Непривычно.
- А сдавали зачем? И с ребенком же собиралась здесь жить, - сказала Елизавета, - а жила без ребенка.

- Извини, - еще раз сказала хозяйка комнаты, - самим теперь тесно. Раньше был дом в Удельной, но решили, что квартира лучше. Вот и согласились. И теперь земли нет, своих кустов нет, своей беседки нет, и лавочки своей нет. А там был и пруд, у которого и папочка мой с мамочкой гуляли. И церковь там была красивая, туда ходили. Маковки круглые, блестят, кресты блестят. А что деньги? Не вернуть ничего. А тут еще ступеньки, мне ходить трудно. Сижу у окна и смотрю на электрички, а дочь на работу ходит. И дома стоят далеко от всего, и от станции, и от города Жуковского. Все днем на работу или уходят или уезжают, а я сморю в окно. Смотрю в окно. И с чужим человеком в квартире тоже непривычно, жди, когда придет, когда уйдет. Вот ты ходишь ночью поздно, мы ждем, когда дверь откроется, как пройдешь, вернешься ли в кухню.

- Так я же тихо хожу. И целый день меня не бывает, в больнице я с девочкой, - заметила Елизавета.
 
- А мы все равно ждем, когда придешь, ждем, - ответила хозяйка, - вот если бы у нас был свой дом, как раньше, то ты бы там жила все время, и я даже могла бы помогать. Дочка моя, Наточка, не замужем, к сорока годам, так и не дождусь внуков, а вот тебе бы помогала. Вот и твою дочку не видела, но помогла бы. Ходила бы я с коляской у пруда, и папочка бы радовался, когда нас бы видел.  Папочка, как любил там жить, так и о Москве слышать не хотел. А как приехал молодым, так в подвале жил, потом и сестры приехали к нему, все за военных вышли, и разъехались по всей стране. А вот папочка только в Удельной, и хотел жить. Только там. Там и поэты жили. Там хорошо.
 
- Я пойду, - сказала Елизавета.
- А ты в Удельной была? – все никак не могла остановиться хозяйка.
- Была, конечно, была.

- А церковь видела?
- Ладно, только голову морочите, - заметила Елизавета.
- Говорил мне папа, что нельзя продавать свой дом. Папа был очень умным, большие должности занимал. Вот и дачу тоже дали, но мы ведь одни не могли справиться, продали. Дача. Дом. Тоскуем теперь. И папа снится.

- Потом расскажите, если приду, - сказал Елизавета.
- Если что забыла, заходи, - добавила хозяйка.

     И ушла Елизавета из этого дома. Осталась в памяти только маленькая кухня, с маленьким столом у окна, что выходило на поле, что вдали заканчивалось железной дорогой, от которой иногда шел звук спешащих электричек. И маленькой комнатой со скрипучим старым диваном. И с окном, на котором висела тонкая, прозрачная, короткая занавеска, другая и не нужна была, так как это окно тоже выходило на поле, что было темно и огромно вечером, и только огни далекой электрички пробегали тонной струйкой и исчезали.