Проклятие рода. Том. IV. Гл. 3. Епископ Або

    
Снился один и тот же сон: темная нависающая над головой каменная громада, и он, Микаэль, в простом монашеском одеянии, засучив рукава, с остервенением копает яму или подземный ход… Нет, неверно, не копает, а выдалбливает, ибо земля уже разверзнута у основания гигантского сооружения и перед ним сейчас сплошная ровная кладка, в которой он пальцами, на ощупь, находит тонкие швы, и старается вогнать в них клинья с помощью тяжелого молота. Древний раствор поддается с трудом, но железо (или все-таки человек) упрямее и хитрее. Ему удается вырвать из монолита еще один гладко обтесанный камень. Отложив в сторону молот, он берется за лопату и подчищает осыпавшуюся землю, выбрасывает наверх, но лезвие тут же жалобно звенит, наткнувшись на неприступность скалы. Гранит под ногами, гранит перед ним. Разница лишь в том, что твердь земную сотворил Господь, а стену – руки человеческие. И все повторяется заново. Шов, клин, сперва осторожное пристукивание, сердечник начинает крошить старую, замешанную на яичных белках известь, входить внутрь, и сила ударов возрастает. Пот заливает глаза, руки дрожат от напряжения, боек промахивается, высекая искры из камня, и Микаэль останавливается, чтобы протереть лицо. Бросить бы все, выбраться из ямы, похожей на могилу, но что-то его удерживает. Он смотрит вверх, где половина усыпанного звездами ночного неба уродливо обрезана уходящей вверх каменной чернотой. Что это? Их кафедральный собор, ставший волей короля ныне городской церковью? Но у него лишь одна величественная башня, увенчанная острой четырехскатной крышей! Ergo, небо перекрывал бы тогда ее треугольник. Откуда эти неровные края, словно откромсанные ножницами пьяного портного? Быть может это королевский замок? Он хочет его обрушить? Нет! Зачем тогда ему эти гладкие обтесанные камни, похожие на аккуратные тома книг, что стоят на полках в его кабинете?   Чтобы построить новый храм? Обдумать и ответить на этот вопрос епископ не успевал, сон всегда обрывался на одном и том же месте. Агрикола открывал глаза и подолгу смотрел в потолок, словно стараясь там, наверху, прочитать разгадку, расшифровать паутину мелких трещин штукатурки, в которой внезапно проступали какие-то завитки, черточки, похожие на древнееврейский алфавит.
- Их надо записать и попробовать перевести… - Посещала мысль, но епископ не успевал даже пошевелиться – блики от свечей вздрагивали, тряпкой метались по потолку, забирая с собою в тень одни буквы, потом успокаивались на несколько мгновений, являли другие неведомые знаки, чтобы вновь исчезнуть. И так до бесконечности. Игра в кошки-мышки с загадочными письменами продолжалась до самого утра, пока медленно вползавший в окно спальни рассвет не завершал ее, стерев окончательно все ночные миражи с пустынной безжизненной плоскости.
Оставив в покое нерасшифрованные и неведомо кем начертанные послания, Микаэль не поленился и, заранее испросив у Господа прощения за грешный интерес к собственному будущему, за поиск пророчеств в отношении лишь себя самого, заглянул в Книгу Пророка Даниила. К чему эти сны? Могила или колодец означали козни. Агрикола усмехнулся – к этому не привыкать. Попытки прекратить копать дальше, а ведь он точно помнил, что чужая воля удерживает его в яме, означало иное – затруднения, болезнь и… возможную смерть от нее. Епископ резко захлопнул книгу. Мысли обратились к семье. Кристиан совсем маленький, ему только минуло шесть лет. Жена Биргитта… всегда молчаливая и верная помощница. Нет, ему нельзя умирать!
- Прочь мысли о смерти! За десять лет написано десять книг. Я опубликовал все под своим именем, тем самым приняв на себя всю ответственность. Я не был бунтарем, я лишь следовал заветам духовного отца Лютера и наставника Меланхтона. Проповедь «незамутненного Слова» должна находиться в надежных руках!
 Откуда ему знать о надежности этих рук? Агрикола посмотрел на свои ладони. Вот они руки крестьянина из Торсбю. Престиж церкви упал, дворянство отвернулось от служения Господу и на смену пришли новые проповедники Слова Божьего. Из горожан, из простонародья, как и он сам. Надежны их руки? Его руки надежны? Да! И об этом свидетельствуют те десять томов, и другие, над которыми он не прекращал работы и которые предстоит еще завершить. Один Ветхий Завет чего стоит!
Он видел во сне королевский замок? Да, вот же они затруднения. С королем, с губернатором Або Олафом Троттенсоном, с другими фогтами. Не всегда они понимали друг друга. Иногда Микаэлю казалось, что Густав смотрит на Реформацию лишь, как на передел собственности, уподобляясь помещику, управляющему государством, словно имением. Не построено ни одного храма, кафедральный собор, сгоревший десять лет назад, превратился в обычную городскую церковь, ныне приписанную тоже к казне.
Да что грешить против истины! Король представлялся иногда ему сущим дьяволом, хотя епископ и гнал подобные сравнения прочь, ибо не подобает правителя сопоставлять с тем, чье имя-то ему не положено произносить. Мирская деятельность – призвание христианина, даже облеченного высшей властью, но обязанного добросовестно осуществлять Божьи заповеди на любом месте. А…  разве Меланхтон не признавал право за подданными не только на критику, но и на свержение тирана? Нет, конечно, Густав оставался для Агриколы pater patriae – отцом отечества, наделенным правом меча. Но… король так долго тянул с замещением кафедры в Финляндии после смерти предшественника Агриколы – Скютте, убрал должность кафедрального пробста, которую занимал покойный Юхан Петерсон, в конце концов упразднил капитул вовсе и разделил диоцез на две епархии. Да, Микаэлю удалось отстоять пребенды, которые король настаивал заменить на доход от десятины, уплачиваемой в казну, что в условиях постоянных неурожаев ставило местной духовенство на грань между выживанием и голодом. Это была победа, хоть ему позднее передали слова недовольного Густава:
- Он каноник, а не коадьютор! Пусть не лезет туда, где ему нечего делать!
Пустое! Как король не упрямился, но согласился и после все-таки сделал его епископом, впрочем, как и этого Юстена. Епископ поймал себя на мысли, что думает о выборгском ординариусе, как о выскочке. А разве не так? Ведь его, Микаэля, стараниями юный Юстен попал в Виттенберг. Гордыня? Да, гордыня! Но велик ли грех? Из-за него, вернувшегося из университета, Агриколу освободили от должности ректора кафедральной школы, лишив хоть невеликого, но дополнительного заработка, и передали Юстену. Разве он на себя его тратил? Козни мальчишки, сына богатого выборгского купца? И настолько серьезные, что из-за них король разделил диоцез? Епископ вспомнил, как два года назад, король, пригласив их с Юстеном в столицу, объявил о своем решении и приказал присягнуть ему накануне рукоположения. Заметив колебание священников, тут же, не раздумывая, в случае ослушания пригрозил изгнать из королевства, напомнив о судьбе Упсальского епископа Браска. Один глаз был прикрыт, а другой злобно щурился на стоящих перед ним будущих архиереев. Брови – два пучка сорной травы грозно сошлись над переносицей, кончик длинного носа загнулся, при этом густая и когда-то ярко-рыжая, а ныне выцветшая борода своим острым концом показалась Микаэлю извивающейся змеей с выпущенным тонким и острым жалом на конце. Дьявольское наваждение! Епископ даже протер глаза, чтобы отогнать его.
Если король разделил диоцез, то почему на столь неравные доли? Семьдесят восемь приходов оставлены за Агриколой, и лишь двадцать четыре переданы в управление Юстену. И последующее недавнее объявление Финляндии герцогством, сразу после своего отъезда отсюда, но опять же в пределах новой епархии Або. Почему тогда не целиком вся провинция передана принцу Юхану, если король решил уподобиться прочим властелинам, устроив новое административное деление страны во главе с сыновьями, объявленными герцогами? Если следовать королевской логике, то герцогство Кальмарское с кронпринцем и наследником Эриком наиглавнейшее в королевстве. За старшим сыном идет следующий, сводный брат Юхан, нынешний герцог Финляндский. Заморская провинция для короля по значимости столь важна, что он ее поставил на второе место, передав Юхану? Почему же Выборг и приходы Юстена оставлены под властью Горна и вне юрисдикции герцога, хотя формально он, конечно, здесь представляет короля? В чем причина? В строптивости финляндского дворянства? В упрямстве церкви, которую следовало раздробить - ослабить? С одной стороны король непоследователен, укрепляя вертикаль собственной власти, он тут же делит ее на герцогства, но наделив Юхана столь крупными земельными владениями, он возвышает его над финляндским дворянством, а заодно и над духовенством.      
Крепко сбитый и рослый для своих восемнадцати лет принц Юхан отводил глаза в сторону, встречаясь с Микаэлем. Нет, он был вежлив, отнюдь не заносчив, не насмешлив, достаточно образован, чтобы рассуждать на темы веры и обустройства истинной Христовой церкви, хотя отделавшись общими фразами по этому поводу, королевский сын перешел к обсуждению своих планы по перестройке нынешней собственной резиденции в Або. Что-то в нем настораживало епископа. Почетная ссылка или, напротив, особые виды Густава на того, кому не суждено было стать королем? Хотя… почему и нет? И дело не в Густаве, король просидел почти год в Финляндии, занимаясь этой бесполезной войной с Московией, в которой не было ни смысла, ни прока, лишь одни страдания собственных подданных, множество угнанных в плен и погибших в сражениях. Королевством в это время управлял Эрик и, судя по всему, неплохо с этим справился. Юхан тоже оставался в Швеции, а не в Выборге вместе с отцом, Горном, Флеммингом, Багге и другими военачальниками. Даже не в Або! Сюда, в Финляндию, он прибыл лишь после отъезда отца… То есть король не нуждался в приобретении опыта своим вторым сыном и уж, тем более, не в его советах. Но если Эрик не жениться, не родит наследника, если кронпринц просто умрет, то… Не эти ли мысли занимают юную голову новоиспеченного герцога Финляндского, ибо особого интереса к нуждам провинции Микаэль так и не прочел в его глазах. Даже когда епископ не удержался, довольно неучтиво прервав речь молодого герцога о будущей отделке помещений замка, и спросил напрямую, что он думает о своих подданных, принц пожал плечами и ответил:
- Король, мой отец, предостерег меня о грубости и неотесанности населения провинции.
Последующие слова соболезнования о постигшей все королевство утрате в связи со смертью его матери – королевы Маргарет, вызвали лишь грустную, похожую на извиняющую, улыбку Юхана, его глаза на минуту, как показалось епископу, блеснули влагой, но принц нарочито сердечно поблагодарил Агриколу и спокойным голосом продолжил начатые им рассуждения о своих планах перестройки и ремонта помещений, расширения одних и сужения других окон, проемов, ремонта крепостных стен, так что слова и о народе и о покойной матери выглядели действительно нелепо - ведь первосвященник перебил речь принца, но тот благосклонно его простил. Епископ укорял себя – соболезнования нужно было выразить до того, как задавать вопрос о подданных. Но вылетевшие из его уст слова назад было не возвратить, как и не изменить их очередность. Впрочем, принц оставался вежливым и, по крайней мере внешне, ничем не выразил своего неудовольствия.
 И Микаэль понял: его Финляндия - это замок, обустройство которого, казалось, более всего заботило принца, да еще любовница Карин Хансдоттер, которую Юхан привез с собой из Стокгольма. Кто она?  Фрейлина королевы Катарины из рода Стенбоков, приходившейся ныне мачехой принцу, а заодно и двоюродной сестрой, ведь Густав недолго оставался холостяком и быстро нашел утешение в объятьях новой жены, почти на сорок лет моложе старого короля. Катарина была дочерью Бриты Лейонхувуд – сестры покойной королевы Маргарет, отсюда все сыновья и дочери от последнего брака короля являлись ее кузенами и кузинами. Бывшая фрейлина Карин Хансдоттер расхаживала по замку и распоряжалась, словно была здесь полной хозяйкой.  Большой живот, предвещавший скорое разрешение беременности, а также нежные взгляды герцога, которые он бросал на нее, видимо, вселяли юной особе уверенность в своем положении.  Святая наивность! Иллюзия семьи! Все равно твоим детям уготована судьба незаконнорожденных, да и тебе самой, когда наскучишь или принц решит жениться, в лучшем случае сосватают неплохого мужа из благородного семейства.  Юхан создает свой двор, а не герцогство!
Конечно, ему известна репутация «непокорного» епископа Або, но что ни говори, а Агрикола был настоящим епископом, в отличие от Юстена, именовавшегося  ординариусом, то есть «назначенным». Диоцез Або, несмотря на отхваченный от него кусок, сохранил апостольскую преемственность, ведь Микаэля посвятил епископ Ботвид Сунонис из Стренгнэса, который получил митру из рук ныне опального Лаврентиуса Петри, а тот был посвящен Петрусом Магни, единственным епископом, принявшим сан от самого папы. Да, Микаэль и сам остался верен традициям интронизации и, вернувшись из Швеции, первым делом отслужил мессу на праздник Рождества Богородицы, давно уже отмененный в митрополии, в полном облачении, с митрой и дал всем прихожанам епископское благословение. Это «подражание папизму», как выразился король, вызвало недовольство монарха, и с тех пор Густав упорно именовал его в письмах не епископом, а магистром, или так же, как Юстена – ординариусом.
Для чего же здесь принц Юхан? Он прислан Густавом именно в этом году, когда бездарная война практически затихла сама собой, и все мы ждем возвращения из Московии Кнута Юхансона, посланного для достижения договоренностей о начале мирных переговоров. Кстати, почему выбор короля пал именно на него, на Кнута – настоятеля Абоского собора? Или это Юхан ему подсказал? Поездка в Московию предприятие непредсказуемое по своим последствиям, прежде всего, для того, кто туда отправляется посланником. Не есть ли это попытка еще более ослабить позиции и без того расшатанного и малочисленного капитула Абоской епархии? Впрочем, капитул упразднен, просто Микаэль по привычке называл тех немногих, в чьих руках оставались бразды правления диоцезом. Король пытается уравнять положение дел, приравняв сына к наместнику Новгорода. Епископу было известно, что принц Юхан лично обратился к князю Михаилу Глинскому с письмом, называя его ближайшим соседом, и объяснив, что причины раздоров в самовольстве пограничных фогтов, а дабы положить этому конец отец – король отпустил своего сына управлять финской землей. Здесь цель Густава понятна – уравнять новгородского наместника с принцем, а самого себя с великим князем московским. Хитер, только согласится ли на эту уловку Иоанн? Ведь можно было избежать серьезных столкновений, когда предыдущий наместник Новгорода отправил в Стокгольм своего посла. И что с ним стало? Рассказывают, Густав посадил его в тюрьму. Теперь же Юхан пытается завести отношения с Новгородом, а Густав отправил Юханссона, как своего посланника в Москву, прямо в логово к московскому владыке. Ходили слухи, что московиты щепетильны до упрямства в соблюдении своих обычаев, как церковных, так и дипломатического этикета при встрече иноземных посольств. «Старина», как они это называют. Для них, что Швеция, что Финляндия – земли за Выборгом, лишь недавно освободившиеся от Кальмарского союза и верховенства Дании. Когда ж вернется Юхансон? И вернется ли вообще из Московии? Достигнет ли старый друг каких-то договоренностей с московитами? Простит ли правитель Московии заточение Густавом новгородского посланника? Не ждет ли подобная судьба Юханссона? И вновь вспыхнет война?   
Агрикола медленно вышагивал взад вперед по кабинету, иногда останавливался, подолгу смотрел в окно на снующих по площади перед собором людей – горожан, крестьян, воинов. Все они и составляли приходскую общину – «seurakunta», то есть Церковь, как перевел это слово на финский язык Микаэль, следуя Эразму, заменившему «ecclesia»  на «congregation» - «собрание, сообщество», ради которой он и трудился.
Что нужно было королю от этой войны? Он счел татарский набег на приграничную крепость личным оскорблением? Решил наказать московского великого князя Иоанна? Густав не отличался выдержкой, об этом знали все, но ему хватало до времени ума не начинать полномасштабную войну. Он соглашался с отселением одних своих подданных, привыкших мечом решать пограничные споры, заменой их на других. Правда, через короткий промежуток времени кровопролитие возобновлялось. А ведь здесь вина и Юстена, - снова мелькнула досадная мысль, - не сумевшего найти подходящих слов для увещевания, умиротворения буйного нрава переселенцев. Но тут же подумалось о другом:
- А ты бы смог?
Агрикола почувствовал легкий укол - угрызения совести и решил не отвечать на вопрос, заданный самому себе. Московитский Иоанн не уступает своим нравом шведскому королю. Но Густав не выдержал первым. Король высадился с двенадцатью тысячами воинов, собрав в Швеции по слухам всех, кого смог, оставив лишь гвардию для охраны кронпринца и юной королевы. Столько же войска набрали в Финляндии, хотя большая половина состояла не из солдат, а крестьян.
Отбили татарский налет у пограничной крепостцы, сами напали на монастырь в Печенге и разорили несколько селений на севере Лапландии. Увидел благосклонность судьбы или Божью волю в первых легких победах? Поход на Орешек окончился неудачей, московиты отбились, и флотилия Брагге отступила. Король уехал, вслед ему в Финляндию вторглось огромное войско. Сожгли дотла ту самую разнесчастную пограничную крепость, дошли до Выборга. Вот здесь действительно Господь явил свое милосердие, и город удалось отстоять. Хотя… говорят, у московитов не было осадных орудий. Выборг они не взяли, зато разорили на добрых пару десятков шведских миль все окрестности, а тысячи людей угнали с собой. Епископ снова посмотрел в окно на заполненную народом площадь. Таких же, как вот эти мои прихожане. По слухам, их продали в рабство. Что за дикость продавать людей, как скот! Когда ж вернется Кнут? Что ожидать от Москвы? Продолжения войны, новое вторжение, вторую попытку взять Выборг или все-таки мир? Говорят, что московитов больше интересует сейчас Ливония. Словно вороны все закружились над разлагающимся трупом некогда грозного ордена, рыцарского оплота Рима. Опять слухи, слухи, слухи…
За спиной скрипнула дверь.
- Преосвященство!
Агрикола резко обернулся, услышав голос Кнута Юхансена. Боже, наконец-то. Епископ поспешно сделал навстречу несколько шагов, и они обнялись. Вернулся! Живой!
- Canutus! Gaudeo, gaudeo!  – Воскликнул епископ, сразу перейдя на латынь, позволяющую отбросить в сторону условности этикета и обращаться между собой на «ты». – Дружище, - Агрикола чуть отстранился и внимательно посмотрел на настоятеля собора, охватил взглядом и серую от дорожной пыли одежду, и его исхудавшее, давно не бритое лицо,  - ты сильно сдал. Полагаю, поездка была крайне тяжелой. – Епископ жестом пригласил Кнута сесть, сел сам и продолжил разговор по-прежнему на латыни:
- Хоть ты и валишься с ног от усталости, но прости нетерпение старого друга – хочу знать с какими вестями ты прибыл. Ты уже был у принца?
Юханссон вздохнул, измученно улыбнулся и мотнул головой.
- Нет, я предпочел сперва заглянуть к тебе, преосвященство. – Настоятель потер рукой подбородок, отчего щетина освободилась от пыли, блеснула серебром седины, лицо стало выглядеть еще больше изможденным, покрытым сеткой глубоких морщин.
- Скажи, Канутус: Да или нет?
- Да! – Кивнул головой священник.
- Отлично! – Агрикола даже прихлопнул себя по коленям. – Как тебе это удалось?
- Потому что верую во Святую, кафолическую и апостольскую церковь! – Усмехнулся Юханссон.
- «Господь обитает в доброй душе…» - Епископ покачал головой.
Юханссон подхватил:
- «В злой же душе живет нечистый дух».
И оба рассмеялись. Кнут продолжил:
- Две недели назад я получил окончательный ответ от их канцлера…, - Юханссон наморщил лоб, что-то вспоминая, потом кивнул, -  нет, ошибаюсь, это был не канцлер, с ним я тоже встречался, но в последний раз был другой чиновник, в чьем ведении сношения с посольствами и иными государствами, … Вис…, Иоанн Висковатый . Да, его звали, как великого князя, Иоанном. Он отказал от имени своего правителя в прямом общении с нашим королем, но подтвердил согласие на прием посольства, так как великий князь готов прекратить кровопролитие, если король свои гордостные мысли оставит. – Кнут опять задумался и подтвердил. – Да, именно так он и выразился. Если же в мыслях у Густава по-прежнему не ссылаться с новгородскими наместниками, то пусть посольство не шлет. Такова воля их правителя, сказал Вис…, Вис… - с трудом давались настоятелю сложные имена, - глава Посольской канцелярии или, как называют московиты - приказа. 
- Кнут, ты совершил великое деяние, достиг главного - их согласия на переговоры о мире, на прием посольства. Все убеждения великого князя относительно гордости или смирения Густава оставим на потом. На мой взгляд, не стоит эту последнюю фразу московитского чиновника передавать королю. Незачем испытывать его терпение. Кого только Густав отправит в Москву? – В свою очередь задумался Агрикола. – Смогут ли эти люди?
- Не завидую я им. – Тихо отозвался Юханссон, закрыл глаза и, скрестив пальцы рук, опустил на них голову, словно задремал.
В кабинете наступило молчание. Микаэль, не тревожа уставшего посланника, обдумывал услышанное, повторяя себе, что главное - противник склоняется к миру. Гордость Густава вторична. Король не может не понимать, что продолжение войны чревато новыми бедствиями и разорениями. А у него под боком извечный противник - Дания. Надеюсь, что это его образумит.
- Пора в замок. – Прервал паузу Юханссон, не открывая глаза.
- Да, мой друг. Я признателен тебе за то, что счел нужным навестить первым меня. Господь не оставит тебя за все то добро, что ты принес нашей несчастной Родине.
Кнут резко сбросил с себя сонное оцепенение, открыл глаза, резко поднялся, поклонился епископу.
- Преосвященство!
- Иди, мой друг. После, когда отдохнешь, мы соберем капитул и побеседуем обстоятельно.
Как только дверь закрылась за настоятелем, Агрикола поднялся, вновь подошел к окну, распахнул створки и вместе с теплым августовским воздухом в помещение ворвались звуки внешнего мира. Знакомая картина. Епископ закрыл глаза и вслушался. Шаги прохожих, грохот колес по брусчатке, скрип тележных осей, обрывки разговоров, лай собак, детский смех, и стук собственной крови в висках. Сегодня день Святого Варфоломея. Это он усомнился: «Из Назарета может ли быть что-то доброе?». Христос отозвался: «Вот подлинный израильтянин, в котором нет лукавства. Отныне будешь ты видеть небо отверстым и ангелов Божьих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому».   Много позже, распятый вниз головой, Варфоломей не прекращал свои проповеди до тех пор, пока не был обезглавлен язычниками. Агрикола почему-то не испытывал сейчас даже тени сомнении в том, что ему предстоит отправляться в Московию. Не было и страха, только кровь продолжала стучать в висках – смогу ли? «Что ведал я, Сын Человеческий…».

Долгожданное посольство прибыло из Стокгольма в середине ноября. Его возглавлял брат покойной королевы Маргарет смоландский наместник Стен Эрикссон Лейонхувуд, хотя формально главой считался архиепископ Упсальский Лаврентиус Петри, но, учитывая родственные связи Стена с королевской семьей – принцу Юхану он доводился дядей, а также опалу первосвященника, последний старался держаться в тени вельможи.
- Удивлен, брат Микаэль, видеть меня? – Шепнул Лаврентиус на ухо абоскому епископу, пока Стен Эрикссон шумно приветствовал своего племянника в большой зале герцогского замка, где собралась вся местная знать по случаю прибытия гостей из Стокгольма.
- Я рад вас видеть, ваше высокопреосвященство. – Агрикола в ответ склонил голову. На нем было полное епископское облачение, включая митру, что сейчас ему показалось несколько неудобным, поскольку Лаврентиус, напротив, одет был во все черное, подобающее скорее монаху, нежели главному из первосвященников королевства. Архиепископ Упсальский частично прочитал эту мысль в глазах собеседника, но объяснил по-иному:
- Не счел нужным облачаться. Если повезет добраться до резиденции московского великого князя, тогда другое дело. А пока мое одеяние соответствует странствующему священнику. Что ты думаешь? Безнадежна наша поездка?
- Не знаю! – Честно ответил Агрикола. – Мне не доводилось вести переговоры с московитами, тем более с их великим князем.
- До него еще надо добраться. – Развел руками архиепископ. – Видно, Густаву я совсем надоел, что он решил таким образом от меня избавиться. А может и от нас обоих… - Улыбка скользнула по его лицу.
- Я еду с вами? – Впрочем, вопрос не прозвучал неожиданным для самого Агриколы, каким-то внутренним чутьем он это понял еще тогда, когда вернулся Кнут с известием о согласии Москвы начать переговоры.
Лаврентиус молча кивнул и показал рукой на Стена Эрикссона:
- Сейчас объявит.
Действительно, смоландский наместник закончил разговор с племянником, оба повернулись лицом к собравшимся, и Лейонхувуд объявил королевскую волю:
- Наш благословенный в веках король Густав оказал великую честь определив великим послом в дикую Московию архиепископа Упсальского Лаврентиуса Петри, меня же, брата покойной королевы Маргарет и дяди всеми любимого сына короля Юхана, назначил первым послом. Вместе с нами отправится магистр Агрикола, епископ Або, фогт Эльвсборга Бенедикт Гюльта, рыцарь Кнут Кнутссон Лиллье, секретарем нашего посольства будет Олаф Ларссон. Ну и вновь в Московии предстоит побывать настоятелю Абоского собора Кнуту Юханссону.
- Хорошо, что меня назвали магистром и епископом, а не ординариусом. – Подумал Агрикола, услышав свое имя, но отметил, что имена и титулы священников были произнесены с легким оттенком пренебрежения.
Лаврентиус чуть склонился к Микаэлю и быстро шепнул:
- Заметил, как к нам относятся?
Абоский епископ ответил едва заметным кивком головы.
- То-то. Ну, да ладно, посмотрим, на что смоландский наместник способен. Обойдется ли он без нас?
Микаэль обернулся назад и встретился глазами с Юханссоном, стоявшим за его спиной. Старый друг лишь вздохнул и пожал плечами в ответ.
Тем временем гости были приглашены в соседнюю залу, где их ждало довольно скромное угощение. Вся обстановка приема была прохладной. Краем глаза Агрикола заметил несколько раз заглянувшую в дверь Карин Хансдоттер, любовницу принца. Женщина держала на руках укутанного в одеяла младенца и нетерпеливо посматривала на принца Юхана. Наконец, ей удалось привлечь его внимание, он улыбнулся, но Карин в ответ недовольно нахмурилась и мгновенно исчезла.  Герцог Финляндский заторопился с окончанием трапезы. Гостям было недвусмысленно объяснено, что пора и честь знать. Дядя Стен оставался в замке, тоже было предложено и Лаврентиусу Петри, но Упсальский архиепископ попросил соизволения остановиться в доме у Агриколы, сославшись на необходимость начать немедленное обсуждение богословских вопросов, которые неминуемо возникнут на предстоящих переговорах с Московией, ведь жители этой дикой страны, куда они направляются по воле короля, мало чем отличаются от язычников, хотя и прикрываются именем Христа. Таково было общее мнение о Московии. Юхан с дядей не возражали.
Прелаты отправились в епископский дом и удобно расположились за небольшим столом, придвинутым поближе к пылающему камину, который Агрикола распорядился протопить заранее, надеясь заполучить в постояльцы высокопоставленного церковного гостя.
- Хорошо у тебя, брат Микаэль. – Лаврентиус продолжил разговор все на той же латыни, позволявшей избегать титулования друг друга. Архиепископ наслаждался теплом очага и неторопливо потягивал вино из кубка.
- Я рад, что моему старшему брату нравится это скромное жилище. – Поблагодарил его Агрикола.
- Скромность, мой друг, эта та добродетель, которая весьма поощряется нашим королем. – Усмехнулся в ответ архиепископ и сразу перешел к делу. – Так говоришь, тебе мало, что известно о московитах и их обычаях?
- Кроме того, что они безжалостно разорили наши восточные приходы, пожалуй, больше ничего, хотя, много интересного рассказал об их обычаях и настоятель нашего собора Кнут Юханссон, которому вновь предстоит отправится в Московию теперь уже вместе с нами. – Признался Микаэль.
- Н-да, конечно, негусто, но уже что-то. – Покачал головой Лаврентиус.
- Возможно, кое-что нам подскажут в Выборге. – Предположил Агрикола. – Эта новая епархия, где служит наш брат Юстен, намного ближе к московитам, нежели мы здесь в Або.
- Я разговаривал с кронпринцем Эриком перед отъездом. Кстати, по настоянию Густава. Молодой человек весьма образован и в этом, я полагаю, заслуга Дионисиуса Беурреуса, воспитателя и учителя Эрика, который сменил немца Нормана, захватившего с соизволения короля фактическую власть в нашей церкви. Хоть Беурреус и последователь Кальвина, который ближе к Святому Августину, нежели, чем к нашему духовному отцу Лютеру, но в качестве учителя он превосходен. Кронпринц внимательно изучил отпечатанное в Базеле пять лет назад единственное известное описание Московии – «Rerum moscoviticarum commentarii», исполненное на латыни Сигизмундом фон Гербенштейном, посланником императоров Максимилиана и Карла, дважды посещавшим двор отца нынешнего правителя великого князя Василия. Его он именуют «rex et dominus» - «царь и господин». Эрик дал возможность и мне бегло ознакомится с этим трудом. Автор приводит слова их правителя – отца нынешнего Иоанна, - Лаврентиус прикрыл глаза и зачитал по памяти, - «по праву отцовской крови державных титулов ни у кого я не просил, не купил, нет закона, по которому я был бы чьим-то подданным. Веруя только во Христа, отвергаю почести, выпрошенные у других».
- Что это может означать?
Архиепископ посмотрел на Агриколу:
- То, что московские цари считают себя равными прочим королям, но не всем. Императору, да, но нашего Густава считают избранным, не наследным королем, тем самым они объясняют свое упорство в требованиях сношения только с новгородскими наместниками. Этому Сигизмунду удалось ознакомиться и с документами, летописями, по которым они ведут свой родословный отсчет от императоров Рима, от Августа. Хотя посланник тщательно старался объяснить, чем титул «rex» отличается от «caesar», отстаивая позиции своего сюзеренов истинных императоров. 
- Возможно ли это?
- Главное, брат мой, что московиты в это верят и будут стремиться доказать в свою очередь нам.
- Нечто подобное рассказывал нам и брат Кнут. Что мы сможем им противопоставить?
- Пока сказать не могу. Нужно думать, искать зацепку, вновь и вновь обращаться к Священному Писанию. Возлагаю на тебя особые надежды, ибо ты – архиепископ показал на тома собственных сочинений Агриколы, красовавшихся на полке, - гораздо более меня преуспел в этом деле.
- «По праву отцовской крови…» - Микаэль повторил за Лаврентиусом.
- Именно, так!
- И как давно это Сигизмунд побывал в Московии?
- Если меня не подводит память, около тридцати лет назад. Не надейся, что многое изменилось. А если даже и так, то не в лучшую для нас сторону. Гербенштейн пишет и другое – он признает их христианами, судя по всему, его императоры посылали в Московию с целью разузнать возможность использования армии великого князя в борьбе с нами, последователями учения доктора Лютера.
- И что он выяснил?
- Напомню, что речь шла о временах отца нынешнего владыки Московии. Папистов они обвиняли в отступничестве от первоначальной церкви и древних уставов, плохо относились к римскому папе, но сами одновременно строги в обрядах, почитании икон и постах, и в тоже время их священники часто предаются пьянству и воровству, за что нещадно наказываются светской властью, которая абсолютно сильней духовной на всех уровнях. Великий князь смещает и назначает епископов по своему желанию. Суд над священниками принадлежит светской власти.
- Это усложняет выполнение королевского поручения. Хотя, мне кажется, что московитам более не нужна война. В прошлом году они подверглись серьезному нападению с юга, а сейчас в их планах разваливающаяся Ливония.
- На каких условиях они согласятся подписать мир? И устроят ли эти условия нашего Густава? Стен Эрикссон побывал 24 октября на аудиенции у короля за пять дней до нашего отъезда, и Густав заявил ему, что договор с Москвой должен быть лояльным, в противном случае он не утвердит его. Знать бы, что наш король под этим понимает!
- Достигнуть status quo ante bellum?
- Да, решить вопрос мирным путем. «Мы не стремимся ни к чему такому, что правом не принадлежит нам, а мы довольны тем, что нам дает Всемогущий Господь!» - вот, что король написал в письме великому князю московскому.
- Если учесть то, что и московиты к этому стремятся… на первый взгляд, выглядит не столь уж сложным добиться взаимопонимания. Но в этом у меня есть большие сомнения. Москва – крепкий орешек, даже исходя из той книги, с которой твое преосвященство познакомил кронпринц Эрик. Кроме того, я долго беседовал с Кнутом после его возвращения оттуда. Московиты уверенно, до самозабвения считают себя преемниками Византии, Восточного Рима – Константинополя. А наш Густав и наша Швеция для них маленькая северная страна, недавно освободившаяся от датского владычества и напоминающая одно из северогерманских княжеств. Так смотрят на нас в Москве со слов Юханссона.   
Оба прелата замолчали, уставившись на языки пламени в камине. Сложность и важность стоящих перед ними задач удручала.
 Посольство тронулось в путь во второе воскресенье Адвента и 10 декабря уже прибыло в Выборг. Здесь к ним присоединилось еще некоторое количество людей, в первую очередь переводчик Бертил Еранссон, а в качестве личного представителя выборгского наместника господина Горна его секретарь Андреас Веттерман, знакомый Микаэлю Агриколе еще по Виттенбергу, чему епископ был искренне рад. Дальнейший путь начался 6 января, в праздник Крещения или «Трех королей», как многие называли его.
- Festum regum. – Пробормотал про себя епископ Або, тщательно запахивая на себе медвежий полог небольших саней. Оглянувшись назад, Микаэль пристально посмотрел на полыхавшие у ворот крепости костры. – Ничего это тебе не напоминает, Андерс? – Обратился он к сидевшему вместе с ним секретарю выборгского наместника.
Молодой человек оглянулся, пожал плечами, засмеялся:
- Ну, если только «епифанские огни», освещающие путь волхвов, ваше преосвященство. Тогда это добрый знак, что наша миссия окончится удачно.
- Тем более, у меня уже есть опыт возвращения оттуда. – Подхватил на той же веселой ноте Кнут Юханссон, расположившийся с ними в одних санях.
- Дай Бог! – Отозвался, погружающийся в дремоту епископ. Опять ему снился тот же сон: разверзнутая земля и нависающая над ним каменная громада. Только теперь ему казалось, что она вот-вот обрушиться на него. Оттого он больше ничего не копал, его тело оцепенело, он смотрел наверх, задрав голову так, что шею ломило от боли, и напряженно вслушивался в безжизненную тишину, стараясь предугадать начало падения.
Московиты встречали посольство за три версты от Новгорода. Конные воины молча преградили дорогу, было видно, что они пересчитывают прибывших гостей, затем часть ратников отделилась, обошла посольский обоз и пристроилась ему в хвост. Оставшиеся развернули лошадей и знаком показав – поезжайте за нами, тронулись в сторону Новгорода.
Встреча с наместниками князем Михаилом Глинским и боярином окольничим Алексеем Плещеевым была пустой формальностью и обменом ничего не значащими фразами. Посольству, насчитывающему около сотни человек, был отведен большой постоялый двор на Торговой стороне, опричь того наместники распорядились выдать по сотне калачей на день, столько ж хлебов двуденежных, щук два десятка, лещей, да судаков столько ж, прочей рыбы мелкой - карасей, язей, подлещиков, десять десятков полотей ветчины и солонины, пива двунадесять ведер, столько ж меду, вина десять четвертей, ведро уксуса, а ко всему таганов поваренных, сковород, да противней сколь потребно будет. Пятиконецким старостам было велено по шесть человек сторожи выставить, но в город свеям выходить не препятствовать.
Четвертого февраля рассчитывали дальше тронуться, да пурга разыгралась не на шутку. Решили дождаться, пока успокоится непогода. Отложили на завтра. Тут и случилось непредвиденное. Вин, да медов с пивом отпущено было с избытком, обрадованные вынужденной задержкой слуги перепились, кому-то из них показалось, что в избах малость прохладно, подтопить решили, да до иного не додумались, кому ж охота в пургу из тепла наружу за дровами идти, содрали со стен иконы, насмехаясь, мол, доски рисованные, да в печку сунули. Сторожа, что с пяти концов были выставлены, хоть и мерзли в своих тулупах на улице, да в окна порой заглядывали, толи приказано так было, толи от зависти, что чужеземцы гуляют, а им ни глотка, ни макового зернышка не перепадает. Узрели святотатство, тут же приставов кликнули. Ворвались служивые в людскую избу, схватили того, что возле печки сидел, на воздух свежий выдернули, попотчевали кулаками знатно, так что юшкой кровавой чуть не захлебнулся. Утром Стена Эрикссона и Лаврентиуса Петри к наместнику князю Глинскому вытребовали. Зло смотрел на них царев дядя.
- Ваш? – Выкрикнул в лицо послам, ткнув пальцем в угол палаты, где скорчившись, повис на руках у стражников виновник. Лицо опущено, только кровь медленно на пол капала. – Подними рожу ему, - распорядился князь, - пущай посмотрят.
Один из стражников схватил пятерней несчастного за волосы, резко дернул назад. В сплошной кровавой маске узнать кого-либо было сложно. Но по одежде послы поняли, что это кто-то из их людей.
- А теперь сюда смотрите! – Глинский указал на сложенные в сторонке обугленные доски, когда-то бывшие иконами.
Послы молчали. Наместник впился руками в подлокотники, вперед выдвинулся, ощерился:
- Одно лишь знать хочу – с вашего ведома аль желания совершено сие святотатство?
- Нет! – Мотнул головой заметно побледневший смоландский наместник.
- Нет! - Твердо ответил архиепископ Упсальский и начал что-то пояснять, но Глинский прервал его:
- Погоди! Эй, толмач, - князь выкликнул переводчика, мгновенно вынырнувшего откуда-то из полумрака палаты, - переводи, что говорит.
- Говорит, ваша милость, что недоразумение, что, мол, с пьяного взять. Обещает наказать примерно.
- Наказать? – Протянул с усмешкой Глинский. – А я вот прикажу лошадей у вас отобрать, да всех под замок, ибо ныне ваш путь к великому государю Иоанну Васильевичу заказан. Тут навечно останетесь. Царь наш к хулителям и святотатцам зело строг и грозен. Не нужны вы ему боле. Войной вновь на вас пойдет, огню и мечу предаст иконоборцев поганых. Тьфу! – Князь сплюнул презрительно под ноги послам.  Толмач перевел послам смысл слов наместника.
Стен Эрикссон умоляюще посмотрел на архиепископа, сохранявшего по мере сил спокойствие.
Лаврентиус продолжил возражать:
- Нарушение неприкосновенности послов есть нарушение правил, которые признаются всеми государствами и их властителями. И ваш государь дал нам опасную грамоту, дабы мы отправлялись к нему без страха за наши жизни. Виновный, - архиепископ поднял руку и указал на слугу, - будет наказан.
- Так осуди его на смерть, архибискуп, а уж на кол посадить мы сами сподобимся, не побрезгуем. – Предложил наместник. – А? Или ты, главный посол? - Глинский в упор посмотрел на отмалчивавшегося Лейонхувуда.
- Он подданный короля Швеции и должен быть осужден по шведским законам. И я вам обещаю, господин наместник, что правосудие свершиться. – Не уступал архиепископ.
- Я так думаю, что коль покрываешь ты, архибискуп, его богохульство, то сам есмь осквернитель икон или с твоего лютерового ведома сие свершилось.
- Это неправда. – Держался Лаврентиус.
- Все. – Глинский сжал правую руку в кулак, с силой стукнул им по подлокотнику, левой ухватился за посох, намереваясь подняться. Всем видом своим дал понять, что разговор завершен. – Отправляйтесь к себе на двор и сидите там под замком. Отныне кормить вас не буду и никуда не выпущу. Или сами еретика на смерть осудите, или… - Не договорил, но угроза звенящим мечом повисла в воздухе.
Собрались все вместе в тягостных думах. Было от чего! Двор заполонили хмурые бородатые вооруженные люди, из избы – ни шагу. Кто из шведов осмеливался выглянуть, тупым концом копья загоняли внутрь, добавляя:
- Вот ужо вас, антихристы, ждут колы, да огонь адов.
Смоландский наместник в полной растерянности забился в угол и затравленно посматривал на Петри и Агриколу.
- Может, пожертвовать этим пьяницей? – Робко произнес рыцарь Лиллье.
- Нельзя! – Отрезал архиепископ Упсальский. – Неприкосновенность послов не должна быть нарушена ничем и никем. Иначе, любой из нас может подать повод к расправе. Мы не знаем всех обычаев московитов, особенно в вопросах их веры, потому возможны ошибки, которые они расценят так, как захотят. Мы можем съесть что-то не то, что не вписывается в их понятие постной пищи, и этого уже будет достаточно.
- Это так. – Кивком головы поддержал его епископ Або. – Мы мало, что знаем об их обычаях. И не знаем еще того, что может нам встретиться на дальнейшем пути.
- О каком пути мы сейчас говорим? – Подал, наконец, голос брат покойной королевы. – Этот наместник дал ясно понять, что наша миссия может завершиться прямо здесь. Возможно, на этом самом дворе, нам могут устроить кровавую баню. – Стен Эрикссон показал пальцем на заиндевевшее окно, где толпились стражники.
- Мы должны найти способ выполнить приказ нашего короля. – Спокойно ответил Петри. – Что думают остальные? – Архиепископ внимательно посмотрел по очереди на каждого из собравшихся в комнате – рыцарь Лиллье и фогт Гюльта опустили головы, секретарь Ларссон тяжело вздохнул, пожав плечами и отвел взгляд, посмотрев туда же, куда по-прежнему указывал перст королевского шурина. Переводчик Еранссон развел руками в стороны, а Кнут Юханссон удрученно покачал головой, наморщив лоб, стараясь припомнить что-то из увиденного им в Москве, что могло бы сейчас им выпутаться из крайне сложного и опасного положения. Агриколе вспомнился все тот же сон – вот она та самая стена, которая рушится на него. Выходит, это была Московия? Или все-таки королевская воля, которой он так упорно сопротивлялся, но которая отправила его именно сюда, дабы он здесь и остался погребен?
Веттерман кашлянул. Лаврентиус перевел взгляд на молодого юриста.
- У тебя есть какие-то соображения? Если так, говори!
Покачав головой, Андерс решился:
- Я детство провел здесь, в Новгороде, вместе с моим отцом, который был священником на Немецком дворе. Я часто слышал от новгородцев, что московиты отличаются от них тем, что все – от князя до последнего крестьянина называют себя рабами великого князя. Наместник Глинский – московит и дядя их государя, ergo, он мыслит также. Великий князь считается властителем надо всеми и во всем, в том числе в жизни и смерти…
- Все верно говорит Веттерман! Именно так: их «rex» - владыка жизни и смерти! А все прочие его рабы. – Неожиданно бордо воскликнул Юханссон, даже прихлопнув себя ладонью по лбу. – И как я мог забыть об этом!   
- Постойте-ка! – Прервал обоих архиепископ. Глаза у прелата загорелись идеей. – Я, кажется, понял ваши мысли. О том же говорилось и в «Rerum moscoviticarum commentarii», что дал мне прочесть кронпринц Эрик. Только их великий князь – властитель над душами и телами своих подданных! Мы должны именно это внушить Глинскому. Предложим править суд над виновным самому великому князю Иоанну. Ведь это он дал нам охранную грамоту, значит, только он вправе ее нарушить – или в отношении всех нас или в отношении одного несчастного пьяницы! Оставим его здесь в тюрьме, а сами потребуем исполнения воли властителя Московии. Идем со мной, Веттерман, немедленно к наместнику. Ты знаешь их язык и будешь переводить, дабы не вкралось какой-либо ошибки или двусмысленности нашего предложения.
- Я с вами. – Агрикола поднялся с места.
- Может и мне? – Заикнулся королевский шурин.
Лавретниус покачал головой:
- Не стоит. Со священниками Глинский будет вести себя по-иному. По крайней мере, я на это надеюсь. Не будем дразнить его. Ведь это ваш, господин наместник, человек виновен в том, что они называют святотатством.
Двух архиереев допустили к наместнику. Глинский внимательно выслушал их доводы, что ему перевел Веттерман, криво усмехнулся и надолго задумался, рассматривая кончик посоха, которым он расковыривал пол. После, откашлявшись, как следует, в кулак, погладил густую посеребренную сединой бороду, и неторопливо начал отвечать, глядя прямо в глаза архиепископу Упсальскому. Веттерман быстро переводил:
- Ты прав, архибискуп. Наш властитель, великий государь Иоанн Васильевич – един владыка, а мы все рабы его. И лишь он решает, кого казнить, кого миловать, ибо есмь помазанник Божий на земле… - Боярин снова замолчал. Еще несколько раз откашлялся и продолжил. – Ваш человек останется здесь на казенном дворе, сидя в железе, да ожидая воли государевой. Всех прочих я отправлю завтра в Москву. А теперь идите с глаз моих.
Лаврентиус и Агрикола не удержались, переглянулись, и, не скрывая радости, поспешили покинуть покои новгородского наместника.