Сказка про крепкий чай

http://prostopleer.com/tracks/4538608SAnO

...тем важнее помнить, что прядь твоих волос может быть кусочком чьего-то сердца, тем важнее быть осторожным с людьми и вещами.
Тем важнее помнить, что кусочек твоего сердца для кого-то может быть только прядью, которую очень просто откинуть со щеки, вплести в косу или вовсе срезать. Тем важнее помнить, что, обрезая волосы, не каждый знает, что кромсает порой чьё-то сердце. Слово в заблуждении не есть ложь; неведение не стоит обиды.
Тем опаснее помнить обо всём этом. Впервые снимая лайковые перчатки с истёртых, сожжённых рук, не стоит думать о том, что это убьёт и тебя, и носившего их – пусть эта смерть не станет опозданием.

Делаю большой глоток. Шу-пуэр успокаивает, разливается теплом по телу.  Легонько постукиваю кончиками пальцев по металлической крышке термоса. Прикрыв глаза, сижу посреди толпы.

Раскрашу жизнь потом как-нибудь, возьму цвета у поэтов. Им ведь не жалко. 

Меня не интересуют лица и взгляды, там всё равно нет правды. Остановка – ещё не выход. Я не смотрю в глаза, я смотрю на руки.
Сожженные руки. Истертые руки. Руки, которые дарили и принимали миллион прикосновений – самых разных, от ласкового лепесткового касания до пронзительной резкости впивающихся в кожу ногтей… Когда-то нежная, шелковистая кожа – теперь стерта до сухих, ломких, желтовато-серых... Эти прикосновения… Слишком много, слишком часто, такие жадные, требовательные, срывавшие последнее и не дававшие времени вновь обрести себя.

Интерес?
Вовсе нет... Скорее, голод.

Любовь и общение – самые изысканные разновидности каннибализма.

А в целом – всё это неважно. Наивны те, кто считает, что любовь или правда и впрямь существуют на свете; смешны наивны и те, кто искренне верят – любви и правды нет. Руки, стёртые щёлочью и дешёвой краской для ткани – самая страшная язва на теле человечества. Ответ убивает реальности. Делит мир на знание и все остальное. Сужает горизонт до одной-единственной дороги. Любишь ли ты развилки и перекрестки? Пожалуй, я еще задержусь на своей.
Ночь обернулась заводной птицей, гудит лунным светом, потрескивает, разжимает пружины дорог, чистит черненые перья. Только это не сокол. Ты учишься петь и рассказывать сказки, учишься беспрерывно, ночью и днём, путаешь ночь и день, путаешь сон и явь и понимаешь, наконец, что всё это было сном. Знаешь, из тебя никогда не выйдет менестреля, и никому не нужны те слова, которые ты не никогда научишься говорить. Нелепая, мёртвая тень отброшена тобою; гляди: ты хочешь петь – не вышло: ломались о строчки ноты, ломался голос, ломался свет; смотри: ты хочешь жить – но кто-то умел это делать живей, новей, изящней, красивее, легче, лучше, чем ты. В чёрном мороке и темноте – где шаги застыли во времени словно смерть простой косой сняла бег дыхания, чуждой монетой звон – отдаётся. Не умеешь складывать ритмы из слов, так пиши рваной строкой, бросай точки-листья, запятые-тире, потеряйся в словах. Когда-то здесь были живые, а ныне – только слова. Не сбежишь из страны, которую я в лихорадке придумывал сам себе. Каждый из нас давно изнутри изрезан, и каждый уже давно покончил с собой. Ты чересчур бумажная: шёпот звучит теперь, как стон. Я не умею плакать, чтоб тельце не замочить: видишь – глаза обласканы жёлтым огнём свечи. После нас выгребут с сажей и замотают в бинты; нас расцелуют холодом и болью, в жару, в бреду; будет висеть над городом тяжкий мертвенный дух; мы победим, даже если мы вовсе сгорим, превратимся в пепел.

Ты рассуждаешь о ладонях и огнях, ты требуешь слов и губ: у меня нет губ, нет ладоней, у меня есть только слова – но они так необязательны, что постоянно стремятся превратиться в ничто; я пытаюсь гореть – но ты не видишь моего огня. Ещё у меня нет глаз, которые могли бы смотреть на тебя влюблённо, у меня нет рук, которые могли бы стать счастьем твоих плеч – могли бы, впрочем, и не стать, – у меня нет губ, чтобы касаться твоих ладоней, у меня нет коленей, на которые ты могла бы положить голову. Мне кажется, у меня нет ничего, я начинаю подозревать, что я не существую. И тогда мне кажется, что я почти ненавижу тебя. Мы проснёмся невесело – каждый в своей стране. Ты ещё думаешь, что я тебя люблю. Но это неправда, просто – ты есть что-то  слишком чистое. А я ненавижу вычурность и приторность чистоты.

Как учили, лечили врачи, чтоб о смерти не говорить.
Всё течёт как всегда – без эмоций, интриг и загадок,
в ночь с субботы на зиму опять переводят часы…
У него без неё череда аварийных посадок...
у неё без него и посадочной нет полосы...