Перелом 4 - 5

На одной из рабочих недель середины июля из Щучинской прибыл целый обоз из легчанок, двуколок и дрожек: райком усиливал работу в селах и аулах - посылал выездную бригаду, сформированную из работников различных районных организаций. Здесь были и уполномоченные по сенокосу - выявить сокрытие неучтенных суходольных и заливных угодий на урочищах; и проверяющие сам ход сенокоса, подготовку хозяйств к уборке зерновых, командированные риком в дальние села - Ерофеевку, Урюпинку, Ткачевку; и военный инспектор Королев - проверить строгость учета призывников в аулах и хуторах; и заврайпромотделом Кравченко -куратор строительства МТС в Старом Колутоне; и заврайоно Поляков - проверить состояние школ, сверить списки школьников, разговаривающих на украинских диалектах, с тем чтобы, возможно, уже с этой осени ввести преподавание во многих селах на украинском языке, пригласив сюда на работу учителей с Украины, а заодно - уточнить число сирот для определения их в щучинский детдом. Проверяющей ехала Тершакова - проверить работу женотделов, потребительских лавок, комсомольско-пионерских организаций и ликбезов. Ехал попутчиком некто Стрельцов, назначенный новым предколхоза в Архиповку; был здесь и замначрайкомендатуры Батыгин - с проверкой выполнения колонизационных работ и условий проживания спецпереселенцев на точках. Вместе с ними ехало еще несколько человек, которых Похмельный встречал в районе, но кто они по должности, куда и с какими заданиями сейчас едут, - не знал да и не хотел знать, но которых следовало принять наравне со всеми.

До Гуляевки им всем было по пути, дальше дороги расходились, поэтому первую стоянку наметили здесь; попутно бригада решила проверить село по некоторым вопросам и кое-что прояснить для себя на будущее. Завгородний, инспектор рика, приказал собрать, сельсоветчиков и активистов для совместного заседания, и гуляевское правление поняло, что стоянка будет долгой.

- Приперлись! Небось за ягодами в леса наладились, а брешут - по работе, - весело шептал Гриценяк Похмельному, помогая выпрягать коней, чтобы отвести их к конюшне. - Кормить надо. Может, дать команду в ясли напечь на скорую руку оладьей?

- Из гарочной муки? От детей отрывать? - ощетинился Похмельный. - Перебьются! Воды им колодезьной - и все угощение. Нет у нас ничего ни на скорую, ни на медленную!

Гриценяк все же приказал сидельцу сбегать к нему домой предупредить, чтобы жена собрала что-либо на стол. Похмельный, услышав, сказал, что часть гостей отведет передневать к учителю, часть пусть возьмет к себе Куделя: комендант был в селе. Приезжие расположились в правлении. Послали в поля и на скотные дворы за активистами и бригадирами. Похмельный, рассылая конных гонцов-ребятишек, проклинал этот приезд: "Пропал день! Начисто пропал. Ах, Гнездилов, нашел же время! Сидели бы они у тебя в своих прохладных кабинетах с занавесочками до октября, так нет: их на солнцепек выгнал и нам день попортил. И не отмахнешься - нагневаются, накопают...".

К Никитину пошел сам. Он не считал, что обидел учителя. Рассуждения Никитина о религии, Церкви он счел столь пустыми, никак не объясняющими ужасы Гражданской войны, трагедии недавних высылок, и такими далекими от сложностей нынешнего дня, что будь это кто другой, а не учитель, он бы считал того безнадежно отсталым или попросту выжившим из ума человеком.

Никитина отыскал в школе. Двое учеников очищали от старой замазки выставленные рамы, сам учитель красил пол в учительской. В ответ на протянутую руку Никитин растерянно поднял испачканные краской пальцы, Похмельный пожал ему локоть и попросил:

- К нам только что взвод проверяющих нагрянул. Можно, я к тебе домой направлю человек шесть? Они собрание проведут и уедут. Примешь?

- Конечно! Жена дома... Когда их ждать?

- Сейчас и пошлю. У них и к тебе вопросы есть, так, может, ты у себя дома на них ответишь и на собрание ходить не надо. Жинке скажи, пусть без разносолов. Они для нас не шибко раскошеливаются... К осени готовишься? - он с любопытством заглянул в распахнутую дверь одного из классов. - Чего не приходишь в правление? Людей в помощь дадим. Мне бы самому заняться школой, да времени сейчас в обрез... А где же выселенцы живут?

Никитин объяснил, что на время ремонта он перевел их в сарай, где хранятся кизяк и дрова, - добротное помещение.

- Уберем и оттуда, - заверил Похмельный. - Плохо? А на точках лучше? Пусть и за это спасибо скажут... Слушай, Сергеевич, я в прошлый раз во хмелю, может, не то сказал, ты не обижайся, - и простаком улыбнулся.

- Никаких обид, - опять смутился учитель. - Я действительно не те мысли... Против курса. Но так хочется, чтобы люди добрее стали, чтоб открылось им... зло не убывает. Сейчас мы с тобой спрашиваем. Ты - с колхозников, я - с учеников. Да ведь когда-то и с нас спросят. Так?

- Почему "когда-то"? - не согласился Похмельный, довольный смущением учителя и его путаным ответом. - Меня всю жизнь спрашивают. Сегодня с самого утра спрашивать приехали. Я думаю, что когда предстану перед твоим Богом, у него вопросов ко мне не возникнет: я еще на земле на них на все ответил. С пересыльного пункта прямо в рай загремлю... Ты не задерживайся, они сейчас заявятся.

Собраться смогли к полудню. Заседали в правлении. Приезжие плотно сидели по одной стороне стола на подоконниках и табуретах, сдвинутых к торцам стола. Активисты теснились на внесенных лавках, толпились в дверях, выглядывая друг у друга из-за голов. Говорили и спрашивали пока приезжие. Местная власть отмалчивалась. Уполномоченные интересовались у бригадиров об организации сенокоса: сколько гектаров по плану, сколько людей в каждой бригаде, во сколько начинают и когда заканчивают, каковы перерывы, сколько скашивают сенокосками и косами вручную за световой день, ходят обедать домой или обеды организованы на станах.

Вопросы порой встречались глуповатые, какие задают люди, впервые выехавшие в поля, имеющие смутные представления о полевой работе. Те, кто ехал в села по укреплению партийного влияния среди крестьянских масс, расспрашивали об особенностях колхозной жизни.

- Яки кулаки? - недоумевали гуляевцы, услышав вопрос о кулацких проявлениях. - Нема. Осталось одно трудовое батрачество.

- Я не спрашиваю о явных кулаках, - терпеливо пояснял уполномоченный рика Кляшторный. - Я имею в виду их кулацкие семена в вашей колхозной жизни. Во всех селах встречаются, а у вас нету? Вот вы, товарищ бригадир, как считаете?

- Та, кажись, Бог миловал, - озирался по сторонам Захар Татарчук, которого Похмельный рядом с Кожухарем и Балясиным усадил на переднюю лавку.

- Неуверенный ответ! Вы внимательно присмотритесь друг к другу, вспомните прошлое. Думается, кое-что вы увидите с современных позиций классовой борьбы. И различите, где семена, где всходы, а где уже опять в открытую колосится кулацкая нива.

Среди вопросов, задававшихся лишь бы не отстать от других, таких, как, например, почему не воспроизводите молочное стадо с созданием молочнотоварных ферм; почему мало гуляевцев на работах в лесхозах, строительстве МТС, шоссе, железнодорожного разъезда; кто дал разрешение разбирать ветряки и куда ушел пригодный материал и двигатель паровой крупорушки, - среди этих вопросов люди слышали обидное, неуважительное: много ли насушили грибов, ягод и рыбы; ставите ли на тарбаганов капканы; бьете ли дичь в лесах; ездите ли на базар и что на что там меняете. Порой в ходе грубовато-требовательного разговора с неприкрытой насмешкой задавали вопросы попросту оскорбительные по тону и смыслу: много ли зарыто зерна в ямах, в каких аулах прячете свой личный скот; где храните солонину и вяленые окорока; воруете ли государственный лес; гонят ли в селе самогонку или утешаются "казенкой". А то и вовсе хамские: что поспело на чигире и стоит ли туда заезжать; почему не держите овец - начальство приехало, а угостить нечем...

- Та вы шо, товарищи, яки ямы, яки схованные кони! - растерянно оглядывался на правленцев, сидящих среди колхозников в разных местах комнаты, Гришка Чумак, близкий приятель Семена Гаркуши. - Наша скотиняка вся на колхозном двору. Где ты зараз ее сховаешь? В аулах свои учетчики и уполномоченные.

- Нету? Тогда почему заготовители от Союзмяса покупают ее в вашем селе больше, чем в других? - в раздражении спрашивал Ковцур, заведующий райживсоюзом. - Вы сдаете личный скот вплоть до телят и подсвинков. В районе резко снизилось поголовье скота. Потому-то у вас и "нема своего резерву" для создания молочной фермы в селе. Откуда же ему взяться?

- Неоткуда, потому шо вы сами заставляете, - угрюмо вступился за Чумака Игнат Плахота. - Район неправильно делает. Заготовители берут и колхозный скот. Нашу бывшую личную скотину. Брали бы по выбраковке негожий скот, а то уже четверть работнего тягла угнали. Чем его пополнять? Нашими телятами. Так лучше заготовителю продать. Тот хочь яку-нибудь копейку в руки сунет, а в колхоз - опять задаром...

- Вместо вашего хвостатого тягла на полях скоро начнут работать трактора, - веско объявил куратор МТС Кравченко. - Стоимость работ, выполненных одним трактором, в несколько раз больше стоимости выбракованного быка. Ты будешь только ходить за трактором, семечки поплевывать... А много среди вас желающих завербоваться на стройки? - полюбопытствовал он, имея свой интерес в сохранении мужских рук при будущей механизации села.

- Вроде бы нема. Были хозяева, им сельсовет справки дал, они выехали недавно... Нам со своей земли тикать некуда... Вы пытаете про самогонку. Дорогой товарищу! Та тут так нахекаешься вилами за день, шо вечером до хаты без самогону як пьяный плетешься, - слабо возражал Белокур Антон, один из активистов села. - А шо высланные? Высланные свое робят, мы - свое. Высланный мне трудодни не заробит... Дуже в строгости! Коменданты им спуску не дають, всех на работу гонють, кто в силах. Старуху с дитем, конешно, не погонишь, а так - всех под батог...

- А кто разрешил принять в ясли детей спецпереселенцев? -строго спросила женорг Тершакова.

- Я разрешил, - негромко отозвался Похмельный. - Гнездилов не возражал. Выгоднее содержать четырех детей в яслях, чем одного работнего человека в няньках.

- Тут Гнездилов не возразит, — загадочно улыбнулась Тершакова. Похмельный смолчал. Он с неприятным удивлением заметил, что не только никто из гуляевцев не смеет достойно ответить на откровенную унизительность, с которой разговаривали приехавшие, но что он и сам ощущает в себе явную боязнь поставить их на место резким ответом.

Деловые вопросы задавал Шанбатыров, уполномоченный по коренизации казахского населения: где ремонтируете поломки сенокосок, есть ли запчасти к ним, металл, инструмент; налажена ли охрана посевов и колхозных построек; установлен ли круглосуточный дозор на каланче, имеется ли дежурная водовозка, шланги, насос; есть ли мастеровые люди и материал, чтобы изготовить тару под овощи и соленья.

- Где у вас хранятся накладные, сколько село сдало в год яиц, шерсти и пуха? — вновь спросила Тершакова. - Хорошо, потом заодно с другими документами посмотрим...

Здесь Алексей Куделя не выдержал:

- Разве женорги проверяют накладные и по яйцам? - и демонстративно пыхнул в ее сторону едучим махорочным дымом, хотя перед началом заседания она попросила не курить. Он слышал, что Тершаковой в феврале объявили строгий выговор за то, что она, будучи уполномоченной по хлебосдаче, ходила к ворожке узнать о судьбе двух своих братьев, осужденных в декабре прошлого года за несдачу хлебных излишков. С того времени Тершакова стала одним из самых требовательных работников, и посылали ее теперь преимущественно на "идеологические фронты по вопросам антирелигиозной пропаганды и вовлечения женщин в общественную жизнь".

- А с каких это пор мужчины стали заниматься яйцами и шерстью? - хлестко ответила она, сжигая коменданта взглядом и не замечая улыбок приезжих. - Это чисто женский вопрос. Пора прекратить порочную практику - на все важные участки ставить мужчин. Женщина у вас ущемлена в правах. Ей поручают одни грязные, тяжелые работы. А они не хуже вас, товарищ комендант, могут быть бригадирами, учетчиками, кладовщиками и с прочими специальностями. Мы смеемся над казахами, мол, никак свои байские пережитки не изживут, а сами хуже баев угнетаем женщину в разные положения батрачек и наймычек. В быту - бьем. Знаю, что у вас кто-то из активистов бьет свою жену. Позор! Кто он? Он присутствует здесь? - Тершакова рассерженной гусыней вытянула шею к двери.

Рукоприкладством в семьях грешили немногие гуляевские мужики: еще жив был дух строгой доброжелательности среди родных и близких, с каким испокон веку жили и берегли его основатели казацкого села, но при многолетней нравственной развращенности, насыщаемой и поощряемой сверху, в сельских семьях все чаще случались непотребные действа... Бил свою жену по кличке Такой-сякой активист Алексей Разумий. Похмельный, квартировавший неподалеку, дважды прибегал на истошные бабьи вопли и детские крики, доносившиеся с разумиевского двора. "Опять Разумий жинке разума вставляет!" - смеялись гуляевцы. Кличку его жена получила оттого, что в беседах с товарками о семейном житье-бытье сообщала и такие подробности: "Я своему мужику и борщу мисочку, настоянного, кисленького (позавчерашнего, полупрокисшего), и кисляку кружечку, и цыбульки головку. Нехай наедается! А сама уже як-нибудь, подбираю разный такой-сякой: где яичек отварю, где солонинки отрежу, а то весь день на одном вяленом мясе сидю!". Однако получала от мужа не за пустые обеды. Отличалась баба неудержимым злословием. Заводилась с пустяков и тогда остановить словами ее было невозможно. Она сама признавалась: "Вот знаю, шо лишнее на него брешу, шо зароблю тумаков, а остановиться не можу, будто нечистый меня за язык тягне!". Жена другого активиста, Пацюры Сидора, была более осторожной. Если она была обозлена на мужа, а он, придя домой, аккуратно вешал кепку, -смело выговаривала ему все, что можно, чего нельзя, что было и чего не было, в чем виноват и в чем безвинен. Сидор лишь сопел либо слабо оправдывался. Если же, придя, швырял кепку - вряд ли кого еще из мужей так приветливо встречали, что бы там обидного ни вертелось у бабы на языке. Но, "спуская собаку", зорко следила за мужем. Как только замечала, что у того забилась жилка на шее, умолкала мгновенно, чем всегда удивляла мужа: как это она чувствует, что именно сейчас ей следует замолчать? И беда бабе, если проворонит в горячке "миг истины". Тогда взъярившийся Сидор не слышит ни слов прощенья, ни воплей, ни крика - уж он вымещает на бабе весь гнев, обиду и горечь нескладной жизни...

- Стыдно? Бить - не стыдно, а признаться - стыдно? - Вид у Тершаковой был победно-торжествующий, никто из активистов возразить не осмелился, лишь Куделя проворчал под нос:

- Чем больше бабу бьешь, тем борщ вкуснее, - тем самым окончательно разгневав женорга.

Так получилось, что остановились у Никитина не те, кто хотел бы поговорить с ним, поэтому и его вызвали в правление. Учитель коротко доложил о составе учеников, количестве групп, предметов, готовности школы к зимнему периоду... Старшеклассники работают при школе - рубят бурьян, утепляют окна, белят... Да, с пионерами летом работа ведется. Новый комсорг организовал шествие по селу в галстуках, с барабаном и плакатом: "Селу - поголовную грамотность!". Обещал достать кроликов к зиме... Нет, без горна, его школа не имеет... Да, в группы зачислены дети новопоселенцев... Да, колхозная власть помогает, претензий нет... Вдвоем с женой тяжеловато, еще бы одного учителя... Что нужно? Что обычно: учебники, тетради, ручки, бумага, карандаши, карта, краска, лампы... горн, флаг, свой керосин... Нет? Сельсовет обязан? Нет так нет, сами выйдем из положения: переплетем старые учебники, подклеим, перья - гусиные, писать можно на газете, чернильницы отцы выстругают, склеят...

Похмельный с интересом наблюдал за ним. Среди собрания и непростых приезжих Никитин чувствовал себя совершенно свободно, его уверенные спокойные ответы, с какими он принимал на себя упреки в содержании школы, за что должна бы отвечать колхозная власть, вызывали уважение. Беседовал с учителем заврайоно Поляков, к ним прислушивались остальные.

- Просматривал протоколы по вашему селу. Много неграмотных. Хватит нам, товарищи, пенять на царское прошлое. В неграмотности села виноваты мы - партийное руководство и школа. В данном случае есть вина и товарища Никитина: до сих пор в таком большом селе не организован ликбез, нет избы-читальни.

- Ликбез осенью... - робко подал голос Артем Шаповалов.

-  Стариков можно летом обучать, что мешает? У вас даже нет списка желающих, - упрекнул Поляков, впрочем в тоне благожелательном.

- А на шо старикам грамота? - Наивность, с которой спросил это активист Олейник Кузьма, развеселила приезжих. - Работнему мужику она еще до дела, а старому - як мертвому припарки...

- Ликбез прежде всего нужен вашим детям, тем, кто будет обучать своих отцов и дедов грамоте. Учебный процесс оказывает огромную воспитующую роль в сознании подростка. Он в это время чувствует себя учителем. Возвышенно думает. Приобщается к политической и культурно-просветительской работе. Верно, товарищ Никитин? - И, увидев одобрительный кивок учителя, продолжил: - Недавно спрашиваю кошаровского учителя: что преподаешь из революционного прошлого? Он в ответ: декабристы, разночинцы, народники... Но, поясняет, детям этого возраста предпочитаю давать классику - Пушкин, Крылов, Тютчев... Стихи и басни - это хорошо, спору нет. Но нашим детям нужны рассказы про подпольную работу, про победы в Гражданской над царскими генералами, про борьбу в коллективизацию и с темнотой крестьянского быта. Школьника надо втягивать в настоящую большевистскую работу. Сызмальства учить! Хорошо поставлена работа в этом разрезе в Княжеском. Учитель там наш человек. Бывший начальник сыродельного цеха. В хозяйственных ему не пошло, мы перебросили его в школу. И человек нашел свое место. Несколько раз провел с комсомольцами поиск ям с хлебом. С пионерами провел походы по селу о полной хлебосдаче, провел кампанию по безбожию с принародным сжиганием икон, выливает в посевах сусликов, прибивает со школьниками доски "Бойкот" на ворота злостных неплательщиков и лодырей. Вот это работа! С детства воспитует бойца, будущего партийца. А соловья, брат, сейчас баснями не кормят, ему зерно подавай! - и снисходительно покосился на заулыбавшихся гуляевцев.

Активисты помалу осмелели, разговорились, у Похмельного отлегло от сердца, он вместе со всеми внимательно слушал Кожухаря Петра, отвечавшего на вопрос Завгороднего, легче ли работать коллективом, чем в единоличии.

- Нам это село большим старанием досталось. Гранитные валуны на жернова мы на быках за тридцать верст свозили. Амбары, если бачили, тож на каменьях стоят. Мельницы ставили, школу, церкву, кошары, хаты - все своими руками. С работой и временем не считались. Цену труду знаем. Хотелось бы и дальше - с охоткою и на всяческую пользу колхозу.

- Только поприветствуем, - уклончиво ответил Завгородний.

- Так-то оно так, но шоб на пользу, не возвернете ли права держать свою скотину? При колхозной работе у нас богато свободного времени. Куды его девать? А будет свое хозяйство... - волнуясь и краснея кирпично загоревшим лицом, проникновенно басил Кожухарь, - поверь, дорогой товарищ, я ж ее не съем. Крохи детям оставлю, остальное - на продажь государству вместе с хвостами и рогами. Будет маслобойня - и молоко сдавать стану. Мы посля прошлогоднего обобщенья трошки обнищали хозяйством. Нам бы воли на обзаведенье. Разве ж то гоже, шо я, здоровый мужик, посля работы бабьими делами в своем двору занимаюсь. На весь хлев десять кур осталось. Зайду, гляну на стойла - душа ноет. Я не жалею ту свою скотину, яку свел на колхозный двор. Ради Бога! Об народном деле грех жалеть. Было бы здоровье да ваше разрешенье, я ее через два года опять воспитаю. Ну а за сданную скотинку и молоко, - чуть ли не умолял Кожухарь среди сочувственной тишины, - яки-нибудь грошенята, шоб детям одежинку... государству выгодно...

- На сколько же тебе лет этой воли нужно? - с легкой иронией спросил Завгородний, а Похмельный, догадываясь, чем она вызвана и что сейчас услышит Кожухарь, втайне обрадовался. Бригадир же, не зная как ответить на этот несколько неожиданный вопрос, растерянно гудел:

- Як на сколько? Сколько в колхозе... И все прочее... хочь на всю жизнь... Да вы не сомневайтесь, товарищ, у нас сил и для себя, и для колхозу хватит!

- Этого-то я и боюсь... Всю жизнь - это много. Если ты за два года свою скотину "воспитаешь", то кулаком станешь года через три, не позже. А смысл коллективизации в том-то и заключается, что разводить скотину и богатеть нужно не лично, а сообща и не через свой мелкобуржуазный хлев, а через колхозный скотный двор. Ты вникаешь в эти... диалектику, в саму идею? - с выражением жалости к деревенскому тупоумию уполномоченный подался на табуретке к Кожухарю.

- Мы в идеях не дуже, нам понятней по работе... - Кожухарь все больше багровел. - Як же нам богатеть, если не разводить? В колхозе главная работа летом. Зимой, мабуть, будем дурака валять. Тут самого большого ума не хватит, шоб семечки лузгать и с прибытком...

Здесь в разговор вмешался Шевковец Корней, стоявший у дверного косяка, - с вызывающей язвительностью посоветовал встревоженному бригадиру:

- Вот уж глаза завидущи, руки загребущи! Понастроили хлевов, а зараз жалкують, шо в них пусто. Подари колхозу, шоб не тяготило душу. Або отдай людям на саман. Мне отдай: до зарезу треба строиться - всю жизнь в дерновухе.

-  Счас, бежу разбирать! Кто ж тебе не давал строиться? - обиделся Кожухарь. - Строил бы и ты саманную.

- Нужда, Петро, не давала  да четверо детей.

- Так ты и виновать нужду, а не людей. Не мы ли с тобой в третьем году вместе с батьками сюда одинаково голыми добрались? Только я для работы и ночи прихватывал, руки мозолил, а ты ночами другое мозолил, детей клепал. Несешь, Корней, як с перепою, - возмущенный бригадир отвернулся от двери.

- Ты с тверезу! - оскорбился Шевковец. - Тебе же человек ясно обсказал: богатейте только через колхоз. Мало колхозной работы? Все ни як не нахапаетесь... Вам только дай волю - через год опять в батраки наймешь. Выходь с колхозу и богатей!

- Да ты сказывся, чи шо? А то не знаешь, куда зараз с колхозу выписують? - Кожухарь совсем рассвирепел.

"Угадал, Петро Степаныч! - весело подумал Похмельный. - Именно туда тебя выпишут. Молодчага, Корней. Правильно, не позволяйте один другому расползаться по своим дворам. В колхозе работы невпроворот".

Озлобленность, с которой препирались два активиста, понравилась не только Похмельному. Завгородний, не скрывая довольства, добивал Кожухаря:

- Весьма примечательно, что такие мелкобуржуазные настроения не находят поддержки среди односельчан... Ты пытаешься доказать нам, что подобные тебе - работящие, рачительные люди, думаете о государственной выгоде. Знаете, как развивать и укреплять колхозы. Мы же - глупые, недопонимаем идей коллективизации, не умеем пользоваться экономическими рычагами... Вот они, товарищи, наглядные семена кулацких посевов. Ждут часа прорасти. Не стесняясь сельсовета, в присутствии своих односельчан и активного беднячества человек просит разрешения у района стать кулаком. А вы говорите, у вас нет кулацких проявлений.

Похмельный, довольный тем, что его давнее убеждение, смысл которого заключался в том, что мужику только дай "добро" - он в кратчайшее время превратится в кулака, сейчас получило одобрение из уст районного работника, - решил закрыть эту тему и по-деловому, миролюбиво заключил:

- Боюсь, будет не совсем по-хозяйски, если мы не позволим колхознику содержать свое небольшое личное хозяйство, хотя бы для того, чтобы выполнить план поставок по яйцам, шерсти и пуху. Наш кустовой сельсовет сдает масло исключительно за счет казахских аулов. В кулаки мы, конечно, не позволим ему пробиться, а выгоду из его трудолюбия извлечь обязаны.

Но не тут-то было: Кожухарь задел то, над чем размышляли все гуляевцы, только по-разному. Активист Микола Передерни долго и тупо соображал над услышанным, да так и не сообразив мысленно, стал медленно додумывать вслух:

- Тогда шо получится? Если Петро и вправду заробит триста трудодней и вы ему их оплатите хлебом и деньгами... богато!.. У меня четверо душ детей мал-мала-меньше... Из-за них я с жинкой на двоих едва сотню трудодней наберу... Шо я на них получу? А ничо. Землю, корову и быков в колхоз забрали, одних детей оставили, а хлеба хрен получишь, бо его весь на свои триста трудодней кожухари разберут... Э-э, мужики и товарищи! - дошло наконец до него, и он забеспокоился среди одобрительного говора бедняков-активистов. - Нехай лучше они в своих хлевах ковыряются!

- Мы тебя понимаем, товарищ, - ответил ему Кляшторный. - Но и ты пойми: мы не должны допускать уравниловки. Самая справедливая оплата - это по трудодням, на основе сдельщины.

- Це злочинство, а не справедливость! - тоскливо выкрикнул кто-то из коридора в набитую людьми комнату и опять затаился.

- Ага, сдельщина: между Кожухарем и районом, — снова съязвил Шевковец, а его поддержал Мочак:

- Мы вступали в колхоз, шоб сообща из нужды вылезти. А вы не позволяете.

-  Как это мы вам не позволяем? — начальственно изогнулся за столом Завгородний.

- Землю и тягло не возвертаете, из колхозу не выписуете, хапугам через трудодни дозволяете в кулаки опять выбиться, многодетных, кто не в силе, обрекаете на голод. Бачим, якой уравниловки вы допустить не можете!

Приезжие немало удивились, но возразить кому-то из них не удалось - опередил изумленный Захар Татарчук:

- Добалакались! По-твоему, Костя, мы должны работать абы день до вечеру. Хочь байдыкуй в холодке, но шоб не превысить твои трудодни. Скотину не разводь, не то в кулаки запишут, приработку не проси, сдельщиной у нас и не пахнет. Нам такого не надо!

- Да! А ты як думал? - задиристо крикнул Мочак. - Вы на бедноту в прошлом единоличии с высокой горы харкали, в батраки нанимали. Зараз, когда мы земли одинаково в колхоз отдали, вы обязаны с нами считаться. Мы в правах уравнялись!

- В правах, но нельзя же и труд уравнивать... только и успел вставить Похмельный, потому что если активисты смолчали уполномоченному то Татарчуку от души сыпанули:

- Ох и разумный... А если я по здоровью не выработаю твоих трудодней?

- У меня жинка дома сидит с двумя грудными.

- Ничего у вас, куркулей, не выйдет: хлеб поделим по едокам, а не по трудодням, — безоговорочно объявил Шевковец. - Детей голодить не позволим!

- Добре, Корней! По справедливости.

- По-человечески...

- Мени одна жинка по секрету говорила...

- Не гавкай.

- Они жду-ут разрешенья! Як только его получат - им давнишние друзья-киргизы враз поможут скотом обзавестись.

- ...жинка про то и казала! В девятом ауле...

- Не гавкай!

- Ты, Захар, уже не росток, а та самая кулацкая нива!

Но с тем же негодованием возмутились и другие гуляевцы. Безверхий Иван, бригадник Софрона Балясина, вскочил в гневе с лавки.

- Яка тут, к черту, справедливость! Мы в эту посевную свое последнее зернецо колхозу отдали, шоб засеять больше. На пахоте жилы рвали, зараз на сенокосах круглые сутки. А вы чем занимались? Ты, Микола, всю весну в лесхозе выгоду шукав, Савка на станах кулешик варил, Сидор воду возил. Михайло Кривельняк дощечки стругал, а ты, Корней, на пару с Трофимом...

- Вам, плугатарям, по два трудодня записали! - перебил его Мочак.

- По трудодням и потребуем оплатить, - сказал Игнат Плахота. - А вы, мужики, шо потопаете, то полопаете. Вот это будет по справедливости.

- А если нема возможности топать! опять выкрикнули из коридора. - Ни в единоличии, ни в колхозе.

- Паршивому поросяти и в Петровки холодно! - засмеялся Семен Гаркуша. - Чого вы переполошились до сроку? Нам бы дожить до урожая...

- Максим! Ты же обещался выбрать мужиков, кто по справедливости наши труды оплатит!

- Обещать - не выполнять...

В спор втянулись почти все собравшиеся гуляевцы. Переругивались даже те, от которых Похмельный никак не ожидал голоса, и каждый был по-своему прав, каждого можно было понять. Приезжие уже не обрывали, не вмешивались, внимательно слушали: видно, им интересно было знать подлинные настроения колхозников, их взгляды, суждения. Какие выводы они делали, что извлекали для себя и что могли бы подумать о Гуляевке из этой озлобленной перепалки, Похмельному стало очевидно, и он встревожился: "Развязали языки! Битых два часа сидели, хвосты поджав, а под конец понесло. И глупо-то как. Трясли бы районщиков, а то сами себя колошматят, нашли при ком. Эдак набрешут такого, что мне еще одного строгача влепят... Ого! Да они сейчас драку затеют!".

- Довольно! - вдруг властно крикнул он в грохот собрания и поднялся. - Не время выяснять обиды. Прежде нужно сберечь посеянное, убрать, заготовить корма. Потом за дележ возьмемся... Довольно, говорю!.. Но работнему колхознику руки вязать не станем... - и спросил приезжих: - Если к активу нет вопросов, то я, пожалуй, отпущу людей на работы?

- Пожалуйста, пожалуйста, - поспешно ответил Завгородний. -Можно считать, что совместное заседание состоялось, - и многозначительно глянул на спутников, дав понять, что выяснять в этом селе больше нечего.

Когда в правлении остались одни сельсоветчики и приезжие засобирались в дорогу, Тершакова под впечатлением услышанного заговорила о необходимости ужесточения классового подхода в деле коллективизации, повышения трудовой дисциплины и высокой требовательности со стороны местных властей ко всяким нездоровым проявлениям среди колхозных масс. Куделя с самым серьезным видом возражал ей, перечил, а она, чувствуя насмешку, вместо того чтобы прекратить ненужный разговор, все говорила и говорила, едва сдерживая строгостью речи готовый прорваться бессильный бабий крик:

- Вы не политично рассуждаете, товарищ комендант! - распаренная от гнева, цеплялась она к Алексею. - Лучше сделать что-нибудь левого уклона, чем валандаться в правом оппортунизме. Строжайший партийный спрос с каждого человека - вот наш лозунг дня! Товарищ Похмельный недавно привез в райком сразу шесть заявлений о приеме в партию. А мы не уверены теперь, что это проверенные люди! -она нервно теребила конец кумачовой косынки, горячечно блестела глазами. - Вам, как коменданту, строгость следует удвоить. Позволяете такие ответы в присутствии работника райкомендатуры. Очень нам неприятно слышать ваши странные слова! Представляю, как вы либеральничаете со своей поднадзорной деклассированной массой. Прямое попустительство!

"Действительно, чего ломает комедию? - обозлился Похмельный. Сам же, дурак, напрашиваешься. Доиграешься, вытурят с должности, и поплывешь ты у меня на сенокоске..."

- Люди у вас в социалистическом воспитании безнадежно запущены. Пропаганда нового образа жизни в быту и на работе не ведется. Услышать можно что угодно! Это, товарищ комендант, наглядные показатели вашего равнодушного отношения к иждивенческим, «паразитическим настроениям людей... с вашими улыбками!

Куделя довольно посипел в ее сторону погасшей трубочкой и согласился:

- Да, темный народ. А что сделаешь? Проклятое наследие, кулацкие вылазки, неграмотность быта и угнетенное положение женщины. Воспитуешь, воспитуешь - как об стенку горохом. У них что на уме? Хлеб да сало, дрова да сено. Все! Нет бы прийти, расспросить про наши задачи... Эх, нам бы лекторов каких на просвещенье! Чтоб мог от "Капитала" до сегодняшнего дня, да где их взять! Одни уполномоченные... Нет, темный народ.

Приезжие кисло поулыбались, послушав их обоих, но простились холодно. Селу высказали официальные замечания: не выполняется план сенокоса по дву- и пятидневкам, отсутствует общая карта всех гуляевских угодий с указанием посеянных культур, площадей и сроков уборки, плохо ведется бухгалтерский учет, нет ликбеза, избы читальни и обязательного для каждого села кружка безбожников.

Куделя презрительным взглядом проводил последнюю легчанку, в которую подчеркнуто раздельно сели двое отъезжающих, и сказал Похмельному:

- Полюбуйся на нее, какая она вся из себя политичная: его - кучером на козлы, а сама одна на сиденье развалилась... Правый уклон, левый уклон, оппортунистические мельницы, в правах их ущемляем... Ничего, зараз тебе преподадут нашу политику. В первом же гаю защемит и влево склонит, в другом - вправо, а пока довезет до места - еще разок в мелкобуржуазную дугу согнет.

- Не сочиняй...

- Побачишь. Я этого жеребца знаю: ни одного бабьего хвоста не пропустит. И ее знаю. Обое рябое. Вот жизнь! - восхищенно воскликнул он. - Хоть сам просись в уполномоченные. Я бы с нее на два плана шерсти наскубал.

- Тебе в комендантах мало? - улыбнулся Похмельный, зная о его "левых" походах по вдовам.

- Ну ты сравнил! То с нужды с тобой милуются, а то - по общей политике... Да ну их всех к черту! Что ты, друже, скажешь о наших активистах, а?

- Не ожидал, - честно признался Похмельный. - Я считал, что здесь тишь и мир, кулаков выслали, чего делить, а тут, гляди-ка, до сих пор на ножах живут. Второй раз собираю - и как-то не верится.

- Ты что! Горло порежут! Это они еще с опаской выясняли, погоди осень настанет - что будет твориться! - комендант весело скорчил свирепую рожу и почему-то оглянулся на крыльцо, где курили остальные члены сельсовета.


Рецензии
Здравствуйте, Александр. Читаю, напоследок, перед отпуском.

.................

Прочитала только часть, выгоняют домой, будут включать сигнализацию. После отпуска перечитаю сначала.
-

Продолжаю после отпуска 16.05.2013:
1. "чем одного работы его человека в няньках" - "работы его"? - "рабочего"???

Альжбэта Палачанка   16.05.2013 16:34     Заявить о нарушении
Спасибо, Валентина. Исправил - "работнего"... Я тут за ваш отпуск насканировал!..

Николай Скромный   16.05.2013 17:17   Заявить о нарушении
Видела, что много, постепенно прочитаю.

Альжбэта Палачанка   16.05.2013 17:23   Заявить о нарушении