Книга мертвого Часть 1 Глава 2

                ГЛАВА 2

    Все как в тумане. Сначала я увидел белую палату с белым кафелем на стенах. Кто-то ходил в таких же белых одеждах. Потом желто-серая комната с людьми-призраками. Около моей скрипучей кровати на пружинах пристроили стул. Прямо перед моим лицом, что бы мог видеть. На него сел какой-то человек в возрасте, наверно женщина. Ее сменила девушка, потом другая. Постепенно силуэты становились более отчетливыми. Опять та же женщина, с синяками под усталыми глазами. Она напоминала мою маму. Да, это точно она. Теперь высокий парень с исчезающими веснушками на округлом лице. Это Антон. Опять те же девушки, узнаю в них одноклассниц. Одна из них протянула красную банку с малиновым вареньем. Чья-то рука забрала ее и поставила на тумбочку. Вторая сидела неподвижно с отрешенным видом. Я не видел, что происходит вокруг: не мог пошевелить головой, рукой или хотя бы пальцем. Шея болезненно реагировала на любое движение. Теперь врач занял стул, белизной хала-та оттеняя серо-желтый фон. Он оживленно обсуждал  что-то, меняя интонацию голоса с высоких нот убеждения до успокаивающего баритона утешения. Встал и ушел. На его место сел другой человек. Словно в калейдоскопе, передо мной мелькали люди, позировали, как художнику, и оставляли полароидные снимки в памяти. Может быть я – участник театрально-го действа? Обстановку за меня уже выбрали, в стиле немого черно-белого кино и эффектом пожелтевшей пленки. Разыгрывался поминальный акт: в маленькой комнате стоял гроб, из которого я наблюдал, и люди, одетые в черное и серое, приходили проститься с усопшим. Тихие разго-воры и замедленные движения говорили о тяжести произошедшего. Но инсценировка происходила не со мной, я не верил. Вот только бы боль ушла, я открыл глаза, и все стало как прежде.   
  - Кажется, приходит в себя,- услышал соседский голос. Теперь я хорошо ощущал палату: трехместный номер с туалетом, почти люкс. Напротив моей кровати - раковина и тусклое зеркальце над ним, в котором я надеялся увидеть свое отражение.
  - Как ты? – спросил Антон. Он сидел передо мной.
  - Да… т… не знаю, – вытянул я пересохшими губами.
  - Оживает понемногу, – заметил белобрысый сосед. Его рука и плечо представляли собой конструкцию из гипса и металлических спиц. Бодрый и веселый, с полусогнутой окаменевшей дланью, зафиксированной в вы-тянутом положении, он походил на ходячий памятник. 
  - Ага, уже по ночам бубнит околесицу, – продолжил третий больной у окна. У него была загипсована нога.
  - Настроение повышаем тебе, – заулыбался Антон. – Ты что-нибудь помнишь? – его лицо вдруг стало застывшим и по-настоящему холодным. 
  - Нее-а, – честно ответил я. – Скла-а-ад, пожа-а-ар, все.
  - У тебя амнезия, – сказал он, и я нахмурил брови. – То есть, ты кое-что забыл, временно, но память к тебе вернется. Такое бывает, когда головой ударишься.
  - А-а-а, – понимающе кивнул я.
  - Говорят, ты часто в носу ковырял своей рукой, вот без нее здесь и оказался, – сказал памятник, заразив остальных хохотом.
 - А я чихал наверно много, у меня легкую контузию определили, – грустно добавил Антон.
      
    Всего несколько месяцев назад я и Антон сидели за одной партой, строили из себя умников, посмеиваясь над ляпами учителей, играли в морской бой на уроках истории и делали скабрезные зарисовки в тетрадях. Так безобидно тянулось время с пятого класса. Он жил с матерью и постоянно переезжал с места на место, снимая квартиры в разных районах города. По этой причине мы редко виделись, хотя подобную отговорку можно назвать малодушием, ведь я не особо стремился делить с ним свободное время. Упрямый, неуживчивый и гордый, ему с трудом удава-лось находить контакт с людьми. Такая характеристика дополнялась не-привычно высоким ростом и страстью к боевым единоборствам. Честно говоря, я был не лучше, возможно поэтому мы держались вместе. Так было в школе, но теперь все меньше оставалось интересов, нас связывающих. Наши дороги расходились. Он учился на курсах при мединституте, и уже владел навыками обращения с хирургической иглой. Этот дар достался ему от матери. Я же плыл по течению в другом направлении, если оно вообще существовало. Наша дружба проходила как бы незаметно, между делом, и со временем появлялся осадок мимолетности отношений. Но теперь он был рядом. 
  - Недавно Рому похоронили, - тихо произнес он. - Всей школой провожали, несколько сот человек пришло. Ее территория едва всех вместила, – продолжил он, а я промолчал. - Я принес тебе книжку, фантастику. С ней время пролетит быстро, она поможет отвлечься.
  - Спасибо. Красивая обложка, – обрадовался я, гнусавя.
  - Она о героях и мирах, – пояснил он. – Ну, мне пора идти. Дела.
    Дверь закрылась, и краски потускнели. Мама стояла у входа, все так же печально смотрела на меня. Она никуда не уходила, а всегда была поблизости. Кто бы еще покормил больного с ложки, или «утку» в постель принес. Даже ночью мама наблюдала за мной, когда устраивалась на стуле, склоняла голову к плечу и закрывала глаза. Ведь меня нельзя надолго оставлять одного, как это могло случиться в ту ночь.
   
    Тогда было темно и беспокойно, как обычно. Я медленно погрузился в сон. Не в ужасное виденье, где по пятам за мной бегали маньяки или пауки со змеями обступали со всех сторон, а в обыкновенный мультфильм. Я попал в популярный эпизод из детского сериала «Ну, погоди». Это покажется смешным, но иногда веселые картинки вселяют больший ужас, чем Лавкрафт и Кинг вместе взятые. Должно быть, в генах людей заложен животный инстинкт причинять боль, та наклонность, которая требует выхода, разрядки, и ее реализация, хотя бы на вымышленных персонажах, приносит удовлетворение. Жалобно воющий волк, замурованный на стройке в кирпичном саркофаге или заживо погребенный злодей - это наверно смешно.
   
   Мое сознание сузилось, а эмоции раздулись в своих полярных точках. Я оказался на месте волка. В том эпизоде, когда начался шторм на круизном лайнере. Я лежал в своей трехместной палате с туалетом, или точнее каюте. Разыгралась буря, и меня стало бросать из стороны в сторону. От-куда-то сверху  свалился чемодан, открылась пасть со стальными зубами-лезвиями и бросилась на меня. Я кинулся в один угол, потом в другой, но бежать некуда, нет выхода. Открыв глаза, я резко вскочил с постели и за-мер, уставившись на стену. Надо было вырваться из ловушки любым способом, во что бы то ни стало. Мама очнулась, не поняв еще, что случилось, а мое внимание уже нацелилось на входную дверь. Предугадывая мои действия, она бросилась наперехват, раскинув в стороны руки.
- Успокойся, Рома, что с тобой, - воззвал ее голос. Но передо мной стоял демон в облике родного человека, он запер меня в каюте, закрыл путь на свободу. 
- И ты…, и ты… предала меня, - выдавил я из себя, послушав рассудок. Соседи по палате притаились, натянув на себя одеяла, и следили за мной из-за укрытия.
- Это же я, твоя мама…ляг лучше,- взмолился демон.
- Как ты могла, я же твой сын,…предать, - произнес я, все еще не в силах уняться.
- Успокойся, приди в себя,…не-е-е  пу-у-щу, - тихо прошептала, почти прошипела мама.
    Поздно. Я стал искать другой выход. Обернулся и увидел окно напротив. На нем уже появились решетки, я слышал отчетливый стук ног людей в серых халатах, и длинные рукава белой рубахи поспевали за ними, волочась по полу. Я бросился к окну. Слишком высоко. Слева находилась еще одна дверь, обрамленная сиянием гало. Рука уже рванула ручку. Волна света ослепила меня, и что-то щелкнуло внутри. Передо мной был всего лишь туалет, где по ночам оставляли лампочку зажженной. Я держался за ручку и смотрел на маму, испуганную, выжидающую, с крепко зажатой косынкой в кулаке. «Но… как же так?», - удивился я, направляясь к кровати. Что это было со мной?
   
     На следующее утро отворилась дверь и вошел очередной врач, мне незнакомый. За ним следовала мама. Он заставил глядеть на молоточек, сначала направо, потом налево, постучал по телу в нескольких местах и удалился, предварительно сделав заметки в блокнот. «Ты знаешь, я поду-мала, что с тобой что-то не так, - пыталась оправдаться она. - У тебя с го-ловой не все в порядке. Это наверно из-за сотрясения мозга. Невропатолог сказал, скоро пройдет»,- пробубнила мама, стараясь на меня не смотреть.
    Я же задумался о другой стороне ночного случая. Мне никак не удава-лось понять, откуда взялись силы для такой выходки, ведь на следующее утро я едва шевелил телом. Вспомнился случай, когда на войне из-за стресса или испуга один моряк умудрился выкинуть с палубы корабля крупную авиационную бомбу, или торпеду. Хотя причем здесь торпеда, на самой палубе. Враг промахнулся мимо воды и попал в сам корабль? Это все равно, что при ходьбе промахнуться мимо земли. Причем тогда авиационная бомба, сброшенная не на суше, а в море. Неважно, надо было меньше размышлять, больше спать. Бывает же. 
 
    Постепенно я привыкал к новой жизни. Меня поддерживали, как могли, а соседи иногда и подшучивали. Когда пытался облегчиться в «утку», неуклюже снимая штаны в постели, или с бессилием смотрел на банан, которого не мог съесть. Именно не мог, но хотел. У меня обнаружили открытый перелом челюсти, и за несколько часов до полдника, как назло, стоматолог сковал зубы железной проволокой. Я пялился на деликатес и пробовал откусить, но удавалось только понюхать и погладить. Впервые нам при-несли такой экзотический продукт, редкий для начала девяностых. Рядом собратья по несчастью сладострастно облизывали его, исподлобья наблюдая за мной. На жалость они не поддавались. Родственники, друзья – могли, покалеченные соседи - нет. Я же чувствовал только раздражение, и не был еще готов к примирению.   
    Однажды открылась дверь и вошли двое мужчин крепкого телосложения, в строгих костюмах, с ритуальными белыми халатами на плечах. От-куда-то появился второй стул. Когда они сели, один из них достал бумагу из черной папки и приготовился записывать. Второй начал расспрашивать  меня о злополучных событиях на военном складе, как свидетеля. Я ничего толком не мог ответить, в башке роились одни обрывки воспоминаний: пришел, увидел, больница. Второй открыл свою папку и достал несколько фотографий, с интересом рассматривая каждую из них. Сначала к нему подошли посмотреть соседи, потом и мама.
  - Что там? – не удержался я от вопроса.
  - Тебе лучше не видеть, – ответил следователь. - Ты еще слишком слаб.
  - Нет уж, покажите, – настаивал я.
  - Ну, ладно,- с охотой согласился он.   
    Это была стопка черно-белых фотографий с места происшествия, удивительно похожих друг на друга. Я ничего не мог разобрать: серые, белые пятна на темном фоне. Перевернул снимок, и стали вырисовываться кон-туры какого-то предмета, похожего на человеческое тело - туловище Романа. На другой картинке – его ноги. Никаких эмоций, я ничего не почувст-вовал. Следователи забрали фотографии и ушли, не получив ответ на главное – зачем мы вообще туда пошли. Это был риторический вопрос.   
 
    Минуло почти три недели, как меня положили в больницу. Каждый день я ходил на перевязку, и сегодня, как принято, медсестра осторожно сняла старые бинты, полив их раствором гидроперита. Неприятная процедура помогала немного. Отошедшие кусочки мяса вместе с марлей шли в железное ведерко с отходами. Интересно, мою кисть также легко выбросили в помои? Я чувствовал мышцы каждого пальца, даже видел, как они шевелятся. Мизинец, средний, лучше ощущал большой и указательный, а вот с безымянным пальцем было сложнее, его мышцы как бы сливались с остальными, пропадали. Необычные ощущения. Природа как всегда права, один отросток у человека лишний, и в итоге их должно быть четыре, как у многих животных. Экспериментальным путем выяснилось, что этот перст – безымянный. Ему даже имя не нужно. Когда перевязка закончилась, я по-волок ноги к палате, а за мной побежала медсестра, предлагая сесть в коляску. Я слишком горд, чтобы соглашаться. Да тут немного осталось, уже слышались звуки телевизора из палаты, звуки маленького «Сапфира», который принес мне родной брат.
 
    Он ждал, невысокий брюнет спортивного телосложения и карими глаза-ми. Внешность, в отличие от меня, досталась ему от нестареющей матери, а любовь к спорту от отца. Вот только быстро бегать мой папа не умел. Откуда это у него? Когда нас представляли новым знакомым, то первым делом говорили, что мы братья, и тогда они недоуменно ахали. Такой трюк срабатывал всегда. Лишь некоторые черты характера и темперамента вы-давали в нас родню. Старший брат был первым во всем: в спорте, увлечениях, в любых начинаниях, инициатива которых исходила от него. Конечно, он первым носил обновки, а я донашивал старую одежду. Разве что в учебе не преуспел, но только из-за того, что приоритет спорта был неоспорим. Он часто захаживал в больницу, если визит не мешал бизнесу, который еще предстояло наладить.

    Прошло всего несколько месяцев, как брат женился. Ему надо было думать о семье, крутиться, как волчок, и вихрь времени уже затянул его в свою воронку. Иногда брат приносил что-нибудь вкусное, пока я не сел на диету из супов, пюре и каш. Вынужденные ограничения отвадили меня мечтать о пиве, которое он согласился принести, чтобы сделать из него коктейль с сырыми яйцами, как советовал лечащий врач. Брат часто советовался с ним и присутствовал на моих первых обследованиях, где требовалась поддержка близкого человека. Однажды, лежа на ледяном столе под рентгеновским аппаратом, я только стоном мог дать ему понять, что невыносимо болит шея, требовавшая щадящего режима после ушиба по-звонков. Медперсонал исчез, наверно ушел пить чай, и его помощь оказалась кстати. Он был рядом, когда я самостоятельно пытался дойти до туалета «по стенке», но потерял сознание и очнулся только в привычной по-стели. Теперь брат стоял передо мной, то ли приветствуя, то ли прощаясь, выражением лица показывая, что у него срочные дела. Все же не смог ос-таться, ушел. Я лег, и чтобы не напрягать мышцы шеи в очередной раз, взял башку за волосы, как Мюнхгаузен, и аккуратно повернул к телевизору.
       
    Незаменимый домашний предмет был ценной вещью и в палате. Его выключали только в одиннадцать часов вечера, по негласному соглашению. Соседи по привычке отворачивались к стенке, скрипя пружинами коек, и таким образом давали понять, что сеанс просмотра закончился, нужно спать. Для меня полночь казалась ранним временем, к распорядку я никак не мог привыкнуть. В эти минуты я накрывался одеялом и отбивался от пугающих мыслей, но они всегда побеждали. Когда соседи засыпали, разбавляя тишину храпом, мои всхлипывания, доносящиеся из кокона, уже не могли их потревожить.
   
    Я чувствовал, что меня скоро выпишут. Я должен был покинуть больницу и ехать домой. Как выйти на улицу, где на меня будут смотреть тысячи глаз и тыкать жалостливым взглядом. Что там, снаружи? Я не мог остановить время или подобрать себе, как хамелеону, новую окраску к другой жизни. Чувство страха овладело мной, оно не покидало уже и днем, когда видел отражение в зеркале или сбривал волосы на бедре перед операцией по пересадке кожи. От него невозможно было избавиться, всматриваясь в окно на копошащихся людей. Этот день наступал, и когда зашел лечащий врач, посмотрел с улыбкой, я все понял. «Все, завтра мы тебя выписываем, радуйся», - сказал он. Но почему сейчас, почему я первым дол-жен уйти, а не валяться месяцами как соседи по палате? Неужели я здоров, и меня так быстро вылечили? Я был не готов к переменам, но принял новость как должное.