Героизм и подвиг

Мой отец практически не разговаривал со мной, но один раз, по обыкновению напился, и против обыкновения начал учить меня жить, когда мне было уже лет четырнадцать. Он никогда не думал о семье, вечно норовил отобрать у детей кусок послаще и пожирнее. И он никогда не пытался это как-то прикрыть, он говорил, что он глава семьи, потому всё лучшее ему, а нам по остаточному принципу. В то же время, когда надо было эту семью кормить, он вопил, что паразиты ему не нужны, и он женился и завел детей для того, чтобы мы за ним ухаживали и решали его проблемы, к примеру, оплачивали счета за квартиру, или зарабатывали деньги, а он художник и коммунист, не желающий работать на проклятых капиталистов. Хотя при совке он кичился тем, что в партию вступил только для того, чтобы ему выделили квартиру, а советскую власть, которая расстреливала и переселяла его предков, конфискуя их собственность, он не любит. Квартиры он никакой не получил, остался жить в старой квартире тестя и тещи.

И тут он начал заливать мне, что главное в жизни - это подвиг и героизм. Мне стало очень смешно, когда он начал пересказывать фильм "Коммунист", в котором герой Урбанского валил лес бесплатно, потому что партия его послала, а противные лесорубы не хотели работать, пили, если, а он продолжал вдохновлять их своим бескорыстным трудолюбием, изнемогая от усталости и голода, пока лесорубы тоже не схватились за топоры, и не начали работать. Я дослушал своего напившегося отца и ехидно спросил, совершал ли он подобные подвиги во имя светлых идей. Он укоризненно наморщился, начал плести, как он перед праздниками рисовал лозунги для демонстраций. Я вспомнил, что в остальное время он ни черта не делал на должности цехового художника, получая символическую зарплату, которую проматывал, пока его жену, сына, да и его самого содержали тесть и теща.

Тем не менее, как это ни странно, я был согласен со своим отцом, которого с рождения терпеть не мог, в том, что в жизни подвиг всё же нужен и без него нельзя. Но подвиг в этом фильме был просто пропагандистским трюком, чтобы инженеры не ныли, когда их отправляли в колхозы убирать картофель или в цеха, когда госплан горел. И в то же время жирные партийцы, жили на государственных дачах, ездили на автомобилях с водителями, жили в шикарных квартирах, в которых прибиралась прислуга. В общем настоящие римские патриции, которые сами же эту империю и развалили, чтобы вся это роскошь в которой они жили была не государственной, а находилась у них в частной собственности, и они могли её продавать и оставлять в наследство. В общем я был не против проявить героизм и совершить дюжину подвигов, только вот не знал ради чего.

Лет в шестнадцать, когда я начал читать о буддизме, я напоролся на одну похожую легенду, в которой не было, ни коммунизма, ни лесорубов не желающих трудиться ради светлого будущего. Это было где-то на Востоке Азии и очень давно. Главный герой той легенды в молодые годы соблазнил и увел из семьи жену богатого чиновника. Не помню, что стало с той женщиной, а соблазнитель, постарев, одел желтые одежды и стал странствующим монахом  и как-то набрел на деревню в горах, жители которой могли попасть во внешний мир только по узкой тропинке над пропастью и многие из них погибали, сорвавшись со скользких камней. И вот странствующий монах, хотя его об этом никто не просил, взял кирку и начал прорубать в скале туннель. Жители деревни сначала посмеивались над ним, потом стали приносить еду, когда бедняга начал падать от голода. Сын того чиновника, у которого увели жену решил отомстить бывшему повесе, одевшему монашеское одеяние, он долго выслеживал монаха, гонялся за ним и настиг его, когда тот только начал прорубать нору в твердой горной породе. Юному мстителю было безразлично то, что обидчик его семьи исправился и стал монахом, но это был благородный юноша, и дал монаху завершить начатое. Пока тот долбил скалу, мститель точил нож и удивлялся спокойствию, рвению и упорству монаха, потом тоже взялся за кирку, чтоб побыстрее отомстить. Юноша уставал, шел отдыхать, а монах продолжал вдохновенно долбить, будто желая поскорее свести счеты с жизнью. Когда же работа была сделана, монах как на подушку положил голову на плаху, и спокойно, предложил отрубить ему голову. Но юноша не сделал этого, он упал на колени и разрыдался, сказал, что не может убить своего учителя.

Когда мне было семнадцать лет, и я ушел с третьего курса училища из-за конфликта с некоторыми одногруппниками и не мог найти работу, отец отвел меня к одному своему знакомому предпринимателю, внешне похожему на Ленина в молодые годы, вечно задерживающему зарплату своим работникам, и рассказывавшему им о светлом будущем, ради которого надо потерпеть. Отец сказал своему другу, чтобы он меня эксплуатировал совершенно бесплатно, как бы в наказание за то, что я сам не могу найти работу и не закончил училище. Я тогда действительно хотел совершить подвиг, но не из-за любви к людям, а скорее из-за чувства вины, которое меня мучило, из-за ухода из училища, хотя с успеваемостью и поведением у меня было всё в порядке, но находиться рядом с некоторыми одногруппниками я был не в состоянии, жутко хотел их убить, и это желание разрушало меня изнутри.

Трудился я упорно, и мне Жора, кстати коммунист в прошлом, вдруг начал платить деньги, оказывать доверие, разрешил мне научиться работать электросваркой и на некоторых станках. Я был жутко горд тем, что начал "продвигаться по карьерной лестнице" в этой фирме. И одним зимним вечером он даже назначил меня ответственным за то, что двое мужиков доделают срочный заказ. Это были Игорь и Эрик, парни которым было лет по двадцать пять. Репутацию они имели очень плохую. Раз, оставшись работать в ночь, они покрасили решетку только под утро, и не отнесли её в отапливаемое помещение, чтобы краска высохла побыстрее. Стены цеха были измазаны краской, можно было различить среди мазков нецензурные, злобные лозунги, призывы низвергнуть существующий порядок эксплуатации труда. Женщине на эротическом плакате, который Эрик повесил на своем сейфе для инструментов, были пририсованы усы, борода и мужские гениталии. Последнее разозлило Жору больше всего остального, даже на опрокинутую банку краски возле нее он не обратил внимания. Два друга, пошатываясь, заявляли, что не пьяные, а устали от бессонной ночи и напряженной работы. И вот, когда Игорю и Эрику снова надо было сделать решетку к утру за ночь, Жора велел мне остаться с ними и проследить, чтобы никакого бардака не было. Оба моих сотрудника весь вечер бегали по всему заводу и занимали четырнадцать сантимов на то, чтобы доехать до дома после работы. Большинство им не верило и принципиально отказывало, говоря, что пить вредно. А тем вечером шеф дал аж пятерку авансом.

Когда мы остались втроем, парни вывалили на блестящий от постоянного употребления монтажный стол свою добычу. Оказалось не густо – тридцать восемь сантимов. Этого не хватало на пол литра даже на точке пользовавшейся самой дурной славой в районе. Они вопросительно посмотрели на меня. Я сказал, что можно взять и литр, причем с закуской, только надо поработать еще часок, а то Жора может неожиданно вернуться, как он это обычно делал. Эрик, ошалев от радости, спросил меня, не будет ли нам много, и уверил, что Жора уже не вернется и можно смело начинать веселиться. Но я проявил твердость, сказал, что не хочу рисковать, лучше всё доделать, а потом уже отдохнуть, выпить, покурить, потравить звездуна. Они согласились и работа начала продвигаться в два раза быстрее. К полуночи решетки были готовы, и осталось их только покрасить. Эрик сел на велосипед и помчался за выпивкой на самую лучшую в округе точку за литром и в круглосуточный магазин, которые были на каждом углу, за закуской и сигаретами «Балтия». Послышались два хлопка дверью и мы с ужасом услышали торопливый топот по лестнице характерный для Жоры и шаркающие шаги характерные для Эрика, потом его оправдания и Жорины вопли.

-Ну! Ну! – будто семинарист читающий молитву нараспев, гундосил Жора своим тоненьким голоском. – Как так можно работать! Еще не успели стихнуть звуки моих шагов, как вы уже! Да вы забыли, как со мной нужно работать! Ты же не только поесть взял, я вас знаю, я сам таким был!
 
Оказалось, что шеф не вернулся, а голоса за дверью и топот – театральная импровизация Эрика.
 
-Неужто поверили? – удивился он. – Я думал, что вы еще работаете и не услышите. Как же я вас напугал! Еще не успели стихнуть звуки моих шагов!

Мы поднялись в бытовку, чтобы выпить, закусить, отдохнуть, а потом быстро покрасить решетки и пойти в круглосуточный бар пить дальше. В бытовке был полнейший бардак. Везде валялась в конец изношенная одежда и обувь и пустые бутылки от алкоголя. Коллеги, с интересом слушали мои рассказы о буддизме, о социализме с человеческим лицом, совсем не таком, какой был в СССР, где всё извратили. Эрик был из семьи красных латышских стрелков, и он не хотел соглашаться с тем, что в СССР только извратили светлые идеи и утопили страну в крови. Он говорил, что всё это, возможно, было необходимо для светлого будущего. Но тут я сказал о том, что цель не может оправдать средства, потому что жизнь состоит из средств, а цели - это только мысли, предположения. Но тут Игорь сказал, что был бы не против отобрать у Жоры его фирму и разделить её между работниками, и  решать, как распределять доходы на общих собраниях, путем голосования, и тогда бы всё начали работать намного лучше, зная, что работают на себя, а не на Жору, который только обещает светлое будущее и просит потерпеть без зарплаты пару месяцев.

-Из-за этого мы и пьём тут каждый день! - сказал Эрик. - Совсем работать не хочется, когда с тобой за работу обещаниями расплачиваются! А при советской власти зарплату платили регулярно, и можно было халтурки делать, и на деньги от них импортные вещи у спекулянтов покупать. А теперь корячишься тут за пять лат круглые сутки и ничего не можешь на них купить в магазинах, где все есть.

Они слушали то, что я говорил об экономике и причинах развала СССР, о коррупции, о том, что в скандинавских странах и без революции живут лучше, чем обещали коммунисты. Я ссылался на Маркса, который утверждал, что изменения общественного строя наступают тогда, когда производительность труда достигает определенного уровня, и чтобы сделать свою жизнь лучше, нужно просто по мере сил повышать производительность труда на своем рабочем месте, хотя плодами этого повышения производительности труда воспользуется такой Жора и это вызовет только сокращение штатов...

Горючая жидкость ударила нам в голову, языки начали заплетаться, мысли путались. Мои коллеги начали планировать свержение власти насильственным способом, и предложили мне возглавить бунт. Я говорил, что после этого станет только ещё хуже, что перед тем, как брать власть, надо знать, что с ней делать, а иначе будет сначала террор, а потом голод и разруха. Но они говорили, что нечего там думать, нужно просто наказать таких, как Жора, отнять у них все и честно всё разделить. Они почему-то решили, что я собираюсь стать монахом и начали меня отговаривать от этого, убеждали стать революционером и сделать их жизнь лучше, совершить ради них подвиг.

И тут я понял, что хоть и хорошо отношусь к этим двум коллегам, но в целом пролетариат не люблю. Я вспомнил, как весь коллектив ждет Жору по пятницам, чтобы выклянчить у него заработанные деньги, а потом напиться на эти деньги, мечтая о том, что кто-то придет и принесет им на подносе светлое будущее. Они, конечно, могут кого-то убить или ограбить ради приближения этого светлого будущего. Хотя и даже грабить и делить награбленное они начнут только тогда, когда власть уже неспособна их за это наказать. А пока власть сильна, Жора может покупать новый инструмент, вместо того, чтобы платить зарплату рабочим, играться этим инструментом на глазах у рабочих, которым нечего есть, нечего курить, не на что выпить, и эти рабочие будут смиренно молчать и любоваться новым инструментом в руках начальника. Я как-то раз нагло потребовал от Жоры свои деньги, когда он у игрался с новой шлифовальной машинкой, и он отвел меня потом в сторону, и сказал, что если такая наглость с моей стороны повториться, то он со мной попрощается. И с тех пор я уже не требовал, а униженно просил, как и остальные.

Но тогда я был недостаточно скептичен в отношении человечества, и потому начал говорить о самообразовании, о том что путь к светлому будущему следует начинать с просвещения, самообразования, что подвиг не в том, чтобы найти виноватых, наказать их, а потом все разделить, а в том, чтобы найти совершенную модель устройства общества, и ради этого мне не жаль и пожертвовать жизнью. И тут я даже рассказал им про Данко, разорвавшего свою грудь и осветившего человеческому стаду дорогу к светлому будущему из мрака. И черт с ним, что не будет за это никакой благодарности, главное, чтобы люди стали жить хоть немного лучше. И тут они мне сказали, что я писатель, и попросили написать книгу о том, что с ними в тот момент происходило.

-Напиши! - потребовал от меня Эрик. - Напиши о том, как мы тут уродовались. Все, что сейчас тут твориться подробно опиши! Кино сними, чтоб все реалистично было! А то смотришь фильмы про рабочих, которые даже не матерятся и роба у них чистенькая.  Вот про эту раковину загаженную напиши, про Жору! Мы на тебя надеемся! А то про нас никто и не вспомнит. И сколько таких вот прожило жизнь в дерьме и исчезло без следа!

Литр горючего подошел к концу, и мои сотрудники собрались идти домой. Эрик уже переоделся, когда ездил за выпивкой и в магазин за едой. Переодеваться обратно в рабочую одежду ему было уже лень, а при покраске парадную одежду не хотелось пачкать. Я сказал, что никуда не уйду, пока не покрашу все решетки, спросил где краска и, попрощавшись, пошел в цех. Один я начал расставлять решетки, для покраски. Мои коллеги зашли в цех и начали строго убеждать меня бросить работу, не выпендриваться. Но я просил их, именно просил, дать мне поработать. Они начали давать мне разные советы, как лучше красить и сами того не замечая, втянулись в работу. К трем часам ночи все решетки были покрашены, и мы пошли пить в круглосуточный бар, где я начал засыпать, падая со стула, потом  плелся домой, когда уже рассвело, мучимый приступами рвоты.

Жора, похвалил меня за выполненную работу, но сказал, что решетки высохли не очень хорошо, и деньги мне за то геройство он долго задерживал и в итоге так и не выплатил. Геройствовать только ради блага Жоры и его похвал я уже больше не хотел. Потом мне расхотелось геройствовать и ради денег, хотелось работать нормально по-человечески. До меня начало доходить, что подвиг одного нужен там, где было разгильдяйство другого, и чем больше подвигов, тем больше разгильдяйства. Жора назначал сроки выполнения заказов, не задумываясь, а потом мы должны были работать круглыми сутками. Вскоре я вернулся в свое училище, совмещал его с работой, закончил его и устроился на более или менее нормальную работу на железной дороге. Там я тоже совершал трудовые подвиги, но за деньги, и за те подвиги мои коллеги относились ко мне враждебно в большинстве своем, потому что из-за меня им нормы увеличивали. И там у меня пропало желание как-то переустраивать общество и делать жизнь людей лучше. Я усомнился в том, что люди хотят жить лучше.