Последний прыжок

    Они  были  женаты  очень  давно.  Так  давно,  что  совместная  жизнь более, чем  в  два  раза  превышала  ту,  которую  каждый  из  них  прожил  вместе  с  родителями.
Выросшие в  одном  дворе  старого  московского дома,  неподалёку  от Арбата, они  привыкли  к  этим  узким  переулкам, тупичкам, к  тесноте  дворов  и к  низким  аркам,  позволяющим  пройти  насквозь  несколько  кварталов  и  выбраться  на  главную  улицу  путями,  неизвестными  чужакам, которых   раньше   почти  и  не  было  в  Москве.  Все  знали  друг  друга  и  атмосфера  дворов  и  квартир  очень  походила  на  ту,  которую  с  любовью  показал  Михаил  Козаков  в  своём,  теперь  уже  ставшем  культовым,  фильме  «Покровские  ворота».

    Дом  был  очень  стар  и  очень  красив.  Сложная  крыша, лепнина  карнизов,  торжественная, величественная  красота  парадных  подъездов  с  полукруглыми  фрамугами, застеклёнными  разноцветными  витражами,  сквозь  которые  на  белый  мрамор  полов  и  ступеней,  лился  игривый  поток  радужного  света,  в  котором  мелькали  пылинки,  похожие на  тихий  снег...  Массивные,  высокие  двухстворчатые  двери  с  бронзовыми  ручками  мягко, без  стука  впускали  и  выпускали  немногочисленных  жильцов,  медленно  спускавшихся и  поднимавшихся  по широкой,  торжественной  лестнице,  которая  вверху  у  лифта,  расходилась  направо  и  налево,  приглашая  подняться  на  следующий  этаж.  Лифт  можно  было  назвать  просто  украшением  подъезда:  с  зеркалами  внутри,  с  бронзовыми  перилами  в  кабине,  с  сеткой,  окружающей  саму  кабину,  он  был  похож  на  дорогую  клетку  экзотической  птицы  в  доме богатого,  достойного  человека.

    Каждый  этаж  отличался  от  другого  узором старой,  но  очень  красивой,  плитки  на  лестничной  площадке.  Широкие  перила   из  ценного  дерева,  выполненные  со  вкусом  и  любовью  дореволюционными  мастерами,  были  так  хороши,  что  время  совсем  не  испортило  их, а  только  отполировало,  придав  тусклый  блеск,  подчёркивающий  столь  солидный  возраст.
    Двигаться  внутри  подъезда,  по  его  лестницам  хотелось  неторопливо,  никуда  не  спеша, рассматривая  удивительные  приметы  прошлого,  которые  архитектор  оставил  на  память  о  себе.  Этот  дом  был  изначально  построен  для  людей,  для  того,  чтобы  они  действительно  чувствовали  себя  дома: в  нём  не  хотелось  суетиться,  громко  говорить...  Здесь  хорошо  размышлялось  о  прошлом  и  мечталось  о  будущем.
 
    В  доме  было 6 этажей – он  казался  очень  узким  и  очень  высоким.  На  каждом  этаже – по 2  квартиры  и, в  каждой  из  них,  чёрный  ход, который  соединяясь  с  соседним,  сливался  в  узкую,  круглую,  винтовую  лестницу,  более  простую,  чем  парадная, но  с, очень необычной,  узорной  ковкой  под  перилами  в  виде  переплетения  ветвей, птиц  на  них  и,  удивительно  грациозных,  крадущихся  кошек – по  одной  в  орнаменте   каждого  пролёта...
    Во  всех  квартирах  имелся  эркер – выступающая  за  пределы  основного  фасада,  часть  комнаты (как  правило, парадной)  с  тремя  окнами,  позволяющими  лучше  обозревать  панораму  улицы,  чем  из  обычного  окна.   Украшением   квартир  являлись  изразцовые  печи, находившиеся  практически  в  каждой  комнате, но  дымоход  был  один  на  две  печи.  Облицовка  печей – строго  индивидуальна  и  нигде  не  повторялась:  изразцы  могли  быть и  узорчатыми, и  однотонными,  и  комбинированными.   Заслонки  на  печах,  дверцы  из  чугунного  литья,  гранитные  «половики»  перед  топками  были  так  хороши,  что ими   можно  было  любоваться  часами...
Паркет  в  комнатах  сильно  износился,  но  был  крепок  и  выложен  непривычным  способом  так,  что  казалось,  он  весь  состоит  из  выпуклых  шестиугольников  с  цветной, чаще  белой, серединой.  Лака  на  нём  никогда  не  было  и, чтобы  придать  ему  блеск, приходилось  долго  искать  восковую  мастику, которая  почти  исчезла  из  продажи.

   Таков  был  этот  дом, в котором  старики  доживали  свой  век.  Войну они  не застали: оба  появились  на  свет  сразу  после  неё  с  разницей  в  один  год.  Жили  на  разных  этажах, ходили  в  одну  школу,  в  детстве  иногда  дрались, а  в  десятом  классе  заинтересовались  друг  другом (родители  думали - пройдёт), влюбились, как  потом  оказалось, на  всю  жизнь.

   Закончив  школу, поступили  каждый  в  свой  ВУЗ: она – в  медицинский  институт,  он – в  Военную  Академию.   Продолжали  встречаться, а  когда  он  закончил  учёбу,  они  поженились.   Ей  ещё  оставалось  учиться  2  года,  и  он  один  уехал к  месту  службы  в  Сибирь, а  она  осталась  доучиваться  в  Москве,  уже  будучи беременной.    Их  родители  были  рядом  и,  когда  родился  первый  сын,  ей  нетрудно  было  учиться  и  закончить  институт,  не  используя  академического  отпуска. Через  год  после  его  отъезда  она,  оставив  малыша  с  родителями,  поехала  к  нему,  а  вернувшись  назад  оказалась  опять  в  «положении»  и,  родив  второго  сына,  осталась  в  Москве  ещё  на  неопределённое  время, так  как  в  гарнизоне,  где  он  служил,  не  было  в  то  время  возможности  растить  таких  маленьких  детей:  ни  воды  в  доме,  ни  газа,  ни  отопления,  (кроме  печки),  ни  детского  сада,  ни  работы  для  неё - ничего  не  было.   Жили  поврозь:  то  он  приезжал  в  Москву  по  служебным  делам  или  в  отпуск,  то  она  выбиралась  на  какое-то  время  к  нему.

  Так  продолжалось  3,5  года. Он  хорошо  продвигался  по службе, она  не отставала и, через  какое-то  время,  стала  известна  как хороший  врач-аллерголог: ведь  врачей  с  такой специализацией  в  то  время  было  очень  мало.  Она  всё  же  приехала  к  нему  и  ещё  8  лет  они  прожили  там  вместе  с  детьми.
    Затем, он  получил  новое  назначение, очередное  звание  и, с повышением  был  переведён  сначала  в  Прибалтику,  в  небольшой,  чистенький  латвийский  городок,  где  было  всё,  чтобы  жить  комфортно  и  спокойно.  Дети  росли,  учились.  А  учиться  было  легко:  тогда  русский  язык  был  государственным  и  никаких  трудностей  в  общении  и  учёбе  их  семья  не  испытывала.
 
    Время  шло...Они  переехали  в   Ленинград ( теперь - Санкт - Петербург ), опять с  повышением, а потом  и  в  Москву,  в, милый  их  сердцу,  дом,  где  его  родители  уже  умерли,  а  у  неё  ещё  была   жива  мама.  Одна  квартира  оказалась  лишней  и  они  её  практически  продали,  совершив  обмен  с  доплатой:   в  то  время  это  был  единственный  способ  продать  квартиру  и  получить  за  неё  деньги  и  крохотную  комнатушку  для  отвода  глаз,  чтобы  всё  выглядело  как  обмен (продажа  квартир  тогда  запрещалась).  Денег  получили  много  и  смогли  не  только  обустроить  старую  дачу,  отремонтировать  квартиру,  но  и  купить  машину.

    Сыновья  в  Ленинграде  один  за  другим,  почти  окончили  экономический  факультет  и  дипломы  получали уже в  Москве.  Он, в  генеральском  звании, дослуживает  последние  годы. У  неё  умерла  мама.
На  пенсию  они  вышли  почти  одновременно  и,  недолго  думая,  переехали  жить  за  город,  на  дачу,  которая  к  тому  времени  была  обжита,  ухожена  и  они  с  удовольствием  занялись  садоводством,  но  на  зиму,  на  самое  холодное  время  вновь  возвращались  в  Москву...
    Сыновья  давно  повзрослели, успешно  работают, занялись банковским  делом:  теперь это  очень престижно, да  и  денежно, чего уж  греха  таить. Старший  уехал в Германию, женился  на  немке и  остался  там  жить...  У него  двое  детей: мальчик  и  девочка. 
Они  плохо  говорят  по -русски:  когда  иногда  приезжали – то почти  не  понимали  того,  что пытались  им  сказать  дед  или  бабушка.  Сидели  и  играли  на  полу  с  кошкой,  вернее,  с  котом,  чуть  слышно  переговариваясь  между  собой – тихие,  воспитанные,  немецкие  дети, совсем  непохожие на  тех озорников, какими  росли  её  сыновья.   
Младший  ещё  не  женился, но  у  него есть  невеста: русская  девочка, его  сокурсница-они  с  ней  сейчас  в  Америке  на  стажировке и, как  ей  показалось, останутся  там  навсегда...

    Мир  изменился.  Поездки  во  все  страны  стали  доступными: только деньги  готовь, ограничения  в  работе  и  передвижении  по  свету сняты.  И та жизнь,  которой  теперь  живут  их  дети, стала  им  не  совсем  понятной .  Они  остались  душой   в  прошлом,  жили  тихо  воспоминаниями  и  редкими  разговорами  ни о чём:  дача,  урожай,  цветы...  Вечером – молчаливый  ужин,  чай  у  телевизора...
    Жили  теперь  они  довольно  спокойно,  размеренной  жизнью  стариков,  необременённых  почти  никакими  заботами  и  только  возрастные  болячки  стали  потихоньку  давать  о  себе  знать.  Но  обнаружилась  одна  удивительная  вещь: прожив  в  браке  около  сорока  лет,  они  оказались  каждый  лицом  к  лицу с  незнакомым  человеком:  стать  ближе  они  или  не  смогли, или  не захотели, да и просто не было достаточно времени ни  поговорить, ни поспорить – одни  хлопоты, учёба, работа, суета отпусков на неухоженных  пляжах  Северного  Кавказа  в  неудобстве  съёмных,  тесных  комнат  с  готовкой  на  электрических  плитках,  с  поисками  того,  из  чего  готовить...
    Дети  отнимали  у  неё  всё  время. Он  же  полностью  отдавался  службе 
и  считал, что  жена  обязана  обеспечивать  его быт  и  ухаживать за  его  детьми.  Он  не знал, где  находятся  его  вещи,  чашки,  ложки:  достаточно  было  позвать  её  и  всё  появлялось  как  по  мановению  волшебной  палочки.  Он даже  иногда позволял  себе  покрикивать  на  неё,  делать  резкие  замечания, если  что–то  не  устраивало в еде  или  привычках:  всё должно  лежать  на  своих  местах, везде  должен  быть военный  порядок.  А  то,  что  она   тоже  работала,  его  как–то  не  беспокоило.  Он  считал:  раз  врач  работает  пол - дня, то  к  его   приходу   уроки  с  детьми  должны  быть  сделаны,  дети  должны  спать,  а  он  имеет  право на  отдых.  Он  вообще  очень  любил  это  слово: «должны»,  но  только  относительно  своей  жены  и  своих  подчинённых.  И  он  привык  так  жить, считая, что  принося  в семью  только  деньги, он  может  требовать, чтобы  его  понимали, прощали, любили.

   Она  любила его...Терпела  все  претензии, его  ворчливый  и  заносчивый  характер. А  с  возрастом  все  эти  особенности  усугубились:  он  совсем  не  давал  ей  покоя - всегда  ему  было  что – то  нужно,  он  что–то  постоянно  искал,  терял,  суетился  и  ничего  не  хотел делать  сам.  Она  никогда  ни  на  что  не  жаловалась, а  между  тем,  её  здоровье  оставляло  желать  лучшего  и  к  пенсии  она пришла  с  «букетом»  болезней, незаметно  глотала  лекарства  и заботилась о нём.
    И  вот, оставшись с ним  вдвоём, она  вдруг  поняла, как одинока: дети разъехались, подруги  оказались  разбросанными  по стране  и  такими  же одинокими,как и она сама...  Они  ещё  перезванивались,  но  время  неумолимо  разъединяло  их,  заполняя  жизнь  событиями,  которые  были  для  них  взаимно  неинтересными.

    В своей  квартире  они  уже  давно  жили  по  разным  комнатам.  Он  храпел так  громко,  что  иногда  от  этого  храпа  старый  кот,  дремавший  в  спальне  хозяйки,  вскакивал  и,  спросонья  не  понимая,  что  это  за  звук, хрипло  шипел, подняв  поредевшую  шерсть  и выгнув  спину.
    Кот  этот  так  долго  жил  с  ними, что к  нему  привыкли, как к чему–то  вечному: его никто  не  замечал,  и  ему  приходилось  жалобным  «мяу»  напоминать  о  себе,  но,  если  он  вдруг  долго  не  попадался  на  глаза,  все  начинали  его  искать,  звать  так  активно,  что  создавалось  впечатление, что  жизнь  без  него  не  имеет  смысла...   Когда–то  красивый,  пушистый,  рыжий  сибирский  кот, горделиво  ступавший  мягкими  лапками  по  ковровым  дорожкам  огромной  квартиры,  теперь  превратился   в  длинное,  тощее  существо,  с  трудом  влачащее  за  собой  облезлый  хвост,  больше  похожий  на  ёрш  для  мытья  бутылок.  Кот  был  очень, очень   стар.  Раньше  они  спорили с  мужем  о  том,  сколько  лет  коту.  Получалось  то  20  лет,  то – 23.  А  потом  перестали,  смирившись  с  его  древностью.  Кот  плохо  видел, мало  ел,  много  спал,  но  никогда  не  позволял  себе  гадить  мимо  унитаза,  к  которому   его  с  котячьего  возраста,  приучила   хозяйка.
 
    Хозяйка...  Вот,  кого  он  любил  больше  всех  на  свете.  И  любил  даже  как- то  по–собачьи:  преданно  и  нежно. Всегда  ходил  по  пятам,  стараясь  при  движении  потереться  головой  о  её  ноги.  Она привыкла  к  этому  и  больше  не  спотыкалась  об  него  как  раньше,  когда  он  только  начал  жить  у  них.   Спал  он  только  в  её  комнате,  на  старом   кресле,  всегда  с  одним  приоткрытым  глазом,  чтобы  видеть:  здесь  ли  она?  Когда  же  она  уходила  с  кухни  к  себе, кот  тотчас  следовал  за  ней  и,  прыгнув  в  кресло,  долго  кружился,  выбирая  удобную  позу,  затем,  улегшись,  продолжал  наблюдать  за  ней,  боясь,  вдруг  она  исчезнет...  А  если  она  ложилась  на  кровать,  он  немедленно, в  один  прыжок,  перескакивал  к  ней  и  уютно  устраивался,  прижавшись  своим  горячим  тельцем  к  её  боку...
    Теперь  перепрыгивать  с  кресла  на  кровать  он  уже  не  мог,  и  она  переставила  кресло  вплотную  к  кровати ,  и  кот  сначала  забирался  в  кресло    (с  подставки,  которую  ему  заботливо  выделила  хозяйка) и  только,  когда  она  ложилась, он  осторожно  перебирался  к  ней.

    Так  и  шла  жизнь.  Муж  становился  несносным.  Привыкший  за  время  службы  в армии  к  порядку,  теперь,  постепенно  теряя  память,  раздражаясь,  не  находя  на  привычных  местах  своих  вещей:  очков,  ключей,  карандашей,  одежды,  он  стал  докучать  ей  своими  претензиями.  Она  тоже  постарела, ослабла.  Болезни  одолевали  одна  за  другой:  часто  приходилось  вызывать «скорую»... И  она  уже  не  справлялась  с  теми  просьбами  и  требованиями,  которые  он  предъявлял  ей   всё  чаще  в  достаточно  грубой  форме.   Привыкший  командовать,  не  терпящий  возражений,  но  в  то  же  время  полностью  от  неё  зависящий  во  всех  бытовых  вопросах,  он  всё  чаще  выходил  из  себя,  не  давая  ей  возможности   ни  отдохнуть,  ни  побыть  одной,  ни  расслабиться  с  книгой  или  у  телевизора...

    Однажды,  не  найдя,  какую–то  срочно  ему  потребовавшуюся  вещь,  он  со  всей  силой  своего  возмущения,  набросился  на  неё  с  упрёками  и  оскорблениями.  Она молча  и  кротко  смотрела  на  него, а потом  покачала  головой  и  тихо сказала: "Как  ты  будешь  жить  без  меня?!  Как  ты  будешь  жить?!»
    Он  на  минуту  замолчал,  замер  и, открыв  рот  и  выпучив  глаза, с непониманием  посмотрел  на  неё, постоял  и  вышел  из  комнаты... Она  неторопливо  выпила  лекарство,  легла  в  постель  и  больше  вставать  не  стала. 
    Он  звал – она  не  отвечала, не  пила, не  ела  и  ничего  не  просила... Кот  не  отходил  от  неё .   Муж  гремел  на  кухне  кастрюлями: ему  хотелось  есть.   Его  закалённый  армейской  жизнью,  организм  требовал  пищи.  Он  был  достаточно  силён  и  активен  для  своего  возраста,  но  еда  обычно  всегда  подавалась  ему  женой  и  он,  взбешенный,  ворвался  в  её  комнату  и  начал  орать,  с  налившимися  кровью  глазами,  упрекая  её  во  всех  грехах,  главным   из  которых  было  то,  что  она  не  заботится  о  нём .  Она  молчала...
    Он  подошёл  к  ней  и, в  гневе,  взяв  за  плечи, слегка  встряхнул  её  и  услышал  едва прошелестевшие  слова:  «Как  ты  будешь  жить  без  меня?!»... И  она  затихла.   Ещё  не  понимая,  что  произошло,  он  ещё  раз,  уже  слабее,  встряхнул  её  за  плечи   и  дальше,  вдруг  ощутив  страшную  боль  в  глазах,  отпустил  её  лёгкое  тело,  схватившись  руками  за лицо...

    Это  кот,  старый  кот,  увидев,  что  происходит,  как  настоящий  мужчина  бросился  на  защиту   хозяйки!   Облезлый  и  жалкий,  собрав  свои  последние  силы,  он  прыгнул  с  кресла  прямо  в  лицо  этому  человеку,  которого  он  всегда  ненавидел,  всей  шкурой  ощущая  неприязнь  к  нему  за  его  бесчувствие,  холод  и  безразличие  к  той, которую  он  любил  всем  сердцем  с  той  самой  минуты,  когда  она  много  лет  назад,  ещё  котёнком,  вырвала  его  из  зубов  огромной  собаки  и,  всего  искалеченного,  принесла  домой,  выходила  и  заботилась  о  нём  всю  его  долгую  кошачью  жизнь...

   Когти  впились  глубоко  в  веки,  в  брови.  Кровь  густыми  струями  медленно  стекала  по  лицу.   Превозмогая  страшную  боль,  он  схватил  кота  за  шиворот,  с  силой  оторвал  его  от  себя  и  швырнул  об  стену...  Раздался  глухой  удар,  и  кот  неловко  распластался  на  полу.
    Несколько  минут  он  сидел  с  закрытыми  глазами,  прижав  к  ним   окровавленные  ладони.  Затем,  медленно  отняв  руки, осторожно  открыл  их:  зрение  не пострадало.   Он  увидел,  залитый  кровью,  пол,  тело  кота  у  стены  с  последними  судорогами  задних  ног  и,  тихо  лежащую  на  кровати,  жену.

    Он  вскочил,  бросился  к  ней,  наконец,  осознав  весь  ужас  происшедшего .  Встав  у  кровати  на  колени,  положив    лицо  ей  на  грудь,  он  обнял  её,  оставив  на  белой   кружевной  рубашке   страшные  красные  пятна .  Полежал   так  немного,  затем,  резко  подняв   голову  с  закрытыми  глазами  вверх,  разорвал  у  себя  на  груди  рубашку  и  закричал  жутким  голосом  раненного  зверя: «Как  я  буду  жить  без  тебя?!  Как  я  буду  жить  без  тебя?!»    
    Эхо  гулко  разнеслось  по  квартире...