ТРОЕ

ТРОЕ


Меркурий Иванович Французов, психолог, пил пиво в небольшой, но славной компании.


– Нынче все крадут, – говорил Французов, обращаясь к двум собеседникам, один из которых изобретатель пустотелых предметов, так он, во всяком случае, сам себя называл, видимо, с помощью иронии защищаясь от более мрачных мыслей. Вид у него был самый обыкновенный, и если бы не худоба и какая-то неестественная вытянутость, как будто его только что сняли с прокрустова ложа, я бы не стал тратить столько времени на его описание.


Третий, напоминающий рисунок сепией, числил себя в писателях, был расплывчат, неопределенен и неуютен, чем-то напоминая брошенного родителями ребёнка. Он-то и возразил Французову:


– Пока не украдёшь сам, не утверждай, что все воры. Я, например, не краду.


Психолог задумался и убеждённо возразил:


– Мысли крадёшь. Давно за тобой замечаю. При тебе умного слова сказать не смею, сразу присвоишь.



– Кому-кому, а мне это знакомо, – вмешался обычно молчаливый долговязый, он же изобретатель.


– Это не кража, дружок, – возразил писатель, радуясь возможности поспорить с психологом на близкую обоим профессиональную тему. – Это переосмысливание. Вы, с изобретателем, скажете глупость, а я её переосмысливаю и получается умно.


– А если мы скажем умное? – поинтересовался изобретатель.


– Возьму без изменений.


– Знаешь, как  такое «возьму» у порядочных людей называется? – закусил удила изобретатель, но не потому, что постоянно выражался умно и боялся многих потерь, а мучимый жаждою.


– Не затрудняйся, – ухмыльнулся психолог, – поисками там, где ничего не найти. Порядочные люди не служат по литературному ведомству.


– Даже по нынешним временам сложно найти тех, в ком ты не сомневаешься, – огрызнулся писатель.


– Выходит, ты Лев Толстой?


– Лев Толстой сам по себе, а я сам по себе. Мы друг дружке не помеха. Тем паче, что он уже испытал вечное блаженство, а мне только предстоит настроить против себя человечество.


–Давайте возьмём ещё пива, – высказал затаённую нужду изобретатель. – Разговор стоит того, чтобы довести его до конца.


– Вот ты писатель, – не обращая внимания на призывы изобретателя, гнул своё Французов. – А образность у тебя на нуле. Я обобщаю, философствую. Крадут, конечно, не все, а только те, кто может. Я это твёрдо знаю, ибо стоя на проходной, не испытываю недостатка в примерах, подтверждающих мою теорию.


– Обзор мелковат, – съехидничал писатель.


Французов задумчиво поскрёб черным ногтем трёхдневную щетину. Изобретатель воспользовался паузой, чтобы уточнить решение по пиву.


– Славно бы сейчас пивка... Без него такие разговоры всё равно, что чёрный хлеб без колбасы.


– Далось тебе пиво, когда у нас вопросы высшего содержания! – одёрнул его психолог, по обыкновению, неизвестно оттуда взявшемуся, спонсирующий мелкие пристрастия дружеского кружка.


– Пиво содержания не разбавит, – упорствовал изобретатель.


– Вам, несомненно, покажутся странными мои слова, – уклонился от прямого ответа Французов, – но в них правда, одна правда и ничего, кроме правды. Именно на проходной я почувствовал себя тем, кем являюсь по призванию. Отсюда хорошо различим процесс формирования личности, прямо не совпадающий с процессом прижизненного изменения природных свойств индивида. Мой пост — не меньше, чем на войне командный пункт. Всё, как на ладони: малейшие передвижения, манёвры, передислокации и прочие виртуозности. Гляжу в глаза проходящему и буквально всё могу рассказать об их владельце: о чём думает, куда спешит, что припрятано за пазухой или в авоське. Многие из тех, кто на мне спеклись, не в силах сдержать гнева и восторга. «Ты, говорят, Меркурий, не человек, а агрегат. Роешь землю, как настоящая землеройная машина. Непонятно только, Меркурий ты наш, зачем работяг, избрал предметом своей психологии. С нас пожива, как с малька наживка. А с жирных котов наживка для китов».

– А ведь они правы, – ни на мгновение не забывая о главном, встрял в спор изобретатель, – директора, будем говорить, ты бы не заметил, хоть вывози он с завода бочку пива.


– А чем директор лучше других? – притворился Французов.


– Я и не утверждаю, что лучше, а просто интересуюсь, сделаешь вид, будто не приметил, или будешь держать за штаны, пока не подоспеет полиция?


Такой авторитетный прогноз задел Французова за живое. Первым его намерением было возразить, но передумал. Вранье требовало усилий, явно превышающих его психологические возможности. Потому и ответ выглядел как признание порядка вещей, которые не поддаются ни осмыслению, ни изменениям. 


– Не стал бы, а то уволят, как вас. Но вам легче. Изобретатели и писатели моря не подожгут, сколько бы ни чиркали над ним спичками. А я нахожусь как раз посерёдке среди моря страстей, и малейшая оплошность будет стоить мне места. А что я без проходной, профессиональных наблюдений и зарплаты? Ноль без палочки.


– Штандарт скачет, – задумчиво произнёс писатель, явно присоединяясь к настойчивости изобретателя. – Сюжетами, ежели они всухомятку, можно и подавиться.


Французов промолчал, давая понять то, что собеседники поняли и без намёков.


Изобретатель, осознав тщетность своих усилий, перевернул бокал вверх дном и облокотился на него.


– У меня тоже были идеи, – сказал он. – На все вкусы и случаи. Свободно вливались и выливались, как пиво. Только жаден был. Не желал ни с кем делиться ни славой, ни денежным довольствием.  Меня уговаривали: «Не будь жмотом. В коллективе не принято, чтобы всё одному. А после и вовсе осерчали: «Мы твои идеи экспроприируем». Их много, а я один. Хотел жаловаться, да слушать некому».


– Я когда-нибудь всё это опишу, – пообещал писатель.


– Пиши, а мне на службу пора, – нахмурился Французов. – Сколько за пиво набежало?


И, не дождавшись ответа, отсчитал привычную сумму.


– Ты его против начальства не настраивай, – сказал писатель.– К нашей выгоде уберечь его от наших ошибок. Не выдюжит, сорвётся, пропали и твоё пиво, и моя литература. Понимать надо.


– Понимаю, – покорно ответил изобретатель.