Монстр

МОНСТР


Бывают судьбы без начала и без конца, как у Григория Петровича Полиспастова.


Имея официальную дату рождения, а именно 13-го числа нынешнего века, Григорий Петрович, задолго до неё, осознал себя свободным от обязательств перед вечностью, вызвав, тем самым, у окружающих естественную реакцию отторжения, усугубленную подозрительностью властей.


Впрочем, один род обязанностей он осознавал: ответственность перед собственным интеллектом, но снобом не был, и, едва родившись, ввязался в перепалку с акушеркой Ревякиной по поводу рецепта витаминной водки, употребляемой ею в качестве дезинфицирующего средства.


Взятый из старинного манускрипта, рецепт уже потому не мог быть плох, что выдержал проверку многовековой практикой, однако, сообразив сколь неопределённо гражданское состояние оппонента, акушерка хлопнулась в обморок, произведя при этом звук, брошенной на пол, табуретки.


С тех пор испуг и недоумение сопровождали Григория Петровича постоянно, вплоть до вневременной его кончины, воспринятой почему-то не со вздохом облегчения, а как очередное коленце Монстра — прозвище, почему-то закрепившееся за ним прочнее, чем природные имя и фамилия.


Причин же для недоумения и испуга было предостаточно. Едва ли вам встречался ребёнок ясельного возраста, играючи преодолевший школьную премудрость. Пока нормальные его сверстник шлёпали по лужам, направляясь в детские садики, а после прикидывали, будет ли им прок от образования, превышающее начальное, новоиспеченный вундеркинд штурмовал университет, окончание которого совпало с присвоением ему звания академика и Нобелевского лауреата. Правда, от премии пришлось отказаться по мотивам, не имеющим никакого отношения к науке, зато прямое — к политике. Власти с подозрением относились к наградам, получаемым без их рекомендации.


И умер он прежде, чем начал жить. Из поспешно состряпанного некролога, невозможно было понять, кому, собственно, предназначаются соболезнования: знаменитому отцу, утратившему малютку сына, или несовершеннолетнему дитяти, лишившегося знаменитого отца.


Но этим не ограничилось, и, всеми ожидаемое «коленце» Полиспастов всё же выкинул. Вместо того, чтобы отправиться, как и положено покойнику в ад или рай, он возник в буфете Академии наук и потребовал чаю.


Произошла неприятная стычка с буфетчицей Люсей. У неё имелись свои счёты с академиками, обыкновенно строго следившими за правильностью веса и сдачи, так что упустить оказию и не отыграться хотя бы на одном из них, она не могла.


– Проваливайте! – закричала Люся. – Мертвецам не подаём.


На отпевание Полиспастов опоздал и явился прямо на кладбище, где, в нарушение регламента и приличий, едва не сорвал траурный митинг, громко удивляясь тому, как люди, при жизни не сказавшие о нём доброго слова, вдруг сделались его поклонниками и даже учениками. Но более всего возмутило опечаленных коллег, намерение усопшего написать о самом себе книгу.


Репутация этих людей, научная и финансовая, держалась исключительно на писании книг о великих покойниках, притом, что у многих были заранее заключены договоры с издательствами. Надо ли удивляться, что они набросились на Григория Петровича с угрозами, и, чтобы совершенно себя обезопасить, поместили Полиспастова в сумасшедший дом.


Предательство коллег совершенно подкосило Полиспастова. Он потускнел, сделался зауряден, ограничив научную деятельность разведением кроликов в условиях невесомости. А поскольку «отработанные» зверьки делались добычей медперсонала лечебницы, отношение к Полиспастову было доброжелательное. Ему позволили в праздничные и выходные дни посещение кладбища, где, под присмотром санитара, почтительно склонялся над собственным надгробием и что-то быстро и невнятно шептал. Но что именно, санитар не расслышал.


Так, время от времени, любопытные могли наблюдать, как преждевременно состарившийся покойник, сидя на кладбище у собственной могилы, читал о себе книги, написанные другими.

Борис Иоселевич