Черновик. Часть 4

     В стране, которая осталась в прошлом



     В феврале 1970 года Ревком Петрович вызвал Диану в свой закуток. Кроме Ревкома за молотообразным столом сидел секретарь парткома, парторг отдела и профорг.   
      
     - Ну, вот что, Диана Михайловна, - с хмурым видом начал разговор начальник, - принимай дела у Мигдала. Мы тут решили, что у тебя получится. Если что, поможем, подскажем.
Диана с растерянной улыбкой посмотрела на секретаря парткома.   
      
     - А Мигдал? Он что, на повышение? 
       
     - А твой Мигдал на выезд! - заорал Ревком Петрович. - И скажи спасибо, что тебе строгача не влепили по всем статьям. - Он с уважением посмотрел на секретаря парткома. 
       
     - Нет, что-то вы не так поняли, я сейчас. - Диана быстро пошла к двери. - Я на минутку, извините.
         
     - Идиотка, ты сама-то понимаешь, что несешь. На какую еще минутку! - бесновался начальник.   
      
     - Диана, вернись! - приказал секретарь парткома, но она захлопнула за собою дверь.   
      
     Леонид Маркович встретил её тревожным взглядом, наверняка знал, о чем говорили за этой дверью, а когда она выбежала из отдела, взял сигареты и неспеша направился следом.

     Он нашел ее на лестничной площадке запасного хода, между первым и вторым этажами. Темнело рано, но света на лестнице не было, и ее профиль на серой дымке окна казался вырезанным из черной бумаги.   
      
    - Дина, - он подошел вплотную и взял ее за подбородок. - Прости.

     Она медленно сползла на колени и, обхватив его за ноги, прижалась щекой к мятым, давно не чищеным брюкам. 
       
     - Леня, почему они тебя выпускают? Это несправедливо, ты скоро? А почему ты мне не сказал?   
      
     Мысли толкались в голове, и говорила она все не то и не так. Было очень холодно и совсем не хотелось плакать, она удивлялась, почему не хочется плакать? Откуда-то издалека голос, похожий на его, рассказывал об активистах «отказного» движения, о каком-то самиздате, встрече в Риге в прошлом году. Она не могла взять в толк, причем здесь Рига и самиздат, снизу смотрела на его прыгающий подбородок и вдруг поняла, что уже не слышит его.   
      
     - Дина, я уволен с завтрашнего дня. Дина, ты меня слышишь, - он тряс ее за плечи, пытался увидеть в ее глазах отражение хоть каких-то человеческих эмоций, но в них были только огромные застывшие зрачки, черные и страшные в своей неподвижности.   
      
     - Вот и все. Уволен с завтрашнего дня. - Мысленно подвела итог Диана. 
       

     Он довез ее до дома, высадил на скамейку у подъезда, хотел поцеловать в губы, но передумал и поцеловал ладони рук. 
         
     - Прощай, Дина.   
      
     Она едва пошевелила онемевшими губами. Внутри все окаменело, а каждый вдох приносил нестерпимую боль, будто сдирали кожу. Она старалась дольше удерживать дыхание, сосредоточив на этом все свои мысли.   
      
     Отец, возвращаясь с работы, сначала прошел мимо скрюченной женщины с мокрой от снега головой, но, открывая дверь, обернулся и разглядел знакомое пальто.   
      
     - Динка, - позвал он. - Ты что ли? Что с тобой, почему ты здесь? Что-то с мамой?   
       
     Она подняла голову.   
      
     - Папа, помоги. - Отец взял ее сумку и подставил согнутую руку. 
         
     Как они дошли до квартиры, что было дальше, Диана не помнила. Сознание вернулось вместе с обидой, ощущением боли и стыда. Кожа была на месте и по ней бегали мурашки, знобило. Она поплелась в ванную принять душ. Там, в ожидании горячей воды, она безотрывно смотрела на искристые фонтанчики, вдруг вспомнила, что отец всегда брился длинной опасной бритвой, и увидела на крючке ремень, о который он эту бритву заправлял. Ей стало страшно.   
      
     После горячего душа дрожь утихла и Диана, забрав телефон на длинном шнуре к себе в комнату, набрала его номер. Трубку взяла жена Леонида Марковича.   
      
     - Алло! Дина, Леня не может подойти.
         
     - Мне на минутку, - попросила Диана. 
       
     - Я знаю, что ты хочешь ему сказать. Не держи на него зла. Он тебя щадил, поэтому и не говорил об отъезде.   
      
     - Он мерзавец и трус! Он мне всю жизнь поломал!      
   
     - Послушай меня без нервов, Дина. Конечно, он боялся, что ты устроишь ему истерику или даже руки на себя наложишь. Это же могло нам помешать с выездом. Дина, пойми нас правильно. Мы же это делаем ради детей. Мы сами еще как-то устроились в этой жизни, а детей гнобят все, у кого хоть капля власти. Ты же в курсе, что Даню в Физтех не приняли из-за пятой графы. 
      
     - Я не могу понять вас правильно, у меня нет детей. Твой Леня строго-настрого запретил мне их иметь. А поскольку он не желает меня выслушать, передай ему ты, что я его презираю и проклинаю. Все эти годы жила как во сне, наложницей в его гареме. Пропадите вы все вместе со своим отродьем! - она с силой швырнула трубку. 
         
     Дверь скрипнула, прикрывая щель.    
    
     - Кто?!.. Кто!.. Зачем! - рыдая, выкрикнула она. 
       
     - Дина, тебе телефон еще нужен? - робко спросила мать из-за двери. 
       
     - На, забери его отсюда! - она изо всех сил швырнула телефонный аппарат.

     Дверь сразу распахнулась. На пороге стояла заплаканная мать, за ней раскрасневшийся отец. 
       
     - Ты что творишь? Я сейчас психкарету вызову! - отец оттолкнул мать и шагнул вперед.   
      
     - Очень хорошо, что твой сионист драпает из России со всем своим семейством. Я не понимаю, почему им создают трудности с выездом. У нас и без них народу хватает. - Отец рубанул ребром руки по столу. - А ты, дурында, на что рассчитывала? Что он ради тебя бросит своих еврейчиков и эту курицу Сару? Он из тебя шлюху сделал, ты это понимаешь?! Не наложница, а шлюха по-русски говоря!    
    
     - Миша, успокойся! - мать встала между отцом и Дианой.      
   
     - Завтра с утра позвонишь на работу, пусть там за тебя заявление напишут на отпуск. - Смягчился отец. - Упрячу тебя в санаторий недельки на две. Стыдоба…, думал ли я, что родная дочь такие фортили будет выкидывать.


     Отец отправил Диану в подмосковный санаторий. Она плохо помнила свое пребывание в этом старом и как говорили хорошем санатории. В основном она спала, приняв таблетку снотворного, которое со слезами выпросила в аптеке. Внешне она мало изменилась, но внутри нее утвердилось чувство тягучей тоски и душевной боли, которая была гораздо сильнее любых физических страданий.   
      
     Перед отъездом из санатория Диана решила, прогуляться по территории. День был солнечный, морозный. Диана надела синие финские рейтузы, мохеровый свитер под шубу, немного подумав, она вынула из сумки пуховый платок и повязала его поверх норковой шапки-Боярки.   
      
     Дорожки были хорошо вычищены, но по белой снежной целине отдыхающие протоптали множество тропинок, Диана свернула на одну из них. Снег скрипел под ногами, и она вдруг вспомнила, как трескается под ножом спелый арбуз и даже почувствовала в морозном воздухе запах этого арбуза.    
      
     Справа от березовой аллеи кружком, под искристым налетом снега, стояли невысокие вишни. На одном деревце большая ветка росла вниз. Диана подошла ближе и увидела, что ветка была отломлена, но не погибла, а снова приросла к стволу.      
   
     - Вот глупая, растешь себе и не знаешь, что, в конце концов, в землю упрешься.  - Она попыталась обломить ветку чуть ниже спящей почки. Ветка не поддавалась. Испытывая досаду, Диана начала тормошить ее из стороны в сторону.
         
     - Эй, ты! Чучело! Оставь растение в покое. - Рядом стоял низенький коренастый мужик с метлой и здоровенной лопатой.         

     - Ступай себе тетенька, ступай. Нечего тут деревья обламывать. Приедут, намусорят, нахулиганничают и уедут, а ты за ними убирай.
         
     - Ворчал мужик вслед отдыхающей.


     На работу трудно было выйти только в первый день, дальше все вошло в свою колею. Ее стремление участвовать в общественной и партийной жизни института, а также участие Секретаря парткома в её судьбе не осталось незамеченным коллегами и вскоре Диану  избрали парторгом отдела.

     В коллективе, где работали люди зрелого возраста, как когда-то в школе, Диана в полной мере проявляла свою честность и принципиальность. Она клеймила позором тех, кто не участвовал в субботниках или плохо работал на них, кто ел яблоки на овощной базе в то время, когда должен был перебирать гнилой лук.

     Каждую осень НИИ выезжал в подшефный совхоз на уборку картофеля с полей. Диана по поручению парткома следила за трудовой дисциплиной. Собравшиеся в кружок сотрудники моментально вытягивались в цепочку головами вниз, как только замечали её.   
      
     Вскоре Диана Зайко заняла место заместителя секретаря парткома НИИ и самое главное - стала членом выездной комиссии райкома партии, заседания которой приносили ей истинное удовольствие. Каждую среду она надевала темно-синий с английским воротником костюм из джерси и отправлялась в райком. Здесь она в полной мере могла проявить свою эрудицию и принципиальность.   
       
     Претендент на выезд за границы СССР, не читавший передовицы в газете «Правда» или, например, забывший фамилию одного из членов Политбюро ЦК КПСС, обвинялся ею в политической неграмотности, получал выговор и запрет на выезд. Остальные члены комиссии то ли были с нею согласны, то ли боялись ей возразить.

     Чувство превосходства над комиссуемыми гражданами было так велико и приятно, что порой Диана ощущала себя чем-то монументально высоким и основательно крепким. Вроде бы она возвышается над столом, как Эйфелева башня над Парижем, а внизу суетятся мелкие людишки, в надежде проскочить, увидеть, узнать то, на что имеют право только избранные.    

     Труднее было с артистами, выезжающими на гастроли. Председатель комиссии в таких случаях просил Диану задавать только один, подготовленный им самим вопрос. Тогда её возмущенное самолюбие требовало немедленно выйти из комиссии, но жажда неограниченной власти над людьми мешала сделать такой решительный шаг.   
      
     Будучи твердо убеждена, что производственная дисциплина является одним из столпов, на которых держится государство, Диана, по своей инициативе, каждый день патрулировала продовольственный магазин рядом с НИИ.

     С цепким и строгим взглядом, всем своим видом олицетворяя «народный контроль в действии» она входила в магазин и отлавливала сотрудниц института, которые в рабочее время здесь отоваривались. Вместо самоотверженного продвижения науки вперед, на новые рубежи, эти курицы бегали по разным очередям, протягивали через высокие прилавки визитные карточки покупателя, чтобы продавец завесил положенные им двести граммов сливочного масла и полкило колбасы для их ленивых самцов и детей, которых нужно накормить дома. 
       
     В эпоху повального дефицита хорошо жилось работникам торговли и людям, имевшим доступ к так называемым «кормушкам». Остальные граждане с большим трудом находили применение деньгам, которые были у них на руках и вкладах, потому что без очереди продавались: хлеб, сушки с сухарями, рыба минтай (при наличии), соль, спички, уксус и прозрачные целлофановые пакеты. Импортные пакеты с рисунком покупали с большой переплатой. Чтобы купить мебель, обувь или приличную одежду, сначала нужно было узнать, в какой магазин это привезут. Затем записаться в очередь и каждый час бегать отмечаться, а ночью дежурить по очереди. Очень часто, когда подходила эта долгожданная очередь, товара уже не было.      
   
     На предприятиях и в организациях существовала система талонов. Например: на отдел выделялось два талона на плащи, один на куртку и три на домашние тапочки или сапоги. Вещи могли быть самые разные от тазов до стиральной машины и от нижнего белья до шубы. Все это разыгрывалось.

     Рядовые сотрудники, коммунисты, беспартийные, с волнением тянулись к шапке, в которой лежали скрученные бумажки, в надежде вытянуть ту, на которой было название товара. Отправляли машину за этим добром, а обладатели счастливых бумажек, находились в радостно-возбужденном ожидании.   
       
     Слух о прибытии машины распространялся моментально. Каждый отдел выделял сотрудника для разгрузки. Разместив дефицит в большой комнате, запускали счастливчиков, которые, если не было нужного размера одежды или обуви, брали любой в надежде поменяться с кем-нибудь или продать.    
    
     В институтском машбюро продавали вещи, принесенные сотрудниками института или людьми, не работавшими в институте, но имевшими доступ к дефициту. Товары эти стоили гораздо дороже их магазинной стоимости, но долго не залёживались. 
       
     На продовольственные наборы профорг записывал желающих, собирал деньги и передавал их в местком. Эти скромные наборы желающие получали несколько раз в месяц. Праздничные же продовольственные наборы тоже разыгрывались. 
       
     За рубежи нашей родины сотрудник  института мог выехать по путёвке. Для этого он должен был иметь не только необходимую денежную наличность. Самое главное, он  должен был оставить в стороне все свои антипатии, проявлять активность, чтобы привлечь внимание  месткома и парткома, дружить с отделом кадров и Первым отделом, который состоял из одной весьма занудной дамы преклонного возраста.

     Должность заместителя секретаря парткома крупного НИИ, членство в выездной комиссии давали Диане множество преимуществ. Почти каждый год она, уложив в чемодан рядом с импортными вещами банку индийского растворимого кофе, банку красной икры и батон сырокопченой колбасы, отправлялась на отдых за границу.

     Однажды на огромном пароходе она проплыла по всему Дунаю, туда и обратно. Когда институтские дамы слушали ее рассказ об этом круизе, их щеки краснели от зависти.
Дома покоя не было. Она прекрасно ладила с отцом, а вот мать со своими заботами, стародавними привычками и излишней опекой сильно раздражала ее. Ссорились они каждый день и, несмотря на это, каждый раз, когда Диана возвращалась домой из театра или после затянувшегося парткома, мать, одетая в старенькое пальто, чтобы не ограбили, ждала в подворотне и делала ей выговор за позднее возвращение. То, что дочери было уже за сорок, ее не останавливало. Однажды сердобольный гражданин пытался дать матери милостыню но, когда узнал, что она не нищенка, а просто встречает свою дочь, долго извинялся.      
   
     Работа, собрания, заседания не оставляли свободного времени и это было хорошо. Диана не представляла для себя жизни без чтения газет, журналов и книг. Все выходившие в то время издания были в их библиотеке. 
          
     Однажды, прочитав в книге о жизни Карла Маркса, что его жена Женя Маркс умерла потому, что вопреки запретам врачей забеременела в очередной раз, Диана была потрясена. В глубине ее души возникло постыдное чувство осуждения лидера мирового пролетариата, который проявлял слабость и не мог сдерживать свои животные потребности. 
            
     Вечером, в девять часов вся семья усаживалась перед телевизором. Как пастух рожком созывает стадо, так программа «Время» собирала воедино всю страну. После информационной программы показывали художественный фильм, а в праздничные дни концерт.   
          
     Некоторые фильмы, документальное кино - все это, безусловно, принималось, но эстрадные программы были просто возмутительны. Диана, вместе с отцом, писала возмущенные письма, в которых, требовала запретить Валерию Леонтьеву носить белые обтягивающие брюки, которые подчеркивали его половую принадлежность или обязать Аллу Пугачеву выходить на сцену с подобранными волосами и в платьях с рукавами, вместо ее балахонов.


     Умер бессменный секретарь парткома НИИ, с новым секретарем Диана не сработалась и была определена заместителем начальника в Информационный отдел, сохранив при этом членство в еженедельной выездной комиссии райкома партии.

     Информационный отдел НИИ располагался на восьмом этаже. В большой комнате, слева от двери приткнулся стол начальника отдела. Прямо перед ним выстроилось каре из шести столов, принадлежащих его сотрудницам, за спинами которых вдоль стен вытянулись шкафы и стеллажи.

     Обычно на столах раскладывали рабочие бумаги, а под столами - книги или вязание. Начальник делал вид, что не замечает, чем заняты его сотрудницы, а те, в свою очередь ловко прикидывались, будто не замечают, что начальник только делает вид.    
      
     Когда стало известно, о назначении Зайко  заместителем начальника в их отдел, всех охватила паника. Недолго думая, стол для неё поставили посередине комнаты, лицом к начальнику и спиной к каре. Диане Михайловне  место не понравилось, но возражать она не стала, понимая, что нужно налаживать отношения с коллективом.

     За своим столом она чувствовала себя как приговорённый на лобном месте. Делать было нечего. Читать, как другие она не имела права; рабочий день был мучительно бесконечен. 
       
     Перед Дианой Михайловной стояла трудная задача: внедриться в общество окружавших ее безмозглых куриц. Когда в институте организовали для желающих курсы кройки, шитья и моделирования, она на них записалась.

     Вначале это было частью ее плана по внедрению, но неожиданно ей понравились эти занятия. Она быстро научилась выкраивать по готовым лекалам, прокладывать силки, наметывать, строчить на маминой машинке «Зингер».

     Моделирование она освоить никак не могла. Глядя на ее модели, маленькая шустрая Ирина Петровна, которая вела курсы, укоризненно покачивая головой, говорила:    
      
     - Диана Михайловна, у вас опять пенал получился. Ну, добавьте вот здесь воланчик, здесь фалдочками пустите. 
       
     После долгих мучений, Ирина Петровна посоветовала Диане Михайловне брать выкройки из немецкого журнала мод «Бурда». Эти журналы тогда были большим дефицитом, но институту удалось оформить годовую подписку и журналы хранились в месткомовском сейфе. Желающие приходили в местком с калькой, взятой в конструкторском бюро, раскладывали на столе для заседаний листы и, легко ориентируясь среди запутанных разноцветных линий, копировали выкройки.   
      
     Начальника отдела Диана Михайловна презирала и считала человеком никчемным и слабохарактерным. Втайне надеясь занять его место, она при каждом удобном случае намекала на его профнепригодность. В конце концов, начальнику все это надоело, и он использовал свое право на заслуженный отдых, тем более что его возраст давно перевалил за шестьдесят и дом на дачном участке он уже достроил.

     Но освободившийся стол занял высокий лысый человек из кузнечного отдела. Диана Михайловна осталась на прежней должности за своим ненавистным столом.    
    
     С приходом нового начальника жизнь в отделе стала невыносимой. Он запретил все книги и вязание под столом, расчехлил печатную машинку и усадил за нее сотрудницу, которая целыми днями двумя пальцами печатала его докторскую диссертацию. Из-за своей непреодолимой жадности он не мог нанять для этого машинистку. Тишина наступала только в обеденный перерыв.   
      
     Недалеко от института была прекрасная кулинария от ресторана Прага и торты в ней не переводились даже во времена повального дефицита. Сотрудницы частенько скидывались и по очереди бегали во время обеда за тортами, объясняя это тем, что должно же и на работе быть что-то приятное. Начальник обедать не ходил и, нахмурившись, с презрением наблюдал, с каким удовольствием уплетают торт эти глупые бабы.


     Продолжение следует