Черновик. Часть 5

     Без страны, которая осталась в прошлом



    В начале жизни у человека большой запас времени, возможно, поэтому концентрация растворенной в нем боли гораздо слабее, чем в остатке жизни достаточно долго пожившего в этом мире человека. Неожиданная смерть отца потрясла Диану сильнее, чем предательство Леонида. Он умер дома, на руках рыдающей матери. Диана в это время дрожала у подъезда в ожидании бригады скорой помощи.

         
    После смерти отца отношения с матерью нисколько не улучшились. Постепенно мать стала терять память. В ответ на справедливые замечания Дианы, устраивала сцены бурного возмущения, сопровождаемые громким рыданием. Она хотела, чтобы ее слышали соседи, и когда на следующий день встречала кого-то из них, опустив глаза, скорбным голосом спрашивала:
         
    - Слышали, как меня вчера Динка истязала?
         
    Умерла она в больнице, привязанная бинтами к кровати, совершенно потерявшая рассудок.
Похоронив мать на Хованском кладбище, рядом с отцом, Диана ненадолго испытала чувство облегчения, очень быстро пустая квартира стала ей ненавистна.


    Через год после этих трагических событий, в институте прошла реорганизация. Отдел Информации расформировали. НИИ стал акционерным обществом. Диана Михайловна получила свою долю акций и вскоре ее вежливо выставили на заслуженный отдых с пенсией и большим вопросом, как на нее прожить.

    Два года она по привычке приезжала на собрания в институт, но вскоре ощутила себя лишней и среди акционеров, и среди ветеранов. Поначалу было только сильное чувство обиды за свою ненужность, но затем она в полной мере ощутила свое одиночество и незащищенность в этом новом для нее мире. Такое же чувство испытала Диана, когда была распущена коммунистическая партия, которая была ей опорой и определяла весь смысл ее жизни.

    Зайко всегда были обеспеченными людьми. На личном счете в Сбербанке у Дианы, как она любила говорить, лежали две машины Жигули. В 1992 году обе машины «съела» инфляция, однако после выхода на пенсию, вопрос - на какие средства жить дальше, Диана сумела решить. Продала свою квартиру в центре, купила двухкомнатную малогабаритную на окраине, а полученные от разницы в цене деньги спрятала в надежном месте. 
         
    Продажа квартиры, поиски и покупка другой, переезд и обустройство на новом месте, все эти хлопоты на какой-то миг вернули утраченный интерес к жизни. Но серая патока тоски отступила только на время.

    Глядя из окна на мрачный ноябрьский двор, Диана с ненавистью провожала взглядом прохожих, которые шли парами. Она представляла, как эти двое войдут в свои теплые, уютные квартиры, устроятся на кухне пить чай, будут смотреть друг другу в глаза и улыбаться. Ей становилось совсем невмоготу.
У Дианы была единственная институтская подруга Люся. Виделись они редко, с трудом находили интересные обеим темы для разговора. Диана считала Люсю недалекой, Люся по доброте душевной жалела Диану.      
   
    Вокруг бурлила жизнь. Соседи здоровались друг с другом, делились новостями, хохотали и ругались за тонкими стенами квартир, их дети звонкими голосами что-то рассказывали или звали родителей.

    Эта быстротекущая жизнь существовала вокруг и вне маленького мирка одинокой женщины, ютившейся внутри него как старовер в скиту, хранящий свою веру. Соседей она избегала, будучи заранее уверенной, что все они люди недалекие и неинтересные. При встрече опускала глаза или отворачивалась, опасаясь, что с нею заговорят.

    Завести птицу, кошку или собаку она не хотела – жалела денег на прокорм. Все книги давно были прочитаны, теперь она читала их по третьему или десятому разу. Новые книги она не покупала.

    Однажды, соблазнившись рекламой пива, она купила его и, выпив довольно много, впервые поняла, как можно обрести душевный покой в постылом одиночестве. Поскольку повсюду мелькала реклама пива, покупать его Диана не стыдилась, вроде бы это было делом узаконенным. Запасалась с утра, ставила на стол папин портрет и пила за себя и за папу. К вечеру уже все было хорошо. Она опять шла в магазин и покупала бутылку водки, пила ее вместо снотворного. 
         
    Диана ненавидела утро. Проснувшись, долго лежала в постели, разглядывая потолок. Затем с трудом поднималась, сидела на краю кровати и, упершись руками в колени, раскачивалась из стороны в сторону. После того, как однажды утром Диана, зайдя в ванную умыться, увидела в зеркале злую опухшую женщину и не сразу поняла кто это, она сняла его со стены и аккуратно задвинула за шкаф. Отрицательные эмоции ей не требовались, - какая есть, такая и есть. Главное - наконец обретенное внутреннее ощущение покоя.   
      
    У Дианы был единственный любимый праздник - всенародный, яркий, елово-мандариновый. Несмотря на то, что после смерти родителей она встречала его только с телевизором, ощущение всеобщего единения в эту ночь приятно согревало.

    Президент, поздравлявший свой народ с наступившим Новым годом, чокался с экрана с Дианой и папа с портрета смотрел умиротворенно. Единственный раз в году она позволяла себе гастрономические излишества. На столе было все, что традиционно готовилось в их семье к этому празднику, а бутылка водки прекрасно заменяла веселую компанию.          
Чокнувшись с Президентом страны и папиным портретом, она выпивала бокал шампанского, затем, глядя в телевизор, рюмку за рюмкой выпивала всю водку и засыпала. Утром похмелялась остатками противного шампанского и шла в магазин.

 

    Как-то раз в магазине ее обсчитала кассирша на рубль двадцать. Этого Диана простить не могла и стала делать выговор по всей форме. Кассирша вначале выкрикивала какие-то обвинения в адрес Дианы, затем оправдания в свой адрес, но, поняв, что недооценила противника, сдалась и сидела с обиженным видом.
    
    Граждане, стоящие в очереди сначала с интересом слушали, как складно говорит эта тетка в козлиной шубе и серой военной папахе, но затем поняли, что воспитательный процесс затянулся, и разошлись по другим кассам.

    Остался мужчина, который, не скрывая восхищения, ловил каждое слово. Такие монологи он слышал только из уст прокурора в суде, когда тот произносил обвинительную речь.

    Тем временем кассирша, уставшая слушать эту чумовую бабу, и вряд ли осознавшая всю тяжесть своего проступка, заперла кассу и, прижав к животу ящик с выручкой, вразвалочку направилась к служебному входу.   
      
    - Все! Сдаваться пошла! - объявил мужчина.   
      
    Женщина гневно сверкнула глазами, сложила свои покупки в сумку на колесиках и потащила ее за собой.    
    
    Мужчина оставил около кассы так и неоплаченную бутылку водки и вышел следом. Он долго плелся за нею, не зная как заговорить с такой умной дамой. Наконец он придумал:    
    
    - Эта сука мне всегда десять копеек дает вместо полтинника.   
      
    Женщина остановилась, укрепила свою сумку и, повернувшись к нему, спросила:   
      
    - Тебе чего?   
      
    - Я это... познакомиться, - смущенно пробормотал мужчина, - только не знаю как.   
       
    - Ты выбрал не самый удачный способ. Я не люблю матерщины. - Строго сказала женщина.   
          
    - Простите, это я для точности.
         
    - Для какой еще точности?
       
    - Да про эту бабу из кассы. 
         
    - Ты имеешь в виду ее моральный облик?   
      
    - Не знаю, только она на этой мелочи ссучилась, совсем совесть потеряла. Я давно замечал. - Они помолчали, глядя каждый в свою сторону. 
       
    - А давайте я вам сумку довезу до дому.   
      
    - Спасибо, лучше я сама. Целее будет.- Пробормотала женщина.   
      
    - Шапка на вас красивая, я такую на полковнике видел, когда в армии служил.
         
    Женщина прищурила глаза. 
       
    - Обидеть хочешь?    
    
    - Что вы! Может, что не так сказал, простите. Я инвалид. Говорю иногда не так как надо.   
      
    - Где же ты свою инвалидность заработал? Или от рождения такой?      
   
    - Нет. Это у меня из армии инвалидность. Я в армии служил, еще при коммунизме. Мы там с одним...- он задумался, подбирая нужное слово - ну вобщем козлом поспорили, он меня толкнул, я в траншею свалился головой на арматуру. Меня в госпиталь, потом домой комиссовали и за инвалидность платят.    
      
    - А из-за чего поспорили?   
      
    - Из-за лопаты. Мы копали. У него лопата была легче, а я хотел себе такую... Холодно! Давайте я вас до дому провожу со всем уважением!   
      
    Прищурившись, женщина внимательно и долго разглядывала инвалида, затем сняла меховую варежку и протянула ему руку. 
            
    - Диана Михайловна, - представилась она.   
      
    - Васятка. 
       
    - А как вас по отчеству Василий? – она неожиданно перешла на вы, - ведь в вашем возрасте положено людей по отчеству называть. Сколько вам лет?
         
    - Пятьдесят два.
         
    - Вот видите, и все еще Васятка. Ну, идемте. 
       
    - А я привык! Меня так все называют.   
      
    Они неспеша пошли вдоль улицы, местами было скользко, и Васятка пытался подхватить Диану Михайловну под локоток, но она резко отстранялась и крепче держала свою сумку. 
         
    У подъезда бездомная собака задней лапой пыталась содрать клок старой шерсти,  сильно мешавший ей. Васятка подошел и, нисколько не опасаясь, растопыренной пятерней стал вычесывать собаке шерсть. Рука почернела от грязи. Диана Михайловна брезгливо поморщилась. 
       
    - Она же грязная, может больная. Не боитесь?
         
    - Да я и сам такой же. - Засмеялся Васятка и, шагнув в сторону, прислонил руку к собранному дворником сугробу. Грязь не сошла с руки, а на снегу остался след от его ладони. - Вот, смотрите - не отмылась.   
      
    Диана Михайловна, сморщившись, смотрела то на собаку, то на смеющегося Васятку. Затем, как бы приняв решение, она шагнула к двери, прикрыла собой кодовый замок и набрала номер. Открыв дверь в подъезд, она придержала ее и кивнула Васятке,         
    - Заходите.   
      
    Васятка смутился.
         
    - Да я и не рассчитывал. Спасибо конечно. Ну, давайте я вам сумку донесу.         
Пропустив его вперед, Диана Михайловна позволила взять сумку. Лифт не работал, до пятого этажа подниматься было тяжело, не хватало дыхания. Войдя в квартиру, Васятка сразу принялся стаскивать свои грязные ботинки. Оставшись в штопаных носках, он прошел вперед, и огляделся.
         
    - У нас такая в точности. Я с мамкой живу. Мы одну комнату сдаем.
         
    - Тогда вы знаете, где ванная. Идите, руки хорошенько промойте. Полотенце на батарее.    
    
    Пока он мыл руки, Диана Михайловна разгрузила сумку и выставила на стол в кухне три двухлитровые бутылки пива и сковороду с остывшей жареной картошкой.   
      
    Съев картошку и выпив все пиво, они решили открыть поллитровку столичной, оставленную на вечер, и выпить на брудершафт. Предложение исходило от Дианы Михайловны и это иностранное слово привело Васятку в неописуемый восторг, а когда Диана Михайловна объявила, что он может звать ее Диной, почтительно поцеловал ее в плечо.
         
    - У тебя глаза преданные. Я думаю, ты хороший материал. Как целина непаханая. - Заплеталась языком бывшая заместительница секретаря парткома. - Ты встань, я тебе сейчас папу покажу. Я его никому не показываю, никогда. - Она попыталась кокетливо улыбнуться и взбить свалявшиеся в паклю волосы. 
       
    - Ой, а я думал, здесь никого больше нет. А он у тебя там?.. - погрустнев, Васятка кивнул в сторону двери, - лежачий, да? Парализованный. Тихо как лежит. 
         
    - Сейчас принесу, увидишь!   
      
    - Может мне туда зайти иль помочь? Я это к тому, что тяжело наверно. 
       
    - Нет, я принесу.

    Диана ушла в соседнюю комнату, а Васятка сложил руки на коленях и уставился на дверь.   
      
    Через несколько минут Диана вышла из комнаты с папиным портретом.   
      
    - Вот! Папа - Михаил Терентьевич, интендант, подполковник. 
       
    - А...- облегченно выдохнул Васятка - серьезный мужчина, представительный. И шапка видать его.   
      
    - Да, ношу.    
      
    Диана долгим оценивающим взглядом измерила своего гостя.
         
    - Вот что, предупреждаю сразу: между нами не может быть никакой физиологии. 
       
    - А что это? Как это физиология?   
      
    -Ну… ты можешь рассчитывать только на платонические отношения, - она приблизила губы к его уху и доверительно прошептала, - я почти в матери тебе гожусь, ну… если бы в детстве тебя родила. 
       
    - А, понял! По-родственному дружить. Я согласный.
         
    - Тогда пойдем в комнату, я тебе библиотеку покажу.      
   
    При виде двух стен до потолка уставленных книгами, Васятка выдвинул вперёд нижнюю губу и закивал головой.

    - Молодец! Уважаю! Я бы всё это пропил.


    Проснувшись утром и вспомнив о своем вчерашнем знакомстве, Диана заулыбалась и с удовольствием потянулась в постели. Похмеляться было нечем. Выйдя из подъезда в солнечный морозный день, она сразу увидела Васятку. Он, шаркая ногами чтобы не упасть на обледеневшем тротуаре, подошел и вынул из кармана зажатый в кулаке мандарин. Мандарин едва выглядывал из розовой лодочки его замерзшей ладони и был трогательно мал.      
   
    - Здравствуй, Дина! Тебе. 
         
    Стыдливость удержала ее от подступивших слез. 
         
    - Василий, а что ты не зашел?    
    
    - Я номер замка не знаю. Только ты не зови меня Василием, лучше Васяткой.

    - А почему?

    - Меня мамка так зовет, когда ругает.

    - Давай к пруду пройдемся, погода хорошая, - предложил он.

    - А ты не замерз? Давно стоишь?

    - Нет, я в магазин бегал греться, - он указал на горлышко бутылки, торчащей из кармана.

    По дорожке, протянувшейся вдоль школьной ограды, они дошли до тополиной аллеи, которая спускалась через яблоневый сад к пруду. Каждый из них не мог себе объяснить, зачем они идут по аллее в этом заиндевелом саду вместо того, чтобы устроиться где-нибудь и откупорить бутылку, но идти рядом по блестящему скрипучему снегу было приятно и радостно.

    - Вот ты умная, - Васятка шагнул вперед и, улыбаясь, заглянул в лицо Дианы, - скажи, почему так тяжело жить среди людей, если не такой, как они?

    - А в чем же твоя исключительность?

    - Я думаю по-другому, а они злятся. Я поэтому больше молчу, а они всё  равно думают - дурак. У меня только один друг, с которым я могу долго разговаривать. Давай я тебя с ним познакомлю, он тебе чего надо по хозяйству сделает.

    - Подожди знакомить, я и тебя-то совсем не знаю, - Диана засмеялась.

    - Ты хорошо смеешься, совсем на старуху не похожа.

    - А кто тебе сказал, что я старуха?

    - Ты сама вчера сказала.

    - Не помню… Васятка, а ты где-нибудь работал, или у тебя группа не рабочая?

    - Работал иногда. Мне больше всего на игрушечной фабрике понравилось, я там голоса игрушкам вставлял. Правда, поработал недолго.

    - Почему?

    - А я медведям петушьи голоса вставил, думал, так веселей будет. Много наделал, меня даже хвалили за скорость. ОТК не сразу заметил. Потом покупатели пожаловались. Мне начальник сказал, что я идиот и меня уволили. Я даже плакал, как обидно было.

    Они подошли к пруду. На зиму его спускали, и вода оставалась только посередине, где протекала река Городня. Вдоль застывшей полоски, у просверленных лунок, нахохлившись, сидели рыбаки.

    - Смотри, смотри, на пингвинов похожи! - ткнул пальцем в сторону рыбаков Васятка, - а вон там Ерофеич всегда сидит! Подойдем!    
      
    Диана, прищурившись, разглядела черную горбатую фигуру на сером ящике. Крепко упершись в края лунки ногами, обутыми в огромные валенки с галошами, фигура обеими руками вцепилась в коротенькую удочку. Голова рыбака свесилась на грудь, и со спины он был похож на всадника без головы. Они подошли. Наклонившись к рыбаку, Васятка удивленно воскликнул:   
       
    - Лень, ты? А я думал, Ерофеич. Куда он делся? Валенки-то на тебе его!   
       
    Сидевший вздрогнул, как будто его не вовремя разбудили, и, увидев Васятку, стал тяжело разворачиваться к пришедшим.      
      
    Здравствуйте, - закончив, наконец, разворот просипел Леонид, - Ерофеич пошел свою старуху покормить, а меня вот посадил, чтоб снаряжение туда-сюда не таскать. Обувкой мы с ним поменялись. В валенках теплей.
            
    - Ну, поймал чего?   
         
    -Да нет, задремал я, - смущенно, улыбнулся Леонид и, поднявшись, протянул руку Диане, - Леня. Будем знакомы.
            
    -Дина, - представилась Диана Михайловна и пожала протянутую руку. Рука была горячей и твёрдой. 
            
    - Ну вот, познакомились, - Васятка был очень доволен и счастливо улыбался.
             
    - Леня, она умная. Книг у нее... две стенки в комнате от пола до потолка. А квартира как у нас с мамкой.
            
    Довольный Васятка хотел что-то ещё рассказать, но появление у берега мужской фигуры отвлекло его. Одетый в темную пухлую куртку мужичок, прихрамывая и спотыкаясь, торопился к ним.   
            
    - Лёнь, смотри, Ерофеич бежит. Хромает что-то.

    Все молча, ждали. Наконец, мужичок доковылял и, плюхнувшись на ящик, торопясь и охая, стал стягивать с ног сапоги.

    - Лёня, давай валенки, забирай свои сапоги. Жмут заразы.

    Переобувшись, он с облегчением вздохнул и, минутку передохнув, попросил:   
         
    - Мужики, подсобите Христа ради бабку поднять. Прибежал, а она на полу валяется. Васятка, хорошо ты здесь, Бог послал. Вдвоем бы не управились. 
            
    Васятка с гордость объявил:   
            
    - Я с дамой. 
            
    - А... вот оно как. Извиняйте, дама - хитро прищурившись, усмехнулся мужчина. - Я думал, вы так стоите, на рыбалку смотрите. Ну, чего теперь, давай знакомиться. Я - Скоробогатый Тимофей Ерофеич - не вставая с ящика, представился он. 
            
    - Шут ты гороховый, а не Скоробогатый - подумала Диана.   
          
    - А она - Диана Михайловна - испугавшись, что та не захочет знакомиться с Ерофеичем, сообщил Васятка. 
             
    - Вы из какого сословия будете? - поинтересовался Ерофеич, разглядывая папаху на голове Дианы Михайловны.   
            
    - Это её папы шапка, - громче прежнего заговорил Васятка.   
            
    - Не ори, пока слышу. Ишь, как распетушился. Не дашь человеку слово сказать! Вы, дама Дина Михална, не серчайте. Я ничего плохого не хотел. Вы тоже, пошли с нами, может, чем поможете. Жена у меня с парализованными ногами лежит. Вот прибежал её кормить, а она на полу - скатилася значит.   
            
    Ерофеич запястьем руки снизу вверх вытер красный нос, легко поднялся с ящика, быстро и ловко уложил снасти. Леонид одной рукой взял у Ерофеича ящик, а другую протянул Диане. - Цепляйтесь, скользко. Диана, до сих пор не сказавшая ни слова, взяла Леонида под руку.      
       
    До дома дошли молча. Скоробогатовы жили на тринадцатом этаже шестнадцатиэтажного дома. Вопреки ожиданиям, двухкомнатная квартира была чисто убрана и хорошо проветрена. Сняв валенки в прихожей, Ерофеич скрылся в меньшей комнате и почти сразу прокричал оттуда   
         
    - Нормально!...Раздевайтесь! Заходите.   
         
    Первым в комнату вошел Леонид. Диана, высунувшись из-за его плеча, увидела на полу полную кудрявую брюнетку. Под головой у неё была огромная подушка, а поверх ног - пуховое розовое одеяло. Лежавшая, холёными белыми руками с маникюром, держала развёрнутый журнал. На передней обложке журнала телеведущая выставила напоказ огромный голый живот, похожий на пластмассовое чрево.  На задней обложке, на фоне мебели фабрики «Стоплит», мужчина неопределённого возраста прислонив к виску указательный палец, намекал на чью-то неполноценность. Над его головой красовалась надпись, «бери, пока даём». Было не понятно кто дурак: кто возьмет или кто даёт. 
            
    - Жена моя, Акулина Ивановна - широко улыбаясь, проворковал Ерофеич,- Куля, а это Диана, знакомая Васяткина.    
         
    Имя, которым называл жену Ерофеич, удивило и рассмешило Диану. Лежащая на полу женщина действительно напоминала огромный кулек. Она, поверх журнала, разглядывала Диану. Наконец, насмотревшись вдоволь, она поздоровалась с Леонидом и Васяткой, и отправила Диану на кухню.
 
    Кухня была большая и светлая. В углу стоял длинный сосновый стол с двумя скамьями по бокам. Рядом на стене висела огромная разделочная доска, на которой было выжжено: хорошая весть, когда зовут есть.
             
    За стеной, командным голосом Куля отдавала распоряжения копошившимся вокруг нее мужчинам. Диана села, вытянула ноги и, блаженно потянувшись, прикрыла глаза. Впервые за долгие годы на душе стало тепло. Хотелось сидеть и слушать этот гул мужских голосов. 
             
    - Вот так, переворачивай. Теперь дружно взяли... вира! - Послышался топот, кряхтение и скрип пружин. 
               
    - Ну, слава Богу! Вознесли! - облегченно вздохнул Ерофеич, - спасибо ребяты. Лапушка, удобно положили? 
             
    - Да, хорошо. Идите, закусите на кухне. Подругу вашу ко мне пришлите.   
               
    По приглашению Ерофеича, Диана вошла в комнату и Акулина Ивановна   принялась внимательно  рассматривать её.

    - Ну, здравствуй. Присаживайся вот сюда, на стульчик. Папаху свою сними, у нас тепло.    
          
    - Нет! Я лучше в головном уборе останусь.      
         
    - Ага..., понятно. Что ж ты так опустилась-то, голубушка? Как тебя по отчеству?   
            
    - Диана Михайловна Зайко.
               
    - Да, да. Зайко. Я ведь тебя узнала.
               
    - А вы не ошиблись? Я вас не знаю. 
            
    - Вряд ли. Ты в конце восьмидесятых в выездной комиссии заседала?   
            
    - Да.   
          
    - Ну вот, видишь? Сама-то за границу выезжала в то время?   
            
    - Да. Я много стран объездила, два раза была в круизе.
               
    - Еще бы!...При власти крутилась. А у меня мечта была - хоть разок в Болгарию съездить. Так и не сбылась. - Акулина Ивановна приподнялась на одной руке. 
             
    - Это ты, зараза, мочалка дранная, меня два раза не пропускала. Первый раз я, по-твоему, не те газеты читала, а второй - оговорилась и Леонида Ильича Леонидом Иванычем назвала. Ты тогда чуть Богу душу не отдала, так орала. Третий раз мне путевку уже не дали. Все равно не прошла бы. Теперь вот лежу. Так и не съездила никуда. - На глазах Акулины Ивановны навернулись слезы, и она отвернулась к стене.   
            
    Диана не помнила её. Нужно было что-то сказать, но нужные слова никак не подбирались. Страх, от мысли, что сейчас её выгонят из этого дома, был настолько силен, что она физически почувствовала боль. Ей показалось, что её посадили на кол, и он пронзил всё тело до макушки.
               
    Акулина Ивановна видимо ждала ответа, но поскольку молчание затянулось, повернула лицо к Диане и изумилась. Увидев вытаращенные от боли глаза и посиневшие губы, она завопила:

    - Тимоша!!! Скорее воды, валидолу. Плохо ей.

    Первым, споткнувшись на пороге, влетел Васятка, за ним Ерофеич. Валидол и воду принес Леонид.   
            
    - Вот, пожалуйста, сейчас, сейчас - приговаривал он, одновременно считая падающие в стакан капли. 
               
    Васятка присел на корточки перед остолбеневшей Дианой и тревожно вглядывался в её неподвижное лицо.      
         
    - Дина, ты дышишь или нет? Что случилось-то, плохо тебе, да?   
            
    - Да уймись ты. Дай человеку околиматься, - осадил его Ерофеич.
               
    Леонид, наконец, накапал сорок капель и поднес стакан к губам Дианы.
               
    - Выпейте, Дина. Успокойтесь, сейчас полегчает.

    Она выдохнула и покорно выпила лекарство прямо из его рук. Оглядевшись, робко улыбнулась Акулине Ивановне. 
               
    - Простите.    
            
    - Ну, всё! Отпустило, - обрадовалась та, - я и не думала, что ты можешь так близко к сердцу принять, видно Партия-то не всю твою Душу выжрала. 
               
    - Ну, слава Богу! А-то я уж напужался. Думаю, вдруг и эту парлизуит, мне с двумя бабами никак не совладать. - Захохотал Ерофеич. - Куленька, мне на кухне накрыть покушать или сюда столик подвинуть? 
               
    - Знаю я твои покушать! Сюда стол двигай и чтобы не больше одной бутылки. Мне рюмку принеси тридцатиграммовую, махну за знакомство. А что было, всё прошло и, как говорится, быльём поросло! 
               
    Стол перенесли к кровати Акулины Ивановны, поставили на него нехитрую еду, студеную после холодильника водку, налили стопочки, выпили. Приятно согрело возникшее ощущение покоя и домашнего уюта. Сначала выпили за знакомство, закусили. Ерофеич, захмелев, стал рассказывать Диане про свою жизнь.
               
    - Мы с Куленькой из одной деревни, - Ерофеич чмокнул супругу в щёку, – ох, и хороша она была: статная, крепкая, коса по само колено и на конце всегда рассыпалась. Она ее на грудь переташшит и ловко так переплетет. А как на спину переметнет, так у меня аж все поджилки затрясутся. Уж больно она мне нравилась. Ее у нас в деревне звали краля.
               
    Вечерами в клуб ходили кино глядеть, а после кто парами, а кто поозорничать.       
Вот как-то раз мы сговорились с ребятами девок щупать. Ну и стали поджидать. Смотрю, выплывает... - Акулина с подружкой. Я скорей к ней и за грудя её цап. А она ... развернулась и...враз кулаком меня - по носу заметила. Во, гляди, - повернулся он боком к Диане, - у нас все курносые, а я так и ношу с тех пор горбину поперек, - на память. 
               
    Ну,.. потом она в Москву уехала на ЗИЛ, по лимиту. Я армию отслужил, женился на нашей деревенской Наталье, троих ребят заделал. Через год родились, прям не знали, что и делать. Но потом вроде затихло. Так и жили: зима-лето, зима-лето. Скукотишша,... только и веселья, что самогонка, кино, да спать на печку.               
    Ну вот, потом значит, ребяты выросли. Самого последнего уж в армию проводили.  Приезжает в отпуск Акулина. Это она первый раз объявилась за все время.   
               
    Я, конечно, из виду ее не упускал, справлялся у родных. Знал, что замуж она так и не вышла. По общественной части пошла на заводе.               
Приехала. На лошади ее встретили, с автобуса значит. Смотрю, везет ейный деверь на телеге. Она, эдак, ноги спустила сбоку, косы уж нету, а так… мало поменялась. Ну, меня тут как скрутила тоска, будто ножом по сердцу мазануло. Нет, думаю, уж теперь не отпушшу.    
            
    Да... А по вечеру собрали ее родные стол и позвали всех соседей свидание отпраздновать. Я приоделся и пошел тоже. За ригой затаился, ждал пока она к огороду за луком пойдет, .. слышал, - ее посылали. Ну, дождался, к плетню прижал и говорю: - нету мне жизни без тебя, замуж за меня пойдешь?   
            
    А она этот раз драться не стала, только слёзка вот так покатилась. За волосы мне руку заложила и говорит: - какой из тебя жених, у тебя уж щеки обвисли, как у старой собаки. Да и жена у тебя есть и детки. 
             
    Я стою весь как в огне, прямо так и сожрал бы ее. Она, видать почуяла, умолкла и тихо так говорит, - милый ты мой, на хрена я тебе сдалась. Мне уже юбилей на работе отпраздновали, а я за всю свою жизнь ни с одним мужиком не только не переспала, даже и не поцеловалась. Все честь свою берегла, искала достойного. Я и любить-то не умею, только командовать научилась.   
            
    Тут уж я доле ждать не стал. Как впился в нее, всю зацеловал. - Лапушка ты моя, залюблю тебя за всю жизнь долги отдам. Ну и закрутилось, но только целовались, боле ничего не позволяла.   
             
    С женой мы разошлись, правда она мне половину волос выдрала. Крепкая была баба, грех жаловаться. Дети меня матом обложили. У  старшего тогда  уж своя семья была.    
            
    Да... приехали в Москву, расписались, чин-чинарём отметили. Ну, брачную, как говориться, ночь я плохо помню. Нет,... не потому что нажрался, наоборот. Волновался как сосунок необъезженный, а уж на нее, и смотреть-то было жалко. Вощим, оказалась она девкой непорочной, ну это ладно, мои труды... Только на утро ее и парлизовало голубку мою. Видать Господь нас наказал, что молодыми указ его не выполнили, ведь любовь-то дар Божий, а мы все испортили по молодости да по гордыни.   
               
    Под впечатлением от рассказа пропустили по рюмочке, развеселились. Ерофеич, под шумок, принес с кухни ещё одну бутылку, Акулина Ивановна сделала вид, что не заметила и хитро подмигнула Диане, та залилась звонким смехом и кокетливо стрельнула глазками, поймав на себе восхищенный   Васяткин взгляд .   
               
    После часа ночи засобирались расходиться по домам. Ерофеич вышел проводить, налил Диане, Васятке и Леониду сначала по рюмочке - на посошок, а после того, как мужчины покурили, ещё одну - стремянную. После стремянной, Васятка, несмотря на потерю твердости в ногах, как выразился  Ерофеич, громко запел:


          Я зелёный огуречик,
          Не боюсь глубоких речек,
          Не боюсь высоких крыш,
          А боюсь я только мышь.


   Леонид, отказавшийся от последней рюмки, взял их под руки и вывел из подъезда.      
Ночь была хороша: свежа и светла от полной луны и снега, хрустко мнущегося под ногами. Первым отвели домой Васятку, тот никак не хотел заходить в подъезд, подпрыгивал на ступеньках и представлялся огуречиком. Леониду пришлось оставить Диану, чтобы отвести его. Вернулся он быстро и, взяв ее под руку, проводил до дома.   
               
    Она долго не могла попасть ключом в замочную скважину, а когда открыла дверь и шагнула в прихожую, поскользнулась на капустном листе, валявшимся у порога, и упала навзничь. Несколько секунд лежала, не шевелясь, прислушиваясь к тупой боли в спине. Закусив губу, едва сдержала навернувшиеся слёзы. Полежав ещё немного, расхохоталась и, наконец, успокоившись, так и заснула на полу в прихожей.


    Продолжение следует