Воспоминания о 50-х годах ХХ века

      После окончания  Великой Отечественной Войны   прошло почти 70  лет, и ветеранам – участникам войны, дожившим до нашего времени, должно быть, как минимум, 90 лет и больше. Конечно, их остались единицы. Время неумолимо стирает живые следы прошлого, от которого остаются воспоминания. 
Я попросил своих друзей, родившихся после 1945 года,  написать, что они помнят о своем детстве, о послевоенном времени  50-х – начале 60-х годов ХХ века.  Подал пример  и сам, конечно. 
Александр Двизин
Вот, что у нас  получилось:

Владимир Гладких,
 в 50-е годы жил в г. Новосибирске

Я  вспоминаю 50-е годы, годы моего детства. Мы жили на окраине города, в частном секторе. Снегом заваливало улочки и дворы. Мы, ребятня радовались большим сугробам снега, рыли в них ходы, и играли в войну. Пистолеты и автоматы делали сами из дерева. У всех ещё была свежа память о войне, много было инвалидов: без рук ,  без ног, кто на самодельной коляске, кто на костылях. Многие из них толкались у магазина, который находился у Ленинского рынка, и пили водку и бражку, которую тогда свободно продавали.  Напившись, начинали матерно ругаться,  и дело доходило даже до драк. Но тут появлялся участковый милиционер,  он всех успокаивал,  его слушались.  В  милицию никого не забирали. Помню как-то мать взяла меня с собой в магазин, стоял тёплый солнечный день и, вдруг люди вначале зашептались, а потом заплакали. Глядя на них, я тоже заплакал, не понимая в чём дело. Мне было 6 лет.  Мать сказала, что умер Сталин. Ну,  я тогда уже знал, кто такой Сталин. Люди  все вокруг плакали.
В детстве я смотрел фильм «Сталинградская битва», не помню -  сколько мне лет было, но помню страшные кадры из этого фильма, когда немецкий танк во весь экран движется на тебя. Мы, ребятня кричали от ужаса. Мы думали, что  сейчас он нас всех задавит.
 Отец - фронтовик, прошел всю войну, защищал Москву, потом Сталинград.  Форсировал  Днепр.  Закончил войну в Австрии, в Вене. И самое интересное, что ни  разу не был ранен. Он не очень охотно  рассказывал, наверно не хотел травмировать нас, а то,  что он рассказывал, не очень - то соответствует фильмам и романам о войне. С фронта отец приехал с «фронтовой подругой». На что он рассчитывал – не знаю, мама сразу же выгнала ее.
Семья у нас была большая – пять братьев и одна сестра. Трое  родились до Войны, и трое  после военных. Я был первый после войны, но любимчиком  был самый младший из нас.  Жили бедновато, но дружно. Отец работал один, поэтому приходилось держать подсобное хозяйство: свиней и кур, ну и огород выручал. Летом старшие братья подрабатывали на хлебозаводе.   Читал я уже в шесть лет, писать,  правда,  толком не умел. К пятому классу я перечитал всю детскую и юношескую литературу. Любил читать, был записан в двух библиотеках.  Хорошо играл в шахматы. Ещё я очень любил лыжи, любил кататься с горок, прыгать с трамплина. Отец  работал на мебельной фабрике, там делали и лыжи. Отец мне сделал лыжи из липы, липа очень гибкая не ломается, как другие лыжи, так эти лыжи  и остались в том доме, когда мы съехали - я их не стал брать с собой.
Много позже, будучи уже взрослым, я думал, как отец, пройдя такую мясорубку: Москва, Сталинград, форсирование Днепра…, не огрубел душой. Мы от него ни одного матерного слова не слышали. Самое обидное было услышать от него это: «Ваня-Груня». Что, очевидно, означало - простофиля ты, простофиля. 
Отец умер в 1964 году. Он был человек обязательный, очень аккуратный. Во всём у него был порядок. Мать у нас тоже была чистюля, аккуратистка. Вот эти черты передались и нам. Мы с детства были  приучены к порядку и к труду.
г. Новосибирск


Александр Двизин,
в 50-е  годы жил в г. Новосибирске

Недалеко от нашего дома за  трамвайной остановкой  «Сенная» по улице  Гоголя, сейчас это остановка транспорта – "Ипподромская",  был, так называемый   Птичий  рынок.  Располагался он вдоль деревянного забора, за которым  возвышалась      пожарная  каланча.  И возле этого забора   инвалиды  в солдатских  гимнастерках  и  разные другие люди  продавали  махорку, пшено, клетки для птиц и  какие-то старые вещи.    В 50-е годы    инвалидов  с войны  в Новосибирске  было много. На них   было    тяжело смотреть,  и я  отворачивался,  когда мимо проезжал  обрубок человека на   доске  на колесиках,   отталкиваясь  руками от асфальта или от земли.
 По трамвайным вагонам ходили  слепые,  пели  песни и  просили милостыню. А мой дядя, Ефимов - Фирсов Леонид Платонович,  не пел и ничего не просил.  Он только по ночам  кричал, как вспоминала мама, видимо, перетаскивая  пушки или ведя  прицельную стрельбу во сне.
Всю войну  он пробыл   артиллеристом, и с  фронта  вернулся с двумя ранениями: в голову и в грудь. 
Про войну дядя Леня  ничего не  рассказывал – молчал, как партизан, но иногда показывал  свои  медали и ордена. Я запомнил, что  среди них было две или три медали  "За отвагу" и  орден "Красного Знамени". А еще  помню   алюминиевую  кружку, она была продолговатой  со складными, из толстой проволоки,  ручками.
Я  не спрашивал у него -   за что он получил награды,  на каких фронтах воевал, что пережил.  И, даже будучи совсем взрослым, разговора,  о его военном прошлом не заводил. О чем сейчас, конечно, жалею.
Мы всегда спохватываемся  поздно: не успели спросить, узнать, обнять, а человека уже нет.
В школу № 95, куда я пошел учиться в 1954 году, фронтовики  не приходили, и никаких рассказов о войне  от непосредственных  ее участников,   мы не слышали.  Зато  наш класс переписывался  с пограничниками. Мы им, под руководством  учительницы,  писали о своей учебе  и поведении, а они, наверно, под руководством  замполита,  об охране  границ  нашей Родины.  И в пионеры принимали, зачитывая выдержки из  их писем.
Но мне было интересно читать о героях войны. Мы воспитывались на  хрестоматийных  героях: Молодая гвардия и Олег Кошевой, Зоя Космодемьянская, Александр Матросов,  летчик Гастелло, Гуля Королева, Володя Дубинин из крымских  катакомб…, все  они были  мне   близки.
Герои, про которых  написано в книгах и, солдаты  войны, жившие  рядом с нами, не соединялись  и   существовали как бы отдельно. Впрочем, кроме дяди Лени, других солдат я и не знал.
Не помню, чтобы я играл в войну. С другом детства мы собирались завести зоопарк, и лазили по кустам, в поисках какой - то живности, наверно.
Улицы были в траве, на которой можно было валяться. Машины по проезжей части проезжали очень редко. Летали бабочки и стрекозы, стрекотали кузнечики, жужжали пчелы…, жизнь  кипела  вокруг. 
В  50-е  годы  фронтовиков было много,  и   внимания на бывших воинов не обращали.  Все  были равны, все работали, все скромно жили.
Дядя Леня  работал  токарем, женился, у него родился сын.  Но, очень скоро,  его жена  с маленьким сыном оставили дядю Леню, и уехали в Казахстан.  Больше они никогда не   виделись.
А помутнения и затмения рассудка, из-за  ранения в голову  у  дяди Лени  происходили все чаще -  он становился подозрительным, сторонился людей и бросался на бабушку.   Тогда  за дядей Леней  прибывали  санитары, связывали  его и увозили   в   психиатрическую  клинику.  Наверно она и сейчас  существует за Чернышевским спуском.  Из больницы он возвращался  пополневшим  и улыбающимся. Но, спустя какое-то время,  снова становился   нелюдимым. 
Работать дядя Леня  из-за  болезни головы  уже не мог  и находился  на  пенсии по инвалидности.   
Я  давно  уже стал взрослым, и работал на Севере,  когда получил письмо  от мамы о том, что дядя Леня  упал на улице и умер.  А равно через три  дня  из Алма-Аты впервые  приехал его взрослый сын – он хотел встретиться с отцом. Мама отдала ему гимнастерку  с  наградами  и фронтовую кружку – больше от дяди Лени ничего не осталось.
поселок Биокомбината, Московской области


Светлана Бердникова (Савинова)   
в 50-е годы жила в г. Новосибирске, 

В 50-е годы   не принято было выделять участников, инвалидов ВОВ, их было много. Я  помню своего соседа, без ног, который сидел около магазина на улице Ломоносова – угол Ипподромской,  и чинил обувь. В конце дня приходила его жена, забирала инструменты, табуретку, а он катился рядом на доске с подшипниками вместо колес. На табуретке сверху вместо досок были приделаны ремни в двух направлениях, чтобы ему удобно было на ней сидеть. Иногда, когда плохо чувствовал, или некому было ему помочь добраться до магазина, он ставил эту табуретку около своего дома и ждал клиентов. Мы все соседи пользовались его услугами. Еще я помню, как ходил один фронтовик, носил на себе точило железное и точил ножи, ножницы. Он хромал, инструмент его был очень тяжелый.
Муж сестры моей бабушки – дядя Митяй, вернулся с фронта контуженный и без ноги. Он  женился до войны, и жена от него не ушла. Хотя страдала от  его буйства из-за  помутнения  рассудка. Она   сдавала его  в психобольницу на Чернышевском спуске, потом забирала,  и так шло  все по кругу. Она рано умерла, дядя Митяй  осознал потерю, стал тих, только сильно заговаривался. Когда приходила  моя бабушка его проведать, он очень радовался, но речь была не совсем правильная, как бы  иссяк словарный запас.  С детьми прожил до глубокой старости, все плакал об умершей жене. У них было  четверо  детей, двое до войны, двое сразу после войны родились, когда он был еще в здравом уме, только жаловался на боли в голове. Он очень кричал по ночам. 
Еще я помню, как дядя Митя, однажды за рюмкой,  заплакав,  сказал, что они в бой шли прямо по телам своих товарищей. Но ему не давали вспоминать, потому что потом от воспоминаний у него "крыша" ехала. Когда я позднее читала о Ленинградском фронте (дядя Митяй  там воевал), то поняла, что он имел в виду. Войска стояли в болотах, солдаты гибли, они так и оставались там, сверху новые погибшие и так несколько слоев… 
 Отцу моего мужа, сейчас  89 лет, но он никогда ничего не рассказывал про войну, хотя воевал с первого дня, а после  ее окончания их эшелоном отправили на Дальний Восток, где они продолжили войну. Он инвалид  ВОВ,  за  ранения в боях. У него есть боевые награды и   благодарность за подписью Сталина.  Лет шесть тому назад,  я приехала его навестить, и он разговорился.  Он мне рассказал  мне,   как получил тяжелое ранение, как шли в бой на уже пристрелянную немцами местность, как за ними шли заградительные отряды, как  он лежал раненый почти сутки, пока его не нашли.   Когда я рассказала своим близким, они были удивлены его многословию, обычно он  молчал, либо отделывался короткими фразами.
Относительно фронтовиков у меня сложилось  мнение,  что те, кто хватил лиха на войне, кто непосредственно был на передовой, принимал участие в боях, стоял лицом к лицу с врагом - те не охотно или совсем не говорили  на тему войны, потому что им воспоминания доставляли  не только  душевные, но и физические страдания. Они постарались после фронта все из своей памяти стереть или глубоко  запрятать, окунувшись в мирную жизнь. Часто выпив рюмку другую, они плакали молча, но на вопрос - отчего,  не отвечали, а только махали рукой.   
г. Москва


Елена  Позднякова,
в 50-е годы жила в г. Мичуринск, Тамбовской области

Помню,  что мы с бабушкой стояли в громадных очередях за крупой,  мы в это время были очень маленькие - я и моя сестра Оля. Не  было белого хлеба, однако с мамой ездили  в Анапу, а сейчас это дорого. А еще дядя Юра муж папиной сестры делал тюрю. Он в воду добавлял подсолнечного масла, лук, крошил черный хлеб,  и нам казалось это очень вкусным.
В детстве дома о войне не говорили.  Когда Оля  училась в институте, она хотела поехать по турпутевке в Финляндию, но ее не пустили из-за папы. То, что он был в плену и работал в Германии  на заводе, мы узнали  много позже. Перед  смертью,  когда за ним ухаживала  Саша – его внучка,  он с ней долго говорил о своей жизни. Это была, как он сказал,  «исповедь недобитого пенсионера»,  может, он,  что то ей и рассказал.  Мы, с Олей,  не знаем.  А Саша сейчас живет в Америке.
Мама никогда  не говорила  про войну. Хотя она  окончила медицинский  институт,  и была на фронте.  О войне вспомнили, когда нас нашел бывший военнопленный немец, вот тогда мы узнали, что она работала в госпитале.  Мы с мамой  даже переписывались с этим немцем.
г. Мичуринск


Лальо  Петров,
в 50-е годы жил в г. Шумен,  Народная Республика Болгария
 
Мои  воспоминания  начинаются  с 1953 года.  Помню утро,  когда умер  И.В.Сталин. Отец вел меня в детской сад, и повсюду висели   черные флаги,  люди встречались, плакали и спрашивали  друг друга,  что будет без него.   Повсюду звучали  траурные марши,   и  были заплаканные  люди.
В это время большинство, если не все, жили  бедно. На хлеб были талоны, а остальные  продукты надо было покупать на «черном рынке».
Отца заставили взять отпуск, и он отправился  копать котлован под будущий автозавод. Я приносил ему обед, и смотрел,  как люди работали вручную, в основном это были чиновники.
А, так, тягловой  силой  были лошади, ослы и коровы.   Большое  событие  было,  когда встретится автомашина, тогда мы дети, гурьбой бежали за ней.  Родители работали по девять часов каждый день, кроме воскресенья. Мне запомнилось, что взрослые люди, которые были неграмотными  после  работы шли в школы и в училища.  Было голодно и люди много работали, но по всему городу  гремели марши и звучали народные песни. У нас дома был радиоприемник и  по вечерам соседи приходили к нам  слушать новости.
Взрослые  называли Россию – «Дядя Иван», а Сталина – «Мустака», что означает  «усы», «усатый». Они говорили: «Усатый пришел на Дунай, и немцы быстро  убежали».
Мы, дети, играли в войну, изображая русских и немецких солдат. Плохо было то,  что никто не хотел  быть немцами.  В нашем  отряде у командира было звание «Чапаев», а  я был вторым  со званием "старшина". У меня были  бумажные погоны и  деревянный  автомат, которой папа делал  полдня.   
Была у нас и  Тимуровская команда. Мы помогали бабушкам  заготовить  дрова  на зиму, переносили им сумки, копали в огородах.
Мы ходили в фуражках, похожих на военные, сделанные из газет и окрашенные в красный цвет. Моего друга  родители окрестили именем Сталин. Он так и звался в школе - Сталин Дончев.
г. Варна, Республика  Болгария


Елена Леонова (Двизина), 
в 50-е  годы жила в г. Чите и в поселке  Кодыма, Одесской области

Когда началась, война, мой  папа, Леонов Михаил Иванович, был курсантом Военного топографического училища в Ленинграде. С началом войны всех курсантов решили отправить на фронт, но, перед этим, их стали  проходить усиленную военную подготовку.  Однажды, на стрельбах, они заметили, как показалось  немецкий самолет, который снижался. Папа и другие курсанты стали палить по нему. А оказалось, что это был наш самолет, подбитый  немцам. Потом летчик  приходил в расположение  курсантов: «спасибо, ребята, что не добили».  Курсантов училища отправили на фронт. Начальник  училища, все же  добился в Москве дать возможность  доучиться хотя бы  курсантам старшего курса. Иначе,  как он заявил «топографическая военная служба вся будет разрушена», так, как других  таких училищ  в стране не было.  Старшекурсников вернули с фронта, в числе их был папа, и направили доучиваться в Горький  (Нижний Новгород). После окончания Военного топографического училища в 1942 году, был отправлен в Монголию. Там шла подготовка к войне с Японией, укреплялись границы, строились доты, рылись окопы… А в 1945 году он принимал участие непосредственно в военных действиях. Как он говорил: «воевал я 17 дней», видимо, столько времени и продолжалась эта война. Интересно, что, когда был захвачен один из  японских штабов, то среди бумаг, были обнаружены карты укрепрайонов, которые составлял папа. Удивление его было очень большое, так, как все топографические карты и схемы, он делал в строгой секретности. Японская разведка работала.  После того, как Япония была разгромлена, папу отправили в Корею, где он  пробыл до конца 1946 года.  Но, все это, он рассказал  много позднее, уже в 90-е годы.
 Родилась я в Чите.  Чита  была глубоким тылом. Во время  войны  и после войны туда привозили много раненых и там лечили.  Мама работала в военном госпитале. В этом госпитале была аптека, и мама была начальником  аптеки.  Вылеченных солдат направляли  на фронт, а кто был уже не пригоден к военной службе, то отправляли домой. Совсем ослабленных сопровождали. Мама однажды отвозила такого в Туркмению. Из самого раннего детства мне запомнились ящики с мандаринами, которые поступали  в Читу из Китая. А однажды приехала моя тетя из Алма- Аты,  и привезла целый чемодан яблок,  сорта -  апорт. Аромат этих яблок я помню до сих пор.  Запомнила день, когда умер Сталин. Мама стирала белье дома, когда объявили об его смерти. Она бросила стирать, подошла к репродуктору, и заплакала. Еще мы с бабушкой ходили на агитационные пункты, они работали постоянно и там по выходным дням бесплатно показывали кинофильмы.
В 1954 году, папу, как военного топографа, из Читы  перевели на Украину, в поселок  Кодыму.  В 1955 году я пошла в школу. Конечно, мы играли в войну, кто-то был фашистом, а кто-то – нашим. Полные дворы были детей, в каждой семье по два-три ребенка. О войне взрослые не говорили. Может это тогда не разрешалось. Мы смотрели фильмы,  они в основном были о шпионах. Помню:  «Дело № 306», «Партийный билет». Мы ходили смотреть эти фильмы в воинскую часть, пробираясь через забор.
Вся Кодыма и ее окрестности была в яблоневых садах.
Жили мы неплохо, еда была всегда и нам, детям, было весело.  Папу направили в командировку в Польшу, мы поехали вместе с ним.  Там было много развалин и разрушенных домов. Я удивлялась, не понимая,  что это такое. В Кодыме  никаких разрушений не было.  Не видела я разрушенных домов и в Киеве, хотя после окончания войны прошло всего девять лет.  Поляки к нам относились хорошо. Но, когда мы поехали во второй раз, после событий в Венгрии 1956 года, отношение уже было плохое.
В 1961 году  мы из Кодымы   переехали в Одессу.  Папа стал служить в штабе Одесского Военного Округа, а мама пошла работать в аптеку на улице Короленко, сейчас - Софиевская.  Она  готовила  лекарства по рецептам.  Раньше врачи писали в рецептах  состав лекарства, и его изготавливали в аптеках.   
г. Одесса


Готфрид Биленштайн,
в 50-е годы жил в деревне Сорно, г. Наумбург, Германская Демократическая Республика

Я родился в  деревне Сорно. Эта деревня была расположена в  120 километрах на юг от Берлина, недалеко от города  Котбуса. Деревни этой давно нет. В том районе нашли большие запасы угля, и много сел было разрушено, чтобы осуществлять  его добычу. Это произошло сорок лет тому назад. Сейчас там много озер, и это самый большой в Европе ландшафт, созданный руками человека. В 1959 году наша семья переехала в город Наумбург.
Конечно, мы, мальчики,  играли почти все время в „войну“.  Девочки в войну не играли. Только  солдатами мы были без всякой национальности. Может быть, как «антифашисты“. У моего отца была книга с фотоснимками,  которые показывали военные  успехи  Вермахта. Я очень любил эту книгу. Но мне разрешалось ее смотреть только в своей комнате.  Такие книги были строго запрещены в ГДР. Позже папа  эту книгу сжег. Все мальчики собирали маленькие картинки, которые были в пачках сигарет, во время фашизма. Конечно, эти картинки тоже были запрещены.  Нам солдаты казались хорошими людьми.
Мой отец был по профессию священником.  Добровольно он стал священником Вермахта. Я не знаю, почему. Это факт,  которого  я не понимаю. Когда я набрался смелости спросить у него об этом, то отец уже был слишком старый, чтобы ответить. Он был священником и служил в Вермахте, но ходил без оружия. Может быть, это была причина, что ему не надо было убивать других.  Он  был офицером в звании майора. Однажды он рассказал, что  получил приказ быть  свидетелем при расстреле евреев. Потом ему было надо написать все, что он видел, с немецкой пунктуальностью и основательностью.
Обычно же он рассказал только смешные вещи о войне. Моя мама запретила ему совершенно рассказывать о войне. Она не могла переносить даже каких то смешных историй.               
В  начале  войны отец  один  год прослужил во Франции, а потом все время   в России.  Мне  кажется, что особенно  долго он был на Украине. 
В плен отца взяли 9 мая 1945 в Чехословакии.   Сначала он работал шахтёром на Украине. В шахте он проработал один год. Потом  ему было разрешено  исполнять обязанности  священника.  Однажды отец  рассказал о том, что  русский начальник   спас ему жизнь, когда в шахте была авария.    Этот случай    и того человека отец  помнил всю жизнь.
Из плена отец вернулся в декабре  1949 года.  Мама говорила, что  с отцом, когда он вернулся из плена, было очень  тяжело.  Он болел, и плохо спал по ночам. А, проснувшись ночью кричал –  ему снились страшные сны.
Такая была ситуация, в которой я рос, после войны.  Детей моих  прошлое не интересует. Для них все это было очень и очень давно.
 Мне хочется побывать на Украине, может быть  я смогу найти места, где  работал  и  был в плену  мой отец.
г. Потсдам, Федеративная Республика Германия