Дурацкие приключения в Израиле. Письмо из израильс

                Здравствуйте, все-все!
       
       Я только вчера приехал с армейского семинара и теперь спешу поделиться впечатлениями.
   Занятия проходили в пустыне Негев, что на юге страны. Она занимает приблизительно треть Израиля и по большей части мало заселена. Когда едешь по пустыне, легко определить мимо чьего поселка проезжаешь. Если он состоит из вагончиков и палаток, окруженных песком, каменюками и мусором, то это бедуинский поселок. А если видишь ограду, а за оградой буйство растительности от травы до деревьев, из которого местами виднеются домики с претензией на капитальное строительство, то там наверняка живут евреи.
    И это вовсе не захваченные у бедных арабов оазисы. Все кибуцы были заложены на тех же песке и каменюках, только евреи долбили и копали эту почву до тех пор, пока она не превратилась из пустынной в плодородную, а бедуины ничего с ней не делали, сколько живут в Негеве.
    Военная база у нас была особенная. Рядом с ней находится могила Давида Бен-Гуриона, первого управителя и практически основателя Израиля.
    Первое впечатление со службы в армии Израиля застигло нас задолго до прибытия на базу. Нас заранее предупредили, что головных уборов и обуви на базе гораздо меньше, чем солдат. Тем не менее, кое-кто шапки забыл. Нас выручил кибуц, но казенные шапки постыдилось бы надеть даже пугало. Фасон их был ужасен.
   Водитель, который нас вез, оказался врединой, явно недоблюбливал русских. За это мы забыли напомнить ему, что по дороге он должен подобрать сопровождающего с базы, поэтому он искал дорогу самостоятельно.
   Сразу после выгрузки из автобуса мальчиков отделили от девочек. В результате парни составили группу из 16 человек: 12 русских и 4 латиноамериканца. Нам был немедленно представлен командир.
    Товарищ командир была девушка примерно лет 20, хотя у коренных израильтян, к каковым она принадлежала, я возраст определять еще не научился. Она была маленькая и очкастенькая. Но оказалось, что в нашей роте под подобное описание подходило еще два товарища командира. Дополнительную путаницу вносили форменные панамки. Они закрывают лицо примерно до середины глаз (пустынный вариант обмундирования), поэтому тем, кто их носит, приходилось задирать подбородок. Мы различали командиров по росту. Наша была самая маленькая, не каждому даже по грудь.
   И вот столпились мы вокруг нее, 16 коней-жеребцов, почти все старше ее года на 3, а то и больше. Многие и в Российской армии отслужили, кое-кто и по званию старше. Но со своими обязанностями наша пигалица справлялась лихо. Уже через 15 минут мы вынуждены были оставить игривые тона, равно как и высокомерные и снисходительные. Даже почти построились.
    Вскоре нас повели получать форму и матрацы. Форму выдали пучками, без примерки, поэтому мне достались штаны до колен, но я поменял их на штаны нормальной длины и вместимостью полтора меня. Самый важный компонент формы в пустынных частях (есть еще северные части, которые служат в более дружественном климате) - это фляжка.
   При каждом построении полагалось иметь ее наполненной. В пустыне заработать обезвоживание очень легко, и нужно напоминать товарищам, чтобы пили. Я набирал фильтрованную воду в кухне, но во время упражнений фляжки полагалось снимать и ставить в общую кучу. Чтобы подобрать фляги, давалось 15 секунд, поэтому хватали кто какую успел. Как правило, мне свою найти не удавалось, и доставалась мне вода, набранная где-то в умывалке, богатая известью и ржавчиной.
   Матрац мне достался без обтяжки, просто кусок поролона. Подушка не полагалась, равно как и белье, но спать раздетым холодновато.
   Чуть позже всю нашу роту согнали в какое-то место для сборищ, и перед нами стал держать речь расаб. Расаб - кто-то вроде прапорщика, заведующего хозяйством. Он был длинный и тощий, орал на всех страшным голосом и при разговоре делал в сторону слушателей взмахи рукой, сплетая при этом пальцы во всевозможные фигуры, используемые в России новыми русскими  из анекдотов. У него был тяжелый взгляд пнутого в задницу носорога, зрящего перед собой обидчика, а голова иногда дергалась в нервном тике. В тот день расаб страдал насморком и все время утирал нос рукой.
    Он вопил на нас, пока вся рота не затихла, потом выволок из первого ряда солдатика комичного вида : из-под армейской панамки торчит еврейский народный большой нос, чуть ниже - куцая бороденка, а на затылке пучок волос длиной ниже лопаток, глаз не видать. Расаб стал указывать на различные части обмундирования на солдатике и вопить, что это все его, и все, что на нас казенного, тоже его имущество, и что он казенное добро разбазаривать не даст. А кто разбазарит, или будет плохо себя вести, будет иметь дело с ним, расабом. И снова вытер нос.
    Прослушав зажигательную речь, мы двинулись к столовой. 30 секунд на то, чтобы помыть руки, а потом по четверо заходим.
   Скудный солдатский харч состоял из спагетти, риса, бобов с подливкой, сметаны, творога, салатов, йогурта, фруктов и авокадо. Все, кроме йогурта и фруктов дозволялось нагребать в произвольных количествах.
    После ужина мы пошли в пустыню. Просто протопали пешком километров 5-7, да тренировались носить раненых на носилках.  После этого мы пошли к могиле Бен-Гуриона, где нам выдали погоны.
    На этот день испытания закончились. В оставшийся час можно было делать чуть ли не что угодно, но в душ я не пошел. Ребята из израильтян, моючись там, развели свинство, выбросили прямо на пол заношенные носки, от которых забилась бы канализация, не будь на сливе решетки. А наши хлопцы и вовсе писали на пол в том же душе, рассудив, что все равно в канализацию попадет Это не из вредности. Просто, когда роту отпускают на 15 минут справить нужду, а на каждом из 4-х седалищ сидит все это время по раздолбаю из местных, которому плевать на остальную роту, то больше ничего не остается.
   Жили мы в большой палатке. Внутри было две лампы дневного света и 17 металлических пружинных кроватей. Края палатки касались земли неплотно, поэтому снизу поддувало. Всю ночь под кроватями лазала кошка. С мявом.
   Просыпаться было холодно. Суточный перепад температуры осенью в Негеве как весной в Сибири. Из-за неточности перевода команды вчера вечером, мы встали строем на плацу на 15 минут раньше времени и стали орать оттуда на латиносов, которые команду поняли правильно и не спешили. После того, как число обложенных матом родственников “этих поганых чурок” перевалило за половину, появилась товарищ командир, которая шла нас будить. Поспешно закончив с уцелевшими родственниками, мы изо всех сил изобразили стойку “смирно” и каре.
   Латиносы выдержали характер, подошли через несколько секунд после требуемого времени, с улыбкой, рубахами навыпуск и расстегнутыми карманами, что в строю не полагалось. Чилиец забыл фляжку.
    Этот тип вообще все время опаздывал, либо забывал привести форму в порядок, либо просто маялся  с языковым барьером. Из-за этого все орали на него, и просто удивительно, как он не изучил базовые обороты русского языка. Особенно ругался на латиносов Коля. Он в Российской армии был сержантом и командовал чем-то около года.
    После того, как чилиец забрал из палатки флягу, мы полчаса учились закатывать края этой палатки, чтобы она превратилась в навес, а также складывали одеяла и расставляли кровати, как положено. Все это делалось на время.
    Отделение наше в тот день дежурило на кухне. Там вся посуда была маркирована синей, либо красной краской в зависимости от  использования с молочными, либо мясными продуктами. Моек для посуды было две - красная и синяя. Я не понял, куда именно направил меня повар, поэтому забрел в синюю мойку, а хлопцы, заметив меня там, притащили с полдюжины “красных” плошек, которые я вымыл и положил к точно таким же “синим”. Больше посуды не приносили, я заскучал и ушел из мойки. Думаю, к счастью, т.к. напакостил по незнанию изрядно. После моей невинной выходки раковину и плошки придется освящать заново. Лишь много позже я заметил разницу в маркировке посуды и понял, что чуть не угодил в лапы расаба.
   Самое тяжкое в кухонном наряде - выбрасывать еду. Она на такой жаре не хранится даже несколько часов. Мы спасли сколько смогли: часть прикарманили, часть ели, пока могли затолкнуть в себя хоть что-то. Но несколько килограммов вареной курятины и противень полуовощных шницелей угодили в помойку, и печаль наша не знали предела, хотя за все время пребывания на базе я ни разу не чувствовал себя голодным.
    После наряда мы пошли изучать оружие. До этого момента нам его даже подержать не давали. Куча ограничений наваливается на тебя сразу, как ты касаешься оружия. Направлять только на мишени. Кончик ствола всегда находится за линией огня. Курка не касаться. После каждого упражнения товарищ командир дважды проверяла, нет ли в стволе патрона. Это при том, что магазинов с патронами нам не выдавали.  Все время держать на предохранителе, даже не касаться переключателя. И пара правил, вызванных соображениями экономии. В магазин автоматической винтовки М-16, которую дают здесь самой рядовой пехоте вроде нас, входит 31 патрон, но для уменьшения износа магазина заряжать положено 29. Стрельба только одиночными, О положении предохранителя на режиме автоматической стрельбы следует знать только то, что предохранитель в таком положении  находиться не должен ни при каких обстоятельствах.
   Впрочем, винтовки нам выдали старенькие, как и обмундирование. Мой ремень, например, был мне ровесником, а фляжка запросто могла поучаствовать  в Синайской кампании.
    А потом мы стали рассчитываться по порядку номеров, и чилиец все время забывал выкрикнуть свой номер, т.к. не понимал, что это слово значит. Когда стали пересчитываться в четвертый раз, бедолагу, не сговариваясь, подбодрили тычками сразу с нескольких сторон, и он наконец, пискнул желанное “шмонэ!”, что означало “ восьмой”.
   После ужина мы ждали товарища командира на плацу, даже латиносы успели построиться и чилиец на все пуговицы застегнулся, но на середине речи товарища командира взвыла сирена.
   Тревога. Неизвестно, учебная, или настоящая. Нам полагалось быстро броситься к палатке, спустить боковины, залечь между кроватей и не издавать ни звука до прибытия начальства. Но наши не стали лезть под кровати, а улеглись сверху и стали делиться впечатлениями. Из всего отделения залег тихо один я.
    Стоило наиболее сознательным заткнуть болтунов, как в наступившую тишину ворвался Зорик. Зорик с Украины, а  в израильской армии он был не солдатом, а пионервожатым или кем-то вроде наблюдателя за тем, чтобы нас не обижали. Он уже отслужил в Российской армии, когда мы едва пошли в школу. Жил он отдельно от нас, в домике и харчеваться должен был в офицерской столовой, но из принципа ходил в солдатскую, отчего расаб жутко пенился.
    Обидеть нас было трудно, даже будь у кого-то желание, да и желания ни у кого не было. Товарищи командиры как на подбор были душки. Правда, расаб был хамло и грубый тип, но как известно, не место красит человека, должность у него такая, и он ей полностью соответствовал. Если ничего не нарушать и не разбазаривать, то и он не страшен.
    По этой причине Зорик невыразимо маялся. Сначала он выспался, потом поспал впрок, потом перезнакомился с жителями соседних домиков. После этого делать ему стало нечего. Он вставал вместе с нами в шестом часу, ложился после отбоя, следовал за нами на уроках и тренировках. И за девчонками нашими, составлявшими отделение в другой роте, тоже неотступно следовал.
   Вот и теперь он пришел к нам поучаствовать в тревоге. Когда же улегся шум, вернулась давешняя кошка и весь камуфляж нам свела на нет, пока ее искали и вышвыривали.
   А потом мы стали лежать тихо. Некоторые шепотом переговаривались, кто-то пытался шепотом же заткнуть говоривших. Энди втихомолку курил. Мне было видно, как он старается выдыхать дым в сторону промежутка между полом и боковиной палатки. Из палаток израильских отделений несся галдеж и бренчала гитара.
   Пришла товарищ командир, включила свет и стала нас считать и кричать, что одного не хватает. Так продолжалось до тех пор, пока я не догадался высунуться из своего укрытия.
    Тревога кончилась и мы пошли во чисто поле, которое раньше было кибуцным садом, а теперь представляет собой несколько квадратных километров пустынной почвы с торчащими из нее пеньками апельсиновых деревьев. Все это было огорожено сеткой.
   Во чистом поле мы учились передвигаться ночью. То есть разучивали знаки, издаваемые командиром, и учились молчать. Если командир приседает, все должны пасть на землю и занять огневую позицию, причем последние должны успеть развернуться на 180 градусов.
    Я, конечно же, оказался последним.
    Насколько я понял, в первую очередь израильский солдат думает не о еде, а о том, чтобы пописать, т.к. командир делает специальные остановки и следит, чтобы каждый пил, но писать с занятий не отпускает за исключением аварийных случаев. Ночью организм испаряет мало, но пить заставляют столько же, поэтому сосед мой по последней в строю паре вскоре начал страдать и решился на крайнюю меру - писать на ходу.
   Только в пустыне Негев кусты даже до уровня колен не вырастают, поэтому надо было удачно выбрать не только время, но и место, чтобы не выдать себя журчанием, либо блеском. И вот, когда мы пошли так, что товарищ командир, глядя на нас, смотрела против света, сосед расстегнул штаны и попытался претворить преступный замысел в жизнь. Но тут товарищ командир принялась приседать через каждые 25 метров, а нам приходилось валиться на землю на самом интересном месте. Так он промучился все полевые учения.
   На следующий день мы ездили на экскурсию в один из пустынных кибуцев, где нам рассказывали, как этот кибуц строился. У первопоселенцев была даже пара самолетов, раскрашенных для маскировки под английские, т.к. англичане запрещали евреям иметь военную технику. Нынче кибуц занимается разведением страусов. Страусятник на несколько сот голов под открытым небом - зрелище не менее интересное, чем окопы.
   В середине дня у меня разболелась голова, и я стал отпрашиваться в медпункт. Отпустили часа через полтора. Отиравшийся поблизости Зорик радостно ко мне присоединился, и мы отправились в медпункт.
   Увидев дверь с соответствующим знаком, я открыл ее без стука, но тут же вынужден был выскочить назад. В открывшейся моему взору комнате две медсестры обнимались с двумя солдатиками. Одну из них отняли у солдатика и выставили за дверь разобраться со мной. Она отправила меня к командиру за разрешением и указаниями.
   Добыв разрешение, мы с Зориком пошли в медпункт снова, но проходя мимо кухни наткнулись на двух маленьких и худеньких девчонок, пытавшихся доволочь до контейнера неподъемный бак с помоями. Мы помогли им утащить бак, а потом еще один. Попутно познакомились. Одна из девчонок оказалась из России, но жила в Израиле лет 7 уже. В благодарность за помощь она сделала вид, что не видела, как мы стащили два стакана йогурта со стойки возле офицерской столовой.
   В медпункте давешняя сестричка в ответ на мою просьбу о таблетке “Цитрамона” сунула мне в рот градусник, лишив возможности общаться с Зориком. Пришлось объяснять, что я знаю, что со мной, после чего я был отправлен к доктору. Доктор был русскоязычный и объяснил, что в Израиле цитрамон не потребляют, и выписал взамен нечто, что не очень помогло.
   Каждый вечер после всех занятий, но до церемонии спуска флага, мы имеем общение с начальством. В это время командный состав мучительно тянет общаться. Сначала товарищ командир отделения рассаживает нас на земле строем в виде буквы “П”, садится в центре и держит слово. Она дает оценку нашим действиям,  выслушивает наши замечания и пожелания. Говорит на иврите и ждет, когда переведут.
   Потом выстраивает весь взвод, и в центр выступает товарищ командир взвода, опять же девица 19 лет.  Она выслушивает наши замечания о прошедшем дне. Все молчат, т.к. только что высказали все командирам отделений, поэтому взводной приходится вызывать солдат, указуя на них перстом.
    После этого на плацу выстраивается вся рота, и перед нами предстает расаб. Он грозно рычит что-то на иврите, высказывает свои претензии как зав.имуществом к личному составу, потом произносит длинный монолог в целях поднятия боевого духа. Это понятно в основном по выражению лица, хитросплетениям пальцев, а иногда он даже нос вытирает грозно.
   Потом приходит командир роты - девица 21 года и тоже держит речь на иврите и английском. Насколько я понял,  с целью укрепления дисциплины и поднятия боевого духа. Говорит она очень бегло и каждую фразу завершает вдумчивым ”э-э-э”, а за спиной ее кашляет и шмыгает носом расаб.
   В тот день нам особенно понравилась тренировка на макете, изображающем две опоры моста, к которым прилагался брус, изображавший телеграфный столб.. Нам дали 10 минут, чтобы переправить 16 человек на другой берег.
   Вечером я сгреб чилийца в охапку и стал разучивать с ним счет на иврите от одного до восьми, но на следующий день нам дали новые номера и ему достался одиннадцатый... Этот тип словно сошел с картинки из” Похождений бравого солдата Швейка”. Та же круглая физиономия с милой улыбкой, те же штаны до подмышек, та же способность попадать в истории.
   Чуть позже выяснилось, что мексиканец запомнил несколько русских выражений . и весь русскоязычный состав  принялся расширять его словарный запас, так что на следующее утро он мог блеснуть столь сложными эпитетами, что ребята из другого русскоязычного отделения только руками всплеснули:” Мы своих венгров тоже обучаем, но ваш парень обошел их на корпус”.
    Следующий день начался с дождя и ветра. Дожди в Негеве кратковременные, но плотные как стена, при этом ветер очень усиливается, палатка чуть не улетает, хотя натянута очень крепко. Построение прошло в палатке.
   После завтрака мы пошли на стрельбище через чисто поле. Параллельно колонне трусил неизбежный Зорик.   На стрельбище на нас снова обрушился ливень. Нас загнали под навес, заставили сесть задницами на холодный пол, молчать и не проситься писать. Многие подложили под задницы фляги.
    Писать наше отделение отпустили уже после стрельбы. Идти разрешалось только в непростреливаемых направлениях, т.е. во чисто поле, либо за холм. А за холмам была дорога. Девчонки, испытывавшие известные технические сложности, очень ругались, но в стороны, в которые велась стрельба,  никто не пошел,  т.к. многие, целясь по мишеням, ухитрялись брать на много метров выше, и некоторые пули перелетали даже высокую стену безопасности.
   Когда мы шли назад, в очередной раз полил ливень, да еще со встречным ветром, и мы намокли только наполовину, спины у всех остались сухими.
   На базе нам стали менять форму. Расаб, похоже, форму по размерам не сортировал и выдавал кому что попадет. Но на этот раз мы его гоняли до тех пор, пока каждому не досталось обмундирование его размера. В мои новые штаны помещался всего я с четвертью, а длины они были самой подходящей.
   Обед в тот день заменили пустынным солдатским рационом. Одна коробка полагалась одному солдату на 4 дня или 12 раз поесть. Там были, в основном, консервы : кукуруза, компот, колбаса, халва, горошек, рыбное что-то, измолотое до неузнаваемости. Плюс орешки, джем и шоколад. Все кошерное и пресное, т.е. можно есть даже на Пасху. Сверх того давали овощи, хлеб и авокадо. Посуды не дали. Ложки делали из крышек.
   Мы набрали еды и стали ее делить. Раздел харчей срывает с нашего отделения все стыдливые покровы интернационализма ( у кого они есть). Латиносам и так трудно добыть пищу, когда ее делят русские, а тут при виде размера коробочки с рационом многие стали коситься на латиносов и явно прикидывать, стоит ли их кормить вообще. Но совесть возобладала, и большую часть харчей поделили справедливо.
    На этом обеде я прихватил с собой авокадо с целью потребить его позже. На сытый желудок авокадо непривычному человеку лучше не есть, т.к. он рискует расстаться со съеденным.
   Нас выгнали в пустыню и мы стали учиться передвигаться ползком. После первых метров я понял, что авокадо в кармане превращается в кашу и переложил его в опустевший футляр для фляжки. Когда же мы отползались, поступил приказ остановиться : расхватать фляжки, головные уборы надеть, и в строй. Я выгреб из чехла столько авокадного пюре, сколько успел...
   Забыл упомянуть,  нас в целях улучшения камуфляжа учили смачивать горсть земли водой и размазывать по лицу. Отряхиваться после лежания в песке нельзя,  чтобы хлопки и пыль не привлекли внимания врага, поэтому мы стали похожи на толпу привидений.
   Там же мы разучили любимую команду командиров :”Римон!” - что означает :”Граната!”. При этом к нашим ногам кидали камень, а нам полагалось отбежать за 3 секунды на 15 м и плюхнуться на землю, скрестив ноги и закрыв голову руками. Тут-то нам товарищ командир и припомнила все наше кровопийство. Гранаты бросались и при построении, и при переходах. Наверное, со стороны было весело смотреть.
   И вот мы пришли назад на базу, построились, все в пыли с ног до головы, рожи в грязи, язык на плечо. Выходит перед строем кто-то из товарищей командиров и говорит :”Ой, мы забыли вас одной штуке научить, но ничего, это можно сделать прямо здесь.” Мы стоим, расслабляемся, в вполуха слушаем :”Ну,ну, говори, говори...” И тут она бросает камень перед строем и как заорет :”Римо-о-он!”. Я пришел в себя на счете “три” - значит, пора на землю, и я упал, не добежав. А два хлопца таки успели укрыться за баком. Рефлекс был выработан. Кстати, закрывать собой гранату или пытаться ее отбросить нельзя.
   В день последний мы много убирались и строились. А потом вручали грамоты со словами, что все мы хорошие, но лучших все-таки удалось выделить. У нас грамоту получил Маугли, При этом ребята из других русскоязычных отделений жутко над его прозвищем потешались, а наше отделение поспешило их убедить, что это вовсе даже имя ( что было, конечно, неправда).
   После того, как были отмечены лучшие солдаты, командир взвода завела речь о том, как труден выбор лучшего отделения и еще что-то говорила, но слова “первое отделение” и “одно отделение” звучат на иврите одинаково, и Маугли, слушавший вполуха, на эти слова, сказанные в последнем смысле, прореагировал и вышел из строя. “Ты чего?”- удивилась взводная. “Я за грамотой” - отвечает Маугли. Тут вместе с солдатами грохнули и командиры. Но грамота действительно предназначалась нам.
    После семинара многие стали вслух размышлять : а не пойти ли в армию? Появились также несколько дежурных шуток. Как-то: крикнуть внезапно:”Римон!”, или сказать :” У вас есть ровно .... секунд на ....” Также считается остроумным рявкнуть :”Есть, командир!”. И еще при виде начальства начинаешь озираться в поисках места, где наши строятся и озираешь себя в поисках незастегнутых карманов. И ищешь фляжку на боку, когда хочется пить.
   Вот так мы послужили в израильской армии. На этом все. Целую. Я.