День Сурка или заблудившиеся в любви

День Сурка или заблудившиеся в любви

Предисловие

Рассказ про Степину свадьбу напомнил мне другой сюжет про одного моего давнего знакомца – Веника. Тот тоже женился трижды, а жен у него было всего две. Ничего удивительного, я знавал человека, у которого на 3 свадьбы приходилась всего одна жена. На первой супруге Веник женился дважды, совершенно добровольно, зато на второй – всего один, и то после четырех лет непрерывных скандалов и выяснений отношений. Как нетрудно догадаться, любил он именно вторую жену (в третьем браке), а предыдущую (в первых двух) терпеть не мог. Так, во всяком случае, он говорил второй жене, что рассеивает всякие сомнения в его неискренности. С первой женой все было достаточно традиционно: Веник каждый раз сам принимал решения, жениться или разводиться. Делал он это дважды, т.е. сначала расторг брак, будучи бездетным, а потом снова заключил, чтобы уже через год после появления ребенка вновь развестись. На этот раз - навсегда, по причине, как он говорил, несходства характеров, проявлявшегося в невозможности поругаться с супругой, поскольку та всегда уходила от конфликтов.
- Приезжаешь домой, -  негодовал Веник, - хочется вылить на кого-то все, что накопилось,  заряженный, как батарейка,  а она уходит в другую комнату!
Зато со второй женой все у него было абсолютно по-другому. С ней можно было собачиться все 24 часа в сутки, ее это нисколько не утомляло. Поначалу, после тихой первой жены, Веник, по-видимому, решил, что попал прямо в рай. Возможность в любой момент поругаться с партнершей (женой она стала, как я и говорил, лишь через четыре года после знакомства), которая заводилась с пол-оборота, принималась им за взаимопонимание и единение душ. Через некоторое  время, правда, у него стали сдавать нервы, вследствие чего пришлось пить значительно  больше, чем в предыдущий период жизни, но об этом ниже.

I
История их знакомства довольно банальна. Началось все с того, что первая Ванина жена с ребенком уехала на дачу к родителям. А у Вани, в отсутствие жены, была традиция заводить короткие интрижки на стороне. Так было и в ту злополучную пятницу, когда они сошлись с его будущей новой женой. Звали ее Лена. В тот день я зашел к Ване в гости, и он сообщил:
- Ты знаешь, завтра начинается слет КСП в …, – и назвал какой-то район Подмосковья.
Я, разумеется, ни о чем таком не слышал.
- Давай, скажем жене, что ты меня туда пригласил? – предложил Ваня.
- Куда?
- Ну, на этот слет.
- А зачем тебе нужно, чтобы непременно я пригласил?
- А за тем, что со мной поедет еще один человек…
- О котором жене знать не надо, - догадался я.
- Вот именно.
Что было на это сказать? Я был молод, легкомысленен и  не возражал.
- Танечка, - проворковал Ваня в трубку. – Меня тут Станиловский пригласил на слет КСП на выходные, хочет, чтоб я составил ему компанию. Ты как, не против?
 Дальше шли обычные семейные разговоры, уверения в том, что мы много пить не будем, что он оденется потеплее, и т.д.
Нас было четверо. По примеру Вани я тоже поехал не один. С погодой нам не повезло, все небо обложило до самого горизонта, и дождь лил все 2 дня, не переставая. Мы спали все вместе в двуспальной палатке. Конечно, в таких условиях – в тесноте, холоде, когда дождь барабанит в промокшие стены, а на брезентовый пол натекли лужи, и все вокруг отсырело, включая спальники и нательное белье, об интимной близости и подумать было страшно. Но Веник довольствовался и такой обстановкой,  у него, как ему казалось, не было выбора. Наверное, в ту дождливую ночь он думал, что другого такого случая ему больше не представится и он больше никогда уже не встретится со своей зазнобой. Он и не подозревал, что следующую ночь Лена проведет у него… и все последующие тоже.
…Дождь лил, как из ведра, и концертная программа слета оказалась скомканной. Я ходил с гитарой от костра к костру, и мне удалось сохранить бодрое настроение, в отличие от остальных членов нашей команды, которые сидели в палатке. Все прошло, как обычно проходят такие мероприятия в лесу при плохой погоде, – не желающий разгораться под дождем костер, подгоревшая каша, теплая водка и невысказанное всеми желание поскорее забраться в горячую ванну.
Возвратились мы в Москву на следующий день вымокшие до нитки, и по дороге заехали к Венику погреться и немного обсохнуть. Я вот думаю, если бы не было дождя, и на небе все два дня светило солнце, может, ничего бы и не было? Не заехали бы все  к нему греться, а разошлись после электрички в разные стороны, и не произошло бы с Веником этой метаморфозы. Не был бы он горьким пьяницей, то и дело меняющим из-за своих пагубных привычек места службы, лежащим в перерывах между ними в больницах.
Когда мы все вчетвером ввалились к Венику, он и Лена чувствовали себя весьма неуютно. Все ждали, что вот-вот войдет жена, и начнется разбор Ваниных полетов со стрельбой и битьем посуды. Вскоре мы с Катей уехали, оставив наших героев в напряженном ожидании. Как выяснилось, новоиспеченной пассии Веника и ехать-то было особенно некуда. Она была иногородняя, приехала из Ленинграда. Я даже не знаю, где она жила в Москве до этого, то ли у сестры, то ли еще у кого-то. Перед тем, как очутиться в Москве, она 5 лет училась в Питере, куда поехала поступать из своего поселка между Питером и Москвой после школы. Отучившись, махнула в поисках удачи в Москву, благо распределение тогда уже отменили. Так что отступать ей было некуда. Весь дальнейший ход событий показал, что в ее планах возвращение домой не было предусмотрено. Ей всюду приходилось самой пробивать дорогу, поэтому она вцепилась в Веника хваткой бульдога.
На Ленино счастье Ванина жена с сыном в первый день так и не приехали.  Не приехали они и на следующий. Ваня с Леной ждали их несколько дней, а потом и перестали ждать вовсе.
Чувствуя слабость своей позиции – не жена, не имеющая никаких прав ни на Веника, ни на его жилье, - против жены, живущей с ним, имеющей от него законного ребенка, Лена решительно взяла быка за рога. В течение всех первых дней и недель ее пребывания на отвоеванном плацдарме, - впоследствии это стало ее железной идеологией на долгие годы, от которой она никогда не отклонялась ни на градус (и здесь она проявила поистине стальную волю), - она повесила на Ванину жену всю ту мотивацию поступков, которую было бы вполне логично приписать ей самой. И вбивала она Венику в голову свои аргументы, как гвозди. Нужно было быть Веником, чтобы воспринимать эти словесные зигзаги всерьез, и после вполне серьезно пересказывать ее точку зрения всем своим знакомым. Это, конечно, свидетельствует о большой внушаемости и бесхребетности Веника, не смотря на его большой ум.
Итак, Ленины аргументы, почему она предпочтительней первой жены, были следующие:
1-ый аргумент: Потому что прежняя жена его не любит, а по-настоящему любит его только она, Лена.
2-ой: Потому что свою бывшую он тоже не любит (Лене это было известно лучше, чем кому-либо, после нескольких дней знакомства), и не любил никогда, а любил, оказывается, всегда только ее, Лену (хотя сам этого и не знал). Они ведь впервые увиделись как раз на первой Ваниной свадьбе, где она была в качестве одной из гостей. Именно там он ее полюбил (пока не осознавая этого), хотя злая жена и препятствовала и на свадьбе, и после их чувству (интересно, а что она должна была сделать, уложить вместо себя Лену  в постель к своему жениху в первую же брачную ночь?). Их встреча даже при таких обстоятельствах была лишним подтверждением неизбежности их воссоединения. Из этого, кстати, следовало, что до нее Веник вообще и не жил вовсе, а так, находился в неком анабиозе, на что Лена открыла ему, наконец, глаза, за что он должен был быть ей бесконечно благодарен..
3-ий аргумент: Потому что жене Веник нужен только из-за квартиры, чтобы было, куда приткнуть своего выродка, коим является сын Веника, Миша. Что она (скорее всего, колдовством или черной магией – чем-то таким, точно) напустила Ване тьмы в очи, чтобы окрутить его, и жить в его квартире в Москве. Лена тоже хочет жить в квартире в Москве, но совсем не потому, почему  первая жена, которая просто хотела жить в Москве, - все равно, с кем, - а потому что Лена  хочет жить именно с ним, с Андреем.
После этого Лена долгие годы заочно боролась с Таней (так звали первую жену), точнее с ее образом в Ванином сознании, приписывая ей некие магические козни и напускаемые чары («нет-нет, что-то темное в ней все-таки есть!»), от которых Лена чудесным образом освободила Ваню. И он свято ей верил и повторял эти бредни, как дятел на каждом углу.
Надо сказать, что в реальности Таня никаких враждебных действий, насколько мне известно, не предпринимала, единственное, что она сделала, это подала на  Ваню на алименты, чем вызвала бурю негодования новоиспеченной четы, видящей в этом конечную цель – сжить Ваню со свету.
Но в безоговорочности принятия Ваней столь вольной, мягко говоря, Лениной интерпретации его предыдущей жизни была и своя обратная сторона: раз все действительно было так, как говорила Лена, а он многократно уверял ее, что она действительно раскрыла ему глаза и на его бывшую семью, и на себя самого, в том смысле, как глубоко он заблуждался, думая, что живет нормально, то у высокого суда возникал законный вопрос: а почему???  Почему же он тогда жил, как последний идиот, позволяя водить себя за нос, женить себя на ком попало, да еще не единожды! Этот пункт обвинения особенно волновал Лену, и этим вопросом она высосала из него ни один бидон нервов и крови. Как позволял он кому попало рожать от себя кого попало, общаясь с кучкой выродков, называющих себя, якобы, друзьями, поддерживающих тот абсолютно неправильный и неприемлемый (для Лены) образ жизни, который он вел, живя в той семье (без Лены), и при этом еще мог себя прекрасно чувствовать! Тогда, как он должен был себя чувствовать просто отвратительно в окружении всей этой банды,  будучи лишен ее спасительного общества! И сколько Веник ни уверял, что да, он чувствовал себя не совсем в своей тарелке, это никак не устраивало Лену, т.к., по ее мнению, он чувствовал себя без нее недостаточно некомфортно.
Он должен был страдать от одиночества, томиться и чахнуть от недополученной неземной любви, которую могла дать ему только она, а он вместо этого рожал детей и пил-гулял с подонками-друзьями, которые все вместе не стоили и 2-х минут, проведенных в ее обществе, если сравнивать ее и их – тьфу! – отношение к нему. А все почему? – делала  Лена вывод в долгих воспитательных беседах с Ваней. – Потому что его все устраивало, первая жена его опекала, чтобы заполучить в свои сети, безоговорочно выполняла любую блажь (т.е. делала все то, что можно было бы отнести прежде всего к самой Лене, ибо в отношении выпивки она давала Ване такую свободу, о какой не могли и мечтать другие мужья), а он просто плыл по течению. Как он мог влечься по течению, когда на самом деле он такой яркий и волевой человек? Он должен был разрубить постылые оковы прежних уз, чтобы обрести свое истинное счастье в Ленином лице (т.е. можно сказать со стороны, поплыть по другому течению, чтоб все это узнать про себя), – как он мог?!
Почему, проще говоря, будучи таким волевым внутренне, он был такой тряпкой внешне? А если был безволен, значит, любил все, что ей ненавистно? Значит, в действительности он ее не любит, а зачем тогда говорит, что любит? По этому порочному логическому кругу можно было ходить до бесконечности (так они и ходили несколько лет), пока тема алкоголя не затмила даже тему ревности.
Так часто бывает в семьях, где глава – человек умный, но безвольный. Ему проще находить каждый раз нишу, подстраиваясь под новые веянья, приходящие со стороны его доминирующей половины, задающей тон, чем переломить ситуацию. Чтоб разомкнуть этот замкнутый круг, Венику нужно было не обсуждать тему своего прошлого. Просто закрыть ее волевым решением. В конце концов, в нем (в его прошлом) не было ничего постыдного – он имел семью и ребенка. Так живут миллионы людей, в отличие от его дражайшей половины. Та-то как раз никогда не жила, как все. Ведь не обсуждали же они прошлое Лены,  5 лет ее жизни в студенческой общаге, ведь она тоже не была невинной девственницей. Как-то она обмолвилась (конечно, не в присутствии Веника), что там приходилось много заниматься сексом ради секса, но ведь все это в прошлом. Похоже, она подменяла Вениковское достаточно невинное  прошлое в кругу семьи своим – в кругу кавалеров из общаги. Т.е. замещала понятия, ставя себя на его место, наделяя Веника своим прошлым. Но как раз обсуждать Ленино прошлое Ваня и не мог, т.к. «вразумленный» ею видел уже свое прошлое совсем не таким, каким оно было в реальности.

II
Я присутствовал при некоторых сценах их повседневной жизни. Вот одна из них:
- Сережа, - говорила мне Лена, как бы, не замечая Веника, сидящего рядом, хотя косвенно ее вопрос был адресован, конечно же, к нему. - Как ты думаешь, почему он меня не прописывает, почему не хочет на мне жениться, хотя я ему об этом уже всю плешь проела? Почему на той, прости за выражение, ****и он аж два раза женился, хотя его никто об этом не просил, а на мне ни разу не хочет?
Под натиском такого количества вопросов к гостю Веник, как хозяин квартиры, и несостоявшийся молодожен, собрался выбрасываться из окна. У него и раньше были суицидальные наклонности: то он кидался из окна с первого этажа своего дома на снег, то топился в бачке унитаза.…  На этот раз, поскольку речь шла уже о третьем этаже, он дал оттащить себя от окна, после чего собрался на улицу кидаться под трамвай. Это было нечто новое в Ваниной практике, ибо в подмосковье, где он жил раньше, трамваев не было. Там ходили только электрички. Но Ваня никогда не бросался под электрички, только провожал до них девушек (преимущественно - по снегу в носках), а счеты с жизнью сводил дома.
 Здесь же, в Москве, трамвайные пути проходили прямо под боком, так что далеко ходить было не нужно. Надо сказать, Лена свято верила в то, что Веник может осуществить свои угрозы, и, соответственно, жутко этого боялась, что позволяло ему играть на этой ее уверенности, в качестве последнего аргумента спора. Ваня до этого, наверное, никогда не додумался (до лены я, зная его 10 лет, никогда не замечал за ним суицидальных наклонностей), если бы Лена сама не подсказала ему это средство своим поведением.
В результате, я оказался свидетелем довольно странной сцены, когда Веник, что есть сил, рвется к ближайшей трамвайной остановке, но при этом всем своим видом показывает: «Держите меня сто человек, а то я за себя не отвечаю!», - а Лена изо всех сил тянет его назад,  и при этом по-бабьи голосит и причитает на весь двор. Что было делать в данном случае постороннему свидетелю – каким оказался я - совершенно непонятно. Ведь Ваня затеял этот спектакль с бросанием на рельсы для Лены, а не для меня. У нас  были слишком трезвые отношения, чтобы я мог поверить в эту клоунаду. И, тем не менее, он ее разыгрывал, в том числе, не стесняясь и меня. Очевидно, у него не было другого выхода, т.к. Лена загнала его своими вопросами в угол. Видимо, в четырех стенах своей хрущевки он уже не мог никуда от нее деться. Наверное, выход из его  ситуации был только такой – экстраординарный: с криками, драками и бросанием на рельсы. Но это были их глубоко личные разборки, и вмешательством со стороны тут ничего нельзя было решить. Короче, стороннему наблюдателю, как ни поступи, все было на раскосяк. Я решил избрать нейтральную линию поведения, и предложил Лене свою помощь по водворению Вани домой.
 Скорее всего, лучше было вовсе не оказываться свидетелем подобного, т.е. совсем не появляться у них. Кстати, скорее всего, именно по этой причине и гости в их доме становились все более редки, а со временем, они и вовсе обрубили связи даже с самыми близкими  знакомыми. Да им, при их всегда повышенном (и в прямом, и в переносном смысле) градусе насыщенной внутренней жизни (свадьба, состоявшаяся через 4 года после описываемых событий, ничего не изменила в их отношениях), по большому счету, никто и не был нужен.
При таком ритме жизни первым сдает тот, у кого слабее нервы. Им, конечно, оказался Веник, всегда отличавшийся чувствительностью и непостоянством характера (его необязательность, что, как известно, является следствием слабости воли, вошла в пословицы). Чтобы выживать в таких домашних условиях, когда благоверная под предлогом любви и заботы о его же благе, ловя на необдуманном слове, брала его за горло, инфантильному Венику нужен был кто-то третий, некий союзник, который был бы в семейных спорах всегда на его стороне. Им и оказался алкоголь. К его поддержке Веник неизбежно прибегал, чтобы не сойти с ума в новой  домашней обстановке, приближенной к боевой.
Вначале это происходило в случае необходимости, чтобы отражать натиск его половины, только в состоянии допинга он мог поддерживать разговор, в котором слова были уже не  важны, а на первый план выходили некие подсознательные психологические  установки – взгляды, возгласы, междометия, - а после уже и без необходимости, почти автоматически, в силу устоявшейся привычки.
Почву для таких отношений создает обычно амбиции мужчины, считающего себя центром вселенной. Помноженные на тщеславие жены, поющей дифирамбы его гениальности, эти амбиции позволяют ей требовать мужчину всего целиком, без остатка. Не деля своего избранника ни с кем – ни с друзьями, ни с родственниками, ни с прошлым, в котором ее еще не было,  ни с будущим, в котором, кроме нее, никого не должно  быть.
Кратко говоря, признавая единственность и неповторимость своего избранника, что со стороны жены есть ни что иное, как подыгрывание звенящей струне его самолюбия, она со своей стороны претендует на исключительную роль в его жизни, не терпя рядом никого.
Жить в таких отношениях интересно и насыщенно, летя, как на американских горках то вверх, то вниз, время бежит незаметно, одно плохо: трудно создать семью. Семейный быт требует решения множества житейских мелочей, которым как раз и не было места в пространстве отношений, заполненных с обеих сторон установками на утверждение собственного я. Со стороны мужа их, наверно, можно описать такой  краткой формулой: «Я уникален», а жены -  «ты уникальный, а я уникальна в твоей уникальности». И все.  Из  этой формулы не вытекает ничего, кроме особого статуса каждого из партнеров в такой семье: ни гостеприимства, ни хлебосольства, ни ответственности к детям, вернее, это все может иметь место, а может и не иметь. Т.е. те или иные обязательства перед внешним миром носят в таких обстоятельствах случайный  характер.
Книги в их новой квартире, куда они переехали после сноса старого дома, лежали в коридоре, связанные в стопки, годами, так, как их свалили при переезде. Вместо люстр висели голые  лампы, в кухне ободранные котами обои являли унылое зрелище, и вообще, квартира имела какой-то запущенный, нежилой вид, заваленная вещами, которым не суждено было быть расставленным по местам. Она больше напоминала оставленную неприятелем казарму, из которой тот был вынужден бежать при неожиданном наступлении противника, в спешке побросав все, даже самое необходимое.
Но нашим героям было не до этого. Все меркло перед требованиями этой странной, всепожирающей любви. С одной стороны она  предполагала гипертрофированное доверие друг к другу: какой бы несусветный каприз, продиктованный придурью, блажью, предрассудком ни пришел ей или ему в голову, все это воспринималось с безграничной верой: значит, так нужно. Нужно Ване выпить, Лена бежит в магазин, потому что «он так сказал». Т.е. ему легко разрешалось то, что в других семьях было под запретом, он же «мальчиш-исключиш», но с другой стороны, ему запрещалось то, что позволено мужьям в большинстве других семей: встречи с друзьями (в разумных пределах), принятие самостоятельных решений в семейных делах  и совершение поступков, не входящих в компетенцию жены. Вот таких-то (раз жена единственная при единственном, или, если угодно, уникальная при уникальном) вещей, т.е. принятия самостоятельных решений или действий без ведома жены, у Веника не могло быть в принципе. Со своей стороны он делегировал жене власть (которая обычно в других семьях принадлежит мужчине) принимать все значимые решения в семье, определять материальные вопросы, вообще, все отношения с родными, друзьями и знакомыми, при условии, что все его прихоти будут для нее законом.
Даровав Лене иллюзию власти над собой, отказавшись от принятия самостоятельных решений, Веник получил взамен отсутствие претензий по исполнению обязанностей по дому, которыми его не обременяли, ибо не видели в нем главу семейства. В результате дома не было, т.е. не было хозяйства, где чувствуется совместная разумная воля супругов обустроить жилье, а были в беспорядке наваленные вещи, без всякого порядка валявшиеся под ногами. Веник мог спокойно проваляться несколько дней в астрале (или Нирване?), что не вызывало со стороны его половины никаких нареканий, не побуждало ее заставить впрячься мужа в хозяйство, ибо самого хозяйства не было, как такового. Их отношения не предусматривали будничной хозяйственной составляющей. Его заботы о ней сводились к милым пустякам, вроде подарка ко дню святого Валентина, ее – к пробежке в особенно трудные для Веника минуты в ближайший магазин.
Иногда Ленина забота о Венике выражалась в некоторых странных требованиях, которым он безропотно следовал, и до которых сам никогда бы не додумался. Но в этом и своеобразие их отношений: безапелляционно повелевая самому, не задумываясь повиноваться желаниям другого.
Так, например, однажды мы собрались поехать семьями в зоопарк, и при выходе из дома Ваня забыл фотоаппарат. Перед тем, как вернуться за ним, Лена напутствовала его словами:
- Андрей, ради меня (т.е. если ты любишь меня, ребенка, дорожишь нашим будущим, заклинаю всем, что для тебя свято – С.С.), перед выходом посмотри на себя в зеркало!
Сказано это было торжественным, почти церковным тоном, дающим понять, что речь идет о сакральных вещах, к которым недопустимо относиться легкомысленно. Ваня, проникнувшись торжественностью Лениного тона, пообещал.
Вообще, своим отношениям с Ваней Лена придавала некий мистический смысл. Для нее их связь была актом, в котором замешаны судьбы Вселенной, их встреча была проявлением неких высших сил, и поэтому она относилась крайне серьезно (в отсутствие подлинной веры) к приметам и прочей ворожбе.
 Некой темной энергией она наделяла и первую жену Веника, приписывая ей какое-то скрытое магическое влияние на него, которое та, исходя из своей злой воли, на него имела.
- Его к ней тянет, я чувствую! – часто выкрикивала Лена, когда перебирала.
Лена, видимо, считала, что ее любовь, поддерживаемая космической энергией, легко поможет ей справиться с вполне понятными и традиционными в России слабостями мужа. Получалось, она очень легко относилась к вещам, разрушающим семью (а что, кроме водки разрушительней для нее?), и очень трепетно относилась к вещам, не имеющим ни малейшего значения и смысла, которые, как ей казалось, управляют их жизнью: приметы, наговоры и т.д. Я б не удивился, если узнал, что она прибегает к оберегам и амулетам.
Может, так происходило, потому что в концепцию их отношений образ семьи в ее традиционном смысле и не входил, а был один только ее сверкающий идеал?
 Кстати, идеал освобождает массу свободного времени: не нужно домашних хлопот, потому что для идеальной любви не имеет значения домашняя обстановка. Она может быть вся вверх дном, - для отношений, построенных в небе, это не имеет ни малейшего значения. В этом случае, пока муж лежит в эйфории, (что тоже не важно для отношений, ибо они прочны, как алмаз), а дочь у свекрови, можно сколько угодно пить кофе, смотреть телевизор, курить и до хрипоты болтать с подружками, жалуясь на жизнь. В этом случае, конечно, для супружеской жизни будет значительно важнее, посмотрел муж в зеркало перед выходом на улицу, или нет, чем то, что он пьет дома, - водку или лимонад.
Как я говорил, Ваня мог спокойно пить дома. Никогда не пилила по утрам, только спрашивала его, трясущегося с бодуна, не знобит ли его, не простудился ли, и всегда бежала по первому требованию за «лекарством». Видимо, она видела в Ванином пьянстве выход на некий надмирный уровень сознания, к которому относилась, в контексте «космического» характера их отношений, сочувственно. Сама она, по-моему, пребывала в нем постоянно и без допинга, ибо готова была обсуждать Веником его отношения с бывшей женой сутки напролет.
Помню, я удивился, как это Ване спокойно разрешают то, о чем я и помыслить не мог.
- Нужно бороться за свои права, - снисходительно пояснил Веник. – Нормальный бытовой алкоголизм.
Сначала он пил,  в виду необходимости, чтобы снять стресс, а потом уже в силу инерции, по привычке.  Все начиналось с пива «Портер», но через 4 года, когда врачи нашли у него язву желудка, он, не снижая темпов, перешел на водку. Жена этому не препятствовала.
III
 Главными врагами в глазах Лены была первая Ванина жена и его маленький сын Миша, чья прописка в ее квартире на долгие годы, в отсутствие прописки собственной, затмила ей белый свет. Она сумела убедить и Веника, раскрыть, так сказать, ему глаза, кто на самом деле его главные враги (о чем, живя с ними и называя их своей семьей, он и не подозревал). За ними шли все Ванины знакомые, не одобряющие его новую пассию. Но дело-то в том, что одобрять их союз только и мог такой человек, как они, с такими же перевернутыми с ног на голову взглядами на жизнь. Поэтому, кроме них самих, никто из прежнего окружения нового Ваниного выбора не одобрил, за исключением единственного друга, Ваниного одноклассника, который впоследствии сам развелся с женой и исчез из их поля зрения.
Папа Веника, живший с ним по соседству, повесил в их в квартире плакат с обнаженной красоткой из «Плейбоя», желая, видимо, этим жестом сказать, что жизнь у них теперь пойдет, как у героев фильма «Кабаре». У папы с Ваней были какие-то финансовые взаиморасчеты за квартиру, и те деньги, которые папа был склонен вначале простить сыну с рождением внука, после Вениковского демарша с новой сожительницей были взысканы по полному счету. Так что новое увлечение обошлось Венику не дешево.
 Но все нашему герою было нипочем в его желании зажить новой жизнью. Встреча с бывшей женой, когда та приехала в свой уже бывший дом за вещами, не смотря на явный мелодраматический характер, прошла без душераздирающих сцен. У Веника были гости, на столе стояли бутылки, играла музыка, и в шуме, который создавало множество людей, потонули те обидные слова, которые Веник вполне заслужил.
В общем, Лена, как лиса в сказке про зайца и лисичку, выгнала первую жену, чтобы с удобством самой  зажить на ее месте чудной жизнью, где не нужно ходить на работу, но лишь обустраивать для Вани жизнь наилучшим с ее точки зрения образом. Она вела себя, как захватчик в чужом доме, пользуясь чудаковатостью и полным безволием хозяина, никогда не став, при этом, в нем хозяйкой, ибо так и не смогла наладить семейного быта. Говорить об уюте в их доме могла только сама Лена или человек, живший до этого на улице. То, что она приобрела через 15 лет, в результате своей политики, и сам Веник, во всем попустительствовавший ей, вряд ли стоило тех жертв, которые они принесли на алтарь своей любви.
Странно, что Ваня не задумывался об одном несоответствии в Лениных словах: если первой жене он был нужен лишь ради квартиры, зачем она искала способ вернуть его себе уже после женитьбы на Лене? А именно этого она, по мнению Лены, жаждала. Значит, был нужен, как таковой? А если так, значит вся «ненастоящая» (со слов Лены) прошлая Ванина жизнь была настоящей, а теперешняя их жизнь – лишь призрак ее? Жизнь, когда квартира, с такими боями отвоеванная, лежит в разрухе, когда ребенок месяцами живет у бабушки, потому что это не для ребенка – папины запои вперемежку с драками и ломанием мебели, в придачу с выяснениями отношений в перерывах между ними. Парадоксально, но итог многолетнего развития отношений, начавшихся столь странным образом, с изгнания прежней семьи, был таков, что нормально говорить с женой Ваня мог только со стаканом в руке. Устоявшаяся формула: я пойду на уступки, выслушаю твои требования (чаще всего бредовые, вроде – посмотреть на себя в зеркало перед выходом на улицу), если ты пойдешь навстречу моим желаниям – дашь выпить. Ну а дальше по накатанной: организм реагирует соответственно – ведь это  же не газировка! Так стоило ли рушить старое, пусть и со своими недостатками, ради такого результата? Ради жизни, где нет места недостаткам друг друга, где все дни – либо полный восторг, либо – мордой в салат, а точнее, в четкой последовательности одно за другим. Идеального вообще ничего не существует. В концепции Лены, их с Ваней отношения были идеальны, в противоположность его отношениям с Таней. Идеал обернулся на поверку бардаком и разбитой вдребезги жизнью.
Сказано, что чужое добро не принесет блага укравшему его, вроде, и старая истина, а каждое время родит все новых охотников проверить ее на прочность.
* * *
Придя в гости, будучи вырваны из этой атмосферы выяснения отношений, которую они сами себе создали, будучи предоставлены друг другу, было видно, что каждый их них сам по себе является неплохим человеком со своими достоинствами. С его стороны – умом, с ее – прагматичностью и рациональным взглядом на вещи, интересующимися искусством и наделенными чувством юмора. Но предоставленные себе, без посторонних, они эти достоинства непостижимым образом взаимно уничтожали, сливая в котел взаимных оскорблений и обид, чтоб после ненадолго замереть в эйфории найденного на миг консенсуса, чтобы уже в следующую минуту, выйдя из этого состояния неустойчивого равновесия, вновь ухнуть в бездну военных действий. Может, в этом и был некий внутренний драйв, но он совершенно не давал им сосредоточиться на бытовых проблемах, без решения которых невозможна никакая нормальная жизнь семьи.
Может, Лена, начиная войну против прежней Вениковской жены, и не предполагала такого развития событий. Наверное, она мечтала благоденствовать, озаряя жизнь Веника ровным чистым светом, но, как сказано в Писании, посеявший ветер пожнет бурю. Когда волею судьбы через 4 года бурных объяснений, размолвок и примирений у них в семье появился третий – дочка Катя, в их отношениях возник некий раскол, ибо у Вани возник конкурент, вернее, конкурентка. Он  перестал быть абсолютен, и повторилась история с первой женой, когда Веник сломал детскую кровать, потому что жена в первый вечер после возвращения из роддома не приготовила ему вовремя ужин, и сын спал в ящике, - повторилась, конечно, не буквально. Вторая жена перестала удовлетворять все 100% его желаний, стало быть, сделалась более уязвимой, ибо иной пропорции, чем 100-процентная монополия друг на друга между ними до сих пор не существовало. Веник остался равнодушен ко второму ребенку так же, как и к первому, ибо для него существовал единственный ребенок – это он сам. Впрочем, он и был ребенком, остановившимся в своем душевном развитии, - капризным, требовательным, вздорным.   
Ваня выработал весьма своеобразный, одному ему присущий образ жизни. Исходя из этого, и отношения с дочкой у него выстраивались довольно необычные. Вот примерный распорядок его дня:
Вставал он рано, на заре - где-то в начале 5-го. После чего садился к компьютеру и просиживал за ним часа 3-4, роясь в интернете, и реанимируя по работе старые программы (коллеги называли его «похоронной командой»). За это время он выпивал бутылку водки и отправлялся спать. Проспав до полудня, он выпивал чашку кофе и отправлялся на работу. На работе он обедал пивом «Портер» и возвращался домой часам к 8-ти уже довольно утомленный, благодаря чему засыпал уже где придется - где его в данный момент сморила усталость. На следующий день все повторялось сначала, и традиция соблюдалась с неукоснительной точностью. Один раз только в заведенный порядок были внесены некоторые изменения. Дело в том, что дочь  всегда неодобрительно смотрела на дневное спанье папаши.
И вот однажды, выполнив программу минимум: т.е. выпив водки, папа вознамерился провести в жизнь 2-ю ее часть: всхрапнуть перед работой. Но не тут-то было. На пути к его планам оказалась дочка - Катенька. Она, вознамерившись, во что бы то ни стало, поиграть с папой, начала его щекотать и что-то лопотать на своем языке. Папа, будучи как раз абсолютно нерасположен к играм, закутался в одеяло с головой. Дочка, видя, что к папе не подобраться, с минуту стояла в раздумье, после чего отправилась к себе в комнату и принесла оттуда  самую  свою  большую  пластмассовую  машину длиной около полуметра.
 Постояла, подумала - а потом хрясь! - треснула этой самой машиной любимого папочку по башке – у того только искры из глаз посыпались. К счастью одеяло смягчило удар, но сон как рукой сняло, одновременно со сном слетел и хмель. Пришлось отправляться на работу не после обеда, как обычно, а с утра (не сидеть же в самом деле дома - с дочкой в рабочее время!), к вящему удивлению коллег.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
Ваня своей сговорчивостью, переимчивостью чужой точки зрения сам расставил себе западню: раз все было так, как говорит Лена, а он сам это безоговорочно признавал, ему нужно было отвечать на вопросы, ответа на которые не было, которые можно было решить, либо вдребезги напившись, либо бросившись под трамвай. Но человеческий мозг не может жить и функционировать в таком режиме, адекватно сложившейся обстановке. С задач творческих, которые он призван решать, он переключается на задачу сохраниться в таких обстоятельствах самому, и вся жизнь человека идет под откос. Такова судьба многих великих, карьера, творчество которых сошли на нет после того, как в их жизнь начали проникать диктат женских мнений, установок, которые они начали принимать без критической оценки, под воздействием любви, ибо, как известно любовь скрывает многие недостатки своего предмета. Идеальной любви, когда ее предмет всегда прав, не существует. В реальности она выливается в диктат женщины над мужчиной под лозунгом всеохватной любви и заботы о нем. Такова судьба Дж. Леннона и А. Тарковского, под влиянием жен растерявших весь прежний круг общения, сменивших жизненные ориентиры, в которых творчество отходило на второй план. Первый после развала Битлз не создал ничего достойного былой славы, второй после отъезда за границу начал работать, по выражению И. Бергмана, «под Тарковского», т.е. под самого себя. Такова и судьба Марка Твена, рукописи которого подвергались насильственному домашнему редактированию со стороны жены, и который вынужден был писать втайне от своего домашнего цензора.
Такова, в конце концов, и судьба последнего Российского самодержца, находившегося, как известно, под сильным влиянием мнений своей жены, что имело самые плачевные последствия для судеб Российской Империи.
Я привел только самые яркие примеры, но они имеют место и среди менее великих, не оставивших столь яркого следа в Мировой Истории, как вышеназванные. Таковых миллионы, и об одном из них этот рассказ