Две Евдокии

         

Летний зной струился из выжатых облаков и, спускаясь вниз по крутой горе, обволакивал непоколебимым спокойствием небольшой городок и окружившие его со всех сторон рвы и овраги.

В полдень из бывшего здания НКВД вышел упитанный человек в синем форменном галифе, в защитном кителе и, сверкая начищенными сапогами, направился к дому - обедать.
Изнемогая от жары, Петр Степанович перешёл площадь, оглядел пострадавшую во время войны центральную улицу, промокнул взопревшую лысину и подумал.

- Паршивый городишко под моё начало попал, отсталый. На каждом перекрёстке православные храмы стоят, и никакая война их не взяла. Вот, к примеру, памятник Ленину устанавливали, так намучились. Зовёт бронзовый Ильич людей за собой, путь к социализму указывает, а, как постамент ни поверни, палец вождя в церковную маковку тычет.

И действительно, бывший уездный центр славился до революции богатыми приходами. Двадцать пять церквей, два монастыря и собор с курантами украшали известный со времён Ивана Грозного город. Что ни перекрёсток, то колокольня, что ни колокольня, то колокол.

Часы на соборе отбили четверть. Бывший начальник партизанской разведки, политработник со стажем нехорошо вздрогнул, поправил на тучном животе ремень и принял решение:
- Взорву все церкви с колокольнями к чёртовой матери! Щебнем засыплю дороги, а то, что разобрать не получится, сгодится народному хозяйству под угольные и керосиновые лавки.
В эту минуту его жена, зеленоглазая Дуся, услышав пробившие куранты, поставила на стол кастрюлю наваристого борща. Вот-вот должен был появиться муж.

- Не опоздала! Во время сняла первое с плиты. Осталось нарезать каравай... Нет, пусть хозяин  нарежет хлеб сам.
Женщина представила, как Петр Степанович с удовольствием достаёт из-за голенища острый, как бритва, нож и распускает на скибки ноздреватую краюху. Она закинула на плечо полотенце с вышитыми собственными руками петухами и, в ожидании присела у окна.
- Семь лет под одной крышей, а мужа иначе, как Петром Степановичем не величала. А как же иначе? Власть! Не только меня, весь город держит в своих руках.

На противоположной стороне улицы распахнулись ставни большого дореволюционного дома, и из окна верхнего этажа выглянули близнецы Тамарка и Нинка.
- Идёт?
- Не видно!
- Гляди, Дуська на нас смотрит.
- Тсс... Прячься.
- Ай-да на улицу, в кустах подождём.
Ситцевая штора шевельнулась, и дети исчезли.
- Ну, погоди, Александра Ивановна, дойдёт черед и до Вашего благородного семейства!
Что ни говори, а соседка у Дуськи была с заковыркой. По справке числилась крестьянским сословием, а живности во дворе не было.
- Огород лебедой зарос, а она сидит себе у окна и романы почитывает. Сразу видно белую кость. И дочка её такая  же непутёвая. В глаза юлит: здравствуйте Евдокия Егоровна, а за глаза Дуськой-деревенщиной кличет. Не зря Петр Степанович приказал за ними приглядывать, да докладывать о чём говорят, про что шепчутся.

На противоположной стороне скрипнули несмазанные петли, и Нинка с Тамаркой выглянули из ворот. На улице по-прежнему не было ни души. Дети выбежали на перекрёсток.
- Дуська рассказывала, что кобура у него пустая, а пистолет в сейфе лежит. - Поделилась сомнениями шустрая Нинка.
- Тогда любой враг сможет его убить. - Высказала крамольную мысль Тамарка.
- Откуда у нас враги? - Разочарованно протянула Нинка.
Сестры собирались спрятаться под раскидистый куст. Очень уж хотелось им подсмотреть есть ли  пистолет в кожаной кобуре Петра Степановича.

- Ой, погляди, кто идёт! - Пискнула испуганная Тамарка.
В раскалённом мареве дня над крутым переулком парила фигура, слегка похожая на мираж. К мосту через овраг по узкой тропинке приближалась дама в перчатках, шляпе с перьями и с буклями на гордо поднятой голове. Шёлковый шлейф, невиданной формы ридикюль и зонтик от солнца дополняли её наряд.

Женщина подошла ближе, и дети поняли, что ей много лет. Коричневые пятна проступали сквозь пудру и мелкой гречкой покрывали лицо. Чёрная с мушками вуаль не могла скрыть дряблую кожу, но стянутая корсетом талия и величественная осанка свидетельствовали о том, что старуха до последнего вздоха готова была сражаться против большевиков.
- А ты говорила, что в нашем городе нет врагов. Спорим, на свежий огурец, что в сумочке у неё бомба или на худой случай пистолет.

Петр Степанович принимал из областного центра телефонограмму, поэтому запаздывал на обед. Он торопился и боялся, что не успеет за отведённое для отдыха время, приголубить Дуську после наваристого борща. Прислушиваясь к урчанию в желудке и другим позывам жадного до удовольствий тела, бывший начальник НКВД пересёк центральную площадь и приготовился свернуть в переулок, когда острый глаз приметил безногого инвалида Ваську. Калека сидел на тележке возле церковной ограды, выставив напоказ обмотанные тряпьём культи. Васька клянчил у прохожих милостыню и складывал в помятый котелок. С утра он успел крепко выпить и теперь похмелялся, не торопясь, закусывая ржавой килькой водку.
- Экий, Васька мерзавец! Вона, как культи свои вперёд  выставил! На бабскую жалость давит, каналья! И медальку зазря он на драную гимнастёрку нацепил. Нечего понапрасну смущать народ.

Пыхтя, как паровоз, сверкая по сторонам малиновыми кантами, Петр Степанович шагнул к нарушившему городские приличия попрошайке.
Но Васька был начеку. Засунув в карман недопитую бутылку, и, подхватив медные пятаки, нарушитель скорчил зверскую рожу и, отчаянно работая деревянными колодками, с гиканьем помчался по крутой улице.
- Попробуй-ка, догони!
От бессильной ярости Петра Степановича едва не хватил удар.
Но главные неприятности поджидали его в родном переулке.

Навстречу грозному начальнику, по тропинке, обходя глубокие лужи, шла дочь мелкопоместного дворянина, бывшая фрейлина вдовствующей императрицы, Евдокия Агафангеловна. Престарелая женщина вернулась в город своего детства, чтобы  в последние перед смертью дни насытить душу перезвоном церковных колоколов и упокоить отмершую плоть рядом с могилами предков.

Послевоенный город встретил незваную гостью пустыми окнами разрушенных зданий, да красными звездами братских могил. Но Евдокия не замечала перемен.
Её помутившийся рассудок легко повернул время на семьдесят лет назад.
Стояло прекрасное солнечное лето, и Дусе в нём было семнадцать лет. С утра примчалась подруга Маша и, всплескивая руками, сообщила, что из Петербурга приехал Серёжа, и вечером будет чай.

Евдокия нашла Машин дом. Вот он стоит на прежнем месте, только потемнели от времени стены, да сгнили деревянные кружева.
Семьдесят лет назад на веранде этого дома звучала музыка. Молодёжь читала стихи и пила чай с сахарной сдобой с цукатами. Дуся качалась на качелях. Её сердце замирало от полёта, а голова кружилась от Серёжиных слов. Были и тайные свидания, и поцелуи в тенистой беседке.

Париж, Петербург, муж - генерал. Всё это было потом, но самым сладким в Дусиной жизни осталось то жаркое лето.
Старуха подошла к детям и поинтересовалась, чьих они будут.
Об этом можно было не спрашивать. Лазоревыми глазами близняшки были похожи на Машу. На русых головках топорщились те же локоны с завитком.
- Сёрёжа пропал в гражданскую, а Маша родила дочь от чахоточного студента, а после его смерти вышла замуж за революционного босяка. - С трудом припоминала старуха.
- Маши нет, а жива ли Машина дочь?

Услышав, что бабушка здорова и готовит обед, дама передала для неё подарок.
Перепуганные сёстры помчались домой. Они догадывались, что будет с ними и их родителями, если Дуська или, Боже сохрани, сам Петр Степанович узнают про два золотых червонца с портретом последнего  царя.

- Бабушка, мы видели с женщину в длинном платье.
- Тсс... Не шумите... Это старая фрейлина приехала на родину умирать.
- Откуда ты её знаешь?
- Тише, тише... В молодости её знала моя мать.
- А как её зовут?
- Евдокия Агафангеловна.
- Какое странное отчество? Тоже Дуська, но почему-то Ангеловна. - Переглянулись сёстры.

Пётр Степанович и Евдокия Агафангеловна столкнулись на середине переулка.
Встретить тень из расстрельного прошлого в забытом Богом захолустном городке полковник не ожидал. Остолбенев от неожиданности, он стоял с выпученными глазами, перегородив плечистой фигурой проход.

Погруженная в воспоминания юности, Евдокия Агафангеловна не обратила внимания на тяжело дышавшего немолодого мужчину, колом застрявшего на её пути. Невесомая дама легко проскользнула мимо, прошуршав шлейфом, лишь зонтик легонько щёлкнул потного толстяка по животу.

На башне ударили куранты!
- Я же говорила, выстрелит, я же говорила! - Завизжала Тамарка, и дети бросились к окну.
- Пройти мимо городского головы, как мимо пустого места? - Такого поворота событий Петр Степанович не ожидал.
Пожелтевший от неуважения к "мундиру", он посторонился. В этот момент раздался удар колокола. Натянутые нервы мужчины не выдержали. Он оступился, и оба начищенных до блеска кожаных сапога по щиколотку оказались в жидкой грязи.

Взбешённый Пётр Степанович хлопнул входной дверью так, что с яблони слетела соседская кошка. Он влетел в дом, бросил фуражку на сундук и, не ополоснув рук, сел за стол.
Смекнув, что грозы не миновать, Дуська открыла заветный шкаф. На столе появилась настойка и гранёный стакан. Хозяин машинально проглотил спасительное лекарство и взялся за ложку, чтобы начать кушать борщ. Но дома творилось сущее безобразие: хлеба не было, а первое успело остыть. Петр Степанович отодвинул тарелку, положил ложку на стол и от всего сердца приложил к Дуське кулак.

Дуська завыла, а Пётр Степанович опрокинул стопку во второй раз и только, когда тепло растеклось по жилам, немного смягчился. Красивая всё же у него баба, мягкая и покорная, а если постарается, то и вкусно готовит.

На другой день соскочила Дуська с перины ни свет, ни заря, принялась шурудить, тесто месить. Накушался Петр Степанович вареников со сметаной, скрипнул начищенными сапогами и довольный ушёл на работу.
Скинула Дуська, пропахшую
 мужним потом, рубаху, зашла в горницу и оглядела себя в зеркале. Смотрит из рамы Василиса-Краса до полу коса, под косой месяц, на скуле фонарь. Вой, не вой не придёт добрый молодец, не вызволит красоту из плена.
Раскрутила Дуська корону, что вокруг темени была уложена, принялась волосы чесать, да о своём, о женском думать.

Сытно жила Дуська за мужем, богато. На пуховой перине подушки до потолка. На стене ковёр, а на нём винтовка с узором, да армейский бинокль. Красивую надпись на оружии мастер сделал, для своего сына старался, а по-русски не прочтёшь, да и читать, слава Богу, некому. Страшный ковёр висит на стене, порохом прожжён, молодой кровью полит. Скалит с него зубы огненный тигр. Вместо Петра Степановича за Дуськой приглядывает, каждый её вздох подсчитывает.

Затаилась Дуська в золотой клетке, на волю не рыпается. Да куда бежать сироте? Вокруг враги, а где не враги, там недоброжелатели.
Вот, к примеру, соседка напротив. - Уж, как Дуська Александру Ивановну ни привечала, и рецепт борща с фасолью давала, и Тамарку с Нинкой вареньем кормила, а всё одно - поздоровается сквозь зубы и мимо - шмыг.

И Петр Степанович их семейство вниманием не обделил, ссыльную врачиху из Ленинграда на квартиру поставил. Другая бы, не дворянка, в ноги поклонилась, спасибо сказала. Значит, признала липовую справку Советская власть. Старые грехи молодой зять медалью прикрыл. Так нет. Ни о погоде поговорить, ни чаю попить, ещё крепче ставни запирают, занавесками отгораживаются. А профессорша, им под стать. Муж в лагерях, дети неизвестно где. Нет, чтобы свои услуги Петру Степановичу предложить, да за чадушек попросить. Муж в летах. На такой работе здоровье быстро изнашивается. Да, и молодухе врач, ой, как нужен!

Мало Дуська на свете жила, а хвори нажить успела. Сначала отец дочь лупил, косу на локоть наматывал, полицай для острастки сапог к пояснице прикладывал, а пришли в деревню освободители в промёрзший сарай до выяснения обстоятельств бросили.

Хорошо живётся Дуське с Петром Степановичем. В кладовой у них запасов не считано. А кого кормить, кого баловать. Нет у Дуськи малого деточки. Обхватила бесплодную утробу молодая баба и завыла по-звериному, тихонько, без слёз завыла, чтобы не услышали соседи, да плохого не подумали.

Поблёскивая наградными колодками, вышел Петр Степанович из дома раньше обычного, да на пороге споткнулся. Озарило восходящее солнце макушку холма, засверкали купола церквей, словно сусальным золотом покрытые. Заколоченными стоят мёртвые звонницы, а плывёт над городом благовест, не кончается. Это в последней разрешённой властью церквушке, били малые колокола, собирали верующих к заутрене.

Впереди Петра Степановича, тщательно обходя грязь, гордо несла на проповедь непокорную голову бывшая фрейлина вдовствующей императрицы Евдокия Агафангеловна.
Глянул Петр Степанович на подтянутый силуэт старой женщины, перевёл взгляд на разбитые колеи улицы и решил заняться мостовыми, не откладывая.

Пулей полетел бывший начальник НКВД на работу, бронебойным снарядом пронёсся по площади, лишь в подвальной прохладе учреждения успокоился, уселся за дубовый стол и позвонил куда следует.

Через два дня приехали из области сапёры. Со снарядами проблем тоже не было. Были споры среди чиновников: Спас или Николу сносить в первую очередь. Каждый хотел отличиться и тянул в свою сторону.  Прозаседав ещё день, единогласно решили взрывать Троицу, ту самую, на которую Ильич пальцем указывал. Справедливо, по партийному принципу выбрали.
Времечко для взрыва назначили ближе к вечеру, чтобы вернулись горожане с работы, поели варёной картошки, закусили селёдкой и сели пить чай.

И бабахнули!

Погода в тот день стояла летняя, безветренная, полный штиль. Пыль от взрыва столбом поднялась, собралась над городом в облако, да там и осталась, не желая подчиняться законам физики. Подождали, посовещались, начальники, вытерли с лица грязь и разошлись по домам: есть картошку с селёдкой и пить чай.
А Пётр Степанович к ужину не пришёл.

Просидела, прождала Дуська ночь у окна, а на утро люди из домов высыпали, шеи на повисшую над городом беду скособочили. Выскочили на улицу Тамарка с Нинкой, а следом их мать, да Александра Ивановна, а зять на работу ушёл ещё затемно.

- Что случилось? Почему пыль после взрыва не расходится? - Беспокоятся люди.
- Не к добру это! Как бы войны не было... - Между собой переговариваются.
Дуська в общую кашу затесалась, побежала вместе с народом к центру города.
- Глянь-ка, Нинка, а Ленин-то на пустое место показывает! - Не по чину вылезла Тамарка со своими суждениями.

Присмотрелась Нинка сквозь серый туман, глазёнки протёрла и ехидно так спрашивает:
- Мама, бабушка, а где же вторая половина площади? Чья корова её языком слизала?
Смотрит Дуська, а от бронзового постамента вместо колокольни и бывшего здания НКВД, провал чернеется, трещиной по земле расходится.

Хотели чиновники разобраться, к краю пропасти подошли, а земля из-под ног осыпалась. Едва сами вниз не угораздили.
Кое-что всё же сквозь мглу увидели:
- Вроде, как труба дымохода виднеется, а на ней фуражка с красным околышем?
- А правее, правее, не православный ли крест из грязи торчит?
А через час и этого не осталось, только пузыри из глины, как из болота, буль-буль...
Побежали чиновники на почту, телеграфировали в область. А в ответ пришло указание:
- Жителям жить мирно, чиновникам вести себя смирно!

Умные головы сообразили, значит, наступило безвременье. Стали спокойно жить, чай с ситником пить и ждать указаний из вышестоящей инстанции.

Долго ли коротко ли, но ветер пригнал грозовую тучу, и ливень смыл надоевшую пыль. В тот же день послышался странный звук, и на площадь въехал автомобиль. Из него вышел упитанный человек с портфелем и назвался Петром Семёновичем. Чиновники недоумевали:
Что за неказистая власть пошла? В шляпе, в парусиновом костюме, без форменной фуражки, без кителя, без пистолета и галифе?

Но, когда пришли свежие газеты, то поверили. Мода, оказывается, в столице на казённую одежду переменилась.
За взорванную церковь Пётр Семёнович объявил чиновникам благодарность и выписал премию - по полкило красной икры.
- В правильном направлении идёте, товарищи! Будем и дальше бороться с последствиями культа личности в каждом районе и на каждой улице.
Про бывшего начальника НКВД он не спрашивал, будто его никогда и не было, а скоро и Дуську из казённой квартиры выставил.
- Попанствовала, барышня, и хватит. Теперь здесь моя Лизавета будет жить!

Пришлось Дуське проситься на постой к соседям, благо освободилась у них комната, потому что ссыльную профессоршу реабилитировали. Повесила Дуська на стену зеркало, постелила на доски перину, поставила в угол сундук и стала жить. Винтовку с биноклем новая власть конфисковала, а постылый ковёр Дуська разворачивать не стала. Лежит она на мягких подушках, в потолок смотрит, сучки на дубовых досках разглядывает. Что дальше делать не знает.

Слышит, за стеной хозяева самовар ставят, значит, гостей к чаю ждут. Сообразила Дуська, что надо подластиться, вынула из сундука банку со старыми запасами и с поклоном к Александре Ивановне:
- Возьмите от чистого сердца вареньице. Пусть детки на досуге порадуются.
Хозяйке сироту жаль, место за столом не просидит, за беседой в себя придёт, а там и с пропавшим Петром Степановичем разберутся. Может, признают Дуську вдовой, да пенсию по потере кормильца выпишут.

Тут и подруги Александры Ивановны подошли, все, как одна - дворянское отродье недобитое. А среди гостей, как кость поперёк горла, старая фрейлина - Евдокия Агафангеловна. Женщины чай пьют, хлеб вареньем намазывают, да молодость вспоминают. Тут Евдокия Агафангеловна и говорит:
- Весточку из Козельска странница принесла. Вернулся из заключения святой старец - отец Рафаил. Слаб и болен он, а душа благодатью наполнена. Съезжаются к нему со всех концов страждущие духа святого.

- Слышали, слышали, места там красоты не описанной. Но обезлюдела Оптина пустынь, закрыт Шамординский монастырь, что на берегу Жиздры реки. - Согласились барышни.
- Собрались в круг отца Рафаила бывшие инокини Шамординской обители - целебный источник со святой водой берегут. Кто освящённой водой три раза обмоется, женскими болезнями страдать не будет. Собралась я на рассвете в Козельск пойти, старцу святому перед смертью исповедоваться.

- Путь, Вам предстоит, тётушка, дальний. До Белёва вёрст сорок, да от Белёва семьдесят.
- Ничего, Сашенька, выдюжу. Где шажком, где катком, мне теперь спешить некуда. Так что не вспоминайте меня худым словом, люди добрые, православные.

Дуська фрейлину слушает и на ус наматывает. Приспичило ей тоже в Козельск пойти, Оптину пустынь посмотреть, в Шамординском источнике окунуться. Нинка с Тамаркой в это время за изразцовой печью прятались, разговоры взрослых подслушивали.

Встали они утром ранёхонько и спрятались под заветный куст. Сидят и по сторонам головами крутят, ждут, что дальше будет. Видят, показалась Евдокия Агафангеловна. Из вещей только перчатки и зонтик собой взяла. Смотрят дети, а из  дома Дуська, с перинами и подушками выплывает. А о том, глупая, не догадывается, что с таким грузом не догнать ей старую женщину. Поднялась Дуська на гору, запыхалась, а Ангеловны уже и след простыл. Чуть мелькает вдали нереальный силуэт из далёкого прошлого.

- Брось, Дуська всё, что тянет тебя к земле, забудь страх, ибо сказано:
 «Отдай плоть и кровь и прими дух!», и тогда приведёт тебя вера с надеждой в края, где царит любовь!