Житие 3 в стреляющей глуши - страшное нечто... 16

…Косницин сидел тихо среди лопухов, когда в деревне ещё пуще закипела стрельба. В хату с улицы, возбуждённо крича, забежала старшенькая Настюха. Следом за ней устремился Алёшка. Наперебой крича, они звали мать, что бы подтвердить все его догадки. Вдоль улицы – стреляют… Кто и по кому, им было невдомёк и ни к чему. Главное, что стреляют – стёкла из окон так и сыплются…

Настюха, соплюха пятнадцати лет, орала громче всех: «Бабку Матвеевну совсем убили, мама! Лежит посреди улицы, сердешная, и не стонет! А платок её белый – совсем красный…  И кровь из неё льётся…» Вот дура – и чему тут убиваться? Матвеевна сука известная – на него, отца родного, свой единственный кривой зуб точила. Известное дело отчего – по злобе своей природной. От того, что б за дочкой евойной, Алёнкой, он не бегал, кобель драный… Так что получила, падлюка старая, сполна. Бог наказал чрез немцев-то или чрез партизан… Всё ведь едино – пуля так просто людей не выбирает. По промыслу всё идёт. А промысел известно чей – Божий он.

Из хаты стремглав, на подгибающихся ногах, выскочил кум в красноармейской пилотке и в кургузом пиджачке без повязки. Она торчала у него из кармана. Но известное дело – с винтовкой в руке. Хоть и без затвора, но – оружием кум дорожил… Куды, гавна кусок, ты бежишь? Жизнь тебе настохренела?! Вот, Боженька, подарил же родню… Когда самое время – заховаться куда-нибудь в стог или пересидеть в погребе, прёт на рожон. Пить да жрать – мастак, залюбуешься! Исключительно за его счёт. А вот сам – когда бы пригласил на бутылочку вишнёвки аль яблоневки?! За-а-араза, а не кум… Да пропади ты пропадом…

В уме Косницин подсчитал (даром что ли при Советах выбился в счетоводы) всю имеющуюся наличность в доме Свиридовых, о которой по секрету доложила личная разведка – сестра жены. Выходило немало – рубликов пятьсот советскими плюс пятьдесят оккупационных марок, что не особенно ценились и шли по курсу одна к трёхстам «синеньким», советским сотенным. Кроме того, у кума был где-то заклад с золотыми червонцами, николаевскими и советскими.  Ещё со времён НЭПа. В своё время ещё молодыми, после Гражданской и военного коммунизма, когда Советы дали слабину и позволили жить богато, они развернули сельскую кооперацию. Открыли в районе кооператив с громким названием «Контора Заготскот. Товарищество на паях Косницин и С.». Учредителем был Косницин, а соучредителем – Свиридов. Будущий кум долго дулся и обижался: почему он просто «с»…  «…Как сукой меня обозвал, прости Господи! – как-то по пьянке взорвался он и пошёл с ним на грудки. – Скоро сукой будут называть по твоей милости! Девки уже лыбятся, детишки-то смеются, старики пальцем тычут…» Согласиться пришлось, хотя лбами они тогда друг с другом побились да рубахи друг-другу порвали. А всё дело было в том, что уставной капитал был его, Косницина, и лишь на треть состоял из денег Свиридова.

Свиридова в Гражданскую сначала мобилизовали в Красную армию, откуда он подался к «зелёным» - воевать за счастье мужицкое без городов и власти. Но оттуда, прибарахлившись, снова подался к красным. Хуже с анкетой состояло у Косницина. В 1918-м его мобилизовали белые, которые Платону Трофимовичу быстро надоели своими старорежимными замашками с мордобоем и поркой шомполами. После карательной экспедиции, в которой пришлось перепороть целую деревню, где расстреляли всех «краснюков» и пожгли их дома, он подался к красным. Так и провоевал до самого Перекопа. А в 22-м вручили ему и многим другим предписание о демобилизации. И пришлось уматывать из Крыма восвояси за свой счёт, потому как никаких денежных и кормовых, не говоря про обмундировочные не полагалось. Едва не отдав душу Богу на всяких «подножных», он вскоре прибился к банде лихих мужичков, что промышляли с обрезами и одним «максимом» на тачанке по железным и сельским дорогам, прихватывая всё ценное. Греха  что таить – совестно было… Но занимался этим постыдным ремеслом он целый год, пока за них всерьёз на взялись транспортное ОГПУ и ЧОН. Последний действовал совсем по-звериному, расстреливая по ночам всех подозреваемых в бандитизме и пособничестве, нередко прихватывал  их имущество. В одну из таких тёмных ночей, когда за горизонтом трещали выстрелы, сбежал Косницин из банды, прихватив узелок с бриллиантами, золотишком и серебром – этого ему вполне хватило…
 
«…Эх, времечко, - думал он, сидя в подсолнухе и жуя спелые терпкие семена,  - пролетело-то оно, прошло, а в память запало! Вот только об одном жалею, что есть мочи: оженили меня на Дарье, а не на Глаше. Уж такая Глаша, девка исправная была, и лицом пригожа и кожею чиста… А глаза такие синие, точно ручей течёт. Из-под пушистых своих ресниц как зыркнет бывало – точно огонь по коже пробежит или мороз жжёт…»

В конце –концов сидеть ему в укрытии надоело – он решил выглянуть. Но тут же зарылся в подсолнух глубже. На крыльцо, дура-дурой, вышла жена. Не найдя к чему прицепиться, принялась ходить по двору, приглядываться к курам и искать мусор. Кобель Гришка было зазвенел цепью и завилял ей навстречу хвостом, но тут же спрятался в будку. «Иди отсель!» - только рявкнула эта стерва. И тут же добавило обидное: - А глаз какой нехороший – точно у моего муженька…»

-Эй, пьянь подзаборная! – наконец раскрыла она пасть. – Где ты заховался, голос подай?! А, молчишь окаянный… Ну, молчи, молчи. Как жрать захочешь, обязательно выползешь. Куды ты денешься – изверг рода человеческого… Хуже Гитлера с Геббельсом, прости Господи…

У Косницина во рту слиплось и волосы вокруг лысины ощетинились, будто шерсть на Гришке. Вот дура-то, дура и есть! А если кто прислушивается…