Диалектика философского акта - 2

I. ЧИСТЫЙ ПСИХОЛОГИЗМ


§ 1. Аристотель говорил, что причиной философии является удивление.

«Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причём вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звёзд, а также о происхождении Вселенной.» (1, с. 69)

Ницше утверждал, что первопричиной философии служит физиологическое отклонение или болезнь.

«Не появляется ли, быть может, мудрость на земле, как ворон, которого вдохновляет малейший запах падали?..» (22, 2, с. 563)

Фрейд подразумевал, что в основе философствования (равно как и всех иных проявлений «человека общественного») лежит универсальный механизм сублимации libido: с одной стороны, философия компенсирует внутреннюю неустроенность человека, с другой – превращает его libido, невостребованное и ущемлённое, в нечто значительное для общества.

Все эти (и многочисленные им подобные) объяснения в совокупности можно назвать психологическим истолкованием философии. Оправданность такого подхода, как кажется, ясна сама собой. Философия не создаётся, подобно математике или физике, согласованным трудом многих. Она  в с я к и й  р а з  з а н о в о  есть творчество конкретного и ничем не связанного человека. А значит, она волей-неволей должна соответствовать тому, что  е с т ь  человек «как таковой». А человек, как нечто непосредственное, есть ближайшим образом его наличный, так сказать «предлежащий» психологизм. Было бы, воистину, удивительно, если бы философия, дело ответственности и жизни «этого» человека, проскакивала мимо его собственной психологической конституции, не будучи каким-либо образом в неё  в с т р о е н н о й.  Поэтому нельзя не согласиться с тем, что философия, во всяком случае бессознательно, опосредуется такого рода психологизмом, и, более того, адекватным образом  в ы р а ж а е т  исходную психическую конституцию человека, манифестирует и репрезентует её в несколько своеобразном, подчас до крайности зашифрованном и запутанном виде.

§ 2. Но здесь мы должны сказать уже нечто конкретное. Сказать, к примеру: философия, как и художественное творчество, как и религия есть механизм сублимации libido, т.е. продукт превращения психической энергии, – было бы явно недостаточно. Недостаточность скрыта в сказанном «как и»: философия,  к а к  и  художественное творчество,  к а к  и  мораль,  к а к  и  государство... Но позвольте! Если всё это – лишь различные механизмы  о д н о г о  и  т о г о  ж е  человеческого, слишком человеческого modus vivendi, то мы ни на шаг не сдвинулись с места в попытке понять,  ч т о  есть собственно философия, а точнее – философский акт. Все слишком широкие психологические объяснения страдают одним общим непоправимым недостатком: они смазывают  р а з л и ч и я  в объясняемом. Так, говоря об «удивлении» или о стремлении к истине, любви к знанию и т.п. нельзя объяснить, в чём же состоит  р а з н и ц а  между философией и наукой, а также религией.

§ 3. Не следует заблуждаться и относительно другой группы «причин» философствования, на которую, быть может, чаще других обращали внимание сами философы. Это –  ч у в с т в а  человека; это болезнь, несчастная любовь, психическая неустойчивость, страх смерти... На заре философского мира Платон провозгласил:

«Те, кто подлинно предан философии, заняты, по сути вещей, только одним – умиранием и смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если это всё же так, было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться к одной цели, а потом, когда она оказывается рядом, негодовать на то, в чём так долго и с таким рвением упражнялся!» (23, 2, с. 21)

Кроме того, почти за каждой философией обнаруживается некий психический или физиологический дефект философа,  и з н а ч а л ь н о  поставивший его в особое положение по отношению к другим людям. Ницше, как известно, нимало не обинуясь называл философию «превратным пониманием тела»:

«Каждая философия, ставящая мир выше войны, каждая этика с отрицательным содержанием понятия счастья, каждая метафизика и физика, признающие некий финал, некое конечное состояние, каждое преобладающее эстетическое или религиозное взыскание постороннего, потустороннего, внележащего, вышестоящего – всё это позволяет спросить, не болезнь ли была  т е м,  что инспирировало философа. Бессознательное облечение физиологических потребностей в мантию объективного, идеального, чисто духовного ужасает своими далеко идущими тенденциями, – и довольно часто я спрашиваю себя, не была ли до сих пор философия, по большому счёту, лишь толкованием тела и  п р е в р а т н ы м  п о н и м а н и е м  т е л а.»  (22, 1, с. 494)

И чуть далее:

«Философ, прошедший и всё ещё проходящий сквозь множество здоровий, прошёл сквозь столько же философий: он и не  м о ж е т  поступать иначе, как всякий раз перелагая своё состояние в духовнейшую форму и даль, – это искусство трансфигурации и  е с т ь  собственно философия. Мы, философы, не вольны проводить черту между душой и телом, как это делает народ, ещё менее вольны мы проводить черту между душой и духом. Мы не какие-нибудь мыслящие лягушки, не объективирующие и регистрирующие аппараты с холодно установленными потрохами, – мы должны непрестанно рожать наши мысли из нашей боли и по-матерински придавать им всё, что в нас есть: кровь, сердце, огонь, весёлость, страсть, муку, совесть, судьбу, рок.» (22, 1, с. 495)

Так что «болезнь»  в  с а м о м  ш и р о к о м  с м ы с л е  просто необходимо признать весомейшим фактором, подгоняющим человека философствовать и в философствовании восстанавливать своё достоинство, поверженное судьбой (а подчас даже спасаться от своей судьбы); но  с у щ е с т в а  д е л а  такое объяснение вновь не достигает. Ибо остаётся прежде всего неясным, в силу каких причин философии привержены также абсолютно цельные натуры, люди с абсолютно устойчивой, здоровой психикой, душой и телом (например Аристотель, Гегель, или, скажем, А. Ф. Лосев). Остаётся неясным также (и это гораздо важнее), каков  п у т ь,  каков  м е х а н и з м  философского преодоления человеком своего несчастья.  С в я з ь  философии с несчастьем может быть сколь угодно «очевидной». Вспомним хотя бы о С. Кьеркегоре. Но эта связь сама по себе, опять же, ещё ничего нам не скажет о  с п е ц и ф и к е  ф и л о с о ф и и  как таковой. Ведь, продолжая рассматривать затронутый случай,  с а м о  п о  с е б е  страдание Кьеркегора не определяет ещё именно  ф и л о с о ф с к и й  путь среди иных путей, на которых одарённый человек может с ним вообще «что-то делать». В очень похожем положении находился и Франц Шуберт. Но «Зимний путь» – это, что ни говори, не «Страх и трепет». Указывая лишь на страдание, мы не обнаружим  р а з н и ц ы  между этими двумя произведениями. Мы должны говорить о чём-то ином,  ч т о  прорастает на весьма многосоставной почве, включающей в себя также  и  страдание, и неотвратимость смерти, – и  ч т о  делает философию философией.

§ 4. Суммируя всё вышеизложенное, напомню о двух видах  п р и ч и н  чего-либо. Скажем, к «причине» цветка можно равным образом отнести, с одной стороны, семя, из которого он вырос, а с другой – почву, солнце, дождь, садовника и т.п. Очевидно, что только первую причину и можно здесь обозначить как существенную или субстанциальную, а все остальные (что никак не умаляет их собственной необходимости) остаются лишь «привходящими». Если мы сущностно заняты  э т и м  цветком, мы обязаны прежде всего взирать на его первую причину, на семя, а не на все прочие, равным образом относящиеся и к  д р у г и м  цветам – и не только к цветам... Наш же цветок в данном случае называется философским актом.

§ 5. На первый взгляд, чистый психологизм тем самым исчерпан. Пока что вроде бы напрашивается заключение: психологизм не способен дать дефиницию философии в  е ё  с о б с т в е н н о м.  Это – лишь её «почва». Следовательно, его объяснения не деле неистинны. Следовательно, философский акт «в себе и для себя» снимает всякий «этот» психологизм. Однако подобный перескок на следующую ступень был бы слишком уж скор. Ведь с точки зрения чистого психологизма дефиниция философии, причём достаточно строгая дефиниция в её «собственном», остаётся возможной.

§ 6. Прежде всего, необходимо зафиксировать особо следующее обстоятельство. Психологический подход к чему бы то ни было в его наивысшем смысловым развитии есть  д и н а м и ч е с к и й  и  э н е р г е т и ч е с к и й  подход. Первое, что он выявляет, есть обусловленность изучаемого им феномена с точки зрения обеспеченности его психической энергией и самого  м е х а н и з м а  такого обеспечения.

§ 7. У лучшего психолога среди философов, Фридриха Ницше, есть ряд мыслей, которые почти сразу дадут нам в руки искомый ответ на поставленный вопрос о психологическом определении философии. Вот эти рассуждения:

«В ту пору (пору античности, – И.Б.) познание ещё сияло ярче, чем теперь; оно было ещё молодо и ничего не знало о трудностях и опасностях своих путей; оно могло тогда ещё надеяться одним прыжком достигнуть средоточия всего бытия и исходя из него разрешить загадку мира. Эти философы (досократики, – И.Б.) имели осязательно-крепкую веру в себя и свою «истину» и низвергали ею всех своих соседей и предшественников; каждый из них был воинствующим и насильничающим  т и р а н о м.  Быть может, счастье от веры в обладание истиной никогда не было большим на земле, но никогда также не были большими жестокость, высокомерие, тираническое и злое настроение, питаемые такой верой.» (22, 1, с. 378)

Далее, согласно другой заметке Ницше, относящейся к 1885 г. и озаглавленной «резюме»,

«з а п е ч а т л е т ь  на становлении характер бытия – вот  в ы с о ч а й ш а я  в о л я  к  в л а с т и»  (цит. по: 29, с. 37).

Чтобы уяснить сказанное в последнем случае, необходимо вспомнить, что Ницше подразумевал под «становлением» и что – под «бытием». «Становление» для Ницше – то, что поистине  е с т ь  реальность реального. Становление есть сама жизнь, не признающая никакой «остановки». А «остановкой» этой и является как раз «бытие». От Парменида и Платона всякая метафизика «останавливала» становление в бытие; Ницше объяснял это  п о т р е б н о с т ь ю  определённого рода жизни. Бытие есть истина метафизики, из тех, что являются «родом заблуждения», необходимого для поддержания становящейся жизни. Но тем самым, согласно Ницше, «высочайшей волей к власти» является запечатление на становлении бытия, т.е. то, что  о п р е д е л я е т  философа как философа в его существе.

§ 8. Остающееся необходимым пояснение будет звучать так. С точки зрения психологической конституции человека  м ы с л ь  не есть нечто пустое и  л и ш ь  формальное – как это почти всегда кажется обыденному сознанию. Мысль порождается психикой в глубочайших недрах бессознательного. Поэтому – в чисто психическом смысле – ошибочно отождествлять мысль со смысловой конструкцией из тех слов, которыми она затем будет выражена.  М ы с л ь  и з н а ч а л ь н о  в о о б щ е  н е  е с т ь  «с м ы с л»,  н о  е с т ь  в п о л н е  о п р е д е л ё н н ы й  э н е р г е т и ч е с к и й  и м п у л ь с.  Это, в общем, то же самое достаточно тривиальное определение, которое применимо и к иным сферам высшего проявлении человека в его «человеческом». Интерес представляет лишь  с п е ц и ф и к а  данного импульса.

§ 9. Специфика же эта состоит в том, что мысль по самой своей природе есть некое  о в л а д е н и е.  Когда человек высказывает какую-то оправданную мысль о чём-либо, это «что-либо»  б л а г о д а р я  с а м о м у  а к т у  м ы с л и  некоторым образом делается  с о б с т в е н н о с т ь ю  высказавшего мысль человека,  п о с т у п а е т  в  е г о  р а с п о р я ж е н и е.  Мысль здесь психически активна. Мысль есть  с у ж д е н и е.  У м е я  высказать мысль, человек демонстрирует своё право  с у д и т ь  и, следовательно, своё «право сильного» в отношении осмысляемого. Человек запечатлевает для самого себя это право  с в о е й  мыслью,  с в о и м  суждением на осмысляемом.

§ 10. С психологической точки зрения здесь, кажется, всё ясно: та сфера человеческой психики, которую З. Фрейд называл Es, не знает регулирующего нашу сознательную деятельность «закона реальности». Реальностью тут выступает  л ю б о е  представление –  п о с к о л ь к у  (и  н а с к о л ь к о!)  оно является энергетическим импульсом. Мысль же или суждение есть такое образование, порождаемое в недрах Es, которое способно  о д н и м  т о л ь к о  с в о и м  п о я в л е н и е м  кое-что менять и в самой порождающей его психике, способно давать мощную энергетическую «отдачу назад». И вся специфика мысли, точнее того рода энергетических импульсов, которые  з а т е м  пресуществляются в «мысли», состоит в подобном  и з м е н е н и и,  когда психическое Es (или некая его дифференцированная часть) «убеждается» в своём могуществе и способности к повелеванию.

§ 11. Уже сам язык недвусмысленно указывает на это. «Суждение» – значит  с у д,  а что ж это за суд, если он не властен вынести  п р и г о в о р?  Естественный язык тем самым лишь констатирует наличное положение вещей.



§ 13. Итак, выясняется, что суждение в данном контексте представляет собой превращенную форму того качества человеческой психики, исток которого Ницше положил в основу своей эксплицитной онтики как das Wille zur Macht. Философия тем самым чётко отграничивается от искусства, которое вообще не связано с волей к власти, а также от религии, которая если и связана с последней, то лишь вторично, непосредственным образом на иных, «общих» для множества людей началах, и которая есть  в  д а н н о м  с л у ч а е  скорее воля к психологическому повиновению.

§ 14. Далее, если сопоставить философию с поприщем общественной деятельности, где воля к могуществу получает наиболее «реальное» выражение, то философия даёт совершенно иной  р о д  п р о я в л е н и я  этой же самой воли. Прежде всего, философский акт реализует иную, так сказать интравертивную возможность проявления воли к власти, которая никак не находит отражения в целиком экстравертивной сфере общественной жизни. Та воля к власти, которая реализует себя «вовне», по необходимости весьма груба и в силу этого очень ограниченна.  «Р е а л ь н о»  человек способен властвовать на арене истории лишь частичным образом: его ограничивает число квадратных километров территории, число людей и число лет и месяцев,  н а д  которыми, собственно, и простёрта его власть. По выходе за пределы любой из обозначенных границ эта власть  и с ч е з а е т.  Если человек обладает соответствующей психической организацией, он вполне способен удовлетвориться подобной властью, не обращая внимания на эту её ограниченность. С таким типом личности, как правило, сопрягается также повышенная мощь этой воли. – Философ устроен иначе. И вот в объяснение его «инаковости» можно предложить сразу две точки зрения, по видимости исключающие друг друга, на деле же говорящие различным образом об одном. Во-первых, психология заявит, что философская деятельность принципиально ущербна, являясь  л и ш ь  паллиативом несостоявшегося подлинного, реального властвования над себе подобными, которого одного всем сердцем жаждет философ. Эта, как выразился бы Фрейд, «регрессия» связана с некоей психологической задержкой, не позволяющей воле к власти стать тем, что она есть, завоевав для себя мир реальности. Тогда философия оказывается уподобленной (mutatis mutandis) фантазиям при онанизме. – Но тут же второе объяснение спасает ценность философии следующим образом: психическая конституция философа объявляется  с л и ш к о м  утончённой (и  п о т о м у  не обладающей былой мощью), чтобы удовлетвориться «реальным» – таким пустым и ограниченным! – образом властвования. Ницше выразил это следующим образом:

«Кто стремится к величию, у того есть основания увенчивать свой путь и довольствоваться количеством.  Л ю д и  к а ч е с т в а  с т р е м я т с я  к  м а л о м у.» (22, 1, с. 726)

Философ ведь устремлён к максимуму власти, к самой «идее» власти. Но чтобы властвовать  в с е ц е л о,  ему,  ч е л о в е к у  к а ч е с т в а,  приходится отказаться от арены «реальности», которая по самой своей природе несоразмерна характеру наличной мощи  э т о г о  человека (в конце концов, не виноват же философ в том, что он лишь человек! NB: в каждом философе point – нечто нечеловеческое). И  л и ш ь  поэтому арена действия переносится вовнутрь психики. Воля к власти поневоле преобразуется в волю к  с у ж д е н и ю.  – Заметим себе, что обе позиции психологической оценки философствования различны лишь по форме, в которую они организуют свой материал, но не по самому этому материалу. Первая позиция, отправляясь от «реальности», дискредитирует «представление»; вторая, наоборот, отталкиваясь от «представления», дискредитирует «реальность». Само же различение «реальности» и «представления» в рамках психологии не  м о ж е т  обсуждаться. Это ведь её собственные «правила игры», изменив которые мы потеряем смысл самой игры (или же получим новую). Поэтому как только психологический момент философского акта окажется снятым, вместе с ним потеряют почву и оба вышеизложенных толкования философии. Но пока что мы продолжаем двигаться внутри круга психологических определений.

§ 15. Перенеся арену действия воли к власти «вовнутрь», человек получает единственную в своём роде возможность проявить собственную власть в отношении, по существу,  в с е г о  м и р о в о г о  п р о я в л е н и я  и  в с е х  е г о  в р е м ё н.  Тут он говорит вместе с Декартом:

«Отрешитесь на некоторое время от этого мира, чтобы взглянуть на новый, который я хочу на ваших глазах создать в воображаемых пространствах.» (13, с. 196)

Это – психическая, бессознательная подпочва любой онтологии (впрочем, желание философа может направляться и на гораздо меньшие объёмы). Далее, занимаясь гносеологией, философ выносит приговор  в с е м  людям в части внутренней организации их сознания и интеллекта. И, наконец, исследуя поведение человека и устанавливая этические принципы, философ для  в с е х  людей раз навсегда даёт закон хорошего и дурного; здесь он оказывается высшим моральным судьёй. Тем самым в этом трояком процессе универсальный философ бессознательно отождествляет себя с Богом. Он фактически заново, по-своему творит мир и творит человека. На этой же почве он обречён (как и заметил в цитированном фрагменте Ницше) воевать с другими философами, по самому положению своему его непременными соперниками. С точки зрения Es это есть, вероятно,  м а к с и м у м  торжества воли к власти – если не «количественный» (здесь, пожалуй, преимущество остаётся за тираном), то во всяком случае «качественный».

§ 16. В  э т о м  может быть преодолено почти любое страдание. Это один из наиболее мощных компенсаторов любого рода психической или физической неполноценности. Ибо – уметь  с у щ е с т в е н н ы м  о б р а з о м,  у д о в л е т в о р и т е л ь н о  о б ъ я с н и т ь  своё страдание, пусть истолковав весь мир в его свете, создать страданию действенный психический противовес – не значит ли также подчинить его, стать выше его?..  Д р у г о й  бы, возможно, уже давно покончил с собой, а вот философ – пишет книги... (случай Кьеркегора). В таком отличии философа от паренька из «Прекрасной мельничихи» состоит родство первого с художником. Но тем сильнее выступает в этом родстве различие. Философ никогда не создаст, подобно Шуберту с Мюллером, «Прекрасную мельничиху»; скорее уж появится нечто вроде платоновских диалогов или «Мира как воли и представления».



§ 18. Итак, на почве психологии дана строгая дефиниция философского акта как такового. Философия получает здесь свою чётко очерченную сферу, не пересекающуюся более ни с одной из иных сфер, где обретают своё определение другие разновидности человеческого проявления.

СНЯТИЕ ПСИХОЛОГИЗМА

§ 19. Но исчерпана ли этим философия и философский акт всецело? Вовсе нет! Если ближе присмотреться к самому  м е х а н и з м у  осуществления воли к власти посредством суждения, откроется, что далеко не всякое суждение пригодно для этого. Одного лишь суждения  к а к  т а к о в о г о  мало. Если я, например, скажу: «Земля – это гигантский шар», – такое суждение вовсе не даст  м н е  ничего в смысле «власти» над Землёй. Значит, прежде всего, суждение должно быть  м о и м  о р и г и н а л ь н ы м  суждением; человек должен быть «от природы» способен порождать всякий раз  с в о ё  суждение.

§ 20. Но, далее,  в с я к о е  ли суждение уже одним тем, что оно порождено самим человеком, может служить для человека (бессознательным образом) свидетельством его  в л а с т и  над той вещью, над которой был совершён суд? Вероятно, нет. Без дальнейших околичностей следует признать, что для этого суждение должно быть  а д е к в а т н о  своему предмету, вещи. Только в  э т о м  случае оно получает права  о в л а д е н и я  вещью. В самом деле, если я выскажу что-нибудь о вещи, а потом увижу, что высказанное не соответствует подлинной сути вещи, то никакого удовлетворения я не получу, а скорее даже опозорюсь: ибо окажется, что моё высказывание, как таковое, не будет иметь к этой вещи не только отношения власти, но и вообще (к  э т о й  вещи!) никакого  о т н о ш е н и я;  оно попросту промахнётся мимо.

§ 21. Поэтому философия по самой своей природе должна иметь ещё прочную опору  у в е р е н н о с т и  в своих выводах, пресловутую «веру в истину». Причём эта опора не может даваться ей извне, таким же образом, как это происходит, например, в науке, где  к о н с т и т у ц и о н а л ь н о  опорой теории служит либо непосредственный эксперимент, либо соответствующим образом организованное наблюдение (как в астрономии). Такого «вне» для философского акта как такового просто не существует. Ведь его арена, как мы знаем, есть всё мироздание. Уверенность в изначальном соответствии суждения мирозданию  д о л ж н а  залегать в  с а м о й  о р г а н и з а ц и и  суждения. Сама философия должна ещё обладать такой имманентной  с т р у к т у р о й,  которая бы давала ей эту опору и уверенность вполне естественным образом. Иначе говоря, философия уже не может быть сведена лишь на замкнутый и самодостаточный психологизм «этого» человека. Она должна обратиться также к «миру».

§ 22. И тут нельзя принять отговорку, что, мол, психологизм этот одинаково свойственен  в с е м  людям,  в с е о б щ.  Мы просто по-другому сформулируем необходимость новой точки зрения:  е с л и  1) философия, чтобы иметь в самой себе свою опору и уверенность, должна быть выражением имманентной человеку-как-таковому (а не лишь «этому» человеку) способности осуществлять своё «человеческое», и  е с л и  2) одна только голая воля к власти, будучи, конечно же, такой способностью, тем не менее нуждается, как мы установили, во «внешнем» себе непосредственном подтверждении того, что она  д о с т и г а е т  своей цели; иначе говоря, она, хотя и снимает в своём процессе объект, однако не имеет его  и з н а ч а л ь н о  снятым (по крайней мере в рассматриваемом смысле), и, следовательно, несамодостаточна, не охватывает собой на данной ступени  в с ю  нашу способность, нуждаясь в некоей  п р е д п о с ы л к е,  –  з н а ч и т  философия тем самым должна опираться также и на ту часть способности, которая не совпадает с волей к власти. Ведь, будучи  в с е о б щ и м  свойством, воля к власти имеет в виду каждый раз только  э т о г о  индивида; она определена в нём как «единичное», как  е г о  вожделение,  е г о  страсть. Поэтому, предоставленная самой себе, такого рода воля не достигла бы устойчивости, не верифицировалась бы для себя же самой в сфере суждений. А значит философия должна опереть эту свою основу, это «единичное», на что-нибудь ещё – что, будучи  в с е о б щ и м  свойством и принадлежа тем самым конкретному человеку, также и в  э т о й  принадлежности сохранит  о п р е д е л е н и е  «всеобщности», оставаясь поэтому абсолютно устойчивым и независимым от «единичности» своей локализации.

§ 23. Иначе говоря, суждение должно быть имманентным тому порядку мирового проявления, который не имеет ничего общего как с человеческой психологической волей к власти, так и вообще с частным  ж е л а н и е м,  у с т р е м л е н и е м  человека, и, мало того, в котором эта воля к власти должна получать уверенность в себе – тем самым в нём же «идеально» снимаясь. Только в этом случае суждение будет способно  з а с в и д е т е л ь с т в о в а т ь  перед «породившей» его психикой её, психики,  а д е к в а т н о с т ь  в нём тому порядку вещей, взгляд на который, как на подлинный, имманентен самой этой психике  к а к  ч е м у-т о  в с е о б щ е м у  (таков ли он «в себе» – здесь совершенно не важно) и тем самым дать психике уверенность в том, что власть её над предметом суждения через  э т о  к о н к р е т н о е  суждение реализуется подлинным образом.

§ 24. Даётся ли подобная  с о г л а с о в а н н о с т ь  «объективно» или «субъективно», т.е. полагаем ли мы чистый разум догматически или критически, – здесь вовсе не существенно. (Этим нюансом мы заинтересуемся в дальнейшем.) Существенен результат: философия показывает себя теперь как пребывающая всецело  д л я  с е б я.  Тем самым мы вступили в сферу  ч и с т о г о  м ы ш л е н и я,  м ы ш л е н и я  «д л я  с е б я».  И тем самым философский акт, рассматриваемый с новой точки зрения, теряет всякую связь с конкретной психикой своего проводника, конкретного человека.



Источники

1. Аристотель. Сочинения в 4-х т. Т.1. М., 1976
2. Бродский. Сочинения в 4-х т. Т.1. «Пушкинский фонд» (Париж – Москва – Нью-Йорк), 1992
3. Бубер. Два образа веры. М., 1995
4. Булгаков. Героизм и подвижничество. М., 1992
5. Вейнингер. Пол и характер (сокращённое издание). М., 1991
6. Витгенштейн. Философские работы. Часть I. М., 1994
7. Гадамер. Актуальность прекрасного. М., 1991
8. Гегель. Наука логики в 3-х т. Т.1. М., 1970
9. Гегель. Феноменология духа. СПб., 1992
10. Гегель. Философия истории. СПб., 1993
11. Гегель. Философия религии в 2-х т. Т.2. М., 1977
12. Гегель. Энциклопедия философских наук в 3-х т. Т.1. Наука логики. М., 1975
13. Декарт. Сочинения в 2-х т. Т.1. М., 1989
14. Камю. Бунтующий человек. М., 1990
15. Кьеркегор. Страх и трепет. М., 1993
16. Лосев. Бытие. Имя. Космос. М., 1993
17. Лосев. История античной мысли (в конспективном изложении). М., 1989
18. Мандельштам Н. Я. Воспоминания./ Воронеж, «Подъём», № 5, 1989
19. Мамардашвили. Как я понимаю философию. М., 1992
20. Мамардашвили. Кантианские вариации./ Квинтэссенция. Философский альманах 1991 г. М., 1992
21. Мамардашвили. Проблема человека в философии./ О человеческом в человеке. М., 1991
22. Ницше. Сочинения в 2-х т. (под ред. К. Свасьяна). М., 1990
23. Платон. Сочинения в 3-х т. М., 1970-1972
24. Свасьян. Фридрих Ницше: мученик познания./ № 21, Т.1, вступительная статья
25. Фейербах. Избранные философские произведения в 2-х т. Т.1. М., 1955
26. Фрагменты ранних греческих философов в 2-х ч. (под ред. А. Лебедева). Ч.1. М., 1989
27. Фрейд. Психоаналитические этюды. Минск, 1991
28. Хайдеггер. Время и бытие (под ред. и в пер. В. Бибихина). М., 1993
29. Хайдеггер. Разговор на просёлочной дороге. М., 1991
30. Шпенглер. Закат Европы. Т.1 (под ред. и в пер. К. Свасьяна). М., 1993
31. Ясперс. Смысл и назначение истории. М., 1991