Диалектика философского акта - 6

V. ЧИСТОЕ НИЧТО


§ 136. Итак, помимо описанных выше четырёх логических ступеней, философский акт содержит в своей идее ещё один момент, говорить о котором непросто. Это, безусловно, наивысший момент, настолько высокий, что философия  к а к  п р а в и л о  включает его лишь как некую предельную свою потенциальность, т.е. неотрефлектированно.

Суть заключается в том, что философия  п о  с а м о й  с в о е й  п р и р о д е  – и в этом она уникальна – не может не ставить вопроса о  с е б е  (притом в свете  к а ж д о г о  из своих моментов) sub specie aeternitatis. И  к а ж д ы й  философский акт где-то на пределе своего смыслового потенциала содержит черту или зерно отрицания себя – а значит и снятия философии вообще.

Мераб Мамардашвили говорит следующее:

«Великий образ – отрицательная онтология, – всегда подспудно существовавший в философии, это образ «Великого Ничто». Надо сказать, что этот же ход мысли совершался и в западной философии, и в восточной, хотя в установившихся историко-философских классификациях он обычно приписывался восточной философии, скажем буддизму, и исключался из западной. Однако внутреннее, интимное прочтение текстов западной философии, подчиняющееся правилам философской грамматики, выявляет тот же самый «Лик Ничто», лежащий в самом основании, на котором строится европейская метафизика и онтология.» (21, с. 16)

§ 137. Философия не может не  з н а т ь,  что  е ё  деяние конечно. Именно философия не может утешиться какими-то «сроками», пусть очень и очень большими. «Тысячелетние царства» не могут пленить её. Она  с о д е р ж и т  в себе вопрос, грубо говоря, о своей и всеобщей участи, например, «через» 16 миллиардов лет.

Приблизиться к пониманию этой идеи нам позволяет знаменитый стих Гаврилы Романовича Державина:

Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.

Самой философии вряд ли доводилось изъясняться прозрачнее на тему «ничто». Сделал это умирающий поэт, нацарапавший 8 строчек на грифельной доске. Но ведь, словами другого поэта, мышление и поэзия «на ближних вершинах живут, разделённые бездной». Поэзия высказала здесь открыто и попросту то самое, что философия считает наиболее сокровенным, а значит прячет глубже всего: знание того, что она  н е  н у ж н а.

§ 138. И тут не уклониться в сторону путём учения о «конце времени», о «вневременности», о «вечности», о метафизическом происхождении бытия. Наоборот,  ч т о  к а с а е т с я  ф и л о с о ф и и,  всё это – в качестве показателей  у к л о н е н и я  от проблемы – как раз демонстрирует, что проблема  е с т ь,  что она, более того, лежит в основе всякого философского акта, и что, не признавая её напрямик, с ней тем не менее считаются,  н е  м о г у т  не считаться. А будучи лишь отговоркой, ни одна отговорка не снимает вопроса конца. Напротив, именно  д л я  ф и л о с о ф а  любое метафизическое толкование этого вопроса должно бы выглядеть чем-то потрясающе жалким перед лицом реальности, как бывают жалки утешения священника у постели умирающего для случайных зрителей – если не для самого умирающего. Предел философии, предельная её  р а з в и т о с т ь  в этом смысле наступает тогда, когда (продолжая начатую аналогию) утешения эти становятся жалкими также и для священника.

§ 139. Разумеется, «всё остальное» помимо философии обречено Ничто в этом смысле не менее её. Но именно философия – то место, где эта обречённость не остаётся «за скобками» процесса, а делается  н е о б х о д и м ы м  с о д е р ж а н и е м,  и, в качестве такового, необходимым конституирующим самый философский акт моментом. Философия – сознаёт она это явно или нет – обречена стоять в полушаге от бездны мирового хаоса, бездны того  а б с о л ю т н о г о  отрицания, которое не связывается в дальнейшем никаким «синтезом».

§ 140. Хаос этот не играет никакой роли для «вещей мира» и людей. Эти последние предоставлены сами себе. Смерть и уничтожение их – для  н и х  всегда лишь нечто частное. Человек ведь даже уверил себя, что он способен  о с о з н а т ь  смерть! И только философия – единственная в мире вещь,  я в н о  поставленная перед лицом неизбежности не какого-то частного, пусть даже и «всемирного» уничтожения, уничтожения Космоса и всего сущего, а –  а б с о л ю т н о г о  уничтожения, которое во всякий момент и уже  с е й ч а с  актуально как  а б с о л ю т н а я  б е с п о л е з н о с т ь  всего. Религия, например, по самому своему понятию не содержит в себе такого момента. И если, скажем, искусству также случается приблизиться к чему-то подобному («Гамлет», «Дон-Жуан»), – искусство всё равно никогда не  в о з в р а щ а е т с я  в  с е б я  из этого опыта. Опыт здесь остаётся наивным. А философия не просто «приходит» к этому опыту извне, – она  к а к  т а к о в а я  конститутивно содержит в себе необходимость  и  э т о г о  опыта,  о п р е д е л я е т с я  в опосредствовании этим опытом.

§ 141. Катастрофическое чувство предела более всего обостряется в эпохи «пограничных состояний» тех или иных форм исторического сущего. Поэтому весьма актуальной тема эта сделалась в наши дни, в эпоху заката христианского мира.

Между прочим, как раз первый из провозвестников заката Европы, Освальд Шпенглер (причём будучи даже не философом в подлинном смысле слова, а скорее  п о э т о м  человеческой культуры), дал проникновеннейшую зарисовку в духе того понимания, о котором мы ведём речь:

«В с ё  с т а в ш е е  п р е х о д я щ е.  Преходящи не только народы, языки, расы, культуры. Через несколько столетий не будет уже никакой западноевропейской культуры, никаких немцев, англичан, французов, как во времена Юстиниана уже не было никаких римлян. Угасла не череда человеческих поколений; отсутствовала уже сама внутренняя форма народа, соединявшего какое-то количество людей в едином жесте. Civis Romanus, один из наиболее мощных символов античного бытия, просуществовал-таки в качестве формы всего лишь несколько столетий. Но и сам первофеномен великих культур однажды снова исчезнет, а с ним и вся драма мировой истории, и  наконец сам человек, а дальше и феномен растительной и животной жизни на земной поверхности, земля, солнце и весь мир солнечных систем. Всякое искусство смертно, не только отдельные творения, но и сами искусства. Настанет день, когда перестанут существовать последний портрет Рембрандта и последний такт моцартовской музыки – хотя раскрашенный холст и нотный лист, возможно, и останутся, – так как исчезнет последний глаз и последнее ухо, которым был доступен язык их форм. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угаснуть умам, которые с необходимостью ощущали миры своих «вечных истин» как истинные.» (30, с. 329)

§ 142. Философия как воля, как знание, как мировоззрение, как дух –  е с т ь  философия лишь  з н а я  о том, чего высказать нельзя. Обернув эту проблему на  с а м у  философию, необходимо сделать вывод: философия  е с т ь  философия лишь постольку, поскольку она всякий раз снимает сама себя в своём собственном опыте вышеуказанного рода.

§ 143. Только здесь, пожалуй, философия полностью оправдывает своё имя.  З а  этим ничего не остаётся не только для философского акта, но и  в о о б щ е  для всего мирового проявления и непроявленности. Развивать это определение далее было бы бессмысленным занятием. Снятие философии и обнаруживает себя ближайшим образом как бессмысленность дальнейших определений. Это – тень  в с я к о г о  философского акта.

Но что же, как не  т е н ь,  должно засвидетельствовать, что философский акт обладает плотью, что он – не призрак? Согласимся же: немалое утешение!

§ 144. Данная логическая ступень философского акта скорее не «снимает» в себе чистый дух, а является предельным  е г о  смысловым развитием. Она есть, можно сказать,  с н я т и е  ф и л о с о ф и и,  о б н а р у ж и в ш е е с я  в  д у х е.  Она не обнаруживает далее своей истины нигде больше не потому, что ей, в отличие от прочих, внутри себя незавершённых ступеней, присуща какая-то новая и небывалая ранее завершённость, а потому (и в этом она наследует духу) что говорить о её «незавершённости» становится бессмысленным. В ней нет никакого круга, разомкнутость которого определяла бы незавершённость и требовала бы тем самым завершения.  Е с т ь  одно лишь только трансцендирование – трансцендирование даже без «наличия» чего-нибудь «трансцендентного».

§ 145. Поэтому описываемую ступень философии можно иначе называть  м о м е н т о м  а б с о л ю т н о г о  т р а н с ц е н д и р о в а н и я.  Любая потребность в понятии о трансцендировании отсылает только сюда, хотя и подчас как бы невнятно, в очень неявной и внешне-опосредствованной форме.

§ 146. Говоря о «снятии философии» в настоящей главе, мы отнюдь не имеем в виду философию как вполне определённую историческую целостность, выразившую себя всецело и потому наконец-то прекратившуюся; не подразумеваем «феномен» философии. Здесь под «снятием» подразумевается одна только  л о г и ч е с к и  существенная характеристика всякого философского акта. Однако ниже, в эпилоге, «снятие» философии будет представлено уже в первом смысле. Получается, что одним и тем же словом обозначены вещи, лежащие в разных, несовместимых друг с другом (без введения дополнительных допущений) планах смыслового пространства.



Источники

1. Аристотель. Сочинения в 4-х т. Т.1. М., 1976
2. Бродский. Сочинения в 4-х т. Т.1. «Пушкинский фонд» (Париж – Москва – Нью-Йорк), 1992
3. Бубер. Два образа веры. М., 1995
4. Булгаков. Героизм и подвижничество. М., 1992
5. Вейнингер. Пол и характер (сокращённое издание). М., 1991
6. Витгенштейн. Философские работы. Часть I. М., 1994
7. Гадамер. Актуальность прекрасного. М., 1991
8. Гегель. Наука логики в 3-х т. Т.1. М., 1970
9. Гегель. Феноменология духа. СПб., 1992
10. Гегель. Философия истории. СПб., 1993
11. Гегель. Философия религии в 2-х т. Т.2. М., 1977
12. Гегель. Энциклопедия философских наук в 3-х т. Т.1. Наука логики. М., 1975
13. Декарт. Сочинения в 2-х т. Т.1. М., 1989
14. Камю. Бунтующий человек. М., 1990
15. Кьеркегор. Страх и трепет. М., 1993
16. Лосев. Бытие. Имя. Космос. М., 1993
17. Лосев. История античной мысли (в конспективном изложении). М., 1989
18. Мандельштам Н. Я. Воспоминания./ Воронеж, «Подъём», № 5, 1989
19. Мамардашвили. Как я понимаю философию. М., 1992
20. Мамардашвили. Кантианские вариации./ Квинтэссенция. Философский альманах 1991 г. М., 1992
21. Мамардашвили. Проблема человека в философии./ О человеческом в человеке. М., 1991
22. Ницше. Сочинения в 2-х т. (под ред. К. Свасьяна). М., 1990
23. Платон. Сочинения в 3-х т. М., 1970-1972
24. Свасьян. Фридрих Ницше: мученик познания./ № 21, Т.1, вступительная статья
25. Фейербах. Избранные философские произведения в 2-х т. Т.1. М., 1955
26. Фрагменты ранних греческих философов в 2-х ч. (под ред. А. Лебедева). Ч.1. М., 1989
27. Фрейд. Психоаналитические этюды. Минск, 1991
28. Хайдеггер. Время и бытие (под ред. и в пер. В. Бибихина). М., 1993
29. Хайдеггер. Разговор на просёлочной дороге. М., 1991
30. Шпенглер. Закат Европы. Т.1 (под ред. и в пер. К. Свасьяна). М., 1993
31. Ясперс. Смысл и назначение истории. М., 1991