Глава 18. Детский садик и школа

               
                Детские ясли располагались в центре села, не далеко от здания милиции и практически рядом с военкоматом, там, где это раньше находилось. А вот детский сад был как бы в отдалении, и туда, мамы вели своих детей переходя мостики и под аркой старинного складского помещения, практически дальше застроек не было, но зато панорама из окон детского сада открывалась великолепная. Поля и бугры уходящие в даль, лес голубеющий на горизонте, много свежего чистого воздуха, всё это благотворно сказывалось на здоровье детей. Туда же, на бугры, нас выводили на прогулку. Чинно, взявшись за руки, мы брели небольшой колонной вслед за воспитательницей, с интересом озираясь кругом. Потом разбредались в поисках интересных растений, и к концу прогулки набирали по маленькому букетику полевых цветов всегда, почему-то, с очень коротенькими стебельками, что даже невозможно было поставить в воду. Я просто обожаю приятный запах чабреца, или «богородской травы», как её все называли. Этим растением были покрыты все бугры, и цвели они сиреневато-голубыми мелкими цветочками, что придавало очертанию возвышенностей нежно-голубой оттенок. Заведовала садом в ту пору, Мария Аввакумовна, фамилии её я не помню. Это была худая, высокая женщина с уложенными в причёску косами на голове, немного нервозная и думаю, бескомпромиссная по характеру и в общении с людьми. Помню, я не любила спать после обеда, а просто лежать было скучно и я, конечно возилась. Мария Аввакумовна быстрым шагом со злым лицом, вся подавшись вперёд, что уже само вызывало страх, крепко сжав зубы, между кроватей и раскладушечек подходила ко мне, потом следовал больной и резкий тычок в голову, отчего я вдавливалась в подушку и, сдерживая в себе душащие меня слёзы, через какое-то время засыпала. А тут уже и вставать пора было. Я поднималась совершенно разбитая, не понимая, где я и что со мной, жутко хотелось плакать, что я и делала. Только после полдника, на прогулке, настроение моё восстанавливалось и к приходу за мной взрослых, я весело прыгала и бегала, дети ведь не злопамятны. Получала тычков не я одна, а и другие дети. Кушала я плохо, сидела за столиком подолгу и меня нянечка часто докармливала. Но и у меня были свои любимые детскосадские блюда. Это ягодный мусс, какао, кисель и творожная запеканка. Я активно участвовала во всех утренниках и концертах, дружила с детьми своей группы, и когда выяснилось, что мне немного не хватает возраста, чтобы пойти в школу со своей группой, мама обратилась к заведующему районо Проскурякову Николаю Михайловичу и упросила его не разлучать меня с детьми. Ясли, сад и восемь лет школы мы не расставались, а потом меня увезли в Тамбов и мы больше не встречались.
                Школа же в селе состояла из четырёх зданий, совершенно не похожих друг на друга. За время обучения приходилось поучиться в каждом. В первый класс я пошла в двухэтажное здание, светлое и вполне удобное, учительская была рядом и к ней я почему-то относилась с трепетом, хотя закончила начальную школу с почётной грамотой и меня никогда не заводили в учительскую, и не ругали там. Кстати, в этой школе ранее работала моя бабушка, подолгу засиживалась, проверяя тетрадки, а в шестом классе, параллельно со мной, через коридор, учился мой двоюродный брат Славик. Его родители прислали для перевоспитания к деду и бабушке, так как он был парень хулиганистый. Но для меня это было плюсом, я гордилась такой защитой. Мой папа, оказывается, тоже закончил Пичаевскую школу, а я и не знала, только недавно прочитала в документах. Второе здание было возле Свято-Троицкой церкви, что ранее именовалось как, церковно-приходская школа. Моей учительницей первой была Полина Трофимовна Славнова, милая и добрая женщина, пожилая, и мы у неё были последними. После нашего выпуска она ушла на заслуженный отдых. Учителя в те годы, были людьми высокой культуры, прекрасно образованны и с врождённым чувством такта и собственного достоинства, так как происходили, в основном из семей священнослужителей, а там культура закладывалась с рождения. Они не позволяли себе оскорблять учеников, повышать на них голос, злословить или сплетничать о детях и их семьях. Одежда у них всегда была выдержана в чёрно-белых тонах, чтобы ни что не отвлекало от учебного процесса. Украшений себе тоже практически не позволяли, разве что маленькую брошь под воротничком или серьги в уши. Цветные и яркие платья были недопустимы. Я в своих мечтах, когда задумывалась о педагогической деятельности, именно такою себя и представляла. И моя собственная бабушка, Екатерина Алексеевна, была таким учителем. В здании школы при Свято-Троицком храме было темновато и холодно зимой. Его отапливал печник, он же и сторож, который звонил нам в колокольчик, возвещая конец или начало занятий. Было там штук пять или шесть печей, которые топились дровами. У печника можно было получить мел и бутылку чернил, чтобы дополнить классные чернильницы и свои непроливашки, которые были привязаны к портфелю в мешочках. Высоко ценились «золотые» чернила, густо разведённые с золотистым отливом и такие же пёрышки, для ручки, бронзового цвета и со звёздочкой тиснёной. Главным качеством пера было умение его одновременно замечательно писать волосяные и пламевидные линии, ведь каллиграфии уделялось много часов урочного времени. Целый ритуал был в обмене ручками, чернилами и тетрадками с глянцевой бумагой. Ещё обязательным атрибутом являлась перочистка. Её делали из разноцветных лоскутков, скрепляя в центре маленькой пуговкой или просто крепко сшив. По перочистке можно было судить, какие платья носит мама, ведь из обрезков и лоскутков их делали. И ещё носили самодельные нарукавники на резиночках, так как писать приходилось много и первыми, не дождавшись конца учебного года, выходили из строя рукава форменного платья. У меня была, по мнению учительницы, плохая привычка, рисовать на промокательной бумаге. Но я от неё не избавилась, и, в последствии, выбрала стезю и работала учителем рисования. Возможно промокашка, первый признак, что я в дальнейшем так определю свою судьбу. В школе были свои традиции незыблемые и правила поведения, тоже непоколебимые. Волосы должны быть уложены в причёску, подобраны и заплетены, и всё вершал бант. Ленточки были чистыми и отглаженными. Я их часто с вечера наматывала на спинку венского стульчика, по форме круглого, чтобы к утру были гладкие ленты. Так же поступала и с галстуком. Уши, шею, ногти и вообще руки, проверяли санитары и это всё должно было быть идеально чистым. Уж я не говорю о манжетах и воротничках, о фартучках и платочке аккуратно сложенном в кармане. Санитары проверяли и содержимое портфелей, чтобы там не было надкусанных яблок и раздавленных булочек. Вот такой идеальный вид советского школьника. И признаюсь, что это было правильно, хотя в те годы, очень злило. Учебники тоже берегли и обязательно обёртывали в газету и приклеивали фигурно вырезанное из тетрадного листа название предмета. На большой перемене мы пили всегда тёплое молоко, это обязательная процедура, правда многие не любили молоко с пенкой, но учителя зорко следили за нами. Теперь я считаю, что правильно делали, заставляя пить молоко. Многие дети не доедали, много было неблагополучных семей и даже откровенно нищенствующих. После войны прошло не более пятнадцати лет и хозяйства ещё не стали крепкими, да и молоко было не снятое, полезное со сливочным вкусом. Надо сказать, что моя бабушка Катя, будучи учительницей, и зная всё о воспитании детей, в отношении меня позволяла методы недопустимые в педагогике, и объяснимые только большой любовью. Каждую большую перемену, в коридоре школы, возле дверей нашего класса, меня после звонка ждал сюрприз в виде домработницы Маруси, державшей в руках сумку с едой. Она, не обращая внимания на моих одноклассников, которые явно потешались над ней, входила в класс и на моей парте раскладывала принесённую еду: кусок отварной курицы, солёный огурец, хлеб и варёные яйца, говоря при этом: «Ишь, Лянуська, Ляксевна прислала. Вишь ты, какая худая, а ети здоровые, бегають». Я принималась на неё шикать, просить, чтобы ушла и не позорила меня, что я не голодна, но куда там. Когда мои одноклассники ели в буфете пончики, я с обречённым видом, жевала курицу в классе. Милая моя бабушка, прикованная к постели, пыталась, хоть как-то поучаствовать в моём воспитании и позаботиться обо мне. Первого сентября, перед линейкой, я обязательно заходила к ней, давая возможность полюбоваться мной в парадной форме и по её просьбе открывала «горбатый сундучок», стоящий рядом с кроватью, и брала, в честь праздника, металлический рубль. Это было традицией. Я помнится, представляя себя учительницей, пыталась Марусю научить грамоте, но тщетно. Буквы писать она не хотела, а если и уступала моим просьбам, то делала это так коряво, что я не могла сдержать смех, чем огорчала мою «ученицу» и она больше не соглашалась учиться. А уж рисовала Маруся вообще непонятно что, но на вопрос о том, что же это за каракули, она уверенно говорила: «Разве не видишь, собака ето», ну как тут не смеяться! В следующем здании школы, видимо относящемся тоже к церкви, только другой, уже разрушенной, был длинный коридор с учительской в конце. Тут уж жизнь кипела, мы были старше, и училась я тогда в пятом классе. Когда у моей бабушки стали болеть и отниматься ноги, то именно в этом здании она проработала до пенсии, в нём не было лестниц, она была одноэтажная. Каждое утро, на бричке в тёплое время и в санях зимой, дедушка возил её в школу. При этом здании, большой пришкольный участок, где летом нам школьникам, приходилось отрабатывать трудовую повинность в виде прополки и полива насаждений. Там был экспериментальный сад со множеством подписанных табличек на колышках, воткнутых в грядки. В небольшой комнатке, со стойкой и огромным самоваром, был буфет, там продавали вкусные пончики по три копейки за штуку и сладкий чай за две копейки. Кстати, в этой комнатке, сразу после войны, вернувшись из оккупации в городке Сквирь, что под Киевом, бабушкина сестра Валентина Алексеевна с дочерью Надей, проживали некоторое время. Бабушка Валя, тоже учительница, впоследствии работала в Пичаево в школьном интернате. Приехали они в село, так как больше ехать было не к кому, а по долгу службы деда, именно в Пичаево проживали их родные - семья сестры. Рассказывали, что потеряв всё, вернулись эти несчастные женщины в юбках, сшитых из картофельных мешков. Но главное, муж бабушки Вали погиб, сражаясь в партизанском отряде, а сын Юрий, как узнали через много лет, подростком попал в концлагерь Равенсбрюк, откуда пытался семь раз бежать, и всё-таки погиб там. Лагерь этот был страшен тем, что содержавшиеся там женщины и дети со всей Европы, подвергались экспериментам, у них постоянно брали кровь и производили нечеловечные опыты. Как хорошо, что бабушка Валя тогда этого не знала, в те годы подробности о содержании пленных были ещё секретными. До самой смерти бабушка Валя искала его, писала во все инстанции и только перед своей смертью узнала о его страшной судьбе. Прочитав документ, уже лёжа в больнице, она сказала: «Ну вот, теперь можно спокойно умереть». Старший её сын, Борис, с войны тоже приехал в Пичаево. Военный, офицер боевой, не единожды награждённый, впоследствии работал учителем в школе, преподавая физику и математику. Он был очень грамотный, начитанный и прекрасно владел предметом, за что, был любим детьми и уважаем коллегами. Выходит, что со школой в Пичаево связаны судьбы моих родных. Но вернусь к своему повествованию о Пичаевских школьных зданиях.. Именно в этом, о котором я упоминаю, проходили все экзамены, вечера и ёлки Новогодние. Там была и продлёнка, в которую я, по глупости как-то записалась и от этого стала учиться только хуже. Там мы были предоставлены сами себе, бегали, хулиганили, об учёбе не могло быть и речи. А следующая школа тоже была двухэтажная, с очень крутой лестницей, в ней я и окончила восемь классов, не скажу, что очень хорошо, но это не имеет никакого значения, человек проявляется на разных этапах своей жизни по-разному, видимо моё время тогда ещё не наступило. Зато там я испытала впервые чувство любви. Мальчик на год старше меня, жил и учился в интернате, приезжая из совхоза «Подъём», из второго отделения. Я это запомнила, но что означает, не знала. Моя влюблённость неразделённая проходила, как водится со страданиями, вздохами и преследованиями предмета воздыхания, но у него была девочка и, он к ней ездил на выходные и меня не хотел замечать. Так всё и закончилось не начавшись. Как - то во время летних каникул, после седьмого класса, в Пичаево приехали ребята из Тамбова, учащиеся строительного техникума. Они, в виде практики, строили двухэтажный дом. Вот моя подруга Валя, с которой я проучилась восемь лет, сидя за одной партой, девочка развитая физически, мечтающая о большой любви, познакомилась с одним из них. Вечером на танцах и ко мне подвели мальчика, года на три старше меня, но очень симпатичного. Сначала мы гуляли все вместе, а потом Валя с кавалером ушли и мы остались вдвоём. Как себя вести, я не знала, и мы молча брели по дороге. Надо сказать, что электричество в селе выключали в двенадцать часов ночи, а мне категорически запрещалось приходить домой после десяти вечера, но в этот раз, всё было необычно. Коля, так звали паренька, уговаривал меня погулять ещё, мол, рано, да и я маленькая что ли, что родителей боюсь? Так мы бродили и разговаривали, пока он, не обратил моё внимание на звёзды, на их яркость. Я глупая, подняла лицо вверх, а он схватил меня с желанием поцеловать. Тут мне вспомнилась наука отца, который учил меня, что в таких случаях нужно зажав руку в крепкий кулак, и выставив косточкой вверх средний палец, бить им прямо в глаз нападающему - так я и сделала. Парень взвыл и присел на корточки, а я бросилась бежать домой. Дома, за столом, меня ждали родители. На кухонном столе стояла предусмотрительно приготовленная керосиновая лампа. Меня усадили и стали воспитывать. Действительно, через несколько минут погас свет и родители, не прерывая нравоучений, зажгли лампу и продолжили воспитание. Признаться, до меня туго доходило, что они хотят, я вся была мыслями в необычном событии, произошедшем со мной. На следующий день я увидела Колю с сине-чёрным «фонарём» под глазом, ко мне он больше не подошёл. Да меня и прогулок вечерних лишили, а когда позволили гулять, ребята уже уехали из Пичаево. Подруга сказала, что я видимо чокнутая, что так делать не хорошо, а мне не было стыдно, пускай не лезет. На выпускной вечер, после восьмого класса, мне купили красивое платье. Что интересно, я сам вечер совсем не помню, но в чём была одета, прекрасно отпечаталось в памяти. Я ведь пишу без прикрас только то, что все прожитые годы было со мной, вполне избирательно, а не хронологично, не считая честным перед читателями фантазировать и привирать, поэтому про Пичаевскую школу, видимо всё.