Мои встречи с Непознанным

В жизни, наверное, каждого человека, бывают моменты, не вписывающиеся в принятые  рациональные рамки нашего представления о её закономерностях.  Этот опыт позволяет  почувствовать себя частичкой Непознанного.  Возможно, некоторые эпизоды моей жизни помогут читателю расширить свои, подобные, жизненные впечатления.

Оглавление: Сны детства
            Начало занятий музыкой - связь с другим миром
            Крещение
            Обретение профессии
            Прививка против гордыни
            Замужество
            Нарисованные дети
            Помощь в нахождении неизвестного адреса
            Сила молитвы о детях
            Зов цветка
            Джонни 2
            Смерть Джонни
            Предсмертный диалог
            Смерть мамы
            Бесы
            Старый дом. (Мужичок. Летучая мышь.)
            Светящийся овал
            Дорога оборвалась
            Встреча с экстрасенсом
            Начало
            Ограждение
            Исполнение долга
            Препятствие
            Отсрочка

 
Может быть  – это сон, который неизвестно когда приснился: я помнила его, не проснувшись однажды, а с тех пор как начала осознавать себя  –   с раннего,  беспомощного возраста.

Передо мной, а  я не чувствую себя ни ребёнком, ни мужчиной, ни женщиной, – длинная, высокая и величественная лестница, вдоль неё  –  толпа прекрасно и как-то необычно, по-старинному  одетых людей. Мне кажется, что я их не знаю, но они почему-то радостно, с любовью приветствуют меня. Они улыбаются, кивают мне и указывают путь по этой лестнице наверх. Я смущена и наполнена радостью. Иду. Там меня  ждут.

Сны детства

В раннем детстве, во  время частых и опасных болезней мне казалось, что я ночью, лёжа в постели, вижу нависающего надо мной, пышущего огнём зверя, тигра. Он сверкал, переливался в густой темноте ночи внутри какого-то свечения, скалил зубы, свирепо, угрожающе рычал, готовый броситься на меня.
То, что этот зверь – тигр, я поняла позже, так как по малолетству, о том, как выглядят тигры, ещё не знала.
Иногда мне казалось, что ночью, пройдя сквозь стекло, соскальзывает с подоконника и направляется со страшной усмешкой ко мне, какой-то тёмный человек, я хочу закричать, позвать маму, но нет голоса, нет сил…

Снился и странный для 4-х, 5-ти летней девочки сон. Я кажусь себе очень большой, нахожусь на возвышении, как  на театральном ярусе, не вижу себя,  не знаю – кто я.  А внизу, в дворцовом  зале – маленькие,  одетые в пышные  бальные платья  люди.
(Такие одежды я не могла нигде видеть: телевизоров не было, в кино меня, из-за болезненности и малого возраста, не водили.) 
Это множество людей ждёт моих приказаний, и я могу управлять ими как куклами, но мне это –  не интересно.

Ещё один, странный для ребёнка, сон. Бесконечная степь, небо – серое, низкое, ощущение страха, гнетущей тревоги. Высокие, склонённые над дорогой кресты,   бредущие куда-то  люди и – громовой, низкий, заполняющий всё пространство голос: «ЛЮДИ! ВАС ПОСТИГНЕТ НЕСЧАСТИЕ!» 

Начало болезни в раннем детстве давало себя знать, мучительно, навязчиво и ритмично пульсирующим в сознании, мгновенным переходом чего-то бесконечно большого в бесконечно малое, и –  их невместимое, непостижимое, пугающее единство.
\


Начало занятий музыкой – связь с другим миром

  Болезни,  холодное время года держали меня в сковывающем, маленьком мирке родительской квартиры, в 25-ти метрах комнаты, где стоял рояль. Когда мой старший брат начал заниматься на фортепиано, я подходила и внимательно слушала звучание его струн. Басы особенно поражали меня. Даже один звук выстраивал передо мной какой-то другой, чудесный, необъятный, величественный мир. Мне хотелось туда. Я начала просить родителей учить меня музыке. Мне ещё не было 5 лет. Из-за моего плохого здоровья родители не решались начинать обучение, но в 6 лет я добилась долгожданных уроков.

Моей первой учительницей музыки была выпускница петербургского Института благородных девиц, Алла Владимировна Старчевская. Во время революций и гражданских войн, убегая с семьёй из Петербурга, волею судеб она, на моё счастье, застряла в южном, маленьком, провинциальном, украинском городке. Она не играла на рояле и не могла мне показать, как это делается, так как у неё была парализована правая рука. Но она говорила со мной о музыке. Я помню, что в одной из пьес я должна была звуками изобразить, например, дыхание ветра…

У неё не было своей семьи. Она любила заниматься со мной и  приходила к нам домой каждый день,  занимаясь бесплатно. Иногда брала меня с собой на свои частные уроки, после которых мы обедали с ней в привокзальном ресторанчике.
Родители захотели, чтобы я занималась в музыкальной школе,  и я поступила в её класс. Не знаю, насколько «отсталой» была тогдашняя «провинциальная методика», к которой обычно снисходительно относятся столичные педагоги, но –  один урок мы разучивали произведение, второй обыгрывали его, а каждое воскресение – организовывались академические концерты, на которых я обязательно выступала.

Крещение

После окончания первого класса меня послали на летние каникулы в Белоруссию, к старшей сестре мамы, Виктории.

Она была очень доброй. Много трудилась. На её плечах лежали заботы о доме, большом хозяйстве, муже, дочери и мне. Но она находила время беседовать со мной.  Чтобы нам никто не мешал, мы с тётей Виктей поднималась из тёмного коридора на чердак, сквозь окно и щели которого били лучи света на лестницу, по которой мы забирались наверх. Здесь я  впервые услышала слово Бог. Мой отец – партийный работник на руководящих должностях – и атеистическое мировоззрение в семье было единственно  возможным вариантом. На стене в багетовой раме висела громадная картина « Сталин и Ворошилов в Кремле».

Однажды тётя  привела меня в дом священника. Меня посадили на табурет. С одной стороны встала тётя, с другой – подросток, сын священника, ставший моим «крёстным отцом». Начался непонятный для меня обряд крещения. Священник окропил мне голову водой и протянул для поцелуя крест. Во время всего, достаточно длинного, как мне показалось, действа я едва сдерживалась: меня так и подмывало заёрзать на табуретке, сказать что-нибудь «умное» или «смешное», а тут ещё – крест целовать! Но я посмотрела на тётю Виктю и поняла, что моё непослушание, или моё неподобающее поведение  очень огорчит её, а я её любила!  И я смиренно приняла крещение.

Когда мы вышли на улицу, уже вечерело. Недавно прошла гроза. Солнце стояло низко, и меня поразила яркая, изумрудная трава. Она сверкала, слепила глаза густо разбросанными по ней драгоценностями, дождевыми каплями. Я остановилась, ошеломлённая красотой - никогда не видела ничего подобного. Весь мир неожиданно  засверкал для меня новыми, яркими красками. И я воскликнула удивлённо: «Тётя Виктя! Мне кажется, что я только что родилась!»

Только спустя много лет я начала читать духовную литературу и узнала, что крещение в православии – это второе рождение. 
После крещения моя жизнь неожиданно резко изменилась и получила определённое направление.

Обретение профессии

На обратном пути из Белоруссии на Украину мама решила заехать со мной в Ленинград (Петербург), чтобы повидаться со своей сестрой, братьями и проконсультироваться по поводу «постановки» на рояле моих рук. Об этой «постановке»  в провинциальной музыкальной школе, где я училась, высказывались беспокоившие её различные противоречивые мнения.

Оказалось, что в Специальной музыкальной школе 10-ти летке при Ленинградской Государственной Консерватории проводились в это время вступительные экзамены. Говорили, что конкурс составлял 50 человек на место. Мамин брат, тенор Малого оперного театра, прослушав меня и сказав, что он ничего не понимает в постановке рук,  предложил показать меня  авторитетной комиссии этой школы.  Я, не занимаясь месяца три, т.к. ни инструмента, ни нот, ни учителя у меня в течение этого лета не было, предстала перед авторитетной комиссией.

Внимательно слушавшие меня музыканты показались мне приятными людьми, и я  с удовольствием играла им. Помню, что на просьбу сыграть что-нибудь ещё после «Жаворонка» Чайковского, я охотно согласилась, попросив, чтобы они никому не говорили, что я играю, т.к. моей учительнице попадёт за «превышение программы». (Об этом я краем уха услышала в школе.) И сыграла  мазурку Шопена. Мне задали ещё несколько вопросов, нажали несколько клавиш, попросив назвать их, прохлопали пару ритмов, и я вышла в переполненный коридор, с чувством приятно проведённого времени в прекрасном обществе.
 
Вскоре, кто-то из экзаменаторов вышел в коридор, подошёл к нам с мамой и сказал, что меня приняли в школу. Мама  ответила, что завтра мы уезжаем, у нас куплены билеты, мы «не здешние»,  намерения поступать в школу у нас не было, она только хотела получить компетентную консультацию. Ребёнок болезненный, у нас  нет документов, одежды зимней.  На что получила ответ, что меня возьмут в интернат на полное государственное обеспечение, документы можно выслать позже и что от такого предложения не отказываются. Тогда мама обратилась ко мне: «Ты останешься?». На что я ответила: «Да, мамочка. Оставь меня. Я буду счастлива».
 
Только спустя много лет я осознала всю мою неподготовленность  к экзамену, и неожиданность чуда такого поворота в моей жизни.

Прививка против гордыни

Чувство одиночества, которое охватило меня, восьмилетнего ребёнка  оставленного в интернате среди множества чужих людей,  было серьёзным испытанием.  Через год я стала несменяемой старостой нашей комнаты на 15 человек. Слушая объяснения учителя, любила на уроках рисовать. Это успокаивало, помогало сосредотачиваться.  Хотелось нарисовать самого прекрасного человека на земле. Я начинала с больших глаз. Рисунков было много. К моему удивлению, как я поняла значительно позже, они как бы повторяли изображение Спаса нерукотворного.
   
Учёба давалась привычно легко. Ни общеобразовательные предметы, ни специальные не представляли для меня какой-либо трудности. Мне казалось, что мне напоминают то, что я давно знаю. Правда, заниматься между уроками фортепиано приходилось на столе –  рояля в моём распоряжении не было. На меня был записан класс с роялем с 7-ми часов утра – до завтрака и начала общеобразовательных занятий. Но встать так рано я не могла. Мучительно хотелось спать: засыпала я последняя, так как рассказывала бесконечную сказку с ежедневным  продолжением для ещё 14-ти воспитанниц, с которыми делила «палату». Часто я приносила на урок не свои ноты, а те, которые удавалось в «палате» обнаружить -  свои были где-то потеряны,   играла «с листа».

Но уверенность в своих силах была подорвана. Мой абсолютный слух, который был зафиксирован при поступлении, – исчез или  стал весьма зыбким. Я помню, что на меня эмоционально ошеломляющее впечатление, возможно обострённое частыми болезнями и оторванностью от дома, произвело то, что рояли в разных классах звучали по-разному: их отличали особенные призвуки.  Очень важно было и то – как был взят тот или иной звук. Я не узнавала их. И это привело меня в замешательство, спутало, существовавшие, наверное, точные ориентиры.
 
Сольфеджио стало для меня предметом, доставлявшим мучительную неуверенность в себе.  Позже я поняла, что это обстоятельство не дало разрастись  во мне греху гордыни.
 При поступлении в консерваторию, где надо было написать несколько диктантов обязательно на 5,  мой слух или чувства неожиданно укрепились: я ясно и определённо, не сомневаясь,  как бы видела  звуковысотное положение каждого звука. Решалась моя судьба, связанная с поступлением. Жизнь без музыки казалась мне унылым, тусклым, серым коридором. А право быть на Земле музыкантом – высшим счастьем. И в критический момент абсолютный слух вернулся.

Встреча с учителем

 Многие, поступающие в консерваторию, знают, к кому они  поступают. Я знала только тех, у кого я бы  не хотела учиться: с моим педагогом в школе, Любовь Михайловной,  и с её учителем –  профессором  консерватории –  у меня не было творческого взаимопонимания.  Я иногда получала указание «продолжать в том же духе», иногда – разнос, в процессе которого выяснялось, что я ничего не умею и ничего из себя не представляю. Вообще я удержалась в этой школе только благодаря моей любви к музыке. Из полученных мной указаний учителя запомнилось одно, смутившее меня, 15-ти летнюю девочку: «Ты знаешь, что такое любовь? Ну, вот и играй так, чтобы это чувствовалось». И - сильнейший конфликт, когда я, не смея поделиться со своим педагогом, возникшим у меня ассоциативным образом ми-бемоль минорной прелюдии и фуги из 1-го т. ХТК И. С. Баха - образом Сикстинской Мадонны, вопрошающей Господа, почему, для чего она должна отдать своего любимого сына на смертные мучения -  и, как мне казалось, отдав исполнению на концерте всё лучшее, что было в моей душе, (моя подруга, пожилая соседка, плакала, слушая меня) получила гневную отповедь: «Кто тебе позволили играть в таком медленном темпе?!!!». Перед выпускными и вступительными экзаменами я перестала ходить на уроки к моему учителю, который решил, что я занимаюсь с кем-нибудь другим. Я же просто общалась с текстом, инструментом и возрождаемым мною звучанием музыки.
 Начался учебный год в консерватории, а я, как не написавшая заявление в чей-либо класс, осталась вне классов профессоров. Узнав об этом, неожиданно для меня, педагог моей подруги, срочно связавшись со мной, сказала, что я должна учиться у пианистки,   которая была её учителем и что она уже согласилась прослушать меня через пару дней. Я не знала этой пианистки. Но этот уважаемый мною учитель, поддерживала меня на протяжении учёбы своими отзывами о моей игре, которые передавались мне моей подругой.  Больше нас с этим педагогом ничего не связывало.  Но я сразу поверила ей.  И мне очень понравилось имя профессора – Вера Разумовская.   Через пару дней, окрылённая,   я примчалась в назначенное время в её класс. Впервые встретившись с  Верой Харитоновной взглядом,  я почувствовала тот интерес и понимание, которого мне так не хватало, а моё исполнение вдруг обрело лёгкость, уверенность и – новые, яркие краски.
 Годы, проведённые в содружестве с потрясающей пианисткой,  обладавшей и своеобразной, стройной системой пианистической работы, были годами счастливого сотворчества и определили всю мою дальнейшую жизнь.
В конце жизни, имена моих учителей музыки неожиданно выстроились для меня в определённую последовательность: Алла –  Богиня судьбы,         Любовь, Вера, Разум. Что это? Улыбка Бога? Или жизнь – это книга, которую надо уметь читать?...
Мои мысли о Боге, после отъезда в Петербург, не имели продолжения.  Воспитание в школе было строго материалистическим. Правда, мы, интернатские, забегали зимой во время прогулок греться в Никольский собор. Он поражал, иногда сковывал, иногда – успокаивал и согревал.  Сильное воздействие на мысли о Боге оказывали частые и основательные походы в Эрмитаж, исполнение музыки Баха. Особое влияние оказала на меня, подростка, работа над исполнением ми-бемоль минорной прелюдией И.С. Баха из I т. «Х.Т.К». Но мысли, а, скорее, чувства  о Боге были  неоформленными, противоречивыми. Атеизм был основой образования и воспитания, а научный атеизм – важным и обязательным предметом  в вузах.
Неожиданно Вера Харитоновна как-то спросила меня, верю ли я в Бога и, не дожидаясь ответа, сказала, что творческий человек не может быть неверующим. 
Три  года счастливого творческого взаимопонимания оборвались  смертью любимого учителя.

Любовь? Пусть будет воля твоя

Катастрофически глубокое ощущение потери и потерянности, которые принесла смерть любимого учителя, усилилось предательством любимого и, казалось, глубоко любящего человека, любовь и понимание которого, как я думала, могли бы заполнить разверзшуюся пустоту и быть стержнем  всей моей дальнейшей жизни. Я была способна на отчаянные поступки, стремясь не потерять эту опору. Казалось, что не могу жить, дышать, думать, чувствовать ничего, кроме катастрофы своего существования.

Я не находила себе места, не могла оставаться дома. Приходили и мысли о самоубийстве, но отпугивало безобразие смерти.  Помню, как поздно вечером, в крайнем эмоциональном напряжении, я ждала на берегу тёмного канала, когда посланная мною моя кузина принесёт от – Единственного – хоть  какой-либо ответ на моё, написанное в лихорадке    письмо. И  вдруг я ясно поняла, что с моей стороны – безумие желать соединить свою жизнь с предателем, для которого моя жизнь, моя любовь, наша любовь, его любовь  –  не имеет цены.
 
 Встав на колени под деревом, тень которого, сгущая городской ночной сумрак,  укрывала меня от любопытных глаз редких прохожих, я,  плача,  просила неведомого Господа, того, кто знает боль  моего сердца, чтобы он простил мне моё безумное желание и решил мою судьбу не так, как я, глупая, хочу, но как Он хочет. Моя душа успокоилась. Я опять обрела способность жить и учиться.
 
Моя крёстная  умерла через пару лет после моего крещения. Мы с ней больше не виделись. Я  не знала молитв, у меня не было ни духовного наставника, ни духовного воспитания. Мои мысли и действия были  интуитивными, как бы подсказанными мне какой-то невидимой, защищающей меня силой.

Замужество

С 15 лет я жила уже не в интернате, а с мамой.  Мама из-за моих частых болезней оставила отца, которого держали работа, дом, возраст, и   вернулась в Петербург, в котором жила до войны.  Ей «вне очереди» дали комнату на Владимирском проспекте, т.к. в справке из моей школы значилось, что ребёнок нуждается в домашнем уходе.

Продолжая учёбу уже в консерватории, готовясь к конкурсу, уже на своём рояле, я почти ни с кем не встречалась и никуда не ходила.  Нас с мамой, чуть ли не ежедневно, начал посещать сын её давней, ещё со студенческих времён, приятельницы. Мама попросила его что-то сделать с нашей электропроводкой.

Всё дело было в том, что  жена  этого «сына приятельницы», недавно  ушла с их дочерью к  своему начальнику.  Надо было  чем-то отвлечь неудачника от тяжёлых мыслей, чтобы он не запил.  Я занималась, не обращая внимания на возню с выключателями.  Дела маминых приятельниц меня не касались. А за ужином, надо же было о чём-то говорить,  обращала «дикого, страдающего аборигена» в классическую музыкальную веру. Вскоре он начал приносить магнитофон и записывать мои монологи. Я  не обратила на это особого внимания.   Монологи продолжались, и окончания проблем с ремонтом проводки не было видно.
Впрочем, встретившись с нашим постоянным «монтёром» на улице, я едва ли узнала бы его. Это был человек – из другого жизненного  «текста»: на 10 лет старше, обременённый семейными проблемами, далёкий от моего привычного окружения, который ни внешностью, ни обхождением, ни умением вести беседу, ни сферой своих интересов не производил на меня никакого впечатления. Правда, я знала, что он с отличием окончил Политехнический институт, получил интересное, престижное распределение, и в настоящее время был заочным аспирантом какого-то московского вуза.

Наступал Новый год, и «монтёр» неожиданно пригласил меня встретить праздник в  компании его друзей-сослуживцев, инженеров, учёных, математиков, физиков, в арендуемой  егерской гостинице, в лесу.

Это вызвало негодование мамы. Она была против превышения полномочий «монтёра». Но перспектива встретить Новый Год один на один с негодующей мамой (повод всегда находился) и моим юным одиночеством – пугала меня. К тому же, не претендуя на какие-либо особые права на моё внимание, «монтёр» обещал весёлую компанию умных, обаятельных и образованных людей. Я, правда, сомневалась, что таковые имеются вне общества музыкантов. Но, впервые попав в компанию «физиков», я с удивлением начала получать, неиспытанное до той поры, удовольствие от хорошей организованности праздника, остроумия, доброжелательности этой компании, сдержанности в принятии горячительных напитков, от ощущения надёжности, исходящей от мужчин,  от силы своего спутника. Он  нёс нашу с ним поклажу и лыжное снаряжение, ворочал  громадные брёвна,  жёг  костёр.

Вернувшись через сутки с праздника, мы в тот же день были атакованы его бывшей женой, грозившей не допускать его к дочери,  и  – моей мамой, указавшей ему на то, что он должен разобраться со своей женой, а не компрометировать меня. Попало и мне, как не умеющей себя «прилично вести».  Путь в наш дом и дальнейшие работы с проводкой «монтёру» были заказаны. Инженер - «алиментщик», не подходил к роли желаемого зятя.

Ему ничего не оставалось, как придти на следующий день с «официальным предложением», в гибкой форме: от меня требовалось лишь согласиться подать заявление в ЗаГС, а потом – начать думать. Я вспомнила, как его обидела  жена. Не могла же я пополнить ряды его обидчиков отказом. Он сам передумает, успокаивала я себя. Он же не сумасшедший, чтобы жениться на мне. Он знает, что я его не люблю. Моя несостоявшаяся любовь горела и жгла меня как угли залитого, но не потухшего костра.   А он? Вряд ли он что-нибудь понимает в любви. И какая из меня жена? Хилая, слабая, музыкант. Руки беречь надо. Насмешливая и прямолинейная, в не устраивающих меня случаях. Но был и   аргумент – за. Мне казалось необходимым начать самостоятельную жизнь и  освободить маму от непосильной заботы обо мне. Хотелось защиты и от бушующей среди сверстников брачной ярмарки и унизительного участия в ней.

Мы подали заявление. Это событие совпало с окончанием зимней сессии. На следующий день я уехала к брату   кататься на лыжах и  – думать. Начались студенческие каникулы. Вернувшись в Ленинград за день до регистрации, я обнаружила, что «монтёр-жених» подготовил всё к свадьбе, т.е. закупил продукты для запланированных им двух свадебных дней. Один -  предназначался для родственников, второй – для его друзей.   Мама, взяв бюллетень по поводу повышенного давления, вызванного неприятием такого развития событий, уже оповестила и пригласила на свадьбу родственников.
 
Я не могла подвести всех. К тому же, кататься на лыжах, чувствуя себя невестой, оказалось приятно.  Я спросила претендента на мою руку, зачем он на мне женится, может быть, он меня любит? На что тот ответил, что не верит никаким словам, и лишь жизнь может это показать. Вытащив из чемодана моё «выпускное» платье,  одев белые перчатки и срочно купив моему «монтёру» в подарок (на всякий случай) белую рубашку, чтобы ему было в чём жениться, я, сдерживая смех от нелепой, поддельной серьёзности процедуры, предстала перед тётей, заведующей соответствующими записями ЗАГса, в сопровождении своего брата и подруги.
 
Поставили «штемпсель».  Одели кольца. Выпили шампанское. Позже, рассказывая о своём замужестве, я обычно говорила, что одни выходят замуж по любви, другие – по расчёту, а я – по глупости.

Во всех событиях, разворачивающихся с удивительно продуманной кем-то последовательностью и выверенностью во времени, я была почти наблюдающей, удивлённой, пассивной стороной. Безумная,  всепоглощающая любовь, которую я ждала, уже не состоялась.
 Тогда я не связывала происходящее – с моей молитвой под деревом, выведшей меня из отчаяния, а осознала связь эту много позже, просматривая события моей жизни, прожив всю остальную жизнь в браке с моим мужем, любя его, как своего ближнего, и обвенчавшись с ним через 30 лет. Оглядывая с высоты лет прожитые годы,  я понимаю, что мой муж – лучший из возможных, предоставленных мне жизнью, вариантов супруга.

Не сотвори себе кумира.
И лишь одна святая лира… 

Нарисованные дети

Я с нетерпением ждала беременности, как оправдания супружеских отношений. Думая о своих будущих детях, мальчике и девочке, я нарисовала их. Муж спрятал этот рисунок. Через много лет он нашёл его и показал мне. Там были изображены наши уже взрослые дети.

Помощь в нахождении неизвестного адреса

 В первое лето замужества мы совершили путешествие втроём, на двух байдарках по Селигеру. Третьим был  друг мужа: с ним, в последний момент, отказалась ехать моя подруга. До Осташкова мы ехали поездом, в котором мои спутники неожиданно встретили  своего сослуживца, Гусева. Они разговорились. Оказалось, что тот тоже едет в Осташков на встречу с сёстрами, в доме, оставшемся после родителей.  Я слышала их разговор краем уха. В это время я уже ждала ребёнка и была занята своими мыслями.

На перроне мы попрощались со своим спутником и отправились на пристань. Оказалось, что теплоходик, который мог нас доставить на другой конец Селигера,  - намеченного начала нашего байдарочного похода -  отправляется только на следующее утро. Поужинав в местном ресторанчике, где кормили вкусно, дёшево и по-домашнему, мы задумались о ночлеге.
О гостинице в те времена нечего было и мечтать. Мои спутники решили, что можно провести ночь в спальниках на полу речного вокзала. Осмотрев грязноватый, «зашмарканный» пол и шаркающих по нему людей, которые собирались тоже провести там ночь, выпивая и закусывая, я остро и ясно представила себе невозможность заснуть под их ногами и - всю мучительность предстоящей ночи, усиленную моим положением. Мои же спутники не видели в этом ничего особенного. Жаловаться было бесполезно.

Я предложила прогуляться и поискать Гусева. Моё предложение было безумным. Оказывается, они не знали адреса своего сослуживца даже ориентировочно, а Осташков – это всё-таки город. Но «дело было вечером и делать было нечего». Мы решили «поболтаться» по Осташкову. Время от времени я спрашивала прохожих, не знают ли они, где живёт Гусев.  Таких, среди удивлённых моим вопросом  прохожих,  не оказалось.  Смеркалось. Терпение моих спутников, позволивших мне почудить, заканчивалось. Надо было возвращаться на вокзал.   Тогда я встала посреди улицы и громко, отчаянно закричала: «Гусев!!!». Открылось окно двухэтажного, просторного дома, около которого мы стояли, и наш попутчик сказал: «Я здесь. Заходите!»…

*
В 1981 году, когда ещё не было мобильников, машины были редкостью.  Мы с мужем и нашими двумя ещё маленькими детьми поехали на только что купленной машине в длительное путешествие, на Юг, в Крым. Первым большим городом была Москва, где жили родственники моего мужа. За рулём всё время была я,   только что получившая права.

Дорога была долгой и для меня очень утомительной. Мы выехали на московскую кольцевую  уже поздно вечером. Оглушённая рёвом несущихся машин, ослеплённая в темноте их фарами, не зная  ни автомобильных дорог  Москвы, ни адреса родственников мужа (они, к тому же, недавно переехали в новую квартиру) я ждала, когда  рассматривающий карту муж, исполняющий роль штурмана, скажет мне, что можно съезжать с «кольцевой» в совсем уж неизвестный никому из нас, новый район Москвы. Промелькнуло множество указателей съездов, а муж всё говорил, что нужно ехать дальше и дальше.

Предельно уставшая от вождения,  я почувствовала, что теряю уверенность в управлении: «Всё. Хватит! Я поворачиваю в первый же съезд. Остановлюсь и сама посмотрю карту!» Так я и сделала, несмотря на протесты домочадцев. Съехав с «кольцевой», я попробовала найти спокойное место, где можно было бы припарковаться, выйти всем из машины, немного размяться и спокойно определиться с местоположением.
Остановившись ночью в тихом проезде между домами, выходя из машины, мы вдруг услышали голос из светящегося, открывшегося рядом с нами окна первого этажа: « А я вас уже давно поджидаю». Это  был двоюродный брат моего мужа. Приехали!

Сила молитвы о детях

С подросшими, взрослеющими детьми бывало очень трудно. Страшно, когда из их глаз смотрело как бы другое, чужое, незнакомое существо, не помнящее, не понимающее и не принимающее ни любви моей, ни боли, ни заботы, ни тревоги.
Самым действенным в этот момент был мой уход в другую комнату и молитва к Богу с просьбой открыть моим детям глаза и уши сердечные и вернуть им разум. И через короткое время в комнате появлялся виновный или виновная, просто, спокойно и настойчиво просившие прощения.
                *
Мой сын служил в армии за полярным кругом. Узнав, где находится его часть, я поехала повидаться с ним. Ехала в купейном вагоне, на второй полке. Поболтав с симпатичными попутчиками, я заснула в уютно покачивающемся вагоне. В мой спокойный сон вдруг вошло странное   существо, раза в два выше человеческого роста, напоминающего мощный столб. Его голова была похожа на человеческую, но её искажённые пропорции и форма лица внушили мне какой-то неизведанный ужас. Мы молча смотрели друг на друга. Пришла мысль, что это – Дух Севера. Между нами произошло что-то вроде  «энергетической схватки». Вся моя сущность предельно напряглась, чтобы не быть сломленной. Я устояла. Воздействие ослабело и Столб сказал: «На этот раз я отпускаю тебя».  Я почему-то поняла, что моему сыну что-то угрожает. Но он не погибнет. И я  проснулась. Сон ушёл, но ясная память о нём и  сильнейшее эмоциональное возбуждение от пережитого остались.
 
Я молилась и просила Господа о том, что, если надо моему сыну пережить что-то страшное, чтобы Он сохранил его жизнь. Повидавшись с сыном (у него всё было в порядке), через день я вернулась домой.

Моя молитва о сыне была ежедневной.  Я чувствовала, что какая-то ситуация накаляется и решила ещё раз поехать к нему. На этот раз – полететь. Муж остановил меня, сказав, что это баловство. Но если я так волнуюсь, он сам поедет к сыну поездом.    Когда муж приехал в часть, сын уже лежал в реанимации. В него, стоящего на боевом посту у склада с противовоздушными ракетами, с трёх шагов  выстрелил из автомата разводящий.  Я вылетела к сыну тут же. Хирург сказал, что пуля, ударившись о патронташ, прошла такую сложную траекторию, между артерией, тазобедренным суставом и жизненно важными органами брюшной полости, что не иначе – мой сын родился в рубашке…

Зов цветка

В моём классе всегда было нарядно и весело от зелени многочисленных цветов. Цветы приносила я и  мои ученики. Был там и цветок, который вырастил из семечка мой сын, бывший и моим учеником.

На летние каникулы цветы из всех классов выносили в конец коридора, для того, чтобы их легче было поливать, остававшимися на летнее дежурство  уборщицам. В начале учебного года всё это многочисленное собрание цветов разбирали по классам. Не обнаружив  цветок моего сына, я заглянула в парочку ближайших классов, надеясь найти его там, но – безуспешно.  И я оставила поиски, на которые мне, мешая занятиям моих коллег, пришлось бы потратить и много времени.

Прошло несколько месяцев. Однажды, во время урока, я почувствовала, что  не могу сосредоточиться: мне мешает  мысль о том, что цветку из моего класса плохо, и он просит меня забрать его. Я  никак не могла отделаться от неё. Я начала нервничать. Странное и неожиданное чувство, что я должна ему помочь и он ждёт меня – усиливалось. Чтобы отделаться от этой навязчивой мысли, я остановила урок, попросила подождать меня пару минут и вышла из класса. Уверенно  подошла к одному из многочисленных классов, открыла дверь и увидела на окне около шторы, почти засохший, никому не нужный, цветок моего сына. Я извинилась за вторжение, объяснила, что это цветок из моего класса, обняла его и принесла в свой класс. Полила, рассказала радостно ученику, что наш цветок нашёлся…

Урок успешно продолжился.
 
А цветок ожил…



Джонни 2

Как-то по просьбе дочери мы взяли из рук детей во дворе подобранного ими очаровательного пушистого щенка карельской лайки. Это было прелестное, весёлое создание, с артистическими наклонностями.  Мы назвали его Джонни. Если собирались зрители, Джонни  любил устраивать сумасшедшие представления на диване с рычанием, беготнёй, прыжками. Он любил демонстрировать и свои бойцовские возможности, угрожая разорвать какую-нибудь большую овчарку, сидя у нас на руках, или бросаясь наперерез проезжающим машинам.
Джонни прожил у нас пару лет. Я и моя дочь начали часто болеть: что-то типа гриппа, кашель, который у меня переходил в воспаление лёгких,  а у дочери – в приступы астмы. Доктор предположил, что виной может быть шерсть собаки или запах от неё.

Мы нашли семью с двумя детьми, которые согласились взять Джонни с тем условием, что на лето мы будем забирать его на дачу. Зимой мы пошли его навестить. Новые хозяева сказали, что Джонни всё время сидит на подоконнике, смотрит в окно,  ждёт нас. Мы, стараясь порадовать его, принесли всякой вкуснятины. Он не притронулся к еде и не слезал с наших коленей. Джонни пришлось объяснить, что мы не можем его взять с собой, но когда потеплеет, заберём его на дачу. Когда мы собрались уходить, он повернулся и, обиженный, с поникшей головой, пошёл в комнату и  прыгнул на подоконник…

Джонни переслали на дачу пораньше, когда туда смогла поехать моя мама.   А за два дня до нашего приезда в отпуск, он пропал. Его долго искали, развесили объявление. Много позже узнали о том, что  Джонни попал под машину. Мама не сразу сказала это, боясь лишить горячо любимую младшую внучку надежды на его возвращение.
Вся семья тяжело переживали его гибель.  Я глупо и отчаянно подумала, что если бы Господь дал бы нам такого же Джонни, но –  чтобы  он не бросался  под машины, и чтобы у нас не возникала  аллергия, -  то мы бы хорошо смотрели  за ним и уж никому бы  его не отдали.

Однажды, возвращаясь поздним, осенним вечером с дочкой домой – шёл мокрый снег, дул пронизывающий ветер – уже взявшись за ручку двери парадной, я как бы почувствовала чей-то взгляд и оглянулась.  В пяти-шести шагах, мокрый и грязный,  на дороге сидел «Джонни» и смотрел на нас,  большими, прекрасными и печальными глазами.  Собака была удивительно похожа на Джонни. Было ясно, что она может заболеть, если проведёт эту ночь на улице, а чтобы выжить ей не много нужно: тепло и крыша над головой. Я, подумав  о том, что и сама могла бы попасть в такое положение,  тихо сказала: «Ну, что ж, пошли».  Собака сразу встала и пошла за нами:  в парадную,  в лифт, в квартиру. Я сказала псу, что не могу разрешить остаться в доме такой грязной собаке. Надо вымыться. Он позволил водрузить себя в ванну и покорно выдержал мойку. Его вытерли, накормили, показали коврик. Я предупредила детей, что оставляем собаку только до завтра. Узнаем адрес приюта. Развесим объявления, обзвоним знакомых.
 
Утром собака не смогла подняться. У пса не работали задние лапы. Видимо, сильно продрог. Начали лечить, дали антибиотики. Выносили на руках на улицу. Пёс начал понемногу поправляться.  За это время мы все привязались к нему. Гуляли ещё без поводка и ошейника. Заметили, что пёс ведёт себя очень разумно, спокойно. Не отходит от ног, не бросается за машинами, сторонится их.  Удивлённые поразившим нас сходством, мы пристально разглядывали его, не Джонни ли он? Отличием оказалась только маленькая, как пёрышко, чёрная метка на его рыжей густой шёрстке, на спине.  Мы сказали ему, что его зовут  Джонни  и оставили до первого ночного, сухого, аллергического кашля, который мог возникнуть у дочки или у меня.  Кашля – не было. Тогда я вспомнила, с какой  нелепой,  невозможной, как мне казалось, просьбой мысленно обратилась к Господу…

Смерть Джонни

Несмотря на средний, небольшой рост, Джонни почему-то пользовался авторитетом и  у дворовой стаи больших псов. А атаманша этой стаи, громадная и чёрная как смоль собака, рыка которой беспрекословно слушались все псы, стала его подругой и захаживала за ним в нашу квартиру, отказываясь от предложенной еды, и не претендуя на случку с маленьким по сравнению с ней Джонни. Поиграв, полежав рядом с Джонни, она, при первом же моём напоминании о том, что мы не можем взять в дом вторую собаку, поднималась и уходила, чтобы появиться у нашей двери на 6-ом этаже через пару дней.   
Джонни был очень аккуратен, понятлив, послушен, приветлив, вообще  отличался интеллигентным поведением. Он стал нежно любимым и уважаемым членом нашей семьи.
Шли дни  - и в нашей семье наступили сложные времена. Женитьба сына, влияние нового человека, новой семьи, переходный возраст дочери. Обиды, претензии, непонимание. Все мы были виноваты друг перед другом.
Напряжение нарастало.
Собираясь в очередной раз с мужем в выходные на дачу, где нас ожидала масса дел, я вдруг почувствовала, что нам нельзя ехать. Предчувствие чего-то плохого было совершенно определённым, неожиданным, сильным и тягостным.  Никаких реальных аргументов против поездки не было. Дела казались неотложными: посевная…
Мы поехали на машине, взяв с собой, как всегда, и  Джонни. На следующий день, рано утром, первой электричкой к нам приехал сын. Он сказал, что ночью ему приснился страшный сон. Толпа людей собралась вокруг чьего-то мёртвого тела. Подойдя к толпе, он увидел, что на земле лежу я…  Мобильников ещё не было. Спать он уже не мог – вот и приехал.
У нас всё было в порядке. На обратном пути сын попросил разрешения сесть за руль. Он только что получил права, а машины своей у него ещё не было. Я разрешила ему доехать до левого поворота (без семафора) на оживлённую трассу: бывало, что у него при торможении глохла машина, а он не мог при этом  быстро и плавно включить мотор.  Я напомнила ему об уговоре, но он, поддержанный отцом, решил не умалять своего мужского достоинства и,  при выезде на оживлённую, двухполосную трассу, сын притормозил, но, на всякий случай, боясь, что машина заглохнет, не остановился и - перегородил две полосы. Летящая  с правой стороны машина вынуждена была обогнуть нас по встречной полосе,  которая, к счастью, в это мгновение была свободной.
 
Сын остановил машину на обочине и уступил мне место за рулём.
Перепуганная и возмущённая – я молчала.
 
 На полпути мы остановились отдохнуть у любимого нами бора.  Муж с Джонни перешли на другую сторону шоссе – там росли ландыши. Я, уставшая, и ещё не вполне пришедшая в себя, осталась с сыном у машины.
И вдруг мы увидели, как Джонни, выйдя один из леса,  глядя только на нас, начал медленно переходить шоссе. Машины мчались одна за другой. Он уже вышел на середину первой полосы, и кричать было бесполезно: ему не было дороги назад. А машины мчались, ещё и обгоняя с двух сторон друг друга. Гибель Джонни была неизбежной. От первой машины он как бы отмахнулся, а вторая отбросила его далеко вперёд. Я выбежала на шоссе и выхватила тело Джонни, который ещё дышал. Я его держала, как ребёнка, а из его рта  текла на мою руку струйка крови. Я шептала ему: «Дыши, дыши. Всё будет хорошо».  И он старался, для меня. Из леса показался муж с радостным возгласом: «Вот ты где, проказник! А я тебя ищу». Крик  резким диссонансом ударил по мне, и прервал мою связь с Джонни. Он перестал дышать. Я закричала: «Он умер!»…
Сын ушёл в кусты. Его рвало.

Джонни долго лежал у меня на руках, пока не стал холодным и под мышками. Мы нашли место между ландышами. Мужчины руками и палками вырыли яму. Завернули Джонни в какой-то шарф, тихонько положили на бок и ещё какое-то время, не смиряясь с его смертью, прежде чем засыпать его землёй, ждали чуда…
На следующие выходные мы поехали к Джонни. Впереди нас над дорогой сияла огромная радуга.  Муж сделал скамеечку, маленький деревянный крестик. Холмик укрепили камнями. Закончив, не торопясь, работу, мы сели в машину. Как только захлопнули двери – хлынул ливень!

Спустя время, мы осознали, что Джонни –  Божий подарок – показал нам то, что могло или должно было случиться с нами. И – взял это на себя…

Предсмертный диалог

 Работающая на полторы-две ставки, выступающая на концертах, дающая частные и сверхурочные уроки, жена, хозяйка дома и мать двоих детей, я чувствовала себя замотанной, усталой и, в конце концов, сильно заболела. Попав в больницу, где на меня не обращали внимания: клиника «скорой помощи» давала возможность практикующим там врачам защищать  диссертации, а старушки, с жёлтыми пятками, накрытые с головой простынями, перед отправкой в морг и вскрытием, лежали в коридоре. Доктора были заняты их «оформлением».  Мы - ждали своей очереди.
 
Через три дня я уже ничего не ела и не вставала с постели. Муж решил перевезти меня в свою ведомственную клинику. У меня не работала почка, и колотилось сердце. Я боялась, что в случае очередного приступа болей почечной колики, моё сердце не выдержит.  Обычный обезбаливающий укол почти не менял ситуацию. Положив в карман медсестры денежную купюру, я попросила её сделать мне дополнительное, действенное  обезболивание, чтобы я смогла доехать до другой клиники.  И она сделала, как я теперь понимаю,  не обременяя себя поисками соответствующего моему состоянию лекарства, ещё двойную дозу того же  препарата, который был у неё под рукой.

Меня на коляске спустили в вестибюль, и муж попросил меня подождать, когда он договорится с такси.
 
 Сильная слабость закрыла мне глаза. Кончики моих ног и рук начали холодеть, холод уже добрался до колен и локтей, и я поняла, что когда этот холод поднимется до моего слабого, «порочного» сердца, я умру. Казалось, что я нахожусь в каком-то светло-сером  коридоре-переходе, не имеющем ни конца, ни начала, и там ощущалось присутствие чем-то занятых, вроде бы людей, одетых в светло-серые, похожие на врачебные, одеяния. И я  подумала, что ещё не использовала свои творческие возможности, даже не любила, и что мне рано умирать. Ясно оформилась странная, протестующая мысль, что  в противном случае -  напрасно было меня сюда посылать. Я  не услышала, а ясно почувствовала  ответ: «Аргументы приняты».
 
  Почувствовав, что «сценарий смерти» отменяется, что можно и надо жить, я начала задавать себе вопросы: «Я ведь могу говорить? Как это делается? Надо открыть рот и выдыхая воздух что-то попытаться произнести. Я  знаю, где находится мой рот, шея, они мои, я могу ими управлять! Собрав всю силу воли, я выдохнула изо всех сил: «Мне плохо!». Я услышала усилившийся шорох многих ног и вскрики: «Женщине плохо! Посмотрите, каких здесь выписывают. Подбежал муж: «Танечка! Танечка! Ты меня слышишь?» Муж рассказал мне потом, что у меня была склонённая набок голова, закрыты глаза и – смертельная бледность. Я изо всех сил напряглась и сказала: «Да».
 
Мне сделали какие-то уколы, я открыла глаза. Врачи предложили: «Давайте мы вас обратно на отделение доставим?» Я отказалась.
 
В ведомственной клинике, в которой меня буквально с прихожей начали лечить, я довольно быстро поправилась. Даже намеченная срочная операция по удалению неработающей, гниющей почки была отменена. Я не поверила в то, что она, по словам врачей, мертва: ведь она болела, значит ещё просила о помощи. Врачи провели дополнительный курс водотерапии  – почка заработала и очистилась.

В следующем периоде жизни  я узнала, что такое всепоглощающая взаимная любовь (другой она, оказывается, и не бывает), которая, наверное, подобно наркотику  открывает дверь в «рай» и закрывает – в реальную жизнь. Почувствовала, что такое «ломка» расставания.
На меня обрушился и бурный политический водоворот, который захватил меня, позволил, активно в нём участвуя, многое узнать и понять.

Смерть мамы

Мама умерла осенью, в октябре. Она внезапно катастрофически похудела и ослабла, но не хотела летом покидать дачу, чтобы обратиться к врачам. За мной она послала в сентябре, лишь тогда, когда неожиданно у неё как бы хрустнул позвоночник. Она едва добралась до кровати, с которой уже не могла подняться.  Любое движение вызывало невыносимые боли.
Поездом везти её было невозможно. Мой муж вынес её на руках и я, обложив её подушками, осторожно ведя машину, благополучно привезла маму к себе домой. Вся последняя дорога мамы из любимого ею Филистово  запомнилась, как плавное, парящее движение в прекрасной  аллее солнечной, золотой  осени.
                *
Потом я удивлялась, как точно и своевременно у меня «увели» машину и как она, машина,   вовремя вернулась…

…За год до смерти мамы, осенью, мой муж, уже имея права на вождение машины, но не любивший это занятие, так как не умел долго сосредотачивать своё внимание на вождении (он уже  въезжал на машине то в стену дома, путая тормоз с газом, то  –   в спокойно стоящий на остановке автобус), по просьбе своего отца  решил отвезти его и сына в выходные дни за 400 километров на дачу. Все мои уговоры, мои аргументы о нерациональном использовании дневного времени, усталости, опасности ему одному, без меня, второго водителя (я в субботу работала) и без опыта ехать на такое расстояние по сложной трассе, о том, что лучше и безопасней поехать поездом,  не возымели никакого действия.
Его мужское самолюбие и его престиж в глазах отца и сына значили несравненно больше моих доводов. Он их просто не слышал.

Моё беспокойство, напряжённое предчувствие опасности и полное бессилие как-то повлиять на происходящее, привели меня к мысленной горячей просьбе: «Помоги, Господи! Огради моего мужа от этой поездки!» Когда утром мой муж, выглянув в окно, закричал: «Таня! У нас украли машину!» –  я этому даже как-то не удивилась, подумав: «Вот. Никуда не поедешь».

Осенью, зимой и ранней весной мы не чувствовали отсутствия машины. В это время она обычно спокойно стояла в гараже. Летом, когда я была с мамой и детьми на даче, и машины явно не хватало, (другую машину - мы уже не могли купить) от мужа пришло известие о том, что, судя по звонку из милиции,  объявились следы нашей машины, кажется, в Уфе. Впрочем, никаких документов о такой информации я в милиции не смогла получить. Прилетев с мужем в Уфу, мы в местной милиции  встретили неожиданное понимание и вежливое обхождение. Майор милиции, в кабинет к которому меня направили, позвонил по телефону и просто, по-приятельски попросил кого-то привезти и отдать машину. Я спросила: «В каком она состоянии?»   И получила ответ: «В прекрасном. Я сам на ней ездил». На мою восторженную просьбу рассказать, как ему героически удалось найти воров, он сдержанно поинтересовался: «Вам нужен мой рассказ или  –  машина?» Мой выбор был предопределён.
Мы с мужем совершили увлекательное путешествие, пересекли европейскую часть России   по диагонали  и вовремя смогли перевезти тяжелобольную  маму.  Все нам говорили, что такого не бывает. А ГАИ, ещё через лет 7, задержала нашу машину при ежегодном прохождении мною в одном и том же месте техосмотра, т.к. выяснилось, что она, несмотря на наше своевременное оповещение о том, что машина найдена,  ещё числится в розыске, в занесённых в компьютер данных.   Её, оказывается, искали…               
                *
…У мамы диагностировали последнюю стадию рака, стадию распада опухоли. Метастазы были всюду, в том числе и в позвоночнике. Я перевезла её из больницы домой. Оставить маму умирать в больнице, как, а я видела это, было с другими старушками,  я не могла.
В течение трёх недель,  после того, как я привезла маму с дачи, умер её младший брат и племянница. В день похорон моей двоюродной сестры, состояние мамы резко ухудшилось. Она лежала с закрытыми глазами и, казалось, ничего не слышала. Разбудить её было уже не возможно. Медсестра, делавшая ей ежедневный обезбаливающий  укол, объяснила, что так умирают.
 
По напряжённому лицу  мамы и её беспокойному дыханию можно было предположить, что она во что-то всматривается и эти видения её тревожат. Моя дочь, заходившая в комнату к любимой бабушке, выходила оттуда ошеломлённая и говорила: « Там что-то делается, комната чем-то вся наполнена. Мне кажется, я даже слышу хлопанье крыльев». Вся наша семья и, приехавшая моя двоюродная сестра, дочь моей крёстной, съёжившись, сидели на диване на кухне. Всех нас колотила мелкая дрожь. Чувствовалось сильнейшее напряжение, как будто происходило что-то вроде землетрясения или какого-то другого мощного энергетического катаклизма.
За пару дней до смерти мама сказала мне: «Прости меня». Я, удивлённо и испуганно посмотрев на неё, увидела, что она плачет. Никогда моя мама не произносила таких слов. Она всегда была права. Я ответила: «За что, мамочка? Всё хорошо». Высказывать своё пожелание привести священника, говорить о возможной смерти, я не посмела, да и опыта у меня в этом не было. Мама всегда знала, что нужно ей  делать, я же только выполняла её просьбы. Она никогда на моей памяти не исповедовалась и не причащалась, но в последнее время носила крестик.

В последнюю ночь я устроилась  поблизости, прислушиваясь к её тяжёлому дыханию,  как бы пропуская его через себя. Несколько раз за ночь вставала, подходила к кровати, пыталась понять, чем можно помочь. К утру, наконец, задремала.
В 9 часов, время, в которое я обычно вставала, у меня вдруг образовалась мысль -  мама мысленно обращалась ко мне: «Я больше не могу. Вставай». И я поняла, что мама умирает и старательно дышать, чтобы дать мне ещё немного поспать, она уже не в силах. Тут же ко мне подошла моя кузина, она собиралась этим утром  улететь к себе домой, и сказала: «Таня, вставай. У тёти Нины начали холодеть руки и ноги. Она умирает»…
Мы все собрались у её кровати. Я держала маму за руку. Её дыхание прерывалось. Останавливалось. И вот – последний вздох и – тишина…Ни движения, ни вздоха... больше никогда!!!  Вдруг, я как бы почувствовала последнюю мамину мысль: «Как легко. Оказывается,  нужно просто перестать дышать». Мамино лицо разгладилось, успокоилось. Жизнь не могла двигаться назад, а свершившийся переход избавил её от беспомощности перед нарастающей и всё заполняющей болью.
 
 Я отпустила мамину руку.  Это уже была не она, а что-то другое. Моя кузина сделала всё, что полагается.

Маму увезли в морг, и тут же сделали вскрытие, хотя я горячо просила  не делать этого, оставить её в покое. Она  настрадалась. Потом последовала и моя  просьба к служителю морга, чтобы он подготовил маму к прощанию: придут её друзья ещё со студенческих лет. Просьба, подкреплённая немалыми деньгами.

И –   ужасающая встреча в морге. Умиротворённости на мамином лице не было. Оно было напряжено и устрашающе обезображено смертью и вскрытием до неузнаваемости.  Обняв её, я почувствовала вместо её груди какие-то, как мне показалось, холодные обручи, от которых исходил леденящий холод.  Появилась ясная мысль, исходившая, как я это чувствовала, от мамы: « Что вы со мной сделали?».

Растерянные и угнетённые мы повезли маму в церковь на отпевание. Отпевание  происходило во Владимирской церкви, около которой мы с ней когда-то вместе жили.  Пел  хор. Отпевание было длительным. После отпевания мне стало легче, а мой муж, убеждённый материалист-атеист, подошёл ко мне и сказал: «Ты видела? У твоей мамы изменилось выражение лица». Да. Я это видела. И, пристально глядя на неё, почувствовала, услышала, исходящее от неё: «Теперь всё  хорошо».
                *
На поминках мы собирались выпить первый, горький тост за маму. На столе стоял старинный хрустальный графин с водкой, которую полагается, как мне казалось, во время тризны. Муж взял графин, чтобы наполнить рюмки, но пробка не открывалась. Графин передавали вкруг стола: все пытались его открыть. Пробка намертво спаялась с графином. Её даже попытались отмочить под струёй горячей воды. Тщетно.
 
На столе стоял и коньяк, который был припасён мамой.  Отказавшись от бесплодных попыток открыть графин, мы наполнили рюмки коньяком. Когда гости разошлись, я начала убирать посуду, взяла в руки графин с водкой и без всякого напряжения вынула хрустальную пробку… Поражённая, я позвала мужа и продемонстрировала ему простоту открывания и закрывания графина.  Маленькая, необъяснимая деталь. Может быть, мама  хотела, чтобы мы её помянули припасённым ею коньяком, а не водкой?

Взяв на себя хлопоты по оформлению маминой могилки, я понесла в магазин для нумизматов старинную, немецкую золотую монету, оставшуюся после мамы. Магазин находился в каком-то глухом тупичке. Войдя в маленькое помещение, я оказалась один на один с продавцом. Увидя монету, он сказал, что в таких случаях зовёт хозяина. Из-за занавески появился высокий, широкоплечий мужчина кавказских кровей и предложил мне показать монету.
 
На дворе – «лихие девяностые». Я пролепетала, что эта монетка – единственная моя возможность оформить мамину могилку. Вытащила монету и положила на его громадную ладонь: он или они легко могли и так у меня её забрать.  Внимательно посмотрев на монету и меня «хозяин» сказал, что даст мне тут же столько, что мне хватит на оформление могилы, что я могу получить больше, но тогда мне придётся искать, ждать покупателя. Я согласилась взять столько, сколько он мне даст. К моему удивлению, счёт похоронной организации совпал с полученной суммой до рубля.
 
Приняв работу по оформлению могилы (рабочие кладбища даже анютины глазки посадили) я осталась одна  постоять немного у могилы в тишине и покое. В какое-то мгновение, расслабившись и ни о чём не думая, я ощутила пришедшую  мысль: «Всё хорошо, но посади мои ноготки из Филистово». Мама так называла календулу – единственные цветы, которые она сажала. 
А я  о них совсем забыла… 

Бесы

В первое время после маминой смерти в квартире осталась какая-то напряжённость, а со мной начали происходить странные события. Однажды  в квартире собралось много народа: дочь, мой сын с невесткой,  сын моей кузины, пришедший из военного вуза на побывку, мы с мужем. Ощущаемое мной напряжение усилилось  неожиданным происшествием. Мой двоюродный племянник мылся в ванной, неожиданно дверь ванны распахнулась и оттуда выпало его бездыханное, прямое, как столбик, тело. Мой ужас невозможно описать. Любимый сын моей кузины! Я бросилась  к нему с нашатырём, холодной водой, приподняла ему голову. Каким-то чудом он не сломал себе шейные позвонки и не разбил голову о стоящий в коридоре  книжный шкаф с выступающей полочкой. Он задышал. Открыл глаза. Молодой мальчик неожиданно потерял сознание, за мгновение перед этим как-то успев открыть защёлку на дверце.

Когда все успокоились и легли спать, ночная тишина была прерваны моим истошным криком. Я успокоила всех, сказав, что со мной всё в порядке. Видимо, что-то приснилось. Не могла же я им сказать, что мой спокойный, долгожданный, обычный сон мой,  был внезапно прерван чётко и  реально ощутимым, но абсолютно нереальным появлением из-за постели какого-то небольшого, тёмного круглого шара, который выскочив, как молния бросился открытой, клыкастой  пастью на меня, в район шеи.  И первая, невесть откуда и почему бросившаяся мысль: «Мама!».  Причём здесь мама?...

Мужу надо утром рано вставать, идти на работу. Свет погасили. Все улеглись. Но я боялась закрыть глаза, боялась, что заснув, окажусь беспомощной и беззащитной.  Видение  было до ужаса реально мною ощутимым. Что делать?! Что делать?!  Впереди – ночь. Спать хочется. И я вспомнила, что крёстная когда-то говорила мне,  что «если  будет страшно –  перекрестись и страх пройдёт».  Я начала медленно креститься, почему-то тяжело было поднять неожиданно ослабевшую руку.  Вдруг, под сложенными для крестного знамени пальцами, моё тело начало биться, как будто по нему проходил электрический ток. Его просто колотило, спина подпрыгивала непроизвольно. Я крестилась ещё и ещё, призывая: «Господи, спаси и помилуй!» Постепенно амплитуда вибрации всего тела уменьшилась и успокоилась. Беспокойство и страх прошли. Я улыбнулась, повернулась на бок и сладко заснула.
 
Нападение на меня во сне повторилось через несколько  дней. На этот раз – это была туча особей. Нападение было также неожиданным, не исходящим из спокойного сновидения и – подобен удару молнии.  Ужас  потряс мою душу  безмерностью и звериным ликованием  Зла, которое хотело вынуть мою Душу. Я заслонилась рукой и предельно напрягла в защитной реакции все силы моей души. Мой крик разбудил соседей в нескольких этажах. Я  открыла глаза.  Рука моя была поднята в жесте самозащиты.  Склонённые надо мной лица родных в первые мгновения тоже показались мне принадлежащими  той, другой стороне, и только руки дочери, обнимающие мою голову –  ангельскими руками добра.
 
Рассказать, что мне привиделось, и ждать помощи от родных было невозможно. Никто бы, естественно, не понял и не поверил. А меня сочли бы сумасшедшей.
 
Успокоив родных, я в тишине и в темноте начала молиться, как умела, прося помощи у Господа. Молилась долго.  На следующий день у меня должен был быть частный урок. Чувствовала я себя  очень слабо. Еле двигалась. Как будто у меня ушли все силы на сопротивление. На предварительный звонок матери моей ученицы, воцерковлённой, православной женщины я ответила, что не смогу  заниматься, нет сил. На вопрос, что случилось, я, в замешательстве, будучи уверена, что меня не поймут,  ответила, что на меня было совершено нападение.  К моему удивлению, она всё поняла и сказала, что сейчас придёт  ко мне.  Она пришла со святой водой, научила меня молиться и креститься перед сном.

 Теперь я делаю это ежедневно. Больше такие явления со мной не происходили. 
Но позже, когда во время серьёзной болезни я прошла обследование, оказалось, что щитовидная железа, которая находилась в том месте, куда вцепился  «первый бес», «неоднородна»,  повреждена. Как будто прокушена?

Старый дом

Мужичок

Мама очень любила дом в Филистово, который она купила, чтобы было, где растить летом внуков.  Каждый его уголок был приведён в порядок, а его мощные брёвна протёрты её руками. Мне дорог этот почти 150-летний дом, построенный прочно, разумно, экономично и удобно для несколько поколений крестьян, рождавшихся и умиравших в этом доме. 
Однажды, уже после маминого ухода, я, неожиданно проснувшись ночью, увидела рядом с кроватью аккуратненького мужичка, чуть ниже среднего роста, в кепочке. Он приветливо улыбался, собираясь как бы заговорить.  В нём не было ничего страшного, кроме того, что его здесь никак не могло быть. Странно было и то, что не было темноты. Всё было ясно видно.

Мне не хотелось, чтобы он заговорил. Я, уже зная силу крестного знаменья, решила перекрестить его. Но моя рука не подчинялась мне. Только силою  большого напряжения я смогла поднять руку и перекрестить мужичка –  он исчез. Теперь я на ночь включаю ночник.
 
Летучая мышь

Однажды, простившись с закатом: окно моей спальни-горенки выходит на Запад, и блаженно растянувшись в постели, я почувствовала какое-то движение, волнение, которое не давало мне спокойно заснуть. Мне пришлось встать, включить свет и осмотреть избу. В «гостиной-передней», которую со спальной отделяла занавеска на двери и не доходящая до потолка перегородка, я обнаружила  летучую мышь. Она, бесшумно планируя, садилась то на карниз окна, то на  занавеску на русской печи, то на наличник двери.
 
Откуда она появилась?!! Что делать?   Заснуть с ней я не смогу!

Когда она села над окном и посмотрела на меня, я с ужасом рассмотрела  её плоскую морду, с вывороченными ноздрями, с направленными на меня глубокими, тёмными и поблескивающими глазницами, с белеющими клыками. Морда напоминала череп. Я иначе, по доступным мне картинкам, представляла себе мордочку летучей мыши.

Сердце бешено колотилось. Я распахнула дверь в сени, откинула просторную, предохраняющую от мух, комаров, а тем более и от летучих мышей, занавеску (окна были закрыты), взяла в руки швабру и начала гнать летучую образину в дверь. Но она плавно и уверенно уворачивалась от швабры, делая пируэты в мою сторону. Я боялась, что она может вцепиться мне в волосы. Моя кошка, Муся, талантливая и страстная охотница,  активно реагирующая на всё, что может стать предметом её охоты, неожиданно тихо сидела у моих ног, внимательно следя за мышью, поворачивая голову в след её полёту, ничем не помогая мне.  Все мои отчаянные и энергичные попытки напугать, прогнать непрошенную, страшную гостью не имели успеха. Она, неуязвимая,  как будто дразнила меня.

Я выбилась из сил и подумала, что моё «порочное» сердце такого напряжения до утра не выдержит. Проситься на ночёвку в другие дома среди ночи из-за мыши мне казалось невозможным. Бежать на улицу и дожидаться, бродя там, в темноте, утра?
С отчаяньем я взмолилась: «Боже, помоги мне!» и перекрестила «летающий череп». Мышь внезапно снялась с карниза и исчезла в проёме двери…
 
Потом я искала изображения различных видов и подвидов летучих мышей. Такие морды мышей мне не встретились.  А летучие мыши ни до, ни после этого в доме не наблюдались. 

Светящийся овал

Мой любимый брат умер скоропостижно, в августе. Возвращаясь с его похорон в Филистово, входя в дом,  гуляя по лесу, мне всё время казалось, что он где-то рядом со мной. Было невозможно осознать, что его нет. Не прошло ещё и 9 дней.
 
Ночью я проснулась по «надобности». Выйдя в тёмные сени, я увидела в углу какое-то светящееся образование, мне показалось, чуть меньше человеческого роста, объёмное, напоминающее по форме яйцо. Я, понятно,  торопилась, включила свет и подумала -  на обратном путь разберусь, что это там светится.

На обратном пути я выключила свет, надеясь опять увидеть свечение, но его не было. Тогда я включила свет, осмотрела угол, ничего не обнаружила и подумала, что поищу возможный источник света или его отсвета днём. Может быть, свет фар проезжающей вдалеке машины пробился сквозь щели? Но свечение не двигалось и свет фар сквозь щели между брёвнами, не мог принять такую объёмную, округлую форму. Долгое время я следила за возможным просачиванием света в сенях. Ничего подобного ни разу больше не возникало.

Дорога оборвалась

Однажды, моя приятельница, коллега, попросила посмотреть девочку, её соседку, сказав, что явных музыкальных данных у неё нет, но чем-то девочка интересна, а главное – мама хочет учить. Это был шестилетний, непосредственный ребёнок, быстро реагирующий, живой, контактный.  Не имея природного музыкального таланта, она быстро воспринимала и реализовывала передаваемую ей эмоциональную и интеллектуальную информацию. Способности быстро развивались. Занятия были плодотворными и радовали учителя и ученицу. Она поступила в музыкальную школу и вскоре стала лучшей в моём классе, а потом – и в школе.
 
В семье Светы, так звали девочку,  тем временем произошла трагедия. Её отец, профессиональный футболист, получил травму, потерял работу, запил, ушёл из дома. Мать, продавщица, заболела – её парализовало. Бабушка Светы, женщина далёкая от образования, тем более – музыкального, на которую свалились обязанности по уходу за дочерью и внучкой, пришла ко мне и с удивлением поведала, что её дочь сказала ей: «Если ты не будешь водить Свету в музыкальную  школу  то я выпью сразу все обезбаливающие таблетки». Пачка этих таблеток всегда  была в её распоряжении.

Девочка во время болезни матери почти всё время проводила у нас дома. Домой ей идти не хотелось. Я с ней много занималась дополнительно, мы сами платили в это время за её обучение в школе. После занятий она просила остаться. Рисовала, шла со мной в магазин, всеми способами оттягивая необходимость идти домой.  Мой муж уже был готов в случае смерти её матери взять девочку к нам в семью.
 
Тем временем ситуация в семье нормализовалась. Отец вылечился. Обрёл неожиданно новую прибыльную профессию, краснодеревщика. Начал оформлять квартиры и офисы богатых людей. Мать выздоровела. Дружная семья вела здоровый образ жизни, посещала бассейн. Наши совместные поездки из школы домой на моей машине прекратились. В семье появилась своя машина. Прошло  достаточно много лет. У меня в классе уже училась  младшая сестра этой ученицы, а сама она готовилась к международному конкурсу и собиралась стать профессиональным музыкантом.

Я по-прежнему много занималась с ней и дома. Академические размеры урока не позволяли осваивать большую и разнообразную, а тем более конкурсную программу. В выходные и каникулы, перед конкурсами, сольными концертами я иногда занималась с ней и дважды в день, утром – и вечером. ( Мы жили рядом.)  Когда Свете исполнилось 12 лет, я организовала её первый сольный концерт. Это была заявка на профессионализм. Излишне говорить, что все дополнительные занятия были бесплатны. Я радовалась, что есть благоприятная почва,  которую можно засеивать. Так мои учителя занимались со мной, и мне это казалось естественным.

Но в наших отношениях появились какие-то новые нотки…

Изменилось время.  Мой урок стоил меньше, чем «Сникерс», которым закусывали мои ученики. Я же пила чай,  кипятила его в классе, и ела  что-нибудь, что приносила из дому. Иногда это была картошка в «мундире» и хлеб с домашним яблочным повидлом. Машиной мы пользовались уже  только летом, при выезде на дачу: дорогой бензин, боязнь порчи уже старенькой машины, невозможность купить новую. После концертов класса, экзаменов, концертов педагогов, кто-нибудь из родителей учеников привозил меня вместе с цветами домой.  Цветов бывало так много, что я не смогла бы их без машины унести. Я думаю, иногда они стоили моей месячной зарплаты.
 
Однажды, в воскресенье, я, накормив свою семью, и предупредив, что меня надо оставить в покое: вечером у меня – два ученика, которых я готовлю к международному конкурсу, присела в кресло отдохнуть. На каждого я отводила по полтора часа. В моём распоряжении было минут 15.  В ожидании звонка в дверь, я закрыла глаза.
 
Открыв глаза, я обнаружила, что время урока с моей ученицей уже пришло, а её нет.  Жила она в 3-х минутах ходьбы от меня. Прождав ещё несколько минут, я позвонила к ней домой. Её мама сказала, что никак не может её собрать. Она чем-то занята. Или – не торопится. Я положила трубку. Через несколько минут позвонила опять и сообщила, что она сегодня – не одна у меня, придёт ещё мальчик, который тоже готовится к конкурсу. Времени остаётся мало. Минут через 5-ть мне позвонила Света и сказала,  что раз времени осталось мало, то ей вообще не имеет смысла приходить. Ошарашенная, я ответила, – решай сама.
Я так и осталась сидеть в кресле. Она не пришла…

Наконец раздался звонок. Пришёл следующий «конкурсант», ещё маленький мальчик со своей мамой. Я рассказала им о случившемся, и о том, что я не понимаю: почему?! Как?! Мама конкурсанта-конкурента предположила, что может быть им это не так уж и нужно. Я возразила: «Света собирается стать профессионалом, берёт, по моему совету,   уроки сольфеджио в училище, т.к. в школе занятия по этому предмету не достаточны для поступления, и платит за эти уроки большие деньги в долларах».
 
Думала всю ночь. Мои бесплатные уроки – ничего и не стоят в глазах моих учеников? Они считают, что для меня эти уроки нужнее, чем для них?

На следующий день, дождавшись двух своих «конкурсантов», – они были последними в расписании, что позволяло мне увеличивать их урок, уходя из школы, когда уже гасили свет и ставили охранную сигнализацию, –  я сказала двум мамам: «Я хочу поставить вас в известность. Ваш урок – 45 минут. Если вам необходимо больше – то вы должны просить меня об этом и оплачивать отдельно. Это моё решение, и оно не обсуждается».
  После урока мама Светы сказала: « У Светы большая программа. Ей 45 минут мало». Я ответила, что знаю об этом.
Выйдя вместе со мной  из школы, мама Светы несколько натянуто спросила: «Вы поедете с нами?» Я ответила, что поеду на трамвае.  Они сочли мой ответ вполне резонным и, оставив меня, быстро дошли до своей машины – и уехали. Февраль, мокрый снег бил в лицо. Уставшая и продрогшая, ожидая редкого трамвая, я подумала, что такой сценарий вполне достоин фильмов Феллини…

 И  -  я не смогла бы оставить своего учителя…
 
…Света сообщила мне, что поступила в музыкальное училище при консерватории, получив все 5-ки. Я поздравила её и сказала, что мы ещё поговорим… Хотелось   объяснить ей всю сложность и ответственность служения музыке. Ведь музыка – это душа человеческая, общающаяся с Тонким миром. К сожалению, за 9 лет наших занятий, она так и не успела это понять. Я видела, что семья Светы пошла по другому пути, они стремились к тому, чтобы музыка служила им, их тщеславию, благополучию.  Но поговорить уже не пришлось…

Сразу после поступления Светы, она вместе с матерью, отцом и младшей сестрой, поехали на машине на море. Уехали они, не похоронив своего дедушку, оставив эти хлопоты на плечи бабушки.  Им надо было спешить, надо было успеть отдохнуть…

Тем временем я ушла из школы… на пенсию по выслуге лет. Уехала к себе на дачу в новгородскую деревню. Ко мне приехал сын со своей подругой, тоже бывшей моей ученицей, муж. Ночью, – а ночи, если небо облачное и нет луны, в домах заброшенных деревень такая густая тьма, что открыв глаза, видишь меньше, чем с закрытыми, –  меня разбудил неожиданный  страшный  вопль, спящей с нами в доме собаки. Открыв глаза, я увидела в кромешной темноте плавающее в воздухе улыбающееся незнакомое лицо молодого человека в очках. Все домочадцы проснулись, зашевелились, стали спрашивать, что случилось, зажгли свет. Несколько испуганные и недоумевающие, не найдя причины неожиданного ночного переполоха, мы вскоре опять заснули.
 
А днём пришло известие, что семья моей ученицы, возвращаясь на машине с юга, на московской трассе, у Крестцов (как раз поворот на дорогу к моей даче) разбилась. Живым, но сильно покалеченным остался только отец, который вёл машину…
Они спешили… Но их дорога прервалась…


Встреча с экстрасенсом

В этот же последний период моего учительствования, меня очень беспокоило изменившееся поведение дочери-подростка, потеря контакта с ней. Мысли об этом не оставляли меня ни днём, ни ночью. Я боялась потерять дочь, боялась какой-то возможной жизненной катастрофы.  Чувствовала себя  беспомощной.

Когда я поделилась своими опасениями с матерью одной из моих учениц, она  предложила услуги «сильного экстрасенса», её хорошей знакомой.  Она настаивала, уговаривала. Я, стараясь отказаться, без излишней критики и неверия, даже сослалась на то, что у меня сейчас нет времени и денег нет оплатить  её услуги.

Тогда моя приятельница решительно сказала, что придёт ко мне домой с «сильным экстрасенсом» непременно, и все проблемы берёт на себя.
Она действительно пришла ко мне домой с уверенной в себе женщиной. Я попросила дочку остаться, чтобы познакомиться с интересным человеком. Она, встретив гостей, вежливо предложила им чай,  и – ушла.

Женщина-экстрасенс, сказала, что с дочкой всё в порядке. Не порядок – со мной, так как я не могу смириться с тем, что дочка выросла и у неё – своя взрослая жизнь.
 
Я слушала её самоуверенные высказывания без симпатии, но вежливо. Мы, уже стоя, прощались, когда я попросила её позволения присесть, так как у меня началась знакомая боль где-то в районе солнечного сплетения. Экстрасенс вдруг внимательно посмотрела на меня и сказала: «Извините, я сразу не увидела. У Вас находится открытый энергетический канал. Вы не защищаете себя, не ставите защитную стенку, между собой и теми, с кем входите в информационный контакт, теряете много энергии и этот канал у Вас замусорен чужим воздействием. Вам надо освободить голубой шарик внутри Вас».
 
 С тем же вежливым, молчаливым неприятием, я слушала эти невнятные речи и ждала последних слов прощания. Но она вдруг передумала уходить и решительно сказала, что попробует мне помочь. Поставила меня в коридоре, сказала, что надо будет после её воздействий вымыть пол, попросила большой нож  и приказала закрыть глаза. Я была с ней не одна, мама моей ученицы, в  хорошем отношении ко мне которой я была уверена, всё время подбадривала меня и помогала  экстрасенсу.

 Закрыв глаза, я переживала за эту болезненно, как мне казалось, самоуверенную женщину, и за тот неизбежный, нелепый конфуз, в который должно обратиться всё её действо,  подумала: «Господи! Помоги этой женщине сделать то, о чём она сказала».

Я чувствовала  движение воздуха от резких движений ножа в её руках очень близко перед собой и у спины…
 
На следующий день, проснувшись, я почувствовала необыкновенную свежесть и бодрость в каждой клеточке своего тела, как будто меня, как иссыхающее растение, вдруг полили. Изматывающая боль в районе солнечного сплетения, которую я принимала за возможную язву или  невралгию, появляющаяся при усталости, исчезла. (И не появлялась больше уже почти 25 лет с тех пор.)

На третий день я уверенно приняла, неожиданно даже для себя, решение уйти в 49 лет на пенсию по выслуге лет.  Этому послужило и осознание превалирующей власти денег над духовным и нравственным развитием моих учеников, и я ощутила близкую, глухую стену, о которую упрётся мой жизненный путь.

Через некоторое время, когда перемены, произошедшие со мной, стали очевидными, и я их осознала, мне захотелось отблагодарить эту женщину - заплатить ей. Но мне сказали, что она никого не хочет видеть. У неё распалась семья, сын умер от рака мозга. А она потеряла свой дар и находится в тяжёлом душевном состоянии…

  И в моей жизненной позиции  произошли большие изменения.  Я стала депутатом от «Народного фронта», активно участвовала в открытых акциях «Демократической России», выступала на митингах. После танков на Красной площади, расстреливающих народных избранников, постыдилась своего участия в «демократизации», которая обернулась властью силы, и ушла из политики.


        Хотелось открыть альтернативную школу, где нравственное воспитание, основанное на сочувствии и сопереживании, было бы частью обучения музыки.   Создала принципиально новые учебники, основанные на своеобразном развитии глубоких традиций,  выстроенных в единую систему моим любимым учителем, основой которой является сотворчество, и - моим педагогическим опытом. Стала реализовывать свой исполнительский, артистический и писательский потенциал. Создала общество «Петербургские музыкальные салоны». Написала книгу и  защитила диссертацию о творчестве моего учителя, значение искусства которого и не было по достоинству оценено, и -  забыто.

Начало

Уйдя на пенсию после 25-ти  лет напряжённого труда, хронического недосыпа,  спешки,  усталости, превозмогания болезней, стрессов, я как-то прилегла неторопливо днём  на диванчик, решив почувствовать вкус   неизведанной роскоши – дневного сна. И только я удобно устроилась и блаженно закрыла глаза, как  ясно почувствовала какой-то энергетический удар по правой пятке и явную, настойчивую мысль: «Вставай – и работай!».   Я почему-то поняла, что имеется в виду проектируемый мною учебник.  Мысленно попробовала упираться: «Не знаю, не умею. Как начать?»    Ясная мысль: «Начинай! Работай!» подняла меня и привела к столу.
 
У меня не было не только компьютера, но и пишущей машинки. Начала набрасывать план ручкой на подвернувшемся клочке бумаге. Потом мне принесли и пишущую машинку, и  старенький компьютер, который я освоила. Понемногу работа начала обретать форму, принося творческую радость и лишая сна и покоя. В заключительной части редактирования и форматирования, подруга даже предоставила мне комнату с компьютером  у неё на квартире, где я временно поселилась.

Столь же сильный, волевой посыл я получала и на других этапах творчества, занимаясь исполнительской деятельностью, организацией концертов…

                Ограждение

Закончив макет первой тетради учебника, «Музыкальную азбуку», работа над которой и её завершение доставляли мне необычайную радость, я тут же отправилась, с макетом в сумке,  в семью моего бывшего ученика - показать, поделиться радостью, услышать отзыв.

Они жили сравнительно недалеко. На обратном пути, было уже поздно, близилось закрытие метро, я, занятая своими мыслями, вошла в вагон электрички и села на первое свободное место у двери.  Подняв глаза и осмотревшись, я обнаружила, что сижу в обществе 4-х молодых людей, занимавших последнюю часть вагона. Почему-то все они, молча, смотрели на меня.  Ни у одного из них не было ни сумки, ни портфеля. Только один, чуть наклонившись вперёд, опираясь на свои колени, держал в руках и слегка перетасовывал карты. Я поняла, что они – одна компания.

Я осмотрелась. В середине вагона дремал какой-то старичок. Поодаль сидела уставшая, безразличная,  не первой молодости женщина. И – всё!
 
 Почувствовав опасность так, как это чувствует, наверное, муха или комар, которого собираются  прихлопнуть, я мысленно взмолилась: «Господи! Я ведь ещё не издала «Азбуку»!»  Я  поднялась и ушла на другой конец вагона. Двое молодых людей пошли за мной и встали у  ближайших дверей. Конечная остановка была следующей.  Неожиданно поезд остановился. Я молилась, опустив голову, не переставая, думая о том,  что Господь даёт ещё время, которое может мне помочь.

Поезд через несколько минут тронулся и тихо начал подъезжать к станции. Вдруг я увидела, что по всей платформе идут вслед за вагонами милиционеры, занимая места у дверей вагонов. Поезд остановился. Молодые люди прошмыгнули в дверь. Я вышла прямо на милиционера, боясь идти дальше. Рассказав ему, что меня напугало, я попросила, чтобы он проводил меня до остановки автобуса.  Он ответил, что не может оставить пост. Случилось ЧП. Оглядевшись, я увидела, что на краю платформы лежит,  с прикрытой головой  труп человека. Вокруг него собралась кучка милиционеров. Вся станция была наполнена ими. Возможно, я была бы  не первой жертвой.

«Мой спаситель» посоветовал мне переждать и двинуться с толпой пассажиров следующего поезда. Что я и сделала.
 
Исполнение долга
               
Приближался столетний юбилей моего учителя, о котором в консерватории забыли, считая это событие не заслуживающим большого внимания.
 
Никогда не думала, что именно мне выпадет честь и ответственность  за организацию вечера её памяти и экспозиции, посвящённой жизни и творчеству моего учителя, открытие памятной доски и  портрета   в её классе.

Оказалось  –  я была единственной, которая верила, что, несмотря на всеобщее безразличие или неверие, – возможно организовать достойную акцию памяти Разумовской, потратив на это свои силы и средства.

Несмотря на переговоры, заявления, подготовку, которая продолжалась в течение года, за два дня до 100-летнего юбилея, на который должны были приехать и ученики, проживающие заграницей, разрешения администрации консерватории, как и её организационной помощи, невозможно было добиться. В консерватории был только и.о. ректора. Какое-либо волевое решение не принималось, предварительные переговоры остались в воздухе. Я почему-то была спокойна  и с интересом наблюдала, как же это всё получится. В крайнем случае,  я решила поставить сделанную памятную доску на полу у  класса Разумовской.

За 2 дня до юбилея был назначен новый директор, который немедленно на моём заявлении написал резолюцию, смысл которой был - «разрешить и содействовать всем службам». Меня спросили, на какое время я прошу позволить использовать стеллажи для экспозиции материалов. Я попросила хотя бы 10 дней. Мне разрешили. Я хотела  освятить экспозицию, доску памяти, портрет и  её класс.  Но двери консерваторской церкви, которая вроде бы возобновила свою деятельность, были закрыты.   Отец Игорь, у которого я исповедовалась и с которым я поделилась своим сомнением об уместности открытого, публичного освящения по православным канонам, в рамках официального торжества, так как многие ученики и родственники моего учителя, были евреями, посоветовал мне самой осуществить этот обряд, без свидетелей,  до начала торжества. Я так  и сделала.

Экспозиция в полном объёме находилась на своём месте не 10 дней, а около 5-ти лет. И пока остаётся, хотя и уже в более сжатом виде…

Препятствие

          Празднование 100-летнего юбилея ещё не означало спасения искусства Разумовской от забвения. Нужно было, чтобы  музыкальная и научная искусствоведческая общность приняла новую, соответствующую значительности исполнительского и педагогического искусства Разумовской, оценку её творчества, чтобы её искусство изучалось и передавалось другим поколениям.

Нужно было написать книгу о ней. Защитить диссертацию. Первый шаг – стать соискателем и сдать кандидатские экзамены. Не теряя год, это можно было сделать в другом гуманитарном вузе. Оказалось, что заведующая кафедрой, к которой я «прикреплялась», была тоже ученицей Разумовской. Она была профессором, доктором наук, академиком. Получив рекомендацию кафедры, я пришла к ней за подписью на заявлении о моём приёме в аспирантуру.
 
Собеседование было жёстким. Почему я не позвала её на празднование 100-летия Разумовской? Почему я выбрала другого руководителя, а не её, что было бы, как ей кажется, естественным? Мои ответы, что она – обременённый  многими обязанностями человек – и я не знала о её местонахождении, а руководитель, с которым я познакомилась на научной конференции, уже потратил на меня своё время и указал мне путь и двери, в которые надо стучаться, заинтересован в моей диссертации, не отказывается от меня, и я не могу его подвести, -  видимо, не удовлетворили её.

Оставив заявление, я ушла, ожидая допуска к сдаче экзаменов. Я недоумевала. Неужели я, простая учительница на пенсии могла обидеть академика, не пригласив его на открытое, объявленное празднование 100-летия его учителя? Почему, имея большие возможности, она сама не организовала празднование памяти своего учителя,  ничего не писала о нём?  Вечера памяти были организованы учениками Разумовской ещё в двух вузах, кроме консерватории. Её присутствие на оных также не наблюдалось.

Шло время, а директор вуза не подписывал допуск к экзаменам, мне не давали программу экзаменационных требований, по которым я могла бы целенаправленно готовиться.
И тут я заболела. Сильно. 10 дней, что-то вроде гриппа с осложнением на лёгкие, держало меня в беспомощном состоянии. Однажды вечером пришёл навестить меня мой сын, принёс белый виноград. Я привстала, начала его есть и почувствовала, что тяжесть болезни облегчается, как будто снимается с меня. А на следующий день - встала с постели и позвонила своему руководителю сообщив ему, что я болела, теперь – здорова и жду новостей и указаний.  Он несколько замялся, сказал,   что  все в шоке и заняты организацией похорон -   зав.кафедрой, академик, ученица Разумовкой умерла от гриппа.

Через день мне позвонили из отдела аспирантуры и сказали, что моё заявление подписано и что мне нужно немедленно взять программу кандидатских экзаменов, до которых остаётся всего месяц.
*
После моего доклада о творчестве Разумовской на защите диссертации - диссертационный совет состоял из почитаемых представителей нескольких важнейший российских консерваторий -  профессор Московской консерватории поблагодарил меня от имени диссертационного совета за труд, открывший для них блестящую отечественную пианистку, которой может гордиться Россия...

Мою книгу, вышедшую через 40 лет после смерти  Разумовской, включили в обязательную программу для студентов фортепианного факультета Московской консерватории…

Отсрочка…

Сразу после защиты многие мои коллеги считали, что я своей настойчивостью, работоспособностью и энергией могу пройти сквозь стены, сделать невозможное для своей поздней карьеры. Меня звали на конференции, концерты. А я после защиты сидела дома без сил. Начала читать и писать стихи, рецензии, используя коммуникабельность компьютера. Однажды, чувствуя напряжение и усталость, я отвернулась от компьютера и обратилась к своему мужу с вопросом, почему я никуда не хожу, ни в чём не участвую, ведь я активный человек и меня зовут, вроде бы ждут…

И тут я почувствовала, что-то вроде землетрясения. Голова стала не моей, вокруг всё закружилось, дыхание мне давалось с большим трудом, левая рука скрутилась в какой-то судороге, а нога перестала двигаться. Давление резко упало. Меня тошнило, рвало, пот лился ручьём, половина языка стала громадной и неподвижной. Только не потерять сознание! Я едва пролепетала растерявшемуся мужу: «Я умираю. Вызывай скорую помощь». Мой испуг был звериным, страшным. Я не готова умереть! Только не так! Не так ужасно, неожиданно, без покаяния. Я люблю жизнь! Я боюсь смерти! Господи, прости, спаси и помилуй меня!!! Отче наш…

Едва мой муж перетащил меня с кресла на диван, в дверь раздался звонок.  Приехала скорая помощь. Фантастика! После вызова прошло пару минут! Мне  сделали несколько уколов.  Атаку удалось остановить. Увезли в больницу, в которой нельзя было меня оставить без помощи родных. Дочка организовала мою перевозку в хорошую, но дорогую больницу.
Я выжила. Понемногу начали возвращаться силы, появляется некоторое ощущение «почвы под ногами». Благодарю за каждое новое утро.
 Жизнь продолжилась, возможно, и для того, чтобы я рассказала о своём опыте встреч с Непознанным.
--------------------------
  С детства я всегда чувствовала, что меня кто-то очень любит, и что я  - люблю, наполнена  любовью. Мои поиски источника и предмета любви среди своего окружения оказались напрасными. Всё было непрочно, мелко, преходяще. А это внутреннее состояние оставалось и росло.

       Наконец, я поняла, что   источник любви внутри  меня, любви, окружающей меня,  и есть –   Бог, Господь, Отче наш!