Книга мертвого Часть 1 Глава 5

   Минул год. Академический отпуск закончился, и я вернулся к учебе. В институте мало что изменилось за столь короткий срок. Появились незнакомые лица, но лишь несколько студентов осознанно выбрали специальность для своей будущей профессии. Три девчонки – остальные ребята, таков был расклад в новом году. Обучение на факультете давалось с трудом, превращая студенческую жизнь в транзитную гавань перед неопределенным будущим. У меня сразу что-то пошло не так. Матанализ, физика - мой мозг отказывался воспринимать навязанные математические символы, или точнее шифры. Магическую науку я не мог осознать, представить себе. Как информация, хранящаяся в компьютере, знаки оседали в голове, словно в архиве с непонятным кодом, а для дешифровки мое здравомыслие не могло подобрать ключей, трактуя символы не как реальность, а бред.
 
   Когда не хватало понимания, тогда приходилось верить. Это свойство незаметно селилось где-то внутри и расширяло свои границы, потом занимало все пространство разума и начинало двигать человеком. Он привыкал к ней, как к утреннему кофе. Вера, как настоящий вирус, подавляла здравый смысл и барьеры в сознании. И вот уже формулы, которые магическая рука профессора выводила на доске, напрямую, без препятствий воспринимались адептом. Студент не понимал, но верил, что так должно быть. Когда она становилась крепкой, то постепенно уходила на второй план, в тень, предоставив бразды правления знанию. Возможно, для тако-го объяснения подошло бы слово привычка, и решение математической задачи – это всего лишь механическое выполнение навыков, образовавшихся под влиянием веры в закономерность чисел. Так или иначе, ни понимание, ни навыки не нашли у меня благодатной почвы, и удивление на лицах знающих студентов, доказывавших простоту и элементарность во-проса, вызывало у меня похожую реакцию недоумения.

   Непонимание все больше росло во мне. Я любил цифры, манипуляции с ними, но только простые и ясные. На лекциях по математическому анализу профессор чертил на доске загадочные знаки, среди которых понятными были только ноль, единица и знак бесконечности. Аудитория, не привычная к стенографическому языку чисел оживала, когда лучи солнца пробивались сквозь оконное стекло и падали на его отполированную лысину, нимбом отражаясь над головой. Тогда студенты запускали солнечные «зайчики», которые прыгали со стены на доску и замазывали идеограммы. Я же открывал последнюю страницу тетради и писал иероглифы, состоявшие из букв, силившихся сложиться в рифму.
 
   Так учеба превращалась в досуг, злоупотребление которым влияло на оценки. Система ежемесячной аттестации была простой: ноль по предмету – плохо, единица - слабовато, двойка – хорошо. Нолей у меня становилось все больше и больше. Занятия по черчению я посетил всего один раз и, поняв бесполезность сизифова труда, в дальнейшем благополучно игнорировал предмет. Легкие уколы совести, на первых порах призывавшие образумиться, вскоре перестали тревожить, и тогда расположение кафедры забылось. Та же ситуация повторилась с практическими и лабораторными работами по физике. Я не забросил только уроки английского языка и культурологии, непрофильные предметы. Другая реальность, понятная и притягательная, провоцировала и сеяла сомнения. Они становились все убедительнее, настойчивее, подводя к черте, за которой слышался вопрос: «Зачем ты действительно ездил в Санкт-Петербург?». 
   
   Это должно было случиться, рано или поздно. Лабораторное занятие по информатике не предвещало сюрпризов. Преподаватель, молодая девушка, только что поступившая в аспирантуру, раздала листки с заданиями. Простыми заданиями. На бумаге было напечатано несколько уравнений. Требовалось изложить алгоритм действий компьютера, обрабатывающего информацию. После нескольких лекций зачетная работа была первой, проходной, всего лишь для галочки. Недолго мучась, я написал ответ и принес для проверки. «Нет, не правильно», - произнесла девушка,  даже не обратив внимания, кто перед ней стоит. Поразмыслив немного и поняв свою ошибку, как мне казалось, я вернулся с новой версией решения. «Нет, неверно, переделай все заново», - также сухо повторила она. Я подходил к ней в третий и четвертый раз, но ответ был один и тот же. В тесной комнате нас осталось всего трое, я смотрел на лист бумаги и не понимал, в чем загвоздка, ведь других вариантов просто не осталось. Ушел еще один студент, оставив двух горемык одних, словно нашкодивших школьников. Зачем я здесь? Автоматом написал решение, в котором не прослеживалось никакой логики. Медленно ступая, я положил листок перед носом преподавателя, не переставая щелкать шариковой ручкой над ее ухом. Мне это нужно? Подняв лицо, она глубоко выдохнула и сказала уставшим голосом: «Нет, ты опять ошибся, пересдашь лабораторную работу потом, а сейчас иди». Когда я выходил, то невольно обернулся, чтобы в последний раз осмотреть аудиторию, в которой больше не появился. 
 
    Я плелся домой и глядел под ноги, ловя мелкий и колкий дождь. Передо мной появилось препятствие в виде широкой лужи. Справа или слева обойти? У обочины сидел кот, мучась таким же вопросом. В два прыжка он справился с задачей, окончательно намокнув, только два сухих локатора над глазами бодро шевелились. Как у него все просто. Ему легко, он и так по уши живет в болоте, а мне носки жалко, может, еще и простыну. Кот резко мотнул головой, отряхнувшись от воды, показал зад и был таков. Все же я промок, перепрыгивая через миниатюрный бассейн. Левая нога хлюпала, постепенно превращаясь в хромую. Что я делаю? Хорошо бы окончить институт и стать инженером. Потом найду прибыльную работу, у инженеров всегда есть работа, семья, дети. Я остановился. Дерево, конечно же, я посадил бы три дерева, копил на квартиру, а по вечерам смотрел телевизор и пил пиво. Ускорив шаг, приблизился к перекрестку, по которому безостановочно плыли машины, образуя рябь на воде. Им пришлось пропустить человека, поднимавшего волны под колесами. Теперь две ноги хлюпали, но о носках и простуде я уже не думал.
 
   Некоторые занятия я посещать не перестал, только все чаще они вызывали во мне неприязнь. Однажды, перед лекцией по физике, меня охватил приступ отвращения. На столе лежала тетрадь, которую я должен был по-полнить багажом знаний, но не смог ее даже открыть. Прозвучал звонок и вошел преподаватель, начав монолог с проверки присутствующих. Через десять минут в моих записях так и не появилось ни одной новой строчки. Я положил тетрадь в пакет, встал и направился к выходу. Аудитория загудела, ничего не понимая. Заведующая кафедрой стала говорить медленнее и замолчала, когда я прошел мимо нее. Около двери она остановила меня:    
 - Молодой человек, вы куда?
 - Домой.
 - Но сейчас лекция, прямо посередине урока вы.…С вами все в порядке?
 - Да. Мне становится лучше, ведь я тороплюсь домой.
 - Как можно, это неуважение… как ваша фамилия…

   Я сказал только одно слово и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Как будто камень сбросил с плеч. Через несколько дней, вечером, ко мне позвонили в дверь. На пороге стояла женщина, заместитель декана. Она вежливо попросила разрешения войти, на что я не мог ответить отказом.

 - Роман, я по поводу твоего посещения занятий и успеваемости в целом.
 - Да, я слушаю.
 - У тебя отвратительные оценки по главным предметам. Меня удивляет, как ты смог заработать двойки по английскому языку и культурологии. Физкультуры только не хватает для полного букета, но ты от нее освобожден.
 - У меня эти предметы лучше получаются.
 - Скажи честно, ты собираешься дальше учиться, или отбываешь номер ради стипендии, или каких-то других целей?
 - Вы правы, продолжать учебу я не хочу.
  Она осмотрела коридор и обратила внимание на розовые обои.
- Какие интересные обои. Они моющиеся? - с любопытством спросила она, проводя ладонью по мягкой поверхности стен.
- Да, только недавно купили и сделали ремонт, - удивился я неожиданному повороту беседы.
- А где брали, наверно дорогие, - поинтересовалась она.
- Нет, цена терпимая. Это мать все делала, даже не знаю, откуда она их взяла.
- Неплохо смотрятся, надо тоже достать такие.…Ах, да, - замдекана вдруг вспомнила о цели визита, продолжая смотреть на обои, - зайди завтра в деканат и напиши заявление об уходе.
 - Зачем торопиться, сессия даже не началась.
 - У нас намечается большой отток студентов, и мы заранее хотим знать, кто это будет. О стипендии не беспокойся, ты будешь получать ее до конца семестра. Заявление напишешь задним числом, до окончания полугодия оно не вступит в силу.

    На этом все и закончилось. Тем же вечером я признался маме, что бросаю институт. Она не стала меня переубеждать или спорить, только спросила, что я буду делать дальше. Мой ответ был предсказуем – не знаю.
    В один из безымянных дней я сел за письменный стол, достал пыльный школьный дневник и открыл его на последней странице. Вертикальный ряд с оценками говорил сам за себя. В естественных науках результаты удручали. Палец, двигавшийся по столбцу, остановился на предмете, к которому я давно интуитивно склонялся. Вот это да! Почему раньше я не об-ращал внимания на такой бесспорный факт? Потому что гуманитарный институт находился в другом конце города, или никто из школьных друзей не хотел туда поступать, и я за компанию? Ответ был прост, как и тот факт, что безвольно плыть по течению, увы, мне теперь не суждено.
      
   За короткое время мой шкаф превратился в склад со справочниками, профильной литературой, методичками и брошюрами. Из Санкт-Петербурга пришли пособия и кассеты, натаскивающие абитуриентов по английскому языку и истории, образцы идеальных сочинений по литературе, и вопрос о том, что я буду делать следующим летом, оказался решен. О былых заблуждениях мне напоминали только два магнитофона, которые  безуспешно пытался починить. Сначала свои усилия я направил на сломанную Русь 207. Чтобы выяснить причину неполадки, вскрыл работающий магнитофон друга, Русь 205, и сравнил похожие механизмы. В результате ремонта получилось два портативных ящика с металлоломом, и старания сделать из двух непригодных аппаратов один работающий закончились полным провалом. Запах от припоя и канифоли стоял у меня в комнате несколько дней. К таким экспериментам я больше не возвращался, бросив останки проигрывателей, платы с радиодеталями, возможно, еще работавшими, в подвал.