Детство

          
ЧУПРЯКОВ Ю.А.



ПОСВЯЩАЕТСЯ ДНЮ ПОБЕДЫ!  В ЛЮБОМ ГОДУ, НАЧИНАЯ С 1945!






ВОЕННОЕ ДЕТСТВО. ЮНОСТЬ.
СБОРНИК ИСТОРИЙ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВОЕННОЕ ДЕТСТВО.











ТАГАНРОГ
2013 г.

ББК 84 (2 РОС=РУС) 6-7
Чупряков  Юрий  Александрович
ВОЕННОЕ ДЕТСТВО.  ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ.
СБОРНИК ИСТОРИЙ.

   Сборник Таганрогского писателя, поэта, автора песен, «ВОЕННОЕ ДЕТСТВО ………» включает
в себя правдивые истории-воспоминания о военном детстве, оккупации, трудностях восстанов-
ления, о стойкости и патриотизме людей, переживших это нелегкое время… К моменту написания
«Историй» автором опубликованы: трилогия, более пятнадцати сборников стихов и песен, расска-
зов, записаны более десяти аудиодисков авторских песен. Сейчас  Чупряков Ю.А. работает над но-
вой трилогией, романом, рассказами, очерком и статьями.















                ©       ЧУПРЯКОВ Ю.А., 2013г.

Эти истории относятся ко времени моего детства и ранней юности. Попали в это время (уж такое
мое мальчишеское «везение») и Великая Отечественная война, и немецко-фашистская оккупация,
заставшая нас в родном городе, и голодные, холодные годы восстановления после радостного ос-
вобождения города нашими солдатами-героями. А за ними отрочество и первая влюбленность, и
желание подростковой свободы, пахнущей хулиганством и разбоем, от которой меня жесткой и
любящей рукой удерживала незабвенная, единственная и самая лучшая в мире моя мама, мамоч-
ка… Все эти годы окутаны устойчивой, жизнеутверждающей, радостной дымкой понимания мате-
ринского величия и стоического терпения мамы. Оставшись одна (муж – на фронте) с двумя деть-
ми в начале войны, мужественно и самоотверженно несла она свою нелегкую ношу, сохраняла и
поднимала нас, не доедая, не досыпая, забыв о развлечениях и отдыхе. Все отдавала нам, но  и
спрашивала строго, разбиралась в поступках наших досконально и всегда пыталась объяснить, по-
чему это нельзя, а это – можно. Поэтому и посвящается этот сборник Победе и  ей, маме моей.
   Истории эти по своему просты и незатейливы, смешное и радостное переплетается с грустным и
серьезным. Мне же они дороги тем, что все это было в МОЕЙ жизни, и верю: память об этом вре-
мени вольется в необъятный океан Божественного разума, хранящего все, что случилось, случает-
ся и случится с каждым из нас…

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. ПАПА И ЗАЯЦ.
...Если я вспоминаю эту историю в кругу близких, друзей, добрая половина слушающих сомневает-
ся в том, что мог  запомнить события, будучи в четырехлетнем возрасте, в таких подробностях, ко-
торые опишу ниже. Но я совершенно уверен, что все это я прежде увидел, а потом уже услышал
от мамы.   А жили мы тогда в необычайной местности, в городке, специально построенном для работников
Кураховской гидроэлектростанции на Донбассе, вокруг городка была бескрайняя степь с редкими
посадками, а до ГРЭС ходил автобус. Отец, после неудачных попыток устроить семейное благопо-
лучие в Таганроге, получил место прораба на этой ГРЭС. В поселке было всего пять  трехэтажных
домов рядом с молодыми тополями…
   Я любил смотреть с балкона на степь с одной стороны и на электростанцию с другой, где хорошо .
была видна река. В одном месте она приближалась к нашим домам, туда мы ходили купаться по
выходным. Мне эти походы очень нравились, потому что я всю дорогу сидел у папы на шее. Отсю-
да, с шеи все казалось прекрасным и светлым.  Мне хорошо запомнилась эта дорога посреди вы-
сокой травы и разных полевых цветов. На пути нам встречались две небольшие посадки, в них мы
передыхали, перекусывали. В тот день мама и Вовик не пошли на речку, и мы отправились с папой
вдвоем. Только вышли на дорогу, я уже пристроился у папы «на шейке, и все засияло радостью и
счастьем.
   …То радостное чувство до сих пор отдается в душе моей, как одна из отметин счастья в ней, не
погасшее в течение всей последующей жизни…
   Отец идет бодро, несмотря на «груз», еще и напевает песню о костре, который в тумане светит.
И вдруг впереди, прямо  перед нами, стрелой промчалось что-то серо-белое, пушистое, на момент
исчезло в траве и… вдруг у края дороги из травы выглянули  длинные, двигающиеся уши.
   - Папа, кто это? – спросил я, т.к. был знаком только с котом Трофимом из соседней квартиры и с собакой, которая жила в будке во дворе.
   -Это заяц, такой зверек, он быстро бегает. Да он, наверное, уже убежал.
   -Да нет, - закричал я, наваливаясь папе на голову и показывая ему на торчащие уши. – Вот он, вот
он!
   Увидев уши, отец осторожно опустил меня на землю.
   - Стой здесь, сынок. Сейчас  я его поймаю! – И тут случилась такая гонка, которую я запомнил на
всю жизнь! Я только успевал следить за мелькавшей головой папы, за неожиданными поворота-
ми и бросками. Зайца я не видел, но был уверен, что отец от него не отстает. Но он вернулся пот-
ный, уставший и без зайца. Мы особенно и не переживали неудачу, а весело продолжали путь .
   … Шла первая половина июня 1941 года… Давно уже нет папы, трагически погибшего, когда он у
уже не жил с мамой, приютившись в чужой, неласковой семье, в которой были взрослые дети, не
принявшие его… И жизнь ему, наверное, казалась тогда мрачной и неуютной, и, может быть,   
вспоминался ему тот солнечный июньский день и небывалая гонка…

                ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. МОЙ БРАТ ПАВЛИК.
  … В первые месяцы войны немцы быстро наступали, захватывая все новые города и села. Они
стремительно приближались к Кураховской ГРЭС. Осенью 1941г. нам пришлось эвакуироваться из
Кураховки.  Куда? Мама, конечно, выбрала Таганрог, куда же еще бежать, как не в родной го-
род…
   Добирались мы домой в полном беженцев вагоне, помню, что мы с Вовиком все время просили
есть, и мама иногда выделяла нам по кусочку черствого хлеба и маленькому кусочку сала. В Та-
ганроге нас поселили в жактовский дом в центре, в доме жили еще три семьи. В большом дворе
был еще маленький глиняный домик, в нем жил дворник, старый, злой дядька. Но скоро немцы
подошли к Таганрогу. Мама сказала, что мы никуда не поедем, потому что нам не выдержать
еще одной эвакуации. У нее была еще одна причина: у мамы  вырос живот, в котором, как она
сказала, «Уже живет ваш братик». Мы с Вовой стали допытываться, как его  назовем, она сказала
«Павликом, в честь вашего дедушки Павла, папиного отца, который живет в Белоруссии». До не-
которых пор мама делала всю работу, бегала на базар за продуктами, колола дрова, потом стала
поручать некоторые дела Вове. Я тоже помогал маме, а потом играл с друзьями по двору в войну
и мы пели: «Внимание, внимание, на нас идет  Германия, а турки  ни причем, дерутся кир-
пичем!» И еще смотрели на наших отступавших солдат, усталых, хмурых. И слышали слова выно-
сивших солдатам воду и еду стариков и женщин: «Отступают…  Удержат город, или нет?»
    Мама стала меньше ходить, в ее строгом, звонком голосе появилась мягкость, она не ругала
нас за баловство, а только прижимала нас к себе и говорила: «Родные мои сыночки, что ж вы
без меня будете делать, если что случится?» А иногда  в глазах ее зажигался прежний огонек,
голос ее крепчал, и она спрашивала нас: «У вас скоро будет братик. Будете любить его? Павел Але-
ксандрович…Правда, красивое имя?» Мы молча киваем и прижимаемся к ней…  Однажды я спро-
сил маму: «А что Павлик будет кушать?» Я знал, что папины деньги. которые он оставил, уходя на   
фронт, кончаются, и переживал, хватит нам вместе с Павликом еды. Мама грустно улыбнулась и
успокоила меня: «Не переживай, Юша (…Эта кличка так и осталась на мне на все время…), Павли-
ку  нужно молоко из моей груди, ему не нужны хлеб и каша».
    Ночью я вдруг услышал мамин крик:  «Ой, мамочка!», мы с Вовиком вскочили, испуганные. А 
мама сидела на кровати и стонала.
   -Вова, зови скорее бабушку Нюсю, рожаю я!
   Бабушка Нюся – соседка наша, у меня с ней установились хорошие отношения. Встречая меня во
дворе, она гладила меня по голове и весело спрашивала: «Как дела, свет мой Юрочка?» Ее хи-
троватые глаза ласково смотрели на меня, а в руку мою всовывалась конфетка, или подсохшее
печенье. Бабушка Нюся пришла быстро.
  - Что, Клава, началось? Не волнуйся, сейчас все организуем, через мои руки прошло ой как много
рожениц! Вова, поставь воду греть в чистую посуду, я принесу все, что нужно.
   Она вышла. Пришла быстро и скомандовала нам.
   -А ну, мужики, быстро во двор, далеко не уходите, нужны будете – позову!
   Когда мы вышли, услышали мамины громкие крики. Я хотел бежать к ней, но Вовик схватил ме-
ня за руку.
   - Ты чего, дурной? Нам нельзя, а что мама кричит, так говорят, женщины всегда кричат, когда
рожают. – И мы услышали детский плач! – Все, родила! – закричал Вовик, и я вместе с ним.
   -Заходите, молодцы! – закричала бабушка Нюся, открывая двери. Мы робко, бочком, вошли в
комнату. Мама лежала с закрытыми глазами, а бабушка держала завернутый в одеяло комочек,
из него торчала головка с редкими волосиками на голове и красным, кричащим ротиком.
   -Сейчас, сейчас мамочка тебя покормит, и  перестанешь плакать. - Бабушка поднесла нашего Па-
влика к маме. Давай, мамочка, корми сыночка. – Раньше срока он у тебя, легонький. Ну, ничего
выходим родненького-. Но спасти Павлика не удалось… Через три дня он последний раз заплакал
и затих… Доктор пришел и сказал, что уже ничего нельзя сделать, слишком слабенький родился…
На всю жизнь запомнилась мне грустная-прегрустная картина:  лежащее в большом тазу малень-
кое тельце Павлика, и мы с Вовиком со слезами на глазах, рыдающая мама и слова бабушки Ню-
си: «Не плачь, Клава, родная моя…  А все война проклятая…»

                ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. НЕМЦЫ. ВЫСЕЛЕНИЕ НА УКРАИНУ.
   Точно не помню, какой был день, солнечный, или хмурый, когда в город вошли немцы. Только
помню, что все мы были испуганы и не веселы. За два дня до этого началась паника и беспорядок,
многие жители уезжали, или уходили из города. Были магазины, в которых остались продукты, а
работников не было. В такие магазины стали ходить и брать продукты, кто что мог. Мама с Вовой
три раза ходили в соседний магазин и принесли банку арбузного варенья – патоки, большой ку-
лек муки и много пачек макарон. О вступлении немцев в город нам сообщил мой товарищ по дво-
ру Вася. Он бежал от ворот  к дому и кричал: «Немцы! Немцы!» Все жильцы вышли из квартир, но
никто не выходил за ворота, все смотрели в открытую калитку. И, вот, мы увидели немецкие мото- 
циклы, машины с солдатами и с орудиями, проезжавшие мимо наших ворот…  Один мотоцикл ос-
тановился у ворот, во двор заглянули два немца, страшные, с автоматами наперевес. Все сразу по-
прятались в домах и больше на улицу не выходили.
   На другой день к нам во двор заявились полицаи - русские, одетые в черную форму. Они обо-
шли квартиры, собрали всех жильцов во дворе и объявили, что теперь власть в городе принадле-
жит немецким войскам, коменданту и бургомистру, и нужно выполнять все их приказы. А первый
приказ – всем через два часа быть на базарной площади, где будут вешать врагов Германии. Кто
не придет, будут наказаны, и полицай помахал перед  нами винтовкой.
   -- Предатели! – прошептал Вовик, когда полицаи выходили из двора. А мама прикрыла ему рот
ладонью. И, вот, мы стоим на площади, перед нами на деревянном помосте стоят похожие на во-
рота столбы с перекладиной, а на перекладине висят веревки.
   -Что это? Спросил я, - мама прижала меня к себе.
   -Это виселицы, дядей будут наказывать.- Четырех дядей, раздетых, без обуви, вывели на помост
и поставили на табуретки под виселицами, одели им веревки на шеи… Мама закрыла мне глаза, а
когда убрала руку, я увидел, что табуреток нет, а дяди висят. Я заплакал: «Они мертвые!» Пожи-
лой усатый дядя, стоявший рядом со мной, положил мне руку на плечо и сказал.
   - Не плачь, малыш. Они за все ответят, придет срок.
    По дороге домой меня мучил вопрос, за что казнили дядей, его я и задал маме.
   - За что этих дядей повесили немцы? Они плохие?
   -Ты еще маленький, трудно тебе объяснить. Только запомни, эти дяди не плохие. - А Вова доба-
вил.
   - Они герои, понял? – Не понял…- Братик улыбнулся, погладил меня по голове. – Вырастешь, по-
ймешь!
   Продукты кончились, работы нет. И мама, как и многие родители, ходит пешком в села с одеж-
дой, вещами, чтобы обменять их на продукты. Что ей пришлось пережить в этих походах, она рас-
сказала, когда я подрос. Запомнилось немногое, о том и расскажу. Однажды она выменяла свое
праздничное платье на кусок сала. А тут  - румынские солдаты с автоматами, кричат «Ложись! Па-
ртизан?» Увидел один солдат сало у мамы в сетке, схватил, а мама не отдает. Тогда он направил
автомат на нее и кричит: «Отдай! Убью!» Отдала мама с плачем сало, пришла домой без продук-
тов… И легли мы не евши спать… В другой раз пошла она весной в деревню и выменяла сумку ку-
 курузы  и пошла  через овраг. А там под снегом вода. Провалилась она по колено в воду.
   -Думаю, все, тону, а сумку с кукурузой держу вверху, чтобы не намочить. Спасибо, мимо прохо-
дил Володя, сосед по двору, тоже менять ходил. Он хромой, на фронт не взяли, попал в оккупа-
цию. Вот он меня и вытащил, да спасибо, у женщины хуторянки подсушилась, согрелась и пошла с
этой кукурузой домой…
   …Многое еще было случаев у мамы, когда она,  добывала нам еду в селах. Жаль, поза-
был я многие из них…  А потом жизнь закрутила, завертела, не успел записать. Не думал, что через
много лет захочу вспомнить те годы в назидание нашим, счастливым много лет без войны, детям
и внукам…
   Но ждало нас еще большее испытание… Дворник наш, дядька Прохор, он же «бирюк»,  оказался
человеком коварным и злым. Это я понял из рассказа мамы, когда она пришла из комендатуры,
куда  ее увел полицай Серега с утра.
       -Вот выпала нам нежданно-негаданно еще одна неприятность! Оказывается, «Бирюк» написал
на меня донос в гестапо, написал, что я партизанка, хожу по селам и выполняю задания партизан,
держу их связь с городским подпольем (…У нас и вправду было в городе подполье с ячейками во
многих селах…). А еще доложил, что муж мой, отец ваш, командир Красной армиии, воюет против 
немцев. Допрашивал меня офицер из гестапо. Хотел к расстрелу приговорить, да бургомистр ска-
в защиту: «Господин офицер! Да никакая она не партизанка! У нее двое детей, куда ей партиза-
нить!»
   -Ну, и… - Вовик взволновался, привстал с табуретки.
   Сжалился офицер, говорит: «Вместо смертной казни будете выселены с детьми из города на Ук-
раину, на строительство укреплений. Добираетесь сами, и чтобы через пять дней в управе Мели-
тополя, иначе – расстрел!» Так что, сыночки, собираемся в дальнюю дорогу… И мама заплакала.
Это был один из тех редких случаев, когда мама плакала. Так сильна была ее  любовь к нам,
 забота о нас, они постоянно давали ей мужество и стойкость перенести все трудности, которые ей
довелось пережить за время войны и разрухи сполна…
   -Вот сволочь! Я ему на прощанье хату подожгу! – Вова сжал кулаки.
   - Нет, нет, сыночек! Тогда нас уж точно расстреляют.- Мама перестала плакать, прижала нас к се-
бе. – Ничего, родные мои, переживем и это.
   -Но зачем ему нужно было это подлое дело делать? –почти кричит Вовик.
   -Офицер ничего не сказал. А полицай шепнул мне, что за свой «сигнал» «бирюк» получил  разре-
шение переселиться в нашу квартиру. Оказывается, он давно мечтал занять ее…
   Через день полицаи вывезли нас на телеге за город и со смешком крикнули вдогонку, - счастли-
вой дороги!
 
                ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. ДОРОГА В МЕЛИТОПОЛЬ.
   Дальше мы добирались уже как придется: пешком, кто -нибудь подвезет на телеге, или на ма-
шине. Лето, июнь, жарко, ноги не идут, я хнычу, Мама обнимает меня, просит: «Ну, еще немного,
Юрушка, вон, смотри – деревню видно.  Дойдем туда, передохнем». От этой дороги у меня оста-
лись два главных воспоминания: огромная усталость, на ходу засыпаю, тогда мама дает немного
отдохнуть, и снова – в путь. И еще – все время хочется есть  Хлеб кончился, горячего ничего нет,
его могут дать в деревне, если кто-нибудь пустит к себе переночевать. А пускали почти всегда, раз,
или два только не пустили, и мы попросились в другой дом. Было,  подвозили нас, на телегах, а то
и немцы, тогда мама показывала им бумагу, которую ей выдали в комендатуре. В дороге  хорошо
запомнились два случая. Как-то подсадил нас на телегу дядька, ехавший в свое село на границе с
Украиной; вез он корм для свиней в мешках, закрытых пленкой. Наверное, недаром укрыл, - с  ут-
ра небо было хмурое, тучи темные, дождевые. И вскоре и вправду пошел  дождь, да такой силь-
ный и холодный, что мы замерзли, а на дороге появились лужи. Дядька кричит маме.
   - Прячьтесь под пленку, детей прячь! -У нас ведь теплого ничего нет, только плащ мамин. Мама
нас спрятала под пленку, а сама плащ накинула на плечи и идет рядом с телегой, - чтобы легче бы-
ло ехать по мокрой дороге. И тут начала бить в дорогу молния, прямо перед лошадью, почему по
дороге – непонятно. Лошадь встала на дыбы и не хочет идти вперед. Дядька опять кричит маме.
   - Молодайка! Видишь, лошадь не идет, боится? Ты вот что: бери ее под уздцы и тяни вперед, а я
буду подгонять, иначе нам не проехать и метра! -Вот эта картина осталась у меня в памяти на всю
жизнь: мама тащит лошадь, а перед нею бьет в дорогу страшная, ослепительная молния, а сле-
дом сильный удар грома, как будто рядом разорвался снаряд. Да еще вовсю хлещет сплошной
стеной дождь!
   … Через много лет, когда мои стихи будет читать много людей, я опишу эти страшные, волную-
щие минуты в стихах, как будто это было вчера…
Я опять возвращаюсь в детство
Той дорогой огненных лет,
По которой – дальше от немцев -
Уходили в седой рассвет…
По дороге, дождем объятой
И болезненным светом грозы,
И застряла в памяти смятой
Горечь маминой злой слезы.
На телегу нас усадила,
А сама - в грязи, босиком -
И откуда такая сила? -
Тащит лошадь  вперед силком!
Перед нею – острия молний
В землю мечут Божий огонь,
А меня липкий страх заполнил:
Страшен громом дышащий конь.
И казалась мама всесильной,
Великаншей из сказки той,
Что спасала дерево жизни
От жестокой силы слепой.
Я тогда был представить не в силах,
Сколько мам в этот грозный час
Уходило спасать Россию,
Уходило, спасая нас.
   - Ну, вот, я вже дома! – сказал дядька, - моя хата почти с краю.
   Из большой побеленной хаты вышла женщина в белой рубашке и темной юбке.
   - Иван, кого ж цэ ты привез?
   -Д а вот, идут в Мелитополь, немцы погнали. Нужно им переночевать,  попытаю у Дуськи.
   - Да они ж все мокрые! И детишки…  Давай их к нам, места переспать найдется.
   Нас напоили  чаем  с пышками, по сушили одежду. Тогда я первый раз в жизни переспал на
русской печке. И хотя она и не топилась, все равно я представлял себя героем сказок, которые мне
часто рассказывала мама. А спали мы втроем с Вовиком и хозяйским сыном Никитой, моего воз-
раста.
   …Второй случай был страшный тем, что чуть не умер мой любимый братик. Тогда Вовик чем-то
отравился, стал рвать, у него были судороги, и он все время повторял: «Мама, мне плохо! Я не ум-
ру?» Потом он стал бледный-бледный. Мне стало очень страшно, я боялся , что мой Вовчик, кото-
рый любил меня, защищал и оберегал, умрет здесь, в сухой, жаркой степи. Я стал плакать и обни-
нимать Вовочку, мама меня успокаивала.
   -Не плачь, Юшка, сейчас дойдем до деревни, там вылечим Вовочку. Видишь, судороги прекрати-
лись!
   -А как мы дойдем!? – продолжал плакать я, - он же не может идти! – И тогда мама взяла Вовика 
на руки, головой на плечо и понесла, приговаривая: «Сейчас, сейчас придем!» Нам повезло, не
прошли мы и полпути до села, послышался топот копыт, и к нам лихо подскакал на коне мальчиш-
ка Вовиного возраста.
   -Что у вас тут случилось? – спросил он и спрыгнул с лошади.
   Через минуту Вовик сидел в седле, паренек, его звали Митя, вел коня под уздцы. А мама приде-
рживала Вову, чтобы он не упал с лошади. У большого красивого дома с большим, с крышей, кры-
льцом Митя закричал.
   - Ма, принимай гостей!
   - Что случилось?
   - Да вот, мальчику плохо, надо помочь.
   Оказалось, тетя Галя хорошая лекарша. Она быстро приготовила какую-то настойку из трав и зас-
тавила Вовочку выпить ее.
   - Полежи, не двигайся полчасика. А потом мы тебя напоим молоком с медом , и все пройдет.
   Когда утром мы уходили от тети Гали и Мити, мама подарила Мите красивый папин перо-
чинный ножик, обняла тетю Галю и Митю и сказала.
   - Спасибо, Галю, родная, и твоему сыночку за спасение сына! Век не забуду вашей доброты! А
если после освобождения будете в Таганроге, найдите нас. Вот адрес моего брата Петра, он по-
дскажет, где мы будем жить.
   - И я тоже, - несмело добавил я. Тетя Галя взяла меня на руки, поцеловала и дала мне сумочку
тяжелую.
    - Это вам на дорогу провизия. Корми маму и братика.   -
   Вова обнял Митю и пригласил приехать к нам в Таганрог.
   - Рыбу половим, знаешь, какие у нас чебаки (лещ – прим. авт.)! – А тетя Галя крикнула вдогонку.
   - Счастливого вам пути, родные мои! - С тех пор у меня навсегда отложилось в голове: какие же
добрые люди украинцы! А у меня тоже украинская кровь – от мамы.

                ИСТОРИЯ ПЯТАЯ. МЕЛИТОПОЛЬ.
   Наконец, мы, измученные, похудевшие, в рваной обуви пришли в Мелитополь и пошли отмеча-
ться в управу.
   - Сейчас вас устроим на житье, - обещает нам толстый усатый староста. А пока определимся с ра-
ботой для вас. Будешь ходить на рытье траншей. Тут за селом укрепления строят.
   - Да куда ж я с детьми, - мама взяла меня на руки, - смотрите –совсем маленький! Как я его ос-
тавлять буду? Или с собой брать на окопы…
   Тут в комнату вошла тетя, большая, полная и закричала громким голосом.
   - Петрович, не управляемся с черешней и вишней! Людей мало! Староста задумался, потом пос-
мотрел на нас.
   - А що, Надя, коли б я тебе усилил бригаду? Бачь, який боевой отряд! – тетя Надя осмотрела нас,
подошла, погладила меня по голове и спросила у мамы.
   - Согласна, ненька,  с огольцами своими убирать урожай – черешню и вишню?
   - Да,  да, конечно! И маленький будет помогать! Спасибо вам! - Староста покашлял и посмотрел
на маму.
   - Ну, повезло тебе, мамаша. Давай, завтра на сады с детями, Надя тебе все расскажет. Да, Надю,
доведи их на постой, пусть остановятся у Степановны, скажи, я приказал.
   Степановна оказалась пожилой, морщинистой тетей, но доброй. – я это понял сразу, как только
она заговорила.
   - Да що ж вы таки замучены! И голодные, небось!  скупаетесь, а я вам вареники зроблю. Она
отвела нас в маленькую комнату с двумя кроватями, дала белье. После купания в тазу и вкусных
вареников с вишней и с картошкой мы упали с Вовиком на кровать и заснули сразу до самого утра.
   А рано утром мы уже в саду, нас довозит на подводе  дедушка Павел, муж Степановны, он едет
на укрепления возить землю. Мама  взяла с собой вареной картошки, немного хлеба, который пе-
чет Степановна и компота вишневого. Мы уже на уборке вишни, черешня почти закончилась. Ра-
бота хотя и не тяжелая, но устаем мы быстро с непривычки. Сначала мы с Вовой набросились на
черешню, но долго нам ее есть не дала тетя Надя.
   - Девчата, ребята, за работу! Ты, - она показала на Вову, - залазь на дерево с корзиной и обрывай
вишню вверху. Когда рвешь ягоду, рви резко и немножко вбок, иначе косточка будет оставаться, а
это не годится. Понял? - Понял, мы в Таганроге знаете сколько раз рвали ее!
   - Вот и хорошо! А малому задание, - собирай целенькую ягоду на земле в корзиночку  и в ящик.
И ту, что братик будет тебе передавать – тоже в ящик. Так получилась  у нас дружная бригада, ма-
ма рвала вишню с нижних веток, Вовик вверху, а я собирал на земле. Только жара донимает, все
время хочется пить. В первый день я еле дождался перерыва, а потом – конца работы Но дня че-
рез три-четыре привык, и уже не хныкал, и меньше стал пить воды. Вишня не такая вкусная, как
черешня, но зато мама научила меня делать из нее «морс»: наложу полкружки вишни, подавлю
ее, а потом - воды туда. Размешаю и готов морс! За неделю мы с Вовиком загорели, стали корич-
невые, как негры и закаленные к жаре.

                ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ. МАМИНЫ ЗАРАБОТКИ.
   Вечера  летние длинные, поэтому женщины  собираются на улице и рассказывают про мужей,
сыновей, которые воюют на фронте против немцев. А мы, пацанва, рядом играем в жмурка, в лап-
ту. А то, бывает, сядем и тоже слушаем их разговоры. Как-то сидели  женщины , разговаривали а
тетя Света, мы с ее сыном Мишей дружим, говорит.
   - Вот бы узнать, как там мой Алешенька, муженек мой? -  Мама возьми и скажи. -Жен-
 щины, я могу погадать ( маму гадать научила наша бабушка Клава).
Все зашумели: «Давай мне, давай мне!» Так и пошло, кто-нибудь да попросит маму погадать,
а в благодарность приносят кто чем богат: яйца, сметану, фрукты, хлеб. А продукты мама могла
поменять на мыло, нитки, зубной порошок у фрицев, много грузовых машин которых стояло на
улице. Стало нам веселее жить, мы с Вовиком даже поправились.  Аторитет мамы повысился по-
   сле одного случая. Пришла как-то тетя Наташа, мама моего дркга Сергея,
соседка Степановны, погадать на мужа, который ушел на фронт в начале войны. Гадает мама (и
мы, мальчишки, тут) и говорит.
   - Будет тебе, Катя, встреча с трефовым королем, то-есть, с твоим Костей, он жив, только как бы
в тюрьме, видишь, пиковый туз выпадает. И скоро ты увидишь его.
    - Клава, не может такого быть, он же воюет, - не поверила тетяНаташа маме, а через несколько
 прибегает к нам с подарками и радостно кричит.
   -Клава! Не поверила я тебе, а напрасно! Вчера пригнали колонну наших пленных солдат на  ра-
боты по укреплениям. Проходят мимо, смотрю – Костенька мой, худой, заросший шагает! В плен
он попал под Смоленском, теперь сюда пригнали. Дали нам пять минут на свидание, разрешили
видеться с ним после работыЁ
   После этого еще больше стало женщин приходить к маме погадать на своих родненьких. А осе-
нью, когда, когда укрепления у немцев были построены, и мы кончили убирать яблоки и груши,
нас отпустили домой. В Таганрог.

                ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ. У ДЯДИ ПЕТИ.
Когда мы вернулись в Таганрог, оказалось. Что нам негде жить. Квартиру нашу занял дворник, ко-
торый написал на нас донос немцам. Пошли мы к дяде Пете, у него небольшой домик, всего две
комнаты. Дядю Петю я видел первый раз в своей жизни, он был небольшого роста, красивый, с ку-
дрявой шевелюрой. Увидел нас и закричал.
    - Сеструха, привет! Что, жить негде? Поживете у нас, мы как раз завтра уезжаем все
 в деревню к родственникам. Тут такая история, мой бывший сосед по старой квартире накатал
на меня в гестапо, что я служил в НКВД в двадцатых годах, повестка пришла, надо тикать. Его пе-
ред войной с работы выгнали, считает, что я на него нажаловался. А сейчас, сволочь, в полицаи
пошел и устроил гадость. А вы как раз  поживете у нас. Мы и продуктов оставим вам.
   Мой двоюродный  брат Володя и сестра Лиля  обрадовались, что сегодня будем ночевать вме-
сте. Мы стали играть и баловаться. Как хорошо, что у меня есть братья и сестры,  есть еще се-
стра Аня, дочка дяди Коли, маминого второго брата!
   Стали мы жить в доме дяди Пети. Продукты скоро кончились, и мама стала торговать на базаре,
потому что работы нет. Она рано вставала, покупала подешевле овощи у деревенских, а позже
продавала их дороже. Немцы установили порядок – по вечерам не ходить, солдаты немецкие
ходили по улицам с автоматами и забирали тех, кто поздно попадался им. Так мы дожили до зи-
мы, а зимой случилось важное событие. Под утро кто-то постучал в дверь. Мама открыла. А в ко-
мнату быстро заходит и запирает дверь паренек, бросается к маме и кричит.
   - Здравствуй, тетечка  Клавочка! Мама удивилась и говорит.
   - Витя, ты? Как ты здесь очутился? Вас же с Полиной (это сестра мамина, Витина мама) и с Игна-
том (третьим братом маминым) немцы угнали в Германию! Смотрите, дети, это ваш брат Витя, я о
нем вам рассказывала. Ну, так как ты здесь оказался, мой третий сынуля? (мама говорила, что те-
тя Поля часто ездила в командировки, и Витя все время проводил с нашей мамой, нас тогда еще
не было.
   - Здорово, огольцы! – Витя нас с Вовиком  крепко обнял и говорит маме
   - Тетечка Клавочка, сделай чего-нибудь поесть,  два дня не ел. Короче, привезли нас в Германию,
нас всех определили к разным хозяевам, сельским немцам. Мне попался зверь немец, гонял ме-
ня, как сидорову козу. У него десять коров, десять свиней, и все на мне: коров попаси, покорми,
свиньям корм приготовь, покорми. Да еще и на побегушках, чуть что не так, бил, гад! Озверел я и
решил бежать домой. Заготовил одежду, еды, стал немецкий зубрить, у меня и в школе с ним бы-
ло хорошо, помнишь? Купил у одного фрица пропуск фальшивый и с ночи ушел в новой одежде.
Придумал себе биографию, мол, русский немец, родителей сослали в Сибирь, хочу добраться до
них и русским мстить. Так и добирался, даже на поездах ехал с солдатами. Немцы еще и линию
фронта помогли перейти! А здесь уже на любом транспорте подвозили – люди-то свои, наши!
   Мама сварила Вите картошки, положила соленой капусты, согрела чаю. Он ел, а мы с Вовиком
во все глаза, открывши рот смотрели на брата-героя: надо же, убежал из самой Германии, линию
фронта перешел!
   - Планы у меня такие, - поживу у вас дня два-три, приду в себя, и буду переходить к нашим.
   - А как переходить? – спросила мама. – Через залив наш Таганрогский, по льду. На той же сторо-
не наши. Я одного мужичка расспросил, когда пришел в Таганрог, он рассказал, где и как перехо-
дить, он сам переходил туда и обратно. Немцы не очень охраняют берег в некоторых местах.
   … Витя перешел к нашим, его взяли «сыном полка». Когда город освободили, Витя часто присы-
лал письма маме, дошел до Берлина уже офицером, а потом пропал. Когда тетя Полина вернулась               
из Германии, стали писать в Москву. Ответили, что он выполняет ответственное задание, нам соо-
бщат. Мы поняли это так, что Витя стал разведчиком, ведь он хорошо знал немецкий язык, и, по
словам мамы, очень способный и отчаянный, смелый и решительный. Потом он прислал письмо
через министерство  иностранных дел СССР, писал, что живет в Лондоне, богат, женился. Долго
не было никаких вестей о нем, на новый запрос ответили. Чтобы больше не обращались, ничего
никому о нем не рассказывали. Так и умерла тетушка моя, не узнав ничего о судьбе сына…

                ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ. НА УЛИЦЕ ЭНГЕЛЬСА. НЕМЕЦКИЙ ШАБ.
   Дядя Петя вернулся с семьей и помог найти нам новую квартиру. Нам дали комнату в двухэтаж-
ном доме на улице Энгельса, недалеко от мясокомбината. В комнате было одно окно, которое
выходило в соседний двор. С нами поселилась и бабушка Варя, до этого она жила у дяди Коли. В
доме было три подъезда и 24 комнаты, дом стоял в глубине длинного двора, При входе во двор
стоял  флигель, в котором жили тетя Люба, два ее сына, Генка-Пушкин ( так его звали за то, что он
был похож на поэта Пушкина – смуглый, темноволосый и кудрявый, ( так объяснил мне Вовик), по-
том он стал дружить с Вовой. Второй сын Ромка, был маленький, вредный и ругался матом. Слева
вдоль двора  были сараи, а около дома – колонка  для воды.
   … Я и сейчас вижу ясно этот дом, наш двор: справа туалет, а с дороги в наш двор врезается част-
ный двор, там живет армянская семья, о ней я еще расскажу. Этот кусочек моего детства будет
мне часто сниться, и я даже напишу стихи об этом тяжелом, страшном и все же  дорогом сердцу
моему времени, потому что это – мое, наше детство…
Как часто военного  детства пора тревожит уснувшую память,
И снова мы вместе, мальчишки двора, которого нет уже с нами…
Разрывы снарядные рядом слышны, все ближе обстрела тревожность,
Не скоро дождемся еще тишины, войны не смолкает безбожность.
Наш дом двухэтажный, немного квартир, жил жизнью военной тревожной,
Штаб немцев весь первый этаж захватил, режим во дворе стал острожный.
Но нам, пацанам и война нипочем: то стянем у немцев галеты,
То рыбу ловить утром к морю пойдем, у моря встречаем рассветы.
И был заводилой во всяких делах мой брат, неуемный и смелый,
Ему подчиняясь, мы прятали страх, когда он водил нас «на дело».
Не брал нас ни голод, ни тяжесть войны, ни клещи разрухи, ни беды.
Живучи мы были и духом сильны, и выжили, встретив Победу…
   Штаб немецкий появился, как только мы переехали в дом. Немцы заняли  весь первый этаж сре-
днего подъезда (а всего их было три). Во двор все время приезжали немецкие офицеры на  легко-
вых машинах часто грузовые машины привозили продукты в штаб. Вовик, отчаянный и смелый,
организовывал своих друзей (Генку и Ивана, соседа нашего по коридору) «добывать» у немцев
продукты. Когда немец-шофер уносил из машины ящики с продуктами, они бросались к машине,
хватали, что попадалось, в руки и убегали за дом, где была небольшая полоска огорода и соседс-
кий частный двор. Нас малышей, оставляли « на стреме» у подъезда – давать знак, когда немец
входит в подъезд. Сегодня нам достались пачки с желтыми лепешками. «Это галеты, - объяснил
Вовик,-  их делают из яиц. Нате по три штуки, а остальные-на запас». Еще были коробочки с ровно
распиленными кубиками белого цвета.
   - Наверно, сахар, сказал мой друг, мой однолеток Витька, у него был младший брат Сережка,
они жили напротив нас), полизав кубик, - сладкий. Вова раздал всем по кубику, мы стали жадно
грызть их, так хотелось  сладкого! В третьей коробке были совсем непонятные приборы-железные
коробочки со складывающимися ножками и двумя полочками, верхней и нижней. В этот момент
нас и застал густой, хрипучий голос Ваниного деда Семена (они жили втроем – Ваня, его мама те-
тя Ариша и дед, тетя Ариша дружила с нашей мамой).
   - Ага, попались, огольцы! – загудел он, подкравшись к нам. А ну, что что мы тут рассматриваем?
   - Да, вот, дедушка Сеня, непонятные штуки у немцев нашли.
   - Где ж это вы их нашли? Своровали, небось?  Вот эта железка с ножками – походная печка, на
нижнюю полочку кладут сухой спирт, поджигают, а на верхней можно кофе вскипятить, яичницу
пожарить, консервы подогреть. Нам бы счас сухого спирта!
   - А это не он? – Ваня открыл коробочку с кубиками.
   - Ну да, это ж он!
     - А мы его ели, не умрем, спросил Родька.
   - Да нет, разве что опьянеете. Но лучше не надо есть, чай пейте с сахарином (тогда мы ели толь-
ко сахарин, заменитель сахара).
   - Дед! – стал просить Ваня, - давай попробуем печку немецкую! – Он долго упрашивал деда, по-   
том тот согласился и у себя в сарае нагрел в банке воду до кипятка. Вода согрелась быстро, огонь
был сильным, а кубик мало истратился.
   Жить было трудно, нас спасало то, что мама научилась хорошо торговать на базаре, а Вовик ей
помогал. А мы с бабушкой оставались «на хозяйстве», хотя дома было оставаться опасно: наши
все время стреляли из орудий с той стороны залива, и все близко к нашему дому. Мама говорила,
что наши подпольщики сообщают нашим войскам, что у нас во ддворе немецкий штаб, поэтому и
стреляют. Сегодня обстрел особенно точный, снаряды взрываются рядом, в соседних дворах. Мы
с бабушкой  ложимся на пол, она меня прикрывает телом, молится «Отче наш…» и меня заставля-
ет молиться. Дрожат стекла, сдвигается от взрывов кровать, а я вместе с бабушкой твержу молит-
ву…
   … С тех пор молитва осталась в моем сознании на всю жизнь. Даже когда я считал себя атеистом,
она не покидала меня… Теперь же, познав Божьи истины, я вспоминаю то время и молитву, дан-
ную людям Самим Господом, в стихах…
Меня воспитывала строго войны недобрая рука:
Обстрелов  тягостной тревогой, дрожаньем стен и потолка.
Нас мама дома оставляла, уйдя продукты добывать.
Стекло оконное дрожало, сдвигало взрывами кровать.
Молитву бабушка шептала: «Спаси нас, Боже, сохрани!»
И телом слабым закрывала меня от ужасов войны.
И я молился неумело, твердя молитву кое-как.
И в такт молитве то и дело слезу размазывал кулак.
А голод, истинно, «не тетка», - в желудке яростно урчал,
И я вчерашнюю похлебку без хлеба жадно доедал.
И … мама чудо совершала: входила с полным котелком,
Несла нам праздничное блюдо –макуху с  кисым молоком.
А чаще мама приносила лишь кукурузы банки две,
Мы с братиком ее дробили для мамалыги на обед.
Как пахло варево густое! Я молча сглатывал слюну
И ждал мгновенья «золотого», когда чуть ложкой зачерпну
«Дымящейся» горячей каши, и, обжигая все во рту,
Терпенья переполнив чашу, блаженства перейду черту!
Да, нас воспитывали строго войны недобрые года…
И горя мы хлебнули много, смысл жизни поняли тогда…

                ИСТОРИЯ ДЕВЯТАЯ. ДОБЫВАЕМ ВОДУ.
   К обстрелам  мы привыкли, взрослые даже знали, когда они начинаются. Тогда все брали  с со-
бой матрасы и спускались в подвал,нас, детей, укрывали ими, и мы сидели, или лежали до конца
обстрела, а взрослые обсуждали всякие дела. Особенно много говорили о том, когда начнется на-
ступление наших войск.
    - Не скоро начнется, - отвечал дед Семен женщинам, которые спрашивали его об  этом. Все зна-
ли, что у деда есть самодельный приемник, и он слушает Московское радио. – Немцы на юг силы
перебросили, хотят отрезать нас от нефти. Потому, счас главное – не дать им пройти дальше. А сил
тут у нас еще маловато. Но дождутся, окаянные, Соберем силы и дадим им, гадам, прикурить!- Со-
всем рядом прозвучал сильный взрыв, мы попрятались под матрасами.
   - Это, похоже, во дворе снаряд взорвался, сказала мама, дед Семен подтвердил. – Да как бы не у
самого дома.
   Когда обстрел закончился, и мы вышли из подвала, увидели, что есть разбитые окна, а недалеко
от колонки большая воронка. В дверях подъезда много отверстий и застрявших осколков. Вова 
вынул один и сказал.
   - Сохраню на память о войне, а потом буду показывать детям, чтобы знали о войне.
   - Ты что, - сказал Генка, жениться собрался? Так женись вон на  Лидке (девчонка из третьего по-
дъезда).
   - Что ты сказал? – Вовик бросился на Генку, тот стал убегать
   - Люди добрые, а колонку-то своротило! Надо чинить, теперь воды нет, - сказал дед Семен.
   - Ну, вот, а у нас воды чуть-чуть в ведре, - сказала мама.
   - Давай, я сбегаю, - Вовик побежал за ведром.
   - Стой, не надо! На сегодня хватит, а завтра утром сходишь.
   Утром Вова собрался идти искать воду.
   -Я тоже хочу с тобой! – закричал я, но мама не захотела меня отпускать.
   - Да пусть идет, мы быстро. Мам, отпусти Юшку!  - и мы пошли искать воду.
   - Сейчас наберем воды, принесем, а потом пойдем с Генкой и Иваном на море.
   - А меня возьмешь? – а сам думаю: « Не возьмет…»
   - Да куда ж от тебя денешься! Только, чур, слушаться и не лезть в воду самому!
   Спасибо братику моему! Он меня так любит, никогда не обижает, балует. Идем назад с водой,
я представляю, как окунусь в теплую воду и буду ее брызгать на ребят, а потом у нас начнется ве-
селая потасовка. И вдруг: трах-тарарах! Это начался обстрел. Снаряды рвутся со всех сторон.
   - Вова, я боюсь! – кричу и прижимаюсь к брату. Он берет меня на руки, одной рукой держит ме-
ня, другой – ведро.
   - Держись за мою шею! Закрой глаза, чтоб не так страшно было! – Я покорно делаю, что он гово-
рит, кладу голову Вовику на плечо. И мы бежим посреди этих взрывов, свиста снарядов.
   … На всю жизнь запомнил я наш бег рядом со смертью, напряженное, мокрое от пота лицо бра-
та и его слова успокоения и поддержки: « Юшка, держись крепче! Не бойся, прорвемся! Вот, уже
и взрывов нет!»…
   И правда, перестали стрелять, когда мы были уже у ворот нашего дома. У туалета много жиль -
цов, крики, кто-то плачет. Подбегаем, а там лежит мертвая женщина, похожая на маму. Мы с ужа-
сом смотрим на нее, я бросаюсь к ней и кричу: «Мама!» И тут видим бегущую  от порога мамочку!
   - Сыночки мои родные! Живы, не ранены?! – Бежим к ней, обнимаемся, целуемся, и только тут
замечаем, что  в ведре меньше половины ведра воды, а над этой частью воды – отверстие от сна-
рядного осколка…
   - Это Катя, с нижнего этажа, пошла в туалет, а тут обстрел, снаряд попал прямо в туалет… А у нее
дети… - Мама  показывает в сторону дома. У подъезда плачут и кричат: «Мама! Мама!» двойняш-
ки  Света и Таня, меньше меня. Их успокаивает тетя Ариша, Ванина мама.
   - Ариша, давай, я их заберу к себе, - мама берет девочек за руки. И мы идем в нашу комнату. Там
Мама их кормит и поит чаем, а мы отвлекаем от большого горя. Света и Таня прожили у нас
два дня, а потом их забрал брат тети Кати, он живет в деревне.

                ИСТОРИЯ ДЕСЯТАЯ. ВОВИК И ОФИЦЕР.
  Мы, пацаны, ненавидим немцев и ждем, когда придут наши, но не забываем игры. Рыбалку, ку-
пание на море. Так, и сегодня играем в «цурки», такой брусочек с четырьмя сторонами и острыми
концами. На каждой стороне написаны цифры 0,1,2,3. Плоской палкой бьем по концу «цурки» и
отбиваем ее подальше, потом еще бьем столько раз, сколько цифр будет на верхней стороне, ког-
да она упадет. Кто подальше за все разы забросит «цурку»,  тот и победил. Пришла очередь Вови-
ка, он бьет, а в это время к воротам нашего двора подъезжает легковая машина, и «цурка» попа-
в переднее стекло машины…  Из машины выскакивает немецкий офицер, кричит что-то по немец-
ки, лицо злое, страшное. Идет к нам, но Вовик не ждет наказания, быстро вбегает во двор и улепе-
тывает к дому. Офицер искривил морду от злости, крикнул что-то по немецки (наверное, выругал-
ся), расстегнул кобуру пистолета и побежал за Вовой… Мы все обмерли, боимся войти во двор…
И тут прозвучали два выстрела… Сердце мое замерло от страха за Вовика. Не помню себя от горя,
вбегаю во двор и вижу офицера уже без пистолета в руке, он объясняет что-то двум подошедшим 
к нему немцам. Размахивает руками, показывает на дом. Вовочки нигде не видно. Сердечко мое
радостно заколотилось: значит, сбежал! Когда немец, сходив в штаб, уехал, мы нашли Вову на че-
рдаке дома.
   - Не успел я добежать до колонки, слышу: «Хальт!» Добежал до входа в подъезд, оглянулся, ну,
думаю, сейчас он меня достанет. А он выстрелил два раза в воздух и пистолет спрятал в кобуру.
Ну, я на всякий случай спрятался на чердаке, на нашем условном месте, мало ли что взбредет этому
гаду в голову. Эх, мне бы тогда автомат!
   - Ты и так герой, Вовка! – сказал Иван Вове и пожал ему руку. А я бросился к братику, обнял его
крепко и заплакал, наверное, от радости…
   - Ну, ты чего, дурачок, все ж нормально! – и Вовик  обнял меня и поцеловал в макушку. Тогда я
еще раз понял, как сильно люблю своего старшего братика, моего защитника и героя…

                ИСТОРИЯ ОДИННАДЦАТАЯ. КОТЕЛОК С МОЛОКОМ.
   Мама  здорово научилась  торговать, стала чаще приносить кислое молоко, оно дешевле. И еще
соевую макуху, которую  я очень люблю. Особенно, если ее растолочь и смешать с кислым моло-
ком. Вовик тоже научился торговать, иногда он брал меня с собой на базар, и я удивлялся, как он
ловко распродает овощи, которые мама оставляет ему для продажи.
   - Покупайте свежую капусту, только что с огорода! Из нее получается вкусный, наваристый борщ!
- или кричал.
   -  Бурак (свекла) винегретный! С  сурепным маслом (масло из сурепы), помидорами и картошкой
- блюдо, как в лучших домах Парижа!
   Однажды он оставил меня торговать вместо себя.
   - Смотри, не уступай в ценах, которые я тебе назвал. Да смотри внимательно, чтобы не украли,
тут знаешь сколько ловкачей. Я в туалет, скоро буду.
   Я несколько раз повторил про себя цены на овощи, которые назвал мне Вова и жду покупателей.
И вот они, тетя цыганка с двумя мальчишками, один младше меня, другой старше.
   - Мальчик, почем морковка? - спрашивает она меня и начинает перебирать овощи - то капусту
пощупает, то щавель понюхает. А старший цыганенок пристал ко мне.
   - Показать фокус? Смотри, беру морковку, потер между ладонями, и нет ее.
   - Назад верни! Закричал я, но цыганка схватила цыганят за руки и быстро ушла.
   Когда Вовик вернулся, спрашивает.
   - Ты что, продал бурак и капусту? Молодец!
   - Да нет, ничего я не продал. Тут цыганка торговалась, но ничего не купила… - Теперь только я
заметил, что одного качана капусты нет, а от пяти бураков остались только  два… А Вова щелкнул
меня по лбу и говорит.
   - Эх, ты! Плохой из тебя продавец. Так ты наторгуешь, что мы и на еду не заработаем. Садись, от-
дыхай и смотри, как надо торговать. И закричал.
   - Подходите, не стесняйтесь, свежие овощи!
   Сегодня мама пошла на базар одна. Нам захотелось есть, мы с Вовой помололи на ручной мель-
ничке вчерашнюю кукурузу, бабушка сварила нам каши, и мы позавтракали. Время шло, подходи-
ло время обеда, а мамы все нет. Но, наконец, двери открываются и мама входит с полным котел-
ком кислого молока и целым кругом соевой макухи в сетке, моей любимой! Подошла к окну в со-
седний двор, поставила котелок на подоконник.
   - Ох, устала я сегодня, жарко так. А тут еще не могла продать лук, не берет никто, хоть убейся. -
Мама подошла к кровати, где сидим мы с Вовой, обняла нас . – Что ж вы ели, дети мои?
   - Да молодцы, надробили кукурузы, я им кашки сварила, - бабушка Варя поднялась со стула и по-
  Шла к окну, - заберу молоко на стол.
   И в это время слышим свист и в соседнем дворе взрывается снаряд, потом звук разбитого стекла
и сильный удар в дверь.
   - Боже, Клава, ты же минуту назад  стояла у окна! – бабушка побежала к окну, и мы с Вовиком.
мы увидели, как из котелка вытекает на подоконник молоко и капает с него на пол, в котелке -
дырка…
   - Осколок, - определила бабушка, - да он и дверь пробил, - она показала  на дыру в двери. Вова
выскочил в коридор и закричал оттуда.
   - Осколок здесь застрял! Большо-о-о-й!
   А я бросился к мамочке, обнял ее и стал целовать, и повторял: «Живая! Живая! Живая!»
   …Через много лет я напишу об этом стихотворение, которое войдет в один из моих стихотвор-
ных сборников. Вот оно.
Окно. Разрывов близких жуть, дверь открывает мама.
Жива, лишь руку протянуть, и страха – не бывало.
К окну подходит, котелок на подоконник ставит,
Он полон с кислым молоком, добытым на базаре.
В окно минуту посмотрев, нам подошла, присела.
Вновь начинается обстрел, снарядов жуть запела.
Проходит миг. Противный свист. Стекло звенит – разбито.
Осколком котелок пробит, дверь в коридор пробита.
Судьбы игра? Везенья чуть? Как нужно было мало…
Жива! Лишь руку протянуть, и страха не  бывало!
И – тишина…И молоко, как кровь, стекает на пол…
Уже разрывы далеко, слышней их звуки капель.
…Потом осколок я нашел, - так сердце мне велело.
Занозой страшной он вошел в дверей наружных тело.
С тех пор он в ящике стола, и лет прошло немало…
Вот мама с палочкой вошла, и страха – не бывало!

                ИСТОРИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ. НЕМЕЦКИЙ СУП И КОЛБАСА.
Когда у немцев оставалась еда в походных кухнях, они раздавали детям суп, кашу и даже колба-
су, разъезжая по улицам. В этот раз к нашему двору немецкая кухня подъехала, когда мы играли
в мяч. Из кабины вылез молодой рыжий немец и закричал.
   - Малшики, ком хе! Суп, суп!
   Мы перестали играть и подошли к машине. Веселый немец  налил в котелок пахучий гороховый
суп, взял кусок белого хлеба. Первым к нему подбежал брат Генки-Пушкина Роман, моих лет. Он
был вечно голодный, потому что их мама, тетя Люба, была инвалид и не могла заработать денег
на еду.  Роман схватил хлеб и котелок и стал жадно хлебать суп, приговаривая.
   - Обалденный! Налетай! Да еще и с мясом!  - За Ромкой нерешительно, под неласковыми взгля-
дами старших пацанов, двинулись к машине: мы с Витькой и еще двое ребят из соседнего двора,-
суп разносил вкусный запах даже на расстоянии. А есть хотелось ужасно! Вовик махнул рукой в
сторону машины.
   - Давайте, малышня, идите, лопайте. Что с вас взять! А мы не будем есть немецкую подачку! На-
йдем, что поесть без нее.
   Генка сделал шаг  в сторону машины, но Иван и Вова взяли его за плечи. ВОВИК сказал..
   - Забыл, в чем клялись? Не есть с немецких рук ничего! А насчет поесть у меня есть план. – И они
уткнулись носами друг к другу и зашептались. А мы за обе щеки уплетали вражеский, но такой
вкусный суп, хотя и чувствовали себя предателями. А немец предлагает еще суп.
   - Добавка? Гут? – Мы не отказываемся, и после добавки получаем еще по кусочку колбасы с хле-
бом. И отходим, сытые и виноватые…  По дороге к дому Вовик  дает нам приказ.
   - Сейчас у нас будет одно дело, а вам задание: увидите деда Семена, задержите его, поспраши-
вайте чего-нибудь. А если он пойдет в сарай, Юшка, ты стрелой к нам, мы будем в сарае. Понял? -
я кивнул, хотя понял и другое, - что-то  затеяли ребята против деда Семена. Дед вышел из дверей
подъезда, и мы сразу бросились к нему. Витя попросил.
   - Дедушка, расскажи, как ты с немцами воевал в ту войну. – Мы знали, что это – любимая тема
У деда, он воевал с немцами еще при царе и даже заработал Георгиевский крест.
   - Да сколько вам можно рассказывать! Был случай, когда немцы пошли в атаку, а наш унтер-офи-
цер кричит.
   - В атаку! Встречную! А никто не встает, потому как немцы из пулемета унтера нашего подстре-
лили и не дают голову поднять. Тогда я набрался духу, вскочил, кричу:  « За отечество, за царя-ба-
тюшку - вперед!» Много мы тогда фрицев положили. А меня ранило в плечо. За этот бросок и да-
ли мне Георгия.
   Тут я увидел, как наши старшие ребята выскочили из сарая и побежали за дом. Мы оставили де-
да и бросились за ними. А там  - пир горой! Ваня разрезал кусок сала, а в руках у Вовика была бу-
тылка, из которой он отпил несколько глотков, и говорит нам.
   - Идите, мелкота, попробуйте настоящего постного масла, а не сурепного (тогда было только
масло из сурепы, невкусное, но есть можно), у деда Семена конфисковали.
   Мы выпили масла, получили по кусочку сала и пошли на улицу, а ребята остались пировать. Но
долго мы не поиграли, первым заныл Родька, наш товарищ из третьего подъезда.
   - Пацаны, что-то у меня в животе бурлит. Ой, не могу терпеть! И он припустил во двор, в туалет.
Следом заурчало и у всех нас в животах. Бежим к туалету а навстречу нам – Вовик, Генка и Иван.
Так мы и пробегали два часа по очереди в туалет.  А  дед Семен, когда узнал о пропаже, ругался
страшно и пожелал «этим жуликам» большого поносу…

                ИСТОРИЯ ТРИНАДЦАТАЯ. В ДОМЕ НАПРОТИВ.               
   Немцы выселяют нас из дома, не хотят, чтобы об их штабе знало много людей. Мама бросилась
искать новое жилье, и опять дядя Петя помог нам. Он подсказал, что в домике напротив них осво-
бодилась квартира из двух комнат. И нам разрешили поселиться в ней. Первая комната была с пе-
чкой, а вторая поменьше, без окон. Нас опять было четверо с бабушкой Варей. Она была верую-
щая, все время  молилась у иконки, которая висела  около ее кровати. Она очень любила нас, осо-
бенно меня, потому что я был тоже темноволосый, как и она. Мама рассказывала, что убабушки
отец был грек Дмитриади. И жил он в селе Дмитриадовке, недалеко от Таганрога. Был  богатый,
имел много лодок и ловил рыбу. А прабабушка моя была украинка, тоже из Дмитриадовки, она
была красивая, русоволосая и с голубыми глазами. Прадедушка очень ее любил, и она его тоже.
Однажды прадедушка рыбачил, в сеть попалась большая рыба и сбросила его в море. Он запутал-
ся в сетях и утонул.
   - И прабабушка твоя с горя сошла с ума и дожила жизнь в больнице, - рассказала мама, - мы с
бабушкой Варей ходили к ней, проведывали и носили ей гостинцы, Она целовала меня, разгова-
ривала нормально, а потом у нее бывал припадок, и ее уводили в палату.
   После рассказа мамы я долго не мог уснуть. Нет, мне было не страшно, просто жалко было пра-
бабушку Оксану. Наступила зима, продуктов не было, мама приносила с базара только кукурузу,
или макуху. Однажды только мы наелись досыта. Сидим с Вовиком, слышим  шум  в коридоре.
Побежали туда, а там мама с мешком, а в мешке чья-то нога.
    - Шла с базара, смотрю, лошадь упала, она телегу везла. Люди подошли, а она ,бедная,глаза за-
крыла, дышит тяжело. Тут подошел немецкий солдат и выстрелил ей в голову. Нашелся топор и
все стали отрубать себе части от нее, сначала немцы взяли хорошие куски.
   - А  ты как смогла отрубить? – спрашивает Вова.
   - Мне мужчина помог. Я ему говорю, у меня дети голодные, он пожалел нас и отрубил ногу.
   Весь вечер мама с бабушкой возились с ногой, Вова им  помогал  Но зато утром мама нажарила
на сурепном масле котлет, но много не дала сразу. А подве котлеты.
   - Потом, через три часа еще поедите, а то заворот кишок будет.
   - Что такое заворот? – спрашиваю.
   - Это когда кишки забьются и сходить по нужде не сможешь, тогда нужно операцию делать, что-
бы не умереть. Понял? – Понял, - а сам думаю: «Ничего не понял…»
   Ели мы котлеты целую неделю, а потом опять голодали. Иногда мы ходили к дяде Пете и тете
Марусе, тетя была очень добрая и всегда кормила нас, дядя Петя чинил ведра, кастрюли, чайники
и хорошо зарабатывал. Мама  благодарила тетю Марусю и дядю Петю, а они говорили.
   - Не выдумывай, Клава, пока у нас есть, будем делиться. Сейчас многие голодают, умирают от
голода. А нас Господь бережет ( она верующая, у нее папа был священник), и надо помогать дру-
гим.
   Раз я и сам увидел, как люди умирают. Пошли мы с Вовиком воды в колонке набраь, колонка
у самого дяди Петиного дома. Видим, по дороге бабушка старенькая санки везет, а на них что-то
длинное, укрытое одеялом лежит. Я подумал, что это бревно, сейчас многие топят деревьями.
Подошли ближе, и рассмотрел я, что не бревно это, а дедушка…мертвый. Глаза закрыты, лицо
опухшее. Я испугался, схватил Вовика за руку, а он спрашивает.
   - Кого, Бабушка, везете?
   - Мужа везу, мальчик. Три дня ничего не ели, а когда достала я хлеба, он уже и не дышал, род-
ненький мой… - Бабушка заплакала.
   - А куда везете? – на кладбище, внучек, на кладбище ( а кладбище чуть не на другом конце го-
рода…).
   А еще был страшный случай. Пошли мы, как всегда, к дяде Пете и тете Марусе, и задержались
у них. Только стали переходить дорогу, и тут слышим: «Хальт!» Подбегает к нам немец с автома-
том, направил его на нас и кричит: « Партизан?» Так, может и пострелял нас, но тут выбежала те-
тя Мруся и стала разговаривать с ним, она немецкий знает. Немец опустил автомат, говорит ей
«Гут», а нам кричит «Шнель!» и показывает на наш домик. Потом тетя рассказала, как спасла
нас.
   - Я ему объяснила, что вы родня, живете напротив. А он ругается, мол, комендантский час,
нельзя ходить.
   
                ИСТОРИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. НЕЖДАННЫЕ ПОСТОЯЛЬЦЫ.
   Но скоро нам стало еще хуже. Подъехала вечером машина немецкая, из нее вышли три немца,
вытащили ящики, сумки, раскладушки. Один, низенький, полный, спрашивает меня.
   - Малшик, где живьет Клава? Мы к вам постой. – Я повел их к нам. Пока шли, успел рассмотреть 
двух других немцев: один высокий, худой, все время кашляет. Другой пониже, лицо злое, глаза
колючие. Худой, видно, добрый, достал из кармана конфетку, дает мне и спрашивает.
   - Как твой имья? Юра? Кароши имя! – А плохой говорит, - все они руссиш швайн. – Худой стал
что-то говорить ему сердито, они заспорили, я ничего не мог понять. Хотя знал уже некоторые не-
мецкие слова: «Ахтунг!» - внимание, «Хальт!» - стой, «Данке» - спасибо, «Айн, цвайн, драйн» - раз,
два, три.
   Когда мы вошли в кухню, мама вышла из второй комнаты, Вова за ней.
   - Не бойтесь, они будут у нас жить! – успокоил я своих родненьких, а злой немец ( потом я узнал,
что его зовут Вилли) спросил, тыкая в маму пальцем.
   - Клава? – Да. – Муж – фронт? – мама промолчала. – Он в Вилли пах-пах. А Вилли Клава пах-пах!
   И опять худой что-то сказал Вилли, и говорит маме.
   -  Мы – постой, спать, и показывает ладошкой, как будет спать.
   Немцы поставили раскладушки в кухне и два стула, Мы ушли в свою комнату, там бабушка зада-
ла кучу вопросов.
   - А кто это? Немцы? А чего они у нас забыли? Мало места в городе, так им надо семью стеснять!
   - Мама, тихо…- Мама приложила палец к губам. – Нельзя ругаться, их на постой прислали, хоро-
шо еще, что не выселяют нас. Ничего, вытерпим. – А Вовик шепотом добавляет.
   - Немного терпеть, скоро наши придут, будут, гады, бежать в свою Германию… Мама закрывает
ему ладонью рот.
   А потом  мы все сидим на бабушкиной кровати до самого сна…  Потянулись дни нашей жизни с
немцами-квартирантами. Немцы с утра  до вечера на службе, вечером готовят ужин, пьют кофе.
После ужина третий немец, Жорж, уходит и часто не приходит до утра.
… После мама рассказала, что он ходил к одной женщине недалеко от нас, от него у нее родился
младший сын. После войны мы одно время жили рядом с ними, я с братьями этими рос, учился,
а потом работал в институте.  Младший, от немца, был хулиганистый, отчаянный, любил, как и
Жорж, хорошо выпить. И погиб он трагически, в пьяной драке…
   Длинный немец, Фридрих, иногда заходил в нашу комнату, разговаривал с мамой, давал нам ко-
нфеты и печенье. Однажды я видел, как он  достал из кармана фотографии и показывал их маем,
что-то объяснял.
   - Мама, а что он тебе показывал, - спросил я, когда он ушел.
   - Фотографии жены и детей двоих, говорил, что он против войны, что он коммунист, что Гитлер
плохой. Еще сказал, что Вилли плохой, он фашист. И лучше от него держаться подальше.
   … Тогда мне было непонятно, как это немцы, враги наши, а все разные, есть добрые, есть злые.
Когда вырос, понял: народы не бывают врагами друг другу, врагами бывают правители и часть на-
рода, одурманенная какой-нибудь сатанинской идеей, как фашизм, провозгласивший немцев вы-
сшей расой, а всех остальных людей признавший «недочеловеками», не достойными жить на
свете. И воспитавший, по непониманию своему Божьих Истин, ненависть к избранному еврейско-
му народу…
   Стояла зима, топить печи было нечем, жгли все, что попадалось под руку – старую мебель, сухие
деревья. Коснулась эта трудность и нас. Росли у нашего дома три больших, пушистых летом ака-
ции со множеством цветов, которые мы, мальчишки, ели, когда были голодны. А мама всегда ста-
вила в кувшин букет из веток акаций. Однажды утром  меня разбудил противный визг. Я стал при-
слушиваться и понял, что звук идет с улицы. Выглянул в окно, а там немцы-постояльцы раэделыва-
ются с последним деревом из трех, другие распилены и сложены в кучу. Так стало жалко акаций и
я заплакал. В комнату вошла мама и спрашивает.
   - Что случилось, Юша? Ну, говори маме, подошла и обняла меня. А потом увидела спиленные де
ревья, и у нее слезы появились на глазах.
   - Ничего, маленький, скоро наши придут, посадим новые…
   … Этот эпизод военного детства врежется в мою память на долгие годы. Через много лет я опи-
шу его стихотворной строкой, стихи будут напечатаны в городской газете ко дню Победы.
Стояли три акации под окнами у нас,
Июньскими ночами  их белый цвет не гас.
Как няньки хлопотливые, с рассвета на ногах,
Вершины их качались, казалось, в облаках.
Фашисты город заняли, темнее стали дни,
Рассветы покраснели, запачканы в крови…
Однажды разбудил меня визгливый, резкий вой,
Смотрю в окно – солдаты у дерева с пилой.
Я выбежал с рыданием, была слеза горька:
Лежат тела акаций, а рядом – три пенька.
Недавно шел той улицей, где детства дом стоит,
Смотрю: акаций троица густой листвой шумит…
   Еще запомнился случай, после которого зародилась во мне злость-ненависть к злому Вилли.
Как-то утром мы проходили с Вовой через кухню, злой подзывает Вову и говорит.
   - Малшик, малшик , ком хе(подойди ко мне), фокус! – Вовик подходит к немцу, который стоит у
канистры с бензином на стуле, наклоняется над канистрой, а злой открывает пробку, из канистры
вырываются пары бензина и его брызги прямо Вовику в лицо… Он вскрикивает, трет глаза, крутит-
ся на месте, кричит: «Больно! Ничего не вижу!» Злой начинает смеяться,  но к нему подбегают
Фридрих и Жорж, сердито кричат на него по немецки. Он кривит лицо и уходит в коридор. Вбежа-
ла мама, бросилась за ним руки сжаты, но Фридрих останавливает ее, говорит: «Нэззя, Клава, нэл-
зя! Вилли плохой!» Вовик тоже подбегает к маме, кричит: «Мама, все нормально, уже вижу!» А я
прижимаюсь к ним и плачу непонятно от чего, то л  из-за обиды за брата, то ли от радости, что все
кончилось благополучно.
   Немцы отступают, так сказал Фридрих маме. Они уходят с вещами к машине молча, только Фри-
дрих потрепал мне голову и кивнул маме с Вовой. Вовик посмотрел в углу за печью и кричит.
   - Тут ящик какой-то, да здесь револьвер и патроны! Давайте постреляем немцев, особенно  этого
Вилли!
   Мама отбирает у Вовика коробку и несет на улицу, ей навстречу бежит злой и кричит: «Коробка!
Коробка! Клава пах-пах!» Вернувшись, мама делает выговор Вовику.
   - Ты что, хочешь, чтобы они поубивали нас?! Я тоже хотела бы стрелять в них, но нельзя сынок,
сейчас этого делать! Вам еще жить и жить, нужно дождаться Победы и возвращения папы, - мама
тут же садится на кровать, обнимает нас и говорит «Господи, спаси и помилуй!»
    Умерла бабушка Варя… Она сильно болела, кашляла днем и ночью. Мама говорила, что ее бо-
лезнь называется  «аллергия», от нее дышать тяжело, и хочется все время кашлять. Когда у нее на-
чинался приступ, она жадно глотала воздух ртом и кашляла не переставая. Раз я проснулся и услы-
шал их с мамой разговор.
   - Ой, Клава, не могу я больше терпеть, сил нету, И чего Господь не дает мне смерти? И вам ме-
шаю…
   - Мамочка, потерпи, вот, немцев прогонят, положим тебя в больницу, тебя вылечат.
   Я заснул, спал недолго. Проснулся из-за чьего-то плача. Всмотрелся, а это мама упала лицом на
бабушкину кровать и плачет вовсю. Я спросил, почему она плачет.
   - Видишь, бабушка не дышит? Умерла она… И мама шепотом запричитала.
   - Мама, мамочка… Родная моя…
   На кладбище бабушку увезли на санках дядя Петя и Вовик. Дядя Петя даже сварил железный
крест. Похоронили бабушку недалеко от кладбищенского храма, он и при немцах работал.
   … Сейчас, бывая на службах в храме Всех Святых на старом кладбище, обязательно прохожу по
тропиночке туда, где рядом похоронены родненькие мои: бабушка Варя, дядя Коля ( умер от ту-
беркулеза сразу после Победы), тетя Маруся, папа мой( умер в 1961 году)…

                ИСТОРИЯ ПЯТНАДЦАТАЯ. ОСВОБОЖДЕНИЕ. НОВОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ.
   К нам прибежал дядя Петя.
   - Клава, наши в город вступают! Бери детей и побежали встречать! Говорят, азербайджанская
дивизия в город входит. Возьми что-нибудь закусить солдатам.
   И мы все, мама, Вовик, я, дядя Петя , тетя Маруся, наш братик Вова и сестричка Лиля, побежали
туда, куда бежал весь народ.
   - Смотрите, идут танки наши! – закричала женщина впереди нас.
   И тут я увидел: большие зеленые танки с красными звездами на боках несутся навстречу к нам и
вся дорога потемнела от пыли.
   - Наши! Наши! – закричал я, а Вовик махал руками солдатам, сидящим прямо на танках и тоже
кричал: «Ура! Ура1 Да здравствует наша Красная Армия!» Мама и тетя Маруся то плакали, то сме-
ялись и кричали, дядя Петя незаметно утирал ладонью глаза, а Вова и Лиля хлопали в ладоши и
смеялись весело и звонко. Танки остановились, солдаты стали спрыгивать с танков на землю и бе-
жали к нам. Один танкист в шлеме подошел ко мне, поднял меня на руки и закричал.
   - Ну, что, рад, постреленок? – я тихо ответил, - да, рад, очень. – он поцеловал меня, два раза под- 
бросил вверх, снял шлем и протянул мне, - носи, постреленок! И стал всех целовать. А мама и тетя
Маруся  дали ему свертки с едой, - угощайте всех своих товарищей! - Потом подбежало много сол-
дат, им дарили цветы, обнимали, давали еду и поили прямо из ведер. Солдаты умывались, пили
воду, закусывали.
   … Были в моей жизни моменты счастья, настоящего счастья, высокого и чистого. А этот момент
счастья освобождения от оккупантов стал одним из самых главных моментов, заложивших в серд-
це моем любовь к Родине и гордость за нее. Это ощущение счастья будет со мной и когда я напи-
шу стихотворение « Освобождение».
Я помню август в сорок третьем,
Нешумной площади овал:
Сюда бойцов советских встретить
Народ ликующий бежал.
И мы в толпе спешили с мамой,
Земли не чуя под собой -
Ведь для минуты этой самой
Гремел недавно смертный бой.
С улыбками на лицах бледных,
На танках,  площадь заслонив,
Неслись они, творцы Победы,
Солдаты, делавшие мир!
И им наградою бесценной
За стойкость, мужество в боях -
Дождь из живых цветов осенних
И слезы счастья на глазах!
И,вот, объятия, волненье,
Шумит, щебечет детвора,
Дают солдатам угощенья,
Воды напиться из ведра.
Команда 2Дальше!», иумчался
Освободителей отряд,
Лишь вдалеке обозначался
Машин идущих строгий ряд.
И в памяти моей осталось
На долгий, на бессрочный срок:
Алеющий в руке у мамы
Им вслед трепещется платок…
   Вечером мы гуляли по главной улице, там было много народа, все были радостные, смеялись,
 танцевали. Через несколько дней мама пошла узнавать насчет работы. Ей предложили место
коменданта и дворника в двух домах судоремонтного завода.
   - А квартиру нам дадут в двухэтажном доме, на улице Энгельса 134. Представляете, это  тот дом,
в котором мы жили перед  этим! И всех жильцов вернут, там же жили все работники завода!
   Мы очень обрадовались, значит, опять увидим своих друзей, моих Родьку и Витю, и Вовиных Ге-
нку и Ивана! На другой день дядя Петя перевез нас на новую квартиру. Только комнату нам дали
другую, угловую, большую, с балконом, - теперь же наша мама начальник во дворе!

                ИСТОРИЯ ШЕСТНАДЦАТАЯ. ДЯДЯ ИЗ МАКЕЕВКИ.
   Встреча с друзьями была радостной и горячей, мы даже обнимались друг с другом! А старшие
ребята даже… закурили по этому поводу. Мне тоже захотелось закурить и я попросил сделать мне
папиросу из газеты и табака. Вовик пошептался с ребятами, они свернули мне толстую папиросу ,
зажгли и дали мне.
   - Кури.
   Я с интересом потянул дым из сигареты, и в это время под моим носом вспыхнуло пламя и раз-
дался маленький взрыв. Я отшвырнул папиросу, закрыл лицо руками и заныл.
   - Что вы мне дали? Убить хотели, да?
   И тут все ребята засмеялись, стали хлопать меня по плечу и спрашивали.
   - Ну, что? Классно курить? Я долго злился, но не выдержал и стал смеяться вместе со всеми. Ока-
залось, Вова вставил в сигарету кусочек трубчатого пороха, который можно было найти везде, и во
дворе, и на улице. А Вова приобнял меня и говорит.
   - Не сердись на меня, братуха! Надо же тебя отучить от этой гадости.
   - А сами курите, - захныкал я.
   - Мы уже большие, да и несерьезно это у нас, балуемся.А маленьким вообще вредно курить, мо-
жно заболеть.
   Мы играем во дворе в жмурка с Витьком, Родькой и двумя сестрами, они из новых жильцов - Ди-
нкой и Софкой. Во двор вошел хорошо одетый дядя, в модной шляпе и с красивым чемоданчиком
в руке.
   - А где здесь живет Клавдия Георгиевна со своими сыновьями?
   - Это наша мама. А мы живем в той комнате на углу, видите? - ответил я.
   - Вижу, вижу. Тебя зовут Юра? Веди меня, Юра, к маме.
   - А вы кто такой, откуда меня знаете?
   - Все расскажу, когда придем.
   Мама стирала на балконе. Увидев дядю, она растерялась, потом спросила.
   - Гавриил, ты? Какими судьбами? Как ты нас нашел?
   - А для чего существует жилищное хозяйство? Там мне и дали ваш адрес. Давай здороваться, ро-
дственница!
   Мама вытерла руки о фартук, подошла к дяде Гавриилу, он взял ее за руки, но мама выдернула
их и сказала.
   - Знакомься, это мой младшенький, Юрчик, старшенький Вовик, скоро придет из школы. Да вот
и он!
   Вовику дядя Гавриил сразу не понравился. Он хмуро протянул ему руку, буркнул « Вова» и сразу
ушел гулять. Мама сняла фартук, взяла у дяди Гавриила пиджак, повесила на вешалку.
   - Располагайся, умывальник на балконе. Сейчас будем обедать.
   - Сначала выложу свою провизию, - дядя Гавриил достал из чемоданчика вареную курицу, кусок
сала и кружок колбасы, шоколадки, пряники в кульке. Такого богатства я никогда не видел! А он 
протянул мне кулек, дал шоколадку, - на, кушай.
   Мама приготовила еду, нарезала хлеб и говорит.   – Зови Вовика, будем кушать. – Я с балкона по-
Кричал Вову, мы сели за стол. Дядя Гавриил пытался расспросить Вовика, но тот отвечал только
«да» и «нет», курицу есть не стал и опять убежал во двор. Потом мама с дядей Гавриилом долго
стояли на балконе и разговаривали. Я подкрался к дверям на балкон и стал подслушивать. Вот ка-
кой разговор я услышал…
   - Гавриил, ты зачем приехал? Я же писала, что жду Шуру (папу), я знаю – он живой и верю, что
скоро напишет письмо, теперь наша власть.
   - Клава, но нет же от него вестей, уже и город освободили. А тебе как жить одной с двуия деть-
ми? У меня же работа надежная на железной дороге, хозяйство большое, да ты сама помнишь.
вспомни молодость, как я за тобой ухаживал…
   - И тогда я тебе говорила, что ничего у нас не получится. Ты хороший, Гавриил, добрый, но не мо
гу я предать Шуру, я люблю его и верю, что он живой! Вот мое последнее слово: сегодня перено-
чуй, а завтра уезжай. Передавай привет родным.
   - Да Яков погиб, родные давно умерли, остались я да сестра Катя…
   - Ладно. Ты не обижайся, и меня пойми. Я постелю тебе на балконе.
   Не знаю, спал дядя Гавриил, только долго стоял на балконе, курил. А перед сном мама прилегла
к нам с Вовой, обняла и рассказала все про дядю Гавриила.
   - Это мой брат троюродный. После революции было трудно жить в Таганроге, и меня отправили
к двоюродному дяде в Макеевку. Он тогда был начальником железнодорожной станции, у них
была большая усадьба, огород, птица, скотина. Я у них работала в огороде, доила скотину, стира-
ла. Понравилась я их старшему сыну, он учился в Москве, приезжал на каникулы и влюбился в ие-
ня. Предлагал выйти за него замуж, но он мне не нравился, хоть убей! Из-за этого пришлось вер-
нуться в Таганрог. А вскоре встретила папу вашего и вышла за него замуж. А завтра он уедет.
   - Правильно, мама, мы папу дождемся, зачем нам чужой папа! – И я поддержал Вовика.               
   - Дождемся папу, он живой!
   - Раз ты сказал, значит так и будет! Умнички мои! – мама прижала нас к себе.
   Дядя Гавриил уехал рано утром, когда мы еще спали А зимой мы получили письмо от папы! Он
писал что ранен, лежит в госпитале на Урале, через неделю его выпишут, и он заедет дня на три в
Таганрог! Письмо получил Вова, прочитал. А когда пришла мама с работы (убирала в другом до-
ме), закричал.
   - Мама, танцуй, хорошая новость! – мама бросилась к нему, вырвала письмо из его руки, и сразу 
стала читать. А потом мы обнялись, танцевали и кричали: «Папа приедет! Папа приедет!»

                ИСТОРИЯ  СЕМНАДЦАТАЯ. ПАПА ПРИЕХАЛ!
   - Клава, тебя тут военный спрашивает! – закричала снизу тетя Надя, мама Витьки и Сережки, Да-
вай, встречай, а то мы его заманим к себе!
  Мама выбежала на балкон, оттуда раздался ее громкий, радостный крик.
   - Шура, Шурочка! Бегу! - И бросилась к выходу. Поднялись они уже вдвоем с папой. Папа был в
Шинели, в военной шапке со звездой, в начищенных сапогах. На плече – сумка армейская. Он снял
сумку, шинель и шапку. Когда он разделся, я увидел погоны на плечах с четырьмя звездочками, на 
груди два ордена (потом я узнал, что один был Отечественной войны, а другой – Красной звезды),
а на боку, на поясе – настоящий револьвер! Лицо у папы бледное, а на щеке у правого уха боль-
шой красноватый шрам. Но это было лицо моего папы, я его сразу узнал! Он подошел к нам воен-
 ным шагом, приложил руку к виску и громко, отчетливо сказал.
   - Разрешите доложить? – мама сказала: «Разрешаю!» и папа продолжал.
   ¬¬- Капитан гвардии Чупряков прибыл в ваше распоряжени!
   А потом подбежал к нам, подхватил обеими руками и закружил, приговаривая.
   - Вот и увиделся с сыночками! Вот и увиделся с родными!
   Опустил нас на пол, подошел к маме, они обнялись и долго целовались. Мы с Вовой отвернулись
и только слышали слова: « Ко, любимая! Шурочка родненький, живой!»
   Папа умылся, побрился, поспал, а потом мы устроили пир на весь мир! На столе самая вкусная
еда была та, которую привез папа: две банки мясной тушенки, сало, булка настоящего, а не куку-
рузного хлеба. А еще две пачки пахучего чая и много кусочков сахара. За столом папа рассказал о   
том, как он воевал. Вовик спросил папу, кем он служит и как получил ранение.
   Папа взял меня на колени и стал рассказывать о войне.
   - Войну начал под Харьковом, фрицы наступали быстро, у них танки, самолеты, пушки, а у нас ви-
нтовки, у которых дальность стрельбы меньше, чем у немцев. Пришлось отступать, много наших
бойцов полегло… Когда узнал, что немцы заняли Таганрог, стал писать в Москву родственникам
( там у папы много родственников-белорусов), спрашивал о тебе, они ничего не знают. Тогда стал
посылать деньги тете Капитолине, чтобы она отдала вам, когда объявитесь.
   
   - Служу я, сыночки, в разведке, командир разведроты. Это самая опасная на войне профессия,  в
разведке служить. Приходится ребятам ходить в тыл противника, чтобы узнать, что немцы замыш-
ляют. Бывает, «языка» нужно привести, «язык», значит – пленный немец, который много знает о
действиях немцев, лучше офицер. Для этого нужна смелость, ловкость, сила, бесстрашие. В роте в
основном молодые ребята, есть бывшие осужденные до войны. Они более стойкие, бесстрашные.
Если надо, мы участвуем и в боевых действиях. Так было и в тот раз, когда меня ранило. Немцы
начали наступление на высотку, где был штаб дивизии. Сил для охраны было мало, нас, развед-
чиков и привлекли. А немцы идут в рост, пьяные, рукава закачены, орут. Наверное, спецчасти  ка-
кие-то. Наши их валят из пулеметов, автоматов, а  у них новые цепи идут. И поддержка у них силь-
ная артиллерийская. Наши ребята (не разведчики) дрогнули, вот-вот отступать начнут. Тогда я по-
нял – нужно идти в контратаку. Вскочил, кричу « Вперед! За Родину, за Сталина!» В этот момент ,
чувствую, что-то влетело  в рот, потом страшная боль в щеке, - папа показал на шрам, - и ничего
больше не помню. Оказывается, небольшой осколок влетел в рот, когда я кричал, и вылетел из
щеки. А атаку отбили, меня отправили в госпиталь под Свердловск. Неделю пробыл, слышу по ра-
дио, Таганрог освободили! Я сразу и написал вам. - Потом папа показал и пропел новые военные
песни, которые пели в войсках: «Огонек», «Темная ночь», «Землянка». Вот, так и получилось, что
эти песни мы узнали раньше, чем их стали петь по радио.
   Заснули рано, мы с Вовой на кушетке маминой, а папа с мамой на нашей кровати. Ночью я захо-
тел писать и пошел в «кухню», так мы называем угол, отделенный занавеской, где зимой готовим
еду на керосинке, умываемся, где туалетное ведро. Я приоткрыл покрывало и замер в смущении:
мама и папа стояли голые друг против друга, папа подошел к маме, обнял ее и сказал шопотом:
«Здравствуй, Ко (так папа нежно называет маму)… Ждала меня? – мама поцеловала его и сказала:
« А кого же мне ждать кроме тебя, любимый мой?» Они меня не заметили, я тихо опустил занаве-
ску и вернулся на кровать. Писать мне расхотелось и я сразу заснул. И снилась мне сцена, которую
я увидел в «кухне», и было светлое, радостное чувство, и ничего постыдного в этой сцене я не уви-
дел. А утром, проснувшись, подумал: «Как хорошо, что мама с папой встретились!»
   На другой день мама встала рано и готовила завтрак – кашу из папиной тушенки и кукурузной
каши.
   - Какие еще продукты у вас есть? – спросил папа. –Да кукурузы банки две, макароны, кое-что из
овощей. Хлеб нам выдают по карточкам, кое-что дают по талонам в заводе.
   - И все? – и все, - просто сказала мама. Главное, что теперь власть своя, работа есть. – папа воз-
мутился. – Власть своя, говоришь? Я сегодня этой власти устрою тарарам! Чтобы семья фронтови-
ка голодала? Да ни в жизнь!
   И после завтрака папа оделся и пошел в горисполком. И сказал: « Ждите меня с продуктами!»
Вернулся он к обеду, но не один, а на  легковой машине. Мы играли во дворе, папа крикнул Вови-
ку, чтобы шел помочь  ему, и я побежал с ним. Они с шофером достали из машины четыре мешка
с чем-то и перетащили к нам в комнату. Мама ахнула и спросила: « Что это, Шура?» Папа стал отк-
рывать мешки: в одном было полмешка муки, в другом почти полный мешок картошки, в треть-
ем тушенка, хлеб и печенье, а четвертый – полный сушеной рыбы.
   - Где ты это взял? – спросила мама.
   - Не бойся, Ко, все заработал честно, не без шума, правда. Пришел в горисполком, и говорю, так
и так, я на фронте, а семья голодает. Начали мне «Тюльку гнать», мол, трудности, сами голодаем.
Разозлился я и кричу: «Ах, и у вас,тыловые крысы? Сейчас я к  прокурору, пусть проверит по зако-
нам военного времени, как вы живете!» Испугались, говорят, мол, постараемся что-нибудь найти.
Дали мне машину, направили на склад, вот, нашли. Мама стала упрекать папу.
   - Ну, зачем ты поднял шум? Могли бы и арестовать. Обошлись бы как-нибудь… - Но папа сказал.
   - Нет, не могу допустить, чтобы моя семья голодала, когда я там, на передовой, каждый день
под пули себя подставляю!
   - Правильно, - сказал Вова, а мама прикрикнула на него: «Сейчас дам тебе шалабана за  «прави-
льно».
   Папа пробыл три дня, а на четвертый уехал. Перед отъездом  он подарил Вовику настоящую ра-
кетницу ( Только мама сразу ее спрятала, больше мы ее никогда не видели). Папу мы проводили
до военкомата, потом с Вовиком долго играли во дворе. Когда пришли домой,мама сидела за
столом, в руках у нее был листик  с фронтовыми песнями. Глаза у нее были заплаканные и она
тихонько пела.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз…            
Как я хочу к ним прижаться  сейчас губами.
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
Но я знаю - со мной ничего не случится…

                ИСТОРИЯ ВОСЕМНАДЦАТАЯ. МАМА-КОМЕНДАНТ
   Мама была очень хорошим  комендантом. Она организовала жильцов, чтобы они вскопали во
дворе огороды и засадили их овощами. И еще она посадила много цветов во дворе, Она добилась
установки нового туалета, ремонта сараев и засыпки дороги от ворот до дома желтыми камнями.
Маме в заводе дали краски, и жильцы покрасили ворота с забором и двери в подъездах. Во дворе
стало красиво и радостно, особенно летом. За хорошую работу маме выделили путевки в пионер-
ский лагерь мне и Вовику, который был в деревне на берегу моря. Кормили нас не очень сытно,
потому, что было трудно с продуктами. Но мы не унывали, ели цветы акаций , «кашку» (такая тра-
ва), земляные орехи и фрукты, которые нам разрешали рвать сельские жители. Зато в лагере было
весело, много интересных игр, коцертов. Мне особенно запомнился концерт, в нем участвовал
Вова, концерт был прямо во дворе, около школы. Вова пел  песню «На поляне, возле речки,
стали танки на привал…» Голос у него был звонкий, чистый (Через много лет он будет петь в  наро-
дной опере и в городском эстрадном оркестре…). Все дружно хлопали ему, а я громче всех! Потом
я долго ходил по лагерю гордый и спрашивал всех: « Здорово пел Вова Чупряков, правда? Это мой
брат!» Еще мне понравилось в лагере то, что мы там выучили много песен. Мне нравились такие
песни, как «Едут по Берлину казаки», « Молдаванка»,  « Ночь  коротка». Но особенно  нравилась
песня «Летят перелетные птицы» А припев я запомнил на всю  жизнь.
А я остаюся с тобою, родная навеки, страна,
Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна!
   Нам выдавали талоны на хлеб, его нужно было получать в магазине, это была моя обязанность.
Я шел в магазин, занимал очередь и долго-долго стоял, может час, может два. А мама хвалила ме-
ня и говорила: « Ты наш кормилец!»

                ИСТОРИЯ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. НКВД. «Сталинградец»
   Однажды мама ушла вечером и не сказала, куда. Я спросил Вовика, куда она ушла, он сказал: « В
НКВД».
   - А что такое НКВД?
   -Это такая организация, которая борется со шпионами, предателями, дезертирами.
   - А зачем она туда пошла? – Вовик улыбнулся и сказал, - ну до чего ж ты любопытный, Юшка! Я
сам не знаю, зачем, сказала, об этом нельзя говорить, и чтобы никому не рассказывали, понял?
   …Мамину «тайну» мы узнали только через несколько лет. Оказывается, ее, коменданта домов,
В НКВД привлекли, как нештатного сотрудника. Привлекли – не то слово, заставили «со всеми вы-
текающими в случае отказа последствиями». Пришлось маме подписать бумагу о своем  согласии.
Ей поставили задачу – доносить о настроениях жильцов, проявлении недовольства, или рассказы-
вает кто что-нибудь секретное.
   - Но за эти годы, что была я у них, никого не выдала, потоиу что врагов не было, говорила  -т не
ничего подозрительного. Хотя и были случаи, когда люди жаловались на городскую власть, на ма-
лые пайки, но не объявлять же их врагами советской власти! Была еще такая история. Поселился
в двадцатой квартире инвалид войны, мужчина лет сорока, звали его Макар. Вы, может, и помни-
те,  такой невысокий, желтолицый, хромал еще? – Я помнил дядю Макара, он все время кашлял,
угощал нас, малышей, конфетами и спрашивал шутя: « На фронт пойдете, немцев бить бить, ор-
лы?»
   - Ну, вот. Макар сам был из Донбасса, у него всю семью разбомбило. В 1942 году его часть пе-
ребросили в Сталинград на оборону города. Там он был ранен в грудь и в ногу, еще у него отк-
рылся туберкулез. Год провалялся по госпиталям, дали ему инвалидность, посоветовали ехать на
море,мол, быстрее легкие залечит. Он и выбрал Таганрог. Он много и часто расс-
казывал, как туго пришлось нашим бойцам в Сталинграде, приходилось сутками лежать в воде, в 
снегу. Связь с тылом плохая, бывало, не то что витаминов (чеснока, лука), даже хлеба не было.
У многих бойцов повыпадали зубы, у Макара тоже. Все это он рассказывал и мне, и другим жиль-
цам. Но, видно, как-то дошло о его разговорах до НКВД. Вызывают меня туда, и майор начинает
меня пытать.
   - Вы знаете Балыбина Макара Ивановича, из двадцатой квартиры?
   - Конечно, я всех жильцов знаю по долгу службы.
   - Не замечали вы за ним ненужных разговоров о войне, не возмущался ли он неправильными
действиями командования в Сталинграде?
   - Нет, не замечала. Да, он рассказывал, как тяжело приходилось там защитникам. Но всегда гово-
рил, что иначе нельзя было, не спасли бы тогда город. Даже ходил в военкомат, просился на
фронт, у него и орден, и медаль за «Отвагу». Да вы, наверное, знаете лучше меня.
   - А как он, живет, не бедствует, не пьет?
   - Нет, жильцы помогли ему по хозяйству, ложки там, тарелки, женщины соседские стирают ему
белье. Вообще, не жалуется.
   - Ну, ладно, спасибо за информацию, можете идти.
   Так я отстояла нашего «сталинградца», только посоветовала ему меньше говорить о тяжестях
боев в Сталинграде.

                ИСТОРИЯ ДВАДЦАТАЯ. ПЛЕННЫЕ НЕМЦЫ.
Однажды мы шли с пацанами на рыбалку. Видим, в Комсомольском переулке, недалеко от на-
шего дома, колонна немцев пленных и наши солдаты конвойные вокруг них. Немцы одеты кто в
чем. Кто в старой своей форме, кто в нашей старой, на ногах и ботинки, и сапоги. Лица небритые,
невеселые. Наш командир командует.
   - Взяли лопаты, саженцы, и за работу. Арбайтен!
   И немцы начали копать ямы и высаживать деревья. Вокруг стали собираться люди из ближних
домов.
   - Ну, что, фрицы, отрабатываете свои грехи, что на нашей земле натворили? – закричал пожилой
дядя. Вас бы сейчас из Калашникова поблагодарить за эти грехи! – Тетя молодая вступилась за не-
мцев.
   - Что ж, теперь их стрелять всех, что ли? Они теперь военнопленные, за что стрелять?
   - За что, говоришь? А за то, что у меня сын двадцати лет, погиб из-за этих сволочей! За то, что во
дворе бомба разорвалась, дочка, Наташенька,  пятнадцати лет, и жена  Светочка, погибли! Разве
Я могу простить им это?  Может, один из этих моего сыночка убил?! Другая тетя, пожилая, сказа-
ла.
   - Ну, что ж теперь делать  нам, душить их, вот этих, они-то не виноваты, что Гитлер их послал на
нас! У меня тоже сын погиб, но и этих жалко! – она достала из сумки пакет, подошла  к пленным
немцам, которые передыхали у посаженного деревца, открыла пакет. Там был хлеб и огурцы.
   - Нате, ешьте, несчастные, там вас в Германии, небось, ждут дети и жены. Война, она никого не
жалеет… Гитлер капут, правда?
    Молодой немец взял у тети пакет и немцы набросились на еду, и повторяли: «Гитлер капут! Гит-
лер капут!»
   Дядя рядом с нами сказал.
   - Ишь, голодные какие. Паек-то ихний невелик, сейчас и самим есть нечего, все восстанавливать
 надо.
   Некоторые люди стали давать немцам еду. Против стояли два немца, один молодой, а другой-
пожилой, с усами. Им не доставалось еды, они жадно смотрели на евших товарищей. И тогда Во-
вик достал наш дневной запас на рыбалку - кусок хлеба и несколько вареных картошек, подошел
к пожилому немцу и отдал еду
   - Ешь, фриц, ешь. Гитлер капут! - и немец подтвердил « Гитлер капут!» (…Наши войска перешли
границу Германии…).
   К морю мы все, Вова, Генка, Иван, я, Витька, Родька, долго шли молча. Мне жалко было нашей еды. И не только мне. Генка спросил Вовика.
   - Вов, ты ж немцев ненавидишь, а дал еду немецкому солдату, который шел на нас, чтоб завое-
вать?
   - Они уже не солдаты, а военнопленные. Мы х не такие звери, как ихние фашисты, чтобы морить
их в концлагерях.
    … Потом пленных немцев  отправят домой, в Германию. А мне, когда бываю в этом переулке
с двумя рядами уже больших деревьев, вспоминаются пленные немцы. И я думаю о широте рус-
ской души, прощающей даже врагам недавно причиненное  горе и страдания…



ОТРОЧЕСТВО.
История первая. Ермоня.
   Я упоминал, что у ворот, слева при выходе стоял маленький аккуратный домик с небольшим участком, огороженным забором. Жили там армяне,  еще не старые. Жена с трудным именем, которое мама переводила как  Ермоня, и муж, по нашему Захар. Они шили чувяки, а два их сына продавали их, поэтому часто приезжали  за «товаром» (жили они отдельно от родителей). Дела у них шли неплохо. Родители работали много, поэтому попросили маму помогать насчет уборки, приготовления еды. А они делились с нами продуктами, которых у них было много. В этом я убедился сам. Раз пошел к ним с мамой, она должна была делать уборку. Хозяев не было, и я мог осмотреть все комнаты, коридор и кухню. Особенного богатства я не увидел, правда, стулья и стол были красивые, дорогие, шкаф в спальне тоже дорогой, а на стенах висели ковры, на полу  - тоже. Еще мне запомнилось зеркало с тумбочкой, мама сказала, что это трюмо. Когда я вошел в кухню, где мама убирала и готовила борщ, то увидел такое богатство, что мне и не снилось! В алюминиевом тазу было наложено – до самого верха! –сливочное масло, которого мы не ели уже не помню сколько времени! А мама резала для борща большие куски сала, не простого, а с мясом посередине! Я не мог оторвать глаз от чашки с маслом.
   - Мама, можно мне хлеба с маслом поесть?- спросил я жалобно, - так хотелось попробовать этого аппетитного  масла!
   - Нет, Юшечка,  нельзя, детка! Оно чужое, чужое нельзя брать, это называется воровством. Если дадут мне за работу, тогда и поешь. – Я знал, как сильно мама не любит воровство, и не стал настаивать. И вспомнил, как мама недавно  побила Вову ремнем за воровство, дело было так. Привезли Ермоне на подводе несколько мешков муки, мы с Вовиком были на улице.Он говорит: «Принеси мне сумку, она на подоконнике лежит». Я принес, тут меня ребята позвали во двор… Когда мама увидела сумку с мукой в нашей комнате, спросила, где Вовик взял муку, он сказал, что заработал. Но на другой день она узнала, что у Ермони украли муку и заставила Вову рассказать правду. Оказывается, он бритвой прорезал мешок и отсыпал муки в сумку, когда возчик зашел в дом. Вот, тогда мама  и наказала Вову, а муку незаметно вернула Ермоне. Такая была наша мама, добрая и ласковая к нам, но строгая и суровая, если мы нарушали главные правила жизни… Запомнился мне еще случай, связанный с семьей Ермони. Один из ее сыновей, красивый, стройный, приезжал к  родителям  с такой же красивой блондинкой с синими-синими глазами, и все пацаны двора влюбились в нее. И, вот, пошли слухи, что сына убили из-за этой блондинки. Никто не поверил, но на другой день приехал катафалк, из него вынесли гроб с телом сына и внесли во двор Ермони для прощания .Мы все ходили прощаться с ним, блондинка тоже приехала, они с Ермоней долго плакали у гроба. Всем было жалко Ермоню и блондинку, и, конечно, сына, нам с мамой и Вовой особенно, Ермоня и и ее семья были близки нам. Недели две я ходил под впечатлением этой трагической смерти, в голове все время вертелся вопрос: за что такое несчатье свалилось на Ермоню? Потом мы переехали из этого дома, и не знаю, что стало с армянской семьей, но благодарность к ним сохранилась на долгие годы…
История вторая. ПОД НОВЫЙ ГОД.
Сегодня в двенадцать часов ночи будет чудо – наступит новый 1944 год! Мы ждем его и волнуемся, ведь это первый новый год после  освобождения, он намного радостнее двух прошедших. Мы решили сделать его еще радостнее: Вовик сделал уборку в комнате и на балконе (мама на работе), а я выпросил у друзей ветку сосны и поставил ее в баллон. Шестой час вечера, бабушка готовит еду – уху из чебака и вермешель  с куриными потрошками. Правда, у нас нет ничего к чао сладенького, но все равно будет в новый год вкусно! Я рисую,  Вовик делает уроки; вдруг громко стучат в дверь, а потом открывают, входит большой широкоплечий мужчина в фуфайке и ватнике 
   -Дядя Наня! – кричу и бегу обниматься .Он кладет смку на стол, побрасывает три раза и кричит низким густым голосом: «С новым годом, малышня! Где сестра моя родная?» - « На работе!» - хором кричим мы и прижимаемся к дядьке.
   - Стойте, клопы! - Кричит дядя, - я ж вам гостинца принес к новому году Дайте чашку. – И высыпает из сумки целое богатство. – куски вафлей,  пряников, печенья! Я запустил руку в чашку и ору. – Ура! Вот это новый год! – Но Вовик «ставит меня на место». – Юшка, не трожь, мама придет, тогда и будем гулять! Дядя Наня посмеивается. – Соскучились по сладкому, огольцы! – А вот и мама. Она здоровается с дядей Наней, раздевается, смотрит на чашку с с вкуснятиной  и обращается к дяде. -  Нанич, спасибо! От себя оторвал, небось? А вы чего ж не угощаете дядю? Быстро делайте чай, мама , помоги им, клопикам. Как дела, брат, где сейчас трудишься?
  - Да на хлебокомбинате, недавно запустили после ремонта,  сильно его разрушили, А сегодня всем работникам выдали праздничный подарок – обрезки, бой от сладкого. Ну, я сразу к вам, угостить пацанов твоих, мне-то одному много не надо.
   - Так ты один? – Один… С Аней разошелся, ты знаешь,  с тех пор один маюсь.Да проблем с любовью нет, и сейчас дружу с одной молодайкой с комбината, живу у нее. – Мама хмурится и говорит. – Когда ты, Нанич, остепенишься, семьею начнешь жить? – Дядя Наня смеется. –Наверное, когда на пенсию пойду! После мы попили чаю, и дядя ушел. Я спросил маму.
     - Мама, а почему у дядя такое имя, женское – Наня? – Да у него имя хорошее, русское – Игнат, а мы его с детства почему-то зовем Наня, Нанич. Он унас не от мира сего, мечтатель, поэтому и живет один, как с женой разошелся еще ло войны. Душа у него чуткая, добрая, сами видите. – Мама показала на чашку со сладким. – Ну, давайте встречать новый год, может, в том году война кончится…

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ШКОЛА. ШУМАКОВЫ.
   Я учусь в школе! Оканчиваю первый класс, ох, как тяжело было сначала учиться! Думал, - не смогу научиться читать, а особенно писать. Перед школой я знал только несколько букв, мне их показала и научила писать мама, дапьше дело не пошло, маме было некогда, целые дни на работе, да во дворе огороды, а вечерами надо шить нам одежду, да вязать из старых ниток носки, варежки, а то и кууртки (у мамы была старая швейная машина марки « Зингер», которую ей подарил после ремонта дядя Петя). Спасибо моей первой учительнице Ольге Дмитриевне, она вначале не ставила мне оценки, - в основном это были бы двойки, - оставалась со мной после уроков заниматься.Месяца через два я стал обгонять лучших учеников и получать пятерки, которые не покидали меня до окончания семилетки.А в конце года отплатил любимой учительнице черной неблагодарностью. Причиной была моя разгоревшаяся жарким пламенем влюбленность к ее дочке Сете, учившейся в нашем классе. Вообще то, я влюблялся в несколких одноклассниц поочередно, почему-то в отличниц и даже в хорошисток.Но все это было потом, а это была самая-самая первая любовь! Но, как я ни старался обворожить кареглазую и черноволосую Светку, она на меня – ноль внимания .И тогда я выбрал подлый способ. Дело в том, что во время перемен, в плохую погоду, в слякоть все играли в длинном, на всю школу коридоре. И, когда Светка пробегала мимо меня, я … подставил ей подножку. Она грохнулась вперед лицом во всю длину, и разбила нос. Когда я увидел кровь, которая стекала на ее школьную форму, то здорово испугался, и недаром. Но Ольга Дмитриевна не выбрала простой путь . вызывать меня к директору, вызывать в школу маму, короче, наделать шуму .Она оставила меня после уроков и долго выясняла причину такого «художества», чего ей не удалось от меня добиться, а потом беседовала со мной об отношении к людям, особенно к девочкам и женщинам. Мне было очень стыдно, и я на всю жизнь запомнил эту беседу.
    Как только я смог читать по складам, то увлекся чтением книг, сначала сказок, а потом все серьезней книжки и серьезней. Книг у нас дома почти не было, и я «на всю «катушку» пользовался школьной библиотекой. Я стал «проглатывать» книги с небывалой быстротой и спешил в библиотеку за новой порцией книг. Библиотекарь Надежда Ивановна даже поинтересовалась. – Чупряков, ты хоть успеваешь все прочитывать? А, ну, расскажи, о чем в книжке, которую сдаешь. Я ей подробно изложил все, что было рассказано А. Гайдаром о Тимуре и его команде  - Молодец… протянула она. – Наверное писателем будешь. А я уже перешел на рассказы, повести .Особенно мне понравились детские рассказы нашего таганрогского писателя Василенко об Артемке, о войне. К четвертому классу я замахивался на серьезные  книги типа «Поднятой целины» Шолохова, Дон-Кихота Сервантеса. Системы в чтении у меня не было , я выбирал книги из небольшого набора. Как раз Сервантеса я уже читал  же из домашней библиотеки братьев Шумаковых, Борьки и Юрки. С этими братьями у меня были сложные отноения, Они жили в собственной усадьбе, примыкавшей к нашему двору слева, если смотреть от дома. А учились в параллельном классе. С одной стороны, они были презираемы нами, дворовыми мальчишками за то, что владели землей и домом, да еще хорошим садом, в который мы летом наведывались за даровыми фруктами и часто убегали от их овчарки. С другой стороны, меня тянуло к ним их «интеллигентность», - папа у них был директор другой школы не в последнем поколении. Обстановка в доме в доме была по тем временам, богатая: диваны, кресла, аквариум с большими красивыми рыбками. Интеллигентность их проявлялась в отношениях между собой, в разговорах на «умные» темы ( об искусстве, писателях, истории).Шумаковы регулярно делали утреннюю зарядку, играли с собакой и смотрели на нас, дворовых, свысока. Но, главное, у них была приличная библиотека, хорошо подобранная ( семья потомственных учителей!). И, когда я попадал к ним, меня меньше занимал даже аквариум, чем  книжные полки из темных лакированых досок, занимавшие одну из стен спальни. Я сразу бросался к полкам и намечал себе книги, которые попрошу у Шумаковых, - давали не больше двух  в один раз. Конечно, я был благодарен Шумаковым за книги, но в школе наши отношения часто портились вплоть до ссор, Борька и Юрка вели себя на переменах нахально задирали моих соклассников, и я не раз обменивался с ними оплеухами. Они же, как считающие себя джельнтменами, не доводили дело до драк, а назначали мне поединки после школы, с одним из них. Как правило, эти «бои» происходили  во дворе нашего дома, длинном и всегда полном болельщиков-ребят. Даже устанавливали продолжительность поединка. Надо сказать, драки были не отчаянные, похожие на соревнования по боксу, но не без разбитого носа, или синяков на лице. Победителя определяли зрители. Такие драки продолжались года полтора, но они не мешали нашему, так сказать, духовному общению, и через много лет у меня осталось только приятное, светлое воспоминание о б этой странной дружбе с Шумаковыми. Даже появлялось желание узнать об их судьбе, жизни…   
    А, вот, настоящая дружба у меня получилась с одним из самых отстающих учеников, с федей Моначеко. Школьная наука давалась ему нелегко, наверное, виноваты были в этом бытовые условия, в которых он жил:  трое младших братьев и сестра, мама с отчимом, и все – в небольшой двухкомнатной квартире. В делах житейских Федя был вне конкуренции, мог что угодно продать, обменять, с кем угодно договориться. Все годы нашей совместной учебы я был для Феди тем спасательным кругом, который и помог ему окончить семилетку. Я давал ему списывать контрольные, - все семь лет мы просидели за одной партой, -помогал делать уроки и постигать трудно дававшиеся уму математику и русский язык. Несмотря на разность интересов (у меня  учеба, чтение книг, небольшая помощь маме, у него – помощь родителям в уходе за малышами, в хозяйстве, в торговле), мы были накрепко связаны настоящей мальчишеской дружбой. Помогать я любил и помогал другим слабым ученикам, за что меня уважали, как не гордого, своего в доску.  После  семилетки пути наши разошлись, я поступил в техникум, Федя – в ремесленное училище…
ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. ДРУЖБА ВО ДВОРЕ.
   Конечно же, были у меня друзья и во дворе нашего дома, я о них уже рассказывап. Но появились новые жильцы с детьми моих лет, о них я и расскажу в этой истории. Рядом снами поселилась тетя Надя с сыном моего возраста  Сашей и дочкой, на два года младше меня, Томой. В дочку я сразу влюбился, мало того что у нее были красивые карие глаза и темные брови, она еще и могла поговорить на всякие темы, потому что тоже любила читать. Оба они были болезненные, малоподвижные. Они жили очень скудно, тетя  Надя часто болела, не могла ходить, и бывали дни,  когда им нечего было есть. Моя мама пыталась научить тетю Надю торговать на базаре, но и это было ей тяжело. Когда ее дети стали пухнуть от голода, мама организовала ей помощь, а больше всех помогала сама. Мы с Вовиком не возражали, хотя и сами ели скудно. Вспоминая то время, всегда удивляюсь доброте, сочувствию тех людей, военных и послевоенных, трудных, голодных лет…Прожили они недолго, с полгода и уехали к родственникам на Каспий, но в течение нескольких лет тетя Надя писала маме письма с благодарностью за то, что спасли ее и детей от голодной смерти…
   Новым другом стал для меня Валерка, поселившийся на втором этаже в другом подъезде. Въехали они с шумом и блеском, на двух машинах привезли много красивой мебели и даже пианино. Отец Валерки был летчиком, героем  Советского Союза, он лечился от ран в Таганроге, и семья переехала сюда. Тетя Лиля, мама Валерки была пианисткой, она часто играла всякую музыку, и песни и из оперетт и опер, и другую классическую. В  таеие минуты во дворе  затихал всякий шум-говор, все слушали и восхищались, особенно я… Признаюсь, я был влюблен в тетю Лилю, потому что она была похожа на главную героиню из кинофильма «В шесть часов вечера после войны», в мою любимую актрису. Фильм этот я видел два раза в летнем кинотеатре, куда нам удавалось проникать через забор… С Валеркой мы здорово сдружились, я часто бывал у них в квартире, любовался красивой обстановкой, и меня угощали вкусными блюдами и булочками с чаем. Несколько раз я попадал на «концерт» тети Лили и возносился вместе с музыкой куда-то далеко…
   Но все хорошее кончается, кончилось и это замечательное время, кончилась наша горячая дружба с Валеркой, и самым скверным образом… Однажды утром проснувшись, услышал я крики во дворе, сочувственные и возмущенные. Выглянул с балкона: почти все жильцы были во дворе, у второго подъезда. – Да что же это за изверги такие! – Кричала мама. –У героя войны грабить! – Рядом с нею стояла тетя Лиля с палочкой, одна нога у нее была перевязана бинтами; около нее притулился заплаканный Валерка.  Быстро сбежал вниз  и услышал, как мама спрашивала тетю Лилю.
   -Расскажи, как это произошло? – Часа в два я проснулась от шороха в комнате, смотрю, - какая-то тень идет в другую комнату, где сыночек спит. Окликнула эту тень, а она оказалась мужиком, у которого нож в руке. Он метнулся ко мне, я, ничего не соображая, выбежала на балкон, он за мной. Тогда я и прыгнула с балкона, хорошо, на клумбу упала, на мягкую землю. Грабитель тоже прыгнул, да упал неудачно, так и остался лежать, его ребята  из нашего дома охраняли, пока милиция и «скорая» не приехали. А я, вот, ногу вывихнула… - Ну, хорошо обошлось, - заключила мама и обратилась жильцам. –Не ходите по клумбе, следователь будет изучать. Я затряс Валерку за руку. – Все нормально, живой-здоровый? – Да ничего, только труханул я, когда услышал мамин крик со двора. Через пару часов Валерка уже играл с нами в жмурка. А на другой день они переехали в новую квартиру, далеко от нас, но мы еще долго встречались с Валеркой. Через несколько месяцев его папу выписали на инвалидность, и они уехали к себе в Ленинград.

ИСТОРИЯ ПЯТАЯ. ЗОЯ КОСМОДЕМЬЯНСКАЯ. ВЫСТРЕЛ.
   Все началось с фильма о Зое, который на меня произвел огромное впечатление надолго. Здесь моя любовь к Зое-девушке плотно соединилась с любовью к Зое-героине. Это было какое-то огромное любовно-патриотическое чувство, оно вмещало в себя и желание совершить подвиг вместе с нею, и ненависть к ее истязателям, и душевная боль за нее, и огромная любовь, и гордость за страну, в которой есть такие девушки.  Еще шла война. И мы, пацанва, как и большинство взрослых, были охвачены стойким, непритворным патриотизмом, желанием сделать что-то для победы над врагом. Это чувство превышало все трудности, голод, холод, неприютность военного времени. Это чувство витало в воздухе в головах и сердцах Оно проявилось через много лет в моих стихах, песнях, прозе  Например, в таких.
Вспоминаются годы войны…
На висках – серебро седины.
Но я вижу, как будто сейчас,
Дым войны, проникающий в нас.
И пожары, и взрывы в домах,
И в сердца проникающий страх.
И машины немецких солдат,
Что, насупясь, у дома стоят…
И невзгоды голодной зимы,
И своих жадно ждущие мы.
И Победы звенящий восторг,
И свободной России простор!
   Я попросил в библиотеке подобрать мне все, что есть о подвиге Зои, на каждый эпизод ее подвига сделал рисунки и развесил их в своем уголке. Несколько раз Зоя мне снилась, я участвовал с нею в задании, и мы всегда побеждали немцев. Не удержался и рассказал о моей любви Саше, сыну тети Нади. Думал, что он посмеется на до мной, но Саша отнесся к моему признанию очень серьезно, сказал,  что я молодец и что ему тоже нравится Зоя Космодемьянская.
   Постепенно  я стал забывать о Валерке и его маме, потому что у нас во дворе у нас стали происходить события, заинтересовавшие всех мальчишек. Пошел слух, что старшие ребята задумали какой-то «проект, автором которого  вроде является Вовик.Я, конечно, пытался выпытать у него что-нибудь, но не смог. А старшие ребята стали пропадать в незанятом сарае, ключ от которого был у Вовы. Порою оттуда слышался звук пилы, удары по железу и еще какие-то звуки, но нас, младших туда не пускали, а поручили собирать трубчатый порох, его еще много валялось на дороге, во дворе и в других местах. Когда мы собрали порох, нас пригласили посмотреть готовое изделие, и мы все ахнули! В сарае стояла небольшая пушка, сделанная из трубы большого диаметра, установленной на железную подставку! – Ого, макет! Куда вы его, в школьный музей? Спросил я. – Это не макет, - сказал Вовик, - завтра мы будем стрелять из нее!
   Испытание началось вечером, ее притащили к воротам, развернули в сторону и стали готовить ее к выстрелу. В трубу набили плотно порох, со стороны дома наложили небольших камней, с задней стороны трубы вложили тряпку, смоченную керосином, закрыли отверстие крышкой с маленьким отверстием – для поджигания тряпки. Вовик приказал все, кроме Ивана, отойти на несколько шагов. – Не долетят камни до дома, - спросил Генка. – Не должны, - сказал «главный конструктор» Иван. – Приготовиться, - крикнул Вова,  за нашу любимую Родину по фашистским захватчикам огонь! Иван поджог запальник, почти сразу раздался сильный взрыв, мы закричали «ура». И следом раздался звон разбитых стекол и крик тети Тани со второго этажа. – Да что же вы творите, бусурманы! Жильцы стали выходить из квартир и подошли к пушке. – Будете вставлять стекла, артиллеристы! – ругалась тетя Таня.  – а ДЕД Семен стал укорять нас не очень строго.
   -Что же вы не рассчитали дальность полета, огольцы? Но за конструкцию пушки, скажу вам, молодцы! Вырастете настоящими бойцами! А окно, Татьяна, я тебе сегодня же починю. Так окончилось это опасное предприятие, без особых последствий для конструкторов. Правда, мама сделала выговор Вовику, очень строгий. А пушку покрасили и вправду отдали в школьный музей, как побывавшую в бою.

ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ. КАК ВЫЖИВАЛИ.
   Конечно, нам не хватало  еды, несмотря на талоны на хлеб, мамин паек в заводе. С одежлой тоже были проблемы, особенно зимой. Выходили из положения, как могли.  Я уже говорил о маминой швейной машинке, которая позволяла шить ей легкую одежду, хотя она решалась перешивать куртки, штаны.  С шапками было сложнее, я носил зимой летческую шапку, подаренную мне Валеркиной мамой, Вовик – солдатскую, оставленную  папой. Что касается еды, должен признаться, здесь мы с Вовиком допускали нарушения закона, попросту воровали, причем это было тогда массовым явлением.али.  Я ходил с пацанами в рыбзавод, где на помосте часто лежали кучи засоленной тюльки.для погрузки на катер. Пережидали , когда охранник уходил в другую часть двора, перебегали к помосту и прятались под ним.  В следующую отлучку охранника быстро влазили на помост, набирали тюльки во что придется (даже за пазуху) и прятались  под помостом и в следующий его уход далеко быстро выбегали из завода и карабкались на гору. Так же добывали рыбий жир, стекавший с рыбы в щели помоста, запасшись посудой. Однажды мы не успели добежать до горы, охранник увидел нас и выстрелил из рухья. Никто не пострадал, да он и стрелял в воздух, но было страшновато. Вовик наладился ходить в порт за пшеницей, туда ходили и взрослые мужики из нашего двора. Там на площадках хранились кучи зернадля отправки на суда. Тоже было соревнование с охранником, зерно набирали в чулки, так было удобнее. Один раз я пошел с Вовой «на дело» в качестве наблюдателя, Вовик не разрешил мне рисковать. С замиранием сердца следил я за тем, как за короткие минуты , пока охранник шел в сторону от кучи, они успевали подбежать к куче, нахватать зерна и прибежать обратно… Еще был легальный способ добычи рыбы. Вовик брал у мамы водки и шел на берег моря, куда рыбаки приплывали после лова и предлагал водку менять на спирт. Перемерзшие и готовившие прямо на берегу рыбаки с удовольствием меняли и давали рыбы с избытком. Раз я пошел с Вовиком к рыбакам и попал на рыбацкую уху, которой нас угостили рыбаки. Что это было за блаженство, трудно передать словами! Тогда я в первый раз в жизни попробовал «тройную» уху, когда сначала отваривают мелкую рыбу, потом покрупнее и, наконец, окончательная доварка с крупной рыбой. Мне, голодному она показалась ужасно вкусной, да так оно и было! Она не шла ни в какое сравнение с котлетами, которые мама готовила из приносимой мною соленой тюльки. Знала ли мама о добываемых Вовой пшенице и рыбе? Да, знала, ведь за пшеницей ходили все мужчины нашего дома, это был один из способов выживания тогда… А о тюльке мы придумывали всякие безобидные истории.

ИСТОРИЯ СЕДЬМАЯ. БЫТ И РОМАНТИКА.
   Большая часть тогда отводилась быту, еде, «прозе жизни». Хорошо помню, как я опозорился из-за своей жадности. Маме иногда давали разовые талоны на обеды в столовой.Онажды мне довелось попасть на такой обед, он был, прямо скажу, шикарный по тем временам: суп с мясом, котлеты, сметана и настоящий кофе с ароматной булочкой! Мне досталась двойная порция, кто-то не пришел. Повременить бы мне немного, переждать, пока уляжется первая порция! Так нельзя ждать, следующая смена подгоняет. Вот я и  осилил сразу две порции, но с трудом… Идти от столовой домой недалеко, минут двадцать, но для меня это время оказалось критическим. Я еще успел забежать в дом, но тут мой желудок не выдержал, и случилось позорное событие, в результате маме пришлось застирывать мое белье…
   Еще одно позорное событие произошло, но духовного свойства. Приближалось вербное Воскресенье, несмотря на строгости насчет религиозных праздников, много людей отмечали такие праздники. Поэтому я решил провернуть коммерческую операцию – заготовить веточек и продать их на базаре. Этот план я держал в тайне, в воскресенье пошел на базар и действительно продал штук десять веток. «Возьму и куплю чего-нибудь вкусненького для мамы, бабушки и Вовы», - решил я.  И вдруг увидел большие молочно-кофейные конфеты, без упаковки, с манящим ароматным запахом. –Возьму, - решил и отдал всю выручку за десять конфет. По дороге домой решил хотя бы одну попробовать. Попробовал… и не смог оторваться от кулька, пока не прикончил все конфеты … Я тогда не рассказал никому, а потом уже через неделю-две. Мама  не поругала, а у меня осталась эта «заноза» надолго…
   Но было место и романтике. Мне нравилась музыка, любая – из кинофильмов, по радио, на пластинках. Хорошо помню, и сердце трогает и сейчас песня из кинофильма «Сердца четырех» - « все стало вокруг голубым и зеленым, в ручьях…».. Или, например,  из военных, - «Где ж ты, мой сад … где же ты подруга нежная моя».  А тут еще подкатило ко мне в мои восемь лет жениховство.. Да, да, меня усиленно стали сватать за девушку с нижнего этажа Лизу, черноглазую, смешливую и юморную. Эту шутливую историю начала мама. Лиза часто приходила к нам, попить чаю, посоветоваться о своих делах, она работала в швейной мастерской. Однажды мама возьми и скажи, - Лиза, тяжело тебе одной, давай поженим вас  с Юшкой (т. е. со мной).  – А Лиза отвечает. – А что, я не против. А ты, Юша,  согласен? Честно скажу, Лиза мне нравилась, и я ответил почти серьезно. – Согласен! А где мы будем жить? – И тут пошли разговоры-рассуждения о нашей будущей жизни… Я представлял ее так. 
   -- Мы с тобою родим много детей, они будут работать , пасти гусей 9почему именно пасти гусей – сам не знаю), а мы с тобой будем сидеть дома и пить чай. – Дальше таких рассуждений я не  доходил, но игра эта нравилась всем, особенно мне, я как-то возрос в своих глазах и чувствовал себя настоящим мужчиной. Игра закончилась тем, что Лиза и впрямь вышла замуж, но не за меня а за парня с соседней улицы. Я сильно переживал, находил в Лехе, этом парне, все новые изъяны, но горевал недолго, скучать и тосковать было некогда.

ИСТОРИЯ ВОСЬМАЯ. ПАПИНЫ ПИСЬМА.
   О папиных письмах с фронта я получил представление уже взрослым, когда прочитал их все, получив их от мамы в старой пожелтевшей коробке… Тогда я уже много книг прочитал о войне, о случаях измены женами своим воюющим мужьям, это вызывало во мне ужасную злость на таких жен. Тем ярче и значительнее представилась чистота отношений моих родителей, тем более мама все время была на виду,перед нами,  а о любви и верности папы говорили его письма с фронта. Это была не книжная, реальная и близкая мне действительность, и я жадно впитывал е , переживал ее и восхищался ею! Приведу несколько отрывков из его писем.
   1943г.»Здравствуй, моя дорогая Ко (так ласково звучало у папы имя Клавдия)! Сыночки Вовочка и Юрочка! ШЛЮ ВАМ МОЙ ПЛАМЕННЫЙ ФРОНТОВОЙ ПРИВЕТ И КРЕПКО ВАС ЦЕЛУЮ! Дорогая Ко Начались после ранения фронтовые дни, но они необычные, потому что мы сейчас имеем большой успех и быстро продвигаемся вперед… Сколько фрицев пленных, тысячи атомашин брошенных исправных, и много соженных, кучи трупов немчуры… Дорогая Ко! Вот потому, что мы продвигаемся, не мог написанные письма сразу сдать почтальону. Вчера сделал тебе перевод на тысячу рублей, это второй перевод, первый сделал раньше. Дорогая Ко! Пишимне, как ребята, как с работой, как твое здоровье. Что делает райисполком и военкомат для тебя. После нашего свидания(папа заезжал после ранения к нам месяц назад) уже прошло как будто  несколько лет, но ясно вижу тебя, сыночков и освобожденный Таганрог. Целую вас крепко, ваш папа и твой Шура!»  Еще одно письмо в конце сорок третьего года.
   «Здравствуй, дорогая Клава! Очень я рад, что имею привет от от счастливой семьи, т. е., что ты и ребятки живы, и что я переписываюсь сейчас и имею надежду на встречу! Вот смотри,час тому назад я перед уходом на передовую написал вам письмо, а вернувшись благополучно, пишу второе, между прочим, ответное на твое письмо. В нем ты пишешь, что тебя вызывают в военкомат моего розыска, мне это очень приятно слушать, что работники горвоенкомата чутко отнеслись к моему запросу – фронтовика… Между прочим, мне не совпадало особо удачного случая за войну быть в городе и сфотографироваться, если бы имел с вами связь, а так ни к чему было. Сей час есть интерес, но нет фотоателье. Есть у меня две старые фотографии, я на них страшный, худой, но вышлю хотя бы эти… Ко! Очень хочу иметь фото твое с Вовиком и Юрочкой. Пиши, жду, целую крепко тебя, Вовика и Юрочку! Твой Шурка.» Находясь на фронте, папа не перестает воспитывать нас, своих сыновей, обращается к нам. В одном из писем присылает нам выписку из приказа об объявлении ему благодарности после взятия Харькова. Привожу текст благодарности. « Выдана гвардии лейтенанту( к концу войны папа был майором) Чупрякову Александру Павловичу в том, что  ему за отличные боевые действия по освобождению г. Харькова от немецко-фашистских захватчиков,  Верховный Главнокомандующий  маршал Советского Союза И. Сталин объявил благодарность от 18 августа 1943 года». Воспитывал нас папа и прямым обращением к нам в письмах. Вот пример его обращения к Вовику.
   «Здравствуй, дорогой сынок Вовочка! Шлю тебе с фронта горячий привет и пожелание всего хорошего, чтобы хорошо учился в школе, помогал мамочке и хорошо воспитывал своего младшего братика Юрочку, он ведь у тебя хороший малыш, хотя и немножко задиристый. Зато справедливый. Я знаю, он очень скучает без тебя и любит тебя, ты должен так же. Вовик, твое письмо я получил и очень рад, что мне сынок написал сам письмо, что ты грамотный и стал серьезный. Хорошо оцениваешь мамку очень старалась вас сохранить при немцах. Бедный мой Вовик и Юрик, что вам пришлось переносить голод, холод и смерти страх  Помнишь, как на Кураховке мы жили, и мы с тобою рыбу ловили, и ты бежишь в своем костюмчике. Я оглянулся и не узнал тебя, ты показался большой, как дядька, и стройный, как морячок… А о том, когда вы ехали меня провожать на фронт? Но ничего, кончим войну, приеду и заживем по старому и еще лучше. Учись хорошо. Целую тебя и Юрочку!».
   … Потом, через много лет осознаю силу папиной любви к маме, к детям, которая проявлялась в тяжелых, страшных условиях войны, ежеминутной опасности смерти, среди грязи и крови, когда гибнут твои товарищи и ты убиваешь врагов в бою…

ИСТОРИЯ ДЕВЯТАЯ. ПОБЕДА.
   И, вот, наступил этот великий день, которого мы ждали с таким нетерпением, с такой силой патриотизма и гордости за свою великую страну, за наш героический, мужественный, терпеливый народ, с гордостью за наших  солдат – пап, мам, братьев, сестер, сломивших страшную, беспощадную голову под названием германский фашизм! Ждали ее и все в нашем дворе, и взрослые, и мы, дети, хотя война была уже далеко, в Германии, и нам боьше не надо было прятаться от бомбежки и обстрелов. Но мы знали, как это страшно, и было жалко погибаюших наших солдат в боях за Берлин, да и немцев было жалко, особенно мирных жителей. Вовик говорил. – Хоть они, немцы, и виноваты, что допустили Гитлера к власти, но все равно их, дураков, жалко. Это случилось сегодня, когда по радио объявили, что Германия капитулировала! Утром девятого мая мы узнали, что днем будет городской митинг в центре  и, конечно же пошли всем двором на него. Народ заполнил всю площадь, негде ступить, но мы проскользнули поближе к трибуне, на которой выступали городские начальники, военные и просто жители нашего города. Они говорили о Победе, о ее значении для всего человечества, о погибших миллионах людей , особенно в нашей стране, о том, как трудно будет восстанавливать страну, но мы все преодолеем, и наш город будет еще лучше, еще красивее, чем до войны. Мы горячо соглашались с выступавшими , аплодировали после каждого выступления до боли в ладонях, и кричали «ура!» и «да здравствует Победа!».
    А вечером были на народном гулянии в парке до самой ночи, за что получили от родителей выговор, - сегодня у родителей руки не поднимались на битье…В сердцах наших горел свет новых, мирных дней, счастье, переполнявшее нас, мы выражали восторгом, песнями, играми, еше не понимая великого значения нашей Победы… И только через много лет я попытаюсь сказать об этих чувствах в песне, не знаю, удачно ли…
Последнее сражение, последний бастион,
Последнее ранение и залпов скорбный хор…
Быть может, все приснилось, еще идет война?
Да нет же, нет, свершилось: над миром – тишина!
     Победа! Не верится пока еще. Победа!
     О. сколько же, солдат, всего изведал,
     Пока до майских дней ты дошагал!
      Свобода!  Истерзанным, измученным народам,      
      К которой ты шагал четыре года,
      Друзей теряя в яростных боях!

ИСТОРИЯ ДЕСЯТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАПЫ ПЕРЕЕЗД.
   И еще одно радостное событие следом: домой вернулся папа! Конечно, он привез много вкусненького, и мы с Вовой два дня хвастались перед друзьями и печеньем, и сахаром, и консервами, и угощали их по мере своей сытости. Папа устроился на работу по своей специальности – строитель, специальность  сейчас самая нужная, потому что в городе разрушено много домов и промышленных предприятий. Он работал прорабом, руководил строительством заводских цехов. И я хвастал перед ребятами, мол, папа мой был на войне впереди всех – разведчик, и сейчас самый нужный стране!
   Вскоре произошла история, которая подтвердила, что папа любит меня и готов простить мне  мои детские промахи  Давно я, глядя на ребят постарше, бывало, куривших за нашим домом (Вовик не курил), мечтал тоже попробовать это запрещенное  детям действо. Готовился я к этому «делу» тщательно:  приготовил нужного размера бумагу от газеты, табаку, которые мама высаживала в огороде, собирала на зиму, резала и хранила в небольшом чулане, в котором я, кстати, и наметил провести свою «акцию»…   И. вот, наступил долгожданная, но и пугающая неизвестностью минута1 Я скрутил здоровенную цигарку, поджег ее и вдохнул табачный дым. Шибануло меня сразу, голова закружилась, а когда я пришел в себя, услышал сзади негромкий, спокойный голос папы (он зашел с работы за документами). –Что, Юрчик, понравилось? Ядо того растерялся, что непроизвольно выразил искреннее мнение. – Нет, не понравилось, противно –о-. –о! – И заплакал. Вопреки моим боязливым ожиданиям, папа бить меня не стал, а посадил меня за стол и стал объяснять, почему люди курят, особенно мальчишки. – Понимаешь, многие хотят казаться в своих  глазах мужественней и взрослее. Но, ты ж сам понимаешь, мужество залючается  не в этом, а в том, чтобы преодолевать страх на войне, учить уроки, когда не хочется, помогать маме, если даже и трудно… -Так мы поговорили минут  пятнадцать, и я действительно понял вред курения, и с тех пор до взрослой своей жизни не брал в рот папирос. Такой оказался мой папа  замечательный воспитатель!
   Однажды мама пришла расстроенная, они куда-то ходили с папой, после этого она и расстроилась. Но ничего не хотела нам с Вовой объясить. Но , все равно, я узнал причину, подслушав ее разговор с соседкой.
   Представляешь, Ариша, идем вчера с Шурой по Ленинской (наша главная улица), а навстречу такое знакомое лицо, сразу напомнило оккупацию, гестапо, нашу высылку на Украину…. Присмотрелась, а это, -  дворник наш бывший, который нас на нас в гестапо донес! – И что, схватили его? – Да нет! Я Шуре сказал, он сразу хотел его задержать. А мне чего-то жалко его стало, да и не захотела, чтобы Шура в этом участвовал…Говорю ему, что, наверное, ошиблась.
   -Ну, и дура! Он же преступник, его судить надо!
   - Не знаю… Может, он покаялся, или заслужил прощение. А если виноват, то все равно поймают, куда он денется. – Этот разговор я запомнил надолго, но не рассказал про него папе, боялся, что бует маму ругать. Хотя я , тоже, как и тетя Ариша, не понял, почему мама пожалела дворника,  наверное, простила его, такая у нее душа, открытая для людей. Даже для плохих…
   Опять в нашей жизни большая перемена: папа давно предлагал маме оставить работу, а она возражала, Во-первых, боялась, что папе трудно будет трудно солержать семью. Во-вторых, с потерей работы мама теряла квартиру, в которой мы жили, и нужно было искать новую квартиру, за которую нужно платить хозяевам. Обсуждение этого вопроса , и с нашим участием, шло с полгода. Наконец, папа «победил». Он уже и квартиру нашел. –Представляешь, рядом с морем, недалеко от рыбзавода, купаться будем, рыбу от пуза есть, это ж Бугудония ( район, где живут рыбаки), - можно рыбу дешево покупать! – хвалится папа, а мы все грустные… Нам, как и маме не хочется менять  жительство: здесь и школа рядом, и друзья, и во дворе, и по всей улице… Но авторитет папы высок, мы вместе с мамой подчиняемся  папиному решению.
   Переезд прошел быстро, особых вещей у нас не было, а в новой квартире была хозяйская мебель, которую нам арендовали. Мы еще не могли знать тогда, насколько это решение было опрометчивым, и сколько неприятного придется нам троим пережить в связи с этим решением… Сдавали нам небольшой флигель из двух комнат и теплого коридора-кухни, отопление печное, вода в колонке недалеко. Флигель  примыкает к хозяйскому двухэтажному, большому, кирпичному, старинной постройки, со входом на второй этаж по деревянной лестнице. Наверху жил хозяин, стрик лет семидесяти, худой, вечно небритый. Во время знакомства с ним Вовик сразу дал ему кличку, которая и мне пришлась по душе. – Плюшкин (персонаж из романа Н.В. Гоголя «Мертвые души») – шепнул он мне, - натуральный! – Я кивком головы согласился с ним: одежда его представляла набор старых, местами заплатанных рубашки, свитера, дырявых спортивных штанов и старых же, с отвалившейся подошвой туфель. (зимой мы его увидели в старой шапке-ушанке и таких же штанах, на ногах – стеганые бурки -  матерчатые, на вате, сапоги). Со временем мы только укреплялись в данной нами клике. По рассказам соседей его родственников, узнали , что он, как и Плюшкин, жаден до денег и вроде бы накопил богатство, которое не тратит даже на своих родных.
   Эти родные жили на первом этаже хозяйского дома. Семья состояла из сына хозяина, его жены и двоих детей, которые меня заинтересовали больше всех обитателей дома. Первый  - Вадик,  моих лет, красивый, узколицый мальчик, с аристократичными чертами лица, очень похожий на отца. Вторая – Люба, широколицая голубоглазая блондинка, настоящая красавица, но с серьезным выражением лица и таким же отношением к жизни. Признаюсь, уважаемый читатель, что голубоглазая Люба сразу затронула мое мальчишеское сердечко, и я всячески старался завоевать ее расположение. Основной способ завоевания – показать себя грамотным, умным, рассудительным. А средством для этого явилась большая, полная сочинений классиков, библиотека в хозяйском доме. Я стал пользоваться ею, получая книги через Любу, тоже заядлую читательницу. Вадик тоже увлекался чтением, но меньше нас с Любой. Мы втроем, чаще вдвоем  с Любой, обсуждали прочитанное, вот, здесь-то я и мог проявить свои способности, чем зачастую покорял напарницу по чтению! Бывали у нас и частые споры, вплоть до ссор, мы несколько дней не разговаривали, но долго прожить без обсуждения книг не могли, и все опять возвращалось «на круги своя». Была у Любы и соперница, Люська, дочка офицера, младше нас года на два, жившая в соседнем дворе и часто заходившая к нам играть в прятки и другие игры. Она читать не любила, была балованной, умела ругаться и никак не вписывалась в наш литературный треугольник.
   Здесь, в этом флигельке, наступила не лучшая пора нашей жизни: папа стал сильно выпивать… Человек добрый, любящий семью, выпивши он менялся на глазах, становился нервным, злым, порою жестоким. Мог устроить скандал, накричать на маму, даже ударить ее. Но самым неприятным было то, что пьяный, он создавал в доме атмосферу страха, нервозности, доходящих до отчаянья… Вовик меньше бывал дома, учился в техникуме, стал заниматься боксом, участвовать  в вокальных выступлениях, поэтому его меньше коснулась эта грустная сторона нашей жизни в этом месте. Мы с мамой стали бояться пьяного отца, у мамы появились сердечные приступы, я старался убегать на улицу, меньше находиться дома во время «выступлений» отца. В то же время, мне было безумно жалко маму , а отношение мое к отцу стало меняться к испуганно-неприязненному, даже к не доброму… Память от этих наполненных счастьем детских утех и одновременно ужасами семейных неурядиц напомнила мне такими строками стихов.
… И жил в глазах, движеньях маминых
Перед отцом извечный страх:
Входил он, водкой одурманенны,
Едва стоящий на ногах.
Глухую тишину распугивал
Его хрипящий, пьяный бас,
И я воробышком испуганным
Плашмя бросался на матрац.
… Вся в прошлом детства даль туманная ,
Забыт отцовский крик шальной,
Но прелесть бухты беспечальная
Всегда, как истина,
Со мной…
   Дело в том,  что утешением моим, кроме школы , в череде отцовских пьяных выступлений были игры с соседскими детьми, включая ежедневные походы на склон горы над  приливским портом, судоремонтным заводом, рыбзаводом, и рыбалка на «стенке» - так называли мы бетонную стену, ограждавшую портовую гавань. Еще одной светлой полосой того житья были Виталины песни,  а позже арии из опер, которые он репетировал, приходя с музыкальных занятий. Неаполитанские песни в его исполнении напоминали наш солнечный приморский Таганрог с его морскими приливами, морским простором, утоляющая всякую печаль и боль душевных переживаний портовая бухта с ее зелено-синей гладью, или потрясающий со «стенки»  на теснящиеся над обрывом дома родного города… Не меньше волновали меня русские романсы и песни:           «Утро туманное», «Я помню чудное мгновенье», «Калинка», «Ямщик». Я знал и напевал не только песни, но и многие арии из известных русских и зарубежных опер. Они, через Вовика, были моими друзьями и наставниками в музыке, которая тревожила меня с ранних лет… Ленский, герцог, князь из опер были моими друзьями и наставниками, музыка воспитывала во мне те духовные начала, которые  часто проявлялись в моей последующей жизни выливались в стихи, в прозу…
   Еще запомнились мне в это время мои поездки из дома в школу и обратно… на коньках. Коньки привязывались к ботинкам ремнями, в школе я их снимал и таким же порядком добирался домой. Конечно, особое удовольствие заключалось в самом движении на коньках по подтаявшим, а потом замерзшим дорожкам тихой улицы Шевченко! Расстояние от дома до школы было километра три, и за время поездки я прилично уставал, но настроение поездка поднимала великолепно, да и физически укрепляла небывало! Особенно мне нравилось преодолевать дорогу к центральному пляжу, которая проходила между возвышенностей и требовала большого мастерства в ее пересечении. Кстати, здесь же были замечательные лыжные горки, с которых мы часто съезжали, когда переехали на тургеневский переулок, о чем я расскажу позже. Тогда, в конце сороковых, зимы были устойчивее, мороз держался по месяцу-полтора, и, конечно мы подростки пользовались этим благом «на всю катушку».
ИСТОРИЯ ОДИННАДЦАТАЯ. ПЕРЕЕЗД НА ТУРГЕНЕВСКИЙ.
   Житье на Шевченко оставило отпечаток и на моем характере, и психике сильнейшее. Через много-много  лет  это выразится в серии воспоминаний-снов, снов мрачных, пугающих. То мне снится, как ломятся в наш коридор бандиты, то отец пришел пьяный и бушует во всю  Но, вот, возникла необходимость переехать поближе к работе отца (автобусного маршрута в этом направлении не было, работа находилась недалеко от моей школы).     Квартиру нашли на Тургеневском переулке, в небольшой, на шесть соток, усадьбе. Владела усадьбой потомственная дворянка Анна Ивановна, жившая вдвоем с племянником. Племянник Володя, по прозвищу Чичка, верховодил соседской ребятней, и был старше меня на два года. Но все это я узнал потом, а сейчас мы осматриваем флигель, прилепившийся к основному дому, на две комнаты, точнее, из одной комнаты и небольшой кухни, да еще деревянного коридора. Во дворе – небольшой сад, туалет и старый сарай с подвалом без крыши. пугающий темнотой засыревшей земли.    -  Живем с племянником вдвоем, - говорит Анна Ивановна, сухонькая, с редкими волосами и вставной челюстью, лет шестидесяти. Речь правильная, изящная, чувствуется «благородство натуры».  Я сразу подпадаю под обаяние истинной аристократки. – У меня еще сестра, Володина мать, да она сейчас далеко отсюда…                -  Уехала? – спросил отец. – Да, вроде того,- загадочно говорит хозяйка , помолчав, продолжает. – В ссылке она, в Сибири… - Больше она она об этом не говорит ни слова. Потом, когда мы с нею подружимся, Анна Ивановна расскажет о сестре подробно… Во время оккупации заняли немцы их усадьбу во главе со штурмбанфюрером СС. Весело проводила проводили они вечера вместе с сестрой хозяйки, жжжж жившей здесь же… - Я была против этого, ругалась с Надей, но она считала, что немцы нас «освободили» от «власти оборванцев». Я же всегда была патриоткой России и ненавидела оккупантов. Наши пришли, забрали Надю в НКВД, а потом – ссылка, Сибирь… Теперь мы с Володей (племянник) вдвоем  кукуем, я доживаю, а с ним не знаю, что будет, ударился в блатное, учиться не хочет, работает учеником слесаря…                Жизнь наша у Анны Ивановны ознамевалась поступление моим техникум. Вопрос этот долго обсуждался: я хотел поступать в литературный институт и поэтому продолжать учебу в десятилетке, способности к литературе я показал еще в школе. Венцом моих успехов в этом было сочинение о Чехове, которое заняло первое место в городском конкурсе. Мария Михайловна, учительца русского языка, настоятельно советовала мне учиться на «литератора!, окончив десятилетку, у меня у самого было огромное желание выбрать нелегкий труд литератора… Но финансовое состояние семьи было не ахти: отец уехал на целину по призыву правительства, где нужно было много строить и можно было хорошо заработать. Но что-то у него не пошло, скорее, из-за его пристрастия к спиртному, денег мы от него не получали несколько месяцев. Маме пришлось устраиваться на временную работу, Вовик еще учился в техникуме и денег не зарабатывал, не считая редких подработок.И мама предлагает решение, которое мы с Вовой не смеем оспаривать, настолько мудрость его очевидна…       - Юшка, – обращается ко мне мама, берет меня за руку, - мне очень хотелось видеть тебя писателем, но, видишь, в каком мы оказались положении, - отец не  помогает, да вряд ли и поможет, видно, забурился со своей выпивкой… Поэтому поступай в техникум, окончишь, будешьиметь специальность, станешь на ноги. А учиться никогда не поздно, и я верю, тыеще станешь писателем! И тебе, Вовчик, лучше всего после техникума, а окончаниеего через год, лучше поступить в военное училище, - будешь на казенном обеспечении… Так я оказался в строительном техникуме на электроотделении, здесь же учится Вова, только на строителя.           Отношения наши с хозяйкой флигеля сложились неплохие, у меня же -  приятельские, даже дружеские. В ней я почувствовал высокий уровень воспитанности, интеллигентности, аристократизма, да еще  духовности, романтизма. А во мне она увидела, несмотря на разницу в возрасте, родственную душу и надежного поклонника ее достоиств. Этому способствовали и наши частые беседы на темы литературные, она, как и я, знала произведения всех классиков, в том числе зарубежных, и мы сходились с ней на любви к писателям, их произведениям и героям.    Иногда Анна Иваповна, под настроение, выходила с гитарой и исполняла под свой аккомпанемент старинные и современные романсы и песни. Голос у нее, несмотря на возраст, звучал неплохо, меня, страстного любителя музыки, ее выступления вдохновляли на светлые мысли и поступки. Особенно мне нравился в ее исполнении впервые услышанный от нее романс «Хризантемы», он пройдет со мною всю мою жизнь, я буду исполнять его сам и тоже под гитару, в минуты душевного взлета и в счастливые минуты жизни…                Был у Анны Ивановны еще один талант, вернее сказать, дар, который мне довелось испытать на себе… Она лечила людей. Имея среднее медицинское образование и опыт медсестерской работы , она обладала даром духовного врачевания. Была дана ей эта способность от Бога, или от лукавого, даже сейчас не берусь судить, хотя уже много лет являюсь верующим православным христианином, разбирающимся в этих вопросах. Наверное потому, что не знаю ее отношения к религии, хотя известен мне один факт, который говорит в пользу Божьего дара: она не требовала платы за лечение, брала то , что человек считал нужным дать… Судя по разговорам тех, кто был «в курсе», как правило Анна Ивановна излечивала даже неизлечиваемые врачами болезни… Убедиться в этом дано было мне после того, как я наколол ладонь левой руки и рана стала воспаляться. Пока воспаление носило локальный характер, я особого беспокойства не проявлял. Но когда воспаление разошлось на всю ладонь, мама повела меня к врачам. Не помню, чем лечили меня они, но воспаление развивалось, несмотря на лечение. К тому же ладонь покраснела, появилась боль. Когда Анна Ивановна узнала о моей беде, сразу предложила свою помощь, мама согласилась без колебаний. Она сняла скальпелем кожу со всей ладони, предварительно продизенфицировав. Потом посыпала всю поверхность порошковым стрептоцидом и заставила выдержать ладонь поднятой, чтобы образовалась лечебная корка. Да, она прошептала при этом какие-то непонятные слова, осенила меня крестом… Через несколько дней рука моя благополучно зажила, и я забыл об этом прискорбном эпизоде, но благодарность к целительнеце и чувство робости перед ее необыкновенным даром осталось на всю жизнь…                ИСТОРИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ. ТЕХНИКУМ. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.                Итак, я студент строительного техникума, электроотделения, здесь готовят техников-электриков промышленных предприятий. Окончил я семилетку отличником, и здесь с удовольствием взялся за учебу,что сразу проявилось в результатах, я – снова отличник, отличник балованный, свой парень для ребят и предмет уважения женской части нашей группы и отделения. У меня появилось много друзей, своих, городских, но больше приезжих, в основном, с недалекого Донбасса (пишу эти строки, когда на Донбассе идет война, гибнут люди…). Наиболее близко сошелся я с двумя Толиками, один Федорцов, расчетливый, умный, земной, практичный, родом из-под Донецка, шахты «Красный Луч». В учебе он был слабоват, и я помогал ему по всем предметам. Как-то на каникулах он пригласил меня к себе, где я впервые увидел труд шахтеров воочию, поразивший меня своею суровостью и неприветливостью обстановки. Первое, что меня поразило – темный от угольной пыли снег в шахтерском поселке и ощущение во рту присутствия этой пыли. Поселок сам тоже произвел гнетущее впечатление. Экскурсия в шахту ограничилась для меня верхним «разрезом» (по-моему, так называются уровни шахты), где я увидел женщин, гоняющих вагонетки с углем по рельсам, сердце мое наполнилось сочувствием к ним, «дающим угля» стране, т. е., нам, поскольку мы в то время топили печи (1952г.) углем… Другой Толик, Полянчиков, тоже с Донбасса, крепкий светловолосый паренек, романтик и стоик, поскольку не пользовался услугами пищепрома, а питался сухими продуктами, максимум, пирожками, а в основном съедал в день два-три апельсина и был доволен. Мы с ним любили говорить на философские темы, об искусстве. Был еще Саша дроженко, высокий, скромный, добрый парнишка. Все они заходили к нам в гости, в наш арендуемый флигелек, и мама всегда угощала их свежесваренным борщем, или жаренной картошкой с соленым огурцом. Прошло более шестидесяти лет, но лица ребят стоят передо мною, и я снова живу в году 52-м, за год до смерти Сталина…  Из таганрогских ребят дружны были со мною трое ребят. Толик(тоже Толик!) Трегубенко, ладный, красивый парень с Собачеевки, района , который считается самым криминальным в городе, здесь много «компашек» и народу отчаянного, «блатного». Толик покорил меня своим здравомыслием, трезвостью суждений и своеобразным, южным юмором. Был близок со мной еще один житель Собачеевки, Витя Онищенко, подвижный, приблатненный, отчаянный, заводной.         Расскажу один случай, где проявилась неуемная натура Виктора. Послали нас в ближний совхоз прореживать овощи. Длинные ряды свеклы, жаркое солнце, и нас четверо ребят (я, Толик Трегуб,Витя и Толик Дрижд, тоже мой друг). Сели передохнуть, Витя «вносит предложение».
   -Тоска колючая, братцы! Давайте  выкинем фортель какой – небудь 9собачеевский жаргон). Какой? А давайте будем работать голые! Во-первых, не так жарко, во-вторых, необычно, все равно людей нет.
   Согласились мы не сразу… И, вот, ползают по полю четверо голых парня, рвут травку. Вдруг – шум мотора на дороге, которая недалеко. Хотели быстро натянуть трусы, да Витя успокоил: мол, не увидят, да и не успеем одеться. Но, нет, заметили, легковушка остановилась, из нее вышли двое мужчин и одна женщина, - Давайте работать, как будто их не видим! – не растерялся и тут Витюля. А пассажиры легковушки постояли минуты три и поехали дальше… Потом узнали мы, что в легковушке был секретарь райкома и его инструкторы… Их этот недостойный факт возмутил до предела, началось расследование, которое, к счастью для нас, не дало результата… А то,  «пришили бы» нам моральное разложение, и, как минимум погнали бы нас из комсомола. А это сильно подорвало бы нашу репутацию и отразилось на нашем будущем… Особенно для мня, передовика учебы, отличника…
    Кстати, о передовике. Все основные предметы давались мне легко, но был один, неподъемный для меня – история КПСС. Но и здесь мне повезло. Преподавала историю Надежда Константиновна, бывший партийный работник, строгая, четкая, порядочная, сердечная. Она преподавала у Вовы, он был ее любимчиком – чистый, честный, да еще поющий тенором замечательно. Присутствовала даже на Вовиной свадьбе у нас во флигельке. Любовь и приязнь свою она перенесла и на меня, его брата. Поэтому прощала мне слабое знание истории и всегда подхваливала после моих ответов перед группой, к тому же, у меня была отличная память на даты, и это меня сильно выручало, Надежда Константиновна пропагандировала меня, как отличника и это сильно помогало моей репутации лучшего студента курса. И, все-таки, самым любимым был для меня курс литературы, вел его фронтовик, раненный в лицо, у него почти не было носа, но это не умаляло его обаяния литератора, интеллигента и человека. Виталий Степанович чувствовал во мне родственную душу, мою тягу к литературе и тоже попускал мне, бывало, невыученный стих, но зато я выдавал ему литературный анализ «Капитанской дочки», или «Мертвых душ»,и у меня всегда красовались  в журнале оценок пятерки по литературе. Я еще не знал, что литература призовет меня уже в зрелые годы, сначала поэзией, а потом серьезной прозой, обращенной к высокому, Божественному, к истине..
   С женским полом у меня установились дружеские, порою даже «флиртовые» отношения с некоторыми из девчат. Их было две: симпатичная рыженькая Галя Степанова, влюбленная в меня тайно и явно, терпевшая мое шутливо-игривое отношение к ней, и темноволосая, остроносенькая, с восточными чертами лица Света Кулиничева. Она тоже была неравнодушна ко мне, но была сдержана, хотя милостиво принимала мои ухаживания, еще полудетские, неуклюжие, -мужские позывы еще не проснулись во мне, еще внутренняя чистота и неопытность в обращении с женским полом присутствовала в полной мере… Но случилась у меня в ту пору и большая, как я думал, любовь! Училась на строительном отделении, на параллельном курсе Света Дудич (фамилию не помню, привожу вымышленную), светловолосая, зеленоглазая, ярковыраженного славянского типа, задиристая и ругливая. Она флиртовала со многими из студентов, многие из ребят были влюблены в эту непоседу. Попал в ее обворожительные сети и я, гордость электроотделения, скромный . с еще непроявляемой страстностью, которой у меня оказалось в избытке, греческая кровь виновата… Стал я чаще общаться со «строителями», познакомился со Светой, но дальше знакомства никак не шло. Оказалось, у нее есть основной претендент на ее внимание. Часто приходил в техникум парень лет около двадцати, окончивший техникум несколько лет назад , Высокий, темноволосый, красивый, с богатой шевелюрой, в стильной одежде, он конечно, намного выигрывал по сравнению с нами, скромными ученичками. Но, главное, он приходил с гитарой в неурочное время, собирая вокруг себя преданных слушателей. И пел под гитару самые разные песни, популярные в то время: «Журавли» Лещенко,  «Здравствуй, моя Мурка», фронтовую «Землянку», про одесского Костю и много чего еще. Одна песня запомнилась мне – о бедном скрипаче, от которого любимая девушка ушла к богачу. Начиналась она так: «Жил один скрипач, молод и горяч, трепетен и зноен, словно ветер…». А концовка ее щемила наши молодые души небывалой тоской и ненавистью к богачам: «И она ушла, счастье унесла, только скрипка плакала ночами…». Однажды я увидел, как после концерта Жорж (так звали этого счастливчика) вышел из техникума со Светой, обняв ее за плечи, и она недвусмысленно прижалась к нему всем телом. И я понял бесперспективность моей любви к ней… Но желание научиться петь песни под гитару у меня сохранилось, и я взял несколько уроков у Жоржа, после чего стал петь под гитару не только его песни, но и «свои», а их у меня было - завались. В том числе и «Хризантемы» и Вовины неаполитанские, и наши народные. Сокурсники с удовольствием восприняли нового барда, тем более, Света окончила техникум, и Жорж перестал к нам приходить. Поэтому, не помню как, я приобрел старенькую гитару и время от времени устраивал концертики прямо в аудиториях, в перерывы и после занятий, и тем частично удовлетворял свою необоримую тягу к музыке и даже желанию творить ее. Почему после окончания техникума, в институте не продолжил это благое дело, задаю себе вопрос, а вернулся к пению и даже к музыкальному творчеству. И только сейчас осознал причину: заболевание голосовой связки было тому причиной, с восемнадцати до пятидесяти лет, когда мог даже просто разговаривать с трудом – слабый и сиплый голос был моей визитной карточкой… Вскоре я окончил техникум, но перед окончанием мне довелось пережить реальную первую любовь. Пособником и идейным вдохновителем была моя двоюродная сестра Анечка (именно так всегда звал ее я и все родственники). Это была добрая, мягкая и отзывчивая душа, дочь маминого брата дяди Коли. Мы вместе учились в одном классе и очень дружили, хотя у меня были еще двоюродные сестры и братья, но дружбою одарил Господь только с нею. Помню, как в классе седьмом я был поверенным Анечки в ее дружбе-любви с нашим одноклассником Виталиком Желевским. Мы часто общались втроем, прогуливались у дома Виталика, недалеко от школы, и говорили, говорили, говорили. Темами были школьные дела, прочитанные книги, удовольствие от этих прогулок-бесед мы получали необыкновенное, они укрепляли их дружбу и нашу дружбу с сестрой. Наверное, в благодарность за мое участие в ее сердечных делах Анечка предложила мне познакомиться с ее подругой Галей, с которой они вместе окончили десятилетку и готовились к поступлению в институт.    
    - Я приведу ее  на ваш вечер в техникум, там и познакомитесь. Она тебе понравится, красивая и простая, без выкидонов.
     Вечер первомайский намечался через три дня, я постригся, приготовился морально и с интересом стал рассматривать подругу сестры, черноволосую, кареглазую, курносеньким носом, красивую какой-то необычной красотой (потом я узнал, что ролом она с Западной Украины). Короче, Галя мне понравилась, я смело вступил в разговор, рассмешил девчат анекдотом. Но зазвучала музыка, нужно было приглашать Галю на танец, а тут у меня был полный пробел, -танцевать я не умел и ни разу не танцевал с девушками… И все-таки пошел смело, но тут робость одолела меня: и ощущение близости девичьего тела и непонятность нужных движений привела меня в замешательство ( это потом, в институте я овладею всеми видами танцев и покорю свою будущую  сопутницу-помощницу Люсю Шитик, мою любимую и единственную, блестящим исполнением вальса во всех его проявлениях). Спасибо, Галя помогла мне освоиться с танцем и героически терпела  мои неуклюжие движения с наступаниями на ноги и задержками, мешавшими другим танцующим. К концу вечера я освоился, благо, партнерша не покидала меня ни на одном танце.
    И началась эпопея «Юра-Галя»: долгие вечерние свидания с поцелуями, робкими признаниями, встречи дома у Анечки, где тетя Нюся  щедро угощала нас жаренной рыбой с томатной подливкой – коронный номер тетушкиной кухни. Эту кухню я изучил досконально, часто навещая сестренку, и никогда меня не отпускали без угощения, - такие щедрые и хлебосольные были мои дядя и тетя, даже  в трудные, голодные годы не менявшие свих неписаных правил гостеприимства и родственной близости. Сейчас, бывая на службах в кладбищенском храме, не премину зайти к могилкам дорогих мне людей, дяди Коли, умершего после войны, и бабушки Варвары, маминой мамы, ушедшей из жизни в страшном 1943-м году, во время оккупации Таганрога немцами…
    Разрыв с Галей произошел перед моим отъездом на учебу в институт. Дело в том, что они с Анечкой делали попытку поступить в Донецкий институт (опять Донецк!), поступить не получилось, но познакомились они там с двумя парнями-абитуриентами и пригласили их в гости на праздники. Меня это сильно напрягло, мы поругались с Галей, и я, в порыве негодования сказал сестре, что «мне противно целоваться с Галкой». Цитату сестра донесла Гале, и наша любовь пошла на спад. Я еще пытался наладить отношения, но получил «железный» отпор. А тут, еще подошел срок экзаменов в радиоинститут (т.к. я окончил техникум с отличием, имел право поступать в институты без экзаменов, но в «радике» заставляли сдавать два экзамена). Ясное дело, готовился я к экзаменам без рвения, тем более, подготовка по математике и физике в техникуме слабее, чем в школе, хотя нам давали и высшую математику. Да, к тому же в ночь перед экзаменом я провел у Анечки на дне рождения со своим другом Витей Прозоровским, жившим напротив нашего двора в своем доме. Я о нем еще расскажу, если успею… Короче, экзамен я завалил окончательно и бесповоротно, нужно было искать другие вузы, где бы меня приняли без экзаменов, или ехать работать на Урал ( уже тогда Господь определил мне встречу с замечательным районом нашей страны, определившем мою последующую жизнь), куда я был напрален по распределению.

ИСТОРИЯ ТРИНАДЦАТАЯ. ПАЦАНЫ. СОСЕДИ.
    Дружба моя с Витей была не единственная, был еще небольшой круг моих друзей в пределах нашего квартала. По переулку через дорогу жила семья Зинченко, в большом крепком доме на приличном участке с садом, бассейником, верандой. Их сын, Виталик, на год-два младше нас с Виктором, был постоянным участником нашей компании, но имел в ней статус «малого». Отношение наше к нему было двойственное: с одной стороны, положение его родителей нас впечатляло, с другой, - простота и меньший уровень познаний Витали вызывал у нас небрежно- снисходительное отношение к нему, мы милостиво принимали от него порции фруктов из их сада, пирожки от его мамы, иногда нам дозволялось чинно посидеть у них в беседке и поесть вкусного мясного супа. Во всяком случае, он был полноценным членом нашего кружка, нацеленного на учебу, совершенствование, чтение, развития интеллектуальных способностей и т.д. Еще один мальчишка, Паша, живший недалеко от Вити, в угловом съемном флигельке, был с нами в наших сборищах.А чаще всего мы собирались у ворот Виталькиной усадьбы, играли в разные игры, лазили по деревьям, в два ряда, посаженных на каждой стороне переулка, и много говорили обо всем, каждый рассказывал услышанную, или прочитанную историю. У Вити была кличка «профессор» (он действительно стал преподавателем в радике, на пенсию ушел доцентом, так и не защитив докторскую диссертацию и не став профессором). Витальку мы дразнили 2Буратино!, него действительно было что-то от деревянного человечка, в фигуре, в движениях. Моя кличка была «абиссинец», дана была Вовиком за мою смуглую кожу, да так и пошла дальше. Пашиной клички не помню, кажется, «хохол».
   Была в нашем краю еще одна компания парней, постарше нас, возглавлял ее племянник Анны Ивановны Володька с кличкой «Чича». Нашу компанию они даже не принимали в расчет, «заумных «хлюпиков, ученичков», болтающих языком, боящихся сделать хоть шаг в сторону от правил. Они же часто отступали, было и воровство, и хулиганство, и запугивание подростков нашего края. Но нашу «кучку» не трогали, возможно, причиной была моя территориальная близость с «Чичей»… Втайне, мы, «ученички», мечтали участвовать в их играх, походах и шалостях, мечтал и я. Но мама чутко отслеживала этот вопрос, и не разрешала мне «вливаться» в ту компанию, хотя «Чича» и давал понять мне, что он не против моего участия, хотя бы частично, в их затеях. Правда, раза два я получал разрешение участвовать в лапте с мячом, которая мне очень нравилась своими скоростями и нужной точностью попадания мечом в соперников. Ужесточение маминого контроля случилось после одного неприятного случая. В команде Вовки были разные ребята: Саня «Пудик», позже окончивший радик, высокий, статный паренек, довольно сдержанный по сравнению с другими членами группы. Еще два брата, Генка и Валерка, дети одинокой матери, жившей на углу  Тургеневского и улицы Шевченко, не далеко от нас. Младший, Валерка, по рассказам соседей, родился от немца, кстати, немец этот , Жорж, стоял у нас на постое, о нем я рассказывал раньше, в главе о моем военном детстве. Они оба тоже окончили радик, Генка одно время работал в институте в одно время, спокойный, медлительный, крепкий. Валерка же отличался невыдержанностью, хулиганскими выходками, сейчас его уже нет в живых, Господь ему Судья…  Пятый, кого я помню, был Васька жид, так его дразнили все окружающие, ввиду наличия в нем еврейской крови. В нем сочетались самые отвратительные свойства:  хитроумие, изворотливость, умение в торговле, обмене, и соседствовали с хулиганским выбросами, воровским талантом и другими прелестями!
    Так, вот, этот самый Васька увлек меня походом в «мою» семилетку в день, точнее, в вечер выпускного праздника, в компании еще нескольких ребят. В школе еще продолжался праздник в кругу учителей, сидевших за праздничным столом в актовом зале. Мы стали заглядывать в окна, и в этот момент Васька бросает камень в окно зала! Пацаны разбежались, а я остался стоять, - как можно мне, бывшему лучшему ученику школы? Тем более, невиноватому.  Но возмущенные учителя не стали вникать в тонкости дела, виновник был перед ними. Допрос у директора закончился водворением меня под арест в складскую каморку. Просьбы учителей, знавших меня в давние годы, отпустить и вызвать родителей, не имела успеха. Так я и просидел в каморке почти до утра, когда отец, извещенный пацанами, пришел и объяснился с директором, пообещав срочно вставить стекла в разбитое окно… Происшествие оказалось и для меня хорошим уроком, я стал осторожнее в общении с Васькой, он же, отсидев несколько лет в тюрьме, в девяностые годы, в перестройку, был депутатом городской думы… «Чичка» же переехал с тетушкой в Крым в результате обмена домами с отставным майором, у которого еще некоторое время жили. «Чичку» я увидел через много лет, он вернулся после смерти тетушки в Таганрог. Он ютился в небольшом жактовском флигельке, я увидел его сидящим на крыльце флигелька, старого, морщинистого, уставшего. Мы поговорили минут десять, он рассказал, что всю жизнь проработал слесарем, с друзьями юности, и я с горьким чувством сожаления о прошлом расстался с ним… С Виктором мы общались в течение жизни регулярно, он помог мне устроиться в радик, когда мы с беременной моей женой Люсинькой, ныне покойной, переехали из Нижнего Тагила в Таганрог. Об этой жизни я рассказал в своей трилогии «Исповедь»… С еще одним участником нашей  подростковой компании, с Виталей, мне довелось пообщаться в последние годы. Надо сказать, что  в шестидесятых на месте их усадьбы была построена электроподстанция. Подробностей этой метаморфозы я не знал, а Виталька выпал из поля моего зрения до конца девяностых. Окликнул он меня на  центральной улице, узнал я его сразу, постаревшего, плохо одетого, с испитым лицом. Оказалось, он проработал конструктором на авиазаводе, разошелся с женой, после смерти родителей опустился, запил… И теперь просил у меня на стакан самогона, я дал ему, хотя в эти годы мы тоже бедствовали нещадно. Еще несколько раз он почему-то встречался мне в разных местах города и получал от меня подаяние на выпивку, потом пропал совсем, впрочем, и я стал меньше колесить по городу, потеряв мою Люсиньку…
    Соседями по переулку справа были несколько семей, живших в строениях бывшего хозяина подворья. О жизни нашей в этом дворе постараюсь рассказать ниже. А соседями слева были возбуждавшие мое воображение монашки, ученицы нашего городского святого, блаженного  Павла, о чем я тоже упомянул в трилогии «Исповедь».

ЮНОСТЬ. МОЛОДОСТЬ.
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. РОДИТЕЛИ. ПОСТУПЛЕНИЕ В ИНСТИТУТ.
Здесь, на Тургеневском, нас продолжали напрягать поведение отца. Вернувшись с целины, он устроился в небольшой завод техником-строителем. Рабочие дни у него заканчивались заходом в одну из окрестных пивных, которых было несколько, основными для отца: погребок на углу  Исполкомовского (параллельного с Тургеневским)и Энгельса, забегаловка на Исполкомовском, недалеко от Энгельса. Мне вменялось в обязанность каждый вечер выманивать подвыпившего отца из одной из этих пивных. Скажу сразу, задача была не из легких... Я долго упрашивал отца идти домой, он покупал мне шоколадку и просил подождать десять минут, таких десяти минут было три-четыре, и, наконец, мы медленно, с остановками, (в округе отца многие знали и уважали), добирались дома. А дома начиналось второе действие драмы под названием «бушующий муж!... Было все, и зловещие позы с открытой опасной бритвой, то забивал окна досками, мы оказывались в роли пленников и слушали его жуткие выступления…  Приезжала милиция, отца забирали в отделение, а утром выпускали с напутствием «больше так не делать!...
   Однажды Вовик не выдержал   издевательств отца над мамой, вступил в борьбу с отцом и связал его. Отца уложили на сундук в кухне, он ругался, вертелся, а мне было его жалко, давал ему пить. А когда мама попросила его развязать, я с удовольствием поучаствовал в этом деле… Были в нашей жизни и светлые моменты и периоды. Часто вечерами к нам заходил с бутылкой вина дядя Петя с женой, благо, жили они недалеко, родители распивали с ними бутылку под мамину закуску из жареной рыбы с картошкой, салатов, и шли компанией на море, и я с ними, и там проводили время до позднего вечера. Возвращались домой довольные, умиротворенные, и в такие вечера в нашем флигельке царили мир и покой. Еще помню заготовки на зиму, которые отец делал под руководством мамы. Мы тогда умудрялись держать каждый год свинью, осенью ее закалывали (эту операцию искусно выполнял дедушка из соседнего двора, по кличке «Галочка»), вырезали окорока, отец договаривался об их копчении в недальней рыбзаводской коптильне, окорока вывешивали в коридоре, и мы всю осень и часть зимы ели, отрезая от них нужные для еды порции. Такую же операцию проделывали и с крупной рыбой (судак, лещ). Я шкодил, отрезая жирные спинки, на что мама реагировала непременно. Это копчение было большим подспорьем для семьи, и с благодарностью вспоминаю участие отца в этом мероприятии, как значимый вклад в копилку добра и благополучия. Позже, когда Вовик поступил в военное училище, Галя. его невеста, стала жить у нас и жила до окончания Вовиком училища, и отец обеспечивал и ее проживание, зарабатывая деньги на семью.
    Итак, с Галей, моей подружкой, было покончено, и дороги наши разошлись на целую жизнь, увидеться нам довелось уже в начале девяностых, когда нас с Люсей пригласила на свой 50-летний юбилей Анечка. Галя давно вышла замуж и пришла на юбилей с мужем. Анечка тоже была замужем за вторым мужем и имела двоих детей, дочь от первого мужа и сына – от второго, человека доброго, спокойного, надежного. К сожалению, когда я пишу эти строки, Коли, как и Ани, уже нет в живых…  Дрогнуло ли у меня сердце при встрече с Галей? Нет, говорю чистосердечно, Люся настолько заполнила мою жизнь, что вместо боли и сожаления встреча вызвала во мне легкое чувство грусти по прошлому… Галя постарела, передние зубы искривились, готовые к выпадению, но карие ее глаза были так же красивы и таинственны. Мы тогда славно погуляли, тон задавал Володя, сын дяди Пети, старше меня на семь лет. В юности он окончил  военное училище, преподавал в военных училищах в Польше и дома, потом работал замглавного инженера, преподавателем в техникуме. Был женат три раза, последняя жена не пошла на юбилей. Володя завел всех песней «От зари до зари», потом мы пели украинские песни, танцевали. Мне так и не пришлось поговорить с Галей о ее жизни, да потребности в этом не испытывали ни я, ни она.
   Я вспомнил, как глубоко переживал разлуку с Галей в те далекие студенческие годы, когда наш разрыв совпал с окончанием мною техникума. Окончание мы праздновали в усадьбе Тоблеров, моих однокурсников, Юры и Бориса, потомков обрусевших немцев, которые жили недалеко от от дома на Энгельса, в котором мы жили при немцах. Стол был шикарный, выпивки было много, и я «оторвался» не на шутку  в части спиртного. Накануне я пригласил Галю на этот вечер и получил отказ категорический, Это меня изрядно расстроило, и мы с братьями Тоблерами осушили не одну бутылку спиртного. Мне стало плохо, я вырвал, и не один раз. В тот вечер я испортил себе желудок на всю оставшуюся жизнь, спиртное стало для меня продуктом ограниченным: доза более 250ти граммов вызывает тошноту и желание не продолжать выпивку. Это обстоятельство охраняет меня от полного опьянения, и, может быть, благодаря этому я не стал пьяницей. Теперь, в старости, я сделал вывод из упомянутого события, и могу дать молодым совет6 никогда не направляйте вектор своих переживаний на желание забыться любым способом, а переносите их трезвым, адекватным!
 Эпопея по поступлению в институт легла на плечи отца и длилась несколько недель. Поскольку я завалил поступление в радик, стали искать ближние вузы с «электрическими» факультетами. Первым, на который натолкнулись в поисках, оказался Новочеркасский политехнический, престижный в области и стране институт. Не помню подробностей нашей с отцом поездки в Новочеркасск, знаю только, со слов отца, что отказали незаконно, отговорились большим конкурсом абитуриентов. Подоплеку такого поворота дела отец пояснил маме после поездки.
    - Понаехало именитых родителей уйма, генералы, начальники, блатные, их принимали в первую очередь. Куда уж тут простому майору запаса за ними угнаться было! Стали искать еще, наткнулись на Зерноградский сельхозинститут с факультетом электрификации. Что за город Зерноград, неизвестно, знаем только на слух. После долгих размышлений, времени на которые вообщем-то и не было, решили поступать. Решающим было резюме мамы.
    - Ну, и что, что сельхоз! Та же электрика, зато мало желающих, да и недалеко от нас!
   В Зерноград мы с отцом приехали рано утром, только начало всходить солнце. Сразу, на вокзале, стало ясно, что городок зеленый, уютный, небольшой. На вокзале познакомились с пожилым аборигеном, оказался сотрудником селекционной станции.
    - Да, здесь есть НИИ и при нем селекционная станция. Да еще институт учебный. Короче, сплошная наука. А институт построен был американцами в тридцатых годах по их проекту, своеобразная архитектура, да сами увидите. А сам ВУЗ хвалят, хорошую подготовку специалистов делают, преподаватели из Ростова приезжают…
    Институтский городок оказался недалеко от вокзала. Мы прошли по тихим, аккуратным, асфальтированным улочкам, слева от дороги, за деревьями акаций и каштанов увидели несколько многоэтажных зданий, однл из них – мощное, буквой «П» - учебный корпус. И, вправду необычной, угловатой формы, но вызывающих чувство уюта и покоя. Здесь я, в случае поступления, должен провести целых пять лет! Но я сразу настроился на эту жизнь, мне понравился и городок, и институтский уголок. Я еще не знал, что  по правой стороне улицы есть уютная дорожка в американской же постройки столовую, а по пути туда – аккуратное кафе, кинотеатр и маленький базарчик… Документы у нас приняли без возражений, - конкурса практически не было, о чем нам поведал секретарь приемной комиссии, молодая симпатичная девушка, игриво посмотревшая на меня.
    Оставалось чуть больше месяца до начала занятий в институте, и я подрядился помогать дяде Игнату в качестве подсобника в его строительном деле: он выкладывал очередную печь в частном доме недалеко от дома, где жила Анечка. Моей обязанностью были: замешивание раствора и подноска его дяде по мере кладки, подноска кирпича и уборка строительного мусора. Нагрузка, с учетом высоких темпов кладки, получалась приличной, в рабочие часы у меня не было времени на отдых, отдыхали мы в перерыв, дядя Игнат вел меня к женщине, с которой он жил в это время, она кормила нас сытным мясным борщом, мясным же вторым и компотом с пышными булочками. К концу месяца дядя сложил печь, с ним рассчитались, и он выдал мне «зарплату» в пятьдесят рублей. Это был мой первый трудовой заработок, для меня он был весомым, ведь булка хлеба стоила шестнадцать копеек…
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. УЧЕБА В АЧИМЭСХ.
    Я – студент Азово-Черноморского института механизации и электрификации сельского хозяйства! Разместили нас в одном из общежитий, расселяли по четыре человека в комнате,
Со мною оказались ребята из разных областей страны. Коля Бирюков из тогда еще Сталинградской области, Гена Залесский из Тихорецка, Юра Калинченко из станицы недалеко от Зернограда, из казацкой семьи. С первыми двумя я сдружился сразу, и эта дружба сохранилась на все студенческие годы. Юра, хотя и не был нам чужд, держался несколько особняком, и мы дразнили  его за крестьянскую, практичную приземленность утюгом, безо всякого пренебрежения, скорее, с теплотой. Я пользовался в нашей тройке авторитетом старшего по возрасту и как имеющий специальное образование по профилю института. Везде мы были вместе: на лекциях, в столовой, на отдыхе, в колхозе, куда нас посылали осенью на уборку овощей. Наша тройка приобрела официальный статус и даже получила название «зайцы», наверное, потому, что мы держались дружно и при пропуске лекций, и при уклонении от сдачи зачетов до последней точки, не участвовали в общественной жизни курса, не лезли в руководители и общественные деятели. И, хотя мы общались, каждый из нас, со всеми сокурсниками и имели приятелей, едиство тройки в любых спорах стычках, было очевидно и непререкаемо для всех сокурсников,
    Несмотря на нормальное питание, всех студентов мучила жажда риска ради него самого, поэтому наша тройка участвовала в набегах на колхозный сад на краю города, за спелыми яблоками, грушами, сливами. В один из таких походов я познакомился с местной девчонкой, участницей набега. Она назвалась Любой Чиковой, явно вымышленными именем и фамилией, но мы поверили и так ее и звали. Познакомились с нею все ребята, но пальма первенства досталась мне, потому, что Люба положила глаз именно на меня и общалась только со мной. Я не испытывал к Любе никакого чувства, но стал подыгривать ей и ребятам. Так возникла легенда о любви между мною и Любой Чиковой, в которой правда была со стороны Любы. Надо сказать, что общались мы с нею только в присутствии ребят, на ее постоянные просьбы встретиться вдвоем, я всегда находил повод уклоняться от таких встреч. Так, за три года учебы в Зернограде и не произошло такой встречи, так я и не ответил на горячее чувство местной девчонки. Наверное, это было правильно… Конечно, я мог удовлетворить жажду полового влечения, испортив жизнь девчонки, бросив ее, или женившись без любви, но Господь сохранял меня для настоящей любви, настоящего чувства с моею незабвенною, единственною из женщин Люсенькой Шитик… Надо сказать, что в части женского пола в Зернограде было сложно: студенток было мало, а студенческая среда была как-то изолирована от остального населения городка, я даже не помню студенческих вечеров, где бы присутствовали местные красавицы в значительном количестве. Возможно, просто мое эго еще не было заражено поиском «другой половины», мужские силы еще дремали во мне, и слава Богу…
    Итак, наши усилия и стремления были направлены в основном на учебу и еще на спорт, о чем я скажу ниже. А сейчас хочу говорить об учебе. Первые годы учебы первым предметом, достойным нашего особого внимания, была физика. Ее читал приезжавший из Ростова профессор, загорелый мускулистый старик со слабым, глухим голосом. Но с каким вниманием и восторгом мы слушали его интересные, насыщенные побочными отклонениями от программы, но дающие цельное, глубокое понимание законов физики, их значения при использовании в жизни, в технике. Наверное, тогда и заложились во мне те творческие основы, которые и привели к научной работе, к изобретательству, к ученой степени… Не помню, чтобы мы, «зайцы», за все время курса пропустили хотя бы одну лекцию по физике, хотя наша троица славилась пропуском лекций, если они были с утра, когда так сладко потянуть сон часов до десяти… Вот, уж, поистине велика роль помех при учебе: здесь, в тихом, уютном местечке, все предметы, даже не любимые, шли у меня на «пять», чего уже не было при продолжении учебы в Сталинграде. Так, вот, физика была и тем предметом, по которому у нас были все лекции, и не надо было перед экзаменами бегать по общежитию и «сшибать» на час, на два лекции у сокурсников. Менее значимым, но все-таки значимым, был курс математики, он тоже внес свой вклад в мое инженерное и научное «я». Авторитет в ней я завоевал на первом практическом занятии (а они были главным движителем знания), когда, при прохождении дифференциального исчисления меня вызвала молодая, со студенческой скамьи, преподавательница. Решая пример, я спросил.
    - Можно, я напишу формулы для интегралов для этого случая?
    - Вы знакомы с интегральным исчислением? - Удивилась она. – Да, - ответил я, не открывая того факта, что нам интегральное исчисление давали в техникуме, хотя и в сжатом виде, и написал формулы. С того момента я был в первых студентах по математике! Потом был сопромат (сопротивление материалов), начертательная геометрия, после которых, по словам студентов, можно было уже и жениться! Трудным предметом для меня, как и в школе, и техникуме была химия, но при подготовке кандидатской диссертации мне таки пришлось углубиться в химию, т.к. по теме диссертации я использовал и развивал один из процессов образования пленки из растворов. Нелегким оказался для меня штурм радиотехники, хотя электротехнику я знал и любил. Она была незнакомой тематикой, потому что я не занимался радиолюбительством, не считая попытки школьные годы сделать детекторный приемник. Радиотехнику я просто вызубрил и поздним вечером (сдавал последним) сдал на пять, но внутренне не чувствовал такого знания… Пытались мы, тройка, и развлекаться в меру тех ограниченных возможностей, которые предоставлял нам замечательный студенческий городок Зерноград.  Одним из излюбленных наших развлечений были прогулки на окраину городка, поближе к природе, к степной шири и зелени посадок. Там мы загорали, играли в разные игры, во время экзаменов и зачетов совмещали отдых с подготовкой к ним. Между нами всегда царило согласие и уважение моих друзей к моему мнению, как старшего в тройке. Помню только один случай небольшой потасовки между мной и Колей: началось все с шутки, - кто быстрей среагирует на удары нападающего, мы стали в боксерские позы, первым ударил Коля. Я не успел защититься, удар пришелся в левую часть челюсти, в область зубов. Потом мы обменялись довольно активными ударами, я разбил Николаю нос, мы быстро, минуты через три прекратили «бой», и, не испытывая неприязни  друг к другу   и продолжили наши занятия. Последствия этого эпизода сказались через много лет, когда у меня стали выпадать зубы, и выпадали в первую очередь зубы с левой, нижней стороны… Но никаких неприятных чувств при воспоминании об этом эпизоде я никогда не испытывал… Бывали у нас и загулы, связанные с памятными датами: днями рождения, сданными экзаменами и другими светлыми датами. И единственным и неизменным местом загула было уже упомянутое мною кафе, в нем всегда были разного состава (мятный, кофейный и др.) и небольшой стоимости, что-то около трех рублей бутылка. Мы покупали бутылку ликера, пирожных и кофе, и пировали от всей души! По настоящему оторвались мы в ресторане Пятигорска, где мы были на практике на втором курсе. Кстати, практика оставила в нашей памяти неизгладимый след! Во-первых, мы целый месяц жили в городе, где все связано с Лермонтовым, с памятью о нем! Потом, поселили нас, из-за отсутствия мест в гостиницах,  в автомобильном палаточном лагере. Это, учитывая наш юношеский романтизм, было замечательным подарком, к тому же, лагерь, как и город, окружали горы, и в вечерние часы, когда еще не совсем стемнело, нас окружала изумительная обстановка, которую усиливали вечерние костры, часто пылавшие у некоторых палаток, в том числе и у нашей. Апофеоза достигал наш восторг, когда у одной из палаток, где поселились автотуристы, у костра появлялся гитарист и очень профессионально наигрывал разные мелодии. Особенное место в его репертуаре составляла мелодия на стихи Михаила Юрьевича «Выхожу один я на дорогу…».Этот восторг от прослушивания этой гитарной мелодии в городе Лермонтова сохранился у меня в течение всей жизни, и лет в пятьдесят я воспроизвел его в своих стихах, приведу их полностью…
У ПЯТИ ГОР
 Летний вечер, в окруженье строгом
Гор уставших дышит тишина…
«Выхожу один я на дорогу»
Нам поет гитарная струна.
У палаток, где костер пылает,
Зазвучал печальный перебор:
То любитель-гитарист играет
У застывших рядом Пяти Гор.
Замирает сердце со струною
И взлетает с нею в небеса,
То ли в жажде вечного покоя,
То ли звезд услышав голоса…
А струна очарованьем дивным,
Как мечта далекая, звенит,
Красотой сияя не картинной,
Вдалеке кремнистый путь блестит…
   Главным местом нашего отдохновения от трудов практиковых в заводе, был городской парк, а в нем полезная примечательность – искусственный пруд! Вода в том пруде была не первой чистоты, но этот минус восполняло наличие вокруг пруда замечательной парковой зелени: деревьев, под которыми можно было укрыться от палящего солнца (практика была в июне), полежать на мягкой, специально высаженной траве. Конечно мы обходили все памятные места, связанные с Лермонтовым, и не один раз, нам, воспитанным на произведениях Лермонтова, особенно близким и таинственным показался грот, где Печорин встречался с княжной. Все эти места мне посчастливилось посетить еще раз через много лет, с моей единственной и незабвенной Люсей, женой и духовным лучом всей моей жизни… Если успею, обязательно расскажу об этом, хотя кое-что я описал в трилогии «Исповедь».  Не раз мы бывали на Машуке, в месте дуэли Лермонтова с Мартыновым, а впечатление от Эоловой арфы я выразил, много лет спустя, в небольшом стихотворении.
ЛЕРМОНТОВУ
Эоловой арфы щемящие звуки
Я слушаю здесь, на плечах Машука,
И, кажется, грустная песня разлуки
Звучит здесь не долгие годы – века.
Могу просидеть до утра, до рассвета,
Эолову тайну пытаясь понять:
Быть может, мятежному сердцу пота
В мелодии этой дано прозвучать…
Но я отклонился от темы посещения нами ресторана в Пятигорске, где мы выпили как никогда прилично, и Коля, день рождения которого мы праздновали на второй день приезда в город, показал слабость к водке, которую мы пили. Ему стало плохо, он вырвал, и мы, не,  допраздновав, вернулись в свою палаточную гостиницу. Этот случай остался в нашей памяти из-за того, что Колю сильно смущало напоминание об этом случае, - как-никак, а слабость в этом «мужском» деле, мы же объясняли слабость эту большим перерывом в еде.
    Самым ожидаемым временем для нас, студентов, было, разумеется, время каникул, особенно, если удачно были сданы экзамены, получено право на стипендию. После первого курса на каникулы домой не одному, а с сокурсником, сыном нашей комндантши Андреем. Ему очень захотелось посмотреть приморский город Таганрог. По приезде мы почти сразу попали на свадьбу Вовы с Галей, он окончил военное училище и перед направлением на службу в Читинскую область, решил поехать туда с женой, для чего и приехал – жениться и увезти жену с собой, она была не против. Свадьбу отмечали в нашем наемном флигельке, тогда редко отмечали события в кафе, в отличие от времени нынешнего. Была на свадьбе и Надежда Константиновна, наш техникумовский историк, пригласили, конечно, и родителей Гали, живших в небольшом городке нашей области, папа ее работал в тамошней колонии для заключенных охранником, много рассказал разных случаев из своей практики. На свадьбе я напился вина, сделанного мамой, и с восторгом наблюдал такой замечательный факт в нашей семье, восторг мой увеличило выступление Вовика за столом. Он продолжал петь и в училище, был солистом училищного ансамбля. Как изумительно звучал его лирический тенор при исполнении песни «Тройка»! Мой восторг разделяли и все присутствующие, кто-то заплакал, да и у меня глаза завлажнели…
    - Слушай, племяш,такой талант нельзя зарывать в землю, тебе надо идти по этому делу дальше! - кричал дядя Петя, выпивший меньше других, потому что никогда не превышал норму в 150 граммов водки. –Ничего, дядька, буду служить  и петь, а там жизнь покажет! А сейчас  спою любимую песню моей жены, называется «Скажите, девушки, подружке вашей». Песня итальянская, но я вам спою ее по-русски! – и Вовочка зачаровал нас на несколько минут и голосом, и музыкой, и стихами песни… Галя влюбленно смотрела на него, а после исполнения стала жарко целовать Вову при всех, запоздалое «горько!» раздалось следом. Я и подумать на мог тогда, что через два с половиной года, после возвращения Вовы на гражданку, разладится у братика семейная жизнь, у него появятся любовницы, а Галя найдет себе нового мужа, и они с Вовиком разойдутся, а маленький их сыночек Сашуля станет полу-сиротой…
   Эти неприятные события развернулись в один из следующих моих приездов на каникулы. Вовик устроился на работу – прорабом в стройтрест, вернувшись из армии, откуда был мобилизован по чрезвычайным обстоятельствам. Послан он был на один из военных аэродромов под Читой командовать строителями. Пережить ему пришлось там много неприятных событий.
   - Представь,  командовать пришлось стройбатовцами, направленными за различные нарушения, народ отпетый, пьющий, - рассказал он мне как-то во время посещения пивной недалеко от нашего дома, недалеко от центрального пляжа, которую све называли «рваными парусами» за ее парусиновую крышу. – Пропивали все, что можно – сапоги, ватники шапки, приходилось часто учить их уму-разуму кулаками, спасибо у меня первый разряд по боксу! – Но настоящие неприятности у брата завернулись в связи с поведением Гали: оказавшись среди множества военных, она зафлиртовала с некоторыми из них, тем создавая ему головную боль неимоверную… Развязать этот Гордиев ему пришлось через совершение противоправного действия, чтобы уволиться из армии: Вова продал устаревший самолет на металл, но деньги зачислил на счет части, не взяв себе ни копейки. Это спасло его от уголовщины, но из армии он был уволен, чем и был доволен. Работа «на гражданке» была не сравнима с военной службой, он почувствовал свое превосходство над  женой, появились знакомства с женщинами, и Вова почувствовал возможность отомстить Гале за свои армейские страдания. Конечно, Гале, привыкшей к своему преимуществу, это очень не понравилось, начались скандалы, наводившие тоску и на родителей, и на двухгодовалого сыночка их. Мне тоже довелось быть свидетелем скандалов во время моих каникул. Я не осуждал, да и сейчас не осуждаю Вову, просто ему не повезло, как мне с женой, а полученная травма от ее неверности была велика. Об этом говорит тот факт, что до самого конца своей жизни он сомневался, что сын Саша – его родной сын, хотя все внешние признаки ( особенно черты лица) подтверждали его принадлежность к нашей «породе». Мне часто приходилось доказывать брату, что он ошибается в этом вопросе, но так и не убедил его, отчего и жизнь Саши была во многом испорчена…
    Неожиданно наша спокойная, полу-монашеская студенческая жизнь в Зернограде была нарушена решением образовательных властей о закрытии факультета электрификации в нашем институте. Конечно, новость об этом нас взбудоражила: что будет с нашим дальнейшим обучением? Ответ появился вскоре, когда нам объявили, что факультет наш переводится в Сталинградский сельхозинститут, где такой факультет действует. У меня это вызвало двойственное чувство:  с одной стороны, душевный дискомфорт от изменения устоявшейся тихой жизни, с другой – радостное предчувствие более интересной, разнообразной жизни в большом областном городе. Насколько  это предчувствие оправдалось, надеюсь рассказать в следующих историях…

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. ССХИ.
   Представления мои о Сталинграде были минимальные и состояли из патриотических сведений, связанных с его обороной и победой наших войск, изменившей ход Великой Отечественной войны в абсолютную нашу пользу, в понимании того, что он стоит на берегу нашей великой реки Волги, что наши бойцы не сдавали город, находясь на узкой полосе правого берега реки, героически сражаясь, дождались окружения целой гитлеровской армии и полного разгрома немецких войск на этом направлении. Но я не мог знать, какой это чудесный город, восстановленный  в короткие сроки после освобождения героическими усилиями сталинградцев, да и не их одних Я не знал, что он тянется вдоль Волги на много километров, что у него замечательная набережная, уютный центр, сохранивший памятники войны – дом Павлова, бывший штаб фельдмаршала Паулюса, командовавшего окруженной армией и взятого в плен, целый музейный комплекс. Я не знал, что здесь люди живут обычной мирной жизнью, купаются в Волге, ходят в театры, кино, на катки , соревнования, женятся, влюбляются… Вернее, я об этом не задумывался, мне предстояло, как временному жителю этого славного города, пережить и ощутить все это…
    Институт наш располагался в крайней южной части города, недалеко от завода «Октябрь», здесь же, вблизи огромного учебного корпуса, стояли общежития,  столовая и все остальное, необходимое для обеспечения нашей студенческой жизни. Растительность здесь редка, молода, однообразна, - район был застроен и освоен недавно. Впрочем, это характерно и для всей Сталинградской области, степной, обдуваемой ветрами-суховеями, мало-дождливой. Поселили нас втроем в одной комнате, по нашей настойчивой просьбе. Четвертым поселили Леню Ковалева, уроженца Украины, киевлянина, мы его называли Ленчиком за его прилизанный вид и слащавую манеру разговора. Контакт наш с ним сразу не пошел: Ленчик оказался ярым националистом, сравнивым разве с нынешними, 2015 года.   
   Первые мои каникулы В ССХИ оказались необычайно наполненными событиями, романтическими и грустными… У Вовы начался разлад с Галей, он мстил ей за ее флирты в армии, появились женщины, начинались скандалы, трудно выносимые родителями и маленьким Сашулей. Как раз в мои каникулы эти приехапа погостить Галина младшая сестра Светлана, она недавно разошлась с мужем, приехала грустная, расстроенная. Поэтому мы старались отвлечь ее от печального события, развлекали как могли, особенно я, как наиболее свободный из взрослых. Для облегчения задачи я привлек Витю Прозоровского, и мы начали ухаживать за Светой, сначала понарошку, а потом всерьез, - сестричка была симпатична, хотя не такая красавица, как Галя, но умна, разговорчива, начитана. И мы с Витей увлеклись ею не на шутку. Даже Виктор, с его рациональным, сухим характером, поддапся «на удочку», правда, в меньшей степени, чем я. В это время у меня не было девушки, и естественно, мои чувства к Свете приняли серьезный характер. Такое отношение могло привести, при определенных обстоятельствах, к судьбоносным поворотам в моей судьбе… И такое обстоятельство имело место быть, уже перед самым моим отъездом. Случилось это утром, когда все на работе, мама на базаре, и мы трое, Света, спящая в общей комнате, Сашуля, гуляющий во дворе, и я. Захожу в комнату, а на меня смотрит проснувшаяся Света  и шепчет: «Иди ко мне, полежи…». Можно представить, какая молниеносная борьба произошла во мне, двадцатилетнем юноше, не имевшем еще близости с женщинами…  Побороло половое влечеие, я прилег, она обняла меня, голову мою заполнил туман влечения, я
был в пределах секунды от слияния с ней в страстном порыве, и в изменении моей жизни: конечно, если бы близость состоялась, я бы инициировал женитьбу, которая неизвестно какую жизнь преподнесла бы мне… Но, видно, Господь берег меня для встречи с моей сопутницей-помощницей, Люсенькой моей, единственной и неповторимой… В этот самый момент вернувшийся со двора Сашуля влезает к нам на кровать и требует от меня поиграть с ним!
  Я успел до отъезда обсудить случившееся накануне, после долгого анализа, любимого занятия Виктора, он заключил: судьба уберегла меня от неправильного шага. И теперь, через много лет, я убеждаюсь в правоте его слов…
В следующие каникулы мы приехали в Таганрог вместе с Колей. Попали мы уже в другой флигель, в соседнем дворе, не съемный, а жактовский, т. е., почти свой собственный, арендованный у государства. Маме предоставили квартиру эту с условием, что будет сделан предварительный ремонт, который Вова и сделал  Этот флигель я описывал в трилогии «Исповедь», но опишу подробнее. Рядом с домом майора жил-был т. н. жактовский двор, вбиравший в себя большой дом бывшено дореволюционного владельца (в то время в нем было три квартиры и, соответственно, три семьи, четвертой квартирой считался флигель-бывшая конюшня, капитальное, в два кирпича, строение из двух комнат и коридора, и еще небольшой, огороженный заборчиком участок. В него-то и переселились мама с Вовой. Большее время с Колей мы проводили на пляжах, иногда на рыбалке, и, конечно, выполняли всякие хозяйственные дела, без которых не обойтись, особенно в жилье без удобств.
 Последние два года учебы ознаменовались моими влюбленностями, которые я умело совмещал с  учебой, зачетами, экзаменами, хотя и снизил уровень учебы, даже появились редкие троечки… Влюбленности было две, первая – короткая по длительности, подругой Коли, которая училась в Сталинградском пединституте, звали ее Римма, она прихрамывала на левую ногу, лицо у нее было широкоскулое, симпатичное, глаза карие. Мне понравилась ее мягкость в общении с людьми, незлобивость. Дружба наша продолжалась с полгода, мы проводили время в кино, на вечерах в моем и ее вузов. Окончилась она скандальным образом и показала мой вспыльчивый, взрывной характер, который усмирить мне удалось годам к семидесяти… Под Новый год я заболел гриппом и не смог пойти в пединститут на вечер, но «разведка» донесла: Римма на вечере не одна… И что я делаю? Одеваюсь и, больной, бегу в пединститут и убеждаюсь, - моя подруга все время танцует с одним и тем же парнем, молоденьким и симпатичным! Не давая себе возможности подумать хоть минуту, захожу на танцплощадку, бью Римму по щеке и красиво убегаю. О меня находят члены комитета комсомола, наши, институтские, и делают мне промывку мозгов на тему: как вести  себя комсомольцу с подругой-комсомолкой, особенно, если подруга – член райкома комсомола! Нет, Римма не пожаловалась на меня, хулигана никуда, за нее заступились свидетели происшествия, члены комитета комсомола ее института… В случае жалобы я не только получил бы выговор, но мог быть и исключен из комсомола… Потом я узнал, что общение ее с парнем было чисто деловое, парень оказался членом райкома, посланным для контроля за проведением вечера, но Римма перестала со мной встречаться, и правильно сделала, потому что меня через несколько лет ждала на Урале моя единственная, любимая Люся Шитик, будущая жена моя…
   Не буду подробно описывать мою студенческую жизнь в Сталинграде. Были и наши походы втроем на зимний каток, где можно было взять коньки на прокат, здесь я, кстати, усовершенствовался в катании на коньках, были посещения соревнований по водному поло. И, конечно, летние загорания – купания на Волге, походы, после стакана вина, на танцы в поисках будущей подруги… Правда, я тогда не представлял интереса для женской половины человечества: меня одолели прыщи- хотенчики на лице, я их выдавливал, обрабатывал, - ничего не помогало! Тем не менее, я искал встречи с девушкой-мечтой, провожал, объяснялся в любви, но удача не сопутствовала мне, а новую свою привязанность я нашел неожиданно для себя самого. Дело в том, что Гена познакомился с девушкой, имевшей в своем распоряжении квартиру, да непростую, а с удобствами, она предложила отметить свой день рождения у нее дома в небольшом составе: она, Гена. ее подружка и кто-нибудь из друзей Гены. Выбор пал на меня, как разговорчивого и остроумного собеседника. День рождения мы отметили, с подругой Лили (девушка Гены) я познакомился, вызвал у нее интерес к моей особе, и мы договорились встретиться с ней в ближайший выходной. Первая встреча была не последней, мы увлеклись друг другом, Элла оказалась горячей на ласки, но не позволяла перейти границу дозволенного, да я и не стремился, несмотря на явную жажду интимной близости с ней… Мы много раз (дело было летом) брали билеты на речные трамвайчики-танцплощадки, и там танцевали-обнимались до упаду, я провожал е домой, в самом центре города, на главной его улице. Мы страстно прощались в подъезде ее дома. Через время я был приглашен к ней домой «на смотрины». Квартира была у них шикарная, как оказалось, отец у нее был директором швейной фабрики, все было в коврах и бархате. В гостях я напился и наелся до тошноты, родителям понравился, и наша любовная история покатилась прежней укатанной дорогой. Но тут подошла защита диплома, встречи стали реже, а после защиты встал вопрос о дальнейшей жизни, меня, как и в техникуме, направляли на Урал, и я с удовольствием соглашался. Но Элла и ее родители были иного мнения, папа уже приискал мне место на гидроэлектростанции в г. Волжском, рядом со Сталинградом. Помню, как сморщила свой  курносый нос моя невеста, как гневно вспыхнули е  карие глаза, когда я изрек свое решение ехать на Урал, конечно, с нею вместе! Нет, она ехать не хотела и меня не пускала!  Так мы и расстались после окончания института, я уехал на последние каникулы , а вопрос о нашем будущем так и остался открытым… Надо сказать, сердечко мое приросло к Элле, и я надеялся, что любовь ко мне поборет ее желание остаться с мамой-папой, ее, избалованной, меняющей наряды, не знающей голода директорской дочки. Как оказалось, не поборола…
    У меня был билет до Свердловска, с пересадкой в Сталинграде, здесь я должен встретиться и поговорить с Эллой, встреча была на вокзале, поезд отходил через полчаса. Увидев ее, я понял, - она со мной не поедет ни сейчас, ни потом… Так и случилось.
     - Знаешь, я думала все это время, как мне быть, и поняла, что нам нужно расстаться, тем более, у меня появился друг… Короче, желаю найти себе жену на Урале… Будь счастлив… - Мы даже не обнялись на прощанье, она просто повернулась и ушла… Скажу честно, эта минута была одной из неприятнейших минут в моей жизни… Не помню, как сел в поезд как расположился на своем месте, но, как говорится, Господь всегда придет на помощь. Около меня заняла место ватага ребят, как оказалось, татар, ехавших домой, в Свердловск. Сначала они меня приняли за своего, а когда узнали о причине моей печали, предложили выпить, и всю дорогу до Свердловска веселили и успокаивали меня, да еще и предложили мне ночлег в квартире одного из них (мне нужно было утром попасть в Управление, где меня должны были направить в один из районов области). Здесь мне довелось познакомиться с бытом татар, живущих «с удобствами», спали они на полу, в обстановке небогатой, пища скромная, но такого гостеприимства и внимания не помню более. Специально для меня они проигрывали пластинки с песнями, нашими и своими, татарскими. Две ночи я переночевал у них, спасибо им, и утром поехал поездом в место своего назначения, станция Поклевская Талицкого  района, строительно-монтажный участое – СМУ-4 Сельэлектростроя . Мне тогда и в голову не пришло, что это назначение определит всю мою оставшуюся жизнь, впрочем, как и мое непоколебимое решение ехать на Урал…