Сказание о Войске Терском

               
                Славному казачьему роду Черкашиных,
                к которому сам имею великую честь
                принадлежать, а также всему
                героическому и многострадальному
                Терскому Казачьему Войску,
                с неизбывной любовью и преданностью
                посвящаю.
                Автор

               
                Кинороман
 
                Часть первая

                ВСПЫХНУВШЕЕ ПЛАМЯ

     В 1860 ГОДУ РЕШЕНИЕМ ЦАРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА КАВКАЗСКОЕ ЛИНЕЙНОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО БЫЛО УПРАЗДНЕНО, А ВМЕСТО НЕГО СОЗДАНЫ ДВА НОВЫХ: КУБАНСКОЕ И ТЕРСКОЕ. ТОГДА ЖЕ БЫЛА ОБРАЗОВАНА ТЕРСКАЯ ОБЛАСТЬ, В СОСТАВ КОТОРОЙ ВОШЛИ И ЗЕМЛИ ТЕРСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА.

                12 АПРЕЛЯ 1877 ГОДА.
                ОКРЕСТНОСТИ СТАНИЦЫ НАУРСКОЙ.
               

    Яркое весеннее солнце, сверкающее в ослепительно-синем небе, своими щедрыми лучами освещало вздымающиеся до горизонта вершины Кавказских гор, и их заснеженные, блистающие пики отражали эти лучи, переливаясь на солнце всеми цветами радуги. А солнце продолжало и продолжало разливать теплый свет и на склоны гор, густо поросшие дремучим лесом, и на узкую дорогу, петляющую среди гор, и на катящуюся по дороге, запряженную двумя дюжими конями казачью бричку, на которой сидело несколько человек, и на всадника, гарцевавшего то впереди, то сбоку, то позади медленно идущей брички. В ней находилось трое - сидевший справа возница, человек лет сорока пяти, темнобородый, худощавый, в серой черкеске и черной папахе, сдвинутой на затылок. Правя двумя запряженными в бричку конями, возница то и дело попыхивал небольшой пеньковой трубкой, торчащей в его желтых, прокуренных зубах. Рядом с ним сидел строгого вида старик, с длинной, с проседью бородой, покоившейся на груди, которую защищали блестящие латунные газыри. Одет он был в опрятную черную черкеску с подвернутыми рукавами. Черкеску перетягивал наборной кавказский металлический поясок, на котором висел кинжал в отливающих серебром ножнах. На голове старика высилась черная барашковая папаха, но, в отличие от возницы, она была надвинута чуть ли не на самые брови, отчего вид старика, и без того не самый приветливый, выглядел совершенно суровым.Позади него, на свежей охапке сена, посреди всевозможных тюков и оклунков, сидела женщина средних лет, полная, с открытым миловидным лицом, одетая просто, но чисто, и лузгала семечки, сплевывая шелуху на дорогу. Ввиду теплого дня и припекающего солнца, у нее не на голове, а на плечах покоилась ярко вышитая шаль. Рядом с мерно скрипящей колесами бричкой, то обгоняя ее и внимательно оглядывая дорогу, то оставаясь позади и, вставая на стременах, оглядываясь назад, на сером тонконогом коне ехал ещё совсем молодой темноволосый казак - лет восемнадцати-двадцати, с тонкими, пробивающимися над верхней губой усиками, с лицом, чем-то неуловимо похожим на лицо сурового старика. Казак этот был затянут в синюю изящную черкеску с новыми, блистающими, как и у старика, газырями. Кудри его прикрывала лихо сдвинутая набок папаха. Вооружен он был, кроме кинжала, болтающейся у левой ноги шашкой, висящей на узком, переброшенным через правое плечо ремне, а из-за левого плеча у него торчал ствол ружья. На левой руке, небрежно опущенной вниз, у него висела искусно переплетенная нагайка.

                *  *  *

    Прогромыхав по камням идущей вверх дороги, заросшей по обочинам дико цветущим разнотравьем, бричка вкатилась под сень дремучего леса. Молодой казак, построжав лицом, приотстал, снял из-за плеча ружьё и, клацнув курком, положил ружьё перед собой поперёк седла. Другие его спутники, сидящие в бричке, тоже как-то подобрались, притихли, и более внимательно стали оглядываться по сторонам. Возница, пошарив справа от себя в сене, извлёк со дна брички хорошо смазанное длинноствольное ружьё, также, как и молодой казак, взвёл курок, обдул ружьё от налипшего сена, переложил вожжи в левую руку, а правую, вместе с ружьём, плотно прижал к бедру...
   Лес окружил едущих сумраком и тишиной, в которой стук копыт и колёсный скрип раздавался, казалось, чуть ли не на версту вокруг. Так они доехали до скалистого выступа, у которого дорога делала поворот направо. Внезапно из-за выступа сверху на дорогу посыпались мелкие камни, а затем - камни и покрупнее. Растревоженные упряжные кони, потряхивая головами, замедлили ход. Лошадь под едущим позади брички молодым казаком заржала, и тут же, словно в ответ, из-за выступа ей ответило другое лошадиное ржанье. Дорога свернула направо, и в тот же миг возница резко натянул вожжи. Бричка встала, и сидящие в ней одновременно увидели на склоне, ведущем к дороге, стоящих у самой кромки леса шестерых всадников. Заросшие бородами, в лохматых папахах, с ружьями на плечах, с кинжалами на перепоясывающих черкески узких кавказских поясах, шестеро горцев мрачно смотрели на стоящую посреди дороги бричку.
   - Мамочки! - вскрикнула женщина, и затем сама же испуганно зажала рот рукой.

                *   *   *

   Горцы, стоя неподвижно на склоне, словно вросли в сёдла и, сохраняя полное молчание, сурово и презрительно сверху вниз смотрели на путников. Возница приподнял было ствол ружья вверх, но видя, что всадники не двигаются, и не нападают, решил двигаться сам, и дёрнул вожжи. Упряжные кони тронулись с места, бричка покатилась по дороге, сопровождаемая прищуренными взглядами горцев. Ехавший позади брички молодой казак, сняв с седла ружьё, сунул его приклад себе под локоть, и тоже тронул коня. Склонив набок голову, и не отрывая взгляда от стоящих в ряд шестерых джигитов, он медленно ехал мимо них, но потом, не выдержав, остановил коня и процедил сквозь зубы:
   - Шо уставились, гололобые?
   Один из всадников, видимо, вожак, что-то гортанно произнёс, засмеялся резким, лающим смехом, и другие засмеялись в ответ; в тот же миг,подняв коня на дыбы, вожак сорвался с места и, проскочив перед самым носом у возницы, исчез в лесной чаще. Его спутники, один за другим спустившись со склона, погарцевали перед бричкой, а затем, с гиканьем пустив коней быстрой рысью, исчезли среди деревьев вслед за своим вожаком. Молодой казак, под которым конь вертелся волчком, лихо свистнул на весь лес и, вскинув ружьё, для острастки выпалил в воздух, на что старик в белой черкеске лишь сурово нахмурился, и также сурово покачал головой.

                *   *   *

   - Ф-фффу! - затем выдохнул он, и широко перекрестился. Видя это, мелко закрестилась  и женщина, причём рука её заметно дрожала.
   - Шо, тётка Прасковья, спужалась? - усмехаясь, спросил её молодой казак, подъезжая к бричке, и снова кладя ружьё поперёк седла.
   - А то нет! - ответила женщина, продолжая креститься. - Ить их скоко, чертей бусурманских! И глядять волками! Спужаешься тут...
   - А вы, батя, спужались? - покосился казак на старика.
   - Ты, зубоскал, за дорогой гляди, а не то зараз на таких от нарвёмси! - строго произнёс тот. - Да наперёд поежжай, а не плетися або зна где..
   Парень хмыкнул, хлестнул коня и поскакал вперёд.
   - Однакось, - раскуривая погасшую трубку, и одновременно подёргивая вожжи, произнёс возница, - ты нэ чув, Корней Лукьяныч, шо чечен энтот, бисова душа, своим-то казав?
   - Та шо-то такое гаркнул, та я не разобрал... - уклончиво ответил старик. - А ты чув?
   - Та я-то чув!- Возница затянулся, выпустил изо рта клуб дыма и, оглянувшись на сидящую сзади женщину, наклонился к уху старика:
   - Вин, бисова душа, казав так: "Нэ время", казав... "Потерпить ишо трошки", казав... "Скоро,- каже,- время придёть, и тада уж мы их встренем по-свойски!"
   - А шо за время такое? - насторожился старик.
   - А я знаю, чи шо?- ответил возница, сплюнул направо, огрел коней вожжами, и бричка, ускоряя ход, покатилась дальше по лесной дороге...

                *   *   *

     Едва выбравшись из леса, только что пережившие страх путники вдруг снова услышали стук быстрых копыт по каменистой дороге, - и снова лица напряглись, а руки полезли за оружием...
   И точно - со свистом и улюлюканьем, из-за пригорка выкатился конный отряд человек в десять, и лихим намётом помчался навстречу.
   - Нияк, другим разом, чечены? - приподнимаясь с места и вытягивая шею, тревожно спросил тот, кого называли Корнеем Лукьянычем. - Шо, Терентий?
   Возница поднялся с брички в полный рост, натянул вожжи, вынул изо рта трубку, поудобнее взял под мышку ружьё, затем приложил руку козырьком к глазам, и внимательно всмотрелся.
   - Та нэ вгадать... Дуже далэко...
   - А ну, Лукашка, глянь-ка ты - хто скачеть! - крикнул Корней Лукьяныч молодому казаку, гарцевавшему впереди, и тоже тревожно глядящему на мчавшихся стремительно всадников. - Свои али чужия? У табя глаза ишшо моложе наших...
   Лукашка, сдерживая коня, нетерпеливо вертевшегося на месте, приподнялся в стременах, и замер на минуту. Потом, оглянувшись неспешно, сплюнул на дорогу, и также неспешно отвечал:
   - Та не... Кажись, свои!
   Вгляделся ещё раз, повнимательнее, и кивнул:
   - Ну да, свои! Наурцы скачуть...
   - Слава те, Господи! - мелко закрестилась Прасковья, и вдруг заплакала. - Станишники... Добралися мы, наконец...
   Корней Лукьяныч, посветлев лицом, обнажил свою седую голову, и тоже перекрестился, широко и размашисто; а возница Терентий, снова сунув трубку в рот, уселся на место, и положил ружьё вниз, под ноги, - не трогая, впрочем, коней с места. Лукашка, стащив с головы папаху, нацепил её на ствол своего ружья и, подняв его вверх, стал радостно размахивать над головой.
   Через несколько минут отряд подлетел, звеня удилами и оружием, и с шумом и гомоном, осаживая коней, окружил бричку.
   - А не те ль вы самыя гости, шо мы вже давно ждём? - наклоняясь с седла, и пристально всматриваясь в лицо Корнея Лукьяныча, спросил сурового вида чернобородый казак лет сорока пяти, со старым сабельным рубцом на левой щеке.
   - Може так статьцца, шо и они! - садясь прямо, и распрямляя грудь, ответствовал старик. - Энто смотря, откудова ждёте...
   - Та с Новопавловской ждём! - щупая его глазами, проронил чернобородый.
   - Ну, тода, считай, шо и дождалися... - улыбнулся Корней Лукьяныч, и степенно поправил кинжал на поясном ремешке.
   - Та не вы ль Черкашин будете, Корней Лукьяныч? - продолжал допытываться человек с рубцом на щеке.
   - Я самай и ессь! - подтвердил старик и, с достоинством огладив бороду, повёл назад рукой. - А энто вот станишники мои... Который вон - сусед, Титаренко Терентий, а энто сваха - Журкина Прасковья...
   - Здорово, новопавловцы! Здорово, станишники! - понеслось со всех сторон.
   - Здорово, наурцы! Здорово, казаки! - отвечали Корней Лукьяныч, возница Терентий, и разом пришедшая в хорошее настроение тётка Прасковья и, в ответ на приветствия, улыбались, кивали, и пожимали протянутые руки...

                *   *   *

   Присутствовавшие в отряде молодые безусые казаки меж тем окружили Лукашкиного коня, и перемигиваясь, с интересом рассматривали всадника.
   - Так а ты, стало быть, и ессь тот самай Лукашка? - спросил его весёлого вида казак в синей нарядной черкеске с красиво расшитыми газырями, сдерживая своего коня, который волчком вертелся под ним, и нетерпеливо переступал ногами, в неудержимом стремлении поскорее снова рвануть галопом по каменистой дороге.
   - Ну, кому - Лукашка, а кому - Лукьян Корнеич! - солидно, подражая отцу, ответил Лукашка и, подбоченившись, выпрямился в седле.
   Казак в синей черкеске присвистнул и, тоже выпрямившись в седле, глянул на него с задором.
   - Наравистай... Эт харашо! - одобрительно кивнул он.
   - Так, а шо за стрельба у лесе была? Хто палил? В каво? - стали допытываться казаки. - Мы ужа кумекали - чечены, што ль, на каво из нашенских напали,аль што?..
   - Ну, - было дело, встрели нас у лесу... - не спеша обронил Лукашка. - Та тольки не  тех они встрели! Я им быстро верну дорожку-то указал...
   - А, так то ты по ним пулял? - встрепенулись молодые казаки. - Вбил каво?
   - Не, я у верх пульнул пару разов! - пояснил Лукашка, поправляя ремень закинутого за спину ружья. - Штоб пошустрей ноги уносили...
   - Так, и сколь же их было? - зашумели казаки.
   - Та я считал што ль?.. - уклончиво отвечал расспрашиваемый. - Ну, порядка с десяток, а то и боле!
   Вокруг раздались удивлённые и одобрительные возгласы.
   - И шо, они усе таки зараз и дали тягу? - улыбаясь, и обнажая в улыбке кипенно-белые зубы, недоверчиво поинтересовался казак в синей черкеске.
   - А то! - с достоинством отвечал юный победитель абреков. - Теперя, гляди, аж до самых Чёрных гор пятки смазали!
   Вокруг засмеялись, а казак в синей черкеске с расшитыми газырями, одобрительно хлопнув Лукашку по плечу, ткнул ему в живот раскрытую для рукопожатия ладонь.
   - Черкашин, Игнат!
   Лукашка, несколько рассеянно, пожал протянутую руку.
   - Я брат Машукин, старшой... - пояснил казак, сдерживая танцующего коня, который нетерпеливо фыркал, и косил ревнивым взглядом на Лукашкиного, в отличие от него, стоящего спокойно, и лишь слегка подрагивающего гривой.
   - Каво-каво? - недоумённо поднял брови Лукашка.
   - Ну, Марью, сеструху мою, мы так, по-свойски, зовём!- пояснил молодой казак. - Ты ж до ей свататься едешь... Аль, вже раздумал? А, герой?
   - Та не, шо ж, можно и посвататься... - окинув парня с головы до ног, отвечал "герой". - Тока поглядеть сперва нада, што за Машука такая...
   - Поглядишь ишшо! - соглашаясь, кивнул головой Игнат, - и снова, на этот раз одобрительно, потрепал Лукашку по плечу.
   По всему было видно, что тот явно пришёлся ему по душе.

                *   *   *

   - Извиняюсь, а вы хто ж такие будете? - пожимая руку чернобородому казаку с сабельным шрамом, степенно спросил Корней Лукьяныч. - Уж коли нас встревать прискакали, то, выходить, не чужие вы нам...
   - Точно так! - улыбнулся чернобородый. - Имеем  споручение от друга вашева боевова, Черкашина Северьяна Степаныча!
   - Да ну?! - Лицо старика расплылось в улыбке. - Ай, спасибо Северьяну!.. А вы ж ему сами хто?
   - А я - брат его родный, Черкашин Хвёдор Степаныч! - Чернобородый левой рукой снял с головы папаху, тряхнул седеющими кудрями, и снова водрузил папаху на место.
   - Н...нну!- задохнулся в чувствах старик, с новой силой, уже двумя ладонями, тряся руку чернобородого всадника.
   - Так, а как же ж вы, ну... решилися?.. - покрутил головой Фёдор Черкашин. - У таку даль, та вчетверых, та на бричке?..
   - Да-а-а, непросто было... - кашлянув, солидно отвечал Корней Лукьяныч. - Нихто у станице в таку даль ехать не схотел, спасибо от,- сусед, Терентий, согласье дал,   та и бричку с конями заодно! Долго маракували, чи брать кого ишшо с собой, чи не брать... А опосля, вишь, оказия подвернулася - с Георгиевска на Моздок отряд войсковой выступал, и с им нашей станицы полусотня... Ну, до их и примкнули... Так шо, до самово Моздоку усё было гладко!
   - А от Моздоку как жа?
   - А оттудова уж сами добиралися. Тереком, берегом...
   - Ого, хэ! Гладит-ко! - зашумели вокруг казаки.
   - Та от Моздоку до нас - шешдесят сем вёрст с гаком! - прохрипел рыжеусый казак в белой папахе, лихо заломленной на затылок. -  А по нашему, леваму  берегу мяста няжалые, дикия... Одне степя та леса... Тольки на той, на правой стороне, хутор князя Турлова, иль Верхний Наур, как яво чечены-то издавна кличуть...
   - А оне, как мы их в сорковом-то году пожгли, давно на нас зуп точуть! - поддержал разговор другой казак. - Так и ждуть, штоб с таво берегу на энтот шмыгануть! Но, покаместь не шмыгають, а навроде, как дожидаюцца чегой-то...   
   - Мы ужо вторый день, как вас за станицей караулим... - пояснил Фёдор Черкашин. - Одного нашево во-о-о-н на том бугре, на сторожевой вышке бесперечь держим! Как получили у том месяце от вас депешу, шо будете у апреле, в десятых числах, так и выглядаем... От-от, кажись, а вас всё нема и нема! Думали вже, - не случилося чяво в дороге?! У нас жа туточки - не то, шо у вас, - кругом чечены! Они вродя, и замиренные, да з ими кажин час огляд нужон...
   - Та то мы знаем... - хмыкнул Корней Лукьяныч. - Но, слава те Господи, усё ж таки добралися до вас - навроде и живыя, и не помятыя!
   И, снова сняв с головы папаху, он осенил себя крестным знамением.

                *   *   *

   - Так шо, казаки, с Богом, и - тронулися?! - распрямляясь в седле, и оглядывая толкущихся у брички наездников, зычно бросил Фёдор Черкашин.
   - Оно, так, конешно... Тронулися!.. Чё ж-то на местя-та стоять? - разнобойно отвечали казаки, поворачивая поводья, и пуская коней в обратную дорогу. Лукашка, гарцуя рядом с Игнатом Черкашиным, вместе с молодёжью умчался вперёд. Лишь Фёдор, и молодой, молчаливый казак, удивительно схожий с Фёдором лицом, держащий на правом плече поднятое вверх дулом ружьё, неспешно поехали по обеим сторонам брички.
   - Это Сенька, сынок мой... - кивнув на него, пояснил Фёдор Черкашин сидящим в бричке. Те, а в особенности Прасковья, от папахи до самых стремян внимательно его оглядели.
   - Гм! - одобрительно заметил, покрутив ус, Корней Лукьяныч. - С виду - добрый казак...
   - И ишшо какой добрый! - встрела Прасковья, поводя бровями.
   Возница Терентий, слыша её, лишь хмыкнул и покрутил головой.
   - Дак, а шо там у вас за стрельба случилася? - встрепенулся вдруг, поворотясь в седле, Фёдор.
   - О, да тута, прям-таки, чуток цела баталия не вышла!.. - словоохотливо начал рассказывать старик; и голос его, прерываемый репликами то Прасковьи, то возницы, постепенно затихал и затихал вдали, пока бричка катилась вперёд по  дороге, к виднеющейся уже за деревьями Наурской станице...
 
                *   *   *

   Кавалькада, окружавшая бричку, въехав в станицу, рассыпалась - всадники, попрощавшись с сидящими в бричке, разъезжались кто куда. И лишь Лукашка, оставшийся с ним Игнат, чернобородый Фёдор Черкашин, и молодой молчаливый казак с ружьём на плече, - впрочем, на краю станицы убравший его за спину, - продолжали сопровождать приезжих. Молчаливый молодец, ехавший чуть впереди, доскакав до хаты-мазанки, крытой потемневшим от времени камышом, свернул коня к зелёным, свежевыкрашенным воротам. Остановившись у плетня, он выпрыгнул из седла, накинул поводья на жердину, и пошёл открывать ворота. На глиняной завалинке у ворот сидели пожилой казак в видавшей виды, но ещё справной черкеске, и до самых бровей закутанная в платок, на вид средних лет казачка, и неспешно о чём-то разговаривали. При виде подъехавших всадников, и подкатившей брички они встали. Женщина, приставив козырьком руку к глазам, осталась у завалинки, а пожилой казак, расправив бороду, и разгладив черкеску на поясе, сильно прихрамывая, шагнул навстречу гостям. Встав напротив, и дождавшись, пока Корней Лукьяныч, кряхтя, слезет с брички, он, усмехаясь, долго всматривался, потом грянул папаху о землю, и протянул вперёд руки:
   - Корней! Роднуля ты моя...
   - Се... Северьян... - дрогнувшим голосом произнёс Корней Лукьяныч и, тоже швырнув свою папаху в наурскую пыль, сгрёб казака в объятья.
   Стоящие вокруг, и сидящие в сёдлах лишь умиленно и молчаливо улыбались, глядя на встречу старых боевых товарищей.

                *   *   *

   Пока старики лобызали и тискали друг друга, стоя посреди станичной улицы,  молчаливый казак Сенька открыл ворота и, распахнув их настежь, остался стоять у калитки, ожидая дальнейших приказаний от старших. Фёдор Черкашин, спрыгнув с коня, передал поводья подошедшей закутанной в платок женщине; а она, шепнув Фёдору что-то на ухо, и получив от него какие-то распоряжения, увела коня во двор.  Два старых сослуживца, между тем, похлопывая друг друга по чему придётся, и довольно хохоча при этом, кричали на всю улицу:
   - Ты гляди, чертяка, крепок ишшо!
   - Та и ты не дуже встарел!
   - Не сгубил, стало быть, казак, сабельну-то силу?
   - А то! Уся при мне!
   - Ах ты, мать чясна... Ну иди, я тябя зараз ишшо обойму!
   - Та то можно...
   И жаркие объятия с поцелуями продолжались, на забаву окружающим, и с любопытством глядящим через ближайшие плетни соседям.
   Наконец, Фёдор Черкашин, почесав свою черную, с проседью, бороду, деликатно кашлянул и глубокомысленно заметил:
   - Так-то оно, конешно, - то, - но и энто тоже ж надо... В смыслах, а не зайдёте ль, господа казаки, на двор, та не пройдёте ль в хату? И не пригубите ль с дороги за таку встречу по родительской чепурке?
   - Ото ты славно излагаешь, Хведя! - кивнул головой Северьян Черкашин и, обняв Корнея Лукьяныча за талию, своей хромоногой вихляющей походкой повлёк его в открытые ворота:
   - Па-а-ашли, голуба моя! Па-а-ашли...

                *   *   *

   - Так, а-а-а... то ж...- оглядываясь назад, и указывая на стоящую у ворот бричку, и сидящих в ней своих спутников, начал было Корней Лукьяныч. - Я ж, тово, не один жа... Сын со мной, та сваты - Терентий с Прасковьей...
   Но Северьян Черкашин, похлопав его по спине, и раскланявшись с новоприбывшими, заверил:
   - Та не тревожься ты за сватов, Корнеюшка! То вже не наша с тобой забота, а хозяяв... Встренуть, как надо!
   И вопросительно взглянул на Фёдора. Тот молча кивнул.
   - Так ты ... тово... ты погодь... - Корней Лукьяныч озадаченно упёрся руками в грудь боевому товарищу. - Так, а это чия ж тада хата? Не твоя, што ль, выходить?!
   - Не... - смеясь и хитро щурясь, покрутил головой Северьян, - не моя! Енто Хведькина! Я на другом концу станицы обитаюся... - И неопределённо махнул рукой куда-то вдаль.
   - А шо ж мы не до тебя, а до него?..- продолжал недоумевать гость.
   - Вот и видать - давно ты, Корнеюшка, сватов засылал перед свальбой, - ох, давно! - вздохнул Северьян.- Позабыл вже обычай-то... Ты ж не просто приехамши до меня гостем, а - со сватами, та с сыночком, с жанихом... А тябе с сынком в хату до родителев нявесты ране сватов - никак низзя! Та и сватам надо аж до трёх разов прийтить, штоб испросить родительско согласие... Тут же ж обчество глядеть станеть, старики, - так, мол, блюдутцца стародавни казачьи обычаи, али нет? Не дай Бог, штоб было не по-старинному: поедом съедять! Так шо, решили мы: ты со станишниками  покаместь у Хведьки погостюешь, - а уж завтре, опосля церковной службы, вы усе, вместях, - вже до нашей хаты, по перву разу свататьцца...
   - А-а-а, вон оно шо! - светлея лицом, восхитился Корней Лукьяныч. - Паня-а-а-тна!..
   - Ну да! - хохотнул Северьян. - И мне б оно, конешно, до завтре б дома сядеть, та я не смог вдержацца... Больно уж пылал на тебя, роднуля моя, глянуть! - И снова стиснул старика в своих объятьях. - Так шо, пошли по чепурке родительской вмажем, с тобой, та со сватами твоими, а уж братка мой младшой тута усё порешаеть! Так што ль, братка?!
   "Братка" снова утвердительно кивнул, и успокоенный Северьян потащил друга во двор, под сень виноградных лоз, густо облепивших со всех сторон и двор, и хату, и дверь в хату, и щедро увивавших своими замысловатыми колечками белое, чисто вымытое крыльцо...

                *   *   *

   Фёдор Черкашин между тем, собрав с земли сброшенные стариками папахи, подошёл к бричке, и усмехнулся сквозь седеющие усы:
   - Встрелися два голуба! Теперича не наворкуютцца...
   - Да-а-а... - покрутил головой возница Терентий, невозмутимо куривший всё это время свою верную трубку. - Цэ дило такэ... Дило, кажу, тонкое, бисова душа!
   - Та ото ж! - поддакнула Прасковья, расправляя слегка помятую одежду.
   - Ну, и вы, гости дорогия,- встрепенулся хозяин, - скольки можно ж сиднем сидеть? Просю - разомните ноги, та и на двор, отдыхнуть с дороги!..
   - Ты, дядюня, прям как энтот... как Пушкин-сочинитель! - засмеялся с седла Игнат Черкашин, конь которого стоял рядом с конём Лукашки и, перебирая копытами, покорно ожидал своей участи. - В рихму так и сыплешь!
   - А то! - сдвинув папаху на ухо, обнажил в улыбке белокипенные зубы Фёдор. - Казаку шо шашку, шо перо гусиное у руку, - нихто яво не превзойдёть!
   - Верна! - подтвердил Игнат. И, сдерживая смех, переглянулся с Лукашкой.
   Лишь один молчаливый казачок Сенька, стоявший у ворот рядом со своим привязанным к плетню конём, сохранял безучастное выражение лица.
   Пока Терентий, а за ним и Прасковья, охая и растирая затёкшие от долгого сидения ноги, слазили с брички, Фёдор кивнул сыну:
   - Так, Сёма... Жеребца твово я сам отведу... А ты давай, загоняй-ка  бричку на баз! Коней распряги, да напои вволю... Тока, гляди, с колодцу воду не давай, - бо она дюже холодная, коней простудишь! Дай с кадушки, - той, што под навесом...
   - Та знаю я!- хмуро отвечал Сенька. Взяв под уздцы лошадей, бывших в упряжке, он повёл их во двор. А те, храпя, и кося на Сеньку диким глазом, -"кто, это, мол, ещё?", - потащили за собой гремящую, запылённую, и жалобно скрипящую колёсами бричку.               

                *   *   *

   - Ну, так шо, дядюня, - я, наверна, тож до дому поеду... - кашлянув в кулак, сказал Игнат Черкашин. - Там же ж, поди, наши выглядают та гадают, шо да как?.. Поскачу, скажу мамуке, та Машуке, шо гости добралися, шо мы их встрели, шо - усё честь по чести...
   С этими словами он легонько ткнул Лукашку нагайкой в бок и подмигнул парню.
   - Ага, - рассеянно кивнул Фёдор, отвязывая от плетня Сенькину лошадь, - скачи давай, Игнаша... скажи!
   - Ну, бывай, Лукьян Корнеич! - смеясь, сказал Игнат, и легонько хлопнул его черенком нагайки по плечу. - Завтре встренемся... Не скучай без суженой!
   И, развернув коня, поскакал вдоль плетней, из-за которых продолжали выглядывать головы любопытствующих станичников.
   - Ну, а ты, Лукьян, давай спешивайси, бери свово коня в повод, та за мной, - ша-а-агом марш! - шутливо скомандовал Фёдор Черкашин.
   - А мы, стало быть, тоже, - за вами? - поправляя платок, и осматривая себя со всех сторон, осведомилась Прасковья.
   - Та не, - снова обнажая в улыбке свои белые, на зависть всем девушкам зубы, отвечал чернобородый хозяин, - как энто можно, шоб за мной? Гостюшки дорогия должны иттить токо упереди! Просю!...
   И широким, приглашающим жестом указал на открытые ворота.

                *   *   *

   Уставшие гости, расстегнув все крючки и пуговицы, снявши папахи и платки, сидели во дворе, на широкой деревянной лавке, а над ними со всех сторон нависала буйно распустившаяся виноградная лоза.
   - Эх, Корнеюшка, роднуля моя! - запустив свои заскорузлые пальцы в седую шевелюру своего старого боевого товарища, с нежностью говорил Северьян Степаныч. - Скольки лет,скольки зим! Вот жа, привёл Бог ишо разочек свидетцца...
   - Да-а-а... - покрутив головой, отвечал Корней Лукьяныч. - Я уж, грешным делом, на то и крест положил...
   - Та ты шо, Корнеюшка? - вскинул брови Северьян. - Думал, я запамятувал  про уговор наш секретнай?!
   - А шо за уговор? - тут же встряла любопытная Прасковья.
   - А то ты не знаишь! - покосившись на неё, буркнул Корней Лукьяныч.
   - Та може знала, та запамятовала... - лукавым голосом отвечала Прасковья. - Так шо за уговор-то, Северьян Степаныч?
   - От бабы! - вздохнул Корней. - Волос долог, ум короток, а памятки - ишшо короче...
   - А уговор тот был, - подняв вверх палец, и этим жестом призывая всех ко вниманию, произнёс Северьян, - шо  двадцать с лишком годков тому дали мы с Корнеем клятву, - ну, иля штой-то навроде того! - как детки наши подрастуть, то мы их поженим...
   - Ой,расскажите-ка, Северьян Степаныч! - садясь прямо, и  теребя концы платка, наброшенного на плечи, нетерпеливо потребовала Прасковья. - Вот, и Фёдор Степаныч послухають... - И она кокетливо повела бровями в сторону подошедшего хозяина двора. Тот держал в руках снятые с коня седло и сбрую, и намеревался снести их на баз, но, услышав про "секретный уговор", остановился.
   - Та шо ж не рассказать-то, расскажу! - хмыкнул Северьян. - Токо, "на сухую" горло першить будеть... А шо ты там, Хведя, нащщёть чепурки-то родительскаво гутарил?
   - Хм...хм... - отвечал раздумчиво Фёдор. - Нащщёт чепурки - енто можно! Щас нацедим... А опосля б не мяшало гостям приезжам  с дороги у баньку сходить, ополоснуцца... Чай, не един день пыль дорожну-то глотали! Моя жана уж её и топить начала к вашаму приезду... Вон она, банька, в саду дымицца! А уж опосля баньки, - за стол, да под закусь, - и по другой чепурочке можно... А, как вы на енто?
   - И то верно... - подумав, и почесав бороду, выразил общее мнение Корней Лукьяныч.
    - Ну и ладно! - кивнул Фёдор. - Пойду, Сеньке скажу, штоб парку подпустил... Вы с парком больше любитя, али как?
   - С парком, с парком! - отвечал Корней Лукьяныч. - Я люблю с парком... А ты, Терентий?
   - А мени бэз разныци! - вынимая изо рта неизменную трубку, невозмутимо сказал Терентий, и снова закусил её своими жёлтыми прокуренными зубами.
   - А може... тово... - Корней Лукич покосился на сидящую рядом Прасковью, - може наперва ты зараз пойдёшь? Тоже ж с дороги, запылиласи... хе-хе-хе...
   - Не, я опосля пойду! - отмахнулась Прасковья. - Идите уж вы, казаки... Я так гутарю, Фёдор Степаныч?
   - Н-ну... - несколько смущённый таким усиленным к себе вниманием с её стороны, отвечал хозяин. - Ить, ладно... Тада я Настасье скажу, штоб она с вами, Прасковья... - ня знаю, как по батюшке! - на пару пошла: спинку потяреть, веничком похлястать, а?
   - А чё ж, я согласная... - вздохнув,кивнула головой Прасковья - хотя весь её вид и говорил о том, чтоб спинку потёр, или веничком похлестал её кто-нибудь другой...

                *   *   *

   Старики, Терентий и Лукашка сидели, прихлёбывая из глиняных кружек, и закусывая из большой деревянной миски ломтями солёного арбуза, принесённого тихой и молчаливой хозяйкой. Прасковья, отказавшись от "чепурки", жевала арбуз, деликатно сплёвывая косточки в ладонь.
   - Покаместь баньку готовять, всё ж, може, расскажете, Северьян Степаныч, про "секретный уговор"? - искоса глянула она на сидевших в обнимку старых однополчан. - Горлышко-то, поди, вже промочили?
   - А и то... - вдруг согласился Северьян. - Расскажу...
   Он неспешно разгладил бороду, и начал повествовать:
   - Было то у пятьдесят пятом годе, у конце августа, как щас помню... Почитай, вже двадцать с лихвой годков минуло с той поры... Да-а-а, - тяжело вздохнул он, - летить время, не хужей вороного коня - и не угонисси... - На что Корней Лукьяныч согласно кивнул, и тоже вздохнул, ещё тяжелее. - Стояли мы тада в Закавказье, у местечка Пенек, верстах у ста двадцати к западу от Карса, што по Карсо-Ольтинской дороги... Ага... Тридцатова чясла, стало быть, вышел нам приказ, - взять ентот самый Пенек, атаковать турецку кавалерию, напрочь рассеять супротивника, и захватить ихние орудия, скольки там их не будеть! Ага... Ну, наша дело служивое, - раз дан приказ, надо яво сполнять! Наша, наурска сотня входила тада в передову часть отряду Ковалевсково,а у том отряде ишшо, окромя охотников-добровольцов, та ракетной команды, было три других сотни казаков-линейцев. От в одной из тех сотен Корнеюшка и служил... У какой, Корней, я запамятовал?
   - У третей... - глухо отвечал Корней Лукьяныч. Он откинулся назад, привалившись спиной к дереву, закрыл глаза, и явно унёсся воспоминаниями в то далёкое время. 
 
                *   *   *

   Северьян Степаныч понимающе глянул, кашлянул, молодецки пригладил усы, и продолжал своё повествование:
   - Ага... Ить, слухайте дале! Закипело дело... Передова сотня князя Туманова, - наша, стало быть, - бросилася в шашки, - и взяла Пенек! Вправде,по совясти говоря, дюже нам помогла в том передова ракетна команда сотника Вакульскова, - оне прицельным огнём здорово вдарили по ущелью, очистили от ихних стрялков, шо там позалегли на склонах... А то б много наших казаков от турецких пуль погинуло на месте! А так, - всегой-то было вбито два наших казака, та шестеро добровольцав... Много, помню, мы у тот денёк турок полонили, а хто у живых з их осталси, та не в плен попал, - те по горам  разбежалися! Ага... Есаул Сердюков узял с бою одно орудия, а остальны орудия турки увели, с конным прикрытиём! Зараз с ими ушёл и начальник ихний главный - Али-паша... Ну, Пенек мы ентот-то взяли; однако ж, - тут нам новый приказ: Ковалевский, слыш-ко, требуить, штоб линейцы шашки в ножны не вкладали, а гнали супротивника дале; и, само главно - штоб захватили того распроклятого Али-пашу во што бы то ни стало! Ну, мы зараз - в погоню... Скакали за ими ишо пятнадцать вёрст, пока кони не утомилися... Ага... Нагнали, вконец, Али-пашу с яво бусурманским отрядом. А они ощетинилися, яко ежи, - из пушак лупять, - не подступисси! Тут-то со мной и вышла история... Скачу я, стало быть, в атаку. Вдруг рядышком ядро - бум! Конь мой разом на бок и хлопнулси, и тем боком мне ногу зараз и придавил. Да так, шо никак с-под него не вылезти... Я дрыг-дрыг, ан нет, - дудки! - застряла нога напрочь! А тут два турка набегають, с саблями наголо, рожи зверския, и горлянять: "Алла! Алла!" Ну, думаю: "Вот табе, казак, и конец пришёл! Не видать боле табе свету белого! Изрубять тя щас всево в капусту, и молитву не успеишь сотворить!"  Та не тут-то было! Нашёлси у меня ангел-хранитель, нашёлси...
   Северьян широко улыбнулся во весь свой шербатый рот, и кивнул на Корнея Лукьяныча:
   - Вот он, братцы, под деревцом сидить! Во всёй своёй красе...

                *   *   *

   Слушатели разом обернулись и уставились на старика так, словно видели его в первый раз в жизни. Тот открыл глаза, неспешно растянул губы в улыбке, а затем снова прикрыл веки.
   - А шо ж он такое изделал, ангел ваш? - склонив голову набок, и поощрительно улыбнувшись рассказчику, - а, скорее, подошедшему и присевшему сбоку на лавку Фёдору Черкашину, спросила Прасковья.
   - Може, сам расскажешь, Корнеюшка? - повернул к другу голову Северьян Степаныч.
   - Не, давай ты... - не открывая глаз, отвечал тот. - У тебе складней выходить...
   - Ага... - кивнул Северьян. - Ну, ладноть...
   И, оборотясь к Прасковье, продолжал:
   - А то он изделал, смерть неминучу от мене отвёл... Вот шо он изделал! Скакал мимо, та зараз углядел, шо мне конец от-от настанеть, развернул коня, - та на тех турок с гиком и налетел! Однаво шашкой срубил, другова конём стоптал... А опосля с седла спрыгнул, - та до меня! Еле-еле меня с-под мово коня выволок, та на свово взгромоздил, та так и повёз, до главнова нашаво фелшера... Там мне ногу-то мою подлатали, та не дюже, - вишь, по сей дён хромаю! Памятка о том бое на усю жисть осталася...
   Северьян Степаныч печально вздохнул и опустил голову на грудь.

                *   *   *

   Но печаль эта длилась недолго. Через какое-то мгновение его лицо просветлело, и он, хлопнув сидящего под деревом друга по плечу своей заскорузлой ладонью, отчего тот сразу открыл глаза,добавил:
   - А за бой тот нашаму линейнаму Кавказскому войску на другой год, опять жа, у конце августа, дадено было войсковоя Георгиевско знамя, та знаки отличия для первова и второва сборных полков... Та не всем, а тем сотням, шо "особо отличилися"! Так, што ли, Корней?
   Корней Лукьяныч молча кивнул.
   - И с той поры стал я Корнеюшке друг верный до самова мово смертного часу! - продолжал рассказчик. - Сделалися мы з им с той поры побратимами... Кинжалами руки резали, та кровь свою мешали... И дали тада клятву таку, - коли народятся у нас у обоих детки, сынки та дочки, та повырастають оне, та будем к той поре и мы обои живы, - то беспременно их меж собой оженим! И было то угодно Господу, услыхал он наши слова, и одарил он меня дочерью-красавицай, а Корнея - сынком-молодцом! От он сидить сябе, улыбаитцца... И как пришёл срок, отписал я Корнеюшке в Новопавловскую станицу, напомнил про тот уговор, та и возжелал, штоб брал Корней свово сынка, та сватов, та приезжал до нас, в Наурскую, на нявесту глянуть, та сосватать, покаместь девка вся у соку... хе-хе-хе! Он жа мне, обратно, тож отписал, - шо, мол, уговор помнить, шо согласный, и прибудеть самолично, с сынком та со сватами, в апрельских числах... И от, - старый казак истово перекрестился, - слава тебе, Господи! - прибыл, живой и неврядимый! Дай-ка, Корнеюшка, я тябя ишшо разок-то обойму!
   И он, прижав друга спиной к дереву, снова заключил его в объятья.
   - Ну, будя, будя... - усмехаясь, пробурчал Корней Лукьяныч. - Так а шо там насчёт баньки-то, Фёдор Степаныч?
   - Готова банька! - в очередной раз показав в улыбке белокипенные зубы, отвечал тот. - Милости просю, господа казаки!

                *   *   *
 
    Распаренные, разомлевшие от жаркой бани гости, вместе с чернобородым хозяином, в белых исподних рубахах сидели за столом, под сенью виноградных лоз, и пили "родительское". Лица у всех, под влиянием веселящего действия замечательного хмельного напитка, были красные и умиротворённые, за исключением молодого Лукашки, сидевшего со скучающе-обиженным видом. Старики пытались было затянуть песню, но взявший было высокий тон Корней Лукич вдруг поперхнулся и, закашлявшись, махнул рукой:
   - Эх-ма! Штой-то запершило враз...
   - Ну так... - понятливо мотнул головой Северьян Степаныч. - Не боись, Корнеюшка, щас промочим!
   И, потянувшись к стоящему на столе внушительного размера кувшину, стал плескать из него в большую глиняную кружку своего боевого товарища, половину проливая тому на бороду.
   - Обожди, обожди, Северьян, дай-ка я сам... сам налью! - вмешался Фёдор, пытаясь отобрать у него кувшин.
   - Цыть! - рыкнул на него Северьян Степаныч. - Старшого брата учить вздумал?! Я т-те научу! Сам...сам налью... другу мому дорогому!
   И продолжал нетвёрдой рукой лить в кружку, мимо кружки, на стол, и на бороду "дорогому другу". Фёдор, покачиваясь, глядел-глядел на это дело, потом махнул рукой, и повернулся к сидящему рядом Терентию.
   - А давай, Терентий Иваныч, я те налью, и мы... и мы с тобой т...тоже выпьем?!
   - А давай! - согласно кивнул Терентий, едва не падая головой на стол. - Чи мы нэ козакы? Чи мы нэ сдюжимо?..
   - С...сдюжимо! - нетвёрдым голосом заверил хозяин. - Зараз - сдюжимо!
   Взяв со стола другой кувшин, поменьше первого, и налив себе и гостю, он нацелился было налить и в ещё одну пустующую кружку, - но, подняв голову, увидел, что кружка стоит напротив уныло ковыряющего хлебную корку Лукашки.
   - А...а тябе, голубь, не налью! - погрозил парню Фёдор. - Потому как... потому как тябе назавтре свататьцца... И вид у тебе должон быть - во! - И показал оттопыренный большой палец. - По...понял мене? Табе налили малость, и - будя!.. От сосватаем Машуку, тода... тода, - хучь упейся! Смекаишь, шо я гутарю?
   - Смекаю... - хмуро вздохнул Лукашка, и снова принялся ковырять пальцем  корку.

                *   *   *

   В вечерней тишине отдалённо гудели хмельные мужские голоса, в а маленькой полутёмной баньке, освещаемой стоящей на притолоке свечой в глиняной плошке, было тихо-тихо, лишь раздавался размеренный плеск воды, и умиротворённо-довольное постанывание. Сидящая на широкой лавке обнажённая Прасковья, распустив волосы, черпала из дымящейся кадки деревянным ковшом воду, окатывала себе голову, плечи, а другой рукой растирала шею, грудь, живот, и блаженно приговаривала:
   - Ой, хорошо-то как, Господи! С дорожки-то, с пылищи... Ой, хорошо!
   Худенькая, с небольшой грудью, и острыми, выпирающими ключицами Настасья, жена Фёдора, кажущаяся ещё более худой рядом с пышнотелой Прасковьей, понимающе усмехалась, и раз за разом подливала в кадку новую порцию горячей воды из стоящего у раскалённой печки ведра.
   - Ну, и слава Богу! Ну, и слава Богу! - приговаривала при этом она, и сдержанно улыбалась.
   Прасковья ещё раз окатила себя из ковша и, закрыв глаза, бессильно прислонилась к стенке:
   - Ох, вже не могу! Прям как маленький Христос босичком по коже пробёг! Жарко дюже...
   - Так, може, тово, - дверь отворить?.. - участливо предложила Настасья, присаживаясь на лавку, и с некоторой завистью поглядывая на раскрасневшуюся Прасковью.
   - Не, и так хорошо! - обмахиваясь одной рукой, отвечала гостья.
   - Муж, видать, тябя дюже любить! - вздохнув, произнесла Настасья. - В справном теле держить... Ишь, кака ты гладючая!
   - Та нету у меня мужа! - открывая глаза, и садясь прямо, отвечала Прасковья. - Шестой годок уж как вдовая... У дальнем походе муженёк мой сгинул, от пули кумыкской! Одна я осталася, с двумя детками...
   - Так, а на кого ж ты деток-то оставила, коли до нас, в таку даль махнула? - изумилась Настасья.
   - Та с матерью-старухой, с кем ишшо! - Прасковья снова наполнила ковшик горячей водой. - А махнула потому, шо Корней Лукьяныч дюже просил: "Табе, Прасковьюшка, - гутарил, - сватьей быть не впервой, язык у табе дюже на енто дело подвешен, да и безмужняя ты... Других-то казачек, шо за мужьями, хто ж от дитёв, та от хозяйства отпустить?" Ну, и согласилася я... Черкашины нам, Журкиным, в станице всё ж сродственниками приходюцца! Да, к тому ж, Корней Лукьяныч за то, шо поеду с ими, та за сватовство удачное, денежку каку-никаку посулил, та отрез на плаття... А мне, женчине безмужней, та двум детишкам, денежка ох как пригодицца!
   - Та ото ж... - вздохнув, кивнула головой Настасья.

                *   *   *

   Меж тем, гулянка под сенью виноградных лоз продолжалась. Несмотря на то, что вечерняя апрельская прохлада уже давала о себе знать, казаки сидели в одних исподних рубахах, и вставать из-за стола явно не собирались. Северьян Степаныч, обняв за шею старого боевого друга, чокнулся с ним глиняной кружкой, и пробормотал:
   - Скоро, Корнеюшка, породнимси с тобою... Ага... И, главноя, нявесте и фамилию мянять не придётси, хе-хе-хе! И мы - Черкашины, и вы - Черкашины... Надо ж, как Бог сподобил!.. А знаишь шо, - вдруг просветлел он лицом, - а давай выпьем за усех Черкашиных! Усё ж, - знатна казацкая фамилия! От самого Мишки Черкашина-Черкашенина, донского атамана, пошла...
   - Не-е-е, Северьян... - покачиваясь, и размахивая  у него перед носом пальцем с жёлтым, приплюснутым ногтем, возразил Корней Лукьяныч, - ошибаисси! Глубжа бери... Ишшо с двенадцатого веку фамилия наша идёть, от днепровских казаков... Тех ишшо черкасами звали! Они с Днепра на Дон подались, а оттудова вже, - на Терек... А которые, - и на Волгу-матушку! Казаки пятигорские, георгиевские, та новопавловские, - так те с Волги на Кавказ перекинулися... Наши полки так и именуюцца, - первый Волгский, второй Волгский... Так шо вон откудова копать надобно, - с седого Днепра! Понял?
   - Н-ну, и - ладно... Н-ну, и - любо! - согласно закивал Северьян. - Давай за усех Черкашиных зараз и выпьем, - и за днепровских, и за донских, и за терских, и за волгских...
   - Давай! - мотнул седой головой новопавловец, и они дружно запрокинули головы.

                *   *   *

   А Прасковья с Настасьей продолжали в баньке тихую беседу, изредка обливаясь водой из ковша, чтобы не дать уйти жару из мокрого тела.
   - А у тебе самой, окромя Семёна, ишшо детишки-то есть? - поинтересовалась Прасковья, растирая рукой пышную грудь.
   - Ессь, как не быть... - вздохнула хозяйка. - Дочка младшенька, Дарьюшка... Семь годков...
   - А иде ж она?
   - Та спить у хате! - махнула рукой Настасья. - Приболела малость... И друга дочка была, - Анночка, но всягой-то три месяцу и прожила на белом свети! Прибрал ее Господь... - И снова вздохнула, печально глядя куда-то в угол.
   Прасковья протянула руку, и участливо погладила женщину по спине:
   - А боле деток, шо, Господь не дал?
   - Да откудова им было взяцца? Хвёдор-то мой, почитай, пол-нашей с им жизни у походах, та у разъездах...С одного походу еле-еле живого привезли, - шаблюкой яво так рубанули ногайцы, думали вже - и не жилец! Ан, выходили, слава Богу... Тольки памятка об ентом навек на щеке-то осталася...
   - Да-а-а... - погрустнев вдруг разом, протянула Прасковья. - А мой-то Иван и вовсе с походу не вернулси! Сгинул игдей-то у кумыцкой земле. И косточки ево схоронить некому...
   - Ох, доля наша тяжкая! - в тон ей отвечала Настасья. - Тяжеле, чем у наших казаков... Провожать та ждать-гадать: вернёцца ли соколик, али нет?
   И обе разом вздохнули - каждая о своём...

                *   *   *

   За столом между тем Лукашка, которому надоело сидеть и бесцельно катать хлебные шарики, потянулся, зевнул, и сказал с насупленным видом:
   - Пойти, што ль, на боковую? А, бать?
   - Иди, сынок, иди... - кивнул головой отец. - Тольки пущай  те укажуть, игде... Так, Фёдор Степаныч?
   Фёдор согласно мотнул головой, и крикнул в темноту:
   - Семён,а Семён! Сенька, слышь меня?
   Из хаты появился Сенька, в одной рубашке и исподних штанах, с недовольным видом потирая кулаком глаза.
   - Давай, отведи жаниха нашево приезжево! - скомандовал ему отец. - Так, а куды ж тя определить-то, сокол ты мой? - Фёдор мутным взором задумчиво уставился в стол.
   - На горище ночевать пойдёшь? - хмуро спросил Сенька у "приезжего жениха". - Там днями свежево сена накидали... Выспишьси всласть!
   - Пойду! - оживился Лукашка. - Давно на горище не ночевал...
   - Ну, тада,- полезли! - кивнул Сенька, и они отправились было за угол хаты, к лестнице, ведущей на сеновал.
   - Стой, хлопци! - крикнул им вслед Терентий. - Зараз и я з вамы пиду! Пора вже...Очи змыкаюцця!
   Он тяжело поднялся из-за стола, раскланялся с хозяином, пожал руку сначала ему, потом - обоим старикам, пробормотал на прощание "Спаси Христос!", и нетвёрдой походкой догнал ожидающую его на углу молодёжь.
   - А взберёсси-то на горище, дядько Терентий? - подойдя к лестнице, и окидывая своего станичника скептическим взглядом, с сомнением в голосе спросил Лукашка.
   - Та чи я нэ козак? - фыркнул Терентий, ступил ногой на первую ступеньку, и тут же стремительно с неё упал, растянувшись на земле во весь рост, под ехидный Лукашкин смех.
   - Не, дядько, на горище те ныне не ночевать! - вздохнул парень, поднимая его, и ставя на ноги. - Може, где ишо ево пристроим, а? - Он вопросительно взглянул на Сеньку. - А опосля вже и я, - на горище...
   - Може, у той, у вашей бричке? - почесав затылок, предложил тот. - Я в яё сена накидаю, та сверху, как яво покладём, укрою буркой... Не змёрзнеть, чай!
   - Давай! - согласно кивнул Лукашка, и они оба, подхватив под руки качающегося Терентия,повели его на баз, в сторону темнеющей у плетня брички.

                *   *   *

   Тем временем, закончив, наконец, помыв, Прасковья с Настасьей, в чистых ночных рубахах сидели на лавке в предбаннике и неспешно беседовали.
   - А Сене-то твому, сынку, скольки? - вытирая рушником длинные, тёмные волосы, спросила Прасковья.
   - Та вже семнадцату весну встренул... - отвечала Настасья, ставя попеременно ноги на перевёрнутую деревянную бадейку, и медленно обтирая их другим рушником.
   - Гля! - удивилась Прасковья. - Вже и жених вскорости будеть... Невесту ему в станице ишо не сыскала?
   - Та была у яво нявеста! - тяжело вздохнула Настасья.
   - Как енто - "была"? - удивлённо подняла брови Прасковья. - Разругалися, што ль?
   - Кабы так! - опять вздохнула Настасья. - Всё хужей зараз...
   - И штой-то? Никак, померла?!!
   - Та не, живая... - махнула рукой хозяйка. - Но,- прости мене Господи! - перекрестилась она, - може, оно б было б и лучшей, штоб он её до себе прибрал...
   - Ты... ты шо такое гутаришь? - воскликнула Прасковья и, перестав вытирать волосы, воззрилась на неё с изумлением.
   - А то и гутарю... - в третий раз вздохнула Настасья. - Девка была, - любо-дорого глянуть! Усе станичные хлопчики на её заглядались... Устинька звать... Шешнадцать годков усего... А о прошлый год, по осени, пошли они с подружками до лесу, хворосту та ягодок посбирать! А откудова ни возьмись, налетели чечены, абреки, конные, душ с десяток зараз! Други дефки-то разбежалися по лесу, их не споймали, а Устиньку бедну они, ироды, отловили...
   - И... шо? - Прасковья слушала с округлившимися от ужаса глазами.
   - А и то! Поглумилися они над ей, снасильничали усе разом... Которые дефки успели до станицы добечь, та рассказали казакам. Те, - зараз в седла, - и в лес! А абреки как их завидели, - так и дали дёру! Как жа, - будуть оне казаков-та дожидацца!..
   - А Устинька што ж?
   - А Устиньку казаки нашли, та еле-еле живу привезли обратно в станицу... Но тольки опосля ентого она, бедна, умом-то шибко тронулась! Сидить ныне в хате цельными днями, забьёцца в углу, и никово не узнаёть, тольки кричить да плачеть бесперечь... Ну, а Сеня мой, узнавши про енто всё, сам чуток умом не двинулси... Щас ишо отошёл малость, а ране к яму и не подойди, - аж трусился весь!
   - Мать пресвятая Богородица! - тоже начиная мелко креститься, ужаснулась Прасковья. - Страсти-то каки, Господи!
   - От так от... - горестно кивнула Настасья. Затем выпрямилась на лавке и прислушалась. - Притихли штой-то казаки... Видать, вже назюзюкались всласть! Пора их спать укладать... Завтре ж вам усем сватанье, как-никак! Так шо, давай-ка мы с тобой одягацца поскорей...
   - И то верно! - отвечала Прасковья и, отбросив в сторону мокрый рушник, быстро стала натягивать свою широкую юбку.

                *   *   *

   Лукашка Черкашин, привольно раскинувшись, сладко спал наверху, на сеновале, когда, скрипнув, растворилась маленькая дверь, ведущая на сеновал, и кто-то бесцеремонно подёргал его за ногу, одетую в серый домотканный носок. Лукашка, спросонья не понявший, в чём дело, приподнялся на локтях, и стал недоуменно вертеть головой, пытаясь сообразить, где он находится.
   - Эй, жаних! - послышался насмешливый Сенькин голос. - Вставай, а то нявесту проспишь!
   Лукашка, понявший наконец, на каком свете он находится, протёр глаза и, зевая, пробормотал:
   - А, енто ты... А шо, вже утро?
   - День на дворе! - заглядывая с приставной лестницы в дверь чердака, отвечал Сенька, с обычным своим хмурым видом. - Кочет када ишшо откукарекал... Подымайси! Батя твой велел сдуть тя с горища!
   - А ...они ж усе иде? - потягиваясь и зевая, с опасностью вывихнуть себе челюсти, спросил Лукашка.
   - Дядько Северьян ишшо заполночь до себе ушёл... - пояснил Сенька. - На ногах ель-ель держалси, но ушёл сам, на своих на двоих! Голову у кадушку с водой засунул, побулькатил малость, и - як огурец... Казак, - он и ессь казак! - с одобрением в голосе буркнул он. - А усе остальныя за столом сидять, тябя одново ждуть! К нявесте надобно сбирацца, аль забыл?
   - Ох, мать честна! - так и подскочил на месте "жених". - И верно! С головы - напрочь...
   Он суетливо завозился на сене, отряхивая помятую рубаху:
   - Ты, енто... Ты, Семён, иди, - скажи, щас буду! Мухой прилечу!
   - Ну-ну... - хмыкнул Сенька, и полез вниз. А Лукашка, подтянув к себе лежащие неподалёку бешмет и черкеску, поднялся затем на четвереньки, схватил  валявшиеся у самой двери сапоги, и торопливо принялся натягивать их один за другим на ноги, качая головой, и бормоча при этом что-то себе под нос... 

                *   *   *

   Принаряженные, начищенные и наглаженные казаки стояли во дворе у ворот, и с нетерпением ожидали Прасковью, которая никак не могла как следует накинуть на голову расписной платок, поминутно снимая и надевая его вновь. При это она смотрелась в круглое зеркальце в тёмной деревянной оправе, которое держала перед ней Настасья. Рядом с ними, держась за юбку матери, стояла маленькая девочка, лет семи, в длинном, чуть ли не до земли, простеньком платьице и, сунув в ротик палец, с любопытством наблюдала за женщинами. Корней Лукьяныч, которому уже вконец надоело Прасковьино прихорашивание, сердито насупив седые брови, проворчал:
   - Ну будя, Прасковья, будя! Сама, што ль, замуж сбираисси иттить, аль как?
   - А може, и сбираюсь! - лукаво улыбаясь, отвечала Прасковья. -  Глядишь, в Наурской-то станице казаки почишше будуть, чем у Новопавловке!
   - Ось, бисова душа! - крякнул Терентий, вынимая изо рта неизменную дымящуюся трубку.
   - Но-но-но, ты воркуй, та не заворковывайси! - шутливо погрозил ей пальцем Корней Лукьяныч. - Почишше новопавловских казаки тольки в небесных станицах имеюцца! А те, што на земле, - орлы один к одному! Я, к примеру...
   И лихо подкрутил ус.
   Фёдор Черкашин и стоявший рядом с ним Лукашка лишь молча переглянулись; первый улыбнулся, а второй только покачал головой. Прасковья, наконец, закончившая прихорашиваться, с довольным видом подошла к казакам:
   - Ну, усё! Я готовая... Могём иттить!
   - А далёко ль иттить, Фёдор Степаныч? - спохватился старик Черкашин.
   - Та не! - отвечал Фёдор. - Две вулицы, та один проулок...
   - А може, тово, - конив запрячь, та на бричке? - озабоченно почесал затылок Терентий.
   - Тю! Ты шо, Титаренко, сказывся?! - удивлённо уставилась на него Прасковья. - Хто ж на бричке сватацца ездить? 
   - И то верно... - согласно кивнул Корней Лукьяныч. - Лутше так, пешки пройтися. Ноги разомнём, на людей поглядим, та сябя покажем!
   - И на нашу станицу зараз поглядите! - поддержал его Фёдор Черкашин. - А то, када ишшо Бог сподобить до нас выбрацца... Айда пешки!
   Все, разом загомонив, устремились к воротам.
   - А ты, Сеня, с нами, али как? - негромко спросил Фёдор открывавшего им калитку сына.
   Сенька, с обычным отсутствующим видом лишь покачал головой, и печально ответил:
   - Тока мне и не хватало по сватаньям блукать!  Не, батя, - я дома, с мамукой остануся...
   - Ну, гляди! - вздохнул отец, и понимающе потрепал его по голове.

                *   *   *

   Они шли по обсаженной молодыми деревьями улице, провожаемые из-за плетней любопытными взглядами станичников: впереди, показывая дорогу, вышагивал Фёдор Черкашин, рядом с ним неспешно шествовал Корней Лукьяныч; следом за ними двигались Прасковья Журкина, на ходу лузгавшая семечки, и Терентий Титаренко, со своей неизменной трубочкой в зубах; шествие замыкал Лукашка, с красными от волнения ушами, с рассеянным видом сбивавший хворостиной растущие по обочине дороги лопухи и ранние одуванчики.
   - Краси-и-иво... - оглядываясь вокруг, кивал головой Корней Лукьяныч.
   - Енто шо!- польщённо отвечал Фёдор Черкашин. - От летом, када усё цвятёть, - ото зрелищща! Уся станица - што твой Едэмский сад! А за станицей тож, - скрозь одни сады...
   - Постаралися, выходить, предки-та ваши, старые наурцы... - довольный окружающим видом, произнёс старик, и огладил бороду. - В стары-то врямяна знали, шо сажать, шо растить, и как жить по вере Христовой, не то шо нынешне-то племя!
   И с несколько недовольным видом повёл бровями на проходивших мимо двух молодых казачек, которые, дружно поздоровавшись с Фёдором Черкашиным, обратили особое внимание на идущего позади всех Лукашку. Но тот с делано-равнодушным видом прошёл мимо, даже не повернув головы в их сторону, - на что обе девицы, переглянувшись между собой, недовольно фыркнули, и отправились дальше своей дорогой.
   - Молодцы, казаки! - снова кивнул Корней Лукьяныч. - Цветёть Наурская, цветёть! Ну, дай-то Бог!
   И, сняв папаху, перекрестился на маковку расположенной слева по дороге церкви. То же самое сделали и все остальные.
   - А от вы нам поведайте, Хвёдор Степаныч, - бросая грызть семечки, и подходя сбоку к идущим впереди, спросила Прасковья, - шо за названье такоя, - Наурская? Откуда взялося? Дюже больно не по-нашенски звучить...
   - Ну, шо ж! - усмехнувшись, отвечал Фёдор. - Доколе до места не дошли, так и быть, поведаю...

                *   *   *
 
   Прасковья с заинтересованным видом подошла к нему вплотную, и как бы невзначай взяла казака под руку. Фёдор, видя, что впереди по улице никого из знакомых станичников нет, снова усмехнулся, и сделал вид, что не заметил этого.
   - Наурская - потому как в старину казаки, коли бросалися в шашки на врага, то бросалися не втихую, а "на ур"... "На ура", стало быть! - пояснил он. - Оттаво и пошло названье...
   - Кхе-кхе... - неодобрительно покосившись на прилипшую к Фёдору Прасковью, заметил Корней Лукьяныч. - А мне Северьян малость по-иному сказывал! Шо от болота названье идёть...
   - Ну, и енто тожа... - нисколько не смутившись, отвечал Фёдор. - На самом-та деле, по-татарски, або по-ногайски "Наур," - значить "болото", али "озеро". Был тута до прихода казаков аул чеченский, так и называлси - Наур! Тама от, - он неопределённо махнул рукой, - за станицей, на правом берегу, ессь озерцо одно... Усё поросло камышом, чаканом, та осокой... Яво и впрямь за болото примешь! Однако, - уверенно добавил он, - усё ж казаки наши клоняцца к тому, шо от "ура" названье идёть! Нам енто боле по душе...
   - Оно и понятно! - с одобрением кивнул Корней Лукьяныч. - Еройски звучить, не то шо - "болото"... Как мыслишь, Терентий?
   - Та ото ж, бисова душа! - отвечал идущий сзади Терентий, невозмутимо попыхивая трубочкой.
   - Ну, с дедушкой, да за беседушкой, как говорицца... - выдёргивая свою руку из-под руки Прасковьи, неожиданно произнёс Фёдор Черкашин, - а до места нужнаво дошли! От тута братка мой и живёть!
   И кивнул направо, на свежевыкрашенные зелёной краской деревянные ворота. Все пятеро подошли к воротам, и Фёдор, взявшись за большое железное кольцо, вделанное в калитку, дважды стукнул им, приговаривая при этом:
   - Эй, хозяева! Ессь хто живой, аль нет? Встревайте дорогих гостей!
   И снова настойчиво застучал кольцом.

                *   *   *

   Ждать пришлось довольно долго, - им никто не открывал, хотя в хате слышались громкие голоса. Подождав ещё какое-то время, Фёдор Черкашин хмыкнул, пожал плечами, и сам отворил калитку во двор. Следом за ним потянулись и все остальные. Но, едва они подошли к крыльцу дома, дверь хаты внезапно распахнулась, и из неё на крыльцо вывалился молодой черноусый казак в красивой, малинового цвета черкеске, и с таким же малиновым от гнева лицом. Чертыхаясь, и на ходу напяливая на голову абы как белую папаху, он со злостью пнул ногой стоящее сбоку на верхней ступеньке ведро с водой. Ведро, расплёскивая по ступенькам воду, покатилось куда-то в кусты растущей у крыльца сирени. А черноусый казак, бросив хмурый взгляд на подошедших к крыльцу гостей, спустился вниз по ступенькам, быстро смерял взглядом стоящего на его пути Лукашку Черкашина, со злостью пробормотал сквозь зубы: "А ну, посторонись!", после чего оттолкнул его локтем в сторону, и ушёл, громко хлопнув на прощанье калиткой. Выскочивший вслед за ним на крыльцо Игнат Черкашин, в одной исподней рубахе, кое-как заправленной в казачьи, с голубой выпушкой шаровары, но в до блеска начищенных сапогах, лишь успел проводить его глазами. Лукашка, столь бесцеремонно отодвинутый в сторону "малиновым" незнакомцем, опешивший сначала от такого наглого с ним обращения, пришёл в себя, и крикнул вслед затворившейся калитке:
  - Эй, ты, што ль, полегше давай! А не то ить, гляди...
  Но его обидчика уже и след простыл. Игнат спустился с крыльца, и заправляя на ходу рубаху, смущённо приговаривал:
  - Доброго здоровьица, гости дорогие, долгожданныя! Просим прощенница, шо хозяева ждать вас заставили! Извольтя зайтить у хату, милости просим...
  Гости изволили. Здороваясь за руку с Игнатом, они один за другим поднялись по ступенькам, и вошли в раскрытую настежь дверь. Последним поднимался Лукашка, оправляя помятую на груди черкеску. Игнат, здороваясь с ним, задержал его ладонь в своей.
  - Знашь, с кем ты щас встренулся? - кивнув в сторону калитки, вполголоса спросил он.
  - Не-а... - недоуменно мотнул головой Лукашка.
  - То твой суперник был, Стёпка Востриков! Машуки нашей хахель тутошный... Самого станишного атамана родной племяш! Прознал, шо вы приехамши, - так, штоб вас упредить, ни свет ни заря припёрся, к Машке сватацца! Ну, а батяня яму, - от ворот поворот... Оттово он эдаким злым кобелем и выскочил!.. Ну, а што ж мы на крылечкя-то стоим? Давай, заходь у хату...

                *   *   *

   В хате их встречали сам хозяин - Северьян Степаныч, одетый в "кобеднишную" нарядную рубаху, но с несколько помятым и опухшим после вчерашних возлияний лицом. Рядом с ним стояла, сложив руки под фартуком с изображёнными на нём красными петухами, его жена - довольно полная, по сравнению с мужем, женщина в летах, с "двойным" подбородком и добродушным лицом, на котором, когда улыбалась, появлялись смешные "ямочки". Поздоровавшись с хозяевами, которые явно были расстроены только что произошедшим разговором со Стёпкой Востриковым, гости перекрестились на иконы, висящие в "красном" углу и, по приглашению присесть, чинно расселись за столом, накрытым по такому случаю узорчатой скатертью.
  - Ну, как дошли? Не припякло солнушко? - поинтересовался у старого друга Северьян Степаныч.
  - Дошли, слава Богу, хорошо! - кашлянув, отвечал Корней Лукьяныч. - А ты-то сам как опосля вчерашнево до дому добралси?
  - Да как... Так и добралси... - небрежно отвечал хозяин. - Молчком, да бочком... Нам енто дело привышноя!
  - Та ото ж! - неодобрительно глянув на него, проворчала хозяйка.
  - А... - как бы вдруг вспомнив о её существовании, повернул голову в ту сторону, где она стояла, Северьян Степаныч. - А енто жана моя, - Пелагея Карповна! Просю, как грицца, любить та жаловать!
  - Здрассьте! - ещё раз поздоровалась со всеми хозяйка. Те приветственно закивали головами.
  - А енто сынок мой старшенький - Игнат! - ткнул пальцем Северьян в сына, который, отлучившись в другую комнату, вышел оттуда, торопливо натягивая на себя новую голубую рубаху. - Ну, яво вже со вчерашняво знаитя, встревал он вас...
  - Знаем, знаем! - снова закивали гости.
  - А больше деток у вас у хате не имеецца? - хитро глянув, поинтересовалась как бы ничего об этом не знающая Прасковья.
  - Да как не имеецца... Имеюцца! - расправляя усы, и пряча под ними улыбку, ответствовал хозяин. - Дочка у нас ишшо ессь, Марьюшка... Осьмнадцать годков на масленый день стукнуло! В саму пору взошла... Пора уж ей и жанихов подыскивать!
  И многозначительно глянул на Корнея Лукьяныча, а тот перевёл взгляд на Прасковью - "начинай, мол, пора"...
   
                *   *   *

  Та встала из-за стола, оправила на себе широкую юбку, поклонилась хозяевам, и нараспев произнесла:
  - А ить мы к вам, хозяева дорогие, не просто так прибыли за сотни вёрст, аж с самой Новопавловской станицы! Мы к вам с поклоном, и со сватаньем прибыли... У вас, грят, дорогой товар, у нас - купец; у вас, - красна девица, у нас, - добрый молодец! Как бы вам, хозяевам, не взять, и нашему купцу товар не продать? А уж мы за ценой не постоим...
  - Ну, што жа... - делая вид, будто глубоко задумался, отвечал Северьян Степаныч. - Ежли хорошу цену дадите, то - отчего ж... Можно и сторговацца! Тольки хто ж из вас купец-то буить? А ну, выдь на средину!
  Лукашка, краснея и бледнея одновременно, встал и, выйдя из-за стола, остановился посреди комнаты, комкая от волнения в руках новую, специально для этого случая купленную папаху.
  - Ну, што жа... - кашлянув, солидно заявил хозяин. - Купец собой видный, супротив тово ничяво не скажешь! Ты как, старая, согласная со мной? - повернулся он к жене.
  - Видный, видный купец! - расплылась в улыбке Пелагея Карповна.
  - И ишо какой видный! - тут же подхватила Прасковья. - Лутших казачьих кровей...
  И затем, подмигнув робеющему Лукашке, снова заговорила нараспев:
  - Ну дак, свово купца мы вам показали, а теперича хотелося бы нам и на ваш товар глазком глянуть! Ан, можа, он у вас какой порченый, али залежалый?
  - Товар у нас и не порченый, и не залежалый! - гордо подбоченившись, отвечал Северьян Степаныч, и повернулся к сыну. - Игнаша, ну-ка, кликни сюды Марьюшку нашу красавицу!
  Игнат кивнул и, покручивая ус, скрылся за навеской в дальней комнатке. Там вскоре послышались приглушенные голоса, какая-то возня, а затем из-за занавески появился несколько взъерошенный Игнат, развёл руками, и с расстроенным видом произнёс:
  - Не идёть!

                *   *   *

   На лица присутствующих в хате сразу набежала тень, а Северьян Степанович, краснея лицом - то ли от гнева, то ли от смущения, а то ли от того и другого одновременно, поперхнулся, привстал со стула, и сердито тряся бородой, воскликнул:
  - К...как это - "не идёть"? Как она, паршивка, смеить не итти, коли её обчество требуить? А ну-ка, старая, сходи-ка за ей сама, покудова  я не пошёл, и за волосья её не притащщыл!
  Пелагея Карповна, охая и мелко крестясь, отправилась за занавеску, и через некоторое время привела за руку упирающуюся, и глядящую исподлобья молодую девушку, в нарядном платье, но раскрасневшуюся, и с растрёпанными волосами, которые мать, идя за ней, торопливо пыталась убрать ей под торчащие сзади заколки.
  - От... привела! - сказала она, подтолкнув дочь в спину. - Полюбуйтеся на нашу красавицу!
  - Хороша девка! - тут же подхватила Прасковья. - А как бы нам на её со всех сторон-то оглядеть?
  Мать снова попыталась вытолкнуть девушку на середину комнаты, но та,  уцепившись руками за притолоку двери, остановилась, и дальше идти не захотела.
  - Т...ты шо ж енто, Марья, вытворяишь-то? - еле сдерживая себя от злости, произнёс Северьян  Степанович.  - Шо  ж ты родителев-то страмишь пред дорогими  гостями?
  - А они, батяка, ваши гости, а не мои! - низким, хрипловатым голосом, в котором явно угадывались еле сдерживаемые слёзы, отвечала девушка. - Вы пред ими и красуйтеся! А я их сюды не звала...
  - Да... да как ты смеишь?! - вскочив со стула, и потрясая кулаками, взорвался старый казак. - Отцовской воле вздумала перечить? Да я щас возьму нагайку, да так отхлещу тя, - мало не покажецца!
  - Та хочь до смерти забейте, батяка!- в отчаянии закричала Марья. - А за другова замуж всё одно не пойду! Я вам не товар на базаре, штоб мною торговать...
  - Машука, побойся Бога! - крестясь, и толкая её в плечо, ахнула мать. - Люди ж издаля прибыли, глядять на нас... Та шо они опосля про нас скажуть?!
  - А шо хотять, то пусть и скажуть! - одной рукой тоже отталкивая её, а другой выдёргивая из волос заколки, ещё решительнее воскликнула девушка. - А за ево, - ткнула она пальцем в побелевшего от обиды Лукашку, - всё одно не пойду!

                *   *   *

    После этих слов в хате наступила полная тишина. Даже Прасковья, повидавшая на своём веку немало строптивых невест, не нашлась, что сказать, и сидела, прикрыв рот кончиком своего расписного платка. Первым молчание нарушил Корней Лукьяныч. Шумно выдохнув воздух, он скрипнул стулом, и попытался встать.
    - Ну, дак шо... стало быть... - теребя бороду, и стараясь не глядеть на старого боевого друга, произнёс он. - Пойдём мы... стало быть, Северьян, коли так...
    - Енто куды ето вы пойдётя?! - взвился хозяин. - Никуды вы не пойдётя! С какого енто переляку? Штоб я, да из-за какой-то паршивки сопливой пред моим старинным товарищщом, которай мене жизень спас, слово своё не сдержал?! Не бывать ентому! Сиди, Корнеюшка, сиди... И вы, гости дорогие, сидитя... А ты, - гневно сверкая глазами, обернулся он к дочери, - пигалица, рот свой закрой, покаместь отец тябе слова не дасть! Ишь, не пойдёть она за ево... А ты шо, чай, не знала, шо ты от рождення свово яму в жёны предназначена? - кивнул он на сидящего с убитым видом Лукашку. - Аль тябе енто впервой слышать?! Отвечай, чёртово семя!
    - Да мало ль вы шо, батяка, за меня решать будете! - снова отчаянно вскричала Марья. - А я, по-вашему, уж сама за себя и порешить не смогу, хто мне люб, а хто не люб? Вы ж знали с мамукой, и Игнат знал, и дядя Хвёдор, и полстаницы знало, хто мне с младых лет люб...
    - Енто хто жа? - набычившись, и глядя на неё исподлобья, угрожающе спросил её отец.
    - Степан Востриков, ково вы тольки шо отсюдова наладили, вот хто! - выпалила девушка. - За яво и пойду! А не дадите родительсково благословения, - сбегу с им из станицы! К чеченам, за Терек, в Чёрные горы, куды глаза глядять! Тем боле, у Стёпки средь чечен кунаки имеюцца...
    - Ма-а-ать Пресвятая Богородица! - ахнула Пелагея Карповна, и мелко-мелко закрестилась. - Ты шо такоя надумала, а? Да как у тя язык-то твой тольки поворачиваецца, такое нести при людях?!
    - Сбежить она! - чувствуя поддержку жены, ещё больше разбушевался Северьян Степанович. - Я те сбягу, стерва! Исхлещу нагайкой до полусмерти, и запру в погребе! Оттедова не сбегишь... А как изголодаесси, да ума наберёсси, то живо покорной станешь! Ишь, чяво надумала, - воле родительской перечить! И думать об Стёпке позабудь... Запомни, - вовек мово благословения на енто не дождёсси! От твой жаних, яво и люби!
    И шырнул пальцем в сторону вмиг покрасневшего до корней волос Лукашки.
    В это время в ворота раздался громкий стук, и чей-то взволнованный голос гаркнул из-за плетня:
    - Эй, станишники! Ессь хто в хате, аль нет? Выдь, кто ессь живой!
    И снова в ворота кто-то настойчиво забарабанил.

                *   *   *

    Красный от гнева, и ещё более раздосадованный, что его прервали, Северьян Степаныч сплюнул:
    - Тьфу ты! Ково там ишшо принясло?! А ну-ка, Игнаша, поди, глянь, хто там такой?
    Игнат кивнул и, хлопнув дверью, выскочил на крыльцо. Он негромко и быстро переговорил с кем-то, а затем дверь в хату снова распахнулась, и Игнат бурей ворвался обратно:
    - Бяда, батяня! От станишного атамана енто, Егор Бирюлькин! Грит, велено всех  казаков подымать сей же час на сход!
    - А шо такоя? - враз вколыхнулся Северьян.
    - Кажись, война началася! - выпалил Игнат. - Я Егора упросил малость обождать, штоб вас кликнуть...
    Прасковья и Маша ахнули, а Пелагея Карповна всплеснула руками:
    - Мать пресвятая Богородица! Господи Иисусе!
    Мужчины, все, сколько их было в хате, разом высыпали на крыльцо. У плетня на рыжем норовистом коне нетерпеливо гарцевал казак лет сорока, помощник атамана, с нагайкой в руке. Он уже было занёс нагайку вверх, чтобы хлестнуть коня и скакать дальше, но был остановлен криком Северьяна:
    - Егор, туды твою тастуды! А ну, погодь...
    - Та некогда годить, Степаныч! - хриплым, "сорванным" голосом отвечал всадник. - Надоть усю станицу ишшо обскакать...
    - Та ты у двух словах, - шо за война? С кем?
    - С турком опять жа, будь он неладен! - прохрипел казак. - Тольки шо с Ищерской станицы нарочный прискакал, весь у мыле! Грить, к им у станицу гонец со Стародеревской прибыл, чуть коня не загнал по дороге... Грить, с Моздоку весть пришла, - учерась в Петербурхе правительство туркам войну объявило! Решили, аки давеча, по сопатке им двинуть! Штоб аж до кровавых соплей!
    Всадник взметнул вверх нагайку, а затем, сбавляя патетический тон, добавил:
    - Атаман вже Лариона Неткачёва галопом в Мекенскую станицу отправил, штоб известить... А нашим казакам, неконным и неоружным, велено на станишный сход сбирацца! Так шо, ноги в руки, братцы мои,- и уперёд! А мне дале скакать надобно...
    И, враз подняв коня на дыбы, лихо развернув его на задних ногах, вестник гикнул во весь голос, и рысью понёсся дальше по улице, взметнув за собой лёгкое облачко пыли.

                *   *   *

    - Вот те, роднуля моя, и чихирь с пирогом! - растерянно произнёс Северьян Степаныч, глядя вслед удалявшемуся конному, и ероша волосы на затылке растопыренной пятернёй. Другие, стоявшие на крыльце, молчали с хмурым видом, и лишь Терентий Титаренко, кашлянув, сплюнул в сторону, и досадливо проворчал:
    - Ось, бисова душа, турка окаянный! Былы ёго, былы... И дид мий быв, и батько быв, и я быв, - а вин усё нэ подыхае! И нэма з им ниякого угомону...
    - Ничё-ничё... - сплюнув в другую сторону, сквозь зубы отвечал ему Фёдор Черкашин. - Завсегда били, и в ентот раз побьём!
    - Так-то оно так... - почесав бороду, и искоса метнув взгляд на своего старого друга, осторожно заметил Корней Лукьяныч. - Мне одно непонятно, - как жа нам теперича с ентим делом быть, - с жанидьбой?!
    И кивнул головой на стоящего рядом сына.
    - Да буде вам, батя... - краснея, пробормотал Лукашка. - Об чём заговорили! Не до жанитьбы ныне, видать...
    - Ну, отчего ж! - поворачиваясь к нему, возразил Северьян Степаныч. - Война - войной, а жанитьба - жанитьбой... Северьян Черкашин сроду от свово слова не отрекалси! От счас сходим к атаману, и я с им, промежду прочим, енто дело и обговорю, растолкую, шо и как... Ён мушшына мозговитай, не можеть отказать!
    - Так-то оно так... - хмурясь, произнёс Фёдор Черкашин. - Да тольки помятуй, братка, шо Стяпан Востриков атаману родным племяшом прихоицца, а за свово племяша атаман горой встанеть!
   - Батяка, и окромя тово, Машука наша... - несмело подал голос Игнат. - Она ж то жаниху отказала...
    - Цыть у мене! - закричал на него отец, и яростно топнул ногой. - "Отказа-а-ла"... Мало ли, шо она отказала! Та хто она такая ессь, штоб супротив воли родительской иттить? Моё дело - порешить, а ейное - повиновацца! А я порешил - свальбе быть, и - точка! От так...
    И затем, уже сбавляя тон, промолвил:
    - Хвёдор, и ты, Игнат, сбирайтеся, - идём до атамана, послухаем, шо скажеть про войну с турками, и как нам усем дале на белом свете жить... А вы, гости дорогие, покаместь здеся побудьте, нас дожидаючись! Жана вас зараз попотчуеть, чем Бог послал... Пелагея! Пелагея Карповна, ты игде?
   С этими словами он повернулся, и двинулся обратно в хату, - а все стоявшие на крыльце потянулись вслед за ним.

                *   *   *

   Уже не один час минул, и не другой, как ушли на станичный сход Северьян, Фёдор и Игнат Черкашины. За деревья небольшого сада, раскинувшегося позади казачьей хаты, уже стало своим краем цепляться заходящее солнце, а они всё не возвращались. Сидевшие под раскидистой тутовиной на широкой лавке, за врытым ножками в землю деревянным столом Корней Лукьяныч, Терентий И Лукашка давно отобедали и, пуская к небу табачный дым, вели неторопливую беседу между собой. Лукашка, впрочем, не курил, а сидел, и с унылым видом меланхолично обрывал нависавшие над ним листья тутовины. В это время из-за хаты послышались женские голоса, затем громко хлопнула калитка, а через некоторое время на тропинке, идущей в сад, появилась раскрасневшаяся Прасковья Журкина.
   - Шо, казаки вернулися? - сразу встрепенувшись, вопросительно глянул на неё Корней Лукьяныч.
   - Та не! - досадливо махнула рукой женщина. - То Машука зараз с базу пыхнула! До суседской девки, грить, пошла... Мы с Пелагеей яё и так, и так вразумляли, да куды там! "Шо,- грить, - мне тута сидеть зазря? Ишшо насижуся! Схожу до Верки, грить, - покаместь батяка не воротилси!" От неслухьянная буить жана!
   И покосилась при этом на Лукашку. Тот, зло сорвав очередной лист, швырнул его в сторону, и отвернулся.
   - Ось, бисова душа! - вымолвил Терентий, посасывая свою неизменную трубку, и досадливо покачал головой.
   - Да-а-а... - только и смог сказать Корней Лукьяныч, и тоже покосился на сына. Тот, сидя с самым отсутствующим видом, проговорил куда-то в пространство:
   - Так, моить, тово... и не надо бы той жанитьбы... А, бать?!
   - Не тябе то решать, молокосос! - сурово сдвинув брови, ответствовал ему отец. - Постарше тябя тута ессь... Как мы с Северьяном порешим, так и буде!
   Лукашке на эти речи оставалось только безнадёжно махнуть рукой.
   - Батька тябе праильно гуторить... - подсев к нему боком на лавку, и успокаивающе гладя парня по плечу, проговорила Прасковья. - Не горкуй! Поженим вас, а там, гляди, и усё образуецца, стерпицца-слюбицца...
   - Во-во! - одобрительно хмыкнул Терентий. - "Нэ падай духом, -кажуть, - а падай брюхом", хе-хе-хе...
   В это время на тропинке снова послышались чьи-то шаги, из-за плетня выглянула Пелагея Карповна, и махнула сидящим рукой:
   - Усё, идитя сюды! Казаки наши до хаты вертаюцца...

                *   *   *

   Сбросив с головы папаху, и кряхтя присаживаясь на скамью у стола, за которым молчаливым кружком сидели все мужчины, Северьян Степаныч покрутил седеющей головой, и устало выдохнул:
   - Таки дела, казаки... Не сбрехал Егор Бирюлькин-то! Турок на нас прёть несметной силой... Велено то... собрать сотню, конно и оружно, и чрез два дни направить у Моздок, а оттель, - куды прикажуть! Игнату у той сотне приказано тож быть...
   Стоявшая у печки Пелагея Карповна всплеснула руками, охнула, и ухватилась за её угол, а подбежавшая Прасковья Журкина тут же кинулась её поддерживать.
   - С той сотнею до Моздоку и вы отправитессь, Корней! - добавил Северьян, с сожалением глянув на своего старого товарища. - Другой оказии моить ишшо месяц не быть, а то и боле...
   - ... Отправитессь, не солоно хлебавши! - грустно добавил Терентий Титаренко и, тоже с сожалением, кинул взгляд на сидевшего на краю длинной лавки Лукашку.
   - Ну, отчаво ж, - "не солоно хлебавши"... - возразил ему хозяин дома, и степенно  огладил черкеску на груди. - Оченно даже и "хлебавши"!
   И, хитро глянув на парня, неспешно произнёс:
   - С атаманом енто дело мы обкашлять не успели, потому как он дюже был занятой, весь у дялах - у заботах, и ускакал тотчас, как сход завершилси...
   - Та можеть, оно и к лутшему, шо ускакал! - кашлянув, заметил Фёдор Черкашин. - А то ить мог бы и наорать: "Кака, мол, к чёрту,свальба, коль война!" Тем боле, шо яво племяша дело касаицца...
   - Ну, ускакал, а дале-то шо? - уперевшись взглядом в крышку стола, и хмуря брови, проворчал Корней Лукьяныч. - Сказывай дале, коль начал...
   - Сказываю! - усмехнулся его друг. - Опосля схода порешили мы, коль атамана нема, сходить у церкву, до батюшки нашево, отца Макария, и с им обговорить нашшот свальбы, - шо он присоветуить! Ну и, само собой, рубликов посулить яму скольки надо...
   - И шо батюшка ваш присоветувал? - тут же подалась вперёд любопытная Прасковья.
   - Послухал он нас, и велел так: коль времечко военноя, кота за хвост боле не тянуть, ходьбу сватовскую ишшо два разу тотчас отставить, коль усё заране меж нами решено, то завтречка к полудню быть усем гамузом у церкви, - он зараз молодых по-быстрему и повенчаить! А опосля обеду, - и свальбу отгулять можно!
   Пелагея Карповна снова охнула, и ухватилась за край печки уже другой рукой, а Прасковья снова кинулась её поддержать, чтобы та не упала.
   - Так шо свальба, - дело решённое!.. Слыхал, жаних?  - самодовольно заключил Северьян Степаныч, и кинул победный взгляд на разом распрямившего плечи Лукашку. - И невесте об том поведать надобно... А ну-кась, Игнаша, покличь суды Машуку!
   При этих его словах женщины сразу тревожно переглянулись, Лукашка вновь потупил взор, а Корней Лукьяныч и Терентий, сделав сосредоточенные лица, уставились, - один в пол, а другой, - в угол хаты. 

                *   *   *

   Игнат снова скрылся за занавеской в другой комнате, и затем вышел оттуда с растерянным лицом.
   - Батяка, а яё там нету!
   - А игде ж она ессь? - нахмурил брови Северьян Степаныч.
   - Моить, у огороде? - предположил Фёдор Черкашин. - Али, "до ветру пошла", хе-хе...
   - А ну, Игнат, выдь у огород, кликни сястру, штоб тотчас сюды явилась! - распорядился отец.
   - Не ходи, Игнаша... - подала голос от печки Пелагея Карповна. - Нема её у огороде...
   - А игде ж она? - ещё больше нахмурился глава семейства.
   - Дак... она ушла... - переглянувшись с Прасковьей, испуганно ответила его жена.
   Северьян Степаныч так и подскочил на лавке.
   - Как - "ушла"?! Куды - "ушла"?!!
   - Так... сказала, шо пойдёть до суседки, до Верки Нырковой, а то у хате ей одной скушно... - сдавленным голосом пояснила Прасковья Карповна.
   - Шо-о-о?!! - взревел отец. - К какой ишшо Верке Нырковой? Без мово на то дозволения?! А ну-ка, Игнат, - обернулся он к сыну, - давай, по-быстрому, сгоняй до Нырковых, возьми енту стерву за космы, и тащщы яё сюды! А упирацца начнёть, - врежь ей пару раз хворостиной по сраке, штоб знала, как отца не слухать! Та не мнись ты, идол, у двери, а мчи намётом, - одна нога здесь, а друга, - Бог весть...
   Игнат подхватился, надев при этом папаху второпях задом наперёд и, громко хлопнув дверью, выскочил на крыльцо.

                *   *   *

   Его сестра, тем временем, выпущенная своей товаркой Верой Нырковой через заднюю калитку в огороде на безлюдную соседнюю улицу, быстро распрощалась, и ещё быстрее помчалась прочь, стараясь держаться той стороны улицы, где деревья росли гуще и давали больше тени. Подобрав длинную юбку, и сверкая голыми коленками, она добежала до угла соседней улицы, торопливо пересекла её наискось под удивлёнными взглядами проходивших в это время двух степенных казаков и, нырнув в узкий проулочек, обнесённый с обеих сторон старыми покосившимися плетнями, оказалась у заднего, малого база казачьего дома Востриковых. Отдышавшись за кустами ещё не распустившейся сирени, она затем раздвинула ветки и осторожно выглянула наружу. Баз перед ней был как на ладони. Посреди база, у раскрытых настежь ворот сарая, стояла распряженная, без лошадей бричка, груженная доверху сеном. Через какое-то время из ворот сарая вышел Степан Востриков, уже без парадной черкески и папахи, а в простой рубахе, с закатанными по локоть рукавами, и с вилами в руках. Его всклокоченные чёрные волосы были усыпаны следами соломы, а лицо было хмурым и сосредоточенным. Подхватив вилами с брички большой клок сена, он взвалил его на плечо и, кряхтя, отправился в сарай. Проводив его взглядом, и убедившись, что он работает один, и в сарае больше никого нет, девушка дождалась, когда он снова выйдет наружу, и негромко позвала:
   - Стяпан!

                *   *   *

   Парень остановился, и начал удивлённо вертеть головой, пытаясь понять, кто его зовёт.
   - Стяпан, енто я! - чуть громче произнесла Мария и, высунувшись из-за куста, призывно помахала ему рукой. При виде девушки хмурое лицо Степана тотчас разгладилось, и он, приставив вилы к колесу брички, быстро пересёк баз и подошёл к плетню. Мария раздвинула кусты, за которыми пряталась, и шагнула ему навстречу.
   - Ма... Машука! - только и смог произнести молодой казак, наклоняясь через плетень, бережно обхватывая ладонями её голову, и целуя в разом повлажневшие глаза. -Ты как издесь? Откудова?!
   - Из дому сбёгла... - счастливо улыбаясь, отвечала девушка. - Ну их усех! Тожа, надумали мене замуж выдавать абы за кого, а мово на то согласия не спросили! Так вот жа вам!
   И, изобразив из трёх пальцев всем известную комбинацию, показала её в пространство, в сторону своего дома.
   - Мать честная! Да... да как жа тяперя?! - задохнулся Степан. - Они ж... они ж нынче жа рыскать начнуть по усёй станице, тябя шукать... Найдуть, и нагайкой накажуть!
   - Схороницца мене надобно иде-нибудь, Стёпа! - торопливо сказала Мария. - Спрячь мене у сябя, та хучь в ентом вон сарае...
   - У мене низзя! - тут же покачал головой парень. - Они ж первым делом до нас наведаюцца! Весь дом, весь баз перероють, и большой, и малый... Не, у мене низзя!
   - А иде ж тогда? - испуганно спросила девушка.
   - Вот шо... - немного подумав, произнёс Степан. - Схороню-ка я покаместь тябя на дальнем, Атарщиковом хуторе, у друзяка мово, - Лариона Атарщикова! Он не выдасть... И тама тябя нихто не найдёть... А опосля, - видно буить!
   - Схорони мене, Стёпа, схорони! - горячо заговорила девушка.- До дому мене никак ворочацца низзя! Там выпорють, в чулан посадють, а опосля, - замуж отдадуть! А я ни хочу-у-у... - тоскливо заканючила она.
   - Замуж?! - сердито сверкнул глазами казак. - Хрена им, а не замуж! Ты моей буишь, - и точка!
   В ответ на его слова Мария тут же согласно закивала головой.
   - Ладно, жди здеся! - приказал Степан. - Я мигом! Коня тольки оседлаю, и поскачем тотчас на Атарщиков хутор...
   И с самым решительным видом направился к раскрытым воротам сарая.

                *   *   *

   Северьян Степаныч, Пелагея Карповна, Фёдор, оба Черкашиных-новопавловца, и Терентий с Прасковьей  сидели в хате, и вели беседу о делах военных и житейских, когда дверь распахнулась и, комкая в руках папаху, к ним не вошёл, а буквально ворвался Игнат.
   - Бяда,батяка! - прямо с порога, задыхаясь от быстрого бега, воскликнул он. - Нету ей у Верки Нырковой!.. Верка грить, - и не было...
   - Как енто?! - вскакивая с лавки, возопил глава семейства. - А идежь она?
   Игнат молча пожал плечами.
   - Моить, брешеть Верка-то? - подала голос Пелагея Карповна. - Моить, прячеть она Машуку-то идесь на ихнем базу, аль в огороде?
   - Не... - помотал головой Игнат. - Я с Веркиным батякой и в хате всё обсмотрел, и на базу, и в сараюшках, и в огороде под кажный кустик заглянул, - нету яё, и всё тута!
   - Идежь она моить быть?! - сердито глядя на сына, пробормотал Северьян Степаныч. - Ох, найду курву, усе ноги повыдергаю, штоб боле не бегала никуды!
   - Енто она, не иначе, до Стёпки подалась, до Вострикова... - подперев подбородок рукой, и задумчиво глядя в окно, заявила его жена.
   - А и верно! - изумился Северьян. - Как же ж я сразу-то не уразумел... До него побёгла, стерьва!
   И, хлопнув себя руками по ляжкам, досадливо добавил:
   - Ить надо ж такому стрястись! Тут война с турками, понимашь, шашки надо натачивать, да коней седлать, а она, паскуда, сбяжать удумала! Теперича лови яё по усей станице... Ну, паскудная девка, - найду, запорю нагайкой до смерти! Штоб знала наперёд, как родителев перед усем обчеством страмить!
   Повернувшись к сыну, он скомандовал:
   - Давай, Игнаша, сбирайся,подадимси до Востриковых! Ежли она там, я самолично яё за волосья домой приташшу! И ты, Хвёдор, с нами тож...
   Фёдор молча кивнул, а Игнат, развернувшись на месте, и не задавая лишних вопросов, выскочил во двор. Корней Лукьяныч, переглянувшись с сыном, кашлянул, и нерешительно осведомился:
   - Ну, а мы как жа, Северьян? Мы-то как, - с тобой?
   - Не... - помотал головой хозяин. - То - дело семейное! Сами управимси... Вы  издесь побудьтя, покудова мы не воротимси... Пелагея, покорми их, што ль! Налей борща, да чихирю по чарочке плясни... А мы - скоро!
   И вместе с Фёдором быстро вышел из хаты.

                *   *   *

   Выехав из леса, и перевалив неглубокую балку, конь вынес сидевших на нём двух всадников наверх и остановился, повинуясь туго натянутым поводьям. Степан Востриков, несмотря на весеннюю теплынь, был в лохматой папахе, и в бурке, под полой которой сидела, свесив ноги набок, и закутав лицо до самых глаз шалью Марья Черкашина. Опустив поводья и приподнявшись в стременах, Степан протянул руку вперёд, и удовлетворённо произнёс:
  - Ну, вот он, и Атарщиков хутор!
  - Добралися, вконец! - с облегчением вздохнула девушка.
  Внизу, под ногами коня, в зелени деревьев и кустов белели домишки, крытые где черепицей, а где и соломой. Тронув лошадь в бока пятками сапог, казак направил её вниз, по узкой, змейкой вьющейся тропе в сторону ближайшего из домишек. Не доезжая до него шагов за сто, он спрыгнул с седла, а затем осторожно, держа руками за талию, спустил на землю Марию. Отведя девушку в густые заросли у тропинки, он снял с себя папаху и бурку, и водрузил ей на голову и плечи. Затем бережно усадил её на поросший мхом ствол давно поваленного бурей дерева, и сказал:
  - Сиди туточки, и пожидай, покудова я не ворочуся!
  - А ты куды ж? - встревоженно спросила Мария.
  - А я съезжу до Лариона Атарщикова, друзяка мово, разведаю, шо да как, а опосля вернуся за тобой! - отвечал Степан. - А ты тута не тушуйся, и не скучай... А ежли услышишь, шо едеть хто, аль идёть, то быстренько сховайся он туда, поглубже!
  И ткнул пальцем в густые заросли.
  - Ага!- кивнула девушка, и тут же жалобно вздохнула. - Тольки ты ворочайси скорей, а то мене одной дюже боязно буить...
  - Быстрей пули примчуся! - заверил её Степан и, чтобы приободрить, быстро чмокнул в губы. Затем ещё раз огляделся по сторонам, предостерегающе приложил палец ко рту, одним махом вскочил в седло, и направил коня к белеющей среди деревьев и кустов хате.

                *   *   *

  Наурские Черкашины - отец, брат и сын, между тем, стояли у ворот дома Востриковых, и Северьян Степанович, кипя от гнева, в эти самые ворота изо всех сил стучал рукоятью нагайки. На стук приоткрылась калитка, и выглянула широкобородая, краснолицая физиономия хозяина дома - Василия Вострикова, отца Степана.
  - Ты шо енто озоруешь, Северьян Степаныч? - склонив голову набок, и глядя на Черкашина-старшего своими хитрыми глазками, насмешливо спросил Востриков-старший. - Аль стряслось чяво? Аль война с турком началася? Так я про то и сам ведаю...
  - Не время ныне зубы-то скалить, Василий! - сердито глядя на него, прорычал Северьян Степаныч. - Ты лушше скажи, Стяпан твой иде?
  - Стяпан-то? - почесав бороду, неспешно ответил Востриков. - А Бог яво знаить! Ушоччи кудысь, аль уехамши... То ль на стяпе с лошадями, то ль на плошшади, то ль в церкофь подалси... Ён хлопец вже вяликий, ни дитё какое, сам сябе властялин... А на кой он тябе?
  - Мине он без надобности! - досадливо отмахнулся Северьян. - Я Марью свою ишшу... Сбёгла с дому, туды яё нехай! А сбёгла, мы так кумекаем, к Стёпке твому, боле ей бежать некуды!
  - Сбёгла? Ай-я-яй! - ещё больше щуря глаза, и покачав головой, проговорил, - а скорее, даже пропел Василий Востриков. - Шо ж ты за деффкой-то своёй не услядил, а, Северьян? Няхарашо-о-о... 
  - Ты давай, не подначивай! - сурово оборвал его Черкашин-старший. - Гри напрямоту, - у вас она, аль нет? А не то мы зараз сами у тябе всё перегорнём, и яё отышшем!
  - Так я вас до сябе на баз и пустил! - воинственно подбоченившись, отвечал Востриков. - Ты б ишшо с собой целу сотню привёл... Я те, Северьян, со всей душой, самаю правду скажу, - нету яё у нас, нету! А коль ня веришь, то, так тому и быть, - заходь один, а енти, - он кивнул на угрюмо стоящих Фёдора и Игната, - пушшай издесь постоять! А коль ломицца начнуть, дак я и до атамана могу кого послать... Аль запамятовали, што мы с им сродственники?! А ты, Северьян Степаныч, зайди, - осмотри всю нашу хату, весь баз обыщи, хучь назаду, хучь спереди... Зараз узнаишь, как мы тута живём! А то, глядишь, хе-хе-хе, породнимси, неровён час, а ишшо ни едина раза друг у друга у гостях-то и не были!
  Северьян Степанович косо взглянул на него, но ничего не сказал в ответ, лишь повернувшись к своим, буркнул:
  - Пождитя издесь... Ежли што, я знак подам!
  После чего, неловко протиснувшись мимо хозяина в калитку, неспешным шагом вошёл на широкий востриковский баз.

                *   *   *

  Сидя на  поваленном стволе дерева, сжавшись под буркой, и крепко обхватив себя руками за плечи, Мария сидела, жевала травинку, и настороженно  прислушивалась, не идёт кто-либо сверху или снизу по тропинке в её сторону. Вскоре до её ушей со стороны хутора донеслись негромкие мужские голоса, и послышался звук шагов, направлявшихся к тому месту, где она затаилась. Встревоженная девушка приподнялась, и собиралась уже было шмыгнуть в кусты, но в одном из приближающихся  голосов узнала голос Степана и, немного успокоившись, осталась сидеть на месте. Звук голосов между тем приближался, и вскоре пред ней предстали двое мужчин,- сам Степан, и его давний станичный приятель, известный забияка и бабник Ларион Атарщиков. Степан уже вышагивал пешим, без коня, а Атарщиков, - широкоплечий и молодцеватый, с лихо закрученными усами, и тёмным загорелым лицом от вечного пребывания на свежем воздухе, неспешно шёл рядом, дымя наполовину выкуренной им "самокруткой".
  - Ну, от она! - кивнув на девушку, с лёгким смущением произнёс Степан, когда они  оба приблизились. - Сядить, ждёть...
  Подойдя к девушке, Ларион, слегка прищурившись, оглядел её с головы до ног, и хмыкнул:
  - Ишь ты, а с виду и не вгадаешь, хто енто такой! Прям, как казак... Ну, здорово, Марья-краса! Давненько не видалися...
  - Драстуй! - опуская глаза под его пристально-насмешливым взглядом, тихо отвечала Мария.
  - Так шо, Ларион, значить, сговорилися?! - ткнув "друзяка" в плечо, спросил Востриков.
  - Угу! - не отводя глаз от Марии, пробормотал тот. - Сговорилися... Пущщяй поживёть! Всё ж, как-никак, а новый человек!.. А то тута, на хуторе, скукота одна...
  С трудом оторвав взгляд от девичьего лица, Ларион последний раз затянулся "самокруткой", швырнул её в кусты и, повернувшись, наконец, к Степану, лениво бросил через плечо:
  - Ну, пошли, што ль... 
  После чего, не оглядываясь назад, хозяйской, слегка  развалистой походкой первым двинулся по тропинке в сторону своего хутора.

                *   *   *

  Фёдор и Игнат Черкашины уже долгонько переминались у востриковских ворот, когда наконец, скрипнула калитка, и с самым сумрачным выражением на лице появился Северьян Степанович. Следом за ним, со своей обычной насмешливо-ехидной ухмылкой, выглянул на улицу и Востриков-старший.
  - Ну шо, убедилси, Северьян? - пряча довольную улыбку в усах, спросил он. - Нема яё тута! Зазря тольки ты мороку затеял... - И тут же, снова усмехнувшись, добавил. - Хучь,- оно, моить, и не зазря... Поглядел, как мы живём, с хозяйством нашим ознакомилсси... Глядишь, Машутку твою к ентому хозяйству кода-никода, а пристроим!
  - Ишь, чяво надумал! - кинув на него косой взгляд, буркнул Северьян. А затем, выйдя на пыльную дорогу, и уже не сдерживая чувств, топнул ногой, выставил в сторону Василия Вострикова свёрнутый из заскорузлых пальцев кукиш, и заорал на всю улицу:
  - Нако-ся от, выкуси! Хрен вам усем у рыло, а не Машутка! В жисть ей не бывать на вашем базу... Понял меня, старый хрыч?!
  - Да чяво ж не понять-то?.. - качая головой, но продолжая при этом по-прежнему усмехаться, отвечал ему Востриков. - Да тольки оно ишшо неисповедимо, куды кривая-то вывернеть... Как бы тябе до нашего базу не пришлося на коленках ползти, да Христом-богом молить, штоб не тока Марию, - а и вас, горемышных, пристроили, не дали помереть голодной смертью...
  - Што-о-о?! - замахиваясь на него нагайкой, взревел окончательно вышедший из себя Черкашин. - Да я тебя, паскудник, за такия слова...
  И ещё неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы вовремя не подоспевшие Фёдор и Игнат Черкашины. Схватив за руки и за плечи, и крепко удерживая Северьяна Степаныча между собой, они быстро повели упирающегося старика вдоль по улице, подальше от греха. Но долго ещё на ней, на радость станичным пересудчицам-кумушкам, постепенно удаляясь и стихая, слышался его гневный голос...

                *   *   * 

  Приведя Степана и девушку на свой баз, Ларион Атарщиков, поманив их за собой, указал на маленькую хатку, наполовину скрытую разросшимися кустами сирени, уже начинавшей потихоньку распускаться под тёплым апрельским солнцем.
  - От там, Марьяша, буишь жить! Тама допрежь моя бабка жила, да в прошлом годе преставилась, царствие ей небесное! Девяносто три годка прокрутилася на белом свете... Дай Бог кажному так! Хатка неприметная, в яё и не заходить никто... Поесть-попить я приносить буду, а ежели, хе-хе, по нужде захотишь, то тама, у кустах, за хаткой, такой хитрай деревянный домок. Туды шмыгай... Поняла, што к чяму?
  - Ага... - краснея лицом, торопливо кивнула девушка.
  - В большую хату не суйси, а то приметить могёть хто из казаков, которыи из станицы до меня наезжають... - продолжал наставлять её Ларион. - А ежели хто дюже любопытный попадёцца, и к твоей хатке подбирацца начнёть, то ты в окошко вылезь, и вон у том сарае сховайся! На сеновал взберись по лесенке, и тама затихни... Уяснила, краса ненаглядная, аль как?!
  - Угу! - кинув на него довольно сердитый взгляд, односложно отвечала Марья.
  - Ну, и любо! - тряхнул чубом Ларион. - Вы тута прощайтеся, а я пойду ... Делов по хозяйству немеряно!
  И, насвистывая какой-то мотивчик, неспешно удалился.
  - Боюся я ево, Стяпан... - проводив Атарщикова настороженным взором, вздохнула девушка. - Мутный ён какой-то... Будто голыш-камень за пазухой держить!
  - Не боись! - Обнял её за плечи Степан. - Ларион мне друзяк, не подведёть... Поживёшь тута малость, покаместь в станице весь переполох не уляжецца, и гости новопавловские не уедуть восвояси... Да ишшо ента война с турком, будь она неладна! Так не вовремя...  Но ты не горкуй больно, - я до тябе наежжать буду, как тольки смогу!
  - Ой, Стёпа, наежжай, да почаще! - завздыхала Марья. - Я одна тута со страху сомлею, ей-богу!
  - Как смогу, - так зараз - к тябе! - обнимая её, заверил молодой казак. - А щас, - извиняй, пора мне обратно в станицу скакать! Там мяне, поди, обыскалися...
  И, чмокнув Марью в разом задрожавшие губы, быстрым шагом направился в сторону конюшни, где поджидал его привязанный к дереву жеребец.
  Девушка проводила его глазами, полными мгновенно набежавших слёз.

                *   *   *

  Новопавловские гости, ожидая прибытия хозяев, сидели в хате Северьяна Черкашина, вздыхали, и изредка перебрасывались между собой ничего не значащими словами. Разговор не вязался, и настроение у всех было подавленное. Особенно это было видно по Лукашке, который сидел с мрачным видом, уставя невидящие глаза в угол, и всё время молчал. И даже тогда, когда сидевший рядом с ним Терентий ткнул его в бок и, усмехаясь, сказал: "Не горкуй, Лукьян, на твоём веку ишшо невест будэ, - як тих звёзд на ниби!", он никак на это не отозвался, и продолжал всё так же сидеть, угрюмо думая о своём. И только услышав, как хлопнула калитка, и на крыльце загремели шаги, он очнулся и, подняв голову, хмуро перевёл взгляд на дверь. Дверь в хату с шумом распахнулась, и один за другим в неё вошли Северьян Степанович, фёдор Черкашин и Игнат.
  - Ну,шо? - приподнимаясь с лавки, на которой сидел, спросил Корней Лукьяныч у своего боевого друга.
  - Та "шо", "шо"... - со злостью прорычал Северьян, срывая с головы папаху, и швыряя её в угол. - Нету яе у Востриковых, вот шо!
  - А игде ж она? - всплеснула руками Пелагея Карповна.
  - А я знаю?! - оборачивая к ней рассерженное лицо, воскликнул старый казак. - Не надо было яё из хаты выпущщять, тада б и гадать не пришлося, игде она! Хороницца игде-то... А станица - не хутор, и яё всю зараз не облазишь... А во всём ты виноватая, чёртова кукла!
   И замахнулся кулаком на жену. Та с виноватым видом опустила голову, а Лукашка, глубоко вздохнув, снова угрюмо уставился взглядом в угол.
  - Ну, дак нам-то как быть? - почесав затылок, растерянно пробормотал Корней Лукьяныч. - Выхоить, свальбе - не бывать... Выхоить, чрез два дни, нам с казачьей сотней, - до Моздоку?..
  - Несолоно хлебавши! - с досадой произнёс Терентий. Прасковья ничего не сказала, и только с жалостью посмотрела на сидящего с хмурым видом Лукашку.
  - Будем шукать! - стукнув кулаком по столу, решительно заявил Северьян Степанович. - Чай, не иголка-то в стогу...
  - А коль за два дни не сыщем? - задумчиво покручивая ус, бросил стоящий у печки Фёдор. Ответить ему старший брат не успел. Снова в ворота, как и в прошлый раз, раздался сильный стук, заставивший всех присутствующих вздрогнуть от неожиданности. Игнат, стоявший у входа, не ожидая слов отца, молча открыл дверь,  вышел на крыльцо, и торопливо загремел сапогами вниз по ступенькам.


                *   *   *

  Прошагав через двор, Игнат открыл калитку, и узрел перед собой своего лучшего друга - Федота Бирюлькина, по прозвищу "Беленый", оттого, что и волосы, и усы, и даже брови у этого молодого, курносого казака были белесого цвета, столь редко встречающегося у кавказских казаков. Федот Бирюлькин стоял, держа под уздцы нетерпеливо перебирающего ногами коня, и тяжело дышал, рукавом смахивая пот с красного от напряжения лица.
  - О, здорово, Федот! - удивился Игнат, пожимая ему руку. - А ты откуль? И чёй-то такой замыленнай?
  - Буишь тут замыленнай! - одно рукой сжимая игнатову ладонь, а другой вытирая градом струящийся пот, отвечал Федот. - Вже, почитай, полнай час як угорелый, мечуся по станице!
  - А чяво мечисси? - удивлённо приподнял брови Игнат.
  - "Чаво-чяво"! - сердито буркнул Бирюлькин. - Сполняю, шо атаман велел, вот чяво! Я ж ныне при ём навроде как порученец... Дядька мой, Егор Иваныч, у яво в помощниках ходить, а я - в порученцах! - не без некоторой доли хвастовства добавил он, и тут же, сразу посерьёзнев, спросил. - Ты новостя-то слыхал?
  - Про турков, што ль? Про войну? Слыхал нонче на станичном кругу...
  - Та не, дружок! - покачал головой Федот. - Вже другия новостя к нам пожаловали, ишшо посурьёзней, и не про турков вовси...
  - А шо такое? - сразу напрягся Игнат.
  - А то, шо у прошедшам часу прискакал нарочный с Ищерской станицы, весь окровавлянный! Грить, еле-еле прорвалси скрозь кольцо... Попал в чеченску засаду! Ежли б, грить, не конь, - ни в жисть бы от их не ушёл! Чечены за им гналися, почитай, аж до самой нашей станицы, да Бог, грить, яво уберёг... Слухай, притащщы водички, - помираю, так пить охота! Аж у горле пересохло... - перебил он сам себя.
  Игнат молча кивнул, и отправился за водой к домашнему колодцу, расположенному  под небольшим островерхим навесом в самом  углу черкашинского база.

                *   *   *

  Пока Игнат ходил за водой, пока Федот Бирюлькин пил, захлёбываясь и расплескивая воду на запылённую черкеску, - в хате, по всему, устали ждать новостей, и на крыльцо вышел Фёдор Черкашин. Увидев у раскрытой калитки племянника, и Федота Бирюлькина с конём, он спустился с крыльца, и тоже подошёл к калитке.
  - Гей, ты смотри, - выходя на улицу, и здороваясь за руку с атаманским порученцем, удивлённо произнёс он. - Одни Бирюлькины ноне к нам у гости жалують! С утра - дядька, теперя - племяш... Здорово, Федот! Каким ветром?
  - Ох, недобрым, Фёдор Степаныч, - ох, недобрым! - вытирая обратной стороной кисти одной руки мокрые губы, а другой рукой отдавая кружку Игнату, отвечал ему Бирюлькин. - И вестя недобрые привёз... Вчерась - войну с турком объявили, а ноне - ишшо хужей! Чечня супротив нас поднялась... Казачьи хутора жгуть, казаков с ихними семьями режуть почём зря, табуны та скотину угоняють... А за главного у их якой-то Алибек-Хаджи! С Ищерской станицы гонец прилетел вершки, - грить, и в Дагестане заполыхало! От туркам зараз кака подмога...
  При этих его словах Фёдор Черкашин нахмурил брови, посуровел лицом, и коротко бросил:
  - Ну, и?..
  - Велено усех казаков скликать на сход на базарну площщадь, к станичному правлению,- атаман велел круг сбираить! - выдохнул порученец. - Вишь, гоняю по станице, будта заведённый, аж взопрел увесь! А надо ишшо по краям станицу обскакать, та на ближайшие хутора подацца, там народ упредить... Так шо, - не обессудьте, а мне - пора!
  С этими словами Федот, вставив ногу в стремя, и ухватившись за край седла, одним махом взлетел на коня.
  - Ну, бывайте, станишники! - воскликнул он и, ударив коня пятками в бока, с места рванул бодрой рысью, исчезнув вскоре из виду в клубах поднятой на дороге пыли.
  - От те, брат, и вареники с вишнею! - входя во двор, и закрывая калитку, пробормотал Фёдор Степанович.
  - Да-а-а уж... - только и смог ответить ему племянник.

                *   *   *

  И снова все сидели на лавках за ненакрытым столом, понурив головы, и неохотно перебрасываясь меж собой редкими фразами.
  - Да-а-а... - покрутив головой, произнёс, прервав молчание, Корней Лукьяныч. - Дяла-а-а... Не у добрый час мы прибыли, по всяму видать! Тут и с турком война, и с Чечнёй очередна замятня, и с жанитьбой твоей, сынок, чехарда получаицца...
  - Ой, батя, какая ныне жанитьба! - отмахнулся Лукьян, и горестно вздохнул. - Тута как бы живыми из Наурской станицы выбрацца, да до своей станицы добрацца! А вы - жанитьба, жанитьба...
  - Ежли, коль Федот Бирюлькин не брешеть, и всё так, как оно ессь, то из Наурской вам ходу нету! - покачал головой Северьян Степанович. - Надобно, конешно, ишшо тово казака, што с Ищерской прискакал, на станичном кругу послухать... Но ежли в самом деле так, што обложили нас со всех сторон, то, едрёна-Матрёна, гостевать вам, Корнеюшка, у нас долго придёцца... И в Новопавловку ваша дорожка заказана аж до самого Ильина дня, - а то и ишшо позжей! А за то время, даст Бог, и турок разобьём, и чеченов разгоним, и Машку, стерву таку, отыщщем, да поженим с вашим Лукашкой... Так што, Прасковьюшка, рано аль поздно, - быть вам с Терентием у нас дорогими сватами!
  - Тю! - всплеснула руками сидящая на краю лавки Прасковья. - До Ильина дня... У мене в станице дети, хозяйство, скотина осталися... А как жа с ими-то быть?!
  - Та за то ты не горкуй, Романовна! - ухмыльнулся сидящий рядом с ней Терентий Титаренко. - Мабуть, найдэцця у станице, кому за усим приглянуть...
  И затем, повернувшись к Корнею Лукьянычу, задумчиво произнёс:
  - Так от, бисова душа, шо той чечен разумив, колы своим казав: "Погодить ишшо манэнько!" Там, у лесу, чуешь?
  - Чую! - хмуря седые брови, отвечал ему старик.
  - Ладно, казаки! - хлопнув себя ладонью по коленке, произнёс Северьян Степанович, и поднялся с лавки. - Вы, гости дорогие, покаместь тут обретайтесь, а я, Хвёдор и Игнат - на базарну плошшадь, к станичному правлению!
  - Да нет уж, Северьян! - тоже поднимаясь с лавки, и сурово сдвигая брови, произнёс Корней Лукьяныч. - Раз таки дяла вокруг завертелись, то и нам неча в стороне стоять! Мы с Терентием и Лукашкой тож с вами пойдём к станичному правлению! Глядишь, и сгодимся для какова дела...
  - Н-ну, коли так... - надевая папаху, раздумчиво пробормотал его старый полковой друг. - Тада пошли!

                *   *   *

  У станичного правления, застилая небо дымом трубок и самокруток, шумел и толпился народ. Усеянная папахами с голубым верхом базарная площадь волновалась и гомонила, и нестройный гул голосов разносился далеко в разные стороны. Новоприбывшие Северьян Черкашин с братом, сыном и тремя гостями, то и дело здороваясь и раскланиваясь с теми, кого ещё не успели увидеть в этот день, с трудом проталкивались ближе к ступенькам атаманской избы. Не успели они и наполовину приблизиться к цели, как шум голосов внезапно смолк. На веранду правления тяжёлой походкой вышел атаман - сурового вида человек лет сорока - сорока пяти, с насупленными лохматыми бровями, седеющими висками, густой тёмной бородой, с серьгой в правом ухе, в надвинутой на глаза папахе, и одетый в туго затянутую серую черкеску. Справа на поясе у него висел кинжал в посеребренных ножнах, а слева - в таких же посеребренных ножнах шашка. Вместе с ним, прихрамывая, на веранду вышел казак лет тридцати, в запылённой синей черкеске, без папахи, с головой, перевязанной бинтом, сквозь который просачивалась кровь. Её капли медленно выползали из-под бинта казаку на правую щёку. Вслед за атаманом вышли и встали у него за спиной два его помощника, - бравого вида казаки, оба такие же суровые, и вооружённые до зубов. Опершись руками о перила, ограждавшие веранду, атаман медленно обвёл глазами площадь, кашлянул в кулак, и затем заговорил.
  - Станишники! - негромко, но достаточно внушительно, так, чтобы его услышали собравшиеся внизу, произнёс он. -  Давеча было полбеды, а ныне - кругом бяда... Тольки про войну с турком окаянным получили мы весть, как пришла весть ишшо страшней - в помочь турку поднялась вся Чечня, да и Дагестан в стороне не осталси! Заполыхало враз со всех сторон... Прискакал к нам со станицы Ищерской гонец, недобрые известья привёз... Вот, послухайте ево!
  Казак с перевязанной головой вышагнул вперёд, одной рукой опёрся о перила, а другую вскинул над головой, и хриплым голосом воскликнул:
  - Братья казаки! С Ищерской станицы я, Чекулаев Иван! Може, кто меня знаить...  Та не у том дело! Послан я нашим атаманом уведомить вас, суседей, што большая бяда пришла со стороны Чёрных гор... Был энтой ночью выловлен нами в кустах близ нашей станицы высмотрень чеченский! Привели яво к атаману, - так он поначалу упиралси, - дескать, ничяво не знаю, не ведаю, заплутал, мол, на охоте... А как нашли у яво за пазухой посланье письменное в аулы с той стороны Терека, от имени какова-то Алибека-Хаджи, с призывом к поголовному восстанию супротив казаков, да супротив России, да поджарили яму на костре пятки, так он много чяво порассказал...
  - Ну? А што порассказал-то? Давай, поведай, Иван! - понеслось со всех сторон.
  Чекулаев повернул голову, через плечо глянул на атамана, и лишь получив от того одобрительный кивок, заговорил вновь:
  - А поведал пленник наш, будто б в Чечне распространилася молва о том, што в горах нашли "священный меч", посланный Аллахом для истребленья гяуров, - то бишь нас, казаков, и всех русских, под самый што ни на есть корень! Во...
  - Ишь ты! Ты погляди! Ишшо чяво! - понеслись по базарной площади возмущённые крики.
  - И што меч энтот самый, - повышая голос, продолжал раненый казак, - находитси в руках чеченского имама Алибек-Хаджи Алданова, из ихнево аула Симсир... И Алибек-Хаджи, будь он трижды неладен, как тольки прознал, што у нас ныне новая замятня с турками началася, враз объявил на всю Терску область и Дагестан "малый газават"! В ночь на 13 апреля объявил, аккурат в момент начала войны с турками...
  Базарная площадь опять загудела недовольными голосами.
  - И што самое поганое, - взмахнув кулаком, прокричал Чекулаев, - в Чеберлое к ему зараз притулился Дада Залмаев, и один за другим - ишшо сорок с лишним аулов! Почитай, вся Чечня поднялася! Кругом - ни проходу, ни проезду! Повсюду ихние конники рыщуть,табуны угоняють, поля жгуть, хутора грабять, и в дым пущають! Меня атаман ищёрский к вам с вестью отрядил, дак у самого лесу налетели, сволочи, повязать пыталися... Спасибо коню, насилу ушёл от их! Вон тольки пуля из ружжа по черепушке чиркнула...
  И небрежным жестом он ткнул себе в окровавленную повязку на голове. При этих, заключительных его словах, недовольный ропот на площади перешёл в неистовый гул. Со всех сторон неслись проклятья и воинственные крики. Атаман, перекинувшись несколькими словами сначала с Чекулаевым, а затем со своими помощниками, повернулся к стоящей внизу толпе и поднял руку, терпеливо выжидая, когда он сможет начать говорить.
  Шум на площади постепенно затих.

                *   *   *

  Оглядев стоящих внизу хмурым взглядом, атаман кашлянул в кулак, и медленно произнёс:
  - От такие пироги, станишники! Дожилися, значить... По своёй землице вже - не проехать, не пройтить... Ну, енто мы ишшо поглядим, чья возьмёть, ишшо поглядим!
  И, погрозив в воздухе неизвестно кому, перешёл на другой, официально-командный тон:
  - Значить, так... Надобно, в перву голову, обскакать все хутора, и все станичные земли, - от подовых до бурунных, известить родню и суседей, штоб бросали всё, и подавались в  станицу!
  - А хто не пойдёть, тада как? - раздался голос из толпы.
  - А хто не пойдёть, и ослухаецца, тех плетью надоумить, штоб в ум вошли! - стукнув кулаком по перилам, сурово произнёс атаман. - Да зараз передать, што нам тут Чекулаев порассказал... Мало тово, што всё пожгуть, да скотину угонять, дак могуть всех подряд перерезать, как курей, - а ково не перережуть, тех за Терек уведуть, в полон, - и, поминай, как звали!
  После его слов гул негодующих голосов вновь накрыл базарную площадь. 
  - Понял, брат, каки дяла у нас тута творяцца? - со значение в голосе сказал Игнат Черкашин, повернув голову к стоящему рядом с ним Лукашке. - Эт тябе не в Новопавловке вашей, иде чеченским духом за вярсту не пахнеть!
  - Ну, у нас Кабарда да черкесы завсегда под боком! - обидчиво возразил ему тот. А затем, наклонившись к Игнатову плечу, шепнул ему на ухо.- Я другова не понял, - што такое "подовые" земли, и "бурунные"?
  - Аль взаправду не знаишь? - воззрился на него Игнат. - Слухай, коли так: подовые земли - энто чернозём, родящая земля; а бурунныя - то пески, земли безводныя, на их пошти што ничяво не растёть! А таких бурунных земель за Наурской - полным-полно, аж до самой Калиновской станицы...
  - А ну, цыть, молодь сопливая! - недовольно буркнул кто-то из пожилых казаков у них за спиной. - Дайтя атамана послухать!
  Атаман между тем продолжал говорить, сопровождая свою речь энергичным взмахиванием руки, сжатой в кулак:
  - Надобно объездить хутора Леднёвский, Капустин, Бухаров, Чирков, Атарщиков, и прочие другия... А окромя хуторов, по бурунам обскакать кутаны, иде казачий скот калмыки пасуть: Отатней, Суровский, Касаков, Шириков, и иже с ими...
  - А как жа! Доскачем! Сделаим! - понеслось из толпы.
  Атаман поднял правую руку, призывая к порядку, и снова заговорил, повысив голос, чтобы его было слышно в самом конце площади:
  - Мы, как известно, кажин год отсылаим на границу с Турцией, к реке Черек, на действительну службу своих молодых казаков, служить в Горско-Моздокском полку...  Ныне тож должны, - тем паче, с турком война началась! Но из-за тово, што Чечня поднялась, отъехать туды нет никаких возможностев... По-энтому, покудова все пути-дороги перекрыты, своей атаманской волей приказываю: собрать издесь, в станице Наурской, две боевых сотни, а такоже - составить сторожевую станичную службу, - штоб ныне вдругорядь не сотворилось то, што было у прошлом веке, в семьсят чятвёртом году, када все казаки на войну убыли, а заместо них сто пятьдясят баб да ветхих стариков оборонялися супротив восьми тыщ горцев, и потчевали их горячими щами!
  После его слов по стоящей внизу толпе прокатился довольный гогот.
  - От такой будеть мой вам приказ, казаки! - вновь стукнув кулаком по перилам, закончил свою речь атаман. - Любо вам, аль нет, - а быть так, как я сказал!
  - Любо, атаман! Любо! Ай,любо! Быть по сему!- понеслось со всех сторон в ответ на его речь.
  - Не по старине енто... Не по обычаю... Надобно б круг скликать, на кругу и порешать, што к чяму... - недовольно гудели другие, в основном, седобородые старики.
  Слыша эти разногласия в толпе, атаман, намеревавшийся уже покинуть веранду, остановился, и в очередной раз поднял руку, призывая станичников к порядку.
  - Сами знаитя, казаки, што я завсегда стоял и стою за старинныя наши обычаи... - окинув площадь своим суровым взглядом, произнёс он. - Да тольки не время ныне круг собирать, да даром лясы точить! Вы ж усе слыхали, што Чекулаев Иван тута сказал... Ворог у самых наших ворот! Кажная минутка дорога... Промедлим, проболтаим зазря, - время упустим! Аль не так я толкую, братья казаки?!
  - Так-то оно так... Усё верно... - завздыхали на площади.
  - Одним словом, - кончай трепотню, и делай, как я сказал! - подытожил атаман и, уже отходя от перил, добавил во всеуслышание:
  - Хто своей волей в каку сотню жалаить записацца, - давай, заходи в правление, к станичному писарю! Он енто дело быстро спроворит...
  И неспешным шагом, сопровождаемый своими молчаливо-суровыми помощниками, скрылся за дверью атаманской избы. 

                *   *   *

   Все пятеро однофамильцев-Черкашиных, и Терентий Титаренко иже с ними, стояли у крыльца станичного правления, среди гудящей толпы наурских казаков, и обсуждали между собой, что же им делать дальше.
  - Я так кумекаю, што вскорости нам отсель в свою станицу не выбрацца! - сдвинув набок папаху, и почесав за ухом, задумчиво произнёс Корней Лукьяныч. - И оказии какой-никакой, аль команды воинской што до Моздоку, што до Георгиевску ждать нам придёцца, аки второва пришестия Христа...
  - Не-е-е, Корнеюшка, и думки не держи! - отмахнулся от его слов Северьян Степанович. - Сам, поди, слыхал, што Чекулаев-то сказываить.. Коль Чечня поднялась таку лезгинку выплясывать, да ишшо под турецку музыку, - то енто, брат ты мой, надолго... 
  - От угораздило, так угораздило! - чуть не простонал его друг, и горестно покачал головой. - Слыхал, Лукашка?! Да у нас в Новопавловке там усе в ума посходють, ожидаючи! Ни нас, ни невесты молодой... От попали, так попали! А, Терентий?!
  - Та ото ж! - с тяжёлым вздохом отвечал Титаренко.
  - Ну, и дале нам как, батя? - хмуро глянув на отца, поинтересовался младший из новопавловцев.
  - А дале што... - подумав, и пожевав губами, сказал Корней Лукьяныч. - Мы всё ж  Черкашинского, старинного роду, и на тёплой печке не привыкши отсиживацца, коль война, да замятня в нашем краю началась! Могеть, и мы ишшо наудалую сабельками махнём, как в старо-то времечко... А, Северьян?!
  - Ты к чяму енто клонишь? - воззрился на него бывший сослуживец.
  - А к тому, што хоть не в своёй станице, а в другой, но - казаки везде едины...- взволнованным, и даже несколько торжественным тоном заявил старый воин.- Жалаю вступить в наурску казачью сотню, и сына свово с собой бяру! От так...
  И, победно глянув на окружающих, повернул голову к стоящему рядом Титаренко:
  - А ты как, Терентий?
  - А мне куды ж?! - торопливо ответил тот. - И я зараз с вами, бисова душа!
  - А уж на-то, наурцам, в енту саму сотню вступить сам Бог велит! - в ответ ему, таким же торжественным тоном произнёс Северьян Степанович. - Фёдор, Игнаша, согласныя вы со мной?
  - Без всяких сумлений! - тут же воскликнул Игнат, а Фёдор Черкашин лишь молча кивнул головой.
  - Ну, тада и думать боле нечево! - подвёл итог их маленького "казачьего круга" Северьян. - Пошли все разом к станичному писарю, пущай нас вместях в одну сотню и запишеть...
  И, разом повернувшись, все шестеро один за другим стали подниматься на крыльцо станичного правления...

                *   *   *
 

               
 

 
      

 
 
 

 
 
 
 
   
 
 

 


 
   
   
 
   

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 -