Зимняя сказка, 3-3

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Богемия.

Пустынный берег моря.

(Входит Антигон с ребёнком на руках и моряк.)

АНТИГОН:
Ты не ошибся, что наш чёлн
К пустынным берегам Богемии причалил?

МОРЯК::
Ошибки нет, но час недобрый:
И небо хмурится, и буря назревает,
Как будто нас за что-то осуждает.

АНТИГОН:
Что бог решил, тому и быть!
А ты иди, смотри за судном.
И не успеешь оглянуться,
Как я сумею обернуться.
МОРЯК:
Поспешность вам не помешает,
Но вглубь страны не забирайтесь,
И непогода ветром свищет,
И дикий зверь повсюду рыщет.

АНТИГОН:
Иди. Я скоро возвращусь.

МОРЯК:
Скорей бы уж покончить с делом и душу успокоить.

(Уходит.)

АНТИГОН:
Идём, несчастное дитя.
Не раз слыхал я, но не верил,
Что души мёртвых воскресают.
Вчера же ночью так всё и случилось:
Ко мне родная мать твоя явилась.
Не сон, а явь, похожая на сон.
Качаясь шла, как будто чаша,
Наполненная скорбью до краёв.
И. как святая, в белом одеянье
Приблизилась к постели, где лежал,
Три раза надо мной склонялась,
Сквозь стон и слёзы всё пыталась
Мне что-то важное сказать,
Но у неё никак не получалось.
Но бурю укротив в себе, сказала:
"Мой Антигон, случилось так,
Что воле вопреки, но исполняя клятву,
Ты должен дочь мою. оставить без защиты.
Пустынных мест в Богемии немало,
В одном из них оставь её в слезах.
Она для всех считается погибшей,
Малышку же Пертидой  назови.
За дело чёрное по воле господина,
Ты не увидишь больше Паулину".
И вдруг, пронзая стоном ночь, исчезла.
Никак не мог прийти в себя,
Оцепенев от страха,
То был не сон, казалось мне, а явь.
Считая прочие все сны за пустяки,
Я этому действительно поверил
И слово дал себе его исполнить.
Уверен: Гермиона - в небесах,
И Аполлон диктует мне с небес
Оставить на земле отца дитя,
Ребёнка Поликсена,
Где рок её полюбит иль погубит.
Взойди, цветочек, и порадуй мир!
Кладу с тобою вместе всё твоё:
Здесь и приданое и имя,
Коль сложится судьба благополучно:
То имя,- чтоб его делами славить,
Приданое, - чтоб на ноги поставить..
Крепчает буря, тучи набегают,
Пороки матери на гибель обрекают.
Душа болит и исцеленья хочет,
Иссякли слёзы, сердце кровоточит.
Да буду проклят собственною клятвой!
Прощай, бедняжка, не забудь, как пели
Тебе бураны  в хладной колыбели.
Становится чернее ночи день,
Шумами полнится уже любая тень!
Не наступила темнота пока,
Мне б добежать до челнока.
Здесь гонят зверя!
Я теперь прогиб!
(Убегает, преследуемый медведем.)

(Входит пастух.)

ПАСТУХ:
Когда б между шестнадцатью и двадцатью годами
У юношей была бы не гулянка, а сплошная спячка,
Была бы решена важнейшая для всех людей задачка:
Пузатых не было б девчонок,
Ограбленных мальчишками лавчонок,
Разбитых подбородков и носов,
Обиженных до смерти стариков.
Послушайте!
Кому же, кроме них, взбредёт на ум охотиться в такую непогоду?
Спугнули двух моих овец. Боюсь, что волк - хозяина проворней: не досчитается кошара этой пары. Коль и найду их, то на берегу, овечки наши  плющ там объедают. Быть может,  разыщу. Такое ведь бывает.
А это что за чудеса?
Какие глазки, волоса!
И ловко упакован так.
В пелёнках он или она?
Чья здесь оставлена вина?
Хоть я наукам не учён, но в этом свёртке грех дворцовый заключён. Сие сотворено в укромном месте, в стороне от глаз, в огне сплетённых тел, а не в промозглой мгле и хладе, как у нас. Велит мне жалость дитятко спасти, подарок оный сыну поднести. Он где-то здесь  ходил и откликался.
Эгей! Куда же ты девался?

(Входит шут.)

ШУТ:
Да здесь я!


ПАСТУХ:
Ты рядом?  Ну, тогда иди и удивляйся. Об этом будут говорить всю жизнь и даже после смерти. Но что с тобой? Ты выглядишь так странно.

ШУТ:
Я видел нечто на земле и море! Но где? -сказать я  затрудняюсь, поскольку небо с морем слились воедино. Да так, что между ними шила не просунешь.

ПАСТУХ:
И что ж, мой мальчик, там произошло?

ШУТ:
Когда б ты сам увидел, как оно ревёт, с каким остервененьем гложет берег! Но ужас весь, скажу тебе, не в этом.  Мне раздирали душу вопли моряков! То выплюнет волна их, то проглотит. Корабль мачтою хватался за луну, но увлекали волны судно в глубину. Оно болталось, словно, пробка в бочке. А на земле медведь терзал вельможу, с несчастного чулком сдирая кожу. А тот вопил и звал меня на помощь, твердя, что знатен родом он, а имя - Антигон. Смокнулась пасть драконова над судном, и, словно, смех над воплями гремел раскатом гром. Но громче бури, громовых раскатов, ревел медведь и задранная жертва.

ПАСТУХ:
О, господи, когда ж всё приключилось?

ШУТ:
Моргнуть я не успел, как всё произошло: ещё тела под толщей вод не охладели, медведь же - дворянина дожирает до сих пор.

ПАСТУХ:
Когда бы рядом был - помог бы старику.

ШУТ:
Похоже, ты и кораблю помог бы, когда бы жалость устояла на ногах.

ПАСТУХ:
Ужасный день! Ужасные дела! Но посмотри-ка, сын, и небу поклонись. Как рядом иногда бывают смерть и жизнь, которая невзгодам вопреки  родится! Здесь есть, чему дивиться. Одёжка вся дворянского покроя. Ты разворачивай, не бойся.  Мне феи предсказали: я разбогатею. Подкидыш это. Что же там ещё? Давай посмотрим.

ШУТ:
Ты, старик, везунчик!  Коль перечень грехов твоих великим не был, тебя за то вознаграждает небо. Не чем-нибудь, а золотом сплошным!

ПАСТУХ:
Всё золото - от фей: ты в этом убедишься. Теперь же - быстро всё запрячь и поспешим домой короткою дорогой. Нам, мальчик, повезло, но слово лишнее испортить дело может. Молчим! - молчание  для нас всего дороже! Пусть овцы сами здесь пасутся, а ноги наши к хижине несутся.



ШУТ:
Иди с находкою домой, а я взгляну, не бросил ли медведь на поле жертву. Они лишь в пору голода свирепы. Коль что-то от вельможи там осталось, то следует останки схоронить.

ПАСТУХ:
Ты так и поступи. А коль найдешь чего-то интересным, то и меня о том оповести.

ШУТ:
И ты мне схоронить его поможешь.

ПАСТУХ:
Счастливый день добром отплачен должен.

(Уходят.)