Бык с рогами словно лунный серп

ABRAXAS

Как зарождается, растет
Души таинственный цветок
И куклу-девочку зовет
К любви и жизни вечный рок,
Как тихо в девственную грудь
Любви вливается струя
И ей от жажды бытия
Вольнее хочется вздохнуть
Как жажда жизни на простор
Румянца рвется в ней огнем
И, утомленная, потом
Ей обливает влагой взор
И как глядится в влаге той
Творящий душу дух иной
И как он взглядом будит в ней
И призывает к бытию
На дне сокрытую змею,
Змею страданий и страстей...

Аполлон Григорьев. Всеведенье поэта.

Европа, дочь Агенора - царя богатого финикийского города Сидона - с детства пользовалась почти неограниченной свободой. Подданные ее венценосного отца благоговели перед своим грозным владыкой, как перед неким земным божеством, перенося это благоговение на всех членов царской семьи и на единственную дочь Агенора. Опасаться быть похищенной морскими разбойниками Европе также не приходилось, ибо все побережье Финикии - Страны Красного Пурпура - охранял грозный сидонский флот, сам грабивший и опустошавший берега соседних царств. Поэтому Агенорида /1/ могла в полной безопасности гулять в окрестностях Сидона, любуясь скалистыми мысами, у подножия которых шумел морской прибой, и отдыхать на песке маленьких бухт, расположенных между ними. Весь берег излюбленной Европой местности состоял из такого чередования живописных скалистых мысов, выдвигающихся в море, по которому скользили паруса далеких кораблей, и мелких, более или менее пологих бухт. В тихую погоду, сидя на скалистой глыбе, Европа могла, под наблюдением остававшихся всегда в почтительном отдалении прислужниц и подруг, часами вглядываться в прозрачную морскую глубину, следить, как зачарованная, за подводной жизнью, наблюдая, как в рощах красных и зеленых водорослей скользят рыбы, сверкая при резких поворотах серебристой чешуей, как ползают серые и багряные крабы, как открывают и закрывают свои створки радужные морские раковины, или же при сильном ветре следить за разбивающимися о скалы волнами, плетущими вечно меняющееся кружево пены, слушать их убаюкивающий шум. В бухтах, растянувшихся на песке под отступившим обрывом скал, Европа, похожая в профиль из-за своих широко поставленных, темных, как терновые ягоды, глаз, на испуганного олененка, не боясь загореть - ибо ее кожа оставалась белой, что давало повод дворцовым прислужницам (смуглым и черноволосым, как все жители и жительницы Финикии) шептаться о божественном происхождении царской дочери - часами грелась на солнце, с наслаждением вдыхая всей грудью напоенный соленым запахом прибоя свежий ветер, следя то за облаками, плывущими по лазурному небу, то за волнами, набегающими на песок. Или, сняв сандалии, с наслаждением бродила босиком по твердому влажному песку, собирая дары моря - ракушки, рыб, медуз, ловила крабов, а потом спешила назад на берег перед заливающим ее босые ноги наступающим прибоем.

Однажды белокожая дочь Агенора, вышла из дворца, как обычно, погулять в сопровождении прислужниц и подруг на берегу лазурного моря. Царевна была одета совсем как взрослая девушка, в длинный виссонный пеплос, подпоясанный под самую грудь, и украшенные жемчугом сандалии, с волосами, убранными под драгоценную золотую сетку. Прислужница несла над ней пурпурный, расшитый золотом зонт, защищая дочь Агенора от жарких лучей полуденного солнца, как то подобало царевнам. Чувствуя себя взрослой, Европа шла, как приличествует знатной девушке, мелкими шажками, слегка откинувшись назад, подняв горделивый подбородок. Но когда подруги и прислужницы затеяли на морском берегу веселые игры, в ней словно опять проснулась маленькая девочка. Европа приказала снять с себя длинный, стеснявший движения пеплос, освободила свои светлые кудри от золотой сетки, и, оставшись в тонком хитоне цвета крови и в голубой ленте, обхватившей ее белокурые волосы, теперь уже ничем не отличаясь от прислужниц и подруг, предалась девичьим забавам, бегая по берегу наперегонки, водя хоровод и собирая цветы. Она скакала, как козленок, кружилась, подставляя ладони брызгам морского прибоя, кроваво-красный хитон раздувался от свежего бриза, счастливый девичий смех разносился по всему морскому побережью. Вдруг, откуда ни возьмись, на морском берегу появился удивительно красивый, статный и широколобый белый бык с серебряными рогами, изогнутыми словно лунный серп. Казалось, его привлекли забавы подружек, и он сам был готов с ними поиграть. Мирно помахивая хвостом, белый бык, роняя с морды длинные нити прозрачной слюны, подошел к Европе и подставил ей свою широкую спину. Ничего не подозревая, царевна Сидона уселась на спину столь мирного с виду животного. Но белый бык внезапно сделался как бешеный. Его только что такие ласковые, любопытные глаза вмиг налились темной кровью, и он с оглушительным ревом стремительно бросился в зеленоватые морские волны. Испуганной Европе не оставалось ничего другого, как ухватиться за рога взбесившегося вдруг быка, держась за них как можно крепче. Крики оставшихся на берегу подруг вскоре стихли вдали...

В открытом море, при виде дельфинов и других диковинных морских тварей, поднявшихся со дна, чтобы приветствовать и сопровождать увезшего ее белого быка с рогами словно лунный серп, у Европы не осталось ни малейшего сомнения, что облик ее похитителя принял некий бог. Но какой? В отцовском дворце она встречала великое множество гостей из заморских стран, посещавших Сидон по торговым делам, и научилась различать по одеждам ассирийца от египтянина, египтянина от ливийца, ливийца от нубийца, нубийца от этруска, этруска - от шердана, шердана - от обитателя богатого острова Кефтиу /2/. "Очевидно, боги разных народов и стран одеваются так, как их почитатели - подумала Европа, рассудительная не по годам - И не потому ли этот хитрый бог принял облик черного быка, чтобы отец, узнав от подруг, кто меня похитил, не догадался, где искать?"

Сидонская царевна попыталась с силой вырвать из белой шкуры быка клок шерсти, надеясь, что под шкурой скрыта какая-нибудь из знакомых ей иностранных одежд. Но белая шерсть оказалась столь плотной, что в ладони у царевны осталось лишь несколько тонких волосков, отливавших серебром на солнце. Бык повернул голову, и Европа не уловила в его огромных глазах, светлых от морской синевы, ни малейших признаков ярости. Они стали почти человеческими и напомнили ей глаза юноши-простолюдина, приходившего порой на берег моря и издали молча смотревшего долгим взглядом ее игры с подругами, пока его не прогоняли прочь.

Чайкам, буревестникам и алкионам, парившим высоко в лазурном небе, бык казался сверху диковинным серебристым жуком с ярким красным пятном на спине, медленно ползущим по изумрудной волнистой траве.

Вдали в туманной дымке взорам царевны показался гористый берег. Белый бык поплыл быстрее, словно чувствуя за спиной погоню. Но море опустело: морские чудища отстали, не в силах плыть с быком наравне.

"Нет, это не Египет, - думала Европа. - Отец рассказывал, что берег у места впадения великой египетской реки Нила в море плоский, как ладонь, поросший во многих местах камышом. Значит, это остров? Но какой? Мало ли в море, простирающемся до столпов Мелькарта /3/, островов, к которым захотел бы пристать бык?"

Уже перед самым наступлением ночи, когда, переливаясь на темном горизонте пурпурным огнем, взошла вечерняя звезда, белый бык с рогами словно лунный серп наконец выбрался на незнакомый берег и дал Европе спуститься на прибрежный песок. Царевна тут же стала выжимать свой мокрый от морской воды хитон цвета крови, для чего ей пришлось поднять его подол и открыть не только свои стройные длинные голени, но и узкие бедра выше колен. Тем временем бык с шумом отряхнулся. Ослепленная градом холодных и соленых брызг, обрушившихся на нее с его мокрой шкуры, сидонская царевна стала вытирать лицо ладонями, когда же отняла их от лица, увидела стоящего на месте куда-то пропавшего быка с рогами словно лунный серп чернобородого незнакомца с узкой, осиной талией и широкими плечами, в складчатой льняной набедренной повязке. Смущенная тем, что незнакомец увидел ее ноги выше колен, Европа поспешила опустить подол мокрого кроваво-красного хитона, прилипшего к по-мальчишески стройному телу отроковицы, облегая его пленительные в своей незрелости формы. Незнакомец молча продолжал смотреть на Европу. На голове у него сверкала увенчанная пышным кудрявым пером диадема, которую, как было известно Европе, носят только на острове Кефтиу.

"Бог Кефтиу!" - вдруг осознала царевна Сидона.

Чернобородый, обхватив ее за талию, легко, как перышко, поднял Европу, внес ее в черневшую неподалеку, среди лавровых деревьев, пасть пещеры, озаренной внутри красноватым огнем тусклого глиняного светильника, и, не говоря ни слова, поставил на землю. Пол пещеры приятно холодил ее босые ступни. Казалось, вся она - из светлого меда, сотворенного пчелами из солнечного света и пыльцы цветов. Бог схватил Европу за плечи, и она почувствовала, как в них бьются сразу два сердца: его - рывками, и ее - часто-часто. Держа дочь Агенора за плечи, бог Кефтиу, по-прежнему храня полное молчание, долго смотрел сверху вниз на царевну Сидона, глядя ей прямо в глаза. За эти несколько мгновений дочь Агенора словно выросла и оттого похудела, став похожей на остроносого мальчика. Отпустив левое плечо Европы, бог все так же молча положил ладонь на грудь отроковицы, ощутив через тонкую кроваво-красную ткань, как бьется под ее нежной кожей упругая кровь. Развязав одним движением пояс Европы и приподняв подол ее красного, как кровь, хитона, бог положил ладонь на нежный лобок дочери Агенора. Как будто искра проскочила между ее лобком и прижатой к нему ладонью Чернобородого. Европа попыталась придержать подол хитона, но всего лишь на мгновение. И тут же, под упорным взглядом молчаливого бога, не сознавая, что делает, одним рывком сняла хитон через голову. Влажная ткань цвета крови упала к ногам Агенориды. Бог Кефтиу внимательно разглядывал отроковицу - ее широкий чистый белый лоб, обрамленный белокурыми локонами, прямой точеный нос, по-детски крупный рот, круглый подбородок, плавный изгиб тонкой шеи, худенькие плечики, маленькие грудки с трогательно, как у юной козочки, торчащими в стороны острыми сосками, еле заметную талию, гладкий плоский живот, посреди которого пупок еще хранил в себя несколько капель морской воды, узкие бедра, длинные стройные ноги с маленькими ступнями и длинные тонкие руки, которыми она робко пыталась убрать с неожиданно занывшего лобка его горячую ладонь. Сердце Европы гулко билось в полумраке пещеры, стуча все сильней и сильней от сознания того, что она, совершенно нагая, какой ее сотворили боги, находится наедине с незнакомым мужчиной. Такого в жизни Европы еще не бывало. До сих пор мир сидонской царевны был миром исключительно женским, и все окружение дочери Агенора составляли только девушки и женщины. Даже когда царевне нездоровилось и требовалась помощь врача, в покоях окна задвигались ставнями, опускались занавески, создавая почти полный мрак. Если царский лекарь должен был осмотреть больную или пощупать ей пульс - как, например, совсем недавно, когда к появившимся у царевны три луны тому назад белым выделениям из влагалища вдруг стала примешиваться кровь - ему приходилось делать это через тончайшую газовую вуаль, чтобы его пальцы не касались нагого тела Агенориды, ее атласной, нежной белой кожи. И ей казалось, что так будет всегда.

Европа не знала, сколько простояла так в полумраке пещеры, прижав ладони к пылающему лицу. Но наконец она опустила руки и подняла свои темные глаза на критского бога.   
 
По-прежнему держа отроковицу за плечи, бог Кефтиу, все так же храня молчание, смотрел на нее сверху вниз, глядя ей прямо в глаза, как если бы испытывал несказанное блаженство от ощущения, что в его власти самое прекрасное из существующего в мире - девичье тело. Будто завороженная его неотрывным взором, дочь Агенора, забыв о своей наготе, робко шагнула к нему, протянув вперед руки. Бог наклонился к царевне, обнял ее, и она, задрожав в его сильных объятиях, сама, встав на цыпочки, обняла его за шею и прижалась щекой к его бородатой щеке, а потом, когда он приподнял ее за маленькие ягодицы, затрепетавшие от этого прикосновения, положила голову ему на плечо. Молчаливый бог Кефтиу развязал голубую ленту, стягивавшую волосы царевны, рассыпавшиеся по ее худеньким плечам льняной волной, и поцеловал Агенориду в похолодевшие лепестки покорно раскрывшихся по-детски влажных губ. Европа задрожала еще сильнее - впервые в жизни ее поцеловали в губы, да еще так крепко, что у царевны перехватило дыхание.

Обессиленная этим первым в жизни поцелуем в губы, Европа, все еще не в силах перевести дух, как во сне, осознала, что бог Кефтиу положил ее спиной на отливавшую то золотом, то серебром бычью шкуру, озаренную мерцанием светильника. Глаза Европы еще больше потемнели и расширились. Шкура оказалась удивительно мягкой - совсем как шерсть белого быка, привезшего ее сюда из Финикии, теперь же пропавшего неизвестно куда. Оглядись царевна повнимательней, она бы увидела голову увезшего ее быка с рогами словно лунный серп глядящей на нее со стены таинственной пещеры. Но Европе в это мгновение стало так приятно, что она закрыла глаза и потому бычьей головы на стене не увидела. Бог Кефтиу принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею. Царевне, ощутившей непривычную, тянущую боль в груди и лобке, стало еще приятнее, и она, обняв бога левой рукой за шею, стала неосознанно стискивать и крутить свою правую грудь. Бог горячим языком лизал ей уши и за ушами, шепча на незнакомом языке непонятные слова, от которых у нее голова шла кругом, стискивал ее груди, ласкал ей горячими пальцами соски, то сдавливая их, то перетирая между подушечками пальцев, от чего маленькие груди Европы стали упругими, как мячики, а розовые соски набухли, вытянулись, потемнели и затвердели. Бог Кефтиу стал целовать ее соски, водя языком по розовым кружочкам вокруг них, и сосать болевшие все сильнее груди Европы, то втягивая их в рот, то снова выпуская, проводя горячим языком по животу Агенориды сверху вниз, одновременно гладил, стискивал и мял ей груди, уже готовые, казалось, лопнуть от возбуждения, в то же время лаская кончиком языка пупок царевны Сидона, вылизывая из него последние капли морской воды, целовал Европе низ живота, впиваясь ей горячими губами в поросший редким светлым пушком лобок, болевший все сильнее, как и груди. Он целовал ей ноги, которые царевна сама поочередно поднимала, словно заведенная, переходя от бедер к коленям, голеням и узеньким ступням, целуя и лаская мягкими губами каждый пальчик - от мизинца до большого. Когда молчаливый бог Кефтиу стал сосать ей большой палец на левой ступне, Европа на мгновение лишилась чувств от потрясения. Она не помнила, как перевернулась на живот. Бог целовал ей спину, сверху вниз, до талии и ягодиц, лаская кончиком языка крохотную дырочку афедрона /4/, время от времени слюнявя пальцы и вдавливая их поочередно в афедрон, как бы подражая движениям флейтиста. Европа осознавала, что бог делал с ней, урывками, как в бреду. Вот она оказалась стоящей на четвереньках, в звериной позе, опираясь на кисти худых рук и дрожащие острые колени. Искушенный язык бога Кефтиу, державшего Европу левой рукой за бедро, проникал ей все глубже в афедрон, а правая рука ласкала ей сокровенные части тела, которых еще ни разу не видел и не касался ни один мужчина - болевший все сильнее лобок и трепещущее лоно, постепенно, медленно вводя в его сначала плотно сжатые, а затем открывшиеся, как розовые лепестки, уста сначала средний, затем указательный, затем безымянный палец, сначала медленно и осторожно, а затем все быстрее вращая ими, массируя дрожащими пальцами влажные стенки влагалища сидонской царевны, входя все глубже в его узкий канал, пока не проник горячими пальцами, натолкнувшись на невидимую, упругую преграду, как ей показалось, до конца в переполненный благоуханным, клейким соком грот Европы, заполнив всю его пустоту, вплоть до этой незримой преграды, прикосновение к которой заставляло ее трепетать всем телом, и Европа, ощутив, как низ ее живота вдруг обожгло неудержимой горячей волной, упав на локоть правой руки, подломившейся, не в силах удержать вес собственного тела царевны и тела нависшего над ней молчаливого бога Кефтиу, сотрясаемая неистовыми содроганиями всего тела, не впилась зубами в левую ладонь, заглушая рвущиеся с губ сдавленные крики, прозвучавшие в тишине полутемной пещеры как мычание телки в ночи...

Она не помнила, сколько пролежала, прикрыв в изнеможении глаза, на животе, без сил, без памяти и без движения, уткнувшись лицом в шкуру белого быка. По стенам пещеры волновались громадные тени от мерцавшего светильника. Молчаливый бог Кефтиу, уже без своего пернатого венца и без набедренной повязки, молча сидел рядом с ней на пятках, опираясь на колени, и глядел на царевну, прижавшуюся щекой к белому бархату бычьей шкуры. Ее лицо было румяным и спокойным, ресницы бросали дрожащие от огня светильника тени. Но вот она пошевелилась. Робко перевернувшись на спину, Европа обратила к нему лицо. Мокрые от овладевшего отроковицей внутреннего жара, волнистые пряди, потемневшие от пота, прилипли к широкому лбу, на котором впервые запечатлелась морщинка страдания. Приподнявшись на локте, Европа вдруг увидела торчавший у бога Кефтиу в поросшем темным курчавым волосом паху дотоле никогда не виданный ею предмет, напоминавший царский, а может быть - жреческий жезл или скипетр с округлым заостренным навершием темно-розового цвета. 

Будто подчиняясь его молчаливому приказу, не терпящему ни возражений, ни ослушания, Европа приподнялась и, встав на колени, робко протянула руку к вознесенному перед ней жезлу критского бога. Жезл казался зачарованно глядевшей на него царевне живым существом, слегка подрагивавшим от возбуждения и нетерпения. Узкий зев его навершия, казалось, подмигнул ей, из него выступила маленькая светлая капля. Медленно-медленно Европа коснулась его кончиками пальцев протянутой вперед правой руки. Жезл вздрогнул, упругий, как сжатая пружина. Осторожно погладив его по навершию, Европа, не веря собственным глазам, коснулась жезла снизу и несколько раз провела рукой по нему сверху вниз, пока ее пальцы не коснулись поросшего кудрявым черным волосом мешочка, заключавшего в себе что-то вроде двух твердых шариков, а затем - снизу вверх, от мешочка к навершию. Жезл вздрогнул еще сильнее и поднялся еще выше. Царевна так же осторожно, еле касаясь рукой, снова погладила жезл, который от ее прикосновения заметно увеличился в размерах, распух и отвердел. Затаив дыхание, дочь Агенора, оглушенная стуком собственного сердца, медленно села на пятки, упираясь в белый бархат бычьей шкуры широко расставленными коленями. Жезл бога Кефтиу, все так же подрагивая, то слегка поднимаясь, то слегка опускаясь перед пылающим лицом Европы, потянулся к ней, как некое живое существо. Благоговейно, словно перед алтарем сидонского бога Мелькарта, преклонившая колена перед этим чудом, Европа прикоснулась губами к его потемневшему навершию и облекла его в свои уста. Закрыв глаза, царевна медленно вобрала в рот навершие жезла, затем выпустила его и стала осторожно облизывать кончиком языка сначала навершие, затем, постепенно склоняя голову, ствол жезла и, наконец, мохнатый мешочек с парой твердых шариков. Бешено колотящееся сердце Европы было готово выскочить у нее из груди.

Бог Кефтиу, храня по-прежнему молчание, лег на спину, закинув руки за голову. Опьяненная острым запахом его заросших черным волосом, потных подмышек, дочь Агенора склонилась над ним, сначала робко, а затем все смелее водя языком по его мохнатой груди, чуть задерживаясь кончиком языка на его темных сосках, целуя живот бога, а затем, решившись взять в правую руку его жезл, пульсировавший в ее маленькой ладони, начав, зажмурившись, вылизывать его пахучий афедрон и, наконец, нависнув над его косматым черным пахом, опираясь на руки и ноги, как египетская богиня неба Нейт, чье изображение украшало ее девичью спальню в сидонском дворце Агенора, заключив в уста стоявший торчком, как свеча, налитый темной кровью жезл Чернобородого, принялась сосать его и лизать горячим языком, то вбирая в еле вмешавший его рот, то опять выпуская. Низ живота нависшей над богом царевны снова стала стягивать тупая ноющая боль, из расходящихся, как губы, лепестков ее трепещущего лона изливалась клейкая пахучая, как амбра, жидкость, орошавшая тело Чернобородого. Бог Кефтиу по-прежнему хранил молчание. Овладевшее царевной и возраставшее с каждым мгновением ожидание чего-то неведомого и неизбежного, достигнув вышей точки, стало нестерпимым и мучительно-невыносимым. И тогда Европа, истекающая липким соком, льющимся через край переполненного, словно чаша, лона, наконец, решилась. Она уперлась обеими руками в низ живота распростертого под нею бога Кефтиу и с размаху села на него, разом вобрав его предельно напряженный жезл в свое полное липкого сока влагалище. Жезл мгновенно проскользнул в него, словно смазанный маслом, насквозь пронзив незримую преграду, прикосновение к которой заставляло ранее царевну трепетать всем телом. Казалось, он проник ей до самого сердца. Насаженная на жезл бога, как на вертел, Европа, закатив глаза, несколько мгновений беззвучно хватала воздух ртом, после чего зашлась в истошном крике. Корчась и содрогаясь на жезле, впившись ногтями в живот бога Кефтиу, оседланного Агеноридой, как всадницей-амазонкой и неустанно подбрасывавшего юную наездницу, по лицу которой катились слезы, крупные, как хрустальные горошины, волнообразными движениями своих могучих чресл, залитых хлынувшей из прободенного лона царевны кровью, красной, как ее отброшенный в угол пещеры кровавый хитон, исторгая из груди дочери Агенора попеременно крики, стоны и бессвязный лепет, она то бессильно роняла голову на грудь, то в изнеможении запрокидывала ее назад. Когда царевна в очередной раз склонилась головой к груди Чернобородого, бог одним движением руки развязал ленту, охватывавшую ее волосы, и светлые кудри Европы волной упали ей на лицо, грудь и плечи. Сладостной пытке не было конца. Вытянув руки, бог схватил царевну за тугие мячики грудей и, крепко стиснув их, стал что есть сил колотить их друг о друга, доведя стонущую и лепечущую что-то царевну, раскачивавшуюся взад-вперед на его гнувшемся, словно удилище, уде, до совершенного неистовства. Она была близка к безумию. В какой-то момент мощные чресла бога Кефтиу с такой силой подбросили оседлавшую их, откинувшуюся в этот миг назад Европу вверх, что жезл выскочил из ее кровоточащего влагалища, ударившись навершием о пах Чернобородого. Тогда бог мгновенно повалил царевну на спину и вновь вонзил ей в лоно жезл, напряженный, как туго натянутая струна.

Европа конвульсивно закинула ноги ему на ягодицы, и чем глубже он вгонял в нее свой жезл, проникая в утробу царевны до самого дна, словно желая распороть ее, вонзаясь в недра Агенориды мощным удом, будто исступленный лепет, крики и стоны безжалостно мучимой его могучей силою отроковицы распаляли его все больше и больше, чем сильнее мял, крутил и стискивал ее нестерпимо болевшие груди, тем сильнее она охватывала его ногами, задирая их все выше и крича все громче. Кровь из прободенного лона Европы, стекала между ее широко разведенными в стороны ягодицами вниз, к часто дышащей звездочке афедрона, увлажняя шкуру белого быка, уже обильно орошенную клейкими выделениями сидонской царевны. Стоны и вопли Европы, то раскрывавшей глаза и водившей безумным взглядом по потолку пещеры, то снова закрывавшей их, становились все громче, пока не стали напоминать пронзительные крики южных птиц с ярким оперением, привезенных из заморских стран для царя Агенора Сидонского.

Бог Кефтиу, познавший до Европы великое множество богинь, полубогинь и смертных девушек и женщин, никогда не испытывал ни к одной из них таких чувств, как к юной дочери Сионского царя. Это была совсем несвойственная невозмутимым небожителям безумная, свирепая и бешеная нежность к этой узкой щелочке, к этому лысому лобку, к этой покорно подставляемой ему худенькой попке, к этим упругим маленьким грудям, которые он намертво сжимал и зверски стискивал обеими руками, натягивая на свой мощный напряженный уд пронзительно кричащую Европу, бросающую на него безумные взгляды расширившихся, ставших совершенно черными огромных глаз, через костлявое плечо и бьющую ладонями в невыносимой муке по полу пещеры или по ногам Чернобородого, совершенно подавленную чудовищностью его любовных желаний и всего того, что он с ней делал. В перерывах между совокуплениями бог, сжав маленькие, скользкие от пота и телесных выделений ягодицы дочки Агенора, приникнув к складкам тощего седалища царевны, упоенно целовал Агенориду в то сильно и привлекательно, призывно пахнущее, обостряя чувства и побуждая к новым и новым плотским соитиям, место, в котором все, предназначенное природой к скорому тлению, выводится из человеческого тела для удобрения взрастившей и вскормившей всех нас Матери-Земли.

Современная юная девственница, после такой гигантомахии, скорее всего, скончалась бы от потери крови, но...мифология есть мифология. Да и люди в былые времена были крепче и выносливее нынешних - вот, к примеру, Геракл, если верить мифам, за одну ночь растлил не одну, а целых пятьдесят девственниц; в шумерско-вавилонском сказании о Гильгамеше Энкиду непрерывно совокуплялся с женщиной три дня и три ночи - в некоторых вариантах легенды - неделю! - подряд; а если мы опять вернемся в сферу греческой мифологии, то Уран-Небо совокуплялся с Геей-Землей вообще непрерывно, неизвестно сколько столетий подряд, пока Гея не взмолилась к Кроносу и тот не отсек отцу итифаллос, отделив тем самым Небо от Земли.

Распятая на белой бычьей шкуре дочь Агенора, выкатив вышедшие из орбит блестящие глаза, смотревшие в потолок пещеры, но ничего не видевшие, ловя воздух широко раскрытым в крике ртом, всецело отдалась властному ритму движений, напоминающих размеренно набегающие волны морского прибоя, истаивая под горячим сильным телом вспарывавшего ее вновь и вновь молчаливого бога Кефтиу, и снова зажмурилась только когда он, вырвав жезл из ее взорвавшейся утробы, брызнул ей в лицо струей горячей липкой жидкости, обдав в изнеможении простертую под ним сидонскую царевну с ног до головы божественным семенем, из которого было суждено родиться Миносу /5/, Сарпедону /6/ и Радаманфу /7/. Лишь тогда умиротворенно закрылись и глаза белого быка с рогами словно лунный серп, наблюдавшего со стены пещеры за совершением священного брака.

ПРИМЕЧАНИЯ

/1/ Агенорида - дочь Агенора.

/2/ Кефтиу - древнеегипетское название острова Крит.

/3/ Столпы Мелькарта - финикийское название Гибралтара и Танжера (у древних греков: Геракловы столпы). Связь между сыном Зевса Гераклом и финикийским божеством Мелькартом (отождествляемым древними эллинами с Зевсом) прослеживается и в древнегреческой мифологии, в которой фигурирует сын Геракла по имени Меликерт, зачатый сыном Зевса с финикийской царевной (согласно другой версии, Меликертом звали сына Афоманта и Ино, впавшей в безумие и утопившейся вместе с маленьким сыном в море, после чего Меликерт превратился в морское божество Палемона, в честь которого Сизиф учредил Истмийские игры).

/4/ Афедрон (греч.) - здесь: анальное отверстие (задний проход).

/5/ Минос, Миной — мифический царь Крита (Кефтиу), на которого были перенесены многие факты, известные древним из истории этого острова за последние два века до Троянской войны. Минос считается сыном верховного бога древнегреческого пантеона Зевса и Европы, дочери Агенора - царя богатого торгового финикийского города-государства Сидона, которую Зевс похитил в образе черного быка и увез на остров Крит (впрочем, существовала и иная версия —, утверждавшая, что Минос - сын Ликастия и Иды). Считалось, что Минос жил в одиннадцатом поколении после Инаха (отца прекрасной Ио, изнасилованной Зевсом, принявшим вид облака, и превращенной за это Герой, ревнивой супругой Зевса, в корову). Минос считался братом Радаманфа и Сарпедона, отцом Федры, Ариадны, Девкалиона, Главка, Катрея и Эвримедона.

В греческую мифологию Минос вошел прежде всего как мудрый законодатель.

Получил царский скипетр непосредственно от своего божественного отца Зевса, Минос издал для критян законы (по преданию, также получив их от Зевса в пещере, в которой был зачат Зевсом и Европой). Согласно по-разному уже в древности толкуемому месту Гомера, каждый девятый год ("девятилетиями") Минос отправлялся в горы в эту пещеру Зевса. Девятилетие, по древнему счету времени, должно пониматься как происходящее раз в восемь лет. Иная точка зрения, не учитывающая, что в древности греками и период между Олимпиадами (раз в четыре года) назывался пятилетиями, представлена в большинстве энциклопедий.

По другому рассказу, отчасти противоречащему гомеровскому, после смерти усыновившего его критского царя Астериона (или Астерия), вступившего в брак с Европой и не оставившего собственных детей, его полубожественный пасынок Минос задумал захватить царскую власть на Крите, уверяя, что он предназначен к этому богами и что всякая его молитва будет исполнена. Действительно, когда он попросил морского бога Посейдона выслать ему для жертвоприношения священное животное, бог выслал ему из моря прекрасного быка, и Минос получил царскую власть. Но, пожалев красивое животное, он отослал быка в свои стада, а в жертву принёс другого. В наказание Посейдон наслал на быка бешенство и внушил жене Миноса, Пасифае (дочери бога Солнца Гелиоса), неестественную страсть к этому быку; плодом этой пагубной страсти (внушенной Пасифае, по другой версии мифа, не Посейдоном, а богиней любви Афродитой, за разглашение женой Миноса любовной связи между Афродитой и богом войны Аресом) был чудовищный человекобык Астерий (не путать с упомянутым выше критским царем -= супругом Европы, усыновившим детей Агенориды от Зевса!), прозванный Минотавром ("быком Миноса"), питавшийся человечиной и убитый афинским героем Тесеем.

Сын Зевса и Европы Минос основал на Крите города Кносс, Фест и Кидония. Он считался основателем морского господства (талассократии) критян. Корабельной стоянкой при Миносе был порт Амнис. Минос изгнал карийцев с Кикладских островов и вывел туда критские колонии, поставил правителями своих сыновей.

Когда сын Миноса Андрогей был убит в Афинах, Минос принудил афинян к выплате дани, по семь молодых людей и семь девиц каждый девятый год (то есть раз в восемь лет). По пути в Афины Минос завоевал и Мегару.

Пасифая, разгневанная частыми изменами любвеобильного Миноса (пошедшего в своего отца Зевса!), заколдовала неверного мужа. Каждый раз, когда Минос сходился с другими женщинами, он извергал в них вместо семени гнус, и женщины погибали в страшных мучениях. Прокрида дала Миносу выпить настой корня волшебницы Кирки (Цирцеи) и исцелила его. По другому варианту мифа, Минос испускал при совершении полового акта вместо семени змей, скорпионов и сколопендр, в результате чего совокуплявшиеся с ним женщины также погибали в лютых муках. Тогда Прокрида ввела в лоно очередной женщины мочевой пузырь козы, и Минос при соитии изверг змей и ядовитых насекомых туда, после чего исцелился и смог сойтись с женщиной, излив в нее уже обычное мужское семя. В данной связи древнегреческий историк римской эпохи Плутарх Херонейский  упоминает, что один его знакомый юноша-эфеб как-то извергнул при совокуплении, вместе с большим количеством спермы, мохнатую многоножку. Возможно, это первое в истории упоминание столь редкого вида зоофилии, как инсектофилия (любовь человека к насекомым).

Смерть застигла Миноса на острове Тринакрии (Сицилии), в городе Камик, куда он прибыл, преследую бежавшего с Крита мастера Дедала. Миноса убили дочери царя Кокала (или сам Кокал), заманив его в жарко натопленную баню, окатив критского царя в ванне кипящей водой и сварив сына Зевса и Европы заживо. Труп Миноса был выдан его спутникам и похоронен ими на Тринакрии. Ему устроили пышную гробницу, рядом с которой воздвигли храм Афродиты, которой он усердно служил всю свою бурную жизнь. Впоследствии кости Миноса были перевезены на Крит, где ему был воздвигнут памятник. Гора Юкта на Крите первоначально считалась могилой Миноса, а затем - могилой Зевса (за что все эллины обвиняли критян, показывавших чужеземцам могилу бессмертного бога, лгунами и нечестивцами). По другой версии, жители Керкиры отбили прах Миноса у критя и не дали увезти его на остров.

В последующей традиции Минос царит в подземном царстве (например, согласно "Одиссее" Гомера) над умершими. Настоящим судьёй в царстве теней его, вместе с Эаком и Радаманфом, делает позднейшее сказание, вероятно, в воспоминание его земной деятельности как законодателя. Впоследствии стали различать двух Миносов, Первого и Второго, чтобы иметь возможность разделить приуроченный к Миносу слишком обильный мифологический материал; при этом Минос Первый считался сыном Зевса и Европы, а Минос Второй — внуком Миноса Первого, мужем быколюбивой матери Минотавра -  Пасифаи - и отцом Девкалиона, Ариадны и других мифологических персонажей более позднего цикла. В "Божественной комедии" Данте Алигьери Минос предстаёт в виде демона, змеиным хвостом, обвивающим новоприбывшую душу, указывающего круг ада, в который предстоит душе спуститься.

Минос фигурирует как действующее лицо в трагедиях древнегреческого драматурга Софокла "Камикийцы" и "Минос", а также в трагедии римского драматурга Акция "Минос".

/6/ Сарпедон (Сарпедонт) — сын Зевса и Европы, вынужденный бежать с Крита из-за соперничества со своим старшим братом и царем Миносом в любви  к прекрасному Милету. По другой версии мифа, Сарпедон влюбился не в Милета, а в другого прекрасного отрока - Атимния, и начал войну с Миносом из-за него. Сарпедон заключил союз с Киликом, воевавшим с ликийцами. В результате этой войны Сарпедон поселился в Ликии. Согласно другим мифам, Сарпедон отправился во главе критского войска в Азию и овладел землями, прилегавшими к Ликии. Согласно "отцу истории" Геродоту, Сарпедон был изгнан с Крита Миносом и прибыл в Милиаду. Еще одна версия мифа говорит, что Сарпедон был родом из города Милета, расположенного на Крите, и стал основателем колонии в Малой Азии, также названной им Милетом. Вместе с Сарпедоном с Крита в Азию, якобы, пришли термилы (не путать с термитами).

По одной их версий мифа, Зевс так любил своего сына от Европы, что дал Сарпедону пережить три поколения людей. Тем не менее, Сарпедон (если верить "Илиаде" Гомера) был убит в единоборстве ахейским героем Патроклом, другом Ахилла, во время Троянской войны. По другим мифам, Сарпедон, сын Зевса и Европы, брат Миноса и отец Евандра, был дедом другого, младшего Сарпедона, который и пал от руки Патрокла в битве под стенами Трои.

Смерть Сарпедона и его оплакивание Европой описаны в трагедии Эсхила "Карийцы, или Европа".

/7/ Радаманф, или Радамант — сын Зевса и Европы, брат Миноса и Сарпедона (хотя, согласно поэту Кинефону, Радаманф был сыном Гефеста, сына Тала, сына Крета), отец Гортина.

Радаманф родился на Крите, где был зачат Зевсом, в образе быка похитившим Европу. Критский царь Астерий, вступив в брак с Европой, усыновил её детей. По некоторым мифам, именно Радаманф, славившийся своей справедливостью, а не его брат Минос, дал критянам законы. Предположительно имя Радаманфа связано с важным термином поземельных отношений микенской эпохи da-ma-te. По Гомеру, Радаманф был связан с феаками, но характер этой связи не совсем ясен.

Согласно византийскому хронисту Иоанну Цецу, Радаманф убил своего родного брата и был изгнан за это преступление. Изгнанный с родного острова, Радаманф поселился в беотийском городе Окалее, где женился на Алкмене - вдове Амфитриона и матери величайшего героя Древней Греции Геракла, сына бога Зевса.

Окончив свой жизненный путь на Земле, Радаманф стал судьёй в загробном мире — Аиде. Согласно позднейшим версиям, сын Зевса и Европы живет на Елисейских полях (Элисии), или на Островах Блаженных.

Наставления Радаманфа излагались в поэме Гесиода "Труды и дни". Он - главное действующее лицо трагедии Крития "Радаманф".

Согласно древнегреческому историку Эфору, Радаманф был не сыном Зевса и Европы, а древним исполином, который цивилизовал остров Крит, установил законы, объединил города и дал установления, полученные им от Зевса. Живший же много позднее Минос, сын Зевса и Европы, лишь подражал этому древнему законодателю и государственному деятелю Крита. Оргазм у свиней длится полчаса (но это так, к слову).