Совсем рядом

Совсем рядом…

      I

Наступила осень, и первый желтый лист оторвался от ветки с легким дуновением еще теплого мягкого ветерка и, плавно кружась в странном чарующем танце, опустился на тротуар прямо мне под ноги. Я почему-то порадовался тому, что первым увидел это робкое осеннее приветствие; порадовался и тому еще, что увидел его только я один, ибо вокруг никого не было. Скоро за ним полетят вниз остальные его собратья – и снова все вокруг будет усыпано золотом. Можно будет идти по городу и шуршать опавшей листвой, а вечером наслаждаться осенними ароматами, сидя на лоджии с какой-нибудь ненавязчивой книжкой в руках; ночь вновь раскинет над миром темно-синюю небесную скатерть с холодным оттенком, который бывает только осенью, и рассыплет на ней искристые бисеринки звезд.
Я сидел в школьном парке на одной из старых скамеек. Уроки закончились, и мои одноклассники уже разбежались по домам – выполнять домашние задания, которыми нас загрузили. Я знал, что они потом соберутся всей нашей веселой компанией и пойдут куда-нибудь: либо просто гулять по городу, либо посидеть в каком-нибудь недурном кафе, где можно не опасаться пьяных людей, нездорового интереса в адрес женской половины коллектива, драки и тому подобных неприятностей. Приглашали и меня, но я отказался – сам не знаю, почему: просто сегодня настроение с утра было каким-то умиротворенно-тоскливым, отнюдь не располагающим к шумным задорным посиделкам. Поэтому я не торопился делать уроки, зная, что времени еще достаточно, и можно посидеть здесь, упиваясь краткими минутами тишины и покоя.
Впрочем, я невольно солгал: я знал, почему отказался пойти со всеми вместе. Дело в том, что я занимаюсь творчеством – я пишу. Правда, я не говорил об этом своим одноклассникам – нет, не из-за того, что засмеют. Причина была как раз прямо противоположная: если узнают о моих рассказах, попросят дать почитать, и неизбежно начнут хвалить хотя бы из вежливости, но даже если и так – чувствую, что это не пойдет мне на пользу. Тщеславие и гордыня редко доводили до добра. Нет, я опять ошибаюсь: не доводили никогда.
Итак, причина отказа была в том, что я вот уже несколько дней мучился идеей, родившейся у меня в голове, а вернее, тем, что я не мог оформить ее: едва я брался за тетрадь и авторучку, дабы записать кое-какие моменты на бумагу или же садился за компьютер, порываясь напечатать оное, как тут же все мысли и образы, с большим трудом собранные мною за день или два, враз разлетались, испарялись, словно вода на горячей сковородке. И мне оставалось только, тяжело вздыхая, откладывать и откладывать напечатание рассказа на неопределенное время. А, казалось бы, появись еще одна какая-нибудь незначительная деталь – и вот он, готовый, написанный рассказ!.. Но нет: этой-то, самой мелочной, детали и не хватало. И назвать бы эти мои мытарства высокими словами «творческий кризис», но я ведь не писатель с мировым именем, чтобы пользоваться такими терминами. Как говорят, тише едешь – дальше будешь, поэтому я набирался терпения и ждал.
Глядя, как по небу проплывает одинокое белое облачко,  я подумал, что пора бы двинуться домой, и уже подхватил свой портфель, стоявший тут же, на скамейке, как вдруг заметил человека, идущего от ворот школы в мою сторону. Одетый в легкий осенний плащ светло-серого цвета и такой же светло-серый костюм, он неторопливо подошел и опустился на скамейку чуть поодаль, вероятно, не желая вторгаться в мое личное пространство, однако с интересом меня разглядывая. Я в свою очередь начал изучать его. На вид это был обычный человек лет тридцати, ничем не примечательный, ничем особенным не выделяющийся. Впрочем, под глазами были нездоровые синяки, говорящие о том, что человек недосыпает или же не спит вовсе по той или иной причине, да странная одежда, которая, тем не менее, очень ему шла. И еще этот взгляд. Мне кажется, так смотрит покупатель в магазине на заинтересовавшую его вещь.
Я, рассматривая его, поймал себя на том, что отстраненно думаю: а не маньяк ли это какой-нибудь? Мне стало совестно, что я так помышляю о человеке, который вроде бы не желает мне зла, и я поспешно отогнал дурные мысли.
- Прошу прощения: как ваше имя? – наконец, спросил незнакомец. Говорил он горлом, голос у него был с хрипотцой, но не резал слух. Смею даже подумать, что такой голос в определенной степени нравится женщинам. Впрочем, не стану с уверенностью утверждать, ибо во вкусах последних разбираюсь очень плохо.
Я назвал свое имя (к слову сказать, меня зовут Павел) и вполне законно попросил того назваться в ответ, на что мужчина только улыбнулся одним уголком рта, не насмешливо, впрочем, а так, как-то по-доброму.
- Меня можете звать, как вам угодно, Павел, - вслед за тем произнес он, - ибо меня называли такими разными именами… хм… и даже не именами… что я, признаться, подзабыл свое настоящее имя, - тут он еще раз улыбнулся и протянул мне руку. После рукопожатия человек вздохнул и откинулся на спинку скамейки. – Я вас не задерживаю, кстати говоря? Мне показалось, вы хотели уйти перед самым моим появлением…
Я заверил его, что все в порядке, мне пока некуда спешить и, если мой знакомый того желает, мы можем немного побыть здесь и поговорить, на что тот ответил удовлетворительным кивком. Впрочем, если бы я сказал, что спешу, думается мне, вряд ли этот человек стал бы меня задерживать и не ответил тем же утвердительным кивком. Скорее всего, он бы просто составил мне компанию на некоторое время, за которое, я уверен, успел бы сказать все, что хотел.
- Знаете, молодой человек, - начал он, скрестив на груди руки и немного прищурившись, будто обдумывал, что сказать дальше, - вы, сидя здесь, похожи на… романтика, наслаждающегося первыми днями излюбленной для мечтательных и творческих людей поры… Хм… или на человека… на писателя, я бы даже сказал, который сидит и ждет вдохновения… музу, которую он потерял…
При этих словах я вскинул удивленный взгляд на него, и он, посмотрев на меня, понял, что попал в точку.
- У вас в голове какая-то идея, которая не дает вам покоя, - скорее утвердительно, чем вопросительно, проговорил незнакомец и со вздохом продолжил: - Павел, не могли бы вы рассказать мне об этой своей идее… о своих чаяниях насчет нее... и почему она не дает вам покоя. Быть может, вам станет немного легче, и вы, рассказав все то, что наболело, сможете, наконец, продолжить вашу работу, сможете претворить вашу идею… в жизнь…
Этот человек либо был отличным психологом, либо просто очень хорошо чувствовал людей – по крайней мере, я за это непродолжительное время проникался к нему все большим доверием и интересом. Собственно, почему бы и не поведать ему о рассказе, который я хочу написать, но не могу? Быть может, он прав, и, рассказав ему обо всех моих мыслях, я освобожусь от некоего душевного груза и смогу, наконец, спокойно начать работать над маленьким произведением? Попытка – не пытка, и я, немного подумав, начал:
- Да, вы правы – я пишу. Правда, нигде я еще не публиковался, и вряд ли буду когда-нибудь… Впрочем, я подумываю насчет того, чтобы разместить их где-нибудь на сайте, но это все в будущем… Итак, насчет моих, как вы сказали, чаяний: я хотел бы написать триллер… И вроде бы уже и задумка есть, и первые главы обозначились в мыслях, но как только я порываюсь отразить все это на бумаге или же напечатать, у меня ничего не получается: мысли разбредаются, мне кажется, что сюжет очень плохой, и, кроме того, в этом жанре уже обо всем, о чем можно, написано… - я вздохнул. – Одним из любимых моих авторов-классиков является Лавкрафт, и я бы хотел хотя бы приблизительно писать так, как он…
Рассказывая, я по возможности внимательно следил за моим собеседником. От меня не укрылось то, что в некоторых местах он удовлетворенно кивал головой, слушая меня; когда же я упомянул о Говарде Филлипсе, он вдруг хмыкнул и улыбнулся. Мне казалось, что такими знаками он как бы отмечает схожесть наших мыслей, вкусов, стремлений.
Когда я закончил, он еще немного молчал, щурясь и всматриваясь куда-то вдаль.
- Знаете, молодой человек, у нас с вами схожие вкусы, - наконец, произнес он, подтвердив мои мысли. – Я тоже весьма ценю творчество Лавкрафта, а также наших писателей девятнадцатого столетия, особенно Достоевского. Но вы правы: сейчас в том жанре, в котором вы хотите выполнить свой рассказ, пишут очень многие, выдумывая каждый свое, а впрочем, пользуясь уже готовыми шаблонами, как-то: забытые деревеньки на окраинах и в глубинке страны, мертвецы, призраки, иная нечисть… Хе… Маньяки… Нет слов, у некоторых авторов получаются настоящие шедевры – читатель действительно погружается в жуткую атмосферу повествования… Но, повторюсь, это все написано по шаблонам, оставленным нам ушедшими корифеями литературы. Так что, дорогой мой Павел, сколько бы вы ни искали, сколько бы ни выдумывали, нового сказать ничего не получится, - тут он перевел взгляд на меня, и я только пожал плечами. – Прошу прощения, я вас не отговариваю: пишите, пишите, что хотите!
- Да нет, все хорошо, вы меня не задели. Очевидно, вы правы, - я улыбнулся ему. Вот, я рассказал все – и странное дело, мне и правда стало легче, хотя, после слов незнакомца, я уже не знаю, стоило ли и дальше думать над рассказом.
- Впрочем, позвольте предложить вам дать одну зацепку… Если угодно, даже рассказать кое-что, что помогло бы вам в написании, - он вопросительно посмотрел на меня, и я с готовностью кивнул, приободренный внезапным предложением. Тогда он немного придвинулся ко мне и сказал: - На самом деле, чтобы написать то, что вы хотите, не нужно выдумывать никаких новых чудовищ и загадочных миров. Достаточно просто оглядеться вокруг и хорошенько подумать. Быть может, то, что вы ищете, совсем рядом…
Он внезапно отклонился и, встав, одернул плащ.
 – Но, думаю, юный писатель, нам пора: вам – домой, делать уроки, а мне по своим печалям, - он улыбнулся. – Я провожу вас немного. И если хотите, мы можем встретиться завтра здесь же. Только подготовьтесь к нашей встрече по возможности основательно. Возьмите блокнот: думаю, вы занесете туда кое-какие заметки.
Я встал, и мы направились к выходу, и вскоре разговорились, как старые друзья, болтая об отвлеченных темах.

Все остальное время я пребывал в возбужденном состоянии, ожидая встречи: то и дело смотрел на часы, и мне казалось, что время идет со скоростью улитки – ночь упорно не хотела наступать, а уроки не желали заканчиваться. Даже друзья-одноклассники заметили мое смятение и бросали в мою сторону вопросительные взгляды. Но вот прозвенел последний звонок и я, нетерпеливо собрав вещи в портфель, поспешил в школьный парк. Я думал еще, что от вечернего времяпрепровождения в кругу одноклассников опять придется отговариваться, но они сегодня никуда не собирались.
К слову: я беспокоился еще и о том, что мой новый знакомый, возможно, не придет, но, к счастью, мои опасения оказались напрасными – одетый все в тот же серый плащ и костюм, человек уже сидел на скамейке, закинув ногу на ногу, ожидая меня. Мы обменялись рукопожатиями, я уселся рядом, достал блокнот, карандаш и приготовился слушать и записывать.
- Вот, Павел, как я и обещал, я здесь, и готов направить ваши мысли в нужное вам русло. Хотя, возможно, вам то, что я скажу, покажется обыденным, но тем не менее… Итак, как я уже сказал, для того, чтобы найти сюжет для триллера, не нужно изощряться в выдумках – достаточно просто оглядеться вокруг… - на его лицо вдруг набежала тень, и он, моргнув, опустил глаза и спрятал улыбку. Затем искоса посмотрел на меня. – У вас есть отец?
Я утвердительно кивнул, и он продолжил:
- Это очень хорошо… А вот у меня уже нет. Впрочем, знаменательно то, что когда у меня еще был отец, у моего отца уже не было сына. Он лично сказал мне это… по пьяной лавочке, к слову сказать, однако это ничего не меняет… Итак, мы подошли к нашей теме, и я предлагаю вам описать в своем рассказе трагедию падения человеческой души. Если правильно подобрать слова, маленькое произведение, как говорят, будет трогать до глубины души. Вижу, Павел, вы поняли, о чем я хочу вам рассказать. Да, на эту тему написано много брошюр, статей, трудов… Но – написано только о вреде. И ни слова о самом процессе…
Представьте себе примерно такую картину: у человека есть все – деньги, друзья, семья. И вдруг – бац! Он начинает пить – и пьет, пьет, пьет, и все то, что было, постепенно отпадает, исчезает. Почему он начал пить? Заливает невыносимое горе? Возможно… А может быть, привычка? Или же способ убить время? В первом случае все более или менее понятно. А в двух других? Откуда взялась эта привычка? Разве нет более полезного отдыха? Или человеку просто не интересны другие занятия?
Впрочем, слишком много вопросов…
Мне жаль таких людей. Я насмотрелся на своего отца – когда он приходил домой и трезвый, и пьяный, все было почти одинаково: он бросал короткое приветствие, раздевался, брал себе еды и садился перед телевизором. И смотрел, смотрел, смотрел… Знаете, мне казалось, для него не было разницы, что смотреть – лишь бы что-то мелькало там, в экране. Когда начиналась реклама на одном канале, он переключал на другой, и так далее. Я много раз задавался вопросом: почему он так живет? А мама мне отвечала: «Он прожил так ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ». Это-то, мне кажется, и ужасно: телевизор, алкоголь после зарплаты, телевизор… А потом, когда пьянка стала причиной развода, он ушел на квартиру. И смею предположить, изменилось только то, что он мог пить, сколько влезет…
Но я чувствовал: ему это очень надоело и мешает, даже причиняет неимоверную муку, однако он уже не может остановиться… Это рабство, дорогой мой Павел. Духовные оковы… Почему я так считаю? Да все очень просто: я слышал, как однажды отец, вернувшись пьяным домой, выл. Знаете, по-звериному так – сидел на диване и надрывно выл, обхватив голову руками и качаясь из стороны в сторону, нес какую-то околесицу, кляня свою судьбу и понося себя всякими похабными словами. Много раз подзывал меня к себе и просил похоронить в родной деревеньке. Засыпал ненадолго, тоже сидя. А потом просыпался, вздрагивая и вскрикивая – и опять начинал выть…
И таких людей немало. Подумайте, какая у них жизнь? Это не жизнь – это ад на земле. И после смерти, увы, не будет ничего хорошего…
Вот человек очень сильно напился со своей зарплаты или мизерной пенсии, пришел домой, врубил телевизор на полную и повалился спать на диван в своей полутемной квартире. Он утолил страсть – ему хорошо… Он просыпается иногда – справить свои естественные потребности, выключает телевизор и снова проваливается в забытье.
А наутро встает, пробуждаясь от головной боли, или же просто от того, что организм уже отдохнул… Вновь включает телевизор. Под этот шум идет на кухню, ищет себе чего-нибудь перекусить. Возвращается и садится перед экраном, смотря бессмысленными глазами на то, что показывают, ест. Если есть потребность, похмеляется… И так проходит весь день… А под вечер опять накатывает… это… И человек идет, тратит деньги, покупает спиртное, выпивает в квартире в одиночку, а затем начинает жалеть себя, бранить кого-то из своих родственников, обвиняя их во всех несчастьях, что свалились на его голову, сожалея, звать их, ругать себя… Иногда накатывает страх, ибо от сильного опьянения человеку мерещатся какие-то движения в комнате, освещенной лишь голубоватым неверным светом работающего телевизора. Начинает казаться, что кто-то зовет, силуэты в дверях становятся все отчетливее… Доходит до слез, буйной истерики и тому подобного, что психиатры окрестили белой горячкой…
И этот цикл повторяется изо дня в день. Человек, имевший все, потерял все, по своему хотению опустился на дно, и там, на дне, утешается лишь единственной отрадой – спиртным и телевизором…
Вот вам, Павел, и трагедия… Вот вам и триллер. И заметьте – все это совсем рядом с нами, ничего не выдумано, хотя все банально и просто… Вот что я вам хотел рассказать… Если вы ожидали большего, а я не оправдал ваших чаяний, искренне прошу прощения.
Он снова заулыбался, посмотрев на меня, как будто и не рассказывал сейчас отвратительной истории. Я, хотя и не без труда, улыбнулся в ответ и сказал, что все, сказанное им, действительно заставило меня задуматься. И сказал правду – своими словами человек оставил в моей душе сильный осадок: я просто представил, как это – жить вот так, лежа или сидя на диване перед телевизором, в алкогольных парах, в пустой квартире, и на какой-то миг мне стало тошно и страшно.
- Да… Вы правы, - произнес я, помолчав. – Я подумаю над тем, что вы мне сказали, хорошенько, и начну работать. Это действительно достойно внимания.
- Тогда обещайте мне вот что, - хитро прищурился он, - когда вы напишете свой рассказ, я буду первым, кто прочтет его, - и тихо засмеялся.
- Обещаю, - сказал я, вставая и улыбаясь.
Мы распрощались на этот раз возле ворот школы, и я поспешил домой – у меня уже зарождались кое-какие вполне четкие мысли, и нужно было успеть их записать.

      II

Зима пришла как-то внезапно, и, проснувшись однажды утром и выглянув в окно, я невольно подивился белизне первого снега, выпавшего ночью. Вообще, я заметил, что первый снег – неважно, тает он потом, или нет – обыкновенно выпадает именно по ночам.
Близились новогодние каникулы, а также экзамены, и нас буквально заваливали всевозможными заданиями, тестами и упражнениями, так что у нас почти не оставалось времени для себя.
Я все-таки написал рассказ, и был очень этому рад и исполнен благодарности к тому знакомому незнакомцу, с которым мы беседовали в начале осени, и который как раз и поспособствовал моему творчеству изложением своих мыслей насчет духовного падения человека. И, написав очередное свое маленькое произведение, я как-то совсем случайно подумал: а увидимся ли мы с этим странным человеком снова? Откровенно говоря, было интересно его слушать тогда, и любопытно, что он скажет вновь, если мы все же пересечемся где-нибудь. Человек он, я так понял, не очень занятой, поэтому, скорее всего, уделит мне немного времени – повторюсь: если вновь увидимся… Впрочем, признаюсь: в моем стремлении имелась и доля корысти, ибо мне опять нужен был какой-нибудь материал для будущего рассказа…
…Последний урок закончился, нам пожелали хорошего отдыха и веселых каникул, и я, одевшись, вышел из душной школы и полной грудью вдохнул свежий морозный воздух. Уже спустился с крыльца и направился к воротам, но что-то побудило меня оглянуться на школьный парк.
Мой знакомый стоял там – все у той же скамейки, все в том же сером плаще и с той же иронической полуулыбкой на лице. Только вместо пиджака под плащом был теплый свитер, а на ногах зимние ботинки. Заметив, что я смотрю на него, он приветливо помахал мне рукой.
Я расплылся в довольной улыбке и быстрым шагом направился к нему, испытывая такое чувство, будто встретил очень близкого человека, которого не видел долгое время.
- Ну, как успехи? – спросил незнакомец, едва мы обменялись приветствиями.
- Я написал рассказ, спасибо вам большое!
- Всегда пожалуйста, - он перевел взгляд куда-то вниз. – Хм… Знаете, Павел, не далее как неделю назад у меня возникло острое ощущение, что вы хотели бы со мной увидеться и поговорить – о чем, я не знаю. Может быть, просто так, может быть, по делу…
- Вы, часом, не экстрасенс? – полушутя произнес я. – Да, мне бы хотелось вас послушать – и просто так, и с конкретной целью.
- Опять рассказ?
- Да, - не стал увиливать я.
- Корыстный вы человек, - деланно обиженным тоном проговорил он, нахмурив брови. Но тут же усмехнулся. – Что ж, я смогу вам помочь и на этот раз – расскажу кое-что из своих мыслей, которые особенно не дают мне покоя… Однако, здесь немного прохладно для длительной беседы… Вы не знаете никакого недурного местечка, чтобы мы могли там посидеть без всяких эксцессов?
Я ответил утвердительно, и мы направились к расположенному недалеко от школы кафе, куда, к слову сказать, частенько заходили с ребятами после школы – естественно, для того, чтобы хорошенько посудачить о том-о сем да при случае промыть косточки досаждавшим нам учителям.
В теплом помещении пахло свежим кофе. Там уже сидели две моих одноклассницы. Увидев меня в компании с незнакомым им человеком, они сделали удивленные глазки, улыбнулись мне, а затем принялись тихонько шептаться, изредка поглядывая в нашу сторону. Сами же мы примостились за столиком у окна в самом углу, заказав две чашки кофе.
Какое-то время незнакомец просто смотрел в окно на прохожих и проезжающие мимо кафе автомобили, по своему обыкновению отвалившись на спинку сиденья.
- Почему вы так часто улыбаетесь? – произнес я, почувствовав, что молчание затягивается, и нужно как-то его прервать. Незнакомец повернул ко мне голову и с той же своей улыбкой спросил:
- Вас это угнетает?
- Ну… Нет… - я растерялся, не зная, что ответить на неожиданный вопрос. – Просто…
- Просто я обещал вам поделиться своими мыслями, а вы так и не дождались, когда же я начну их излагать, и решили первым заговорить, чтобы прекратить молчание, я угадал? – беззлобно усмехнулся тот. – Я просто не знаю, с чего начать… Сразу бить в лоб без какой-нибудь… прелюдии… не слишком хорошо… Впрочем, ладно… - он снова бросил взгляд на улицу. – В общем, мне бы хотелось высказать мысли по поводу… мамы… Матери…
- Вашей?
- Вообще, - незнакомец провел рукой по воздуху. – Точнее говоря, возьмем отношение к матери… Скажем, человек приходит домой – после работы, после школы, это совершенно неважно. Тепло приветствует своих. Садится, уставший, за стол. Вместе с семьей. Вместе с мамой. Как правило, завязывается простой разговор: как дела, что делали, с кем говорили, и так далее… Потом, пообедав, вместе идут чаще всего в зал – смотреть, что показывают по телевизору, но это так, для фона, продолжая обсуждать те или иные незатейливые темы. Ну и так далее, что там полагается в кругу счастливой семьи… Когда приходит пора ложиться спать, они тепло желают друг другу доброй ночи и отправляются на покой. И все хорошо…
Он отпил немного из своего стакана и как-то странно посмотрел на меня. Улыбка его стала вдруг какой-то хищной, а на лицо набежала тень.
- Согласны?
Я непонимающе кивнул.
- Так вот задумайтесь, Павел, что бывает еще и обратная сторона медали.
Находясь под этим взглядом, я вдруг ясно осознал, что скажет мне незнакомец, и мурашки пробежали у меня по спине.
- Человек приходит домой с работы, или с учебы… Пьяный. Или чем-то озлобленный. А дома его ждет только мама – безобидное, беззащитное существо. У этого человека нет семьи – он не создал ее по каким-то своим соображениям, скорее всего, эгоистическим… Ни привета, ни теплого взгляда – просто снимает ботинки, кидает в угол и приземляется за стол… Помните, как у Горького в произведении «Мать»: стучит кулаком по столу и говорит: «Жрать давай!»? Мама приносит еду. Человек ест, ворча, словно зверь. Покончив с едой, начинает допытываться до мелочей, ругать маму на чем свет стоит, вместо того, чтобы сказать ей «Спасибо»… Мама терпит. Она ни слова не говорит – она уже привыкла молчать всю свою жизнь. Знает, что если скажет что-нибудь поперек, может дойти и до кулаков. Лишний раз она этого не хочет.
Человеку надоедает ее ругать, и он удаляется в свою комнату, если таковая имеется. Без зазрения совести делает там что-то свое, либо просто лежит на кровати и смотрит телевизор, в то время как мама моет за ним грязную посуду, тихонько плача от незаслуженной обиды.
Иногда человек может просто обматерить это самое близкое на свете существо просто за то, что из благих намерений – например, чтобы человек лучше учился или перестал лениться – мама прячет его любимую игру. Ну, или, скажем, шнур от компьютера. Или, если взрослый – за то, что не дает денег на выпивку и прочее. Человек ругается, плюется слюной, кроет ее матом… Мама молчит. Терпит.
Когда человек подрастает, он, при случае, может поколотить свою маму – да хотя бы за тот же отказ в деньгах. А мама все равно будет его ждать, любить и верить, что ее дитя изменится к лучшему – надо только подождать немного. Хотя сама же и понимает, что тщетно тешит себя надеждой.
Она всю жизнь промолчит.
И уйдет так же молча, своим безмолвным уходом как бы благословляя свое чадо: «Вот, ты вырос… Стал сильным. У тебя твердая рука, можешь давать сдачи… Сможешь защитить своих любимых… Ты умный – всегда в спорах одерживаешь победу… Живи, дитя мое… Живи дальше… Ты всему научился. Я тебе больше не нужна…» Уйдет в лучший мир, когда человек будет спать.
Но – когда это произойдет, ее любимое чадо проснется от того, что ему станет холодно. Не физически, нет – у такого холода совсем иная природа. Затем как-то инстинктивно, испугавшись тишины в доме, позовет маму. Вдруг поймет, что никто уже не придет к нему, никто не будет ждать его домой с работы, школы или очередной гулянки. Никто уже не принесет ему поесть горячей еды, от запаха которой в доме сразу становится уютнее. Человек в тот миг проклянет себя за то, что не замечал, насколько мама была близка и дорога ему… А еще он поймет, что нахрен больше никому не нужен в этой жизни…
Он говорил этот мерзкий монолог с той же своей хищной улыбочкой, и от этого слова его казались еще более гнусными. И вместе с тем я отчетливо понимал, что все, что говорит этот человек передо мной – все это имеет место быть в жизни по-настоящему. И я сидел, съежившись в комок, смотрел исподлобья на незнакомца в плаще и слушал его… Как он мне был отвратителен в эти минуты!
Договорив о смерти мамы, незнакомец прервался, чтобы сделать глоток кофе. Когда же он хотел, уже набрав в грудь воздуха, продолжить, я не вытерпел.
- Замолчите, ради Бога! – почти выкрикнул я, вскочив со стула, весь в смятении, чуть не опрокинув чашку с остывшим кофе. – Это омерзительно – то, что вы сказали! Господи, как можно это слушать?!
Одноклассницы испуганно притихли и уставились на нас. Незнакомец же только смотрел на меня снизу вверх, уже не улыбаясь, а во взгляде его читалось сожаление и горечь. Я хотел было сказать еще что-то, но только резко и глубоко вдохнул, сжал губы и вылетел из кафе на улицу.
Сильнейшее негодование охватило меня; внутри у меня все клокотало, я несся, не разбирая дороги, не видя людей и не замечая, что происходит вокруг меня. Пару раз я натолкнулся на кого-то, смутно расслышал за спиной чью-то ругань, но не обернулся, чтобы извиниться, а, стиснув зубы, лишь прибавил шагу. Право, лучше бы я не слышал этого монолога с его чудовищной правдой; было бы гораздо лучше не задумываться о таких вещах, которые, к великому сожалению, были реальностью, частью этой жизни. Но – теперь было уже поздно сожалеть: сказанное незнакомцем прочно засело у меня в голове подобно занозе, которая зашла глубоко под кожу, откуда ее не выковырять. И время от времени эта заноза будет напоминать о себе болью.
Мама была дома – готовила на кухне еду.
- Что случилось? – с беспокойством посмотрела она на меня, когда я, обуреваемый чувствами, влетел в квартиру и начал в буквальном смысле срывать с себя верхнюю одежду и как попало вешать ее в прихожей.
Почему-то от маминого вопроса я испытал сильный приступ гнева: я развернулся к ней, чтобы ответить что-нибудь резкое… но в самый последний момент на ум пришли слова незнакомца о том человеке, что приходит домой и вместо приветствия говорит матери гадости…
…И все вдруг резко ушло: пропало раздражение, пропало негодование – осталась одна только непонятная пустота. Я как-то разом весь сник, глубоко вздохнул, прошел на кухню и сел за стол, чувствуя душевную и телесную слабость.
Мама подошла, присела рядом и стала просто смотреть на меня.
- Что случилось? – наконец, мягко повторила она вопрос.
Я смотрел перед собой и не знал, что ответить. У меня не было сил рассказать маме все услышанное от незнакомца. Но и оставить вопрос без ответа я тоже не мог – мама поймет молчание по-своему и, скорее всего, обидится.
И я, тихонько покачав головой из стороны в сторону и опустив ее, со вздохом произнес:
- Мама… Я очень тебя люблю…
В доме витал аппетитный запах только что приготовленной вкусной еды, от которого как-то сразу становилось уютнее…

       III

В окно нашего класса постучался озорной воробей и, весело зачирикав, улетел – дальше радоваться теплым лучам весеннего, уже почти летнего, солнца и кружить наперегонки c сородичами. Свободная беззаботная птаха…
Весна в этом году не заставила себя долго ждать: уже к началу апреля почти весь снег растаял – только в каких-нибудь подворотнях, куда солнце заглядывает лишь на закате, еще лежали грязные сугробы; дороги высохли и горожане, устав от зимних теплых одежд, с радостью поснимали пуховики и шубы. А недавно, по дороге в школу, я заметил пробившуюся на одном из газонов молодую зеленую траву.
После того разговора зимой, в кафе, я как-то незаметно для себя стал меняться: появилось более внимательное отношение к родителям, особенно к маме, какая-то отстраненность, молчаливость – мне сказали об этом одноклассники, не забыв дружно подивиться резким во мне переменам. Случайные свидетельницы нашего со знакомым разговора пытались вызнать, что произошло, но я так и не удовлетворил их нормальным ответом – только что-то сбивчиво и неясно пробормотал, что сам еще не совсем разобрался в себе, не забыв сослаться на переходный возраст.
По правде сказать, я покривил душой: я отлично знал причину своих перемен.
Тот монолог, те слова этого странного человека в плаще оставили сильный осадок в моей душе. Видимо, я был недостаточно готов принять такую правду, какую преподнес мне знакомый. Или не был готов вовсе. Так или иначе, боль от осознания того, что сказанное – не вымысел, от того, что я сам как-то знал об этом, но все отмахивался, либо просто не замечал происходящего временами вокруг меня, а порой и со мною – эта боль время от времени будет напоминать о себе. Не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем… из всего нужно извлекать что-то полезное и хорошее: я стал меньше спорить и ссориться с мамой, что привело к некоторому семейному, а главное, душевному моему спокойствию. А еще я написал рассказ…
И вот, сидя на последней парте, подперев рукой голову и смотря в окно на улицу, я вновь думал о том разговоре в кафе, прокручивал его в у себя в голове. При воспоминании о том, что я сорвался и накричал на незнакомца, мне в который раз стало стыдно. И в который раз я напомнил себе о том, что при встрече с ним (если таковая еще будет) обязательно извинюсь за свое поведение…
…Уроки закончились как-то быстро, вернее, я не заметил, как пролетело время. Прозвенел звонок, я машинально встал, собрал вещи в портфель и, покинув класс, спустился на второй этаж и направился к выходу из школы.
Выйдя из здания, я остановился на крыльце и с наслаждением вдохнул теплый весенний воздух. Ощущение было такое, будто я выпил какой-то легкий, с необычным, едва ощутимым вкусом, освежающий молочный коктейль. Почти сразу прояснилась голова, которую за время занятий словно наполнили каким-то тяжелым газом.
Слушая щебетание воробьев, я спустился с крыльца, и как-то так само собой получилось, что я свернул к школьному парку и примостился на той самой скамейке, на которой меня обнаружил этот человек в сером плаще и на которой у нас произошел первый диалог.
Торопиться было некуда, я откинулся на спинку скамьи и, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу, прикрыл глаза, позволив приятному легкому ветерку овевать лицо.
Не знаю, сколько времени прошло прежде, чем я услышал шаги, а затем ко мне на скамейку кто-то подсел. Я решил не открывать глаза, выжидая, когда этот некто сам себя выдаст какой-нибудь репликой.
- Вы, сидя здесь, похожи на романтика, молодой человек, - послышался вдруг хрипловатый знакомый голос, в котором улавливалась ирония.
От удивления я резко открыл глаза и сразу же изменил позу, всем телом развернувшись к неожиданному собеседнику.
Это был он, тот самый человек – все такой же улыбающийся, все в том же сером плаще, все с тем же бледным лицом и болезненной синюшностью под глазами. Он сидел, смотря на меня усталыми глазами, в которых блистала какая-то новая, доселе незамеченная мною, искорка.
- Здравствуйте, Павел, - проговорил он и протянул мне руку.
- Здравствуйте, - мы обменялись рукопожатиями. – Вы точно либо экстрасенс, либо ясновидящий… Как вы узнали, что я хочу вас увидеть? – проговорил я с усмешкой.
- Никакой я не экстрасенс, - отмахнулся тот, - просто я знал, где вас искать в последние дни учебы. И пришел… Пришел, чтобы напоследок поговорить о том-о сем… и попрощаться.
- Вы уезжаете? – что-то неприятно защемило в груди.
- Да, - кивнул незнакомец. – К слову, я уже давно собирался уехать отсюда. Весь вопрос стоял только в деньгах и незавершенных делах. Теперь у меня есть нужная сумма, все дела улажены, и я могу спокойно отправляться. Вот…
- Жаль… - я опустил глаза. – Знаете, я хотел извиниться перед вами за то, что зимой накричал на вас в кафе…
- Ничего страшного. Я сам виноват – нечего было, так сказать, бить прямо в лоб своим откровенным рассказом. Вы это очень тяжело восприняли, я знаю. И вы меня простите в свою очередь.
- Ну… зато я написал еще один рассказ… И, кажется, изменился. В лучшую или худшую сторону, я пока не берусь судить.
- Это радует, - кивнул он и посмотрел, прищурившись, на шелестящую зеленую листву деревьев. – Все, что ни делается – все к лучшему…
- А куда собираетесь, если не секрет? – немного помолчав, спросил я.
- Под Москву. Я как-то там был… однажды… И вот, представился случай уехать туда насовсем. Там, знаете, очень красиво и покойно. Душа отдыхает…
- У вас там родственники?
- Хм… Можно и так сказать. В конце концов, все мы так или иначе братья и сестры, - улыбнулся незнакомец.
Остальное время мы разговаривали ни о чем, как и при первой нашей встрече, и каждый из нас получал от этой беседы свое удовольствие.
Прощались мы у школьных ворот. Пожав этому странному человеку руку, я еще раз сказал, что жалею о том, что более не смогу ни увидеть, ни поговорить с ним.
- Люди уходят всегда, Павел, - вздохнув, проговорил тот, - и я не исключение. Мы же не вечны, все-таки. По крайней мере, здесь, на этой земле, - и повернулся, чтобы уйти.
- Вы так и не сказали, как ваше имя, - остановил его я.
- Можете называть меня «пропавший без вести», - вздохнув, с улыбкой ответил он. – Знаете, у русской рок-группы «ДДТ» есть песня с аналогичным названием…
«Пропавший без вести, я знаю – ты живой!
   Вас миллионы бродят между нами!
   Смотрите на могилы с номерами
   И на свой путь, отмеченный прямой…»
- продекламировал он. – До свидания, Павел. Быть может, мы с вами еще увидимся – не теряйте на это надежду. И я не буду. Обещаю, - и, кивнув на прощание, повернулся и зашагал прочь.
Я стоял и смотрел ему вслед, пока он не скрылся за углом, а затем неторопливо пошел домой. Еще утром я не знал, что буду делать после уроков, однако последняя наша не совсем веселая встреча все же благотворно повлияла на меня: мысли, крутящиеся вокруг сказанного этим «пропавшим без вести» о том, что люди уходят всегда, мало-помалу выстраивались в ряд, и нужно было только успеть записать их на бумаге, чтобы получился новый рассказ…

  Февраль-апрель 2013 года.