Так много я хочу вам рассказать

             

                Беда

      Моя мама работала в пригородном совхозе продавщицей. Магазинчик был маленький, но дело своё она любила и старалась обеспечить своих покупателей всем необходимым. Это позже стали делить магазины на продовольственные, хозяйственные, мясные, промтоварные. А в те времена всё можно было купить в одном магазине: и повидло, и мыло, и хлеб, и гребешок, и сапоги, и сукно на обнову, всё за одним прилавком. На базу за товаром, в определённые дни недели, маме приходилось ездить самой. В один из таких дней она запрягла Орлика и поехала на базу за мылом. Вместо телеги приспособили площадку, ровная, с маленькими бортами, она была удобна для перевозки ящиков и мешков.
       До базы добралась она благополучно. Нагрузив на площадку ящики с хозяйственным мылом в три ряда ввысь, мама уселась на один из них и натянула вожжи. « Гляди, что придумала! Веди за поводья, иди пеше, разобьёшься! Конь- то молодой, путём не объезженный!»- кричал ей в след грузчик Василий. Но мама уже его не слышала и, всё сильнее натягивая поводья, кричала: - « Но! Орлик, но!» Орлик разгонялся всё быстрее и быстрее, а мама только смеялась и подбадривала его окликами.
      И вдруг конь, на всём скаку, дёрнул повозку так резко, что ящики кубарем повалились на мостовую, выложенную красным кирпичом, а мама оказалась на мостовой, заваленной ящиками и мылом, разлетевшимся в разные стороны. Люди, проходившие мимо, бросились на помощь: кто ловить коня, кто вызволять маму из груды ящиков, кто собирать товар.
      Я ничего не понимала, бабушка тихонько плакала в горнице, неистово крестясь и шепча молитву. Отец, потупившись, сидел на лавке и смотрел в одну точку, ничего не замечая вокруг. Суетились какие-то чужие люди, переговариваясь шёпотом, собирали какие-то вещи в сумку. Сестра отца, тётя Нюра, гостившая у нас, подошла ко мне и, прижав к себе, заголосила: - «Горе – то какое, милая моя. Не приведи Бог сиротами останетесь!» Отец будто очнулся: « Прекрати, Нюра, не хорони раньше времени». Я пыталась понять, что же всё – таки происходит, но безуспешно.
    А наутро меня повели в больницу, как я потом узнала, прощаться с мамой.
Меня ввели в палату. Здание было старинное, окна большие, комната была залита светом, а в середине комнаты стояла каталка, на ней кто-то лежал, весь замотанный в бинтах, едва прикрытый белой простынкой. Я испугалась и спряталась за бабушку. Но тут я услышала слабый голос мамы. Она звала меня. Дрожа от страха, я подошла к ней. У меня потемнело в глазах,
мамина голова была вся в бинтах, на которых запеклась кровь. Лицо её было вишнёво-чёрным от синяков и кровоподтёков. Одна рука была в гипсе. Пошевелив пальцами другой руки, она прошептала:- « Доченька, дай мне руку. Прости и прощай». И потеряла сознание. Я больше ничего не помнила: ни, как держала маму за руку, ни, как упала, прямо тут, в обморок, ни, как маму увезли на операцию, как потом добрались домой.
    Врачи не верили, что мама поправится, у неё была пробита голова около виска, осколки красного кирпича вытаскивали из раны, сломана рука, сильные ушибы ног, большие гематомы по всему телу. Но молодой организм победил болезнь и вскоре мама пошла на поправку. Я посылала маме свои рисунки, поделки из бумаги, конфеты, которые давали на полдник в детском саду, но, ни за что, не хотела идти к ней в больницу. Такое неизгладимое впечатление произвел на меня предыдущий приход. А вскоре маму выписали домой, и я часами сидела возле неё, держала за руку и шептала ласковые слова. Мама тихо улыбалась и, медленно закрывая глаза, спокойно засыпала.
Бабушка крестилась и шептала:- « Слава тебе, Господи. Кажись обошлось.»



                Вверх по Волге.

         Прошло два года. О прошлых невзгодах стали забывать. Мама, как и прежде, работала в магазине, но уже не в совхозе, а на окраине  города. И за промтоварами так же ездила сама, но не на городскую базу, а в Саратов.
В воскресенье, после обеда, мама объявила: - « Всё. Нынче еду на пароходе в Саратов», - и засобиралась в отъезд, как сейчас бы сказали, в командировку.  Я от  неё не отходила ни на шаг и умоляла взять меня с собой. Ведь я никогда не плавала на пароходе. И в Саратове ни разу не была. Я только об этом мечтала. Мама, молча, хмурила лоб и просила не мешаться под ногами.
За меня заступилась бабушка: - « Да, полно тебе, Дуся, возьми девчонку-то.
 Поди-ка уж не малое дитя. Девять годов скоро. Подсобит тебе там чем – ни будь. Пора, чай, к делу приучать». Я умоляющими глазами смотрела на маму.
        Мама задумалась. У неё была мечта, чтобы я окончила торгово-экономический институт, вступила в партию и стала, выражаясь её языком, человеком. Она решительно сказала: - « Собирайся. Пароход отходит в восемь часов вечера. Ждать не буду».
        На пристань привёз нас отец на мотоцикле. Я не слушала, о чём говорят взрослые, моё внимание было приковано к белому пароходу, стоявшему у причала. Я всё время дёргала маму за руку, боясь, что трап уберут, и мы останемся на берегу. Отец засмеялся: - « Да без вас пароход и с места не тронется. Как же без вас-то»?- и потрепал меня по щеке.
   Наконец мы поднялись по трапу на палубу. Мама сказала, что нам надо в третий класс, я не поняла, что это такое, но послушно последовала за ней. Спустившись вниз по крутой лесенке и войдя в открытые двери, я увидела
много народу. Люди сидели на лавках вокруг длинных столов и галдели каждый о своём со своими соседями. Окна здесь были маленькие и круглые, как позже я узнала, их называли – иллюминаторы. Было накурено и резко пахло пивом и воблой. Вокруг громоздились тюки, чемоданы, сумки, рюкзаки… Люди ехали в Саратов на ярмарку. Кто что-то продавать, кто покупать, а кто и менять товар на товар. Маму кто-то окрикнул, и мы поспешили на зов. Я увидела знакомую тётеньку, не помню её имя, она нам заняла место на лавке возле стола и теперь махала рукой, приглашая туда. Мама поспешила, крепко держа меня за руку. Расположившись и пристроив чемодан и сумку с провизией, мы снова вышли на палубу.
         Пароход дал протяжный гудок. Заиграла бравурная музыка и пассажиры, стоявшие на палубе, начали махать руками провожающим и что-то кричать. На берегу тоже махали. Я увидела отца. Он смотрел на отчаливающий пароход и что-то кричал. Но было не разобрать.
   Мама показала мне колесо, которое шлёпало по воде и крутилось всё быстрее и быстрее. Брызги воды разлетались с такой силой, что, мелкие, как пыль, орошали моё и мамино лицо. У меня захватывало дух, я до сих пор помню это ощущение прохлады. Потом мы смотрели, как бегут за пароходом, бурля и перекатываясь, волны. Кормили хлебом чаек, наблюдая, как они, то взмывают вверх, надрывно крича, то парят над водой, то стремглав бросаются в волну за добычей. Солнце двигалось к закату. Волга распростёрла свои воды так широко, что левого берега было не видно, а правый темнел в закатных лучах солнца. Пароход гудел, здороваясь со встречными судами, из трубы валил чёрный дым. Мы спустились вниз и, устроившись на чьём-то мешке с поклажей, я заснула крепким сном. В Саратов мы прибывали рано утром.