По реке Лузе, романтическая повесть

                ПО РЕКЕ  ЛУЗЕ, романтическая повесть

                Мой дом везде, где есть небесный
                свод...         М. Лермонтов

                Глава 1

           «С чего начинается Родина?» Этот вопрос задал поэт, по-видимому, каждому, кто хоть раз задумался над этой проблемой. Бернес своим голосом проник до глубины души. Но от этого вопрос не стал легче или ясней. С чего начинается? Откуда?

           С отцовской буденовки, которую я затаскал в своем детстве, износил в сороковые годы под скрип сухого снега, пиная ее вместо мяча на морозном ветру рваными валенками. Каждая береза освежает в памяти вопрос: «С чего начинается Родина?». Нет, и не может быть однозначного ответа. У каждого свое начало Родины. Она у меня началась с берегов реки ЛУЗЫ.

                * * *               

           - Ты знаешь, что-нибудь о реке Лузе? - спросил я у своего знакомого.
           - Луза? - переспросил он. - Это та, что в Анголе?
           - Да нет, наша, русская река, в Кировской области.
           - Нет. Не знаю.
           - Как найти истоки реки Лузы? - спросил я на станции Вазюк у первого же мужчины
           - Луза? У нас такой, нет! Казик есть, а Луза? Нет, нету.

           Для меня этот ответ был важен. Поезд на станции стоял всего одну минуту. Что делать: ехать дальше, или оставаться? Знакомые ребята смотрели на меня с улыбкой с высоты площадки пассажирского вагона. Они ехали до станции Печера и дальше шли на гору Народную. Для них река Луза была такой же тайной, как Ангола с ее неясными проблемами.
«Но по карте река должна начинаться где-то здесь», - думал я.

          Поезд тронулся. Я еще раз повторил этот вопрос подошедшему мужчине.
          - Луза?.. А Лузка-то, это километра четыре отсель.

          Рюкзак вылетел из вагона ко мне на руки, как ручной мяч. Был конец июля, солнце накаляло одежду. Поезд медленно удалялся, унося с собой очертания последнего вагона. Дощатый перрон скрипел под ногами уходящих людей. Дети на перроне и дежурная по станции смотрели с любопытством на незнакомого человека с рюкзаком. Молодые парни в расстегнутых выгоревших рубашках, с загоревшими животами толпились здесь же.

          - Ково ищешь-то? - спросила меня встречавшая поезд бабуля.
          - Реку Лузу, она где-то у вас должна начинаться.
          - А, так это в контору надо. Пойдем, я тебя провожу.

          Мы пошли по скрипящему перрону мимо загорелых парней, которые чиркали через зубы слюной, вспоминали вчерашний вечер, косили на незнакомца, как на конкурента в будущих танцах.

          - Так ты к кому, - расспрашивала меня бабуля.
          - Я, ни к кому. Так. Хочу пройти по вашей реке Лузе, посмотреть...
          - Че смотреть? Лес да пенечки. Так, может, ты геолог или еще кто?
          - Просто турист.
          - Турист? - удивленно произнесла женщина и подернула худым плечом. - Да вот она, контора. Заходи.
          - Настя, - обратилась она к телефонистке, - вот парень спрашивает о какой-то Лузе. Ты не знаешь?
          - Лузка-то? Так это надо идти вдоль путей километра четыре, там будет мост, вот и Лузка. А че?
          - Да вот он собрался по реке пройтись.
          - А че там интересного? - девушка посмотрела на меня, ловко выдернув шнур из гнезда с медным наконечником. - Я там жила на хуторе, километров девять отсюда, да что там осталось - только поле, все разъехались. Я там больше не бывала. Да вот спроси у мужиков.

          В контору по-хозяйски ввалился грузный мужчина лет сорока пяти. На вопрос женщины о реке Лузе он ответил:
          - Что, Лузка-то? Так она вытекает из Лузских болот. Это надо выйти на старую АЗС, через орсовское поле и там дорога. Все просто.
          - Но где АЗС и где орсовское поле? - уточнил я.
          - Ну, надо карту иметь, - обиделся он.
          - И вообще, ты кто? Может, американский шпион.

          Я рассмеялся. Информация исчерпывающая. Надо принимать решение.
Мы еще поговорили немного о реке, и я, подхватив на одно плечо рюкзак, под общие вздохи женщин вышел на душную улицу. Деревянный тротуар хлопал под ногами оторванными досками, скрипел, и кончился у предпоследнего дома так же неожиданно, как асфальт в городе. Тропинка, поросшая подорожником, светло-зеленой травкой и прикрытая сверху ветлами невытоптанной травы, побежала вдоль железной дороги. Высокая насыпь поросла кустами ивы, однобоко бурые ягоды шиповника, как завязанные мешочки, нависали с косогора. Зеленая стена молодого осинника, справа, шуршала на тихом теплом ветерку. Молодая женщина шла мелкими шагами по шпалам и временами окликала своих детишек, бродивших где-то в лесу с противоположной стороны дороги.

          Я шел, обивая штанинами спелую траву, огибая мокрые места и вообще подчиняясь любому повороту тропинки. И она меня вывела на покос. Тропа оголилась и пожелтела. Трава была скошена до самых рельсовых путей. Кусты ивы и шиповника оставались неприкрытыми, как оголенные ноги у женщины. К запахам земли, цветов и железной дороги прибавился запах скошенной травы.
          Двое немолодых людей ворошили граблями влажную траву.
          - Здравствуйте! - приветствовал я их.
          - Здравствуй! - Что-то не знакомый. Не наш. Садись, покурим, - предложил мне мужчина. - Чей и откуда будешь?
          - С Урала.
          - А здесь как, свои или знакомые?
          - Не осталось здесь никого, все на Урале. Родился в этих краях. Сейчас думаю пройти по реке Лузе.
          - Лузка? Это вот, километр – и, пожалуйста, тебе.
          - Как там, на Урале со снабжением, все есть?
          - Да как сказать. Всяко. Одно есть, другого нет.
          - Знаю я ваши места. Во время войны нас всех, молодых парней, увезли к вам на Урал, определили в ремесленные училища, а потом на заводы. Дисциплина суровая, да и война, куда денешься, понимать надо. Так и прожил до пятидесятых годов на Урале. Многие там остались, а я домой вернулся.

          Мы сидели под березкой в тенечке. Солнце уже светило с запада. Горка грибов, пол-литровая банка с ягодами, остатки провианта оказались на солнце. Хозяин тяжело поднялся, хрустнул суставами и, не разгибаясь, переложил все под куст, в тень.
          - Вот так: встретил незнакомого человека, а воспоминаний на  весь день хватит. Ну, прощай, работать надо.

          Я подошел к небольшому ручью.
          - Здравствуй, Лузка!
          Тишина.

          Моему появлению обрадовались только голодные комары и мухи. Постоянная песня насекомых звенела на одной ноте, как камертон. Воздух пах спелыми травами и влагой. По поверхности воды бегали водомерки, на камне суетилась любопытная вертихвостка. Солнце слепило  глаза глянцем водяной поверхности. Вода в речке была коричневой, заросла осокой, и рассмотреть ее можно было только под мостом. Ручеек был вялым и не производил никакого впечатления.

          От железной дороги я повернул вправо, в лес, к истокам реки. Молодые березки, осины, ивы вставали плотной стеной. Колючие хилые елочки усилили охрану реки. Высохшие деревья, сучки, заросшие мхом валуны, осока, кочки и болото сдерживали мое движение. Бурые шапки подосиновиков, мохнатые, выгоревшие волнушки покосились, сгнив на корню.
Я пробирался через эту тайгу и тратил сил не меньше, чем если бы шел по джунглям далекой Анголы.

          Я обрадовался какому-то просвету, полянке, но напрасно. Пахучая медуница, или как у Солоухина - белая трава, пеканы выросли выше моего роста. Густая трава закрывала весенние вымоины ручья. Я постоянно оступался и поправлял рюкзак. На середине поляны я остановился и, как медведь, привстав на цыпочки, крутил головой над зарослями травы. Любовался нетронутой природой. Дышал медовым воздухом. Заряжался тишиной. Здесь даже птички как-то тихо и незаметно перепрыгивали с ветки на ветку, опасаясь седой шасты, свисавшей с больших елей. И только нахальные мухи гудят, гудят - руки постоянно в движении.

         Я часа два боролся с тайгой, и она все старалась увести меня от реки. Но это была еще не река, а ручеек, который все раздваивался и множился, и сказать, и определить, который из них действительно Луза, было трудно. Но все они в целом - Луза, значит, я у цели. Здесь, в тишине, в зарослях леса и вязкой болотной земле, зародилась река и побежала тихо и медленно под коряги и завалы на запад, потом на север, на восток, на северо-запад, - казалось, она испытала все направления, кроме одного, но и здесь река не оплошала. Луза впадает в реку Юг. «Она здесь незаметна, - размышлял я, вернувшись обратно к мосту, - это не Кама или Енисей, когда пассажиры даже ночью встают, чтобы посмотреть на величие реки. Здесь поезда дальнего следования редки, а местные пассажиры не обращают никакого внимания на заросший травой ручей».

          Бежит река тихо, но вдруг расступается лес - и справа от нее, сразу, отходит болотистый заросший осокой берег, и устремляется ввысь по косогору - луг, с качающими тысячами головок поповника, клевера, конского щавеля. Стоишь, пораженный красотой, солнцем, ароматом трав, и не сразу заметишь, что и река-то стала шире, образовала здесь глубокий бочаг. А дальше черный омут выделяется желтыми головками купавок, темно-зеленая тина медленно качается из стороны в сторону под давлением тихого течения. Худенький мост над рекой завершает общую картину тишины и покоя.

         На лугах люди. Вдали, подле леса, ближе к реке разожгли костер. Дым тонкой пленкой завис над рекой. На незавершенном зароде шумит женщина.
         - Людка, иди, метай, че разбаловались-то, - тянет женщина по-вятски концы слов, и не слышно в ее голосе требовательности. Девчонки балуются со своим младшим братом. Бегают за ним по скошенной поляне, смеются. Они, как и везде девочки- подростки, покровительственно относятся к своим еще слабым братишкам, тискают и надсмехаются над ним и набираются опыта отношений с ровесниками.

          Я подошел к зароду и предложил помощь. Женщина стала отказываться, чтобы не утруждать незнакомого человека.
          - Да девки сейчас смечут.
          Я взялся за вилы. Сено было мелкое, душистое и крошилось сквозь зубья вил. Я захватил пласт побольше и стал поднимать.
          - Куда ты столько зацепил, - закричала сверху женщина, - бери меньше, ведь вершить надо.
          Я стряхнул лишнее. Сухие травинки посыпались мне на голову, плечи, на бока зарода. Пласт сена лег точно на зубья граблей под ноги женщине. Она переложила его ближе к стожару и придавила ногой, обутой в резиновый сапог. Я молча подал несколько пластов, пока прибежали дети. Они прибежали скорей не на голос матери, а посмотреть на чужого человека. Девочка лет шестнадцати, в длинных брюках поверх сапог, коротком платье, шерстяной темной кофточке и светлом платке на голове, уставилась карими глазами на незнакомого мужчину и рассматривала с женским любопытством  со всех сторон и с детской непосредственностью. Мальчишка сел на землю и начал в ней ковыряться.
         Я подавал пласт за пластом. И когда старшая из сестер закончила свои наблюдения, то попросила у меня вилы. Я не отдал их. Эта работа мне нравилась самому.
         - А где ваш глава семейства? - спросил я у женщины.
         - Нету его, - тихо ответила женщина.
         - Что, на работе? - допрашивал зачем-то я.
         - Умер.
 
         Я смутился за свою бестактность.
         - Умер, лег спать - и все, - продолжала женщина спокойно. У меня их пятеро, старшие-то уже работают. А тот пил. Все подряд пил. Все пропивал. Сейчас  и не знаю - горевать ли, радоваться ли.
         Она пожала плечами. Как-то неопределенно махнула вилами - и легкий пласт, мягко шурша, скользнул на землю.
         Дети слушали наш разговор, но продолжали баловаться. Старшая Людка продолжала упрекать брата.
         - Что ты за парень: двенадцать лет, должен со мной справляться, а ты?
Пацан хмыкнул и продолжал копать землю березовой веткой.

          Зарод мы сметали до конца.

          Косари остались ночевать на лугах. Я пошел на станцию Нагибино.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ http://www.proza.ru/2013/05/04/877