Я обращаюсь с требованьем веры...

"Я обращаюсь с требованьем веры..."

(50-летие со дня гибели Марины Цветаевой)



   31 августа исполнилось полвека со дня гибели великого русского поэта Марины Ивановны Цветаевой. В последний день лета в деревянной купеческой Елабуге на Каме недоброе угрюмое время "переупрямило" (по слову Арсения Тарковского) её - неистового жизнелюба, поэта, чей звучный, полный особой силы, голос невозможно спутать ни с каким другим. Век чугунных глинянноногих идолов отверг живого человека с неповторимой духовной самоценностью. Время тотальной усреднённости уничтожило художника с уникальным творческим даром.
   После 17 лет полунищей эмигрантской жизни в Чехии и во Франции Марина Цветаева возвратилась в 39-ом году в Советский Союз. Возвратилась вслед за мужем Сергеем Эфроном, которого смутно переживаемое чувство вины интеллигента, бывшего офицера перед новыми хозяевами жизни толкнуло сначала на участие в терактах ЧК за границей, а затем и на роковое возвращение в страну великих жертвоприношений. Высшие интересы нового отечественного молоха, естественно, потребовали и ареста Сергей Эфрона сразу же по прибытии в Союз, и его неминуемого уничтожения - в ряду миллионов других человеческих жертв. Тогда же была арестована и осуждена на долгие годы лагерей и дочь
М.Цветаевой Ариадна.
    Марина Ивановна, оставшись вдвоём с младшим сыном, была практически лишена средств к существованию. О издании её книг не могло быть и речи - внутренние редакционные рецензии на её рукописях с пеной у рта клеймили "формализм" цветаевской поэзии. Лишь изредка получала Цветаева разрешения ревностных партийно-литературных чиновников на поэтические переводы. В течение двух труднейших лет жизни в Москве её ещё как-то спасала помощь немногих друзей, рискующих самим фактом общения с ней, с показательным изгоем. Но вслед за эвакуацией в 41-ом году в глухую и совершенно равнодушную к ней Елабугу ощущение загнанности и безвыходности достигло предела. Вот внешние обстоятельства, которые толкнули Марину Цветаеву в то черноё августовское воскресенье к петле на тугом треклятом гвозде, вбитом в бревенчатую стену. Глубинное определение сути своего ухода высказано Цветаевой заранее в её прозе: "Какого поэта не убили?" Сам ржавый железный век-идол, век-ирод вколотил тот гвоздь в древесину елабужского сруба, поставил железную точку в земной юдоли Марины Цветаевой.
   Однако судьбе истинного поэта, творческой судьбе, в полном смысле этого понятия, суждены особые отношения со временем. Даты рождения и смерти художника в полноте этой судьбы - лишь ориентир, определяющий некое малое ядро целого, лишь точечное зерно краткого земного бытия. Духовное явление, именуемое "поэзией Марины Цветаевой", простирается в обе стороны потока времени, далеко за обе даты, высеченные на плите под соснами елабужского погоста.
    И так же, как вправе была она сама произнести "мой Пушкин", выбирая название для своей прозы, так же правомочно и естественно произносит теперь "наша Цветаева" время настоящее. И так же несомненно держит в уме это имя-титул время будущее. Потому, в частности, так искренне и глубоко звучат слова о поэте одного из наших современников Сергея Аверинцева: "Прямота. Готовность за всё платить самой, всё принять на себя... Знание о том, что лучше счастья. Цветаева для меня - молодость, не та, которая проходит, а та, которая остаётся и может быть преодолена только чем-то высшим... Цветаева задаёт масштаб (не просто "мастерства", а человеческой значительности), которому трудно соответствовать."
   Вопреки поминанию, вопреки нынешней трагической дате, хочется вспоминать сегодня о светоносности, о светоизлучающей силе поэзии Марины Цветаевой. О естественном единении весомой сути и лёгчайшего звучания в этой поэзии:

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здраствует пена - весёлая пена -
Высокая пена морская!

    И ещё - хочется заново ощутить следы материального присутствия поэта в этом мире.
Июльские каникулы этого года мне довелось провести в одной из трёх земных областей, которые Марина Цветаева называла местами обитания своей души. Восточный Крым и его Коктебель, награждённый в 30-е годы несуразным осавиахимовско-досоафовским прозвищем Планерское... За пределами зелёного оазиса здешнего писательского Дома творчества - пыль пополам со зноем, безотрадность неухоженного посёлка. На мусорном пятаке набережной, да и по всей ленте гудрона вдоль моря, чадит с утра до поздней ночи бойкая перепродажа, именуемая ныне бизнесом: трёхрублёвые пузыри с тёплым пивом, пёстрое бодрящее глаз чтиво с заклинающими именами Анжелики, Чейза, бабушки Агаты Кристи; жалкое аляповатое тряпьё по вполне наглым ценам... Из той же актуальной  оперы - ночная стрельба шаек рэкетиров - конкретных уроженцев Харькова и подмосковного Чехова (увы, Антон Павлович!), не поделивших в данный текущий момент овец-лоточников для стрижки. Всерьёз убиенные в столкновении криминальных интересов прямо на бетоне причальной буны. И то ли ещё обещает набирающий силы процесс бандитизации на будущее...
    Да возможно ли вообще отыскать здесь и сегодня хоть что-то от того степного, пустынного, ещё первозданно-киммерийского Коктебеля начала ХХ века, куда не раз в 1911-1917 годах приезжала Марина Цветаева в дом к поэту Максимиллиану Волошину, своему щедрому и неизменному старшему другу? Сказано: ищите и обрящете, стучите и отворено вам будет.   
    Да, конечно, можно увидеть, возможно отыскать. Всего-то и нужно, что повернуться лицом к морю, лучше - в малолюдные, раннеутренние часы. Тогда справа, на обрезе сбегающей к морю карадагской горы, снова чётко вырисуется профиль Макса Волошина - хранителя "намагниченной им бухты" - "Могучий сфинкс с лицом Максимильяна / в лазурь залива лапы окунул..." Тогда слева, как и 80 лет назад, замерцают округлённо-плавные и мелкоскладчатые, сказать бы, дактилоскопические, холмы, обласканные и обожжённые киммерийским  солнцем, всё ещё непогашенным никаким земными передрягами и потрясениями. По этим холмам и карадагским кручам не раз взбиралась юная Марина Цветаева вместе с неутомимым ходоком и собеседником Максом Волошиным, с ним на турецкой лодке заплывала в Аид глубоких скальных гротов.
   Слава Богу, цел, храним и ухожен и сам дом Волошина с высокооконной каменной башней мастерской, с деревянными, когда-то многолюдными, террасами. Дом, где камень, дерево, спупени, перила, сам воздух комнат и веранд помнят голос Марины Цветаевой, хранят отсвет той сердоликовой бусины, что была подарена ей Сергеем Эфроном в знак любви и их общего будущего. В залог того, что тридцать лет изломанного, запутанного, неимоверно трудного пути они пройдут всё же вместе - до самого смертного конца.
    О Максе Волошине, о его коктебельском гнезде на морских ветрах прочувствованно, с неподдельной любовью рассказывает Марина Цветаева в своих воспоминаниях "Живое о живом" (как ощутима и неслучайна здесь звучная перекличка с тезисом Арсения Тарковского "Земле - земное!", ставшим названием его книги стихотворений): "Пятого мая 1911 года после чудесного месяца одиночества на развалинах генуэзской крепости в Гурзуфе, после целого дня певучей арбы по дебрям Восточного Крыма, я впервые ступила на коктебельскую землю, перед самым Максиным домом, из которого уже огромными прыжками, по белой внешней лестнице, нёсся мне навстречу - совершенно новый неузнаваемый Макс. Макс легенды, а чаще сплетни,.. Макс полынного веночка и цветной подпояски, Макс широченной улыбки гостеприимства..." Как живо встаёт перед глазами эта минута коктебельской встречи двух драгоценных русских поэтов, окликнутая из прошлого взволнованным голосом Марины!
   Почти каждый день из трёх недель коктебельского отпуска меня тянуло хотя бы на несколько минут зайти в тень волошинского дворика, прикоснуться ладонью то к серым глыбам башни, то к деревянным перилам той самой, "белой внешней лестницы". Просто постоять в раздумье рядом со счастливо уцелевшим домом, молчаливо-речистым свидетелем и очевидцем множества встреч и расставаний замечательных людей русской литературы, событий, отзывающихся до сих пор глубинными и символьными смыслами. Наверное, и не могли не появиться у меня и эти коктебельские стихи с попыткой оживить ещё на миг дорогие тени Марины, Макса, матери Волошина - Елены Оттобальдовны, горбоносой владычицы-колдуньи с царственной осанкой, оживить атмосферу этого дома-корабля, уже ставшего символом единения Крыма и русской поэзии:   

Белёный дом под охрой черепицы,
что выцвела от зноя и дождей.
Который день и век ему приснится,
аукнется который из гостей?
Здесь жил поэт – вакхическое чрево,
охапка абрикосовых кудрей,
укрыв крылом сыновним королеву
тевтонских неразбавленных кровей.
Холщовый эллин, Хортицы наследник,
ходок с полынной пылью на стопах,
здесь обитал он – звёздам собеседник,
любовник египтянке Таиах.
Вот дом его – из корабельной башни
видны мне бухты синь и Карадаг.

Его застолий дастархан вчерашний
горчит мускатной крошкой на губах.
Вот рокот Макса – россыпь тамбурина,
ночной веранды шумная буза...
И всех смуглей – ныряльщица Марина,
зелёные понтийские глаза.
Она зовёт себя весёлой пеной,
играет лёгким именем морским,
но створ судьбы, но фатум неразменный,
как скальный материк растёт над ним.
В её руке подарок сердолика
теплей кольца, сердечней серебра...
Темнеет ночь и степью пахнет дико
и обещает свежий бриз с утра.

    Творчество Марины Цветаевой принадлежит истории отечественной культуры. Её стихи, полное энергии и вдохновения слово, её классику, "живую и настоящую", читают сегодня тысячи ценителей поэзии - истово, с любовью и пониманием. Но вспомним и глубинную пушкинскую мысль о том, что история народа принадлежит поэту. Речь здесь, конечно, идёт не только о интерпретации литературой исторических сюжетов, не только о ямбах и дольниках, обращённых к Полю Куликову, Пугачу и Стеньке Разину. Речь о том, что поэт является полнокровным созидателем и, может быть, главным хранителем не столько хронологии, сколько духовных кодов, национальной истории. В хаосе смутных времён именно он способен принять на себя миссию сохранения лица нации,
спасения достоинства, духовной сердцевины своего народа - спасения от дурной бесконечности ежечасного и ежедневного многогрешия.
     В этом смысле каждый народ заслуживает не только своих правителей-супостатов, но и своих поэтов, мыслителей, своей духовной истории. Человеческий и творческий путь Марины Цветаевой - это путь высокой, несдающейся души. Это высказанное сильным, открытым голосом утверждение небесной гармонии в грешном земном человеке. Оттого бессмертная поэзия Марины Цветаевой с полным правом "обращается с требованием веры" к сегодняшнему читателю, к нашему современнику. Хочется надеяться, что созвучие нашей многотрудной современной истории с камертонным голосом поэта будет становиться всё глубиннее и, даст Бог, всё необратимее.


1991 г.