Ребёнок Сатаны

В пыточном подвале ощущался терпкий и одновременно с тем нежный аромат воска, чем-то напоминающий ладан, которым батюшки ежеминутно опрыскивают покорную паству в храмах.
Ж. была подвешена на цепях совершенно голой. Конечно, при любых других раскладах Ж. скрыла бы своё тело от возмущённых взглядов, не узревших эстетическую красоту. Но никакой эстетической красотой её тело не обладало по умолчанию. Это в полной мере узнал её палач после шести месяцев ежедневных изощрённых пыток. Ж. не понимала, каким образом очутилась в подвале, её тихий шёпот, посредством которого она пыталась задать своему поработителю беспокоящие вопросы, исходил на «нет», ведь в уютном помещении«перебивала» и шипела, как ядовитая огнедышащая змея, огромная доменная печь, отдалённо напоминающая крематорий. Ж. обомлела от ужаса и восхищения одновременно, её давние мечты о садистской расправе практически осуществились. Но загвоздка заключалась в том, что вовсе не она должна была быть прикована цепями к стене, не она должна висеть опозоренной, голой и беспомощной, пусть даже перед одним единственным зрителем — беспристрастным палачом, чей взгляд был скрыт под грязным серым капюшоном. Ж. казалось, что она попала в плен не к человеку. К монстру, который с минуты на минуту приведёт пыточные инструменты в боевой режим.
Аромат воска становился до боли пронзительным, она ощутила, что обоняние утеряно окончательно, но не это было самым страшным. Куда страшнее было осознавать собственную беспомощность, беззащитность, обреченность перед этим сомнительным инквизитором.
Человек в окровавленном плаще подошёл к ней, держа в правой руке огромный раскалённый жезл, на конце которого красовалась причудливая эмблема с перевёрнутой пентаграммой. В подвале было сыро, а кое-где на потолке образовались сгустки чёрной плесени – большой любительницы удобрить спёртый воздух смертельно ядовитыми спорами.
Простывшая и обессиленная Ж. таки нашла силы выдавить из себя жалкий крик: «Н-е-е-е-е-т!», но палач, с присущим ему спокойствием, тихо и хладнокровно парировал собеседницу: «Д-а-а-а-а-а-а!»
Следом он приложил жезл к левому соску Ж., и шипение от соприкосновения с грудью приглушило все остальные побочные звуки. У неё уже не было сил кричать, она просто мгновенно получила болевой шок и потеряла сознание.
Неизвестно, сколько времени прошло, покуда Ж. оклемалась. Но время в пыточном подвале не решает ровным счётом ничего, его здесь вообще нет. Есть только пугающее беспросветное будущее и раскалённый жезл с перевёрнутой пентаграммой.
Глаза Ж. слипались, она чувствовала, что умирает от обезвоживания и спор чёрной плесени, проникшей в её лёгкие. Ей не хотелось жить и раньше, но именно сейчас смерть могла бы стать её главным спасителем в борьбе с адским палачом. Но не стала.
Ж. нашла в себе силы осмотреть левый сосок. Ещё недавно он был покрыт бледно-розовой нежной кожей, а сейчас кожица была изуродована выгравированной чёрной татуировкой. Ж. начала сходить с ума: было подумала, что в сочетании розового и чёрного цветов есть что-то эстетичное, но...
Внезапно пентаграмма будто ожила, засияла синим неоновым пламенем, а из соска стали вылетать крошечные чавкающие бесы: с крылышками, такие забавные и на вид даже аппетитные. Ж. была очень голодна, она бы с радостью съела одну из этих тушек, но ни один из летающих чертей почему-то не захотел залетать в рот. В рот-то нет...
А в вагину — да. Самый толстенький бесёнок, вопреки воли пленной мученицы, маленькими когтистыми лапками раздвинул половые губы и проник в чрево Ж. Она испытала странные противоречивые ощущения. С одной стороны Ж. казалось, будто вор проникает в её квартиру, где спрятано цыганское золото; с другой, ощущение тёплого комочка внутри обнадёживало и согревало, почти возвращало утерянную чувствительность.
Ж. устала, ей очень хотелось спать, и Морфей овладел её замутнённым рассудком. Ж. погрузилась в глубокий сон. Увы, сон был временным. Проснулась она от странного шевеления в утробе. Приоткрыв заплывшие гноем глаза, Ж. с неподдельным ужасом осознала факт того, что... беременна. Проклятый зверобес оплодотворил её, женщину, хоть и не отличавшуюся эстетической красотой и гармоничными формами, но всё же имеющую виды на всякое отсутствие детей.
Палач стоял в углу и не шевелился, печь внезапно погасла, пропал аромат воска и ладана, стало темно и очень холодно, и лишь неоновый синий свет пентаграммы, выгравированной на левом соске, был единственным лучом в этом сатанинском царстве.
Смерть могла бы стать единственной союзницей Ж., но не стала. Ложь могла бы в очередной раз способствовать самообману, в такой ситуации ассоциировавшимся с морфием. Но не в этот раз. Вера могла бы призвать ангела-хранителя, который разорвал бы стальные цепи лёгким прикосновением белоснежного крыла.
Но у Ж. не было ни веры, ни ангела-хранителя, нихуя не было. Внутри её сидел только мерзкий бес-осеменитель. Пространство вокруг сжалось до неузнаваемости, палач пропал, холод стал огрызаться по-настоящему.
И даже смерть, посчитавшая Ж. недостойной своей ржавой косы, прошла мимо, ехидно посмеиваясь.
Осталась только пустота, помноженная на пульсирующего и быстро растущего в матке зародыша, – будущего ребёнка Сатаны.