Воплощение молитвы

    Всегда, когда нам больно или страшно, мы взываем к Богу или просим помощи у ангелов…
         Мне было больно – третий день жутко болел зуб.
    Мне было страшно – я сидел в очереди перед хирургическим кабинетом в стоматологической поликлинике с целью удаления предмета своих страданий.
    Мне попеременно  хотелось то рвануться и пролезть к хирургу без очереди – побыстрее прекратить свои невыносимые мучения, то – немедля сбежать вообще из клиники – от страха перед неизвестной болью, попытавшись смириться с переживаемой.
    Я неистово, как и положено в подобной ситуации, молил все известные мне высшие силы о скорейшем  благополучном завершении выпавшего испытания и сочувственно-завистливо провожал взглядом  скрывавшихся за дверью кабинета очередников,  с ужасом взирая на выходивших «избавленных», прижимавших  к щекам и губам окровавленные  платочки-салфетки…
         Прошла одна мучительная вечность, вторая. Началась третья.
    Давно вычислил, что в подобной ситуации часы оценивают вечность примерно в десять своих минут, если тебе очень больно.
    Если не очень – минут в пятнадцать.
    Мои две с лишним вечности они безжалостно определили как восемь с хвостиком минут…
         И  вдруг я увидел ангела.
    Он (она) явил себя  в обличье невероятно красивой длинно- и золотоволосой девушки в медицинском халате,  цветом и чистотой соперничавшего со снежными вершинами  Эльбруса.
    Девушка была по-неземному стройна, по-небесному легка и мистически  грациозна.
    Она бесшумно порхала  (как я понял — не без помощи невидимых человеческому глазу крыльев ) мимо меня по длиннющему поликлиническому коридору по своим определённо милосердным  и однозначно ангельским делам.
    Коих вокруг было не счесть…
           Не то, чтобы я забыл о своей боли и ожидавшей меня участи – куда там...
    Но в определённой  степени отвлёкся.
    Вместо недавних жутких, болезненных и кровавых картинок моего ближайшего будущего в руках хирурга,  я стал воображать  мистическую лёгкость избавления от собственного недуга.
    Мечтал, как мой новоявленный  ангел подойдёт ко мне, улыбнётся, и тёплой рукой погладив мне припухшую щёку, скажет  –  всё, Серёженька, ты здоров,  не болей больше никогда и береги свои зубки …   
    Велика сила представлений и фантазий – мне уже стало казаться, что я в реальности чувствую это тепло,  моя боль проходит;  я улыбаюсь, исцелённый, освобождённый …
          Здесь-то, понятно, меня как раз и как назло пригласили в кабинет.
          Угрожающего вида – метра два на полтора, с недобрым взглядом и атлетическими руками – хирург безучастно кивнул на кресло.
    Затем обыденными и равнодушными движениями, сопровождавшимися бессердечными и безответными комментариями, вколол мне в десны, щёки, язык, губы и вообще, как мне уже казалось, непосредственно в мозг обезболивающего.
    Минуты три безмолвно подождал - выживу ли я; ледяным тоном спросил про самочувствие (хотелось в ответ поиронизировать, но ни слов, ни сил не нашлось) и загремел инструментами.
    Потом он буквально и фактически разодрал мою явно не львиную пасть отточенным движением мифического Самсона и вонзил железки в мою замороженную плоть.
    Захрустел  зуб, затрещала челюсть… 
    Минут пять ( или несколько секунд — в процессе экзекуции время ещё относительнее, чем в ожидании) шла упорнейшая борьба.
    Я не совсем понимал — за моё здоровье или за хирургическое тщеславие.
    Хирург добыл из меня фонтан крови и кучу обломков зуба, но в целом мы – зуб и я – не поддавались.
    Хотя, наверное, больше зуб.  Я был уже почти не жив, но всё-таки ещё  не мёртв.
    Кто-то живой во мне беспокоился насчёт сохранности моих лицевых пропорций и гадал - узнают ли меня потом друзья и родственники, если, вопреки стараниям доктора или благодаря ниспосланному чуду я не погибну в этом кресле; ну а сей кошмар когда-нибудь всё же закончится. 
    Надежд на скорый и благоприятный финал было маловато.
    Самсон прикладывал всё большие усилия,  всё чаще и тяжелее вытирал пот со своего лба;  я всё сильнее поражался собственной крепости, челюсть  всё конкретнее и угрожающее трещала,  а большая часть зуба до сих пор оставалась в отведённом ему природой месте.
    В конце концов хирург, подозрительно обречённо вздохнув, крикнул в направлении  соседней комнаты, отделённой от его инквизиторской тонкой перегородкой – «Таня, иди помоги мне.»
    Открылась и захлопнулась дверь.
    Три коротких шага в тишине кабинета.
    «Что нужно сделать, Игорь Алексеевич ?» - осведомился мелодичный женский голос.
         Я открыл свои испуганные глаза и увидел наречённую Таню, профессионально-заинтересованно заглядывающую в мой разверзнуто-развороченный рот…
         Кто бы сомневался, что Таней окажется тот самый ангел, что спасала меня от боли в моих коридорных грёзах, где мне столь явно мечталось о прикосновении её тёплой, исцеляющей и умиротворяющей руки…
        Самсон взял в руки хирургическую стамеску, а Тане вручил здоровенный молоток…
        Мне больше не было страшно. Меня вообще перестали  интересовать зубы, челюсти, пропорции, время. 
     Я смотрел в глаза своему ангелу-избавителю, который-которая чёткими, мастерскими  движениями долбила сверкающей сталью молотка  по не попадавшей в поле моего зрения стамеске.
     Таня не видела моего взгляда - она смотрела куда бить.
     А я, отставив все свои переживания, изо всех сил старался запомнить её глаза, лицо и руки…
        Они – хирург и ангел – в считанные мгновения ( хотя, может, и минут за двадцать...) выдолбили всё, что нужно было выдолбить.
     Таня тихонько удалилась ( я чуть глаза не сломал, провожая её взглядом ), а утомлённый, но удовлетворённый Самсон  зашил, замазал, залил мою свеженькую глубокую рану, назначил попить таблеточки  и отпустил меня с Богом восвояси.
        Я шёл домой минут сорок, а может, и новую вечность.
     Встречные прохожие сочувственно смотрели на мою постоперационную гримасу, предполагая в ней боль. Но на самом деле я смеялся.
     Смеялся, как только способен это делать человек в моём положении.
     Хотя я таких не встречал ни до, ни после того дня.
     Анестезия ещё не закончилась, боли периода заживления не начались – самое время смеяться.
     Сплёвывая обильную густо кровавую слюну, кривясь онемевшим ртом, я  давился от смеха, сам себя спрашивая – «Ангел, милый! Ты не мог бы провести мне своей исцеляющей рукой по щеке?»
     И сам себе за ангела отвечая – « Рукой, говоришь? А молоточком не хочешь? Молоточком будет намного эффективнее…» 
        Развороченная плоть зажила за два дня.
    Опухоль спала на третий. К пятому  исчезли все дискомфортные ощущения.
    Через неделю-другую я забыл об операции.
    Но, понятно, что и спустя много лет как вчера помню ангела-Таню и спасительный молоток в её руках.
    Как никогда больше не расстаюсь с приобретённым знанием,  доходчиво донесённым до меня ироничным Небом…