Глава 2. В сердце нормандской земли

 Ветер играл в небесах. Черные ветви деревьев беспокойно касались окна. Им было так же холодно и одиноко, как и всякому, кого прихоть случая хоть раз вынуждала оставаться ночью на улице - в непроглядной темноте или обжигающем холоде. Изможденные кроны шептали мрачные слова о смерти, как страждущий путник, брошенный на произвол судьбы неверными братьями.

  Сон смежил очи, тяжелый и забвенный, но он не рисовал картины дальних стран со сказочным изобилием света, не принес покоя и долгожданного тепла, даже не старался походить на самого себя, ибо настало время видений. Огромные полчища враждующих ратей собирались на полу в комнате, чтобы слиться в какофонии войны. И ничто не могло отделить меня от них, мы были едины, как и всякое творение, снизошедшее из иных миров. Никакой грани не существовало в тот миг, и каждый воин был передо мной, как на ладони. Его ужас становился моим ужасом, его боль проникала в мою плоть, его отчаяние парализовало мысли в голове, и битва длилась бесконечно. Я не помню ничего кроме образов, бестелесных призраков далекого прошлого и седых глубин человеческой истории, но до сих пор в памяти остались чувства, что испытывали те бесстрашные бойцы на столь ничтожном - и столь огромном поле ужасающего своей жестокостью сражения, и не было на Земле более страдающей души, чем мое бессмертное вместилище сознания. Я был там, и я видел это так же ясно, как если бы рано утром солнце озаряло горизонт, проникая лучами в самые потаенные места, вырывая из каждой щели остатки томной ночи, а я стоял бы на высоком холме, раскинув руки, и встречал его первым в этих краях. Каждая секунда творившегося в битве хаоса легла выжженным клеймом на мою память, и теперь ничто уже не могло стереть тех ощущений, той боли. Рассеянные мысли затерялись в лабиринтах времен, страх перед неясным смешивался с золой, оставшейся после долгих и странных вечеров. Сознание еще витало среди копыт, взрывающих землю, криков и блестящей стали, а на деревья за окном уже опускался первый лунный свет. Время пробуждения вот-вот должно было настать.

  Пламя догорающей свечи судорожно дрожало на сквозняке. Шумно дыша от холода, Карданн поднимался наверх. Покосившиеся перила и ступеньки стонали при каждом его шаге, разлетаясь по всей корчме симфонией скрипящих голосов. С трудом отыскав дорогу в полутьме, среди проплывающих бликов, которые играли на стенах подобно тряпичным куклам в бродячих театрах, и сквозящих отверстий со студеным ветром и гулом, молодой воин отворил дверь в свою комнату. Он не видел, что вместо чистых простыней его ждали рваные, темно-серые тряпки на неком подобие кровати с гнилыми, разваливающимися ножками; в углу беспокойно шуршали крысы, довольствовавшиеся остатками от недоеденных блюд и корками сопрелого хлеба. Эта убогая каморка могла показаться неприглядной кому-то другому, только не Карданну и его новому спутнику: ночевать здесь было гораздо удобней, нежели чем ловить ноздрями снег в первом попавшемся сарае или пристроиться на грязном крыльце, с тем чтобы на утро остаться калекой.

  Засаленное полено, которое предполагалось класть под голову и таким образом спать с удобством, глухо скатилось на пол. МакВилли улегся на него и в тот же момент захрапел. Карданн опустил свечу и медленно перекрестился. Он снова подумал о том, как долгое время мечтал стать священником - самым усердным и правильным в этом грешном мире. Сколько лишений претерпел он ради подобного замысла, который казался ему ныне совершенно пустым и глупым. Всё бессмысленно, всё обернулось иначе. Какой служитель веры из человека, преступающего законы Божьи ежедневно, ежечасно? Он думал только о родном Грё и горько жалел, что должен исполнять волю усопшего. Долг тяготил его словно непосильная ноша, и Карданн осознавал, что настоящий христианин из него никогда не выйдет. Он не может оправдать всех надежд своего дяди, просто потому что рожден для другого. Рожден, чтобы изменить церковь? Молодой воин вздрогнул от промелькнувшей в голове мысли - горячий воск длинными слезами обжигал его руку.

  За окном стоял невыносимый мороз. Карданн с трудом опустился на кровать и тут же продрог. Его мучили бессвязные образы и головная боль, так что только к середине ночи туманная пелена, застилавшая глаза путника, позволила ему забыться на пару часов. За это время он увидел неясный кошмар, смысл которого не мог постичь, а когда очнулся, небо на востоке уже тронулось едва заметной дымкой. Воин поднялся, схватил вещи и меч, и нетвердым шагом покинул комнату. Весь трактир еще спал. Мертвую тишину не нарушал ни один звук. Тихо дойдя до конюшни, молодой господин вывел оттуда своего Вихря, который нервно подрагивал, и вместе они направились прочь из деревни.

  Раннее утро предвещало яркий солнечный день. Ветер был сильный, но стало несколько теплее. Голые деревья покачивали своими ветвями, разгоняя стаи ворон. Снежная пыль кружилась в воздухе. Воин уныло тащился по западной дороге, стараясь поглубже завернуться в походный плащ. Его конь плелся рядом, не подавая ни единого звука. Вскоре старые, покосившиеся дома остались позади, и перед путником раскинулись бесконечные серые поля с пожухлой травой. Здесь не было никого, кроме нескольких сонных птиц, встречавших новый день в поисках еды и надеявшихся на Божью благодать. Невдалеке показалась черная масса небольшого леса, упрямо росшего посреди безжизненной пустоши. Солнце едва поднялось над горизонтом, когда путешественник и его лошадь вошли под свод застывших деревьев. Сломанные ветви хрустели под ногами, по мере углубления в чащу. Воин остановил коня и прислушался. Ничего.

  В мыслях снова возникал образ виденного несколькими часами ранее сна. Или все же видения? Карданн не мог утверждать, поскольку грань между вымыслом и ощутимой реальностью ускользнула от него так давно и так незаметно, что он даже не надеялся обрести ее когда-нибудь вновь. Путник видел ребенка, лежащего в узкой, деревянной кровати, совершенно ему незнакомого и чуждого, а за окном черные ветви говорили о смерти. Он пытался разгадать этот сон, постичь его тайный смысл, и вглядывался в небо, ожидая найти ответ среди звезд. Но небо в ноябре было хмурым и молчаливым: даже если оно и знало нечто важное, рассказывать об этом вовсе не собиралось. Так бывает с людьми, которых тяготят сокрытые тайны, но они никогда не пытаются выразить свои муки хотя бы одним-единственным словом.

- Странно, - произнес Карданн, нарушив неподвижность ледяного воздуха вокруг себя.
- Мы давно уже ждем вас, - раздался из-за его спины голос МакВилли, - Полагаю, вы ведь меня ищите?
  Воин нахмурился еще сильнее, чем прежде, и медленно обернулся. Перед ним, на бревне, словно выросший из-под земли, весело болтая ногами, восседал бородач Рэнулф; на нем было приличного вида широкое котарди и новые башмаки. Недалеко от него, в кустах пряталась сносная кобыла с поклажей - вполне приличное средство передвижения для бедняков. Терзаемый любопытством, Карданн уже собрался узнать, где его спутник за столь короткое время и при отсутствии денег раздобыл столько добра, но шотландец опередил его:
- Лучше не спрашивайте, сударь. Моя заслуга в том, что собирая это, я никого не убил. А уж остальное мне причиталось по праву. Я верой и правдой служил четырнадцать лет, взамен чего лишь нищенствовал и голодал. Довольно с меня!
- Что ж, друг, это все равно не мое дело, - пожал плечами Карданн.
- Жаль, оружия у нас маловато. Случись что, одним мечом не обойдешься. Я ведь и сам воевал, господин. Был при Азенкуре. Многие тогда пали. Столько крови я не видел за всю свою жизнь, - лицо Рэнулфа помрачнело от нахлынувших воспоминаний, но уже через мгновение он весело шепнул: - Ну так что же, теперь держим путь на Руан? Надеюсь, с дорогой нам повезет. У меня здесь отложено кое-что для перекуса, ведь в ближайшие три дня нам негде будет столоваться. А теперь уедем-ка отсюда поскорее, сударь.

  Однако Карданн не спешил. Его ноги словно врастали в окаменевшую на холоде почву; казалось, что узловатые корни, служившие фундаментом всему лесному своду, обвивали продрогшие пальцы путника и затягивали его глубоко в землю, таящую от соприкосновения с ним подобно снегу на лучах солнца, и превращающуюся в теплую, мягкую глину, что обретает в руках мастера правильную, законченную форму.
- Я не господин тебе, - разрезая воздух, произнес воин, - Не я освободил тебя и даровал новую жизнь, ты сам это сделал. И мог сделать уже давно.
- Возможно, вы правы. Пожалуй, так и есть, - задумчиво отозвался шотландец, - Я готовил план побега давно, мечтал, думал об этом, жил мыслями, что настанет день, и я выберусь отсюда и вернусь домой. Но мне нужен был достойный...
- Попутчик.
- Да, именно. Попутчик, который защитил бы меня в момент опасности. Который берег бы мою никчемную жизнь, как свою собственную. Где в наши дни найти подобного рыцаря? Другой на твоем месте убил бы меня или же вернул барону, чтобы получить хорошее вознаграждение.
  Карданн криво усмехнулся.
- Я не такой, как все.
- Странно, но я вижу в этом Божий промысел. Я ждал попутчика, похожего на тебя. А тебе нужен был проводник, который указал бы дорогу и не интересовался чужими делами. То есть человек вроде меня. Всё сходится.
  Воин наконец-то оторвал ноги от земли и взобрался на своего скакуна. Думая о чем-то стороннем, он не отвечал МакВилли, но бегло озвучил проповедь, касающуюся краж, лицемерия и предательства, за которые мог легко разделаться со своим компаньоном, не вникая в суть происходящего. Рэнулф спокойно выслушал все упреки, наполненные недоверием и личными опасениями, после чего тронул уздцы своей кобылы, поторапливая ее, насколько это было возможно.

  Тридцать с небольшим лье верховые преодолели за четыре дня. Шартр остался позади, опасные земли вокруг Парижа затерялись далеко справа. За все время пути на дороге еще не повстречалось ни одного англичанина, чему странники, конечно, были весьма рады. Теперь до Руана значилось менее тринадцати лье по прямой. Вот-вот перед Карданном и МакВилли должна была раскинуться огромная, могучая Сена, вдоль которой проходила дорога к одному из самых северных городов Франции. Руан навряд ли можно было назвать столицей нормандских земель, он был всего лишь речным портом на Сене с неизменными эпидемиями лихорадки и не мог сравниться по важности стратегического назначения с Шербуром - первым городом этого сурового края.

  Каждый рассвет открывал путникам все новые и новые просторы, плоскогорья сменялись ложбинами, и со всех сторон дули ветры. Простодушный Рэнулф любил поболтать, в отличии от своего молчаливого спутника, и всю дорогу забавлял того веселыми историями, которых наслушался вдоволь, пока пребывал в Шампани и других землях.

  Стояла ясная холодная погода. Солнце совершенно не грело. Волчьи стаи кружили где-то неподалеку, их следы постоянно попадались двум путешественникам и тревожили мысли во время привала. Впрочем, жаркие ночные костры отпугивали этих хищников, так что поздним вечером дня второй половины месяца шотландец и его товарищ достигли стен Руана. В ночной тьме они казались мрачной уродливой громадой посреди мертвых земель. Сена сузилась наполовину, обрастая по краям слоем снега и льда.
- Дыра, - проворчал МакВилли под нос и направил лошадь к воротам.

  На городских стенах слышалась возня и пьяные крики. Рэнулф не стал дожидаться, пока его заметят, и, что еще хуже, застрелят в темноте по какой-нибудь оплошности, поэтому он быстро спешился со своей старой клячи и постучал в ворота ногой. Наверху замаячил светильник и раздалась брань.
- Кого там еще черти принесли? Провались ты сквозь землю! Что надо? - недовольный голос зазвучал прямо над головами путников.
- Это господин Жан д'Амар, а я его слуга, - выкрикнул беглый шотландец, что было мочи, - Мы верноподданные Филиппа Доброго и верные слуги английского короля!
- Какого дьявола вам здесь надо? - рявкнул тот же голос со стены.
- Моему хозяину нужно отдохнуть с дороги, вот мы и идем в трактир!
  Стражник помедлил, всматриваясь в темноту.
- Черт с вами, бургундские крысы. Считайте, что вам повезло. У нас завтра праздник, только поэтому и пускаю. Открывайте, ребята!
  Тяжелые петли, скрепя и вздыхая, неохотно повернулись. Молодой воин, пряча лицо, и его проводник въехали в ворота, чувствуя на себе неприятные взгляды. Рядом с лошадьми околачивался какой-то калека; он смотрел на путников и улыбался отвратительным беззубым ртом.
- Добро пожаловать в Руан, господа!
  Карданну приходилось везде откупаться. Стражники у входа в город, стрелки, трактирщик, конюхи, различного рода слуги - всем нужно было дать монету за обустройство на новом месте и отсутствие ненужных вопросов. Петляя узкими, затхлыми улицами, молчаливый рыцарь сверлил взглядом дома и людей.
- Мне не нравится это место, - мрачно шепнул он МакВилли, - Здесь что-то случится, я чувствую.
- Вполне возможно, господин. В Руане повсюду английские гарнизоны. Завтра с утра уедем из города.

  В постоялом дворе под названием «Три друга» воин попросил самое скромное место за самую скромную плату. Похлебку заказали одну на двоих, а в полночь уже отправились спать. Рэнулф пыхтел резной трубкой искусной работы, пристроившись в углу комнаты, где хотя бы не наблюдалось сквозняка, и все ухмылялся своей находчивости. Он был несказанно рад путешествию на север, и светлые чувства переполняли его изнутри. Карданн не мог долго засиживаться. В последние дни он почти не спал из-за опасности и мучившей его тревоги, и сейчас у него страшно болела голова, а перед глазами все плыло и мерцало.
- Жаль, мой друг, ты не видел Шотландии. Она простирается от самой дальней оконечности Немецкого моря до границы с Англией по реке Туид. Когда-то давным-давно она занимала и Англию, и Ирландию, и была самой великой страной мира...
  Рэнулф выпустил клубы дыма и блаженно прикрыл глаза. Молодой собеседник, упершись головой в кровать, даже не понял, о чем идет речь, и мгновенно провалился в черную бездну. МакВилли этого не заметил.
- Да, - продолжал он, - Так оно и было, но позже в Шотландию вторглись варвары, жестокие и жадные до чужих земель. Королевство потеряло большинство владений. Мой дед рассказывал, что еще его дед застал то время и считал, что лучшая эпоха для Шотландии выпала на дни  правления короля Роберта Брюса. Это был самый отважный воин, которого когда-либо рождала наша земля. Он победил сотню претендентов на трон и разбил английскую армию, в два раза превосходившую его войско. Дед моего деда родился с ним в один год и погиб в том самом сражении. Это были великие люди, мой друг, не то, что теперь... Знаешь, мой мальчик, там, в Шотландии стелится изумрудная трава, такая невысокая и мягкая, словно шерсть молодого барашка. И бегают дикие кони, настоящий шотландские кони, которые играют на полях, словно дети... И так тихо, так спокойно, словно в другом мире. Даже не возьмусь объяснить это, дружище, - Рэнулф покачал головой и взглянул на воина.
- Спи, юный господин, тебе нужен отдых, а старый дурень, пока ты спишь, будет сторожить тебя, как верный пес, - на этих словах шотландец укрыл Карданна своим плащом и пристроился у двери на случай, если какой нежданный гость попробует вломиться к ним без предупреждения.

  Снег шел по всей округе, странствующий рыцарь видел его сквозь сон. Маленькими прерывистыми струйками он ложился на поле за окном, сливался с застывшей землей и иногда кружил в порывах слабого ветра - он обладал своей особой историей жизни, не ища ни в ком поддержки или совета; начинался, когда ему вздумается, приходя вместе со свинцовыми облаками  в предрассветном тумане среди тишины и мглистых сумерек, потревоженных пением продрогших деревьев; также внезапно мог прекратиться, уводя свои мягкие белые руки в потаенные дали за горизонтом. Его видели и в Грё, и в Шампани, и в Нормандии, и в других землях; если утром герцог Филипп Добрый, отправляясь на охоту, велел стряхнуть с его дорогих доспехов назойливые снежинки, дабы не портить столь замечательный день такой маленькой неприятностью, как эта досадливая пурга, то уже к вечеру они достигали одинокого замка под Буржем, не видя для себя никаких преград, не обремененные выбором чьей-либо стороны, и прислуга дофина Карла поспешно затворяла ставни в надежде укрыть покои своего господина от надвигающейся непогоды.

  Подобно снегу весь мир связывали дороги, и из самых дальних деревень Лангедока, стоявших на Великом море, через Аквитань или Париж можно было бы попасть в затерянную на северо-востоке Пикардию, Кале, а оттуда – в Англию и даже Шотландию. Дороги длинными нитями доносили до людей известия, служили на благо торговле, а кто-то из живущих на земле выбрал их в качестве своего дома и проводил отведенное ему время в путешествиях, нигде не задерживаясь надолго. Пыль со многих уголков Европы оседала на подошвах путников, странствующих рыцарей, бродячих бардов и менестрелей, и Карданн помнил ее удивительный запах, смешанный с песком или землею, слегка сладкий и манящий, иначе почему люди отправлялись в столь дальние страны, бросая свои дома и привычный уклад жизни, томимые зовом неизведанных краев, где не ступала нога разумного существа? Воин помнил все места, что доводилось встречать ему в разные годы, и знал о некой таинственной силе, волнующей сердца отважных мужчин разных сословий и королевств, которую ничто не могло заглушить, и со временем она становилась лишь сильнее, призывая удовлетворить странную прихоть человека, состоявшую в том, чтобы существовать бок о бок с опасностью и рисковать подчас самым дорогим ради простого удовольствия.

  Возможно, жизнь – и есть череда дорог, долгих путей и минут, что разделяют наши маленькие города и в то же время связывают их, один с другим, – подумал Карданн в полусне. Способны ли люди, утратившие веру, обрести ее вновь, и много ли существует на земле тех, кто отвернулся от Бога? Кажется, все вокруг являются прихожанами одной церкви: и бургундцы, и англичане, и шотландцы, но занятые своими делами, разве имеют они время на то, чтобы думать о вере, о смысле приносимых ими молитв, о слове Божьем и о его учении, о правильности того выбора, что делают они ежедневно, не придаваясь в мыслях никакому сомнению? Трактирщик внизу встает на заре, его конюх поит лошадей, на кухне снуют повара, торопливо гремя посудой и утварью, известной лишь им самим, и весь день они проводят на ногах, чтобы постояльцы ни в чем не знали нужды, конечно, если это пригодный для проживания трактир или корчма, а не то, что часто попадается в какой-нибудь отдаленной глуши, вроде деревень, где жители не могут принять решения, чья власть для них правильней и законней, поэтому единственным развлечением в тех краях являются споры и сутолоки. А вечером, перед сном, некоторые из них успевают воздать Господу хвалу за удачный день без погромов и грабежа - еще один спокойный день, лишенный войны, в то время как другие, большая часть живущих людей, лишь переступают порог своей комнаты и тут же забываются мертвецким, долгожданным сном. Когда же этим несчастным думать о душе? Выходит, что и некогда. Некогда совсем. О чем же они вообще могут думать кроме своей работы, платы за жилье от постояльцев и невероятных историй, что приносят им гости из дальних стран, пограничных областей и соседних государств? Карданн медленно перебирал в голове вещи, о каких могли вести разговоры слуги на кухне и трактирщик со своей женой. Они не знали книг, не ведали ни о какой науке, разве что кто-то из них умел плясать не хуже артистов с площади или даже петь в случае наступившего праздника. Ремесла давались им с трудом, и конюх не мог сойти за опытного кузнеца, к которому ходила вся деревня, также как трактирщик не мог быть искусным резчиком по дереву, а его неуклюжие повара не умели выращивать добрых овец или свиней, лишь тыкали пальцами в их головы на рынке, выбирая в качестве основы для блюда, которое шло на стол для встречи богатых иностранцев.

  В большинстве своем мужчины говорили об оружии. Растянувшись на жестких скамейках, сложив походные вещи, они рассказывали друг другу, кто и когда делал им мечи, кинжалы и доспехи, какой металл хорош для определенной тактики боя, а какой нет, скольких врагов они погубили своей силой и ловкостью, и какие хитрости приходили им на помощь в опасные моменты, спасая драгоценную жизнь воина. Рыцари говорили о лошадях, о том, как проводить битву верхом, хотя почти всегда баталии начала века по-прежнему оказывались довольно хаотичными; велись разговоры и о том, где сейчас идет война, а где – восстание крестьянских выродков, недовольных своими благодетелями, хотя те исправно защищали бедняков от набегов соседних феодалов, а также какой барон призывает к помощи, и к какому вассалу можно пойти наемником и прилично заработать под его началом. Говорили о земле, о наделах, о распределении власти в различных угодьях, о бродячих бандах, и на каких дорогах бывает опасно, а где можно пройти и без вреда для себя. Любили обсуждать строительство церквей или замков - это было по истине великим событием в жизни каждого человека. Иногда говорили о еде и о том, как ее готовят в разных уголках Европы. Бывалые рыцари повествовали легенды о своем питании в минуты лишения и безысходности. Рассказы о святых и королях были обычным делом.

  Карданн погружался в сон, всё отчетливее слыша грубые голоса постояльцев, которые обсуждали и другие вопросы. Мужчины нередко пускались в пространные разговоры о тех вещах, что, возможно, понимали лишь сами и чем очень гордились, а касалось это конечно слабой половины человечества. В одних трактирах женщин водилось довольно много, они сновали практически повсюду, в других же гости предпочитали приводить их самостоятельно и усаживали рядом с собой, намереваясь поведать о чем-то поразительном. Некоторые рыцари были щедры и одаривали спутниц деньгами и прочей платой, кто-то, напротив, собирался жениться, но потом таинственно исчезал. Невольно Карданн стал думать о том, что таится в головах этих странных созданий, и о чем могли думать и говорить простые женщины из трактира, из разных деревень и округи, - явно не об оружии и лошадях, не о битвах и воинской славе, разве только что о еде. Должно быть, все они обсуждали еду и способы ее приготовления, а также то, как следует прясть, как изготавливать ткани и шить одежду, как растить детей, как обустраивать дом. Но перечисленного, по мнению путешественника, было слишком мало для женского разума, ведь скорее всего он ничем не отличался от его собственного, а значит большая часть их мыслей была сокрыта от него пеленой неизвестности. Когда Карданн собирался стать священником, ему нельзя было думать о женщинах, заговаривать с ними или пускаться в подобные размышления, однако старая привычка осталась у него, несмотря на то, что он был уже далек от поста и монашеских будней. Он пытался сосредоточиться на образах виденных им в разное время сударынь и крестьянок, но они растворялись во мгле и ускользали от него.

  Самым странным для воина оставалось то, что женщины любили мужчин, также как мужчины любили женщин, но он не знал, что это означает и что такое любовь, и ввиду этого смущался произносить незнакомые слова, как и любые другие, которых он не понимал. В разговорах Карданн сторонился подобной темы и обходил ее издалека, потому что не мог блеснуть ни знанием дела в целом, ни осведомленностью в каких-либо его отдельных частях. Он даже не хотел вникнуть в то, что представляла из себя любовь, потому что она означала для него нечто постыдное, ложное, ограничивающее, что отделяло бы его от себя самого и мешало бы жить так, как ему того хотелось. Он боялся любви, как боялся и всяких чувств, которых не смог бы контролировать, а слово «женитьба» вызывало в нем приторное отвращение, какое испытывают рыцари, только что облачившиеся в новые доспехи и не смотрящие себе под ноги, когда так именно в этот момент им суждено угодить в яму с тем, что после ночи оставил для уборки конюху их любимый жеребец.

  Карданн твердо знал, что никогда ни одна женщина не находила пути к его сердцу, возможно даже, что у него и не было никакого сердца, а то, что притворно билось в груди, являлось какой-то иллюзией или стуком крови в жилах. Он любил свою мать, точнее, ее образ, но к сожалению, настало время признать, что воин совсем не помнил ее, даже очертаний или нескольких случаев, связанных с ней. Слишком давно она ушла за пелену ясного мира, слишком долго он не вспоминал о матери, и теперь не мог представить, как она выглядела много лет назад, когда он был еще слабым мальчишкой. Он испытывал к ней горячую любовь, но сейчас она растворилась в воздухе, подобно порыву ветра, исчезла куда-то вслед за детскими страхами, и теперь он не способен был обнаружить ее следов. Впрочем, он все равно любил мать независимо от того, помнил ее или нет, какой она была и как ее звали, ведь она навсегда останется при нем в его мыслях и сердце. Зато отец, - Карданн приподнялся от нахлынувших эмоций, - отца он только собирался увидеть, и завидовал ему, ведь тот наверняка помнил лицо женщины, с которой проводил время, и даже, если он был достаточно богат, он мог заказать ее портрет какому-нибудь придворному художнику, каких в Лондоне, должно быть, проживало немало. Интересно, а вдруг волею судьбы ему повезет, и он еще увидит лицо матери, обозначенное грубой кистью современного северного художника на потрепанном холсте? Вполне возможно, что это случится. Его зовут Джон, наверное, в Англии Джонов также много, как здесь – Жаков или Жанов, или Анри, или других простых имен. Но среди них есть только один-единственный Джон, который подарил его матери серебряный перстень с головой дракона, и именно этот Джон является его настоящим отцом. Не отчимом, не дядей, не кем бы то ни было еще, а именно отцом. Почему же он, крепкий, здоровый мужчина, в ту пору еще юный и готовый к браку, так жестоко обошелся с его матерью и бросил ее на произвол судьбы?  Зачем он поступил подобным образом, какую цель преследовал?

  Карданн, казалось, вернулся к самым истокам мучивших его вопросов, в самую сердцевину детства, когда он только узнал о своем происхождении и принял за истину, что его отец был англичанином. В тот день небо было хмурым, и лил дождь, он хлестал по лицу молчаливого мальчишку и проникал за ворот, поглощая его тело и вынимая душу, и слезы стекали вместе с каплями воды, смешиваясь и становясь горькими. Странник, лишенный покоя, был одержим своими мыслями многие-многие годы, и теперь требовал от себя ответа на терзавший его столько лет вопрос: почему отец отказался от него? Карданн придумал множество оправданий, потому что настоящий рыцарь, каким был Джон в его представлении, не мог так обойтись со своим наследником. И дело здесь не в деньгах, не в имуществе, а в том, что для всякого мужчины сын означал беспримерно многое, тем более, если тот появился на свет без физических изъянов и от доброй женщины. Вероятно, молодой отец мог понести какое-то наказание, и при всем его желании, он не был способен вступить в брак; вероятно также, что отослав несчастную мать с младенцем на руках далеко на восток, в земли чуждых народов, он пытался таким образом спасти ее от преследования и смерти. Тем более, она была не одна: ее сопровождал старший брат, который при своих умениях заменял десяток человек, а также суровый муж-немец, наделенный неплохими средствами к существованию.
 
  С тех пор прошло более двадцати лет. За это время целые королевства могли быть разрушены до основания и вновь обжиты. Государство, на чьей территории велась война, уже с десяток раз переходило из одних воюющих рук в другие. Карта Европы и ее границы обновлялись постоянно. Так будет ли способен зрелый, опытный воитель, имеющий вероятность к этому году обзавестись взрослыми внуками, принять у себя нахального, неотесанного юнца, возомнившего о себе невесть что и считающего таких высокопоставленных персон обязанными открывать перед ним двери замка? Карданн был обычным проходимцем с улицы, зевакой на городских праздниках, ротозеем, нескладным парнем с чистой душой, но слишком серьезными мыслями, делавшими выражение его лица неживым, суровым, мрачным. Он не имел никаких возможностей для встречи с отцом, но свято верил в исполнение своих дерзких замыслов.

  Интересно, какое теперь положение в свете занимает Джон, его родитель и отступник? Стал ли он еще более богатым, или же напротив, обнищал и разорился? Если он богат, и весь его дом наполнен прислугой, рыцарями, женщинами, то как Карданн может пробраться в этот оплот роскоши и довольства, чтобы не быть в ту же минуту схваченным и убитым? Он должен обдумать все еще раз: что скажет, как поступит, найдет ли необходимое решение – и решение правильное - в противном случае ему ничего не стоит разрушит давние мечты каким-нибудь неосторожным шагом. Кто знает, может быть Сэт Карданн не единственный, кто появился на свет ввиду несдержанности Джона Лондонского? Может быть, о такой неприятной подробности уже стало известно давно, даже за пределами королевства, и многие находчивые парни крепкого вида заявлялись в дом к его отцу с намерением доказать, что именно они - его дети, и им полагается доля от заветного наследства. В одном Карданн не сомневался: его отец был жив, он чувствовал это при каждом своем вздохе.

  Воин проснулся, но на самом деле спал. Темная фигура сидела в его комнате за столом, погруженная в задумчивость, и, не торопясь, выводила пером изящные буквы на бумаге. Это была женщина, но не его мать. Ее волосы были прямыми и мягкими, что лишь угадывалось в темноте, а свет лучины закрывало чуть приподнятое, округлое плечо. Он видел очертания ее лица, длинные правильные линии, совершенно не знакомые, но теперь казавшиеся уже близкими, как если бы он встретился с ней пару часов назад и успел хорошо разговориться. Удивительно, но она умеет писать и знает буквы. У нее необычные глаза, красивые руки. Она не похожа ни на одну женщину, что Карданн видел прежде. Взволнованный, он хотел позвать ее, так, чтобы она оглянулась, но воин не мог этого сделать, потому как не знал ее имени, только чувствовал. Рассеянный свет гулял по комнате, поглощая мириады пылинок, которые превращались в звезды. Карданн подумал о Грё, но его глазам не представало никакой картины, кроме задумчивой женщины, склонившейся над листом бумаги, и он ощутил странный покой, словно до текущего момента его жизни и не существовало. Кто знает, вдруг Грё оказалось лишь сном, и те люди, что стали для него родной семьей, так сильно любившие его, являлись лишь вымыслом измученного воображения, лишенного тепла, заботы, сердечной привязанности. Вдруг он спал, и ему снился такой долгий сон, длиною в двадцать лет, а на самом деле он никогда и не покидал этой комнаты, и женщина, что сидела в углу, оставалась всегда на том же самом месте и увлеченно писала, не обращая внимания ни на него, ни на что бы то ни было вокруг? Кем она была, что притягивала так сильно и в тоже время пугала? Карданн достал маленький мешочек, искусно сшитый из разных лоскутов, где лежала земля покинутого им Грё, и вдохнул ее запах. Веки его отяжелели, и он уснул в своем сне.

  В полдень восемнадцатого ноября рыцаря разбудил бьющий в глаза свет. Он сел и недовольно прохрипел спросонья:
- Боже мой, МакВилли, я ведь только уснул. Зачем меня надо было поднимать в такую рань?
  Шотландец торопливо протянул ему ломоть хлеба и направился к выходу. В дверях он обернулся и проговорил:
-  Уже давно день, сударь. Мы ведь с тобой не в Лангедоке, чтобы тут засиживаться. Я иду в конюшню, а ты спускайся, как будешь готов.
  Бородач затворил за собой дверь. Воин собрал скудные пожитки, быстро перекусив на ходу. Солнце высоко поднялось над Руаном. Весь город был на ногах с раннего утра и гудел, словно растревоженный улей. Народ высыпал на улицы, толпился у главных ворот и заполонил всю площадь. Из окон домов свешивались английские флаги.
- Стражник не наврал, - заметил Карданн, поравнявшись с приятелем, - Сегодня и правда намечается какое-то торжество.
- А, ну да, - тот рассеянно махнул рукой, - С минуты на минуту сюда прибудет нормандская королева, всем хочется на нее поглазеть. Нас это не касается, зато можно воспользоваться моментом и покинуть город незаметно.
- Кто? Нормандская королева? Первый раз слышу.
- Правда? Это длинная история. Я надеялся, что мой господин с ней знаком. Я расскажу, когда мы выберемся отсюда. А сейчас надо смешаться с толпой. Поспешим.

  Путники торопливо потянули лошадей в сторону ворот, которые очень скоро распахнули свои потемневшие створы и пропустили в Руан процессию знатной дамы, названной Рэнулфом королевой здешних мест. Он с трудом протиснулся в первые ряды встречающих, приложив к этому недюжинный талант орудовать локтями и плечами. Воин, остановившись подле него, со всей внимательностью рассматривал дорогу. Кортеж открывали два всадника с полотнищем, где золотые львы стояли на задних лапах, а за ними простирался ярко-красный фон. На небольшом расстоянии от знаменосцев шествовала колонна солдат-охранников в блестящих кольчугах, а уже после не спеша гарцевали породистые лошади, которым была оказана честь доставить в замок важных гостей.
- Как только они проедут, сразу уходим, - заявил Карданн, - Здесь дурное место. Я хочу поскорее убраться отсюда.
- Да, это верно, но в Англии не лучше. Попасть туда нелегко, а выбраться будет еще трудней.
- Но я должен.
- Знаю, - кивнул МакВилли, - Смотри же, вот и она! Не забудь поклониться как следует, - шотландец едва не рассмеялся и дружески подтолкнул собеседника.

  Усмехнувшись, воин перевел взгляд на дорогу и увидел приближающуюся группу всадников. На одной из лошадей восседала грациозная девушка с длинными золотыми волосами и приятным, но строгим, неулыбчивым лицом. Она внимательно разглядывала толпу и время от времени что-то говорила ехавшей рядом с ней женщине в изысканном одеянии. Гордость, исходившая от этой дамы с безупречной осанкой и переполнявшей все ее движения торжественностью, выдавали в ней особу королевской крови, что не поддавалось никакому сомнению. Карданна охватил какой-то странный, благоговейный трепет, подобно тому, что испытывают дети при встрече со старыми, умудренными людьми, обладающими безупречной интуицией и завидным жизненным опытом.
- Какая особа, - восхищенно прошептал шотландец прямо на ухо спутнику, - И вдова, бедняжка.
  Мужчины наклонили головы в знак почтения, однако воин так и не опустил глаза. Молодая девушка из королевского кортежа с ярко выраженной скандинавской внешностью невольно заметила высокого воина, стоявшего в первом ряду, и кивнула на него своей госпоже. Задумавшись на мгновение, Карданн не заметил, как знатная дама, приезд которой стал важным событием в жизни целого города, обратила на него свое пристальное внимание, какое могут позволить себе только люди высочайшего положения в обществе. Она с любопытством рассматривала представшего перед ней мужчину, настолько гордого, что даже уважительный поклон в его исполнении казался дерзким и высокомерным. Мгновение, за ним другое, еще одно - и взгляды этих совершенно далеких друг от друга людей встретились волею судьбы в таком обыденном, казалось бы, месте как провинциальный северный город, затерянный в нормандской глуши. Время вокруг остановилось и перестало существовать. Белая лошадь, отливающая на солнце ярким серебром, замедлила свой изящный шаг. Улыбка, которой королева встречала руанцев, исчезла с ее губ и разлетелась в утреннем воздухе стаей взволнованных птиц. Лицо женщины наполнилось тревогой и бледностью.

  Карданн молчал. Он глядел на развернувшуюся перед ним картину и не мог оторваться. Грудь его была сдавлена тяжелыми оковами страха, и их звенья впивались в его плоть с невероятной силой. Никогда прежде он не испытывал от происходящего такого неподдельного ужаса и сейчас был готов раствориться в снежной пыли, или лучах солнца, или в блестящих доспехах солдат, лишь бы поскорее покинуть это зловещее место. Вокруг - то ближе, то чуть дальше - раздавались приглушенные крики, среди которых можно было встретить и настойчивую брань Рэнулфа. Воин не успел прервать череду своих мыслей, чтобы понять причину поднявшегося шума, как ощутил тяжелый удар в спину, толкотню возле себя, после чего мгновенно оказался под копытами испуганной лошади, едва не вставшей на дыбы. «Вор! Вор! Держите вора!» - гудела толпа со всех сторон, и только сейчас Карданн мог явственно разобрать эти слова. Взмыленный здоровяк бежал в руанские трущобы, расталкивая попадавшихся ему на пути горожан, и прятал у груди какой-то сверток. Мужчины, устремившиеся за ним, давили людей, пытаясь протиснуться в узких рядах, кто-то падал, не удержавшись, от беспорядочного натиска солдат, а молодой рыцарь, загребая руками пыль и снег, судорожно вскочил на ноги и опрометью кинулся мимо всадников в сторону ворот. Взволнованные женщины из числа придворных не сводили с него глаз, пока он не скрылся среди общего беспорядка. Породистые скакуны, издавая громкое ржание, беспокойно топтали мостовую. Толпа шумела, то и дело вспыхивали драки.

  Он бежал долго, как ему показалось, не оглядываясь и не желая знать, что происходит у него за спиной. Крики вокруг стихали. Тяжело хрипя, задыхаясь от кашля, Карданн опустил руку на дерево и прислонился к нему спиной, горевшей от удара. Холодный воздух залетал в его легкие, проникая до самого сердца, и заставлял содрогаться от неприятного покалывания глубоко внутри. МакВилли спешил за ним, крепко держа под уздцы спокойного Вихря.
- Ты чудак, - смеялся шотландец.
  Воин молчал. Он быстро сел на коня, и погнал его во весь опор на север, пока не затерялся в ближайшем лесу. Рэнулф двигался следом, но не слишком торопил уставшую лошадь. Его старая кобыла не могла позволить себе такой бешеной гонки. Оглядевшись в чаще, он последовал за Карданном рысью, и, нагоняя, крикнул немного растерянно:
- Успокойся ты, господин! Два неприметных странника никому не нужны.
- Ты уверен, что нас никто не станет преследовать? - обернулся воин.
  МакВилли пожал плечами.
- Скажи мне, что это было? Ты знаешь, почему она так смотрела на меня?
- Словно вы знакомы много лет, - ответил шотландец, щурясь, - Мне показалось это странным. Ты правильно сделал, что скрылся, как можно скорее. Твоя прыть еще не раз спасет тебе жизнь, попомни мои слова.
- Ты ведь видел, Рэнулф? И она ничего не сказала?
- Только велела страже унять толпу. Кто-то из них хотел погнаться за тобой, но она остановила.
- Я не понимаю...
- Иногда в чистый солнечный день над твоей головой вдруг раздаются раскаты грома. Но нельзя называть их неожиданностью, - многозначительно произнес МакВилли.
- Что ты имеешь ввиду?
- Только то, что если бы ты не засматривался на солнце, а обернулся назад чуть раньше, ты заметил бы надвигающуюся грозу.

  Шотландец направил лошадь к кромке леса и вдохнул полной грудью.
- Держим путь на Креси. Надеюсь, там будет поспокойней. Именно здесь, в Нормандии, я слышал многие истории из тех, что собираюсь тебе поведать. Вряд ли ты имеешь о них представление.
- Ты расскажешь и о ней, Рэнулф?
- Да, сударь, если захотите. Советую вам принять на веру всё, что вы услышите от меня сегодня, - МакВилли немного помолчал, раздумывая, - Корни этой легенды уходят во времена, когда дофин Карл, наследник французского престола, стал править теми землями, что мы видели, и прочими к югу за исключением тех, что попросту ему не принадлежали. Как это часто бывает, сперва он подавал большие надежды, вел грамотную политику против англичан, и все мы ждали от него чуда. Карл женился на баварской принцессе Изабелле, которую избрали для него дядья, и хотя между молодыми супругами не сложилось теплых отношений, Господь подарил им много детей. У Карла был брат, герцог Луи, который, как поговаривают, слыл дамским угодником и не пропускал мимо себя ни одной юбки, даже той, что носила молодая королева. Но, должен сказать, что вообще дела во Франции шли не так уж и плохо, пока Карл неожиданно не сошел с ума. Одно время его пытались лечить, но ничего не вышло. Английское войско, улучив момент, напало на эти земли и разорило их, а бургундский герцог Филипп Смелый предал своих племянников. Париж был захвачен через несколько лет после страшней резни у Азенкура. Представляете, сударь, Париж! Такой город невозможно взять штурмом ни при каких обстоятельствах. Не знаю, как у них это вышло. Ну а что произошло дальше, и во сне не увидишь. Карл окончательно спятил и подписал указ о том, что после его смерти новым королем станет Гарри Английский. Наглец, разбивший французов и наши войска в стольких битвах! - Рэнулф раздосадованно махнул рукой.
- Я слышал об этом.
- Для чего я истекал кровью в Пикардии, хочется мне знать! Ради Франции? Но ведь ее больше нет. Всё, что мы видим, - это Англия! И ладно Карл, он действительно сумасшедший, но как его жена, ведьма из Баварии, могла предать свой народ и нас всех?
- Изабо перешла на сторону англичан? - спросил Карданн.
- Именно! Если бы она созвала совет и собрала войско, как того требовал от нее долг, нам сейчас не нужно было бы петлять по бездорожью и давать крюки вокруг Парижа на сотню лье. Но Изабелла оказалась изменницей, как и многие другие. Лишь пятый сын Карла пережил юность и дотянул до нынешних дней.
  Шотландец взглянул на восток, всматриваясь в линию туманного горизонта. Взволнованный своим рассказом, он переводил дух.
- Судьба дочерей Карла была предопределена заранее, поскольку королевский дом налаживал благодаря ним свои монархические связи, которые рушились на глазах, - медленно произнес Рэнулф, - Старшую, Изабеллу, отправили в Англию совсем маленькой и выдали замуж за их тогдашнего правителя; ее сестры стали женами французских герцогов, в числе которых, между прочим, был и Филипп Добрый. Самой юной, Екатерине, в супруги достался никто иной, как Гарри Английский - солдафон, о котором я уже говорил. Здесь его называют Анри Пятый. Через два года после женитьбы он умер, но не в бою. За ним на тот свет отправился бедняга Карл Безумный. Таким образом, и предательница Изабелла, и две ее дочери в Англии стали вдовами.
- Чудеса какие! - не сдержавшись, воскликнул рыцарь, - И что же теперь? Кто правит королевствами?
- Куда мы направляемся, Сэт, - шотландец впервые назвал спутника по имени, - да и в этих землях тоже, полно людей, борющихся за власть, даже если они не имеют на нее права. Никто не оставит без короля такие огромные территории. В Лондоне живет законный наследник обоих государств - сын Гарри и Екатерины - маленький Генрих. По договору, заключенному в Труа, он должен стать главой слитых воедино Англии и Франции. Но на деле все гораздо труднее, - рассказчик понизил голос до шепота, - Южные провинции не признают английских посягательств на трон. Их предводитель, граф Лангедок, считает истинным королем Франции юного дофина Карла.
- Вот значит что. И у кого, по-твоему, больше прав на французскую корону?
- Оба они хороши, - презрительно фыркнул МакВилли, - Но у мальчишки Генриха есть ценная бумага, подписанная его отцом и дедом, а Карл, говорят, просто самозванец.
- Но ты утверждал, что он сын короля, дофин, разве нет? - допытывался воин.
- Это еще ничего не значит. Земли вокруг захвачены.

  Рэнулф закурил. Такая привычка еще не была распространена в Европе; Карданн знал, что подобный ритуал используется крайне редко и лишь в религиозных целях, следовательно его попутчик на более раннем этапе жизни имел отношение к монашеским обрядам. Он пристально наблюдал за шотландцем, но предпочитал расспрашивать его лишь о делах.
- Та женщина, что мы видели сегодня... Ты назвал ее королевой Нормандии.
- В этих местах всегда водился разный сброд: франки, англы, бретонцы, даже твои братья по ирландской линии, а в годы войны хлынули потоки наемников, особенно из Фландрии. Если ты заметил, здесь даже говор другой, грубое такое наречие. Ну и вот. Когда Нормандия стала английской провинцией, король назначил сюда наместника, чтобы следить за порядком. По справедливому суду им был избран Хэмфри Глостер - самый младший брат монарха Гарри. В народе его прозвали Добрым. Однако спустя некоторое время в Руан прибыл еще один посланник из Лондона - герцог Уоррингтон, не желавший признавать никакую власть, кроме своей собственной. Получив в распоряжение эти земли, герцог самовольно провозгласил себя королем нормандским, хотя до конца жизни оставался английским вассалом. Но ни Хэмфри, ни Гарри не было до того дела, слишком важные события выпали на их долю. Особенно, когда Уоррингтон умер. Его жена, Изабелла Нормандская, продолжала жить в Руане, да и сейчас нередко сюда наведывается, но настоящая ее резиденция находится в Шербуре, - Рэнулф выпрямился в седле и замолчал.
- Выходит, она и не королева вовсе, а герцогиня?
- Получается, что так. Но народ признал ее. Она слывет добропорядочной, умной, честной и справедливой особой. Новый правитель из Лондона после смерти Гарри был вынужден признать ее законной владыкой этих мест.
- Юный Генрих? - не прекращал расспросов Карданн.
- Нет, он пока слишком мал для этого.
- Тогда кто?
- Я забыл... Словечко такое, мудреное, не подскажешь? В общем, особый человек, который словно нянька при ребенке, однако при этом крутит государством так, как пожелает. Кажется, вспомнил. Регент!
- Регент? И кто он, МакВилли?
- Младший брат Гарри. Хэмфри я тебе уже назвал, осталось еще двое. Так вот регент - один из них. Вероятно ты помнишь рыцаря, что погиб под Боже. Его-то наши парни быстро спровадили на тот свет. Про мертвых, конечно, не хорошо так говорить, но герцог Кларенс совсем не походил на брата. Гарри Пятый был великим воителем. И что же в итоге? - Рэнулф пожал плечами, - Если Кларенс был убит, следовательно, регентом мог стать только один человек - третий из сыновей старого короля.
- И ты знаешь, как его зовут?
- Сколько раз и от скольких людей я слышал эту историю, теперь во век ее не забуду. Помню, мой господин, конечно помню. Это герцог Бедфорд.
  При упоминании последнего молодой воин побелел и повел коня вперед, ничего не слыша. Прикрыв глаза рукой, он задумчиво прошептал:
- Бедфорд...
- Все правда, сударь, вот уж поверьте мне. Я не стал бы лгать такому человеку. А коли хотите знать о чем-то больше, спрашивайте, я расскажу вам всё, что слышал.
- И какой он из себя? Ты видел его хоть раз?
- Нет, - шотландец покачал головой, - Не помню. Гарри-то я знал в лицо - он бился с нашими под Азенкуром, да и об Уоррингтоне наслышан, а вот про Бедфорда не могу сказать. Но если он один из младших братьев почившего Гарри, то должен быть не стар и еще хорош собой. Многие хотели бы править в Англии, Сэт, сколько их там всех! А о половине мы здесь во Франции и не слыхали. Но только этот герцог вовсе не так прост, сумел ведь завладеть троном, прикрывшись юным племянником.
- Что же тогда стало с матерью наследника?
- Кажется, Бедфорд заточил Екатерину в монастырь, подальше от себя и короны. Не навсегда, конечно. Рано или поздно она выйдет оттуда. Посмотрим, что тогда будет, - Рэнулф потер продрогшие руки, - Наверняка ему будет несдобровать. А Франция, - в его голосе зазвучала грусть, - что будет с ней, никто не ведает. Регент пошлет войска все дальше, на юг, и все земли до Арагонского королевства, что пока остаются свободными, станут принадлежать ему. Он все приберет к рукам, до последней крепости и деревни.
- Это несправедливо, - заметил Карданн, - Крестьяне и жители городов изо всех сил пытаются оказать сопротивление захватчикам, но никому нет до этого дела.
- Фламандцам точно есть, - кивнул собеседник, - Потому что Англия давно лишила их доходов от торговли. Да, и думаешь, мы, шотландцы, пришли сюда просто так?

  Воин молчал, снова погрузившись в мысли. Теперь, после захватывающего, но сбивчивого рассказа МакВилли ему еще сильнее захотелось оказаться на земле островного государства, впитать в себя его воздух и гордыню, увидеть изумрудные поля, где можно было бы пустить коня во весь опор. Путь до легендарного Креси - места, где немногим меньше века назад был перебит весь цвет французской знати, занимал двадцать лье по прямой. Путники шли, придерживаясь опасных дорог, ибо в северных провинциях с каждым годом крепло вооруженное сопротивление против чужаков и беспредела, чинимого бургундцами. Нормандские смельчаки укрывались в лесах, поэтому пересекать чащу теперь стало слишком рискованно. Все английские гарнизоны безвылазно обосновались в укрепленных городах, и встретить их в такой глуши считалось менее опасным, чем столкнуться лицом к лицу с озлобленными крестьянскими отрядами.

  Рэнулф прекрасно знал эти места. Благодаря его смекалке проходить пока удавалось незамеченными. С великой осторожностью вечером двадцатого ноября они вместе с Карданном прибыли в Креси. Воин, изнуренный долгим путешествием и видениями, о которых ему некому было рассказать, проспал целую ночь, словно убитый, а на утро путники вновь покинули очередное, не слишком гостеприимное пристанище, устремившись далеко на северо-восток. Проехав пару часов по дороге, ведущей в Азенкур - деревню, столь прославленную битвой, они неожиданно встретились лицом к лицу с четырьмя всадниками.
- Не знаю, кто это, сударь, но вид у них недобрый. Теперь уж точно не миновать бури. И без того судьба щадила нас, как только могла, а Господь милостиво внимал нашим молитвам. Я постараюсь убедить их, что мы искали ночлег и заплутали. В таких местах это немудрено, - быстро прошептал МакВилли.
  Незнакомцы приближались, ускользнуть от их внимания было невозможно. Сэт нахмурился и проверил, легко ли вынимается из ножен меч. Четверо верховых переговаривались и кивали друг другу на путешественников. Двое из них выглядели как крестьяне, один был одет в доспехи; последний походил на священника, потерявшего свою паству.
- Эй, кто такие? - грубо крикнул рыцарь и поравнялся с молодым воином, сверля его пристальным взглядом.
- Простые путники, господин. Искали место, чтобы передохнуть с дороги, - ответил Рэнулф тихо, но уверенно.
- Вранье. Все вы так говорите, - заявил незнакомец.
- Мы странствуем по северным землям, - не слушая его, продолжал шотландец, - Идем себе и никого не трогаем.
- Здесь шляются только английские собаки, бургундские головорезы и разного рода негодяи. Я понял сразу, что ты врешь, и говор у тебя прямо такой же, как у тех вонючих псов, что мы вздернули вчера.

  Теперь сомнений не оставалось: это были пикардийские крестьяне, сопротивлявшиеся бесчинствам, творившимся на их земле.
- А ты чего молчишь, словно немой? Или говорить не умеешь? - обратился к Карданну тот всадник, что походил на монаха.
- Думаю, вам лучше пропустить нас, - невозмутимо заметил Сэт, - Мне бы не хотелось, чтобы в такой светлый день земляки проливали кровь из-за пустяков.
- Складно говоришь, да вот беда: в карманах земляков часто водятся монеты. А это уже не пустяки. Эй ты, посмотри-ка, что припасено у этого старика!
  Боязливо посматривая на своего господина, к МакВилли подъехал растерянный всадник. В одно мгновение Карданн достал меч и пригрозил им.
- Только попробуй, Жак-простак, и твоему хозяину придется собирать тебя по кускам!
  Крестьянин обомлел и попятился назад.
- Что ты стоишь, щенок? - крикнул рыцарь, - Бей его!
  Но никто не сдвинулся с места. Получив тишину вместо действия, разбойник вынул меч и сам направился к противнику ленивой неспешной поступью своего коня. Один стремительный взмах руки - и он оказался на земле.
- Ну же, господа, смелее! - Сэт размахивал клинком, ловко держась в седле, - Я столько рассказывал другу о чудесах владения оружием и о битвах при неравной силе, что он не поверит в их правдивость, если вы не предоставите мне шанса продемонстрировать это. Может, святоша Жан попробует?
  Воин рассмеялся монаху в лицо. Крестьяне, словно завороженные, отступили назад. Рыцарь барахтался в грязи, а Карданн направлял в его спину меч, не давая подняться. Вихрь перебирал копытами под сильным всадником и забавлялся такой игрой.

  Рэнулф наконец совладел со своим страхом, хоть это было и непросто. Он вытащил дубинку, которую сделал еще давно и держал рядом с седлом в случае нападения, проехал немного вперед, оглядываясь на крестьян, и, обернувшись, неожиданно начал их колотить, нанося резкие, болезненные удары. Священник, злобно зашипев, тут же пустил свою лошадь в галоп. Карданн и не думал его догонять, лишь громко засвистел:
- Куда же ты, святоша?
- Вы еще заплатите, - пригрозил рыцарь, стряхивая грязное месиво с доспехов, - Ко мне, жалкие крысы! Живей! Помогите же мне встать!
  Слуги бросились к господину и принялись его поднимать, за что тот безбожно хлестал их и обсыпал оскорблениями, грозясь повесить за трусость.

  Друзья продолжали путь в Азенкур. Воин скрыл усмешку, кривившую его губы, и загадочно молчал. МакВилли от души смеялся, припоминая выражения лиц преградивших ему дорогу разбойников, но вскоре и он притих.
- Знаете, сударь, нам везет. Боюсь, так легко мы больше не отделаемся. Их было только четверо - мелкое подобие тех шаек, что здесь промышляют.
- И все они не были солдатами.
- Да, словно мы попали в одно из тех потешных зрелищ, что разворачиваются на рыночных площадях, - кивнул Рэнулф.


© 20.07.2011 12:47