Слонёнок с Каллисто

                «Живи, борись, побеждай, гибни,
                А  сердце  держи  на цепи  –
                неистовое, несчастное…»
                А.Н.Толстой. «Аэлита»


    Наступила зима. Бесснежная, бессолнечная, морозная - она выматывала душу. Снег   всегда приносил облегчение:  свет, тишину, праздничную   нарядность. Города не любят снег – от него слишком много хлопот – а он любил.
Штора жалюзи бесшумно ушла вверх, впустив позднюю в декабре, предрассветную темноту. Он приоткрыл окно, смахнул рукой нападавший на карниз снег – первый в этом году (приятный, холодный, он  покалывал горячую со сна ладонь) - и неожиданно вспомнил: зимой у неё всегда мёрзли руки, и она любила ходить в его огромных перчатках, достававших ей почти до локтей.
   Зажжённая сигарета полетела в снег. Он распахнул раму и высунулся наружу, охлаждая разгорячённый лоб. Каждое утро начиналось с неё – с неотвязных, внезапно вспыхивающих воспоминаний. Последнее время они мучили его всё чаще. Мучили, потому что после оставалась  тупая,  щемящая  грудь тоска, и  хотелось только одного – вернуться. Туда, где ему  только двадцать один. Смешно…
      Он закрыл окно и пошёл ставить чай.
    Где он, этот непонятный закон, заставляющий нас видеть в одном-единственном человеке смысл своей жизни? Кем он был выдуман – кому предъявлять счёт? Он жил – и всё в его жизни было нормально – кроме неё. Несмотря на время – годы и годы порознь, -  работу, проблемы, карьеру, семью – он продолжал помнить о ней. Несмотря ни на что. И, как и раньше, при упоминании  её  имени  лишённое кожи сердце пропускало удар.
Чайник засвистел, приглашая за стол. На стене в смешной рамке-ёжике – забавная
 мордашка дочери. Хорошо, что он один…не нужна маска, которую он привык носить
 перед семьёй… Глаза – зеркало души, говаривали встарь… а  в оставшуюся без защиты душу очень легко заглянуть. Да, хорошо, что он  один – никто не узнает, как он сейчас
 уязвим…
В чём смысл этих вспышек памяти – в том, что он соскучился? Или, может, она? Чушь. Он знал, в чём дело. Он думал об этом постоянно последние четыре дня.С тех самых пор как узнал – мимоходом, как самую обычную сплетню. Но его словно оглушило...   Он позвонил  сразу же, как вышел за дверь, он звонил каждое утро,но она не брала трубку. Сменила номер? Он не решился заехать к её родителям,чтобы спросить.
    И теперь здесь, в часе езды от её города, он пропадал от тревоги. А она молчала.Он почувствовал, как удушливая ярость разрастается за рёбрами, поднимается к горлу, сводит челюсти мучительным спазмом. Будь проклята эта женщина! Ну, почему из-за неё он чувствует себя таким…слабым? Он ненавидел слабость. И презирал слабых. Потому что привык быть тем,кто сильнее всех. Но с нею всё было не так. Всегда. И когда она была худющей отличницей с толстой косой (дурацкая причёска!) и теперь, особенно теперь…Она не могла не знать, что он  звонил – у неё был его номер. Значит, не хотела отвечать. Он швырнул в мойку кружку с недопитым чаем – жалобно звякнула ложка. Пора уходить. Впереди долгий, полный неотложных забот день…
Блестящий ключ легко повернулся в кольце зажигания. Мощный мотор тихо заурчал на холостом ходу. Он привычно вслушался в ровное гудение двигателя. Он ждал. Мотор нужно прогреть. Светлело. Лобовое стекло быстро высыхало от пара. Решено. Он сам найдёт её -  просто, чтобы убедиться, что всё хорошо.

                2

       Когда человеку не с кем поговорить, он разговаривает с человечеством. Кто изобрёл страницы? – наверное, он попал в рай. 
       Я – обычный человек, и у меня обычная жизнь,  из которой два месяца назад ушёл муж. Не спешите гримасничать. Он не просто бросил семью ради новой любви – это ещё ничего. Он ушёл совсем. И женщина ему не нужна. Никакая и никогда. Все  вроде бы знают, что такое смерть близкого человека: и горе, и боль, и чувство потери  - только  всё  это чушь. Всё, что снаружи – чушь. А вот если это внутри, если это твоё… тогда… я не знаю, как объяснить. Это беда.
 Чёрный цвет, закрытые зеркала, хлопоты, хлопоты, хлопоты, от которых никак не уйти, но оказывается,  именно они помогают удержаться на плаву.
      Теперь я понимаю, почему умерших сопровождает столько всяких обрядов –это чтобы у оставшихся жить было чем занять голову и руки. Чтобы им не было так больно. Чтобы не было мне… А  когда всё позади – начинается самое страшное.Память. Мама звонит четырежды в день. Я отвезла ей сына. У меня нет на него сил.Говорят, горе надо избыть…как? Кто-нибудь знает способ?
Одиночество возводит страдание в степень. Я знаю это, но всё равно не хочу никого видеть. Просто не могу. Люди никогда не значили для меня слишком много, и ещё меньше – теперь, когда  им есть за что меня пожалеть…только вот это  не тот случай, когда  жалость может что-то исправить.
Исправить смерть нельзя, а на благодарность за сочувствие у меня не осталось сил.
О чём я думаю, сидя в своей квартире целыми днями? Ни о чём. Я…привыкаю к пустоте, которая теперь внутри меня. Ране нужно время, чтобы зарубцеваться…хотя на самом деле я в это не верю. Сейчас нет. Дело не в ране и пустоте. Когда человек уходит, все, кто остался, чувствуют свою вину перед ним. Причины? Их может  не быть, но чувство вины не всегда имеет причины. Так уж мы устроены…
Слова, слова – как часто они помогают человеку спрятать свою сущность! – даже от него самого. Солгать себе легко, потому что ты сам стремишься поддаться обману. Я не хочу лукавить: в моём случае причина была. Я виновата. Самой бессмертной из вин. Если ты любишь – твоя любовь, как щит, охраняет любимых тобой от бед. Мой щит оказался слаб. И ни один мудрец не переубедит меня, что в том не было ничьей вины.
Да, вы поняли правильно, моя любовь умерла…почему? Вечное почему…я  просто человек – я не знаю. Была ли она вообще? Была, я отчётливо помню это, но испытание временем оказалось непосильным. Чувство умерло, незаметно и тихо, как горящая в пустом доме свеча. Наверное, это плохой пример для прочих, любовь принято считать вечной…но оправдываться я не хочу.
Я его не любила, и теперь мне отчаянно, отчаянно жаль. Как это мучительно, когда нельзя попросить прощения! Страшная вещь – смерть. Пока человек жив, можно любить его или не любить, ссориться с ним по утрам, обижаться, поступать назло, злиться, разочаровываться и уходить, но что бы ты ни делал – ты знаешь: все ещё можно  исправить. Смерть проводит черту, которую не перейти, остаётся только жить с чувством вины…  Я не успела попросить прощения, хуже – я бы и не подумала просить его, пока  муж был ещё жив… а мёртвому всё равно. Не всё равно мне. Может, поэтому вечерами я стала делать то, чего никогда не делала раньше: никогда и ни при каких условиях -  пить кислое красное вино…впрочем, у вина почти не было вкуса. Оно не скрадывало боль, но помогало  уснуть.
Я по-прежнему ждала вечеров, хотя вечерами становилось ещё хуже. Я, диван, окно, которое лень занавесить, белый квадрат часов – его часов, подарили когда-то  ученики. Куда бы мы ни переезжали, мы всегда первым делом вешали их на стену… Сколько на них было, когда раздался тот самый звонок? Я уже не хотела спать, значит, после полуночи.
Помню, что даже не удивилась. Просто встала и пошла открывать.
- Здравствуйте, Надежда Викторовна.
Впервые за всё это бесслёзное, серое время я испытала какое-то чувство – я просто остолбенела от удивления. По-настоящему. Выпучив глаза и открыв рот.
-Пустишь?
Я посторонилась, пропуская нежданного гостя… Что в таких случаях говорят?
- Почему не спрашиваешь кто?
От невозмутимого, назидательного тона я немного опомнилась.
- Что ты здесь делаешь?
- Пришёл узнать, как ты.
-Ночью?
- Ночью – самое время. Или ты стала раньше ложиться спать?
Не стала. Но это не его дело.
- Как ты меня нашёл?
-Работа такая,– он деловито повесил на вешалку тяжёлую куртку. Повернулся  - Ну, и как ты?
-Нормально я.
В и так небольшой прихожей теперь просто не повернуться (и почему в них всегда так тесно?). Он привычно поднял моё лицо к свету. Ладони тёплые, твёрдые – приятно (хоть и бесцеремонно).
-Выглядишь паршиво.
Я вывернулась, отступив на шаг.
-  Какая есть! - но он уже шёл в комнату – впереди меня.
-  А что пьёшь?
Ах, чёрт! Про бутылку забыла! Хотя, что я школьница, что ли? Я вызывающе подняла голову и шагнула в комнату. Он читал этикетку на зелёном бутылочном стекле.
- Красное сухое…  Одна пьёшь?
-А что?
- Да так. Хорошо, что не водку.
-Меня от неё тошнит.
Он улыбнулся.
-Я помню. Но всё равно. Пить ты больше не будешь.
У меня, наверно, ещё не прошёл ступор от его внезапного появления. Я стояла и, как загипнотизированная, смотрела, как он берёт бутылку, идёт прямиком в кухню…  Я бросилась следом.
-Какого чёрта?.. А ну отдай!
Он невозмутимо вылил вино в раковину и бросил бутылку в мусорное ведро. Взгляд его задержался на двух пустых, что уже лежали там. Посмотрел на меня, но сказал другое.
-Не возражай старшим по званию.
Наверно, это он так пошутил – не смешно.
-Ещё есть?
Он хочет, чтобы ему ответили? Да к чёрту! Но он справился и сам. И ещё две бутылки отправились в мусор. Ничего. Он сейчас уйдёт, а я утром куплю ещё.
Он обернулся. Не знаю, как вышло, но, по-моему, он понял, о чём я думаю. И отрицательно покачал головой. Я отвернулась.

Что чувствуешь, когда видишь старого друга, нежданно-негаданно возникшего на пороге твоей квартиры? Когда-то давно я была уверена -  радость  и теплоту, а оказалось …раздражение, злость, досаду? Я скрестила руки на груди и повторила вопрос.
-Зачем ты пришёл?
-Ты знаешь зачем.
-Я тебя не звала.
-Ты никого не звала. Ты пьёшь одна.
-Не твоё дело!
-Теперь моё.
-Уходи!
Реакции не последовало.
 -Уходи! – повторила я.
Он смерил меня прищуренным злым взглядом и процедил:
-А ты заставь меня! - шаг мне навстречу. – Заставь, ну!
Тяжёлый, прямой взгляд не давал отвернуться. Так было всегда. Отвернуться – значило проиграть. Но сегодня у меня не было сил доказывать что бы то ни было. Я отвела взгляд. Слёзы вдруг оказались неожиданно близко – в горле. Я закусила губу. Я не буду плакать при нём, чёрт! Я развернулась и бросилась вон. Горячие пальцы больно схватили за руку, рванули назад. Я не удержалась на ногах и с размаху ударилась о жёсткую грудь. Больно! Вскрик и всхлип слились в одно… И пусть…заплакать от боли не так стыдно…
Рыдания…о них тоже часто пишут в дурацких чувствительных книгах. Ты плачешь, и тебе становится легче. Не знаю, я всегда плакала, зарывшись лицом в подушку, глубокой ночью, чтобы никто не знал…  и легче не становилось. Никогда. Это было как артериальное кровотечение – не остановить и не переждать. Так и сейчас. Только от мысли, что мои слёзы видит кто-то ещё, становилось втрое хуже.

3.

Я сидела на кровати, в спальне, – не помню, как я туда попала. И он сидел рядом, держа меня так крепко, что трудно было дышать – или это от слёз? У беды не было границ, она была везде – мира не было, только негромкий, встревоженный голос.
- Я приехал, как только узнал. Как только смог… ты не отвечала на звонки… я  думал…
Не знаю, что он говорил… Наверное, впервые в жизни я не слушала…не могла. Какая разница, почему он приехал? Мне не было до него дела.  Мир разбился на тысячи осколков, в нём больше не было смысла, только рваный серый туман и вода. И я знала, что это за вода - чёрная вода Стикса – реки, через которую нет переправ… ты бежишь сквозь туман, хочешь вырваться, но он везде  - и чёрные волны – удушливо-ледяные, и нет земли. Тоска. Одиночество. Отчаянный поиск чего-то и невозможность найти, бешеный прибой и беспомощность, я тону, но никак не могу забыться и перестать искать…хотя знаю наперёд – всё бесполезно и помочь нельзя. Нельзя.

…Я проснулась от тишины. За окном вползало на улицы мутное серое утро. Снег. После непроглядной черноты сна он радовал глаз. Крупные хлопья лениво проплывали в стекле и скользили вниз, к земле. Сухие глаза жгло. Я поморщилась – и тут же вспомнила почему. Чёрт! Меня подбросило. В спальне  - никого. Ушёл!.. Даже не предупредив, хотя…как, спрашивается, он должен был это сделать? Или мне всё приснилось? Могло.
Я потащилась в ванную, размышляя на ходу. Голова не болела – вчера я уснула не от вина. В зеркале отразилось помятое, почти без глаз лицо. Я потянулась к крану. Всегда любила умываться холодной водой – чем холоднее, тем лучше. Это помогало проснуться. И вдруг вспомнила – я не видела себя в зеркале два месяца – и даже вчера… Ах ты!
В прихожей тёмного платка на зеркале (старый сельский обычай: после похорон занавешивать зеркала) тоже не было. Зато стояли мужские ботинки. Я понеслась в кухню.
Внимательный карий взгляд встретил в дверях, обежал меня всю, пробуждая смущение – на друзей так не смотрят. Я отвернулась. Вошла. В конце концов, это моя кухня, почему я должна чувствовать неловкость?
- Проснулась?
- Угу. И в зеркало погляделась, - он усмехнулся.
- И как?
- Чудовищно, - кажется, я улыбаюсь. Какой смысл спрашивать, зачем он это сделал? И так понятно. МЧС с доставкой на дом.
Я налила себе чаю и присела за стол. Конфеты, печенье, горка бутербродов. Он хозяйничал в моем доме свободно и уверенно  – словно так и надо. Но всё равно. Я рада, что он не ушёл. Теперь – рада.
-Я думала, ты мне приснился.
-Ты ошиблась. Ешь. Я бутерброды сделал.
-Вижу.
Он пододвинул тарелку ко мне поближе. Ну, бутерброды с утра – это уж слишком.
-Да нет…я лучше чаю.
-Сушняк?
Это он про вчерашнее? С каких пор он научился шутить? Против воли я почувствовала, как складывается лицо в ехидную гримасу.
-А ты, что, хочешь дать мне опохмелиться?
Лукавое лицо сразу стало серьёзным.
-Нет. Пей чай.
Угу. Пью. И вспоминаю, как это, видеть его. Знать, что он видит твоё лицо, твои глаза – и отводить взгляд. Я всегда боялась его глаз. Даже тогда, когда понятия не имела о том, что я его люблю. Боги, неужели когда-то это было самым главным в жизни? Желание, тщательно скрываемое за независимым видом, ночные мечтания, неожиданные синие сны…
Юность всё воспринимает обострённо - серьёзно, может, поэтому мы так и не решились на разговор… Странно. Поцелуй был, а разговора так и не получилось. Сила чувств, загнанных на самое дно, вся ушла на самообладание и гордость. Глупо? Не знаю – слишком это было давно. Теперь  это всё там, за чертой – на большой земле. А я на острове. Мёртвые серые камни, и под шубой густого тумана - неподвижная, чёрная, как ночь, вода…
И я знаю, зачем он пришёл – чтобы построить мост и вытащить меня на большую землю, к людям. Злобное раздражение толкнулось в рёбра – не хочу! Чего ради? На этой земле не так уж много людей, которыми я дорожу…и ещё меньше тех, которые дорожат мной. Получается – он тоже? Я даже не собиралась верить в это, не то, что спрашивать.
-Так зачем ты явился?
-А ты всё ещё не догадалась? – он усмехнулся. – Ты же вроде отличницей была?
Была. И догадалась. Но это не его дело.
-Как ты вообще узнал?
-Слухи дошли. И долго ты собираешься сидеть вдвоём с бутылкой?
- Хочешь компанию составить?
-Может и хочу.
-Это ни к чему. Справлюсь.
Он ничего не ответил, но на лице было написано, что он думает о том, как я справляюсь. Судя по всему, это было  непечатно. Я нахмурилась.
-А на работу тебе не надо?
-У меня отпуск.
Отпуск? Это что-то новенькое. То есть он никуда не уйдёт? Я подняла голову и натолкнулась на понимающий взгляд.
-Не уйду, - подтвердил он. И усмехнулся.
 Да-а, сюрприз, нечего сказать.
-В этом нет никакого смысла, - уже проговаривая, слышу, как неуверенно это звучит.
-А в чём есть смысл? В бутылке?
Я промолчала. Ладно, разберёмся.

Она пила чай, и старательно прятала недовольное лицо, а он всё никак не мог отвести глаз от её рук, нервно обхватывающих высокую кружку – милая зимняя привычка. У неё были красивые пальцы - он не помнил, чтобы она когда-нибудь носила кольца, но ей это и не было нужно. Тонкие запястья, бледная кожа – никакого лака на аккуратных продолговатых овалах ногтей.  Ему нравилось бессознательное изящество её жестов, и он любил держать в руках её узкие, всегда холодные ладони… странно, он так давно её знал, но совсем не знал её привычек. Как она просыпается, как засыпает, что любит есть на завтрак. Оказывается, только горячий чай. Что говорят женщине по утрам? Ему очень хотелось сказать, что он её любит, но он не мог. Не сейчас. Неподходящий момент – надо подождать. Терпения ему было не занимать.

4
Чай стремительно остывал, даря тепло моим ладоням. Я смотрела в чашку с упорством сомнамбулы. Я думала.
Мне всегда было свойственно жить прошлым. Вспоминать, анализировать, раскладывать по полочкам услышанное и пережитое. Наверное, из меня вышел бы неплохой психоаналитик. Но сослагательных наклонений я не люблю. Сейчас важно другое: что и как говорить человеку, на груди у которого ты прорыдала прошлую ночь. Как стыдно!
Чай в кружке кончился. Я встала, чтобы налить ещё.
-Ты будешь?
-Нет.
Когда не знаешь, что сказать – говори, как есть. Я поставила чашку на стол.
- Слушай, извини за вчерашнее. Я …
Он нахмурился.
-Да забудь.
-Легко сказать. Не хочу, чтобы ты думал, что я истеричка.
-Я так и не думаю. Успокойся.
- Жалеешь, что приехал?
Он покачал головой.
-Я жалею, что не приехал месяц назад. Если бы я знал…
 Месяц назад было ещё хуже.
- Не надо. Я бы не хотела, чтобы меня видели такой…развалиной.
- Почему?
Я пожала плечами.
-Гордость, наверное.
-Это не гордость. Это глупость. К кому идти, если не к друзьям?
-А ты сам-то часто ходишь за помощью?
-Сейчас не обо мне речь, - он помолчал. – Может, всё-таки расскажешь? Обо всём?
-Нет.
-Почему? Легче станет.
-Нет и всё. Больше концертов не будет, так что ты спокойно можешь уезжать.
-Упрямая ты. И всегда такая была, – зло проговорил он ( я против воли ощутила, что польщена: значит, я всё ещё умею выводить его из себя). – Но я всё равно прав. И я останусь.
-А жена не хватится?
-Нет.
Странно. Я бы хватилась. Меня задело равнодушие его ответа. Я тоже совсем недавно была женой, и мне бы не хотелось, чтобы обо мне говорили вот так. Или у мужчин именно так и принято?

5
Он видел её недовольство, и смущение, и досаду на себя – и с трудом скрывал удовлетворение. Наконец-то! Во время их нечастых встреч она всегда встречала его искренней радостью, но он чувствовал окружавшую её невидимую стену самообладания, которую  никак не получалось пробить. Что бы он ни сказал, ни сделал, она мягко, но неумолимо возвращала его на ненавистную позицию старого надёжного друга. Чёрт бы побрал всех умных женщин! Он поразился, как легко вернулась та детская злость и желание встряхнуть её хорошенько, чтобы до неё, наконец, дошло.
…А интересно, она тогда, действительно, ничего не понимала или только делала вид? Когда-нибудь он обязательно узнает. В этом он был уверен, потому что чувствовал: сейчас невидимой стены нет, и теперь она не успевает за ним. Это было…приятно.
-Что будем делать?
Он пожал плечами.
- Предлагай, я весь твой!
Она усмехнулась
-Знакомые слова.
-Помнишь?
-Да.
Вот это нравилось ему больше всего – она всегда говорила, как есть, даже если могла соврать. Где бы и как бы ни растрачивали они свои жизни, в какие дали ни уводила судьба  - память их оставалась общей: одной на двоих. И как ни старалась она быть равнодушной (или казаться) память имела над нею ту же  неизменную власть.
И он был рад, что она достаточно честна, чтобы признать это. Он улыбнулся.
-Тогда ты предпочла досмотреть какое-то дурацкое кино.
-Кино было хорошее. А я  просто злилась на тебя. С чего ты решил, что достаточно просто приехать и улыбнуться, как будто ничего и не было?
-Да ты почти месяц сидела дома из-за глупой обиды.
-Не увиливай, товарищ майор. Ты был виноват.
Да был. И она дала ему это понять довольно бессердечным способом, не давая извиниться, а когда он приехал (на виду у всех – к ней домой! В шестнадцать – невиданный подвиг!), еще и подняла на смех.
- Что, так сильно обидел?
- Сильно. Но это история старая.
- Знаешь, я никогда не умел извиняться.
Она вдруг улыбнулась – она всегда улыбалась неожиданно – и улыбка грела ему сердце.
- Что, и жизнь не научила?
Он улыбнулся тоже.
-Нет.
Вот как, оказывается, возвращается прошлое. Нежданно, властно, как вдруг ожившая грёза. Оно не спрашивает позволения. Оно врывается в жизнь и расставляет всё по своим местам. Так, как должно было быть. Так, как было всегда. Словно само собой разумеется, что он моет свою чашку на моей кухне, и знает, где лежит чай…
- Пойдём гулять.
Он снова заставил меня удивиться. На улицу?
-Не хочу.
-Когда ты в последний раз выходила на воздух? В банк или на почту?
-Вчера! - огрызнулась я (все купленное валялось в мусорном ведре).
- В магазин на первом этаже? – фыркнул он.
- Так, тебе что нужно?
Он повернулся и легко, как котёнка, вытащил меня из-за стола. Как котёнка, потому что за шиворот. Карие глаза оказались совсем близко. И они не смеялись.
- Мне нужно, чтобы ты оделась потеплее. Мы идём гулять.
И отвернулся (нечто из разряда «не обсуждается»).
- А может не надо?  - жалобно поёжилась я, глядя в широкую спину. – Там же зима.
-Самое то. Зимой самый свежий воздух.
-И самый сильный мороз.
Он посмотрел на меня вполоборота, через плечо, снисходительно улыбнулся.
-Я одолжу тебе мои перчатки.

6


Мы шли по аккуратно разметённым дорожкам центрального парка, по сторонам их уже выросли уютные холмики сугробов. Было тихо, и снег крупными хлопьями падал сверху, делая всё вокруг празднично-нарядным. Аллеи парка были пустынны, и это было хорошо. Мне не хотелось никого видеть, и было всё равно куда идти. На детской площадке возились дети – с упоением лепили уродливую снежную бабу. Мы замедлили шаг, наблюдая. 
– А помнишь слонёнка? – вдруг спросил он.
Конечно, я помнила. Каждую зиму, в декабре, мы с сестрой лепили перед домом маленького слонёнка. И всю зиму он стоял у наших ворот. У слоненка периодически отваливались уши и нос, но мы  немедленно восстанавливали утраченное.
-Знаешь, сколько их было? Пять. Пять снежных слонят.
-Ты считал? – недоверчиво спросила я.
-Считал, – и, помолчав, спросил. – А почему именно слонёнок?
Я пожала плечами.
-Не знаю. Просто так.  А что?
Он отрицательно покачал головой. Как рассказать ей, что больше он нигде не видел ни одного снежного слонёнка? Что, приезжая к старенькой матери на очередной Новый год, нарочно проезжал мимо её дома, высматривая – не стоит ли у ворот задорный лопоухий слонишка. Высматривал, даже зная заранее, что в доме давно никто не живёт. И снова в грудь толкнулась гордость за неё – такую особенную, непохожую, умевшую лепить слонят… – и нежность, потому что она шагала с ним рядом  и не догадывалась, какая она в его глазах. Он заставил себя заговорить о другом: привычном и обыденном, как принято у взрослых. Ведь они были взрослыми. Оба. Как ни по-дурацки это звучало.

…Мы шли - и моей руке было привычно лежать на его рукаве. Всё было как обычно – как бывало всегда после долгой разлуки. Он говорил о работе, о нарядах, о командах и распорядках – я слушала. В немногие редкие встречи мы всегда спешили поделиться новостями.  Только вот мне  на этот раз нечего было сказать -  все мои новости он уже знал.
Низкое декабрьское солнце не могло пробиться сквозь облака – день был сер, но мне было уютно… и я замедлила шаг, когда поняла, что мы идём домой.
- Что? – тут же спросил он.
Я с сомнением посмотрела ему в лицо – говорить или нет? Он понял и подбодрил - как всегда безапелляционно:
-Я слушаю.
-Ты, правда, собираешься остаться? – мой вопрос вызвал улыбку.
-Ты вроде  бы утром собиралась меня выгнать?
Мне было не смешно, и его лицо тоже стало серьёзным
- Собираюсь, - серьёзно сказал он. И добавил вдруг – есть хочу.
Я улыбнулась. Он был голоден всегда: приходя ко мне вечерами, дарил конфеты – полные горсти! Мы шли гулять, а потом я слышала жалобное – есть хочу! – и по одной отдавала ему эти самые конфеты – так уж получилось, что сладкое я не люблю …  Это было 14 лет назад. Словно вчера.
-…Дай  угадаю: конфет?
- Мимо.
Снисходительность в голосе разозлила меня – как всегда.
- Тогда жареной картошки?
- Не откажусь… А ты умеешь?
- Обижаете, товарищ капитан! Или как вас там?
- Товарищ майор.
-Так точно! – меня разбирал смех. – Кое-что не меняется! – фраза из известного фильма сама напросилась на язык. Он понял это по-своему.
- Моя жена говорит, что я постарел.
- Я зашла вперёд, заглянула в обращённое ко мне лицо. Он терпеливо ждал, пока я рассмотрю.
- Неправда, - наконец убеждённо объявила я.  – Я этого просто не вижу.
Он усмехнулся.
-Это из-за тебя. Рядом с тобой мне снова двадцать. Даже странно.
Я кивнула. Это ощущение безвременья было мне хорошо знакомо.
Глупый разговор, нелепый и детский – но это со стороны. Это и были первые кирпичики дороги назад – мой собственный мост через Стикс.
Каждый залечивает свои раны сам: кому-то помогает работа, кому-то поддержка родных – мне не помогло ни то, ни другое. Восстановиться – или хотя бы переключиться на что-то, кроме своей боли, я не могла. Моя память упрямо держала меня в плену последних десяти лет, беды и горя. Чтобы вернуться, требовалось что-то посильнее. Чтобы вспомнить себя саму, мне нужна была другая память, о том, что не имело никакого отношения к этой. Та жизнь, в которой не было мужа, пока ещё не было… так что это не история вдруг возникшей любви, это история возвращения…и я не чувствовала желания или чего-то ещё в этом роде, я просто помнила – и доверяла плечу, которое меня держит.  Рядом с ним я становилась той, которую  знал он – старая привычка.
Только всё это пришло мне в голову потом, много часов спустя, а тогда я просто шла, чувствуя через куртку тёплую силу его руки. Мне было нормально, без слов.
7

Кажется, когда-то Агата Кристи говорила, что сюжеты всех её книг рождались во время мытья посуды. Она была права…  скучные кухонные хлопоты всегда заставляют думать о чём-то отвлечённом. Я чистила картошку, резала овощи (по дороге домой пришлось зайти в магазин) и… вспоминала. Что было нашей юностью? Нам повезло, мы росли в захолустье, без преступности, развратного видео и наркоты. Нашим был лес и ночные улицы, заросшие роскошной сиренью, нашей была река в обрамлении элегантных сосен, река, где встречали рассветы все, кто заканчивал единственную в посёлке школу, нашим было негласное братство маленького, но дружного класса. Негласное, потому что девчонкам и мальчишкам дружить между собой не полагалось: могли быть симпатии, антипатии, любви, ревности. А мы дружили. Это не мешало нам обижать друг друга, не замечать…даже ссориться, но это всё было неважно. Мы дружили и всегда помогали друг другу… я отчётливо помню непроходящую тупую тоску, которая неотступно стояла за рёбрами, когда взрослая жизнь начала расшвыривать нас по разные стороны континента…тогда не было Интернета и такой мелочи, как сотовый телефон…зато была память и светлая радость коротеньких редких встреч…
Скрипнула дверь. Я подняла голову от мойки.
- Я думала, ты телевизор смотришь.
Он пожал плечами
-Там ничего интересного. Может помочь?
-Справлюсь. Но компанию  можешь составить.
Он сел в круглое соломенное кресло в углу – моё любимое место. Оно ни с чем не сочеталось и ни к чему не подходило, но в нём было очень уютно читать, поэтому, несмотря на всю несуразность, именно это кресло было на кухне главным. Судя по всему, моему старому другу оно тоже пришлось по душе. Он расположился на сером флоке, вытянув ноги и с интересом следя за моими манипуляциями у плиты.
- А помнишь, как мы готовили в турпоходе?
Мы одновременно засмеялись. Да, это было нечто! На костре, первый в моей жизни самостоятельный суп. Ужасно страшно было опозориться и оставить голодными двенадцать человек. Это вам не шутки – вокруг лес, в магазине конфет не купишь, чтобы заморить червячка…спасло только неуёмное чувство голода всех жующих: котелок съели до дна.
- А как заблудились на марше, и пришлось бежать несколько километров, чтобы выиграть потерянное время?
-Мы тогда пришли вторыми. Здорово было.
-А спуск по склону оврага помнишь?
-Ещё бы! Мне тогда пришлось обвязывать всю команду, потому что никто не умел вязать схватывающий узел с одной руки.
Он усмехнулся.
-До сих пор понять не могу, как ты сообразила, на ходу.
-Я всегда соображаю на ходу…а секрет хочешь?
-Какой?
-Я не смогла завязать этот узел на самой себе. Пришлось рукой прикрыть
-И не заметили?
-Так я же у них на глазах обвязала восемь человек. Они и не проверяли!
-Репутация – великая вещь! – заключил он смеясь.
-А ещё у меня репутация плохого повара.
-Не верю!
-У тебя есть шанс проверить прямо сейчас. Всё готово.

Что мы делали весь этот день? Почти ничего. Говорили, вспоминали, спрашивали о том, что было давно (но не прошло, ещё не прошло – как оказалось), спорили даже,  молчали… смотрели «… рыбку» - фильм, виденный в ранней юности (он отыскал его на полке среди кучи дисков – по-хозяйски уверенно, так же как чай на кухне).  Я как-то посмотрела его повторно – оказалось, мы, школьники, так горячо обсуждавшие трагичность разрыва главных героев, на самом деле ничего тогда в нем не поняли. Ни-че-го. Нас, помнится, поразила романтика несчастной любви, а фильм-то был  совсем о другом: о бесполезности надежд и крахе подростковых банд. Наивно? Но мы думали одинаково – по крайней мере, тогда. И это было дорого мне.  И оказалось неожиданным вдруг ощутить, что в бессмысленном море жизни мне дорого что-то, не имеющее отношения к долгу.  Почувствовать себя живой не благодаря боли.

Безвременье длилось.

Вечером мы долго сидели за столом – не хотелось уходить ни ему, ни мне…время струилось незаметно. Это вообще было признаком номер один: рядом с ним время меняло такт, растворялось, оставляя нас вне, словно ты вдруг шагнул по ту сторону – в иное измерение. И в это ощущение, как в наркотическое опьянение, всегда хотелось вернуться. Я ещё никогда не находилась под его влиянием так долго. И оно всё больше затягивало меня. И заставляло задать главный вопрос. Я постаралась, чтобы это прозвучало небрежно.
-Так ты остаёшься ночевать?
-Если не прогонишь.
Я бросила на него сердитый взгляд. Скажет тоже! Перспектива остаться одной теперь пугала по-настоящему.
-Я скорее свяжу тебя по рукам и ногам, чтобы ты не уходил.
-Схватывающим узлом?
-И не надейся. Морским. Тем самым, который булинь.
Он усмехнулся.
-Просто попроси.
Просить? Это мне всегда давалось труднее всего. Я предпочитала, чтобы просили  меня. Так, ну что – значит, вопрос решён (хотя, похоже, для моего гостя он и не возникал).
-Где тебе постелить? –  места в квартире – полно, но я из вежливости всё же решила поинтересоваться.
-Рядом с тобой.
-Ты… - это и называется оторопеть, - шутишь?..
Он невозмутимо выдержал мой потрясённый взгляд
- Да не смущайся. Я уже спал вчера в твоей кровати – и ничего.
Мысли в голове рассыпались, как кусочки головоломки. Спал?.. Если и так, то я этого не помню. Мышцы лица свело от усилий сохранить невозмутимое выражение - я  с трудом подавила желание спрятать лицо в ладони.
Он встал.
-Не напрягайся. Я в душ.
Он в душ.
Видимо, я здорово торможу, раз не успеваю за ним – а ведь раньше по сообразительности я опережала его, как минимум, вдвое. Когда я успела так отупеть?
В ванной зашумела вода. Шаги…
-Какое полотенце можно взять?
Я посмотрела на возникшего в дверях мужчину. Невозмутимый взгляд. Невозмутимый голос. Значит – получит такой же невозмутимый ответ.
-Жёлтое моё. Остальные чистые.
Он усмехнулся. И пошёл в ванную, на ходу стягивая через голову свитер. Я отвернулась, чувствуя, что начинаю краснеть. Вот ещё чёрт! С чего это?! Мы знакомы без малого двадцать пять лет: сидели рядом на стульчиках в детском саду, за соседними партами в школе, слушали одну музыку и выручали друг друга перед взрослыми. Что за нелепая… мысль спохватилась на полуслове – я нервничаю? Я нервничаю из-за своей дурацкой реакции? Чёрт, да нормальная у меня реакция! Нормальная реакция на ненормальную ситуацию: по моей квартире расхаживает здоровенный майор – или как его там; чувствует себя, как дома, купается в моей ванной, да ещё заявляет, что будет спать в моей кровати – и какая, спрашивается, у меня должна быть реакция?!
Так, спокойно…я ведь не барышня времён Александра Сергеевича. Это мой старый друг, и, что бы он ни говорил (была у него такая манера – невозмутимо говорить самые невозможные вещи), границы здесь устанавливаю я. К тому же –  подсказала услужливая память – разве когда-то в юности я не была уверена, что двери моего дома всегда будут открыты для друзей. Чем не случай  сдержать  слово? Пусть даже данное себе самой в шестнадцать лет. Ладно, довольно казуистики! В конце концов, есть ещё диван. И раскладное кресло.
Я встала и пошла в спальню. Стянула прохладное покрывало - привычная процедура: раз-два сложить аккуратно – на спинку стула; уголок одеяла – вниз, подушки из стенного шкафа – как примерная жена…жена… слёзы подкатили внезапно, как спазм. От неожиданности и боли в горле, я не удержалась на как-то вдруг ослабевших ногах, и, пытаясь удержать рыдание, вжалась в прохладную ткань лицом. Господи!.. Боль накрыла с головой, словно волна прибоя -  и так же быстро схлынула, улеглась, растворилась, словно её и не было, оставив меня разбитую и обессилевшую на берегу. Я словно очнулась. Щекам было мокро и горячо. Коленям больно. Я подняла голову. Так. В ванной по-прежнему шумела вода. Значит, это и вправду было недолго. Я встала, с трудом разогнув успевшие онеметь ноги, добралась на ощупь до кресла. Посижу здесь…надо отдышаться, вытереть глаза.
По коридору зашлёпали неторопливые шаги обутых в тапочки ног. Мужчины в тапочках выглядят смешно…но только не он.
-Ты где?
-Здесь.
Тёмный силуэт вырос в дверях.
-А почему в темноте? – он поискал выключатель.
-Не надо. Всё видно и так. Луна.
За окном  неправильный жёлтый диск кружил в поредевших облаках. Снег отражал тусклый, почти несуществующий свет и делал его ярче. Полосы оконной рамы четко расчерчивали пол на лунные квадраты – мой любимый узор.
Он подошёл ближе.
- Пойдёшь купаться?
-Не сейчас. Я постелила тебе. Ложись.
-А ты?
Я встала, держа подушку перед собой, как щит.
-Я буду спать на диване. Всё равно не засну. А ты, наверное, устал. Ночь была… непростой.
-Нет.
-Так будет лучше.
Я остановилась, выжидая, когда он даст мне пройти, но он без слов развернул меня за локоть – ну и ручищи! – отобрал подушку и швырнул её на кровать. Цепкий недобрый взгляд впился в лицо – секунда, и я отвернулась – но он успел. Увидеть следы слёз. Тёплая ладонь провела по щеке.
-Кому? Кому будет лучше?
Он потянул меня к себе. Я начала упираться всерьёз, отчаянно и зло.
-Да слушай же ты! Не могу я!
-Можешь! – и добавил, – Мне тебя отнести?
Что ещё за чушь! Неужели он это серьёзно? Я всмотрелась в каменное спокойствие глаз. Да, вполне.
-Зачем ты это делаешь?
Он не ответил, но я и так знала ответ. И толкнула его ещё раз.
-Я не хочу зависеть от тебя! Слышишь? Не хочу!
А он хотел. Он отчаянно желал этого много лет и сейчас был так близко от цели! Он не отпустит её, он привяжет её всеми способами, которые существуют на этой земле. Теперь, когда он подошёл так близко, он не отступит. Он посмотрел в уставшие от слёз глаза.
-Не бойся ничего. Просто побудь рядом со мной. Легче станет.

8

Поединок взглядов ничего не решил – как всегда. Мне снова захотелось плакать.
-Дай мне умыться, - это выглядело как капитуляция, пусть так, лишь бы не разреветься снова у него на плече.
Он долго вглядывался в мои глаза (что он хотел в них увидеть?) потом разжал руки:
-У тебя две минуты.
Я хотела сказать ему, что он не в казарме и нечего командовать у меня дома, но не была уверена, что совладаю с голосом – горло болело от подступающих слёз. Поэтому молча развернулась и пошла в ванную.
-Эй, - окликнул он в спину. Я обернулась. – Не вздумай там прятаться – я сломаю дверь.
Меня разобрал истерический смех.
-Ты параноик, товарищ майор!
Он по-мальчишески заулыбался.
-Не надо непонятных слов. Я обижусь.
Комок в горле пропал так же неожиданно, как и появился. Что за перепады? Может, это последствия стресса? Скорее предвестие шизофрении. Нелепая  какая-то ситуация! Ладно, прежде всего, надо запастись выдержкой - уж её-то мне хватало всегда. Я  достала таблетки валерианы – универсальнейшее средство  от сдающих нервов для котов и рыдающих дам.  Пара штук на ночь – на всякий случай.
Он ждал меня у двери.
-Что?
-Две минуты прошли, – карий с золотом взгляд впился в лицо (я уже стала к этому привыкать) – Опять плачешь?
-Нет.
-Тогда идем?
Невозмутимости у меня не получилось. Он увидел и тут же спросил.
-Что?
-Слушай, я чувствую себя просто глупо…
- Это потому, что ты много думаешь.
- Не знала, что это недостаток, - пробормотала я.
- Ты просто подчиняйся,   - он уловил строптивое движение бровей, вздохнул, - хоть раз в жизни дай себе волю.
-Плыть по течению? Это опасно.
-Почему?
-Слишком непредсказуемы последствия.
-Не будет никаких последствий! – кажется, он рассердился.
Я слабо улыбнулась и успокаивающе коснулась его виска.
-Ошибаешься. Последствия бывают всегда.
Железная хватка пальцев на моих плечах ослабела, я чувствовала, как уходит его гнев. Он посмотрел мне в глаза -  откуда у них такая власть? – и мягко спросил:
- Разве это плохо, когда рядом с тобой кто-то есть?
-Ты не кто-то, понимаешь? – неужели это я вслух?!
Он не ответил, но взгляд его заострился и стал…опасным? Нет, точно шизофрения, так и совсем с ума недолго съехать. Надо же, разговор на пороге ванной! Глупейшее место.
- Ладно, пойдём, - сказала я торопливо, почти вырываясь из горячих рук. Мне и так было ужасно неловко. Не хватало ещё двусмысленных фраз и красноречивых молчаний! Впрочем, мельком подумала я, слушая шаги за своей спиной – если в первом он никогда не был силён, то во  втором ему не было равных.
 До спальни было ровно двенадцать шагов – я считала.
- Какая сторона твоя?
- Левая.
-Только уговор - не храпеть!
-А что, я вчера храпела?
-Как пьяный прапорщик.
Он всё-таки заставил меня смеяться.
- А ну-ка, товарищ майор, проваливайте на диван!
-И не подумаю! Я гость.
-И?
- Гостям хорошие хозяйки отдают лучшее!
-О, так вы просто адресом ошиблись! Хорошие хозяйки проживают этажом выше!
-Сватаешь мне старушку сталинской закалки? Ну, спасибо!
-Откуда ты знаешь, может она выглядит как Софи Лорен!
-А кто это вообще?
-Ну, ты даёшь! А ещё майор!
Это не было волнующе – ни намёка, это было просто, как в палатке ночью, где по одному невозможно согреться и все без слов ложатся голова к голове, потому что головы мёрзнут особенно сильно. Просто настолько, что я не заметила, как заснула.
 
Наяву он заставлял беду отступать. Во сне беда оставалась, а его – не было. Он вообще очень редко мне снился. Всегда. Зато часто снилась чёрная от горя вода…и отсутствие воздуха …и поиск того, чего больше нет.  Теперь все сны были о моей вине. Чёрная вода, и безвыходность, и не имеющая предела тоска…

-Что случилось?
-  Ничего
Тёплая жёсткая ладонь провела по щеке, вытирая слёзы (опять слёзы), - и тут же, выворачивая из-под одеяла, дёрнула назад, вжимая лицо в горячую сталь груди.
-Что? – повторил он.
Я подавила ненужный всхлип. Говорить – нет?
-Я слушаю.
- Ничего. Обычный плохой сон.
-И так каждую ночь?
-Нет, - тут же ответила я. Горячая ладонь чуть двинулась по мокрой щеке, изобличая ложь, – Да…
Руки, обнимающие меня, сжались крепче
- Я не уйду,  – в который раз повторил он заклинание, удерживающее меня на плаву. - Даже если ты захочешь меня выгнать.
Против воли я улыбнулась.
- Не надоело повторять?
- Нет. Тебе ведь не надоело слушать.
- Прав, – вздохнула я, - Знаешь, ты действуешь на меня, как обезболивающее.
Он вдруг хрюкнул.
-Что?
-Меня ещё никто не называл анальгином, - я улыбнулась в темноте.
-А что,  много было называющих?
-Ого! Вопрос ревнивой жены? Я польщён.
Я не удержалась от смешка, -   и  впервые обняла его по-настоящему – теперь это почему-то было просто сделать.
-Вот так-то лучше, - проворчал он,- спи.


9

Она уснула быстро. Он услышал, как выровнялось её дыхание. Хорошо. Теперь не нужно унимать  сердце. Она рядом, послушная в его объятиях – от одной этой мысли сердце начинало нестись вскачь, вбивая сумасшедшую кровь в вены. Нет. Нельзя. Не сейчас. Ещё слишком рано. Но как же это мучительно! Быть так близко и не сметь, не сметь … Он чувствовал её всю. Доверчиво прижавшись к нему, она тихо дышала ему в шею. Он слышал  мерное биение её сердца у своей груди… Спит.
Он шевельнулся, так, чтобы её губы коснулись его кожи. По телу волной прокатилась дрожь. Он так давно мечтал об этом! Быть возле неё, прикасаться к ней, слышать её смех… иметь право держать её в объятиях…  Мчась по ночному асфальту, он всё пытался представить, какой он её увидит? Оказалось, очень бледной и очень…юной.  Проклятие! Может, у него что-то со зрением? Знакомые синие глаза не портили даже краснота и глубокие тени. А как она удивилась! Он усмехнулся в темноте. Зачем он тогда сказал, что она плохо выглядит? Ему она нравилась любой. Особенно такой – беззащитной, доверчивой…её доверие всегда обезоруживало его. Он прижал её покрепче. Она тихо вздохнула, тёплая ладонь скользнула по его груди. Нет. Так не пойдёт. Ему не нужны украденные поцелуи. Ему нужна она сама, вся, до последнего вздоха. На меньшее он не согласен. Раз уж судьба дарит ему шанс номер два – невиданная, немыслимая для простых смертных роскошь – он не имеет права ошибиться ещё раз… За первую оплошность слишком дорого пришлось платить.
Надо постараться уснуть. Прошлой ночью было легче. Хотя тогда он тоже плохо спал. Бесстрастная память тут же вернула на сутки назад, когда она, совсем обессилев от слёз (он и не знал, что можно плакать так долго!) лежала, свернувшись клубочком, и вздрагивала во сне. Просыпаясь в который раз от еле слышного стона, – ночью он был как надорванный крик – он беспомощно гладил её по плечу, боясь разбудить, и изнывал от ненависти к человеку, что заставил так мучиться женщину, которую он любил. И пусть о мёртвых или хорошо или ничего! К этому постороннему (нет - последнему из посторонних!) у него не было ни сострадания, ни жалости. Зато было отчаянно жаль её.  Он уже забыл, что собирался просто узнать, всё ли у неё в порядке. Забыл сразу же, как увидел измученное горем лицо…Он знал, что такое терять близких – он в двадцать лет потерял отца – и помнил, как отчаянно хотел зарыться головой в её колени, чтобы спрятаться от боли…но она тогда была далеко…
-Ты не спишь, - вдруг раздался рядом любимый голос. Он даже вздрогнул.
-Нет.
-О чём ты думаешь?
-…О своём отце.
Она приподнялась на локте, провела тёплой рукой по его щеке. Эта её привычка делала его беззащитным – против её ладони у него не было оружия… Никогда.
- Знаешь… когда я узнала, то решила приехать.
-Что ж не приехала?
-Подумала…кто я тебе? Как я приду и скажу: «Привет, вот и я?»
-Трусиха!
-Наверно. Я, может, и решилась бы, но к вечеру заболел сын…
-Это он почувствовал, что если я увижу тебя, то уже не отпущу!
-Знай я об этом – пешком бы пришла! – засмеялась она, и это сразу сделало серьёзное признание ни к чему не обязывающим, лёгким.  - Который час?
- Почти четыре.
Она вновь прижалась щекой к его груди.
-Я не даю тебе выспаться.
-Забудь. Ты - лучшая причина бессонниц.
Она удивлённо приподняла голову, пытаясь разглядеть его лицо в темноте.
-Это что, комплимент, что ли?
-А что?
-Я в первый раз слышу от тебя комплимент. Нет, честное слово!
Он усмехнулся.
-Привыкай! Теперь я это умею. Я теперь совсем не прежний, неуклюжий мальчишка.
Снова мягкий, чуть слышный смешок.
-Ты никогда не был неуклюжим.
-А каким был?
- Красивым, - не задумываясь, ответила она. – Молчаливым. Уверенным.   Необыкновенным … мне льстило, что я учусь с тобой в одном классе, -  он недоверчиво  хмыкнул.  - Нет, правда!
Он помолчал.
- Никогда бы не подумал, что ты думаешь обо мне так…
- Не только я, все так думали. Но это было моей тайной. Ты ведь не догадывался?
-Никто не догадывался. И, по-моему, это довольно бессердечно.
-Ну, у тебя было столько поклонниц! Не очень-то хотелось быть одной из длиннющей очереди. Кстати, ты мог бы и сам проявить инициативу!
-Я старался. Но у тебя был такой независимый вид. Я думал, что я тебе не нравлюсь.
- Я то же самое думала о тебе. Ладно, это всё уже давно в прошлом... а знаешь, что я поняла за эти годы?
Он ждал.
-Что надо не бояться идти навстречу судьбе с открытыми глазами – и говорить, как есть: что чувствуешь, что думаешь… чего хочешь. Молчание – политика  осторожных. И это не из-за мужа, – добавила она вдруг, словно догадавшись,  как он поймёт её слова.
«Мне всё равно, о ком ты говорила!» - хотелось крикнуть ему, но оттого, что третий незримо вклинился в разговор, всё стало иначе, и он заставил себя сказать совсем другое:
-Жизнь мне нравится больше, чем школа.
-Мне тоже. Взрослым быть лучше.
-А как насчёт возраста? Не нервничаешь?
-Нет, - равнодушно отозвалась она. – Меня всегда устраивал мой возраст…
-И сейчас?
Она засмеялась.
- Особенно сейчас…что хорошего в молодости? Нервы, комплексы, нотации взрослых… сейчас я чувствую себя гораздо спокойней. И уверенней. И, как ни странно,  даже красивей…  А что, среди твоих знакомых много комплексующих по поводу возраста?
- Много. Только и слышишь: ах, мне уже тридцать, ах, скоро тридцать один!
-И что ты отвечаешь?
- Мне тоже.
Она расхохоталась.
-Боже помоги тем, кто ищет у тебя утешения!
-А ты?
-Что я?
-Почему ты не стала искать у меня утешения?
Сначала ему показалось, что она промолчит, но она ответила:
-Потому что у тебя своя жизнь. Кто я такая, чтобы вмешиваться и просить твоего внимания?
-А может, я не против?
-Ну, ты же теперь не один. И у меня нет прав на твоё время…

Вот так всегда и было. Между ними  вечно  путались какие-то ненужные рамки, которые почему-либо нельзя было нарушать. Они мешали ему, они мешали ей самой – усложняли жизнь просто на ровном месте, выводили его из себя, мучили, и он, подчиняясь, чувствовал себя, как тигр  в  слишком тесной клетке. Проклятие! Он отвернулся, по привычке пряча раздражение. «Нет прав!..» Пропади пропадом эта чушь!
 За окном луна ушла к западу, лунные квадраты сузились, исказились и теперь косыми изломами падали на стену, высвечивая корешки книг. У неё квартире книги были везде: в книжном шкафу в гостиной, над компьютерным столом, в спальне, и даже на кухне. Он никогда не понимал этой привязанности – сам он прочёл всего пару книг – но против воли это внушало уважение. В этом была вся она: книги и кинофильмы, книги и фильмы… он хмыкнул.
-Что?
-Зачем тебе книги на кухне?
- Так. Я люблю перечитывать уже прочитанное … там только самые любимые. И готовить не так скучно.
-А не лучше ли поставить туда телевизор?
- Кухня пусть остаётся кухней.
-С книгами?
-А что в этом плохого?
-Ничего…дашь почитать что-нибудь?
-Не лукавь, майор, я помню, что читать ты не любишь
-А может, я дорос?
-Я подарю тебе «Войну и мир». На сорокалетний юбилей.
-Тогда ты рискуешь получить в подарок инжектор, - пригрозил он.
-Я даже не желаю знать, что это!
-Неужели не знаешь? – недоверчиво протянул он. – Отличница называется!
-Не надейся. Я, может, не знаю, как он выглядит, но для чего нужен и как работает, мне известно. А вот тебе известно, о чём «Война и мир»?
-О войне. С Наполеоном. И Наташе Ростовой.
-Я горжусь нашей армией.
-Ирония здесь неуместна, леди!
-Во времена Наташи Ростовой было принято говорить «сударыня»! – лукаво поправила она. Он шутливо ткнул её локтем.
-Не умничай, а то заставлю прочитать мне этот чёртов роман вслух!
Когда-то ему грозила двойка в году по литературе за то, что он не прочитал эту несчастную эпопею.  Непримиримая учительница, заявила что «оставляет его на лето» - так это тогда называлось. И он до середины июня думал, как бы выпутаться из неприятной ситуации тихой сапой, чтоб не дошло до отца… а в июле на речке, куда они с друзьями заехали по-быстрому охладиться, она, размахивая руками, подозвала его, и когда он неторопливо, с неохотой (вот ещё, болтать с девчонкой!)подошёл, блестя глазами, радостно сообщила, что  никакого долга по литературе нет, что вредная училка, узнав, что они «работают в поле, как взрослые», согласилась войти в положение и простила ему-двоечнику незнание «Войны и мира».  Наверно, такое возможно было только в поселковой крохотной школе и в советское время, когда труд всегда был на первом месте, но бесспорно, что без  Её заступничества, этого бы точно не случилось. Перед глазами стоял залитый беспощадным солнцем речной пляж и весёлые синие глаза. Она ничего от него не ждала – даже, кажется, обычных слов благодарности. Она просто была рада, что  сообщила ему хорошую новость, и побежала прочь, к подружкам. А вот поблагодарил ли он её тогда? Кажется, нет…но благодарен он был…даже сейчас.


10

Ночь – самое лучшее время суток. Время одиночества, время подумать, разобраться в себе. Моё время. По ночам мир кажется иным, не знаю, может, это влияние темноты. Чёткие границы морали, политики, философских идей и практичных решений (таких само собой разумеющихся днём)  размываются, ты перестаёшь их видеть – и делаешься честнее с самим собой. Может, именно потому, что оказываешься слеп.
Всемогущее зрение - оно часто играет с человеком плохую шутку. Мы, люди,  – рабы своего основного органа чувств… обман зрения – самый правдоподобный из всех. И мы живём под прекрасным игом розовых миражей.  Темнота лишает их власти, расставляя всё по своим местам. Но даже она не избавляет вас от иллюзий. Когда мне было двадцать четыре, я искренне считала, что иллюзий у меня нет и быть не может … чушь! Иллюзии остаются даже в пятьдесят.
Ночью всё происходящее казалось нормальным, а вот утром… я – стопроцентная неизлечимая сова -  вскочила без десяти семь. Последствия трезвости?
 Он спал, безмятежно сомкнув густые – никогда и ни у кого больше не видела таких! -  чёрные как смоль, ресницы… он вообще был очень красив, до невероятия. О таких обычно пишут в книгах: чёрные волосы и всё такое. Девчонки просто умирали от неразделённой любви и могли бесконечно расписывать его достоинства, плачась мне в жилетку. Признаться, я прекрасно их понимала. У меня лично рядом с ним всегда развивался комплекс неполноценности. Я вспомнила его слова о независимости…а что ещё мне оставалось? От огня лучше держаться подальше. «Хотя,  - усмехнувшись, подумала я, -  он скорее казался глыбой льда  - подойти страшно!»
Сейчас, почти пятнадцать лет спустя, я смотрела на всё гораздо проще, и передо мной спал просто очень дорогой мне человек. Что поделаешь – время, оно неумолимо делает нас мудрее… И тут мне пришло в голову, что впервые утром я думаю не о своей беде… ого! кажется…кажется, я испугалась… словно, просидев в душном свинцовом ящике долго-долго, где было плохо, и больно, и нечем дышать, вдруг выбралась на свет и воздух – страшно оглядеться и сделать шаг.
Я поплелась за чаем.
У каждого из нас есть убежище от проблем. У женщины это кухня -  сформированный на заре времён безусловный рефлекс.
Он проснулся через час, взъерошенный, вышел на кухню, окинул недовольным взглядом.
-Давно не спишь?
-Давно. Сегодня мой черёд готовить завтрак. Рискнёшь попробовать?
Но в шутку всё превратить не удалось.
-Почему не разбудила меня?
-Я и так полночи не давала тебе уснуть… - тяжёлый карий взгляд продолжал ждать ответа. Пришлось отставить дела. Человеческий взгляд может быть до крайности неуютным, особенно если приходится оправдываться. – Ну, я…просто по-дурацки чувствовала себя… (у меня не хватало смелости сказать «в постели» и я не могла выговорить обидного «с тобой» ) там. Всё это глупо.
- Вот именно, - он умел быть непреклонным. Даже в мелочах. Меня это всегда злило. Но будем играть в открытую. Недомолвок здесь быть не должно. Я посмотрела на него в упор - взгляд на взгляд.
-Ну, скажи, что бы это изменило?
Он не ответил. Нахмурился ещё больше и уставился в окно. Это было так по-детски, что захотелось утешающе погладить его по голове. Но, конечно же, я удержалась - мы не были детьми. Лучше обойтись словами.
-Не сердись. У меня для тебя горячие бутерброды. И сосиски.
-Не переводите разговор, Надежда Викторовна.
-А говорили, что едой можно отвлечь мужчину от всего на свете! И вообще, ты тоже вчера проснулся раньше меня! Не помнишь? И где справедливость?
Он всё-таки улыбнулся, прошел к столу. Я поставила перед ним дымящуюся кружку.
- Этого мало, – глядя в чашку, сказал он. Я не видела его лица, и не могла распознать, всерьёз он говорил или шутил. - С тебя поход.
Ага, значит, шутил.
-Куда?
-В музей.
Я поперхнулась чаем от очередного удивления.
-В музей? Что ты будешь там делать?
-Неважно. Таково условие. Своди меня в музей. Я хочу посмотреть что-нибудь.
-Сейчас никто не ходит в музеи.
-А ты?
Мне надоело спорить.
-Хорошо. Когда?
-Сегодня.
-Ого!.. А если ты начнёшь там зевать?
Он улыбнулся по-мальчишески широко
-А ты постарайся, чтобы мне это не грозило!
-Нет, серьёзно!
-И я серьёзно. Давай собирайся, мы выдвигаемся через сорок минут.
Я поплелась в спальню. Так, джинсы, майка, свитер. Я неторопливо перебирала вещи. Слава создателю, вопрос, в чём идти, тревожил меня нечасто. Какая разница, какие брюки надеть на свидание с картинами? Они примут меня любой. А зимой не такой уж большой выбор – главное, чтобы было тепло.
- Ты уже придумала, куда поедем? – раздался над ухом вкрадчивый голос. Я еле удержалась, чтобы не вздрогнуть.
-Придумала. В Третьяковку. Не был там?
-Нет.
Я  выжидательно  смотрела на него.
-Что?
-Жду, когда сообразишь.
Чёрные брови в притворном удивлении взлетели вверх.
- Ты одеваешься что ли? – нет, вы подумайте, он снова шутит!
В виски толкнулось раздражение (я не люблю копаться в одежде при посторонних – при ком бы то ни было) и скрыть его не получилось.
-Да собиралась вообще-то, а ты не хочешь выйти?
-Зачем? – он явно отказывался понимать, в чём дело. Будь это кто-либо ещё, я бы заподозрила провокацию с дальним прицелом…но это был он, и мои подозрения выглядели просто смешно.
- Так полагается, – идиотски серьёзно принялась объяснять я, – когда тётеньки одеваются, дяденьки должны удалиться.
- Вот ты и попалась! – торжествующе объявил он.
Я растерялась – попалась? На чём?
-Ты просто стесняешься!
-Кто? Я?
- Да, ты! Училка!
Это привело меня в форму.  Дразниться?! Он ещё пожалеет! Причём немедленно. Я растянула губы в милой усмешке.
- А вы бы предпочли стриптиз?
-Я не прочь, -  он придвинулся ближе.
Я – тоже. И встала на цыпочки, дотянувшись до его уха. И прошептала самым загадочным шёпотом, на который оказалась способна:
-Ммм. Только возьми на кухне вилку.
-Зачем? – не понял он.
-Губу закатать!
По-моему, он здорово разозлился. Потому что я вдруг оказалась висящей вниз головой на его плече.
-Ай!.. ты что!
- Вы, кажется, перепутали меня с вашими учениками, Надежда Викторовна? – голос его был спокоен, даже скучен, но я тут же перелетела на другое плечо, взвизгнув от неожиданности.
-Ты что делаешь! А ну отпусти!
-Командует тот, кто твёрдо стоит на ногах.
-Отпусти меня немедленно!
-А ты попроси!
-Это не смешно! Чёрт!
- А кто смеётся?
-Поставь меня сейчас же!
-Попроси! – он начал кружиться, и тут мне стало страшно по-настоящему. Потому что если он не удержит равновесия хоть на долю секунды – я не соберу костей. Травмы позвоночника тогда точно не избежать. Ужасно хотелось взвизгнуть. Я стиснула зубы – этого удовольствия  я ему не доставлю. Эх, если б ещё глаза закрыть, но лучше уж видеть, куда падаю. Рраз! – меня  перехватили ещё раз, и я оказалась на его руках, но уже не вниз головой – и на том спасибо! Что за привычка? Перед глазами плыло, и, опасаясь упасть, я обхватила его за шею, вцепившись так, словно думала задушить.
-Убить тебя мало, - прошептала я, задыхаясь.
Он застыл. Только сердце тяжело стучало в его груди. Головокружение понемногу отпускало – и я начала соображать, что к чему. Двузначности? Этого ещё не хватало!
-Отпусти, хватит уже. Ты доказал, что ты самый сильный. Детский сад! -  Я попыталась вывернуться.
-Я самый сильный? – переспросил каким-то не своим голосом, у самого моего уха. Кожа немедленно начала наливаться жаром. Ужас какой! Я подавила желание вырваться: первый усвоенный мной закон «взрослых» взаимоотношений – чем больше сопротивляешься, тем сильнее азарт, - и заставила себя говорить как можно равнодушнее.
-Так мы едем или нет?
Он медленно поставил меня на ноги, всё ещё не разжимая объятий, но на земле на это было легко не обращать внимания. Я крепко шлёпнула по мешающей мне руке.
-Иди, дай мне переодеться. Или поедешь в свой музей один.
Он отпустил меня и, не торопясь, пошёл к двери – я редко видела его таким самодовольным.
-Училка! – дверь захлопнулась за его спиной.
Нормально! Осталось ещё язык мне показать! Я подскочила к двери и стала лихорадочно одеваться, подпирая для верности дверь ногой – чтобы не открылась в самый неподходящий момент – и попутно пытаясь восстановить справедливость.
-Между прочим, мои дети меня не дразнят!
- Просто ты об этом не знаешь! – раздалось из-за двери, - Все дразнят своих училок!
-А, может, мне повезло.
-Наивным всегда везёт!
-Ошибаетесь, товарищ майор! – я уже влезала в джинсы, - Кто-кто, а наш брат, наивностью не отличается. По крайней мере, в отношении детей.
Я открыла дверь.
Он присвистнул.
-Ого! Оперативно! – откуда такая скорость?
-Последствия привычки поздно вставать.
-На уроки не опаздываешь?
-Стараюсь!
-Вся жизнь – борьба?
- Точнее, бунт! Бессмысленный и беспощадный, - это было из Пушкина, но он, разумеется, об этом не знал, так что моя ирония пропала втуне. Как обычно.
Он вышел раньше – надо было прогреть машину. Я прошлась по квартире, проверяя, выключено ли электричество (рудимент советских времён: «уходя, гасите свет!» - или атавизм?).  В кухонное окно, грустно нахохлившись, смотрела синица. Зима не лучшее время для птиц. Она вообще не лучшее время.

- Можно вопрос? – спросил он, выруливая со стоянки.
-Давай.
-А мужа ты тоже стеснялась?
-Ого! – мне удалось произнести это беспечно. Значит, разговор ещё не окончен.
-Ты разрешила, - невозмутимо напомнил он.
Мучительно хотелось спросить, зачем ему это, но я и так знала, что он ответит – он просто спросит ещё раз - абсолютно непробиваемый аргумент. Я постаралась принять независимый (от условностей) вид.
-Да. Я почти год не видела его…целиком. И всегда выгоняла из ванны, даже когда умывалась.
- Почему?
-Такой уж я человек.
-Значит, со мной ты обращаешься как с мужем?
-Ты зачем спрашиваешь?
Он захохотал.
-Не смог удержаться!
-Мальчишка!

11

…Это оказалось неожиданно интересно. Высокие просторные залы встретили меня, словно старого друга, с молчаливым участием. Знакомое ощущения кокона, убежища, заструилось вокруг, оставляя вне горе и боль. Здесь не было жестокости, лжи, мести  - с темноватых холстов доброжелательно смотрело бессмертие, оно утешало. Картины, картины, картины…Тусклые, яркие, мрачные, брызжущие светом.  Люди, создавшие всё это, любили, мечтали, рвались и мучились, чтобы оставить после себя что-то, достойное вечности. И теперь это помогает жить мне …  Я потянула его за собой, к своим любимым картинам.

Люди терялись в просторных анфиладах, и ему казалось, что они наедине. Может, так оно и было. Какое ему дело до остальных, до всего мира, когда рядом он чувствует её плечо. И было всё равно, что она говорит.
-Ты меня не слушаешь! – вдруг обличающе заявила она. Ему стало почти страшно от совпадения – он и забыл, как часто они бывают!
- Я слушаю очень внимательно, - возразил он, - и смотрю.
Он не сказал, что смотрит на то, как двигаются её губы, и как лёгкие пряди касаются бледной щеки – легко-легко, нежно. Он стиснул зубы. Неотвязное желание, словно сказочный змей, набирало силу с каждой секундой, проведённой возле. Проклятие! Будто ночной кошмар – не проснуться и не убежать. Да и не собирался он никуда бежать, он хотел быть ещё ближе…как можно ближе…
Потом они сидели в кафе. В глубокой нише огромного окна – как в сфере космической капсулы, затерянной на неизвестной планете. Снаружи снова шёл снег – стремительно нёсся к мокрой грязно-чёрной земле.  В такт летящим хлопьям торопились, толкаясь, люди…много людей. Он смотрел и думал, что впервые за долгое время ему неохота спешить. Жена называла его трудоголиком - а он просто не любил возвращаться с работы -  слишком много места освобождалось в голове, избавленной от неотложных забот. Упрекнуть жену было не в чем – и от этого возвращаться домой было ещё неуютней. Древние говорили – в любви всегда один целует, а другой подставляет щёку. Хорошо, когда тебя любят, но, оказывается, куда важнее, чтобы любил ты…
Мощный джип нёсся по сочащемуся жёлтым ядом шоссе – домой. От него нельзя было отводить взгляд – мешал летящий навстречу снег. Она молчала, но он чувствовал: она смотрит на него. Ему нравилось быть с ней в машине,  чувствовать на себе тёплый ласкающий взгляд… в  груди поднималось бесшабашное мальчишеское желание: ехать в никуда, долго-долго, до самого края света, где не будет никого, кроме них двоих.
- О чём думаешь?
-Я? О крошечной планете Каллисто.
Он чуть не выпустил руль.
-Чего?
-Это спутник Юпитера... Там всегда холодно. И круглый год идёт метановый снег.
-Откуда ты знаешь?
-Я думаю, это красиво…- она словно опомнилась, улыбнулась – А о чём думаешь ты?
- Может, украсть тебя?
Удивление. Тихий смешок.
-Вздумали завести гарем, товарищ майор?
- Есть такая мысль.
- А не беспокоит количество тёщ?
- Нет. Если ты будешь танцевать для меня  - каждую ночь, - он повернулся и впился в неё взглядом.
Тёплая ладонь лёгким шлепком тут же отвернула его лицо к лобовому стеклу.
-Смотрите-ка лучше на дорогу!  - нет, это даже обидно!
- Опять не доверяешь?
Она снова провела по его щеке, легко-легко.
-Я тебя берегу.
И внезапно он решил. Сегодня. Он скажет ей всё сегодня. Сейчас. Это даже хорошо, что он за рулём, скорость поможет сосредоточиться. Он помолчал, собираясь с силами, но видно, ей тоже было неловко, потому что вдруг, посерьёзнев, она произнесла:
-Я должна сказать тебе спасибо.
Он растерялся.
-За что?
-За то, что ты приехал, - убеждённо сказала она, - что был рядом… что вытащил меня… в музей (и из беды, главное – из беды). Спасибо.
- Не надо.
- Почему? – не поняла она.
-Я не хочу твоей благодарности, - кажется, это вышло грубо. И пусть! К чёрту.
-Чего же ты хочешь?  - он слышал сдерживаемую обиду в любимом голосе, но ему не было жаль, он всё решил.
-Тебя.
Короткое слово повисло в воздухе, словно удар грома. Он почувствовал, как заострился её взгляд, но не стал продолжать. Пусть  сама. Он начал считать про себя, чтобы удержаться от искушения заговорить.
- Ты это не всерьёз… - неуверенно произнесла она.
Он бросил на неё короткий косой взгляд (…двадцать семь, двадцать восемь…).
- Это не может быть всерьёз, - уже твёрже повторила она.
-Почему?
-Ну…это…как-то  неправильно. Ты ведь женат, у тебя дочь…
-Я помню.
Их взгляды вновь встретились в полутьме, на секунду – она первая отвела глаза. Он вновь уставился на дорогу.
-Это моё дело, – ответа он не услышал.
Она молчала до самого дома. Послушный рулю джип, осторожно лавируя, въехал в заснеженный двор, ловко втёрся меж двух машин и замер, равномерно урча. Неужели она так ничего и не скажет? Злоба отчаянья обручем сдавила грудную клетку, он медлил, держа руку на ключе зажигания, словно пока работает мотор, есть возможность что-то исправить, а выключишь – и всё.
Холодные пальцы легли на его руку  (замёрзла?), она наклонилась, заглядывая ему в лицо.
- Послушай, - он поднял взгляд: печальные синие глаза смотрели ласково, без обид. – Ты сказал то, что сказал… ты прости, что я… наверно, я сама виновата, но, честное слово, я не нарочно! Я и не думала тебя мучить, – он накрыл её ладонь своей. Она расширенными зрачками уставилась на его руку, словно забыв, о чём говорила. Он физически чувствовал, как власть притяжения – его власть -  забирает её в плен, переливаясь в хрупкую ладонь, растекаясь по венам, как невиданный сильнодействующий наркотик (что там говорили древние? Прямой путь – самый короткий?).
Вдруг она подняла взгляд:
 -  Мы не должны этого делать. Понимаешь? Это неправильно. И ты сам потом будешь жалеть, – она убрала руку. – Я пойду. А ты… поезжай домой. И спасибо тебе.
Древние ошибались. Он выключил мотор.
-Я провожу тебя до квартиры.
-Не надо.
-Уже поздно.
Кажется, настаивать она просто не решилась.


Боль. Он всегда чувствовал её там, у сердца, когда смотрел на любимое лицо.  Проклятый лифт, когда он доедет? У него опустились руки – в который раз! Она смотрела на него как на друга, чёрт бы её побрал! Даже теперь! Но больше так не будет. Узкие створки лифта бесшумно разошлись за его спиной. Он пропустил её вперёд. У своей двери она повернулась, посмотрела в лицо, просто, дружески, доверчиво. Его разобрала злость. Сколько он себя помнит, девчонки валились с ног от одного его взгляда, а она думает, что он просто решил попрощаться. Дьявол! Но на лице – он знал – не дрогнул ни единый мускул. Привычка сдерживаться, как всегда, взяла верх. И это сослужило ему хорошую службу. Она не заметила угрозы – смотрела спокойно, наверное, ожидая слов прощания. Он чуть наклонился (хорошо, что она высокая, как раз для него!) и вдруг, обхватив ладонью маленький затылок, рванул её к себе, впившись в губы… Она растерялась, он всем существом ощутил, как она растерялась, даже попыталась было оттолкнуть, но он держал крепко…и вот губы её дрогнули под его напором – ликование багровым взрывом ударило в сердце, в мозг – броня пробита! Сломлена – навсегда! Он притиснул к себе тонкое сильное тело, добиваясь ответа от покорных губ – и она ответила. Наверное, он застонал – он не понял, он потерял контроль от неистовой жажды, которая столько лет (вечность!) выжигала ему душу. Кровь бешено стучала в сердце, била в вены, неслась в одурманенный желанием мозг и назад, к неистово колотящемуся сердцу. Он отстранился, отчаянно хватая ртом воздух, и вгляделся в бледное запрокинутое лицо. Ресницы тихо поднялись, и он увидел в любимых глазах растерянное удивление. Он ждал её слов – она не будет лгать – он был уверен. И вот губы дрогнули, произнося его имя – этого было достаточно. Он вновь впился в них, заставляя её забыть обо всём, обо всех, кроме него самого. Он так хотел и теперь диктовал условия.
Сквозь ярый туман, застилавший сознание, ворвался резкий, неуместный здесь, на лестничной площадке, звук. Он поднял голову, и тут же запоздало сообразил – это стукнулись о плиточный пол ключи, выпавшие из её руки. Он проследил их взглядом, и в ту же секунду гибкое, такое покорное ему тело, обретя похищенную власть, змеёй выскользнуло из его рук. Она отшатнулась к двери, закрывая ладонью рот (совсем по-детски!), глядя на него расширенными зрачками. Дрожащие пальцы судорожно пытались нащупать за спиной дверную ручку. Она собиралась спрятаться за запертой дверью? Он неторопливо нагнулся, поднял ключи и шагнул к ней.
-Я помогу.
Она непроизвольно дёрнулась, вжимаясь в стену, чтобы не прикоснуться к нему. Он чувствовал пробегавшую по её телу дрожь… и заставил себя двигаться медленнее – нужно было дать ей время. Немного…совсем немного…несколько долгих секунд.
Дверь открылась, пропуская их внутрь. Вспыхнул неяркий свет. Он не спеша повернул в замке ключ. Обернулся. Она уже успела снять куртку.
-Ч-что это было? Там? – обвиняюще спросила она. Дома она явно чувствовала себя уверенней… или казалась.
-Ты знаешь.
У неё вырвался истеричный смешок. Она тряхнула головой, словно избавляясь от досадной помехи (светлые волосы тяжёлой волной упали на щёки – у него перехватило горло).
- Я хочу услышать.
-Я всё тебе сказал. В машине.
-И, кажется, я ответила вполне определённо.
Он покачал головой.  Устало вздохнув, она отвела взгляд.
-Ты должен уйти.
«Я ничего никому не должен!» - чуть не вырвалось у него, но он сумел сдержаться. Нет, он не даст волю гневу, он будет действовать осторожно и наверняка.
-Уже поздно... я слишком устал, чтобы садиться за руль.
-Я тебе не верю. Ты всё это говоришь нарочно. Я похожа на дурочку? Уезжай.
Он не пошевелился.
-Мне повторить?
-Чего ты боишься? Меня?
И опять это молчание – и ты висишь между небом и землёй и ждёшь, когда вынесут приговор. Она коротко вздохнула – и нехотя, на выдохе:
-Хуже. Себя.
Не самый безнадёжный ответ. Он шагнул к ней.
-Боишься правды? Своего собственного желания?
-Нет никакого желания!
-Проверим?- он сделал ещё один шаг.
Она отпрянула.
- Не надо!
Запреты. Невидимая черта, которую никак нельзя преступить. Ты уже дошёл до такой недосягаемой вроде бы цели – и вдруг стоп!  Желанная цель, такая близкая – там, за пресловутой чертой… а ты не смеешь протянуть руку.
-Значит, я прав?
Она молчала. Но взгляд был твёрд. Кто наделил эти серьёзные глаза такой невиданной властью? И знает ли она сама о том, как сильна власть не видимой глазом  черты?  Значит, остаются только слова – совсем не его оружие.
- Прав? Я хочу услышать.
-Да, прав! Но ты слишком давишь.
Киношная, нелепая фраза вывела его из себя – мгновенно он потерял так тщательно удерживаемый самоконтроль.
-Ты врёшь! Врёшь сама себе! Ты просто трусиха! Прячешься за словами! Что тебя держит? Я же чувствую, что делаю с тобой... чувствую твою…
-Нет! – отчаянно прошептала она, закрывая ему рот ладонью. Он послушно затих, – мне…нужно немного времени… совсем немного… - ласка тонких пальцев, дрожащих на его губах, была неосознанной. И он не смог настоять на своём. Сколько бы ни прошло лет, её власть оставалась неизменной – он не мог идти против её воли…не мог, поэтому отступил. Только на один шаг.
-Но я останусь здесь.
Молчание не означало ответа, но он знал, что победил.

12
Лунные квадраты тусклыми лоскутами лежали на полу. Всё просто – кровать, окно, мужчина, женщина…теорема из одних неизвестных.
 Знакомо ли вам раздвоение личности? Не выбор между кем-то и кем-то, а самое настоящее раздвоение – когда у тебя две памяти, два сознания – только в одном теле. Отрывочный разговор в машине перевернул всё. Моё я словно вывернулось наизнанку. Лёжа в кровати (я рухнула прямо в одежде – ни на что не было сил) я всё силилась узнать себя новую, и - хотя это была я, я! – не узнавала. Новое я не умело анализировать, оно жило в плену яростных ощущений, металось от оттенка к оттенку, и каждый накрывал с головой, словно штормовая волна. Сна не было. Была сиюминутная бешеная память, вышедшая из-под контроля и не желавшая отдавать власть. Так, стоп. Хочешь выбраться – просто вернись… нужно начать с начала. Я скосила взгляд вправо (повернуть голову не хватало духа) – спит? Жаль, что я не курю: нет повода выбраться из комнаты – а ещё лучше из дома.
 Знала ли я, что этим кончится, когда увидела его на пороге? Я вглядывалась в воспоминания, словно в оптический прицел – нет. Определённо, нет. Но… было ли это но? Было. Это тоже надо признать: мимолётные неловкости, взгляды, обрывочные фразы… Почему я не прекратила игру?.. кажется, я просто не придала ей значения, слишком обыкновенным казалось всё происходящее…старые друзья часто подшучивают друг над другом, разве не так? А немного безобидного флирта – это даже полезно... Получается, я была слишком беспечной… Я не знала, что потеряюсь от одного поцелуя. Не просто не знала – представить себе не могла. Как же так вышло, что… Щёки немедленно вспыхнули жарким.  Горячие пальцы ласково погладили мою ладонь. Он не спал…
-Я хочу спросить…
-Я слушаю.
-Когда ты приехал, в самый первый раз…ты уже думал…об этом?
-Нет. Я просто хотел удостовериться, что ты в порядке. Я не думал, что застану тебя одну. Думал, здесь куча родственников…
-Я разогнала всех.
-И меня.
-Ты не послушался.
-Жалеешь?
-Нет.
Он приподнялся на локте. Темнота скрадывала расстояние, и мне казалось, что его лицо совсем близко. Тёплые пальцы скользнули по моей щеке.
- Мне нравится твоя честность.
- Да? А мне это, кажется, не на пользу. Вообще, я умею притворяться, и довольно неплохо, просто ты застаёшь меня врасплох.
-Как сегодня?
Краска стала расползаться по моим щекам, я машинально отвернула голову, забыв, что вокруг слишком темно, чтобы что-либо видеть.
-Как сегодня? – повторил он
-Да, - и голос мой прозвучал глухо…
Голос – так же, как и глаза, -  выдаёт вас в самый неподходящий момент.
Тёплая ладонь вновь коснулась моей щеки.
- Иди ко мне…
Время, отпущенное мне, кончилось -  и  не было смысла сопротивляться. Сопротивляться  - значило лгать.

13

Не было разговоров, не было слов – не было ничего, кроме его имени на её губах…на его… Это было так, как он хотел.  Это было… он не знал. Только чувствовал бьющееся в груди счастье и прижимал её ещё крепче, чтобы услышала и она… Текли минуты, декабрь заносил город снегом, а он слушал своё неистовое сердце, которое всегда жило словно само по себе. 
 Значит, это бывает так…не пресыщение, не освобождение от жажды, а вот словно всю жизнь он искал чего-то, спешил, мучился, а теперь всё само собой встало на свои места, как должно было быть всегда… Кажется, у римлян это называлось свободой.
Она приподняла голову от его груди. Шелковистые пряди ласково скользнули по коже.
-Этого больше не будет, - он чувствовал, как любимые глаза пытаются разглядеть его лицо в темноте, – слышишь?
Он не ответил. Она хотела вернуть назад свою защитную стену – не выйдет. Больше нет. Он тихо провёл рукой по её плечу. И ещё… И ещё… и почувствовал, как дрожь волной расходится под его пальцами: она задрожала… – утихшее было сердце рванулось вновь, беспокойно и сильно, и кровь толчками побежала по венам, будя огонь. Ничего у неё не выйдет. Не сегодня. Никогда.

Он проснулся оттого, что её нет… Вздрогнул (неужели просто приснилось?), стремительно огляделся…и тут же расслабился: она сидела в изножье кровати, уютно обхватив колени.
-Ты что?
-Смотрю, как ты спишь, - просто ответила она. В серебристой полутьме спальни её лицо казалось таинственно - бледным – луна в облаках. Простые слова, обычный ответ…горло сжалось, стискивая  воздух… как у неё получалось делать необыкновенными самые простые слова?  Притягательность её тела не шла ни в какое сравнение с этой присущей ей одной магией слов – и она привязывала его тем крепче, чем дольше он находился рядом.
-Который час?
-Разве есть разница?
Верно. Ещё не рассвет, а значит, волшебная власть декабрьской ночи не кончилась. Он потянулся к ней.
-Иди сюда…
Она отрицательно качнула головой, еле заметно –  была уверена: он поймёт..
- Шшш. Ты мешаешь мне думать…
Он дотянулся до её руки, мягко сжал тонкое запястье
-Подумаешь утром.
Она подчинилась. Он притянул её поближе, с удовольствием чувствуя, как ладно умещается тонкая талия под его рукой. Он всегда любил обнимать её, мальчишкой придумывал предлог за предлогом, чтобы почувствовать эту хрупкую стройность в ладонях. Он усмехнулся, удивляясь, как остро помнит эти полудетские  прикосновения. Наверное, прав был французский писатель, придумавший когда-то Кармен (фамилии его он не помнил, но слова, почему-то засели в голове накрепко). Может, и правда, у каждого на этой Земле есть женщина, предназначенная для него одного… Когда-то он позволил своей выскользнуть из  рук – и судьба жестоко наказала его за это. Десять лет…долгих десять лет ему пришлось ждать второго шанса. Она пошевелилась у его плеча.
- Я чувствую себя странно…
«Привыкнешь!» - промелькнуло у него в голове.
-Почему?
-Ну, скажем так, теперь ты имеешь полное право считать меня…лёгкой добычей.
Его разбирали и  смех, и злость: это называется лёгкой? Всю его жизнь! Он переждал и выбрал другой ответ.
- Из какого ты века?
Она толкнула его в плечо.
- Из того же, что и ты. Но дело не в этом, а в ощущении. Мы же одноклассники.
- Звучит как инцест.
-Я серьёзно!
-Это серьёзно.
-Мы так давно знаем друг друга…и вдруг. Я сама себе кажусь сумасшедшей.
Он помолчал.
-Значит, то, что случилось – плохо?
- А разве нет?
- Что, сама  решить не можешь?
-Не знаю…
Зато знал он. И что бы она ни сказала, что бы ни думала – ничего не изменится. Она принадлежит ему. Пусть у них ушло много лет, чтобы это выяснить – теперь  всё будет иначе. Он нашёл её губы – единственное, что ему сейчас хотелось, добраться до её души, захватить, стиснуть и унести с собой.
-Я очень долго ждал этого.
-Чего?
-Тебя.
-Неправда. Это только кажется.
-Мне не кажется. Я – счастлив.
-Утром всё будет иначе.
Она печально вздохнула. Он развернул её к себе.
- Хорошо или плохо?
Она покачала головой.
-Не могу понять…
- Поцелуй меня…
Она вскинула голову, ловя в темноте его взгляд, но он смотрел на её губы.
-Поцелуй, - повторил он, и сам не узнал своего голоса.
Нерешительность, смущение и…он со стоном притянул её к себе, вновь отдаваясь бешеному биению крови.

-…А ты все-таки не сдержал слова.
-Насчет последствий?
-Угу.
-Кажется, ты не была против.
-Нет. Не была. И сейчас я пытаюсь найти объяснение.
-И как? Успешно?
- Хочешь послушать? – в сумраке спальни не было видно выражения её лица, но голос был грустным.
-Хочу.
-Кажется, я тебя люблю.
- Кажется?
-Это не от неуверенности, - пояснила она смущённо. - Просто я ещё не успела привыкнуть.
Как ни удивительно, он не испытал радости. Он слышал эти слова много раз: от влюблённых девчонок, от размякших от выпивки офицерских жён, от собственной жены… Это всегда заставляло чувствовать себя сильным: чужое сердце в твоём полном распоряжении – это ли не власть? Но её «люблю», такое долгожданное, было как солнечный свет. Вот он, смотри, любуйся, подставляй сияющим лучам лицо…но не вздумай поймать и спрятать в карман – не сможешь. И рядом с радостью где-то у солнечного сплетения копошится страх, что вот луч погаснет – и ты останешься один в темноте. Он притянул к себе её голову, всмотрелся: блестящие, какие-то изумлённые глаза доверчиво выдержали его испытующий взгляд.  Она улыбнулась – словно извинялась за что-то.
-Больше мне нечем объяснить то, что случилось.
-А ты не думала, что это всё потому, что я люблю тебя?
-И когда ты это понял? Два дня назад?
- Прибавь ещё четырнадцать лет.
Она долго молчала, задумавшись, потом покачала головой.
- Я тебе не верю.
-Почему?
-Потому что если ты чего-то хочешь – ты добиваешься. А тогда…тебе всё время было не до меня.
Отрицать он не стал.
-Я ещё не знал, что это на всю жизнь…
-А когда узнал?
-Когда ты вышла замуж…
-Обиделся?
-Смертельно. Но, знаешь, со временем злость ушла…а тоска – нет.
Она снова коснулась его щеки.
-Да. Я тоже думала, что замужество вылечит, но потом выяснилось, что ошибалась. Знаешь, я …тосковала по тебе (чёрт, даже сейчас мне нелегко давалось это слово!). Сначала не могла понять, что со мной – а, оказалось – я скучаю по тебе. Именно по тебе… я тогда так испугалась…
-Чего?
- Силы, которая не отпускает меня спустя столько лет…
-А потом?
-А потом решила, что у любви великое множество лиц, и, значит, для меня её лицо таково.
-Для  нас.
-Да…
-Да…- эхом откликнулся он, - посмеялась над нами судьба…до  упаду хохотала, наверное.
-Жалеешь?
-Жалею. Каждый прожитый без тебя час. Мы потеряли столько времени! Я потерял.
- Жалеть о прошлом…я не знаю занятия бессмысленней. Но ты прав. Мне тоже отчаянно жаль.
-Прошлого?
-И будущего тоже. Его ведь не будет.
-Это решать не тебе.
-Ого! А кому?
Он притянул её к себе, зарылся лицом в волосы. Ах, как же упоительно они пахнут!
-Нам. Понимаешь? Это большая разница. И повторять ошибки прошлого мы не должны.
- Раньше ты не был так уверен.
-Зато я уверен теперь, – он помолчал, перебирая в пальцах пряди её волос, потом потянул за одну.
-А всё-таки, почему у нас ничего не вышло тогда?
Она пожала плечами в его объятиях (он всё никак не мог выпустить её из рук – теперь, когда получил на это право).
- Может, мы недостаточно сильно этого хотели? – и хоть прозвучало это легкомысленно, тонкие пальцы на его плече чуть сжались – значит, лёгкость тона далась ей с трудом – и он унял толкнувшийся в виски гнев.
-Недостаточно?
-Когда-то мы говорили об этом с мужем… - (он опешил. Какой муж, при чём тут муж? Он не желал слышать ни о каком муже!) - ... Он тогда высказался вполне определённо: виноват в таких случаях всегда мужчина. Это была его, мужская, точка зрения.
-Да? – он с трудом сдерживал гнев, - а ты тоже так считаешь?
-Я? - тонкая рука пробралась между его пальцами, а щека прислонилась к плечу, - я фаталистка. Мне кажется, тогда…мы ещё не были достойны. Не доросли, понимаешь.
-А сейчас доросли?
-Не сердись… я сужу по себе. Я тогда была…идеалистка…и горда чересчур. Жизнь научила меня быть проще…и терпеливей, – она вдруг озорно улыбнулась. – Сам понимаешь, возраст, мудрость.
Он покачал головой.
-Ты ничуть не изменилась с тех пор.
-Ничуть?
-Ничуть. А я?
-И ты.
-Значит, дело не в этом.
-Ты говоришь так, словно уже нашёл ответ.
-Нашёл. Всё дело в близости. Я никогда не был наедине с тобой так долго. Раньше всегда рядом были какие-то люди: сестра, подружки, родители.
-Мешали?
-Конечно. При них нельзя было сделать вот это…и это…
-Но ты мог просто сказать… - ей явно не хватало воздуха. Он улыбнулся и снова куснул её за шею. Власть над её дыханием опьяняла.
-Ты ничего не хотела слышать.
-Неправда!
-Доказать? – он приподнялся на локте. - Однажды я предложил тебе выйти за меня. И что?
-Не считается! – заявила она, подумав, - ты так и не смог объяснить почему.
-Ладно. Принято. А помнишь, как я пришёл к тебе с уроками и сказал, что влюбился?
-Помню.
-А ты сделала вид, что это тебя не касается. Обидно было.
-Постой…а ты, что, тогда имел в виду меня? Серьёзно?
- Слушай, ну и тупая же ты!
-Сам виноват! Пришёл и заявляешь: знаешь, я влюбился! Ты не сказал, что в меня! Ну, я и решила, что ты втрескался в какую-нибудь очередную красавицу.
Он фыркнул.
-Дурочка какая! Я о тебе говорил!
-Ну и говорил бы как есть!
-Я ждал, когда ты спросишь в кого, а ты…
-Я…- она погрустнела - я говорила, всё что угодно, только не это.
-Почему?
Она не ответила. Значит – это было предельно важно. Он сжал её плечи.
-Почему?
-Ты будешь смеяться.
Он ждал. Она попыталась пожать плечами. Вздохнула.
-Боялась  услышать  чужое  имя… я предпочла не знать.
-Трусиха и есть.

Ночь остановила стремительный свой полёт, распластав над нами звёздные крылья. Они укрыли нас от проблем – от всего мира, от Вселенной, от времени. Ничего не осталось даже от нас самих, кроме неистового желания быть – какого-то ненормального, неистового крещендо.
Есть ли на свете боги? Не знаю, но если и так, должно быть, они большие любители пошутить.



14

Пришедшее с низкого горизонта утро ясности не прибавило. Новое я не исчезло, не растворилось в первых лучах солнца, не оказалось наваждением – оно было. Оно открыло глаза, тихо пробралось в ванную и повернуло кран. Оно всё помнило, всё знало – но не было мной, точнее, той личностью, к которой я привыкла. Эту женщину – гибкую, смелую, не ведающую стыда – я не знала. Сознание собственной правоты (правоты, которой не существовало!) было в ней так же нерушимо, как привитые мне с детства понятия о добре и зле. Хорошо или плохо? Хорошо или плохо? Ответы -  вот они, очевидны и непреложно-истинны, но это для моего прежнего я. Для меня номер два ничего абсолютно истинного не существовало, потому что законы физики потеряли привычную власть, и сознание, освобождённое, точно парило в невесомости. Меня не смущало незнание новых законов. Пусть последствия невесомости  опасны для жизни -  они будут потом.
Лежа в душистой воде, я, как блестящие камешки, перебирала отрывистые, отвлечённые мысли.  Думать о вчерашнем  нельзя – сразу же начинал скручиваться в голове неразрешимый для меня парадокс.
Бывало ли с вами так, что вы точно знаете, что перед вами чёрное, но уверены, что именно от этого вам светло?  С чем сравнить для наглядности? Наверное, это как солнечный свет в космосе – говорят, он смертельно опасен для глаз.  Мирно шумела вода. Это всегда помогало мне сосредоточиться – но и слово «всегда», кажется, теперь потеряло свой смысл. Тёмно-серые плиточки ванной медленно запотевали от влажности. Сегодня  меня то и дело одолевали космические величины: у души выросли крылья – ей стало тесно на планете Земля… а ещё я никак не могла отделаться от ощущения неотвратимости…
В юности мы опрометчиво думаем, что будущее зависит от нас: идём вперёд, к успеху, через тернии к звёздам. Фатализм  кажется пережитком суеверного прошлого, уделом поэтов девятнадцатого века.
Но (теперь я знаю!) с возрастом всё меняется. Теория совпадений незаметно занимает своё место -  где-то у солнечного сплетения, там, где прячется пресловутое шестое чувство. И человек не мозгом, не сердцем, а всем существом начинает безоговорочно принимать на веру простую истину – от него в этой жизни зависит не так уж много. Фатализм вовсе не выдумка  склонного к неврастении  ума, это умение слушать и слышать шаги судьбы. Просто она, как и все мы, не выносит подслушивающих и часто зло шутит над ними.
Я же, занимая привычными мелочами непривычное утро,  никак не могла отделаться от ощущения, что на этот раз она пошутила надо мной. Моя жизнь, заложив немыслимый вираж, повернула на какую-то другую дорогу, и произошло это практически без моего участия. Хуже того, слово «мой» теперь приобрело бесчисленное количество смыслов, а значит – стало опасным. В который раз за утро мне пришло в голову сравнение с невесомостью… невесомостью по ту сторону луны. На земле даже в полной темноте можно куда-то идти, или бежать – в невесомости для этого нет точки опоры. Нет опоры даже для разговора. Это просто бедствие – придумывать тему, когда твой собеседник спит…
О чём говорить утром с человеком, в чьих руках ты потеряла разум в частности и всякий стыд вообще? Что? Как говорить? Для меня прежней это был вопрос номер один. Интересно, что думает он?
-Можно мне в душ?
Я подскочила на месте.
-Вчера ты об этом не спрашивал, - он улыбнулся.
-Просто хотел услышать, что ты ответишь.
- Проверяешь, не свихнулась ли я за утро? Неудивительно.
Он усмехнулся.
-Чувство юмора на месте. Значит всё в порядке.
Странный вывод для человека, который о том, что я шучу, всегда догадывался только по моей улыбке. Или жизнь научила его проницательности? Я не стала ничего говорить вслух – его всегда было очень легко обидеть. И была благодарна, что он не стал смущать меня объятиями и попытками поцеловать. Может, так и полагается во всех приличных романах и кинофильмах, но я вовсе не чувствовала себя ждущей этих объятий…по крайней мере, первая я.  Расстояние – первое условие благоразумия, и единственная слабая опора, чтобы не потеряться в невесомости навсегда…
Не  знаю, каково было ему, но в душе он тоже пробыл довольно долго – размышлял о жизни? Мне захотелось выпить. Или закурить, несмотря на то, что сигаретный дым я не переносила с детства … нервы?
- У тебя растерянный вид.
- Даже не знаю, с чего бы это!
-Я знаю, - он притянул меня поближе, - тебе мешают мысли. Ну, доброе утро! Как ты?
- Хорошо…как ни странно в этом признаваться. А ты? Выспался?
-Да… но я не люблю просыпаться один.
Я погрозила ему пальцем.
- Не шалите, товарищ майор! А то без сладкого останетесь.
- Сдаюсь! – он, потирая руки, уселся за стол. – Я голоден, как волк!
Завтрак на двоих – уже третий – был и привычным, и непривычным сразу, потому что сегодня меня мучило воспоминание, и чувство вины…и желание.
Я никогда не верила людям, которые говорили о силе утреннего возбуждения. Мне утром хотелось только одного – спа-а-ать! Я, полуночник во втором поколении, не знала времени отвратительней – не потому, что утра мне почему- либо не нравились – просто я сама, утренняя, себе не нравилась во всех смыслах – что уж говорить обо всём остальном? А сегодня…тёплый шерстяной комок мягко шевелился чётко в зоне солнечного сплетения – и не понять, что это, было просто нельзя…

15

Он ел, не разбирая вкуса. Его мучил совсем другой голод, настолько сильный, что с утра потребовался ледяной душ. Он сидел, жевал что-то с чем-то и не отрывал взгляда от её рук, обнимающих горячую кружку (только чай – и ничего больше).  Какими требовательными могут быть эти руки, непредсказуемыми, сводящими с ума…Душ не помог. Надо было срочно заговорить о постороннем – отвлечься, переключить внимание… он потянулся за чайником.
- До нового года осталось четырнадцать дней…где будешь встречать?
Она пожала плечами.
- Поеду к родителям. Пора начать делать вид, что всё хорошо.
Так. Значит, сменить тему не получится. Тем лучше.
- Хочешь сбежать от меня?
-А что мне остаётся? Нельзя одного человека поделить на двоих.
-Может, попробуем?
Она невесело усмехнулась.
-Будешь приезжать по выходным?
-Прогонишь?
Она покачала головой…
-Я не могу тебя прогнать… ты разве не этого добивался?
Этого…и не только.
Он долго молчал. Она поставила чайник ещё раз.
-Я прошу только об одном. Давай не будем пока ничего решать. Дай мне неделю. Нам.
-Именно столько продлится твой отпуск? – она вновь покачала  головой. - Это ничего не изменит, ты же знаешь. Фигуры расставлены, и их не сбросишь со счетов.
-Да-да, знаю, нам уже не двадцать лет!  Не будь занудой.
-Я  говорю как есть! И ты знаешь – я права.
-Ты не в школе. А это не словарный диктант! И ты можешь ошибаться.
Он попал в точку – не в бровь, а в глаз. Могу. Потому что у такой умной вроде бы головы никак не получается привести всё к одному знаменателю. Проклятый парадокс! Как можно быть неправым и уверенным в своей правоте одновременно? То, что случилось – плохо по любым меркам – кроме моих собственных. Или теперь наших? И всё равно. Я упрямо подняла голову.
-Ты кое о чём забыл.
-О чём?
-О тех, за кого отвечаешь. Наши дети за наши ошибки платить не должны.
-Это всегда касается только двоих.
-Но готов ли ты сделать несчастным своего ребёнка?
Он ответил не сразу.
- Нам придётся ждать. Может, когда они вырастут…

Извечный сюжет. Выходов всегда два: или сказать, или сохранять в тайне. Сколько душ упиралось в ту же дилемму? Хитрость в том, что какой путь ни выбери – потери неизбежны. И как следствие потерь – боль и несбыточное желание вернуться. Если придётся жалеть мне, это ещё полбеды, куда страшнее, если начнет жалеть он.  Поэтому самое разумное – остановиться – и прямо сейчас.
- Я не могу рассчитывать так надолго. Просто боюсь. Слишком велик срок.
У него, кажется,  кончилось терпение.
- Ты говоришь так, словно хочешь, чтобы  я  уехал.
Я  встала, отошла к окну - мир всё ещё был. Как ни странно. Всемирная катастрофа не коснулась его, она собиралась до основания разрушить только мой мир. Я собиралась. И голос мой был твёрд (уж этому-то я научилась!).
-Знаешь, да мне проще будет, если ты уедешь сейчас. Пока я не успела к тебе привыкнуть по-настоящему.
Я произносила это, твёрдо зная, что говорю чушь. Самую вопиющую ложь в жизни. Мне не надо было ни к чему привыкать. Это жило во мне всегда, ещё до того, как я впервые влюбилась, это было то самое, что составляло основу основ моей личности – меня самоё. Мою силу, мою жизнерадостность, моё я… и если раньше меня мучила неясная глухая тоска, то теперь… огненный хлыст резанул по лишённому защиты сердцу…а-а, значит, теперь это будет так. С этим я буду просыпаться, мыть посуду, ходить на работу,  и помнить, помнить…помнить.
Тёплые руки обняли за плечи.
- От меня убежать можно. Я только человек. А от себя самой куда будешь деваться?
-Я потерплю. Когда-нибудь это пройдёт.
-Это не наш случай.
-Всё проходит рано или поздно.
-Ты начиталась бессмысленных книг. Я понял, что люблю тебя ещё в детском саду. И ничего не прошло.
-Что ж ты молчал двадцать пять лет?
-Не будь злой. Тебе это совсем не идёт.
Я зла? Наверное. Но это от тщетности усилий: новое я никак не могло ощутить под ногами твёрдую землю – оно хотело летать – хотело, как ещё ничего не хотело в этой жизни.  Оно не подчинялось мне. Вот, оказывается, в чём заключается смысл древнего, как мир, глагола «алчет». Любовь смывает все стены и степени защит, выбивает землю у тебя из-под ног, но взамен даёт тебе небывалую силу. Владей. Имей мужество. Или откажись.
Тёплое дыхание обожгло шею.
- Опять думаешь? И о чём?
-О том, как я буду мучиться без тебя…
- Сильно?
-Сильно. Слишком сильно…
Он притянул меня к себе.
-Тогда зачем расставаться?
Я провела рукой по его плечу. Мучило жгучее наслаждение от того, как свободно можно касаться его – просто так. И боль – потому что этого нельзя было делать, ибо каждое касание – звено цепи. Можно и нельзя. Хорошо или плохо?
- Ненормальная у нас какая-то ситуация. Я даже не знаю, как говорить с тобой.
Объятия сжались крепче. Сердится?
-Говори как есть.
Не удержавшись, я вновь провела рукой по его плечу.
 -Я совсем запуталась, понимаешь. Я всегда твёрдо знала, что хорошо, что плохо, как нужно поступать, а как нельзя. Моя жизнь всегда представлялась мне простой линией, пусть ухабистой и труднопроходимой, но обычной дорогой…и вот – ты (и как спрашивается, объяснить то, чего сама не можешь понять?). Это похоже на мираж в пустыне. Реальный, яркий, ты стремишься к нему, спешишь,  а там – ничего…ты просто сбился с дороги.
- Я не мираж.
Я улыбнулась - военные всегда мыслят предметно.
-Дело не только в тебе. Мираж – это прошлое, которое вдруг ожило и теперь распоряжается нашими душами.
-Ты сама сказала – мы  одноклассники, прошлое будет преследовать нас всегда. И, по-моему, это здорово!
-Только очень больно... Ладно, неважно.
Неважно, неважно, неважно… всё на этом свете стало теперь неважно, вторично, пресно и не стоило ломаного гроша, кроме того огня, что горел внутри. Он упрямо сдвинул брови.
-Я не хочу, чтобы это кончилось вот так.
Неужели он ещё не понял, что это не кончится никогда? По крайней мере, для меня…  вопрос лишь, как приспособиться к тому, что нельзя изменить. И как скрыть от него эту немыслимую абсолютную зависимость, на которую я обречена отныне. Ведь он не виноват, что я та самая дурочка, верящая в волшебство. Стыдно вспомнить, с каким снисходительным презрением я относилась ко всем псевдозолушкам, живущим мечтой о давно вымерших  принцах… И вот пожалуйста!
Просто не верится!
А он уже водил губами по моей коже, и она становилась горячей и податливой, как расплавленный воск, и сбивалось с ритма дыхание, и билось гулко и больно сердце.
- Зачем ты... оставь.
- Это ты заводишь меня…
Я вывернулась.
-Скажи мне чем, и я больше не буду этого делать.
Он перехватил меня снова (как легко у него это выходит!).
- Всем, чёрт тебя побери! (тихо на ухо) Как говоришь, как ешь, как  смотришь в окно.
-Я не нарочно!
-Я знаю…


В-общем, свою неделю он получил. Было время на всё: на разговоры, каток, походы по магазинам, на то, чтобы подготовиться к празднику по всем правилам. Он заставил меня вытащить новогодние игрушки– и ёлка получилась на славу (вдруг обнаружилась трогательная привычка: он любит смотреть, как блестят в свете гирлянд стеклянные шары).  И ещё  была возможность разобраться во всех вопросах, и вспомнить о тех, кто остался на большой земле. Кто имел полное право ненавидеть и проклинать, из-за кого так беспощадно и неотступно мучила совесть. Из-за кого ничего не могло сложиться, сбыться и выйти.
 Нет ничего отчаяннее краденой любви.  Для неё не существует прошлого,  да и будущего тоже… Но от этого она не становится менее счастливой.

Он сам посадил меня на поезд  29 декабря – он во всём был ответственен и аккуратен, к тому же одной мне нипочём бы не утащить две сумки подарков. В тусклом окне проплывал грустный заснеженный город. Декабрь сделал своё дело и теперь ждал смены. Что ж, конечно, не в моём характере верить, что Новый год – новая жизнь, но страница перевёрнута - и надо жить дальше…
 Может быть, когда-нибудь, месяцы и годы спустя, я буду ему благодарна – ведь он заставил моё я вернуться с той стороны Стикса. Заставил удушливое, цепкое горе отступить, выпустить мою душу из своих когтистых ледяных лап и занять причитающееся ему место в прошлом. Но это будет потом. Сейчас в исходящем тоской сердце для благодарности просто не было места…
Ладно. Что было, то было. А с совестью я разберусь.
…И знаю, что сделаю, как только вернусь домой. Я слеплю около дома самого крошечного и  лопоухого, самого смешного слонёнка.