Л. Полякова. Цель творчества - самоотдача

О современной поэзии Тамбовского края
 
 
1
 
В Тамбовской писательской организации работают 20 поэтов, членов Союза писателей России. Это более половины всего численного состава тамбовского отделения СП России. В 1-й том антологии «Тамбовский писатель-2009» включены лишь их стихи, и в моей вступительной статье речь идёт, разумеется, только об этих именах. Современные тамбовские поэты активно публикуются на страницах местной периодической печати, в журнале «Подъём», «Тамбовском альманахе». С 2007 года писательская организация выпускает специальное серийное издание «Поэтический Тамбов». Легко представить поэзию нашего края как горячий цех, в котором вырабатываются умение, ремесло, стихотворчество и совершенствуется опыт. Однако понятно, что, например, стихотворчество и поэтическое мастерство – это разные уровни и качество работы авторов, да и стихотворчество – ещё не поэзия.
Цель творчества – самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех…
 
– эти стихи Б. Пастернака широко цитируются как формула поэзии. Лев Озеров так трактовал пастернаковское четверостишие: «Поэзия требует от человека полной самоотдачи, жертвенного желания быть на самых трудных рубежах жизни, умения бессменно стоять на посту у тревожного и надеющегося сердца человечества и у своего собственного сердца. Поэзия – не служба, а служение». И озеровское прочтение четверостишия Б. Пастернака, пожалуй, исчерпывающее. Кто из тамбовских авторов владеет умением, ремеслом стихотворчества или творит истинную поэзию, пусть решит для себя каждый читатель сам.
В многочисленных стихотворных сборниках тамбовских авторов последних лет создан коллективный портрет поэзии края. Он почти зеркально отражает общий характер поэтического творчества современной России. Поэты старательно пишут свою индивидуальную биографию, она достаточно выразительна и запечатлевает схожие черты коллективного поэтического лика: поиски, удачи, ухабы, просёлки и исхоженные тропы – всё стягивается к большой дороге русской поэзии XXI века. И каждый автор по этой дороге идёт своим шагом, имеет свою походку и скорость передвижения. Кто-то пока не вышел из просёлков, а кто-то откровенно застрял в ухабе. Но так или иначе портрет узнаваем, черты не смазаны, выпукло прорисованы. Есть стихи, стихотворные сборники, но есть и поэзия, в которой не только автор настраивает свою личную спасительную лиру, но отражена жизнь Тамбовского края, «тамбовского человека» (А. Платонов), среднерусской провинции начала третьего тысячелетия.
2
У старшего поколения тамбовских поэтов – свои биографии, темы, ассоциации, своё место на тамбовском Парнасе. Из советского времени они перенесли колоссальный опыт общения с читательской аудиторией, их имена знают не только по перечислительному ряду, включённому в учебник для 8-9-го классов «Литературное краеведение» (Тамбов, 2007), на страницах которого представлены почти все имена тамбовских авторов. При вступлении в Союз писателей они прошли жесточайший отбор, который неизвестен современным молодым авторам. Их биографии связаны с Великой Отечественной войной, потому тема войны доминирует в творчестве. На страницах их поэтических сборников отражена биография России последнего полувека.
Валентина Дорожкина, активно и ярко работающая в поэзии более тридцати лет, давно претендует на отдельный обстоятельный очерк её творчества. Возможности статьи-предисловия позволяют лишь пунктирно обозначить некоторые характеристики. Автор предисловия к сборнику её стихов «Весь мир проходит сквозь меня» (2001) Т. Ушакова представила, можно сказать, исчерпывающее описание вех творческого пути поэтессы. Она точно определила природу таланта Дорожкиной, первый её поэтический сборник назвала, с одной стороны, как бы кодом существования автора в поэтическом творчестве, с другой – программой жизни лирической героини. «По природе своего таланта Валентина Дорожкина скорее лирик, – пишет автор предисловия. – Её стихи о природе, о дружбе и любви – желание показать красоту жизни во всём её многообразии. Лики любви в творчестве поэтессы бесчисленны: любовь-поединок («Разлука»), любовь-трепет и нежность («Люблю тебя, сомнений быть не может…»), любовь-преклонение, что сродни высокой дружбе («Не опоздай»). Это чувство светлое и беспечальное. Но есть место в стихах Валентины Дорожкиной и любви горькой». И. Овсянников отозвался о сборнике сонетов В. Дорожкиной «Только любовь» как о «своеобразной симфонии о любви», и Т. Ушакова приводит его оценку: «Это великолепное мозаичное полотно, отразившее душевный и духовный мир современного человека… Да, несмотря ни на что – ни на возможные измены, ни на расставания, ни на чёрную бездну тоски, которая порой охватывает автора, любовь сама по себе – радость и счастье, Божья благодать, загадка вселенной. И эта мысль-лейтмотив всего цикла, выражена афористично:
Любовь моя мне принесла страданье,
Но ведь и счастье принесла любовь.
 
И сколько же в сонетах таких афористичных строк, – заключает И. Овсянников, подмечая одну из самых характерных черт лирики поэтессы, – которые хочется перечитывать, запоминать, делиться радостью открытия с близким другом. А это – один из признаков истинности поэзии, её оригинальности».
В. Дорожкина обладает редким и удивительным талантом быть всегда влюблённой – в жизнь, природу, людей, в свой дом и город. Эта влюблённость, не иссякаемая ни при каких обстоятельствах, служит тем камертоном, по которому настраивается всё лирическое пространство поэзии автора, отмеченной мудростью влюблённого сердца. И, как правило, мудрость концентрируется в концовках стихотворений, которые, согласимся с И. Овсянниковым, действительно становятся афоризмами. Их хочется не просто запомнить, осмыслить, но принять в качестве жизненного ориентира:
Душа и разум вечно в споре:
Душа мечтает о просторе,
Стремится птицею в полёт,
Но разум крыльев не даёт…
 
Душе так хочется полёта –
Хотя б на несколько минут!
Но разум прыгнул с самолёта,
И – не раскрылся парашют.
                («Душа и разум»)
Выход на поэтическую медитацию, лирику размышлений непременно связан в творчестве В. Дорожкиной с декларированием собственных творческих постулатов, с формулированием своего отношения к процессу поэтического творчества. Обращаясь к Музе («К Музе»), поэтесса советует ей не учить рифмовать, «ведь не хитрое это дело, рифмовать я с детства умела»:
Научи меня душу отдать
Каждой строчке и каждому слову,
Чтоб достойно держать ответ.
Научи воспевать полову,
Ибо колос давно воспет…
 
Вот творческое кредо автора, воспеть не только очевидную красоту и целесообразность, но и «полову», то, что, на первый взгляд, и недостойно одухотворения.
Можно перечитать свои записи, сделанные по ходу чтения сборников В. Дорожкиной. Слитность автора с природой, неожиданные концовки, ироничное отношение к себе. Иногда длинноты, повторения. Сила самовыражения… И тут следует остановиться: все дальнейшие перечисления в ряду «за» и «против» оказываются бессмысленными. В самом деле, если бы не было слитности с природой, или неожиданных концовок, длиннот, стала бы другой эта самая «сила самовыражения», прозвучала бы иначе лирическая исповедь автора? Не стала бы и не прозвучала бы. Сила самовыражения в поэзии В. Дорожкиной держится на энергии личности самой поэтессы. Поэзия В. Дорожкиной – скромная, тихая, добродушная и предельно честная, очень нужная современному человеку, продолжающему активно терять представления об истинных ценностях. Есть у поэтессы стихотворение, навеянное судьбой героини Л. Леонова Евгении Ивановны из одноимённой повести, судьбой женщины, сменившей гражданство:
А женщина молча на камень
Упала, как птица без крыл,
И била туман кулаками
За то, что Россию закрыл.
 
В. Дорожкина понимает весь трагизм положения леоновской героини, ибо хорошо знает цену любви к России. Иначе не написала бы она: «Мечтаю поездить по белому свету. / О странах далёких, как в детстве, мечтаю… / Мечтаю, мечтаю, но каждое лето / Я в поезд сажусь и в Москву уезжаю». Патриотизм в искусстве – чувство вполне конкретное, его невозможно выразить никакими бравыми и форсистыми языковыми «па». Нынешнее состояние поэзии, неукротимый приток в неё новых творческих сил, массовое овладение культурой стиха ставят на повестку дня вопрос о роли личности в творчестве художника. Впрочем, этот вопрос из искусства никогда не уходил.
Совершенно особое место в сборниках В. Дорожкиной занимают «Стихи о хлебе», они придают им эстетическую внушительность, как венок сонетов, посвящённый Дню Победы, в своё время поднял на новую ступеньку всё творчество поэтессы, и сонет стал её любимой поэтической формой. Для широкого круга читателей В. Дорожкина началась со стихотворения «Моя причастность к войне». Им вовсе неслучайно открылась первая книжка автора, вышедшая в Воронеже, «Причастность» (1978). Активная гражданственность и интерес к остро социальным проблемам – выразительная линия творчества тамбовской поэтессы, обеспеченная ресурсами её личности.
И в жизни, и в творчестве Дорожкина едина. Это очень существенно для творческого результата. Последовательна она и в памяти об отце-воине, которому посвятила своё первое, самое удачное стихотворение «Моя причастность к войне». И не игра, не поза, а желание быть похожей на отца, погибшего в Великую Отечественную, желание оправдать гражданскую миссию дочери фронтовика диктует поэтессе вот эти строчки:
Если б видел меня отец,
То сказал бы:
     «В меня уродилась».
И добавил бы: «Молодец!»
 
В критической литературе в ходу сравнение поэзии, сделанной по всем правилам стихотворной грамматики, но лишённой живительных соков человеческого переживания, с бумажным цветком, не дающим запаха. В стихах тамбовской поэтессы мы сталкиваемся с иной ситуацией. Бывает, стихотворение незатейливо «сшито», но всё равно сохраняет заряд человечности, способной удержать внимание читателя. Таково стихотворение «Вы немало уже исходили». Оживлённая магистраль города, грохочут мощные моторы, улицу переходит старая женщина:
А бедная приложит руку к уху
И слушает, поглядывая вниз…
 
И надолго запоминается эта беззащитная старушка наедине с гулом современной магистрали. Внимательный и человечный взгляд поэтессы в многообразной картине жизни высветил лишь одну драматическую ситуацию, но такую, которая предполагает хорошее знание особенностей и красок психологического письма.
Лирика В. Дорожкиной неброская и ненавязчивая, под стать её лирической героине. Оттого она, героиня, «званый гость», долгожданный собеседник в нашем доме: мы истосковались по обычному человеческому теплу и человеческому участию.
По общему пафосу и творческим поискам рядом с В. Дорожкиной стоит Евстахий Начас. Неслучайно издательским рецензентом одной из его книг («Зимний листопад», 1981) стал поэт из плеяды фронтовиков, Иван Кучин. Неслучайно и то, что открывается сборник стихотворением, эпиграфом к которому взяты слова поэта-фронтовика Сергея Орлова: «Я не помню, кто мне о России сказал…». Начас родился «в сороковом, в июне, ровно за год перед войной». Война и стала лейтмотивом творчества поэта.
В поэзии Е. Начаса меня привлекает её социальный, гражданский нерв, широта тематики, открытый лик лирического героя, отсутствие всякой позы. Поэт пишет о том, что хорошо знает, что пережил сам, что интересно другим. Он чувствует читателя, умеет его заинтересовать, не переутомить однообразием. Есть у поэта своя «Землянка»:
Жила семья в землянке лиловатой,
таилась в ней сырая тишина.
Глядела мать в глаза мне виновато,
О, как понятна мне её вина!
 
Но тема военного голодного детства представлена сдержанно, она не перегружает страницы книги. Военные мотивы поэт предельно разнообразит: то покажет нам обелиски с именами погибших, то пригласит прочитать триптих о военно-спортивной игре «Зарница», то уведёт читателя во времена Куликовской битвы, поведает балладу о вдове, расскажет о том, как погиб мальчишка, взорвавшийся вместе с трактором на «мирной» мине. Но, пожалуй, самый интересный поворот патриотической темы находим мы в стихотворении «Сад»:
Наш старый сад стоит, светлей зари,
и яблоки, срываясь, в травах тонут.
И кажется, что это – снегири,
и чудится – деревья стонут.
Я собираю спящих снегирей
в простиранную майку, я спросонок,
и, как всегда, в потрепанной коре
я замечаю дымчатый осколок…
Он, сад, живой,
и, словно люди, помнит
разрывы мин, запёкшиеся раны.
Как у солдат, к дождю все кости ломит,
так и у яблонь – ветки утром рано…
 
Образ сада вписан Е. Начасом не только в память автора, но и в историю страны.
Военно-патриотическая лирика тамбовского поэта написана в духе лучших традиций военной и послевоенной поэзии. Тема войны провоцирует на употребление рифмы «война –вина», причём многократно повторенной и оттого теряющей общефилософский эффект. А ведь классическим примером эта рифма уже была, у Твардовского. В стихотворении «Я знаю, никакой моей вины…» она – рифма-концепция, выражающая право поэта говорить от имени павших на полях сражений. Речь не о том, чтобы не употреблять рифму «война – вина», а о том, чтобы пользоваться ею осмотрительно, с чувством ответственности за эксплуатацию обобщений с нравственно-трагическим эпическим смыслом.
Радуюсь за поэта, когда читаю незамысловатые стихи, где автору удаётся соединить быт, природу, свой интимный мир и целое мироздание:
…И нынче я спокойно не усну,
Хоть я давно мечтаю о покое.
А в небе месяц ловит на блесну,
как щуку в речке, облако рябое.
Звучит комар весёлый у виска,
журчит вода на дальних перекатах.
И жизнь, как ночь, светла и коротка.
Но ночь – к утру,
а жизнь идёт к закату.
 
Поэт с гражданственно-патриотической доминантой своего творчества, разумеется, не может не выразить своё отношение к одной из ведущих тем тамбовских поэтов, к теме современной деревни. Острое зрение лирика определяет ракурс взгляда, монтирует визуальные картины, одна из которых потрясающе точна («Вечер в деревне»):
…Эти в оспинках дождика стены.
В палисадниках тихих кусты.
И над крышами телеантенны,
как на старых погостах кресты.
 
Есть в стихах Начаса свойство внушать читателю доверие к автору, пробуждать интерес к его личности. А это свойство настоящей поэзии. И автор идёт навстречу читателю, ведёт с ним задушевный диалог.
Пётр Герасимов – один из немногих тамбовских литераторов старшего поколения, кто большую часть своей творческой жизни провёл в деревне. Он и сейчас живёт в Марьино Мичуринского района Тамбовской области, что в трёх километрах от родного села Крюковка, в лесу. Здесь, в деревне, как пишет автор, «зверей становится всё больше, а людей меньше».
В 2004 году вышло наиболее полное, двухтомное издание стихов П. Герасимова «Избранное». Именно двухтомник наиболее полно демонстрирует весь творческий путь поэта с его поворотами и зигзагами, с тематическими переходами и образно-поэтическими перекрёстками. Здесь исторически ценными представлены фотоиллюстрации, подтверждающие важность литературного окружения (поэт учился в Литературном институте им. А. М. Горького) для формирования личности поэта, пафоса его творчества. Со страниц издания на нас смотрят выдающиеся русские писатели: В. Распутин и И. Ляпин, В. Фёдоров и В. Костров, С. Викулов и М. Светлов… Среди них – Пётр Герасимов. Можно сказать, что его поэзия пропитана творческим духом этих авторов, и поэт является продолжателем замечательных традиций русской стихотворной школы с её обращённостью к натурфилософии, нравственно-психологическим глубинам национального характера, народно-поэтической эстетике.
Свидетельством работы Герасимова в качестве продолжателя народно-поэтической традиции является социальная значимость его стихотворений для родного края. В 1967 году в печати появилось стихотворение «Валенки» (им открывается первый том «Избранного»), и читатели узнали в авторе посланца Тамбовской земли. Поэт рассказал о том, как
Ещё не растоптанные, не подшитые,
Совсем ещё свежей валки,
Мне из села старики-родители
Прислали в столицу валенки…
 
Сообщённые автором детали процесса «производства» валенок утверждают нас в мысли о подлинности литературного факта, об автобиографизме стихотворения. С ним, со стихотворением «Валенки», входил в литературу новый поэт, утверждал себя в поэтическом материале (деревенская жизнь), в лирическом герое (жизнелюбивый персонаж), в стилистике с преобладанием юмора и лёгкой нескрытой иронии. Странным казалось тогда совмещение поэтом двух, на первый взгляд, совсем несовместимых начал – есенинской пристрастной деревенской задушевности и распахнутого, звучащего в полный голос, в такт вышагивающему лирическому герою стиха:
И вот я сегодня по улице Горького
Шагаю в обнове – аж сердце радуется!..
Метелица вспархивающими перепёлками
Вдруг из-под валенок так и шарахается!..
Пускай ухмыляются туфельки модные,
Пусть прыскают в бантики: вот, мол, «деревня»…
А я вас жалею: вам, бедненьким, холодно,
А валенкам русским, как дома, сугревно!..
 
Впоследствии эта стилистика, задушевность и восклицательность закрепились в творчестве Герасимова как черты его индивидуальной творческой манеры. Тамбовский колорит мы отмечаем почти во всех стихотворениях и поэмах автора. Географические названия, сезонные приметы, диалектная лексика, все эти «загнетка», «колгота», «дроля», «прибаска», «голица» выдают в авторе жителя Тамбовской земли. И поэт рад тому, что он узнаваем:
И если спросит кто-то хитростно:
Ты что ж, из Крюковки смородинной?
Отвечу:
     – Да. Из той, что истинно
Дала почувствовать мне Родину.
                («Иду с Тамбовщины»)
Надо сказать, Пётр Герасимов творчески очень плодовит. Им написано так много (сам он уточняет: издал 22 книги стихов и прозы, и это сказано в 2004 году, после чего увидели свет ещё два сборника стихов), что читатель, закономерно, отмечает и слабые стихи. Однако чаще всё же ищешь в этом «половодье» поэтических строк что-нибудь оригинальное, необычное. И, к счастью, находишь. Вот стихотворение «Клён», где поэт говорит от имени лирической героини, «вылюблённой» и «брошенной» «милым»:
Возле речки, у обрыва,
Сердцелистый вырос клён.
Я всю ночь под ним бродила,
И не шёл ко мне и сон…
 
И поэт находит свою развязку лирического сюжета: «Сердцелистый клён у края / Не даёт в реку упасть…». И – финал: «Обняла его, как друга: / – Успокой меня, кленок… / Вырос клён над всей округой, / Сердцелист и одинок». Вот как романсовое начало «спасает» автора от избитых поворотов темы «любил и бросил». Вмешательство авторского, мужского голоса в стихотворный женский плач как разрешение драматической коллизии – творческая находка Герасимова.
С большим интересом читается один из последних сборников П. Герасимова – «Война и дети» (2005). Сам факт появления этого издания говорит о понимании автором нравственно-патриотического фундамента темы. Не просто война, а именно война и дети, этот ракурс стал стержнем книги и придал ей особую художественную прочность. В стихотворении «Деревенские учителя» поэт с чувством такта передал своё, первоклассника, состояние и написал портрет первой учительницы – Антонины Ивановны Давыдовой: она, как и её коллега, несмотря на собственное горе, потерю на войне близких родных, старалась сделать всё для того, чтобы «не плакали мы»:
Жутко вспомнить:
Не плакали мы,
Хоть во хлебе мякина да жёлуди…
Да и то до средины зимы…
 
Живописно на страницах книги воссозданы картины событий военных и послевоенных лет. В книге есть стихи о лётчике, сбитом немецким асом, но спасшем детей и школу от гибели; о военных моряках, отдавших свои жизни ради победы; о белорусском легендарном неизвестном бойце, расстрелявшем колонну немецких танков; о медсестре, поднявшей в атаку бойцов; о цыганском мальчике, волей судьбы оказавшемся в партизанском отряде и ставшем отважным разведчиком. «Инженерно-строительная» роль этих стихов несомненна.
В современных условиях нравственного апокалипсиса, социально-нравственного тупика жизнелюбие и жизнестойкость лирического героя нелегко завоёвываются. Они защищаются как самая неприступная крепость: если её сдать, погибнешь. И здесь показательно и значительно творчество Александра Макарова.
По просьбе замечательного русского поэта Н. Старшинова, много сделавшего для становления бесспорно яркого таланта из Тамбовского края, мне предстояло написать о Макарове для столичного альманаха «Поэзия». И тогда буквально восхитили строчки, конечно же, рождённые небольшой местной речушкой Лесной Воронеж:
Половодье. Наша речка,
Смяв крутые берега,
Словно лошадь без уздечки,
Убежала на луга…
 
Мотив цельности, слитности, нерасторжимости нашего бытия – один из главных и объёмных в творчестве поэта. Вопросы мирозданья сменяются самыми земными мыслями о связи поколений, прошлого и настоящего, о связи человека с человеком, человека и дела, природы и человека – «не цепь звенящая – глухие звенья». Самое крепкое звено – поэт, его лирический герой, раскрывающий себя в стихах Макарова с предельной и беспощадной искренностью. Поэт за нарушенные союзы, за несовершенство жизни берёт вину на себя и спешит сказать о красоте земли, активно ищет контакты с душой и сердцем читателя, вселяет в них веру и надежду и главное – чувство неподдельной любви к отчему краю. В нём, в родном крае, Макаров видит и источник собственного творческого вдохновения, и силу притяжения, объединяющую людей.
В стихотворении «Полёт» одухотворена идея неизбежности наказания, неотвратимости его за попытку из «домашнего» превратиться в «дикого»:
Летели дикие над пашнями.
Бежали по земле домашние.
И вдруг сородичам на страх
Поднялся над землёй гусак.
Он пролетел одно мгновение.
Его полёт – его падение.
Когда он грохнулся о грунт,
Земля ударилась о грудь…
 
Не гусь ударился о землю, а земля о его грудь, лишённую прочной земной привязанности. Земле больно, когда «домашние» отрываются от неё, покидают. Прямая авторская оценка не скрыта, она намечена в столкновении стихотворной лексики: гусь «грохнулся», земля «ударилась». Мотив земного притяжения – мотив глубоко патриотичный. И он принципиально важен для самого поэта-аборигена, одного из талантливых литераторов, кто остался жить на земле, в тамбовской деревне.
В поэзии А. Макарова есть распространённый для современной литературы образ «малой родины». Когда поэт говорит «вся земля», мы понимаем, что речь идёт прежде всего о крае, где он родился и живёт сейчас:
К заре в родных полях
Притронувшись дыханьем,
Я понял, вся земля
Наполнена стихами.
                («А где живут стихи…»).
И всё-таки «малая родина» – одновременно и окно в огромный мир, и звено в этом мире. «Ладонь прижав к земле, я слушаю движенье времён и поездов, движенья звёздных сфер», «ладонь прижав к земле единственного дома, я слушаю шаги родившегося дня» – так поэт по пульсу и сердцебиению родного края узнаёт, чувствует состояние родины, вселенной, истории и современности. Весь огромный мир перекрещивается во внутреннем мире автора. Исследование собственного «я» становится путём к постижению великих человеческих тайн и главных нравственных заповедей. Одна из таких заповедей, чутко и бережно осваиваемая Макаровым, – память, память-наказ.
Через все стихи, по крайней мере лучшие, в творчестве Макарова проходит тема послевоенного детства. Память поэта хранит картины, жуткие в своих контрастах. Широкое хлебное поле, залитое солнцем, васильки приветливо улыбаются голубыми глазами, жаворонки поют то ли грустную, то ли весёлую свою песню, в тихой избушке с двумя голубыми окошками мама сидит за прялкой и рассказывает сказку. А из одной деревни в соседнюю долго идут голодные пары: потерявшие на фронте глаза, руки, ноги взрослые в сопровождении прежде времени постаревших детей. Эти картины никогда не станут прошлым, они стали историей родины, страницами родиноведения как самой нестареющей науки. В поисках современного глагола поэт обращается к этим страницам: «Сон иль чудесное действо: послевоенное детство, / Мальчик стоит под окном. / Жизнь подаёт ему небо. / Солнце. А хочется хлеба! / Всё остальное потом» («Изба»). «Глаголы: строить – жить во имя мира» – это наказ детства, это требование современности.
Послевоенное детство и шире – Великая Отечественная война для Макарова – не только тема или лейтмотив, но и угол поэтического зрения, та сторожевая вышка творчества, с которой далеко видно во все стороны света, как на заставе русских богатырей. Своеобразная пространственность – поэтическое свойство стихов Макарова. Поэт живописует перспективу, едва различимые горизонты, но всё-таки с чётко обозначенными границами: «В просторе синеющем конь в поводу, / Мальчишка, увидевший в небе звезду. / Высокая птица, как память в бреду, / Упавшая с высоковольтного провода» («Спасибо за то, что живёшь…»); «Из сердца ввысь поднимаются / Зелёные дерева» («Здравствуй, моя любимая»); «Летит, крутясь, над миром грозным, Над миром пепельным и росным, / Зелёный лист над головой. / О, время, сохрани для сына / Зелёный свет в пространстве синем» («Непримечательный вязок»).
Пространство, даль поэта – с преобладанием светлых красок. На этом фоне красный мячик, за которым бежит мальчик из послевоенной разрухи, приобретает ещё более яркий цвет, цвет солнца на голубом небосклоне, становясь символом добра и тепла и озаряя своим светом всё творчество автора. Очень удачно первый сборник стихов Макарова назван был по одноимённому стихотворению – «Красный мячик».
Мотив светлой дали, светлого пространства имеет и исторический ракурс. Поэт-лирик значительно раздвигает границы своей поэзии, вводя в неё исторические, историко-патриотические реалии. В этом отношении интересны не только лирические стихотворения, но и особенно поэма «Отчий дом», развивающая ведущие лирические мотивы творчества и сообщающая им эпический разворот. «Победою рождённый поэт» говорит в поэме от имени народа. И он имеет на это право: ни в чём и ни разу не посрамил звания сына своего Отечества. Лирический сказ о России А. Макаров начинает с событий Великой Отечественной, одухотворяет и наполняет жизненной силой в равной степени и поле, и молчание, и слезу, всё, что связано с войной. Кроме самой войны:
Поля черны, а выси холодны.
Идёт молчанье, губы сжав до боли.
И – капелька за каплей – капли соли
Летят в пустые борозды войны.
Мы это помнить каждый день должны,
Как поле хлеба стало полем боя…
Мы все на этом поле рождены.
 
Макаров, идущий в своём творчестве от земли, ею взлелеянный, воспринявший от неё любовь к простору и дали, создаёт такие поэтические полотна, на которых отдельный человек не только не теряется, не уменьшается в силе, наоборот, ещё слышнее его голос, голос веков: «мечи перековать бы на орала», голос труженика, миролюбивого оратая.
«По голосам колосья различаю», «весь на миру. И миру отвечаю» – вот какая сила осознания своей причастности ко всему, что делается на земле, сила ответственности! Поэма «Отчий дом» написана в форме венка сонетов и потому звучит особенно торжественно и вдохновенно. Она – образец удачного использования венка сонетов в освещении исторической темы. Явление не распространённое в истории литературы. Ведущая мелодия, лейтмотив поэмы – образ русского хлебного поля, воплощённый в сонетную форму, получает лирически-державное звучание.
Активен и жизнестоек лирический герой А. Макарова и сам поэт с его пониманием роли и места поэтического искусства в современном мире, с ощущением себя только в единстве с историей и сегодняшним днём родины. Поэт и его персонажи, весь мир стихов Макарова – та почва, на которой взрастают колоски – сыны Отечества, насыщающие русскую землю здоровыми, крепкими зёрнами, прорастающие в новых всходах, преображающих мир. Такой человек – плоть от плоти своего «отчего дома». Он, когда надо, добровольно ложится в землю, чтобы прорасти новым стеблем.
Бесспорно, в современной литературе работает талантливый поэт, выращенный доброй трудолюбивой деревенской средой и в лучших национальных традициях. На современном поэтическом Парнасе нашего края он, как тягловый конь, который определяет не только направление движения, но и возможности поэтического груза региона.
3
Дыхание тамбовской земли прослушивается в творчестве тех авторов, кто рождён на ней или прожил целый жизненный этап, но в тамбовской писательской организации сегодня лишь состоит на учёте, проживая в Москве, Санкт-Петербурге или в Германии. Речь должна идти о почве, корнях, материнском начале творчества, и их авторы не прячут от читателя. Например, Марина Струкова – одно из самых ярких имён на страницах тамбовской поэтической книги, Марфа Посадница современной русской поэзии. Её имя стоит в первом ряду поэтов наших дней, оно на устах литературных критиков разных направлений и эстетических вкусов. Её охотно печатает журнал «Наш современник». Живёт в Москве, однако исповедуется в стихах, посвящённых среднерусской степи.
Если искать историко-литературные аналогии, то М. Струкова бесспорно продолжает традиции А. Ахматовой и М. Цветаевой, но лишь в одной их ипостаси – гражданственно-патриотической лирики.
Марина Струкова работает уверенным и бесстрашным пером. Кажется, невозможно найти изъяны в поэтике её стихотворных жанров, в структурных характеристиках, в ритмике или рифме. Культура стиха, можно сказать, безукоризненна. Всё продумано до деталей. Всё выдаёт высокий профессионализм автора, её булатную стилистику:
…Вы – на жаргоне, на иврите,
вы – так, что я не повторю,
вы – по-английски говорите…
А я по-русски говорю.
 
Или исповедальное:
Я люблю тебя, степь,
словно жизнь, словно смерть,
золотая и знойная твердь.
Ты мне мать, ты мне дом
и курган со крестом,
и рубеж с богатырским постом.
 
Неслучайно книги М. Струковой сопровождаются предисловиями или послесловиями её коллег, которые пишутся не для «отписки». И уже в этих разделах струковских изданий читатель попадает в энергетическое поле, на которое он, читатель, не может не отреагировать.
Сборник стихов «Серебряная пуля» (М.: «Наш современник», 2003) открывается предисловием Сергея Яшина, где он называет это издание «книгой о Войне. О Войне тотальной. О Войне, которая пронизывает весь мир своей огненной стихией. О Войне, которая требует полной безоговорочной мобилизации. При этом мобилизованным оказывается каждый…». И далее автор предисловия заключает: «Ведь сам мир соткан из сражающихся друг с другом противоречий», «только Война является самым глубоким архетипическим проявлением, ведущим по инициатическому пути, на котором неважно – убил ты или убили тебя. Именно этот путь выбран поэтом Мариной Струковой в качестве абсолютного самоопределения. Марина – поэт Войны».
Думаю, автор предисловия не точен в характеристике основного пафоса стихотворной работы Струковой. Да, она поэт с устойчивой творческой программой, она – певец русской судьбы, русского человека, русского долготерпения. Именно поэтому она взывает к активности и героизму, к историческому созиданию:
Мало тех, кто выйдет вон из строя,
всей эпохи искупив вину…
Спите, трусы, вас спасут герои –
человека три на всю страну…
 
Борьба – это поэтическая страсть и стихотворный призыв поэтессы. Всё же бесконечность и время находятся в причинно-следственном соответствии: подлинная бесконечность есть преодоление времени. Это философия. В предисловии к сборнику «Серебряная пуля» совершенно не мотивированно отождествлены два разных понятия, два разных смысла, два разных уровня и масштаба – борьба и война. Именно борьба имеет созидательную функцию. Именно о борьбе говорил Гераклит: она – «отец всех вещей» (здесь возможен и вариант перевода, который приводит С. Яшин: «борьба – отец всего»). Именно борьба у Гегеля осмыслена как сущность диалектического движения. Речь идёт о борьбе противоречий, а не о войне. Например, о борьбе двух начал – дионисийском, разрушающем и аполлоническом, гармонизирующем. Быть в одно и то же время опьянённым и трезвым – в этом и есть тайна всякой серьёзной поэтической работы. А война как мировое явление имеет совсем иную философию. И здесь понятна М. Струкова, написавшая четверостишие «Поэт»:
Мне всё равно, где буду прав –
в войне умов? В войне держав?
Ведь всех полей страшней, гляди,
то поле боя, что в груди.
 
Очень уместной воспринимаю публикацию в сборнике своеобразной рецензии С. Куняева «Приближается звук» (Читая рукопись новых стихотворений Марины Струковой)», где поэт, критик и редактор журнала «Наш современник» пишет: «Надо правду сказать: редко, но рождалась в России порода людей, которые запредельным усилием души увязывали православное смирение с героической волей самопожертвования». Здесь приведены прекрасные слова русского философа А. Ф. Лосева: «Я многие годы провёл в заточении, гонении, удушении; и я, быть может, умру никем не признанный и никому не нужный. Это – жертва… В самом понятии и названии «жертва» слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое… Жертва в честь и славу Матери-Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственное только и осмысливает жизнь…»1 Эти мысли великого философа ХХ столетия рождены в 1941 году.
Думаю, и автор предисловия С. Яшин, и сама Марина Струкова в обращении к чрезвычайно сложному закону бытия – единства и борьбы противоположностей, в процессе осмысления категории «война» кое-что не расчленяют. Потому прав С. Куняев, когда пеняет поэтессе: «Ты, Марина, хочешь выкинуть на свалку истории ''зазубренный серп и заржавленный молот''… Ты сопротивляешься из последних сил и бросаешь в лицо униженным и оскорблённым… страшные, пусть, может быть, и справедливые слова:
Анафема тебе, толпа рабов,
бараньих глаз и толоконных лбов,
трусливых душ и ослабевших тел.
Анафема тому, кто не был смел…
Ты не народ, ты – полуфабрикат.
Тебя сожрут и сплюнут на закат.
Крестом поковыряют меж зубов –
Анафема тебе, толпа рабов.»
 
С. Куняев напоминает современной поэтессе о том, что никто из прежних провидцев, ни автор «Слова о полку Игореве», ни Пушкин с Тютчевым, ни Сергей Есенин «не доходили до таких проклятий», которые она бросает своему народу:
Зачем призывать их сражаться?
Рабов проще гнать, чем вести.
Они рождены, чтобы сдаться…
Но мы рождены – их спасти.
 
«Загонщики торопятся, ловушка почти готова. А ты, Марина, не торопись. Оглянись во гневе», – своевременно заключает и советует рецензент1. Без послесловия С. Куняева позиционная книга М. Струковой «Серебряная пуля», спорная в своей философии борьбы, могла бы сыграть свою деконструктивную роль. Думаю, что в общей концепции поэтессы не столько представлена идеология борьбы (не войны) противоречий, сколько присутствует нечеткость, непрояснённость (нет, не противоречивость) авторской позиции. Я склонна воспринимать метафору «серебряной пули» (сама книга, названная так, словно серебряная пуля для читателя) в прямом её мифологическом смысле: борьба с оборотнями, с Тьмой, средоточием зла и лжи, с нечистой силой, воплощённой, как пишет С. Яшин, «в живой плоти врага». Но собственный народ – не враг.
Поэзия Марины Струковой многотемна, многопроблемна, многожанрова и многофункциональна. С творчеством тамбовских авторов, пожалуй, более всего её связывает тема деревни: она присутствует в книгах почти всех авторов. Вот и у М. Струковой своя деревня. В стихотворении «Деревня стоит под горою» нарисован запоминающийся образ в центре с бредущей к колодцу старухой и девчушкой, глядящей через оттаивающее ото льда окошко «на алое, алое солнце». И противоречащий анафеме в адрес своего народа, как это имеет место в строчках, приводимых выше, вывод:
Россия… Ей горе не ново,
и тем удивительней ей,
что только последнее слово
опять остаётся за ней.
 
Портрет русской деревни, написанный Мариной Струковой, должен быть очень понятен Анатолию Остроухову, создающему тонкую лирическую поэзию и склонному к афористичности повествования. Его сборник «В бедном свете вокзальном» (1991) открывается стихотворной эмблемой:
Я в синь небосклона
кричу, как юродивый:
«Деревня – икона
В избе моей Родины!».
 
Именно так. Именно таков образ деревни, написанный тамбовским автором, родившимся на Тамбовской земле, проживающим сегодня в Санкт-Петербурге. В немногочисленных сборниках стихов поэт представлен как замечательный лирик, который находит поэзию в самой обыденной жизни. Вот она, сказка деревенского детства:
Звёзды с громадного неба мерцают,
в рощах растут колдовские грибы,
белые лебеди пролетают
сквозь распахнутые окна избы.
 
А с какой любовью написано стихотворение о собаке!
Опять весёлая капель
приветствует начало марта.
А старый палевый кобель
стоит и смотрит виновато.
 
Какой уж год ему! Какой,
а он никак не околеет.
Хозяин – тот махнул рукой.
Хозяйка старая жалеет…
 
А капля, падая, свистит!
И мимо них с завидным рвеньем
петух за курицей бежит,
сверкая грозным опереньем!
 
Прекрасные стихи. Здесь единство противоположностей, процесса увядания и торжества весны, что и определяет жизнь. Обыденная философия одухотворена зрением и чувством поэта. «Звезда одинокая» ласково взирает на добрый мир, созданный чутким пером А. Остроухова.
Есть своя деревня и у Ивана Акулова. Автор написал выразительный портрет русской деревни, её истории, воспроизвёл своеобразную летопись деревенской жизни. Уже в первых строках нам понятен пафос: «Я – поэт из погибшей деревни. / В моём сердце печаль и тоска…».
Мир деревни пугает до страха
Всех, кто рубит устои с плеча…
И сегодня кровавая плаха
Вспоминает урок палача…
.............................................
 
Никогда не любило деревню
Государство российское. Грусть
Глубины опустилась безмерной
На крестьянскую тихую Русь.
                («Деревня»)
Автор кольцует начало произведения и его финал, с болью и неизбывной печалью, любовью, как и другие тамбовские поэты, и не только они, воссоздаёт грустную картину, скрепляющую две души – души человека и природы. Выразительная передача гармонии обречённости и красоты – это, бесспорно, удача автора. Это, бесспорно, свидетельство его таланта, его большого потенциала:
Я – поэт из деревни погибшей.
Там поют по ночам соловьи
О любви в необорванных вишнях
Обречённые песни свои.
Тянут руки берёзы и липы,
Тополя тычут в небо персты,
И рябины кровавые всхлипы
Окропляют святые кресты…
 
В издательской справке об авторе нового сборника «Судный час» (2008) говорится, что эта книга «раскрывает И. Акулова как эпического поэта». Эта характеристика для меня, мягко говоря, неожиданна. Понятие «эпического поэта» ввёл Гегель и связывал его с эстетической концепцией художника, который включает своих героев в события, эпические по размаху и трагические по характеру, то сопутствуя им, направляя их мысли и поступки, то оставаясь комментатором. Коренным положением теории эпического искусства у Гегеля является положение о соотношения искусства и жизни, человека и окружающего его мира. Немецкий философ и эстетик, а вслед за ним русский критик Белинский с эпическим искусством, с эпическим художником связывали не только исключительные возможности автора, но и характер жизненного материала, на основе которого создаётся произведение. Эпический автор может присутствовать и в лирических произведениях, но эти произведения имеют ценность «народной книги»2. А её под силу написать лишь автору, от природы наделённому гениальностью или особым Божьим даром.
Поэзия И. Акулова имеет свою специфику, она культурологична, и в целом это свидетельствует о соответствующем диапазоне знаний автора, его гуманитарного кругозора, интеллекта, что в портрете писателя обозначается в качестве существенной черты личности. В стихах тамбовского поэта много историко-культурных реминисценций, есть заявка на создание жанра поэмы (цитируемая выше «Деревня» названа автором тоже поэмой), но это, как мне представляется, именно лишь заявка. В сборнике «Судный час» я не нашла формального подтверждения ни для одного стихотворения или стихотворного цикла, в том числе в разделе «Поэмы. Сказки», в которых господствовала бы жанровая стихия поэмы.
Например, И. Акулов создаёт свой «Ведический календарь» и включает его в раздел «Поэмы. Сказки». Разумеется, автор претендует на создание поэмы. Произведение представляет собой месяцеслов: «Рахмат: месяц божественного начала», «Айлет: месяц новых дорог», «Бейлет: месяц белого сияния и покоя мира» и т. д. Всего 9 месяцев. Однако календарь, он и есть календарь, перечислительный хронологический ряд, а изложенные стихом страницы календаря – это ещё не поэма, тем более не эпическое повествование. При чтении «Ведического календаря» я не почувствовала ни цельности авторского замысла, ни масштаба авторской мысли, ни цельности мировосприятия, мироотношения поэта. Стихотворная работа И. Акулова в данном случае имеет просветительский характер, что подтверждает и введение автором специального словаря. Вообще же, многое в трактовке язычества и его культурных атрибутов И. Акулов выпрямляет и ограничивается лишь одной историко-культурной концепцией, в то время, как и исторических концепций и трактовок языческих героев известно великое множество, но привести их к единому знаменателю не взялся даже академик Б. А. Рыбаков.
Некоторые сборники стихов тамбовских авторов предельно фиксируют и открывают облик автора. Это книги-судьбы. В них стихи обладают способностью передачи индивидуального мира человека, автора, и многое дополняют к тому, что ты уже о нём знаешь. Таков, на мой взгляд, сборник Лидии Перцевой «Не отрекайтесь от креста» (2002). В нём собраны наиболее характерные для автора стихи, и они с первой страницы завладевают вниманием читателя, долго не отпускают от себя. Уже в эпиграфе прояснена творческая программа поэтессы, появляется конфигурация её облика:
В молитве воздеваю руки к Богу,
От немощи и плачу, и скорблю:
Внимать Божественному слогу,
Бессильна я, но, Боже, как люблю
Тебя, Господь, со страхом и смиреньем…
Рыдаю, каюсь и с мольбой прошу:
Дай силу Ты моим стихотвореньям,
Хотя, дерзая петь, уже грешу…
 
«Дерзающее» отношение к писательскому ремеслу Л. Перцева передаёт в слове «От автора»: «Господь каждому при рождении даёт свой крест, чтобы нести его по жизни. У одного он легче, у другого тяжелей, но каждому по силам. Мой крест не самый легкий: вся жизнь – борьба. Одна из перекладинок этой ноши – моё желание писать. И я пишу…». Автор просит своего читателя о снисходительности к её стихотворному опыту. А зрелый опыт продолжается около двадцати лет. Наиболее характерным для этого автора сборником воспринимаю именно «Не отрекайтесь от креста». Здесь сосредоточена главная проблематика, основная мелодия и молитва.
Прочитаем двустишный «секстет» «Белые лошади»:
А что Вас волнует, скажите на милость?
Сегодня мне статные лошади снились.
 
Табун чистокровных и белых, как снеги,
Одни отдыхали, другие – в забеге.
 
Мои норовистые юные годы
Не знали усталости и непогоды.
 
Носилися рысью, искрили копыта,
Их гонка шальная ещё не забыта.
 
А нынче смирились, упали на травы
И косят глазищи на юных лукаво.
 
Лениво, как веером, машут хвостами:
«Да, были когда-то и мы рысаками…».
 
Если вчитываться придирчиво, то можно обнаружить некоторые затруднения логического порядка. Но стихи так не читаются. Они озвучивают ведущую мысль, ведущее настроение. И автор достаточно выразительно передал их, хотя и использованы не скрытые реминисценции.
А вот и «плач» о родине:
Матушка-землюшка, Русь моя милая,
Как же сегодня состарилась ты!
Печка не топлена, избушка стылая.
Еле узнаешь родные черты.
 
Хлебы не сеены, поле заброшено.
Руки усталые тесто не мнут.
Сколько гостей в нашем доме непрошенных,
Плесень разъела исконный уют…
 
Несмотря на имеющиеся явные «подпорки» для сохранения ритма («как же» можно постареть, но не состариться; не сеяными могут быть хлеба, а не «хлебы»), это, пожалуй, одно из запоминающихся «причитаний» о погибающей или уже погибшей современной деревне, гармонично звучащих со страниц стихотворных сборников тамбовских поэтов.
Эту гармонию обогащает, насыщает Валерий Марков в стихотворении «Забыт обычай старый, древний»:
…Бурьян у ветхого колодца,
А клён сухой к земле приник.
И только сердце, сердце бьётся,
Как детства трепетный родник…
И всё безмолвно, как в пустыне,
Не раздаются голоса,
В овраге ветер шалый стынет,
Ржавеет старая коса…
 
Внятно и задумчиво ведёт поэт свою мелодию, которая (единственная!) нарушает безмолвие погибающей деревни. Он хорошо знает её историю. Потому и вырывается протест, а одновременно императив:
За какую провинность
Назвали провинцией
Деревеньку мою
В соловьином краю?
Она – в центре России,
Она – в сердце России,
Она – в сердце моём,
Она – в сердце твоём.
 
Автор сборников «Очень хочется добра», «Рябиновый свет», «Я жить и чувствовать учусь», «На километре нулевом» уже в их названиях обозначает и направление своего творчества, и свои нравственные ценности. «Писание стихов для Валерия Маркова, убеждён, это не просто пребывание в некой творческой прострации, технологический процесс рифмования, а работа души, результатом которой становится некое образное полотно, сотканное из пережитого и прочувствованного», – пишет В. Пеньков в предисловии к новому сборнику стихов В. Маркова «В ожидании чуда» (2008). А вот фактурой этого полотна воспринимается стихотворение «Родословная», написанное как ответ неожиданно объявившим себя «графинями» и «князьями» в период «половодья» 1990-х годов:
Вот оно, моё наследство:
Степь, да рожь, да выси глубь,
Вдаль гляжу – не наглядеться!
И таким себе я люб,
А не графом или князем,
В этом смысле есть изъян –
Но не сетовал ни разу,
Что я родом из крестьян.
 
Этим определяются и характер лирического героя В. Маркова, и средства его поэтического воплощения.
Лидия Перцева в своей лирике конденсирует ещё одну поэтическую тему, которую так или иначе представляют стихи почти всех современных тамбовских авторов, – тему Любви, именно с большой буквы, утерянной и желанной. «Напиток любви» – ах, как хорошо звучит это словосочетание! Однако Л. Перцева представляет много испытавшую любовь, прошедшую через горнило душевных потрясений, страданий, испытаний, когда любовь – «напиток крепкий», и «кружится голова»; «напиток лёгкий, почти игристое вино»; «напиток сладкий: губ в поцелуе не разнять»; «напиток терпкий, когда болезнь или беда»; «напиток горький, коль ревность сердце глухо жжёт»; «напиток слёзный, настой невыплаканных слёз»:
Что за напиток, мир дарящий?
Он бесконечен, чувства новь,
Источник жажды, нас пьянящий,
Не утолит мою любовь…
 
Можно говорить об особой странице женской лирики нашего края. Она создаётся милыми представительницами разных поколений, поэтессами с разными темпераментами и творческими почерками. И тамбовские авторы выводят своё уравнение, свою формулу любви, формулу сгорания на костре любви. Поэзия – это инструмент для измерения личности, интеллекта, взгляда, свойств натуры писателей. А они у всех разные. Татьяна Маликова, автор двух стихотворных сборников, воспринимает любовь как «мы с тобой»: «Только кажется мне: «мы с тобой» – / лишь моё заблуждение. / А за ним чей-то трезвый, холодный / и верный расчёт». Как и во многих других текстах, включённых в сборник, в стихотворении «Мы с тобой» есть отдельные находки, есть мелодия, но есть и очень слабые рифмы. Конечно, Людмила Котова, автор, публикующий свои стихи с 1980 года, ощущает себя в любви совсем иначе. Коротко, всего одно четверостишие. Признание в любви однозначно. Воспевается не глоток, нет, а озеро «чистой воды» любви. Но вот и иная исповедь:
…Размыты границы введенья запретов,
И мне не найти однозначных ответов.
 
Неслучайно Л. Котова воспроизводит себя в своем «Автопортрете» как «семицветья радость». Её лирика жизнелюбива и жизнестойка, чувства ёмки и глубоки:
Закат-художник разукрасил небо
Мазками золотистых облаков.
Потом коснулся кистью рощи белой,
Нанёс по краю розовых мазков.
И снова к небу. Взял все краски радуг,
Добавил нежность в каждый из цветов.
В полгоризонта семицветья радость
Разлил. Ну вот, автопортрет готов.
 
Но зачем в стихотворении «Возможно, позабудется и это» употреблена лесенка? И зачем на страницах сборников так много сна? Мне в стихах Л. Котовой не хватает тайны, все чувства обнажены.
Совершенно особое, значительное место в «женской» поэзии Тамбовского края занимают стихи очень близких по типу творчества и направлению таланта поэтессТатьяны Курбатовой и Марины Гусевой. Т. Курбатова имеет музыкальное образование (окончила музыкальное училище) и, очевидно, не без его влияния одним из поэтических смыслов написания стихов стало стремление максимально передать музыкальное, мелодическое напряжение в восприятии мира. Автор нескольких стихотворных сборников Т. Курбатова старательно создаёт свою книгу судьбы и, будто бы прислушавшись к наказу Л. Перцевой «Не отрекайтесь от креста», резюмирует: «Моя судьба, мой крест, моё страданье, и книга без конца и без названья». Лучшие стихи поэтесса разместила в качестве эпиграфа к сборнику «Не надо расставаться»:
Что сказать о подснежнике ранней весной?
Он дрожит на ветру на поляне лесной.
Рядом тающий снег, рядом лезвие льда,
Рядом кружится мутным потоком вода…
Что сказать о себе, о судьбе о своей?..
Нет синицы в руке –
                В небе клин журавлей.
 
Очень яркая, цельная метафора, прекрасные внутренние рифмы и аллитерация, безукоризненная ритмика. Словом, находка, а, может быть, и открытие. Совершенная художественная картина. Внутренняя рифма вместе с акцентным созвучием – один из любимых приемов поэтессы. Он помогает создавать удивительные запоминающиеся картины:
Пылая, алая заря
За ветку клёна зацепилась.
И всё вокруг преобразилось,
Затрепетало, озарилось
Багряным всплеском сентября.
 
Кленовых листьев ливень алый
Метался, лился и кружил…
Он всё вокруг заворожил,
Укрыв багряным покрывалом…
 
Есть у Т. Курбатовой своя «Деревня», замечательное стихотворение, переложенное на музыку, вызывающее у читателя необыкновенно тёплое ответное чувство, буквально потрясающее своей пронзительностью. С целью сохранения пространства статьи я не буду его цитировать: оно хорошо известно тамбовским читателям. «Деревня» Т. Курбатовой одно из самых лучших стихотворений, написанных тамбовскими авторами о современной русской деревне.
Ну, а как вписывается поэзия Т. Курбатовой в тамбовскую стихотворную серенаду? Прекрасно. Предложена своя оригинальная формула любви, например, в стихотворении «Душа любви»:
…Я вопрошаю: «Как же вы живёте,
Кому вы душу вашу продаёте?»
И… падаю, сломав крыло на взлёте.
 
И жаль, очень жаль, что внутренне богатая, находящаяся в гармонии с природой лирическая героиня Т. Курбатовой взрастила в себе столь неизбывное чувство одиночества. Пусть «Электричество дня» не обжигает, а освещает большую дорогу любви автора книги «Не надо расставаться».
Открытием для меня стала поэзия Марины Гусевой. Неслучайно совпадение её творческих установок, даже поэтического зрения с поисками Т. Курбатовой. Т. Курбатова, как говорилось, имеет музыкальное образование, а М. Гусева – художественное (она окончила Пензенское художественное училище и преподаёт в детской художественной школе № 1). Осмысленно в качестве эпиграфа к сборнику «Незримых крыл прикосновенье» взяты авторские строчки о красоте. Её М. Гусева видит во всём. Поэзия этого автора заключает какое-то успокаивающее, умиротворяющее начало. Красота – мгновенье, и надо его поймать, ценить. Чуткое ухо, зоркий глаз поэтессы ловят и фиксируют нерасчленимое ансамблевое звучание бытия, где свои pianissimo и crescendo исполняют колокола, деревья, птицы, человеческие души и смех ребёнка, «святого колокольчика земли»:
В волнах колокольного звона
Парил белым голубем храм,
Деревья творили поклоны
И вторили птичьим хорам.
 
А души любили друг друга,
Забыв про вражду и дела,
На миг замирала округа
И слушала колокола…
 
«Заброшенная деревня» М. Гусевой имеет свой трагический портрет:
Коромыслом выгнулась дорога
И сама не знает, для чего.
У деревни тополь смотрит строго,
Часовым поставили его…
 
И оптимистический, заключительный аккорд:
Выслушаю жалобы колодца,
Хочется уважить старика,
Вдруг вода заплачет, засмеётся,
Бьёт родник – живой ещё пока.
 
Всё – ассоциативность зрения, метафоричность и лёгкость письма, песенная ритмика стиха, разноцветье и разнотравье поэтического «луга» – всё характеризует яркую индивидуальность М. Гусевой. И еще одно свойство её поэзии – умеренная афористичность. Именно ею, дозированной афористичностью, измеряется особенность любовной мелодии автора в сборнике «Незримых крыл прикосновенье».
Неслучайно М. Гусеву с Т. Курбатовой объединяет и их стихотворная работа для детей. В 2007 году изданы стихи для детей М. Гусевой «Я шагаю по тропинке». Блестяще иллюстрированная книга – хороший подарок детям. В книге же для детей Т. Курбатовой «Весёлая капель» (2005) под одной обложкой собраны не только стихи, но и незатейливые сказки-пьески, действующими лицами которых, кроме автора, становятся Зима, Весна, Снеговик, Заяц, Леший, Баба Яга, Учительница, Кащей, Скоморохи, даже Современные дети… Кроме того, представлены и ноты песен литературных персонажей и другого музыкального оформления интересно разработанных детских спектаклей. Волшебный мир сказок и стихов Т. Курбатовой добродушен, разноцветен и музыкален.
Отвечая на вопрос корреспондента, заместитель генерального директора издательства «Детская литература» Ирина Котунова подчеркнула непреходящую ценность нравственной проблематики в детской литературе: «Мы с удивительной лёгкостью отказываемся от нашего колоссального богатства – детской отечественной литературы ХХ века. Мы ждём новых книг, каких-то откровений, и они обязательно будут…»3. Стихотворные книги для детей М. Гусевой и Т. Курбатовой на хорошем художественном уровне решают именно эту проблематику.
В 2001 году на региональном семинаре молодых писателей в Белгороде был принят в Союз писателей России автор первой книги стихов «Затихает эхо за спиной» (2000)Валерий Хворов. Потом появятся другие сборники. Автор и легко вписывается в общий контекст тамбовской поэзии, и имеет свои пристрастия. Целый самостоятельный раздел «Избранного» (2007) называется «Любовь». Мир любовной лирики поэта наполнен гармонией отношений человека и природы. Такая лирика оригинальна в художественных решениях. Они неожиданны и смелы. Лаконичные картины природы одухотворены любовной страстью и негой.
…Вдоль дорог лежат канавы,
Ветер в них усталый млеет,
И туман, лаская травы,
На заре порозовеет.
 
Поэтические картины В. Хворова, выполненные в жанре эскиза, написанные не акварелью, а скорее химическим карандашом, запоминаются точностью переданных в них настроений:
…Ещё неделя солнечных волнений,
И на полях появятся ростки.
И ветер, припадая на колени,
Обнимет бёдра ласковой реки.
 
Союз между стихиями природы
Обычен и взаимностью един.
Я наблюдаю трепетные роды
Холодных ручейков из белых льдин.
 
Однако столь трепетные поэтические создания, от начала и до конца без единого нарушения художественной цельности и подлинности, на страницах сборников В. Хворова, к сожалению, не часты. Они говорят о большом творческом потенциале автора.
В. Хворов, имеющий немалый жизненный опыт, обращается в своём творчестве к не столь часто появляющимся в современной лирике темам семьи и особенно к теме труда. И, может быть, именно жизненная «привязка» обеспечивает стихам поэта яркую афористичность:
У богатого гумна
И свинья была умна,
И кабан умён и зол,
Как гусак и как козёл.
Все умны, пока зерно
Заполняло всё гумно…
Проще всем блистать умом
Рядом с клетями с зерном.
 
Склонность к афористичности – одна из примет поэзии Евгения Боева, ныне проживающего в Германии. Его лира подтверждает отмеченную мною закономерность: музыкальное или другое специальное образование поэта многое определяет в его творческой биографии. Е. Боев родился в Липецке, где и окончил музыкальное училище, продолжил образование в Тамбовском институте культуры и пединституте. На страницах многочисленных сборников, изданных в Москве, Воронеже и Тамбове, «прописан» лирический герой с портретом современного гуманитария, филолога. Он пунктуален и остроумен, ироничен в передаче своих настроений, наблюдений и оценок, лингвистически пунктуален:
Норовит чудак любой
с прытью пристава
душу, будто бы альбом,
перелистывать…
 
Афористическая поэзия Е. Боева настолько выразительна и точна, структурно-поэтически интересна, что располагает к специальному её исследованию. Продуктивен для сравнения, например, контекст поэзии Марины Струковой с его проекцией на тему борьбы-войны.
В своём предисловии к сборнику стихов Алексея Багреева «Чужие лица» (2005) Л. Котова ставит вопрос: «В чём заключается талант писателя?», и отвечает: «Наверное, в умении донести до читателя свои чувства и переживания, в умении не сфальшивить, передавая душевное состояние своего литературного героя». И далее тамбовская поэтесса выражает уверенность в том, что «таким даром и обладает Алексей Багреев». Здесь можно выстроить ещё целый ряд вопросов: а что такое «умение донести», «не сфальшивить»; каковы эти «чувства и переживания»; какой они глубины?
Поэзия А. Багреева действительно по-своему интересна. Он тоже пишет афоризмы, которые назвал «цинизмами». Вот и коронная тема тамбовских авторов – тема любви. Автор сообщает нам коротко и ясно:
Ушла любовь без слёз и не прощаясь,
Окончив круг безудержной игры.
И вместе с ней куда-то подевались
Посуда, телевизор и ковры.
 
А вот и перекличка с М. Струковой в теме любви к Родине и мотиве преданности ей. Автор знает, что есть всякая «нечисть», готовая «вытоптать» плоть у его «вечной» Родины. В её, «нечисти», сторону направляет серебряную пулю автор одноимённой книги. Однако А. Багреев в стихотворении «Родина» все равно произносит свою клятву верности и любви. И здесь ему не нужны никакие историко-литературные концепции, в том числе негативные взгляды П. Я. Чаадаева на особенности русского человека и русской истории, которые, видимо, так или иначе переосмысливает сегодня М. Струкова и которые, как известно, подвигли Пушкина на его классическое признание в ответ на «философическое» письмо своего друга: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблён, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал…»4.
А. Багреев умеет удивить читателя, необычно повернуть привычные ситуации (см., например, стихотворения «Приключения покойника» или «Муха»). И всё же поэт работает очень неровно и, пожалуй, не требовательно к своему поэтическому ремеслу.
Интересен по-своему поэт Владимир Сашин, имеющий достаточный биографический опыт и поэтическую практику. Похоже, именно жизненная практика подвигает автора на активное формирование чувства любования жизнью. У него есть темы, которыми он перекликается со своими тридцатипятилетними сверстниками, младшими и старшими современниками из тамбовской писательской организации. Например, тема деревни, откровенно разрабатываемая поэтом в подражание есенинским интонациям:
…Защебечут птицы –
Серы чаровницы –
В синем во леску.
Сяду на пороге,
С бодуна продрогну
Да попью кваску.
 
В. Сашин от природы наделён стихотворным даром. Однако у меня складывается впечатление, что автор не ценит его, растрачивает на стихотворные безделушки. И, конечно, вакхические настроения, присутствующие почти на каждой странице, например, сборника «От крещения до полой воды» (1999), который и открывается неуклюжими строчками: «Я напиться б пошёл / Только денег нет. / Денег нет, / Да и сам я не местный. / Я не вор, не студент, / Не торговец, не мент – / Я поэт / Никому неизвестный…», – не украшают ни проблематику, ни её художественные решения.
Самые молодые члены Союза писателей России в Тамбовской писательской организации – Елена Луканкина и Мария Знобищева – это творческий потенциал писательского коллектива, и он, потенциал, весьма внушителен. Стихи Е. Луканкиной написаны молодой, но талантливой рукой, обещающей яркие достижения. Автор обладает острым ассоциативным поэтическим зрением, находится в активном творческом поиске, пытается писать и венок сонетов, и верлибры. Читателю всё интересно. Почерк поэтессы отмечен экспрессией:
Я буду его искать
в ладонях дорог заброшенных,
в гербариях снов из прошлого.
Я буду его искать.
 
Я буду его просить –
сорвать поцелуев ягоды
и в сердце моём заякорить.
Я буду его просить…
 
Лирическая героиня Е. Луканкиной бескорыстна и щедра в любви. Однако стихотворение «Я буду его» от начала до конца экспериментально. И дело, конечно, не только в том, что «ягоды»-«заякорить» – рифма, хотя и оригинальная, но приблизительная. Зачем просить «его» «заякорить» в «её» сердце, если всё стихотворение посвящено тому, как он уже изначально, даже в названии стихотворения «Я буду его» давно «заякорил»?
Вообще, поэтическим «нервом», если можно в этом контексте эксплуатировать образ В. Высоцкого, в стихах Е. Луканкиной, конечно же, является мелодия любви. Она, эта мелодия, своя, индивидуальная. Не столько с криком, сколько крикливая. Сама поэтесса, видимо, это понимает: в 2004 году в название своего очередного сборника вынесла слова «Искусство крика». Любое искусство надо научиться понимать и владеть им. Любовь 27-летнего автора какая-то немолодая, бессильная, уставшая, и сама лирическая героиня живёт будто бы PS, а точнее даже post factum – сборник этого автора, изданный в серии «Поэтический Тамбов» (2007) и открывающий эту серию, неслучайно называется «P. S. (Post scriptum)».
…Прости, сезон былых иллюзий, –
мечта цвела и облетела.
Тоской заполнены все шлюзы,
и тело отреклось от тела.
 
Остались капли жизни талой –
туманы, что спаслись в пустыне:
там я была, меня не стало.
Я умерла, чтоб спать отныне.
 
«Больничное небо / ниже койки моей, / ниже воли моей – / бледное и исколотое…», «не ешь меня / и вилкой в мозг не лезь / от сердца шнурки вен остались…». Да, «Диагноз» – название одного из стихотворений молодой тамбовской поэтессы. Е. Луканкина от природы не обделена творческим даром, почти в совершенстве владеет культурой стиха, имеет острое зрение и неравнодушное сердце. Нужны воля, снятие сердечной кабалы, нужны свет и многоцветье стихотворной, пока лишь однообразной, палитры. Когда-то А. Ахматова определила истинную поэзию двумя «т»: талант и тайна. На мой взгляд, у Е. Луканкиной есть талант, но «нетерпение сердца» опережает его и обнажает, лишая поэзию всякой тайны.
Мария Знобищева, самый молодой член Союза писателей России. Учится на 5-м курсе института русской филологии и планирует поступление в аспирантуру. В 2006 году 19-летнего автора приняли в Союз писателей, и об этом уникальном случае писала «Литературная газета». Её стихи завораживают, отличаются яркостью поэтического слова, активным поиском выразительной и разнообразной художественной формы, но главное – оригинальным, тонким, вдохновенным, искренним, щедрым и светлым взглядом на открытый в сложностях и противоречиях окружающий мир.
Особая сфера деятельности тамбовской студентки – научно-исследовательская работа. Научные интересы связаны с проблемой, которая не всегда по плечу даже опытному исследователю: влияние прозаика, драматурга Н. В. Гоголя на поэта-лирика С. А. Есенина. Само прикосновение к великому искусству, попытка войти, на первый взгляд, во внепространственный, вневременной бездонный мир двух великих художников могли бы приостановить научный поиск молодого филолога. Однако М. Знобищева, как раз наоборот, проявляет максимум усилий для того, чтобы понять есенинское признание: «Любимый мой писатель – Гоголь». Это признание и стало не только научно-исследовательским стимулятором, но и ориентиром в поэтической работе.
Поэтическое творчество М. Знобищевой, в целом литературная деятельность молодого филолога и поэтессы, принципы её отношения к людям, работе, обязанностям дают полное основание утверждать, что Мария – очень талантливый и многообещающий литератор, яркая личность, самозабвенно отдающая себя творчеству и служению Отечеству. А Отечество для неё имеет вполне конкретный, наполненный высоким содержанием смысл. Обращаясь к родимой земле, объясняясь ей в любви, молодой автор создаёт её поэтический образ, в котором просторно, легко дышится, и есть место каждому умеющему влюбляться и любить. Используя непростые формальные приёмы, опираясь на народную поэтическую традицию, на есенинскую песенность лирики, на художественную пространственность прозы Гоголя, М. Знобищева создаёт оригинальный портрет России и определяет в нём свое место:
У тебя – стога, снега,
Дуги, радуги, луга,
Невода и закрома,
Небеса, леса, дома…
 
У тебя в колодцах мёд,
Полны вёдра, полон рот.
В рощах пеночки, щеглы
На припевочки щедры…
 
У тебя – холмы, поля,
Подвенечная земля,
И – простая самая –
У тебя – душа моя.
 
В поэтическом мире М. Знобищевой так много добра, тепла, света, что хочется долго не покидать его и радоваться радостью автора, наслаждаться его чувством наслаждения, пить из чистого родника свежего поэтического слова. А вот и тема любви в стихотворении «Лю»:
Лю – остальное замазал
Дворник краскою белой.
Лю – как щенок под КамАЗом,
– Выбежало, успело!
 
Лю-лькою в поднебесье,
Лю-тней, творящей песню,
Лю-тиком у ограды
К людям приходит радость…
 
Поэзия молодого тамбовского автора насыщена реминисценциями из античной и восточной мифологии, народных сказок и произведений литературно-художественной классики. И эти включения органичны.
Писать о стихах М. Знобищевой непросто. Следует говорить о мастерстве, об искусстве передачи поэтессой своих представлений о высших нравственных и духовных ценностях в почти совершенном художественном слове. Для молодого автора – это слишком высокая планка оценок. Но планка-то уже преодолена, и теперь высоту предстоит удержать.
Недостатки? Один очевиден: есть стихотворения или отдельные стихи (строчки), которые раньше времени включены автором в поэтические книги.
* * *
Сборники стихов тамбовских авторов – это своеобразная поэтическая кладовая нашего края. Она сверкает разными гранями, радует радугой цветов, озвучена голосами разного тембра и силы. Есть, правда, в этой кладовой не только зёрна, но и плевелы. В предисловии мне хотелось рассказать читателю
больше не о плевелах, а о творческих находках авторов и их возможностях.
Художник не столько отражает мир, сколько его конструирует. Такими способностями обладает лишь подлинно художественное слово. Поэзии моего края в целом не хватает истинной и органичной философичности, масштаба мыслей, чувств и страсти. Творческие достижения тамбовских авторов чаще всего – это россыпи, ни при каких обстоятельствах не становящиеся цельными и монолитными концепциями миросозерцания и системами их художественного воплощения. Давно подмечено: философия в поэзии – всё равно, что серебро в колокольном сплаве. А только такое искусство способно анализировать состояние мира и личности, преображать их.
«Влиятельными» должны быть в равной степени и личность поэта, и его слово. Это подтверждают лучшие стихи поэтов края.
А их немало.