Утопленница

     Наверное, в жизни каждого из нас есть что-то такое, что для нас имеет первостепенное значение, о чем просто необходимо поведать миру, вот только, пытаясь сделать это, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием: то, что нам кажется важнее всего на свете, немедленно теряет свой высокий смысл и, облеченное в форму слов, становится каким-то мелким, будничным. Но дело ведь не только в этом, правда? Хуже всего то, что мы окружены глухой стеной непонимания, точнее, нежелания понять.
     С. Кинг

     Было достаточно тепло в ту первую апрельскую неделю, чтобы я решился пойти к реке половить рыбу. Весенние каникулы в тот год перенесли на неделю из-за экономии отопления, которое и так было почти отключено. При мысли о школе я улыбался, думая о том, как далеко я сейчас от нее. Не то, чтобы я не любил учиться, просто, как и любому мальчишке средней школы, мне тогда больше нравилось проводить время на улице с ребятами, чем в классной комнате. Но на рыбалку я пошел один – мне так больше нравилось. Думаю, я тогда уже был достаточно взрослым, чтобы начать ценить одиночество.
     Я вышел из дома рано, на рассвете. Солнце слепило, но еще не согревало, и я ежился от холода, вцепившись пальцами в лямки рюкзака. Вдыхал свежий воздух и думал не о предстоящем возможном улове, а о том, как красиво солнце просвечивает сквозь оживающие, еще безлиственные, ветви деревьев и как птицы рьяно предвещают скорое обновление природы.
     Шел я долго, река находилась за чертой города, но почему-то приятно было преодолеть такое расстояние пешком в столь холодное утро. Когда я добрался до тропинки, ведущей с холма к берегу, солнце уже припекало, хотя воздух еще оставался прохладным. Остановившись, я огляделся в поисках подходящего места.
     Еще тогда я что-то почувствовал. Сейчас, конечно, трудно судить о точности, да и вообще о значимости происшедшего тогда, но, думаю, в тот момент предчувствие все же дало о себе знать, неприятно шевельнувшись в груди темным змеем. Я медленно двинулся в определенном направлении, вряд ли руководствуясь разумом, а скорее подчиняясь неизвестному порыву. На ходу я неосознанно снял с плеч рюкзак и стал нести его за ручку. Наконец остановился, приглядываясь.
     Что-то было на едва пробившейся траве у самой воды. Берег достаточно зарос сухим камышом, так что видимость была не очень, но я отчетливо мог видеть (хотя, возможно, только осознавать), что у кромки воды находилось что-то постороннее, неестественное для здешнего пейзажа. По спине пробежал холодок, и мне стало как-то неуютно. Захотелось домой. Солнце бликами на воде пыталось ослепить меня и не дать рассмотреть то, что так притягивало взгляд. Я щурился, глаза слезились, мозг пытался подобрать ассоциации. И, сквозь искажающую пелену влаги, сознание смогло-таки выхватить образ, который промелькнул и исчез, как вспышка, оставив после себя чувство сродни страху. Оно пробиралось под кожей снизу вверх, поднимая каждый волосок на теле и порождая лишь одно желание – бежать. Но любопытство, особенно сильное в моем тогдашнем возрасте, не позволяло мне поддаться, как я думал тогда, слабости. Я стоял, как надгробная стела – лицом на запад, не в силах оторвать замутненного взгляда от неясного объекта в камышах, сжимая до боли кулаки в попытке держать себя в руках и не побежать (вперед или назад – не знаю). Рюкзака в моих руках не было. Отвлекшись на этот факт, я смог немного отделаться от охватившего по непонятной причине ужаса и обернулся. Вещи мои лежали в нескольких метрах позади и, глядя на них, я вспомнил, зачем пришел. Вот только желания удить рыбу не осталось абсолютно. Я подошел и поднял рюкзак, закинул его на плечо с мыслью уйти отсюда. Даже сделал пару шагов к холму, но остановился. Что это со мной? Что за странное поведение? Недоброе предчувствие? С чего бы?
     И я вернулся. Решительно пошел к преграде из прошлогоднего камыша, все еще повинуясь необъяснимому порыву. Солнечные лучи сверкали серебром сквозь сухие стебли, отражаясь от воды и от чего-то еще, находящего на берегу. Я раздвинул камыши, всматриваясь в нечто у воды. Тяжело сглотнул и зажмурился.
     Это было тело. Мертвое тело.
     До конца осознав это (а занял этот процесс несколько секунд, а может и минут), я чуть было не сорвался с места, но остался стоять – только в этот раз остановило меня вовсе не любопытство. В голову пришла блестящая идея: моя история о трупе может надолго стать лучшей в нашем дворе, а может и в соседних тоже. Решил, что расскажу всем знакомым мальчишкам о том, как я нашел тело, подробно опишу его. А может даже организую экскурсии к этому берегу реки.
     Решить-то я решил, вот только не мог заставить себя посмотреть на то, что могло, наконец, заставить обратить на меня внимание. Так и стоял в сухих зарослях камыша, солнце уже пекло мне затылок, а по телу бегали колкие мурашки.
     Набрав полные легкие воздуха, я с уверенностью и волнующим предвкушением раскрыл глаза и стал всматриваться в тело. Вернувшееся любопытство вытеснило страх и все остальные негативные эмоции.
     При повторном взгляде на мертвое тело я удивился, почему так вначале испугался. Передо мной лежала мертвая девушка, в разорванной одежде, очень бледная и с явными следами побоев, но все же не так уж отличающаяся от живой. Что-то бликом на ее шее резало глаза и мне пришлось подойти почти вплотную. Я ожидал ощутить неприятный запах, но ничего подобного не уловил. Разве что слабый запах тины или чего-то подобного. Мертвая девушка лежала на спине, голова как-то странно вывернута вверх и чуть вбок. Одна рука была подогнута под спину, вторая откинута в сторону. Ноги касались воды. Ощущая странную дрожь и чувство нереальности происходящего, я вгляделся в ее лицо. Нет, девушка не была мне знакома. И, хоть положение тела и было неестественным, в то же время выглядела она как-то умиротворенно, что ли… словно смерть избавила ее от мучений (что, возможно, так и было).
     Я первый раз тогда столкнулся с двумя довольно интимными вещами: со смертью и с видом обнаженной груди. И тот факт, что грудь эта принадлежала мертвой девушке, думаю, повлиял на мои последующие действия.
     Помню, стоял я перед телом довольно долго, в самом начале лишь думая о великолепной истории, которую я вскоре расскажу. В остальном смотрел на поблескивающий золотой кулон в ямочке у основания шеи этой бледной девушки, потерявшей себя, скорее всего, задолго до смерти, и думал о том, что смерть вовсе не обезображивает людей. Скорее лишь открывает истинную суть. Лицо, при жизни имевшее сотни выражений, становится простым, не выражающим ничего. Иногда с налетом боли. Я заметил на единственной видимой мне руке девушки обломанные ногти, видел синяки и ссадины на теле и понимал, что смерть для нее была спасением.
     Возможно, я ошибался тогда, сейчас мне трудно об этом судить, когда я сам жажду смерти как избавления от постоянной боли. Да, старость не бывает без нее. Сейчас мне думается, что молодые не должны испытывать боли, что не должно быть так, чтобы смерть кому-то становилась спасением. Но справедливости ведь не существует.
     Со странными мыслями о безысходности я скользил по мертвому телу взглядом, цепляясь за каждое свидетельство насилия, вероятно, испытывая шок, но и мысли не возникло уйти. Задержался взглядом на одной обнаженной груди с бледным соском, возникло и пропало желание прикоснуться к нему. Интересно стало, как выглядела лежащая передо мной девушка при жизни. Какой цвет имели глаза, как блестели без запутавшихся веточек волосы. Вновь повинуясь какому-то порыву, я наклонился, чтобы откинуть прядь спутавшихся грязных волос с ее лица, и с удивлением заметил сексуальное возбуждение. Рука замерла так близко от белого лица, что я должен был бы почувствовать живое тепло. Но не ощутил ничего. Жизни в нем уже не было.
     Возбуждение вскоре прошло, и не думайте, что я стал каким-то извращенцем, испытав подобное. Нет, думаю, это была просто реакция моего двенадцатилетнего тела на зрительный раздражитель. Психологически я ничего такого не испытывал. Даже и мысли не возникло. И в первый свой сексуальный опыт я даже отдаленно не подумал о ней, хотя вспоминаю ее, наверное, каждый день своей жизни.
     Как вы могли уже догадаться, я, конечно же, никому о девушке не рассказал. Она стала моей тайной и оставалась ею до сих пор. Уходя в тот день от реки, я еще думал, что история о ней станет достоянием двора, но в глубине души знал, что тайна о ней для меня станет важнее популярности. И лишь много лет спустя мне пришла мысль, что смерть этой девушки была, скорее всего, преступлением, что мне следовало рассказать о ней представителям правоохранительных органов. Почему-то все эти годы мне было удобно думать, что девушка утонула, причем специально для меня. Что никто ее не ищет, никому она не нужна, кроме меня. Хотя, возможно, так оно и было.
     Я приходил к берегу реки в камышах всю неделю каникул, приходил к ней. Золото больше не сверкало на ее теле, потому что кулон-сердце с первого дня лежал у меня в кармане. Он и сейчас при мне, все так же блестит искорками, напоминая о былом. Я не позволяю ему тускнеть, а он, в свою очередь, не позволяет этого воспоминаниям.
     Неделю спустя я перестал приходить не потому, что каникулы закончились, а потому, что она стала меняться. На теле с каждым днем было все больше насекомых, устроивших пиршество из ее плоти. Кожа стала менять цвет и раздуваться, появился неприятный запах. Синяки из фиолетово-зеленых превратились в черные, из них стала сочиться желтоватая жидкость.
     По закону памяти лучше всего я запомнил последний визит к ней. Особенно последний момент, когда из ноздри ее выполз толстый белый червь и скатился по щеке. Я не выдержал и побежал. Не останавливался до самого асфальта, на который практически рухнул на колени, тяжело дыша от быстрого подъема на крутой холм. Я зажмурил глаза, но перед ними все стояла эта картина. Один раз все же возникла мысль, что сделать ее своей тайной было ошибкой. Именно в тот момент. Но мысль эта улетучилась, как только я смог вызвать ее образ при первой нашей встрече – умиротворенного, отмучившегося человека, обезображенного, но все же прекрасного в своем смирении. Именно этот образ я много раз вызывал перед внутренним взором в моменты, когда мне было трудно. Не могу сказать, почему так вышло, что воспоминания о трупе девушки успокаивали меня, но это работало. Она стала самой большой тайной моей жизни, и, скорее всего, осознание этого действовало, как легкий наркотик. Я не мог никому о ней рассказать, но этого и не нужно было. Быть единственным, знающим о ней, было приятно.
     Скорее всего, вы меня не поймете, и сам-то до конца не могу объяснить даже самому себе, почему так вышло. Знаю одно – для меня это имело и имеет до сих пор огромное значение, когда для вас, думаю, ничего не значит. Вы назовете меня психом, я уверен, но молчать больше нет смысла. Возможно, именно эта тайна породила в мозгу черноту, которая растет и скоро убьет меня, но я ни о чем не жалею.
     Кулон-сердце у меня в руке и память о девушке свежа, как и в первый день. Возможно, что ни для кого эта девушка не имела большего значения, чем для меня, может никто не лелеет так нежно воспоминания о ней. И пусть эти воспоминания о теле, а не о человеке, но они ничуть не затуманились за полвека, как и блеск камня в ее кулоне.