Родительская суббота

Ну, наконец, закончилась неделя. Стоя перед зеркалом в своем персональном вагончике, Леня придирчиво осматривал щеки, не пропустил ли где волоски. Конечно, «в полях», как он называл свою работу в пустыне, можно было хотя бы в будни давать коже отдохнуть и не скоблить ее каждый день. Жара, сушь, лицо и так дубеет. Вон Ила ему какой-то специальный дорогущий крем подарила.
- Чтобы был приятным наощупь! – он и сейчас, хлопая ладонями по щекам,  припомнил ее пожелание. Ну, женщине хочется мягкой мужской физиономии – ему что, сложно размазать по лицу этот «ва-алшебный» крем? Всю неделю не до красоты – побрился поскорее, волосы в хвост утянул – и «в поле», пока жара не началась. У строительства четкие сроки, государство ждать не любит.
   Запирая дверь, услышал сзади протяжное:
- Шаббат шалом!
- И тебе, Бенедикт, хорошо отдохнуть, - не поворачиваясь, Леня на пару секунд задержался с ключом. Чертов Беня! - ругнулся он про себя. Вечно подходит бесшумно, а потом подает голос где-то возле уха так, что Леня вздрагивает. И не бедуин вроде, а двигается так, что и песок под ним не скрипнет. А как посмотрит - так вроде в душу заглядывает.
   Нарочито спокойно вытянув блестящую полосочку ключа, Леня опустил со лба темные очки, прикрывая глаза от солнца, а пуще от вот этого выворачивающего нутро Бениного  взгляда. И только тогда повернулся.
- Что, не все еще уехали?
   Он, Бенедикт, на выходные обычно оставался здесь и был таким вот неформальным начальником охраны. Недалеко, в Беэр-Шеве, он снимал квартиру. Но был Беня одиночкой, друзьями не обзавелся, женщин сторонился. А субботнюю ночь предпочитал проводить в пустыне, забираясь с палаткой подальше от стройки, в самую глубь Негева. Что там делал этот потомок испанских марранов, бросивший в Европе образование, родственников, и по какому-то ему одному слышному зову, о чем он как-то скупо обмолвился, переселившийся в одночасье в Эрец-Исраэль, никто не знал. А сам Беня об этом не распространялся. И с собой никого не приглашал. Да и какой идиот согласится поехать в пустыню подставлять бока ночному ветру и оклемавшейся от дневной жары гадюке!
- Смотри, Беня, опять начали стрелять. А мы здесь еще цева адом не поставили, и никто тебя не предупредит, если соседи решат вспахать наше хозяйство.
- Не волнуйся, Леня. Нас еще даже нет на карте. Мы пока интересны только Ему, - Беня задрал узкий подбородок к причудливому кружеву облаков. – А ты куда? Домой, в семью? Жена, наверное, уже ждет. После работы надо возвращаться в семью.
   Беня отлично знал, что жил Леня не с женой, а с очередной подругой, и что своим настоящим домом он считал вот этот серенький строительный вагончик, а всякая суббота начиналась у него с поездки к не близко живущим детям. Но каждый раз задавал один и тот же вопрос. Леню это всегда раздражало. А Беня еще при этом как-то особенно заглядывал в глаза, забираясь в самые что ни на есть потроха, и Лене казалось, что вот сейчас Бенедикт узнает, что в детстве ему удалили аппендикс.
- Вначале в Хайфу, к детям, - бросил он и уже повернулся уходить. Но как будто незаконченность разговора повернула его назад. Беня смотрел на него, не переменив позы солдата при команде «смирно». – Привезти тебе испанские газеты?
- Да, пожалуйста. Если тебе не трудно.
- Не трудно. Пока.
- Счастливой дороги!
   
   С холма, на котором велась стройка, открывался потрясающей красоты вид. Молодая оливковая роща сбегала от площадки вниз и, перепрыгнув шоссе, взбиралась точно до середины соседней горы. Слева, за поворотом дороги, из-за склона выглядывали зеленые мочалки пальм и буйные заросли буггенвилий – граница кибуцного участка. И все это рукотворное, взлелеянное разнообразье лежало в обрамлении желтого, терракотового, зеленоватого пустынного известняка, как ладонями охватившего эти человеческие творения причудливым и переменчивым рельефом здешнего ландшафта.
- Эх, не дураки переселенцы, хороший себе вид подобрали! – в очередной раз подытожил вслух Леня, озирая окрестности, подбоченясь и поводя влево-вправо крепким орлиным профилем. – Прям хоть самому здесь жить...

   Отпущенная с тормозов машина плавно, стараясь не зацепить разбросанные металлические банки, в которых обычно рабочие кипятили воду, съезжала с холма. И тут зазвонил телефон.
- Папа!
- Да, сынок, привет! – Леня вытягивал из-за руля шею, оглядывая напоследок вверенное ему хозяйство.  Только вчера взрывали породу на этом участке. А сегодня гляди, вывезли весь камень подчистую, еще и грейдером успели пройтись. Ничего, работать умеют. Только подгонять надо.
- Папа, ты уже едешь? – микрофон усиливал голос сына так, вроде тот сидел рядом.
- Да, как раз выезжаю.
- Я, наверное, буду еще в лаборатории. Ты заедешь ко мне? Поедем домой вместе.
- Ты будешь работать вечером? А не забыл, какой сегодня день? Или твоя наука научилась таки делать из субботы пятницу?
   Возникла пауза. Потом сын расхохотался:
- Нет, это профессор Махлуф никак не научит свиные клетки уважать иудейские законы. Они нахально игнорируют Тору и растут даже в Йом Кипур.
- Хорошо, сынок. Конечно, я за тобой заеду. Надеюсь, к тому времени эти клетки дорастут до толстого куска сала.
- Дорастут, - серьезным голосом подтвердил сын. – Только просолиться не успеют. Захвати соль по дороге.
   Леня довольно хмыкнул. Шутить с сыном по-русски – это тебе не то, что у его двоюродного брата, иди сюда-дурак-кино-сырники. Для Лени научить израильского мальчика при наличии мамы-израильтянки говорить по-русски так, чтобы на старости лет иметь, с кем словом перекинуться, было такой же задачей, как хорошее образование и крепкое здоровье. И для этого он уже десять лет почти без пропусков ездит по выходным и праздникам видеться с сыном. Отпуск брал на работе – ходил с их классом в тиюль, а это и в пустыне с ними ночевать, и по горам прыгать. Его школьные друзья вообще только на выпускном, когда Леня пришел со своей новой женой Риткой, а его бывшая с очередным бойфрендом, узнали, что родители уже давно в разводе.

   Шоссе номер шесть, как обычно в канун субботы, было оживленным. Народ спешил после трудовой недели разъехаться по домам. Мимо Лени на скорости явно выше дозволенной промчался армейский джип без дверей и с развивающимся тентом. За водителем на тех местах, где обычно сидят ребята в камуфляже и с автоматами, восседала овчарка. Морда Джульбарса была направлена строго по ходу движения. Ариэль, когда призвали в армию, очень хотел в «собачью роту», как называл их Леня. Но у него нашли аллергию на шерсть животных, и служил парень простым человеческим сапером. Не зря все-таки его мать, как они вдвоем с ней ни воевали, не давала заводить животину в доме.  У нее, правда, на это были свои доводы. Медики вообще заморочены на чистоте и глистах. Хотя, как сейчас видится Лене, она просто терпеть не могла то, что нравилось ему.
   Шоссе мягко укладывалось под колеса. Высокий мужской голос из динамиков убаюкивал. Что находит Ариэль в этом мультяшном мяукающем тембре? Но надо знать вкусы своего сына. Поэтому Леня и слушает в машине всех этих асафов авиданов и… – как эту группу? – а-Билуим, на самом деле ничегошеньки в них не понимая.
   Ой, а это кто? Леня свернул на обочину и осторожно, чтобы не шуметь, ступил из прохлады салона на раскаленный песок.
   С другой стороны шоссе объедала саксаул парочка исконных жителей этих мест. Желтовато-коричневые  - под цвет окружающих скал, - с черными и белыми пятнами на ногах, они тянули изящные мордочки за узкими жесткими листьями, абсолютно не обращая внимания на стоящую неподалеку машину и замершего человека прямо напротив них.  И откуда знать этим созданьям, что перед ними застыл бывший член кружка юннатов одесского Дворца пионеров, хозяин единственного на Большом Фонтане открытого для посещения живого уголка... И что там, в детстве, у него были клетки с кроликами, породы ризен и калифорнийская; загон с курами - отдельно леггорн, отдельно породы орловская яичная; две собаки (хотя и дворняжки, но тоже не без случайного аристократического родства). Причем о каждом из животных следовало подробное жизнеописание, включая ареал обитания и нахождение ближайших видовых родственников. За это в его зоосад мамаши приводили своих не знающих такой роскошной фауны детей из района соседних многоэтажек и расплачивались с экскурсоводом конфетами…
- Нумибийский горный козел! – выдохнул бывший юннат одними губами, чтобы не всколыхнуть застывший воздух. А редкие уже на этих просторах гости, успевшие заскочить в Красную книгу, мирно продолжали подбирать скудную пустынную зелень.
   Самка с детенышем. Она изящная, с грацией танцовщицы на пуантах переставляющая копытца, с узкой белой полосой от кончика черного носа до лба. А детеныш – маленькая козочка, еще небодливая копия своей  очаровательной мамаши.
   
   Леня б так и час простоял, если бы не шумный рейсовый автобус. Гимн Израиля, разносящийся из-за приспущенных стекол, растворил эту парочку, как мираж. Какие красавицы!.. Эх, быть бы Лене биологом, но папа посчитал, что строителем надежнее. А вот сам Леня своего сына не отговаривал. И про нумибийского горного козла они когда-то вместе читали в энциклопедии…
 
  Нет, хватит гнать машину, пора пить кофе. Можно было бы, конечно, заехать на ранчо по пути и хотя бы выйти из машины размяться. Но дорога неблизкая, скоро темнеть начнет. Так что он так, из термоса, как обычно.
   А надо сказать, что питие крепкого кофе из заслуженного, битого-перебитого, но на удивление еще целого термоса сопровождалось у Лени определенным ритуалом. Потому как эту еще советского производства емкость презентовал ему его двоюродный брат, перебравшийся в Израиль через год после Лени. Тот решил, что в местной жаре и при обилии кофеен такой артефакт ни к чему, и с большой помпой подарил его кузену на день рождения. А Леня подарок оценил и назад уже не отдал, когда Вадик вскорости стал просить дать попользоваться. Кофейни кофейнями, но вот так в машине вещь незаменимая.
  А к термосу у Лени был тоже еще советский складной стаканчик. Кто видел, завидовали. Но Леня его на дарил и пользоваться никому не давал. Конечно, питие хорошего кофе из этот потертого пластика чисто эстетически было сомнительным удовольствием. Но Лене нравилось. Это напоминало ему студенчество, когда все пили из горла одной бутылки, а он, широким жестом достав из заднего кармана эту по виду детскую битку для игры в классики, с видом аристократа цедил портвейн из собственной посуды.
   В бардачке пальцы вместе с кругляшком стакана ухватили еще что-то. Веревочка. Красная нитка верблюжьей шерсти, закрученная и завязанная в узелки на концах. Давно она болтается здесь, а выбросить  Леня как-то не выбросил, хотя и порывался не раз. Это блажь какая-то стукнула в голову Бенедикту. Был у Лени инцидент, в который Беня зачем-то ввязался. И событие-то было так, пустяковое. Это Бенедикт ему масштабу добавил.

   
   Недавно как раз Леня об этом вспоминал, когда в конце дня обходил участок. Лабиринт из двух  рядов плоских, невысоких, плотно пригнанных друг к другу камней отклонился от прямой линии именно там, где должен был идти идеальной прямо. А в эту опалубку должны были назавтра заливать бетон.
   Леня, как технадзор, велел Исмаилу, топтавшемуся рядом, все исправить. Но Исмаил, начальник местного бедуинского стройбата, а также владелец всей крупной строительной техники, что сейчас грызла горы, возводя поселение для пожелавших переселиться с Голан, замечаний не выносил. Надувался сразу, как сыч. И даже  когда доказательства были налицо, - вот колышки, вот веревка, а вот она, ваша опалубка, - начинал отчаянно спорить, призывая в свидетели всех соплеменников, а заодно и своего покойного отца. При этом его жилистые руки так картинно взмывали вверх, в оглушительную синеву пустынного неба, что в своей европейской одежде он становился похожим на какого-нибудь  американского проповедника, что повадились с недавнего времени в Израиль. Голос же Исмаила набирал при этом той тональности, что предшествует несомненному стеканию с его пальцев небесной благодати от самого пророка Мухаммеда, пришедшего вслед за безвременно почившим бедуинским папой разрешить этот очередной строительный конфликт.
   Вообще, их совместные трудовые  будни и начались со скандала. Леня, как это у него повелось еще с давних советских времен, с подрядчиками не особо церемонился  и за неверную глубину траншеи сорвался на Исмаила до крика. Под раскаленным солнцем, накрытым желтоватой хамсинной пеленой, Ленин запас ругательств на иврите и арабском быстро иссяк. И тогда он перешел по своему обыкновению на русский мат, привычно вытягивая из запасников  еще своего босоногого детства все цветастые обороты работников славного портового города, у которых когда-то получил навыки просто и четко доносить мысль до собеседника.
   Но отражение мира в богатом лексиконе одесских биндюжников Исмаила не впечатлило.
   Неизвестно, на что он больше обиделся, на арабского вонючего длинноухого осла или на русского папуаса и прочих представителей малых этнических и социальных групп, но глаза его сощурились, кулаки сжались, и он что-то выкрикнул по-арабски, длинно и с особым завыванием.
  К вечеру того дня у Лени, как всегда в хамсин, дико разболелась голова. Когда он лежал у себя в вагончике, ожидая действия таблетки, сквозь одуряющую дурноту пробился деликатный стук в дверь. Пошатываясь, выглянул в узкое окошко и увидел стоящего у ступенек Бенедикта.
   Леня отпер и встал на пороге с тяжелым лицом человека, не расположенного к беседе.
- Я на минуту, - угловатая фигура попыталась переступить границу верхней ступени и попасть в темное чрево с кондиционерной прохладой. Леня стоял не шевелясь, заслоняя собой весь дверной проем. Фигура качнулась назад. – Ты понимаешь, что Исмаил может тебя убить?
   Леня, наконец, сделал шаг в сторону. Бенедикт переступил порог и закрыл за собой дверь.
- Что ты плетешь? Кто будет убивать из-за дежурных разборок? И охрана у нас только недавно с раанун, оружие в руках держать умеет. Ой, не морочь голову, она и так больная! – Леня растер ладонью затылок.
- Ты его обидел. Он уважаемый человек в своем клане. А ты на него орал при мальчишках. И они видели его унижение, - голос его визитера звучал так, будто вот-вот сорвется. И Леня почувствовал, как привычное пространство вагончика, по которому он мог двигаться даже ночью без электричества и ничего не задевать, вдруг стало уплотняться, неудобно подталкивая его со всех сторон. Он пошевелился, желая сбросить эти ощущения навалившейся тяжелой шубы. А голос продолжал:
- Бедуины не прощают такого позора. Убьют так, что никто и не заметит. А заметят – клан покроет. Они своих не выдают. А за тебя заступиться некому. Даже искать не сразу начнут. А у тебя дети. Кто заменит им отца?
- А полиция? – Леня говорил неуверенно, и с каждым словом накатывалось осознание, что Бенедикт, наверное, прав, и он, Леня стоит сейчас у какого-то былинного камня; и что налево, направо и прямо его ведет одна дорога, и веет от нее холодом.
   Фу-ты! – он прогнал наваждение. Черт, кондиционер поставил на восемнадцать градусов, так и заледенеть можно! Лишится Исмаил возможности отыграться.
- Не сочиняй лишнего, Бенедикт. Иди спать и мне дай отдохнуть.
- Ты знаешь, полиция узнает все новости последней, - его гость уселся на складной стульчик у порога и явно был настроен поговорить. – Ты был неправ. И у меня есть вариант, как разрешить этот конфликт.
- Какой к едрене фене конфликт, что ты мне мозги сносишь? – Леня, раздражаясь, перешел на русский, сам того не заметив. Что от него хочет этот странный парень, водитель грузовика, чего он вообще к нему прицепился? Голова продолжала болеть, его подташнивало. Самое бы время лежать трупом, чтоб никто не трогал… Трупом? И тут в голове стало проясняться (таблетка, видать, подействовала). И до него дошло, о чем говорит визитер. Голову уже отпускало, к нему возвращались силы, голос окреп.
- Если ты про извинения, то я извиняться не буду. Пошел он… -  тут Леня выпустил такую длинную заковыристую фразу, которая в ранней юности вызывала к нему уважение на всей территории от улицы Дача Ковалевского до Хаджибеевского лимана.  Но Бенедикт рос в стороне от этой солнечной местности. Он помолчал и сказал:
- У бедуинов в случае конфликта двух сторон приглашается третья сторона. Незаинтересованная. Я согласен выступить посредником.
- Ну, ладно. – Лене уже надоел сам предмет разговора. Да, он слышал, что у бедуинов даже вендетта есть. Но он-то никого не грохнул. Так что зря Беня так волнуется. Хотя… - Ладно. Если ты считаешь, что надо поговорить – поговори. Но учти: я извиняться не пойду. Исмаил сам нарвался. И работать, скажи, надо аккуратнее. Тогда никто на тебя орать не будет.
   Фигура на стульчике скорбно качнулась:
- Нельзя так обижать человека, даже если он неправ. Отойди в сторону, поговори спокойно…
- Хорошо, Беня, - Леня встал с кровати, давая этим понять, что пора домой, - даю тебе все полномочия говорить от моего имени. А я буду спать, мне вставать рано.
   Его гость тоже поднялся. А когда Леня взялся за дверную ручку, неожиданно спросил:
- Леня, а почему ты так часто упоминаешь руссо путо?
- Что-о? – Леня уперся взглядом в близкое лицо визитера. Ему понадобилось секунд десять, прежде чем он понял: наблюдательный испанец смог без специфического словаря перевести на свой язык Ленину лингвистическую специю, частую русскую добавку к пресному ивриту, которую за давностью использования он и замечать-то перестал. Леня крякнул, как человек, которого поймали на горячем. – Это так. Слово-паразит. Не обращай внимания.

   Как Бенедикт говорил с Исмаилом, Леня не знал и знать не стремился. И вообще, он об этой ситуации предпочитал не вспоминать. Исмаилу он по-прежнему делал замечания. Правда, больше на него не орал. Сдерживался. Вот вчера тот подкатил к нему с заявлением, что у него, мол, непредвиденные расходы, и что его этап работ теперь стоит дороже. Так Леня и бровью не повел. Вежливо отправил Исмаила не туда, куда обычно отправлял людей с подобными разговорами, а прямиком в министерство строительства.
- Ты выиграл тендер у министерства. Деньги тебе перечисляет министерство. Вот туда и иди.
   И ни слова больше. И благожелательно так. Он-то, Леня, знает этих чинуш. Пусть только Исмаил туда сунется со своими претензиями. Сразу поймет, что Леня, который здесь, как бельмо на глазу, для него самый что ни на есть отец родной, добрый, внимательный и заботливый. Потому как Леня и выслушает, и вопросы все тут же на месте решит.
- Иди, родной, иди в министерство!
   Но Ибрагим моментально сдулся, руками махать перестал и тихо отвалил к своему джипу.
   А веревочку ту,  что в бардачке, Бенедикт Лене принес наутро после их разговора в вагончике. Держи, говорит, она будет ссоры отводить. Язычник он, что ли? Ну, ладно, пусть в машине валяется, кушать не просит…
   
   Ночь в этих местах не опускалась на землю. Она на нее падала. Причем сильно заранее, невзирая на абсолютно незаконченный день. Поэтому, когда Ленина машина одолела подъем по Кармель и припарковалась у центра для посетителей в Кирьят-а-Технион, громадного комплекса технологического института в Хайфе, местные фонари и фонарики уже включились в ежевечернее соперничество со звездным небом.
   Ариэль шел по дорожке навстречу.
- Привет, сынок!
- Привет, папа!
   Они тиснули друг друга в объятиях. Не выпуская сына из рук, Леня придирчиво оглядел его с черной макушки до босых пальцев в сандалиях. Фэйс-контроль, обязательная процедура каждой встречи.
- О, штиблеты новые купил! Наконец-то! Почем взял?
- Это дед подарил. Сказал – дорого. Еще самокат купил. Segway. Новая модель.
   У Лени глаза сузились. Повисла пауза. Папаша его первой жены, старый бриллиантовый мафиози, уже пару лет налаживал бизнес в Казахстане и носу на историческую родину не казал, доверяя старшему сыну всю пересылку товара из своих здешних мастерских. Леню он человеком не считал после еще давнего его отказа помогать в сомнительных межнациональных сделках. И дочку свою против него настраивал. Ариэля тоже не праздновал. Считал его чужим, не из своего теста. А тут гляди-ка, навестил да с подарками!
- Что, в гости пожаловал наш алмазный король?
- Да, он вчера прилетел.
- А что ж яхту тебе не подарил? – внутри у Лени уже закручивалась пружина, вызывая из памяти неприятные эпизоды общения с бывшим тестем. – А сандалии мог бы и сам купить. Я тебе что, денег не даю? – он по-прежнему держал сына за плечи, только теперь тяжело, как будто удержать хотел.
- Папа, не злись. – Ариэль примирительно положил ладони с длинными узловатыми пальцами на задубелые отцовские запястья. – Я не девушка, не люблю ходить по магазинам, ты же знаешь. А дед… Его долго не было, он хотел мне сделать подарок. Посмотрел на мои дырявые шузы и сориентировался. Кстати, они очень удобные. И кожаные, и дырочки в стельке для вентиляции…
- Ну, если дырочки, тогда хорошо, - Леня заставил себя перейти на обычный в их общении шутливый тон, - в жару нога потеть не будет.  Ну что, какие у тебя планы? Кислый ты какой-то. Замордовала тебя твоя профессорша, домой хочешь?
- Нет, я в порядке. Только… - сын замялся, - знаешь, папа, у мамы сегодня гости. Она просила нас не приезжать…
   Леня облегченно рассмеялся:
- И поэтому ты такой невеселый? Давай здесь где-нибудь посидим. Не все еще у вас закрылось? Славный город Хайфа. Скоро, как Тель-Авив, будет бдеть круглосуточно…
- Папа, что такое бдеть?
- Быть на посту, бодрствовать. Вот у вас даже в субботу магазины работают и транспорт ходит. Ну, поехали куда-нибудь, где вкусно кормят……

   Они уже час сидели в углу небольшого японского ресторанчика. В светской Хайфе желающих с появлением первой субботней звезды покушать суши было предостаточно. Но почти все посетители толпились на открытой веранде. А они сидели внутри, предпочтя морскому ветерку за шумными столиками искусственную прохладу и возможность поговорить. Ариэль, проголодавшись за целый день, доедал уже вторую порцию. Леня вяло ковырял вилкой рис и слушал сына.
- Ты знаешь, сердечно-сосудистые заболевания являются наиболее частыми в западном мире. – Ариэль ловко подхватывал палочками очередную перевязанную ленточкой морской капусты колбаску и направлял ее в рот. – А инфаркт миокарда вообще главная причина смертности. При инфаркте кровоснабжение миокарда нарушается и, как результат, в пострадавшем районе образуется рубец. Этот шрам не принимает участия в сердечной функции. Более того, он отягощает работу здоровой части сердца, которая берет нагрузку на себя после инфаркта. Обычное клиническое лечение не в состоянии восстановить поврежденные ткани. Пациентам с обширными рубцами вообще показана трансплантация. А где набрать столько доноров?
- Войну затеять, - хладнокровно, подперев голову рукой, предложил отец.
- Папа! – укоризненно взглянул сын. - Ты же сам хотел послушать о моей работе!
- А что? – Леня старался сохранить невозмутимость, но, прикрываясь обычными для себя шутками, втайне гордился сыном. Один из самых способных на курсе на своем факультете биотехнологий. Его взяла известная у местных академиков профессор Махлуф в свою лабораторию, и теперь его сын выращивает свиные клетки, которые прикроют чьи-то сердечные раны… -  Рассказывай, сынок, это мой грубый казарменный юмор.
- Наши инженерные заменители тканей на основе двух основных компонентов: клеток и…не знаю, как это по-русски, но как поддержка для них.
- Леса?
- Да, как строительные леса. Так вот наиболее подходящей для создания таких лесов является белковая матрица. Их мы и производим в нашей лаборатории из свиной ткани. Свиньи ведь некоторыми белками очень похожи с людьми. В процессе производства матриц (это называется decellularization) избирательно удаляются из тканей определенные клетки, но биохимический состав и механические свойства исходной ткани сохраняются. Поэтому иммунная система не отвергает пересаженные ткани на ее основе, как это случается с другими материалами, которые могут даже спровоцировать остановку сердца. Представляешь, насколько можно продлить человеческую жизнь!
- Ой, да, - Леня потер ладонью широкую грудную клетку, - я бы пожил подольше, чтобы иметь возможность сказать, - тут он сгорбился, оттянул вниз уголки рта и, шамкая, произнес. – Видите того самого высокого нобелевского лауреата? Ну, который рядом с королем? Так я его па-па!
   Они рассмеялись оба. Ариэль хохотал с удовольствием, закинув назад голову. Кончик его крупного носа при этом смешно шевелился. Ила тоже говорила, что у Лени нос шевелится, когда он смеется.
- Нет, пап, я пока только хочу премию Харви. Для Нобелевской у меня еще мало седых волос. - успокоившись, расслабленно произнес он.
- Это, сынок, дело наживное, - Леня задумчиво провел рукой по своей голове. – Парочка капризов судьбы – и ты внешне  ну полный нобелевский лауреат. Только без фрака.
- Это ты про себя? – догадливо осведомился сын. И сразу, без перехода, только палочки в сторону отложил. – Я, пап, наверное, поеду в следующем году учиться в Америку.
   Отец не сразу понял. Но вот медленно опустил руки. Потом снова сложил их на груди. Потом снова опустил. Придвинулся:
- В какую Америку? Чего это ты так решил?
- Не решил еще. Вернее, не я решаю этот вопрос. Но со следующего года я уже могу претендовать на поездку по программе обмена студентами. А у них в лабораториях ведутся исследования, подобные нашим. И мне уже предложили подумать. Правда, это надо, чтобы меня еще утвердили. Претендентов несколько.
- Ну-у, сынок, - Леня тянул фразу. А в это время откуда-то из груди поднималась тяжелая волна, как обычно, когда он получал известие о детских болезнях или слышал разрезающий воздух звук цева адом. Разные, эти события действовали на Леню абсолютно одинаково, заполняя тело тяжестью и напрочь вытесняя из мозга остатки рациональности. Оставалось только суетливое желание немедленно куда-то бежать и что-то делать. – Это, конечно, интересная новость…
- Папа, ты же понимаешь, это пока разговоры. Но если получится, будет замечательно. Представляешь, учеба в Гарварде!
- А чем тебя не устраивает Технион? – тяжелая волна уже билась в кончиках пальцев, ноги стали тяжелыми. Леня боролся, как мог, чтобы не сказать сейчас лишнее. – Замечательный институт, лучший технический вуз в стране, высокий рейтинг в мире…
- Но, папа, Гарвард! Гарвард! Там профессор Сикорски. Я читал его работы. Он шире смотрит на проблему, которой занимаемся мы, исследования ведутся по нескольким направлениям… У них такое финансирование! Потом, это возможность, проявив себя, остаться там работать, а в дальнейшем и жить…
   Леня сцепил руки в замок. То, что говорил сын, стучало в висках и не давало, уже не давало воспринимать ситуацию спокойно. С усилием подавив желание выкрикнуть, спросил спокойно:
- А мать? О ней ты подумал? Как она останется без тебя?
- Я ей уже сказал. Она, конечно, переживает, но в целом не против. Да папа, все в порядке, я ведь живой! – Ариэль откинулся на мягкую спинку белого диванчика. – Будете ко мне летать. Попеременно. И я к вам. И вообще, - заметил он наконец отцовское напряжение, - это у мамы я один сын. А у тебя еще есть моя сестра. Ну, папа, ты же всегда говорил, что надо использовать все шансы, которые дает судьба, чтобы расти профессионально! Потом, мама перестанет бояться, что меня заберут воевать. Она так нервничает, как только опять стрелять начинают. Говорит, что не переживет, если со мной что-то случится. А так я буду жить в Америке. И дед обещал помочь с обустройством, если я туда поеду. Может, буду попутно ему в бизнесе помогать…
   Ах, вот почему этот старый хрыч нарисовался! Узнал, что сын шлимазла собрался в Америку! Самокат подарил! Штиблеты купил! А-а! Леня чуть было не выругался вслух с упоминанием той самой вездесущей руссо путо, но вовремя сообразил, что в насквозь русскоязычной Хайфе сынок наверняка знаком со значением этого слова. И вообще, Леня давно постановил не ругаться при детях. Ни при каких. Даже при уличных арабчатах.
   А сын опять вернулся к разговору о своей работе. О том, что клиническое применение метода задерживалось из-за особой инженерии тканей. А они в лаборатории создали такие толстые и сложные поддержки, - строительные леса, как ты сказал, папа, - которые держат стволовые клетки и включают в себя внеклеточные белки. Этот продукт не вызывает ответа иммунной системы…

   Тут позвонила Ила. Как дела? Нормально. Все по плану, ужинаем с сыном. Ну, пока, целую.
- Я тебя внимательно слушаю, Ариэль, извини…
   Леня не понимал и половины того, что рассказывал сын. Его собственные познания в биологии так и закончились тем живым уголком в их доме и словами папы: «Знаешь, сынок, животные неперспективны. А вот если станешь строителем, то всегда заработаешь на кусок хлеба. Сейчас много строят на территориях дружественных стран. Если ты будешь хорошим специалистом, то тебя, может, выпустят из этой чертовой тюрьмы. А там посмотришь, что делать».
   Леня послушал совета папы, когда-то младшего научного сотрудника, а потом отказника и простого курьера. И к тому времени, когда молодой инженер дорос до специалиста, «чертова тюрьма» наконец открыла ворота, и Леня, уже давно морально подготовленный к отъезду, рванул в дружественную страну, где он, к слову, теперь неплохо зарабатывает благодаря той профессии, которую выбрал для него отец.  Кстати, папа работал еще внештатным сотрудником Дома пионеров. Вел там биологический кружок. Эх, жаль, он не слушает сейчас внука…
   Да, а чего это Леня так разволновался? Ну, собрался ребенок в Америку. Но так действительно, не на войну же! Нет-нет, нельзя быть таким отцом-эгоистом. Не хватало еще, чтобы его сентиментальная привязанность помешала сыну сделать карьеру! И вообще, в этом Гарварде, глядишь, и климат получше…
- Папа, ты поедешь со мной в «Гоби»?
- А? – встряхнулся Леня от своих переживаний. Сын назвал известную ночную дискотеку. Когда-то они даже были там вместе. Леня затесался в их молодежную компанию, и хотя внешне не очень выделялся из тамошней разновозрастной публики, но все-таки быстро устал от громкой музыки и резких цветных вспышек. Правда, честно пробыл там до утра и даже танцевал, чем заслужил абсолютное приятие ариэлевых друзей. – Ты зовешь меня на ночную дискотеку? Там что, уже открыли клуб «Кому за пятьдесят»? Нет, сынок, извини, мне ж еще к Марусе заезжать, я обещал… Давай, я тебя отвезу на Яффе Ноф.
   Всю дорогу, ныряя на бесконечных серпантинах Кармель, они болтали о разном. А прощаясь, Ариэль пообещал отцу сбросить на почту статью гарвардского профессора Сикорски, к которой папа проявил большой интерес. Как, впрочем, и к последней песне Асафа Авидана.  Ариэль пришлет на нее ссылку.
- Кстати, папа, зря ты не идешь на дискотеку. Самое время размяться. Ты немного поправился. Это лишняя нагрузка на сердце.
- Спасибо, сынок. Мне легче повесить замок на холодильник и потерять ключ…
   
   Высадив сына возле клуба и перекинувшись приветствиями с ожидавшими его друзьями, Леня пристроился в хвост городскому автобусу под номером сто пятнадцать. Когда-то этот автобус подвозил Леню прямиком к его дому.
   Хотя на бумаге он и оставался его домом. Вернее, квартирой, купленной между разводом с Цыпкой и женитьбой на Ритке. Тогда, после развода,  Леня переселился из двухэтажного домика на Френч Кармель с огромным балконом, под которым лежала вся Хайфа, вся, с Бахайскими садами, портовыми кранами и потрясающими восходами, в съемную квартиру в душном нижнем городе. В перспективе была покупка квартиры. Леня как раз зондировал тему ипотечного кредитования, когда в Москве взорвали многоэтажку. Как потом выяснилось, это было только началом ужасной мясорубки в столице бывшей общей родины. Но Лене все последующие кошмары уже были не интересны. Он и на это сообщение отреагировал всего лишь легким движением бровей: за что народ фээсбэшников кормит? И отметил для себя, глядя в телевизор, что родители не вовремя поехали погостить к отцовскому другу дяде Вове. Леня тогда представил, как оцепили город и тормозят всякий транспорт. И на Красную площадь пускают по паспортам.
   А на следующий день позвонил дядя Вова.
   Это его дом рассыпался в выпуске новостей.
   Сам он застрял на МКАДе.
   А гости его как раз были в квартире.
   Его ждали. Чай пили.
   Эта картина, где папа с мамой пьют чай и смотрят сверху на засыпающую Москву, и была у Лени перед глазами, когда он спешно вылетал из Бен-Гуриона, и потом, когда получал два запаянных гроба. И на старом кладбище в городе своего детства, где лежало уже не одно поколение родни, он представлял себе то же: папа, мама, чайник в красный горошек и вечерняя Москва. Дядя Вова столько раз подробно описывал все, что было у него на кухне к моменту приезда гостей, что картина эта в Ленином воображении стала объемной. Он знал, из какого ящичка мама доставала ложечки. И абажур был желтого цвета, с бахромой. И скатерть белая из дядивовиных запасов.  И печенье из магазина в липкой сахарной пудре было куплено им как раз сладкоежкам Мишане и Фаечке.
   Родители почему-то тормозили ехать вслед за Леней в Израиль. Объясняли это там вечной войной и жарой, а тут соседями и друзьями. Просто, как уяснил  себе сын, в своем возрасте они не решались на перемены, и не торопил их особо. Тем более, что его семейная жизнь быстро начала разваливаться.  В отсутствие другого общения он не хотел делать их свидетелями постоянных разборок с супругой. Ждал, что со временем их переезд как-то сам сложится.
   Не сложился.
   О самом взрыве Леня стер память в своей голове начисто. А вот эта картина, где родители сидят за столом и смотрят в окно на огни замолкающего города, перед глазами, как живая. Особенно когда он едет в свою квартиру, купленную на вырученные от продажи родительского дома деньги.
- Жизнь продолжается, - проговорил Леня вслух этот знакомый каждому местному жителю девиз. – Жизнь продолжается. Надо жить дальше.
   Эта квартира - как помощь родителей оттуда, с небес. Иначе Леня тянул бы сейчас две ипотеки. Или снимал для Ритки с Марусей жилье, что тоже влетало бы ему в копеечку. Вернее, в агору.
- Жилье влетало ему в агорот! - Леня хмыкнул, отвлекаясь от закоулков памяти.  А вот и знакомый поворот, и дом из белого иерусалимского камня, облагораживающего любую архитектуру, а в данном случае даже ее отсутствие.
   Прихватив из багажника купленный еще неделю назад подарок – кукольный гардероб с малюсенькими плечиками для одежки лысенькой Маруськиной резиновой дочки, Леня поднялся на второй этаж. Хотя он имел полное право заходить, когда вздумается, и ключ у него был, и комната одна из трех была с его, Лениными вещами, все-таки он предпочитал предварительно созваниваться с Риткой. Отношения у них были нормальными. Ко всему, Ритка была не совсем дурой и понимала, что без регулярных денежных вливаний бывшего мужа, кормящего-поящего дочку, а заодно и ее (куда ж денешь!), им было бы туговато.
    Но если с головой Ритка хоть периодически, но дружила, то вот с телом у нее была полная неразбериха. Тело постоянно хотело чего-то нового. И каждый раз думало, что ну вот этот мужчина даст ей тот самый фейерверк и ощущение каждого дня, как первого. Но такое бывает только в случае ежедневных провалов памяти. Так  регулярно объяснял ей Леня. Потом объяснял. Уж больно поздно он спохватился. На работе ж постоянно. И вообще, он так устал от семейных разборок, так хотел обычного тихого семейного счастья, что как-то и не думал, что вполне взрослая на тот момент Ритка (побывавшая, правда, дважды перед тем в скоротечных замужествах) решит от добра добро искать.
   И спросить у Лени, куда он глядел, когда выбирал, так туда и глядел. Туда, куда глядели все мужики до и после него. Да и во время, что уж теперь говорить, чего уж тут рога свои прятать. Выросли, как у того самца нумибийского горного козла, что в Красной книге прописан. И Леня такой же редкий экземпляр; последний, наверное, в городе узнал.
   И вообще, с чего он решил, что Ритка, эта Джина Лоллобриджида, на которую даже пенсионеры и датишные головы сворачивали, Ритка с неизменным глубоким декольте и юбками выше колена, - с чего он вообще решил, что она будет смиренно сидеть у семейного очага все дни до субботы и только выглядывать в окно: где ж ее драгоценный, когда ж вернется?
   Козел. Полный нумибийский козел.
   Звонок в дверь. Сейчас Маруська на шее повиснет. Надо подарок за спину спрятать, чтоб угадывала.
    Но дверь открывается неспешно. И не дочка в коридоре. Опираясь плечом о косяк,  в полупрозрачном халатике, с распущенными волосами…
- Ритка!..

   Эта была обычная ее уловка во времена безрыбья. Когда одного кавалера она бросала (или бросали ее), а нового еще не подцепила. Оставаться в одиночестве Риткино безалаберное тело не желало категорически. Тогда, зная, что приедет Леня, она спроваживала дочку к сестре, а сама устраивала ему вот такой с порога десерт, нимало не заморачиваясь на моральной стороне связи с абсолютно бывшим и абсолютно занятым другой женщиной мужем.
   Вот узнай об этих «десертах» кто из женщин, подвергли бы Леню остракизму. А мужики бы поняли. Особенно те, кто Ритке хоть раз вслед оборачивался.
   И вообще, он ей деньги дает.
   И она мать его ребенка, чего ж портить отношения.
   Ко всему, это чистый спорт.

   Это все Леня давно сам себе объяснил. И нравственностью себе голову не забивал. А наутро съездил к Марине, Риткиной сестре (интересно, знает она? знает наверняка, у Ритки язык длинный), забрал дочку (вот визгу было, когда одежки махонькие увидела и розовый гардеробчик!), и они поехали развлекаться в кибуц Ягур. Там уже давно местными умельцами  был сооружен игроленд с кучей аттракционов под крышей и на воздухе, многоцветная детская радость. Наигравшись с дочкой в настольный хоккей и подстрелив всю неприятельскую эскадру в морском бою, Леня отправил Марусю размяться в надувной городок. И пока дочка бегала с ошалевшими глазами с одного батута на другой, он, сидя на широкой лавке, неспешно потягивал безалкогольное пиво и наблюдал за животными в маленьком зоопарке чуть в стороне от детской оравы. Крикливый павлин разворачивал свой переливающийся хвост жестом индийского факира. Дивясь такой неземной красоте, из своего закутка вытягивали кожаные шеи игуаны. Созерцающий сверху попугай жако выкрикивал, наклоняясь из своего кольца, комментарии на иврите и английском. Зрители хохотали. Внезапно жако голосом престарелого учителя отчетливо произнес по-русски:
- Пора домой, оболтусы!
   Леня встряхнулся. Эк он расслабился, даже на часы не глядел!
- Не, доча, хватит тебе на сегодня мороженого, - потрепал он кудрявую голову, нашептывающую сладкую просьбу прямо в отцовское ухо. – Пора ехать домой, мама заждалась.
   Мама их не очень-то и ждала, Леня это понимал. Но суббота не резиновая, а ему самому еще домой надо. Ила вон давно не звонила. Обиделась, может. Он набрал ее номер. Нет, голос ровный. Ты скоро домой? Я с дочкой, слышишь, как орут эти …. Что-то купить? Здесь магазины работают. Нет, езжай сразу домой, все есть.
   Ну, теперь можно и выдвигаться.
   Леня пристегнул на заднем сиденье дочку, восторженно рассматривающую выигранные в баталиях призы, и, поставив диск с песнями из мультфильмов, выкатил машину на шоссе. Так, подпевая Чебурашке, они и въехали в город.
- Папа, а привезешь в следующий раз маленькую лошадку с ванночкой?
- А вот приеду через неделю, мы с тобой вместе поедем и купим.
- Через неделю – это в субботу?
- Ну, да.
- А в субботу мы с Мариной и Габиком едем на Мертвое море. Мама сказала, что будет уборку делать, и чтобы я не мешала…
- А-а, ну, убирается мама постоянно… И ты точно будешь ей мешать. Тогда через выходные. Идет?
- Идет! И лошадку купим? Она такая, грива у нее розовая, а головка и ножки, и вообще вся она тоже розовая, но не совсем. Немножечко сгула. Ну, знаешь такой цвет?
- Розово-фиолетовая? Лиловая, наверное?
- Наверное. Купим лиловую лошадку, папа?
- Купим, купим. А вот и мама вышла встречать. Пока, родная, до встречи.
- Пока, папа!

   Германская колония в нижней Хайфе – живописные кварталы двухэтажных домов между проспектами Ротшильда и Бен-Гуриона – напоминала скорее колониальные постройки где-нибудь в Латинской Америке, чем собственно Германию. И каждый раз, проезжая мимо уютных особнячков, окруженных пальмами и прочей поливной зеленью, высаженной в здешнюю капризную землю или стоящую в специальных кадках, Леня представлял себя беззаботным Остапом где-нибудь в Рио. Океан, шезлонг, сигара и много красивых девушек на пляжах Копакабаны. Остатки его глупых юношеских мечтаний. Кому скажи сейчас – засмеют. Но Леня никому и не говорил. Просто каждый раз, проезжая Мошава Германит, он мысленно убирал крышу на своем BMW. И тогда поток прохлады из кондиционера становился океанским бризом, несущим беспечность и полное отдохновение от забот.
   Вот и сейчас Леня подкрутил кондиционер и откинулся на сиденье. Надо бы еще штаны белые - хмыкнул он. Было бы полное Рио. И тут справа за окном он увидел кресло. Словно продолжение фантазий о беззаботной жизни, прямо на тротуаре проспекта Бен-Гурион стояло большое кожаное кресло темно-синего цвета. В нем, водрузив ногу на ногу, сидел невысокий крепыш в синей майке и цветастых шортах.  В одной руке он держал телефон, второй отчаянно жестикулировал.  Это был известный половине города владелец кафе и русского магазина, а по совместительству еще и Ленин приятель и тезка Леонид Красносельский. BMW затормозил в аккурат перед ним.

- Ты, я смотрю, хорошо устроился! – после приветствий и вежливого отказа занять нагретое место Леня примостился на широком мягком подлокотнике.
- Не жалуюсь, - его приятель не торопясь засовывал в карман  мобильный. – Шумно только. Надо бы табличку поставить «Не шуметь. Работает мозг»
- А чего ты, мозг, не за стойкой? Или всех клиентов своими шортами разогнал? – Леня всегда посмеивался над единственной на все случаи леонидовой униформой. - Ну, чистый волк из «Ну, погоди!»
- Па-апрашу к моему костюмчику не придирац-ца! – Леонид смерял старого знакомого взглядом римского патриция из сенаторской ложи. – Мы не то, что некоторые пижоны, не под мазганом в машине педальки жмем. Трудимся в поте лица и шеи на благо животов трудящихся. Нам не до Живанши.
- А если серьезно, чего это ты поперек проспекта вылез да еще и на кресле? Кстати, кожа?
- Дерьманьтин. – Леонид оттянул пальцами край подлокотника. – А сижу я здесь потому, что некоторые преступные элементы мне на днях прям в витрину булыжник кинули.
- Тогда это среди пролетариата искать надо. – Леня кивнул в сторону проходящих мимо двоих неопрятных пацанов. Те свернули шеи, разглядывая выглядывающий из зелени возле кафе велосипед и столик со старой швейной машинкой, леонидово ноу-хау для завлекания публики. – Ты бы хоть табличку повесил, Мюнхгаузен, что у тебя здесь всего полвелосипеда и машинка поломана. А то решат экспроприировать – всю растительность у тебя потопчут.
- Да уже последний араб в Вади Ниснес знает, что здесь всего полвелосипеда, и то на цепи, - Леонид проводил взглядом сомнительную парочку. Те поспешили прочь, завидев полицейскую машину.
 – Может, это они и есть, гунны проклятые. – пробормотал и, прикладывая трубку к уху, - Моше! Моше, это Леонид. Возле моего кафе двое парней прошли. Наверное, это они. Тут как раз ваша машина рядом… Да, да, я на связи, спасибо.
   И, возвращая телефон в карман, вздохнул:
- Полиция ищет. Я охраняю. Где справедливость? Может, мне еще и школу открыть, чтоб эти переростки были при деле? Так пусть мне дают кресло мэра, и я хоть буду знать, за что страдаю!
 - На двух не усидишь, - Леня похлопал приятеля по заросшему густой растительностью плечу. – Тухеса не хватит. А кстати, брат, в какую школу лучше ребенка отдавать? У тебя опыт есть, поделись.
- А чего ты интересуешься? – голубые глаза под тяжелыми веками уставились на Леню. – Тебе ж еще рано. То есть, где-то уже поздно. Но дочке ж еще рано. Или у меня что-то с памятью? Что, уже время пришло?
- На следующий год придет.
- Тогда слушай сюда, - Леонид подтянул босую ногу в сандалии на колено. – Только мамлахти-дати. Для начальной школы самое оно. И не спорь со мной.
   Леня поморщился:
- Да зачем нужна религиозная школа? Чтоб потом мой ребенок не захотел со мной в субботу в машину садиться?
- Это как объяснишь, - назидательно протянул Леонид. – Семья должна корректировать эти вопросы. Зато не будет просить пирсинга и родителей будет уважать. И по субботам будет собирать родителей дома…
- И что, Леонид, что дома? Тору читать и есть из одноразовой посуды? Не смеши меня!
- … и, кстати, разбивать стекла наверняка не будет! – Леонид рубанул ладонью воздух, испугав проходившую мимо арабскую мамашу с ребенком.
- Да она и так не будет. Девочка все-таки.
- А ты, вроде, девочек нынешних не видишь! Натянули маечки и юбочки-мини, - Леонид хлопнул себя квадратной пятерней по голой коленке, - и лишний раз не спросят: мама, папа, как ваши дела? Может, с вами надо посидеть, поговорить?  – он распалился, как человек, которого задели за живое.
   Эк мужика несет! Леня сочувственно склонил голову:
- Что твои? Общаетесь?
   Его жена и дочка уже с год, как жили в Америке. И возвращаться не думали. Леня знал, что для приятеля это больная тема. Но не спросить не мог.
   Леонид медлил с ответом. Потом каким-то сразу поскучневшим голосом ответил:
- Общаемся, - и после паузы, - а толку?
- Что, когда назад собираются?
- А не хочет она возвращаться!
   Она – это жена Леонида. Курносая блондинка откуда-то из-под Вологды. Леонид наступил на нее, когда пробирался к воде на пляже. Это называется - съездил в Крым к друзьям проветриться. Глаза у нее серые. Дымчатые, как облака. И вся ускользающая какая-то. Как воздух. Леня б на такую не повелся. А вот Леонид сразу запал, женился, привез сюда, на руках носил. Всех прежних подруг забросил, да и друзей тоже. Дочка родилась – так он и в магазин ее с собой таскал. Чтобы рядом была. Ну, и хвастался, понятно. А жене то ли климат не подошел, то ли окружение, то ли родня мужнина заела, но поехала она погостить к подруге в Америку, да и начала мужу оттуда рассказывать, что, мол, тут лучше, давай сюда перебираться. Леня тогда встретил приятеля совершенно оторопевшего.
- Куда ехать, Леня, куда? У меня здесь бизнес, меня все знают, я здесь дома, – он бил себя кулаками в грудь и тут же недоуменно разводил руками. – Что я в Америке? Кто я в Америке? Опять начинать все с начала? И ради чего?

- И ради чего? – Леонид ударил себя в грудь. – Она там устроилась на работу в супермаркет. Скажи, зачем? Тут она разве работала? Все ей домой на блюдечке приносил, только сиди дома, занимайся ребенком…
- Но ведь звонит? – Леня попытался пригасить поднявшуюся волну.
- Звонит? Я звоню! Каждую субботу, как проклятый! Хоть с дочкой поговорить. Она мне: «Папа, я скучаю. Когда ты приедешь?» А я ей что? Дочка, твоя мама дура, уехала черт знает куда, еще и меня туда затащить хочет? – и сразу, без перехода. - И ты еще спрашиваешь, в какую школу отдавать ребенка! Только в религиозную! Там научат ее жить по правилам, соблюдать традиции…
- Ну какие, какие традиции! – тут Леня и сам завелся, хотя понимал всю ненужность этого спора. - Какие в наших семьях могут быть ТЕ традиции? Мы перестанем говорить на одном языке с детьми! Мы и так не можем удержать им наш язык, а тут еще они начнут воспринимать мир совершенно по-другому! И нас, кстати, будут считать чужими для этого своего мира.
   Они уже стояли друг напротив друга, высокий и приземистый, и размахивали руками, как добавочными аргументами.
- А вот какие правила их научат соблюдать! Киндер, кюхе, кирха! Или босая, беременная на кухне!
- Слушай, тебе вот это самому не смешно, что ты сейчас сказал? Это ж вообще не из нашей истории…
- Это из мировой истории! Это извечные правила! Женщина сидит дома, растит детей, мужчина на войне и на охоте! А то захотелось феминизма, видите ли! Из дому ей захотелось, свободы! Дура!..
    Они оба вдруг затихли. Вокруг, огибая, шли люди. По проспекту неслись машины. Из кафе доносился любимый Леонидом джаз. Был очередной беспечный выходной в – пока – мирной стране.
- Ты ж понимаешь, Леня, я такое дочке про мать не скажу, - он отвернулся, и без того невысокая фигура ссутулилась, голова сравнялась с плечами. – Скоро встретимся, говорю, я тебе подарки привезу…
- Так ты решил туда слетать? – Леня вопросительно уставился в уже заметную лысину на крепком затылке. – Правильно, давно надо было самому поглядеть.
- Куда лететь, Леня, куда? – Леонид развернулся к нему, уперев руки в бока. – Светка Райкина с ней общается. Говорит, у нее какой-то египтянин живет…
- Да ладно! – не поверил Леня. – Так и сказала? Светка врет. Это она хочет, чтоб ты развелся и на ней женился. Она ж тебе вечно глазки строила…
- Да? А если не врет? Только представь, у моей дочки будет отчим араб! Это ж надо так надо мной поиздеваться! Араб! Да я ж его в окно выкину, если там застану!
- Ленчик, Ленчик, что ты кипиш поднял – араб, отчим… Ты съезди, посмотри. А может, тебе там понравится? Потом, в Америке тоже люди живут, им тоже надо, чтоб было где культурно покушать. И посмотришь, может, египтянин Светке во сне приснился. Она ж как раз Ритке хвасталась, что в Табе египетской зажигала. И вообще, ты сегодня-то им не звонил еще? Суббота. Ты б позвонил. Может, договорились бы…
- Да не звонил! – Леонид опять отвернулся и сердито обхватил локти ладонями. – Все время я звоню! А сегодня пусть они сами набирают!
- А что это ты сегодня такой обидчивый? – Леня уже глядел на часы, прикидывая, что застрял незапланированно. А еще ж дорога впереди.  – Позвони, не переломишься.
- Да день рожденья у меня сегодня! – почти выкрикнул его приятель. И, отмахнувшись от «Поздравляю! Что ж ты молчал?», предложил:
- Зайдем ко мне в магазин. Ты домой едешь? Я тебе еды какой-нибудь подкину.
- Что, небось, просроченное девать некуда? – они уже переходили на обычный в их общении тон полушутливого трепа, позволявшего им никогда не ссориться, несмотря на бурные диалоги. – Слушай, а это у тебя что такое?
   Перед входом в магазин на полках, где возлежали примятые жарой фрукты, на ящике с яблоками красовался новенький ценник на русском. На нем наименование сорта, названного именем известной всякому израильтянину горы Хермон, было смачно разделено на две равные части. Именно на этот ценник и кивнул сейчас Леня.
- Ах, ты, ешки-матрешки! – всплеснул руками хозяин заведения. – Сема! Семен Ильич! Что ж у вас на яблоках написано? Зачем же ж вы такое допускаете? К нам же и мамаши с детьми заходят!
   На его восклицание не сразу отозвался голос откуда-то из-за кассы. Семен Ильич пытался достать с полу закатившуюся монету. А это занятие требовало сосредоточенности. Наконец он ответил:
- Наши дети уже перестали понимать наши ругательства. И вот это и должно вас больше заботить. А не то, что мы пытаемся оригинально завлекать покупателя.
- Да что ж это за оригинальность, если она на три буквы, Семен Ильич? – вступил в разговор Леня. - На три буквы уже все давно сказано, нового ничего нет.
   Тут у Леонида зазвонил телефон. Он вытащил трубку. Глянул на экран. Нацеленный на кнопку палец дрогнул. Потом аккуратно нажал.
- Привет, малышка, - Леня, приглядываясь к банке с огурцами, услышал, как приятель неожиданно быстро переместился куда-то за полки с крупами. – Как дела?

   Леня не спеша сделал не один круг по магазину, перечитал все ценники, попутно заметив сумрачному Семену Ильичу, что в слове «сосиски» все-таки три гласных, и не мешало бы поставить «о» между двумя «с». А в это время из-за полок раздавалось бормотание:
- Да, солнышко, у меня все хорошо. А чего ты звонишь, только деньги тратишь… А-а, спасибо, спасибо, родненькая, что ты помнишь… Спасибо… Постараюсь не болеть. А что тут у нас болеть, солнца много, море, воздух чистый… Ты скучаешь по морю? Помнишь, как я учил тебя плавать? У тебя еще нарукавнички были с дельфинчиками, бабушка подарила. Помнишь? А потом я тебя на паровозике катал… Ну, конечно, конечно, ты уже была большая, сама каталась. Но папа купил тебе билетик…
   Леня вовсе не хотел слушать это интимное воркование. Но Леонид разговаривал по телефону так, вроде они с дочкой пересеклись в пространстве где-то на полпути между Старым и Новым Светом, и в этой созданной только для них двоих реальности не было больше ни одного живого человека. Хотя магазин в субботу не пустовал. Народ неспешно подбирал с полок товар и по здешнему обыкновению громко переговаривался и друг с другом, и с кассиром. Но голос из угла выделялся в этом привычном многоголосье особой бархатистой напевностью:
- А что, зайчик, как твои воскресные занятия языком? По какому учебнику?.. А-а, я такой читал, никуда не годится. Я поспрашиваю тут у своих, какой учебник русского будет лучше, и скажу твоей учительнице… Нет, я сам с ней поговорю, ты мне ее телефон дашь… Ну, что мама, что мама, у тебя папа есть, и папе – скажешь – небезразлично, по какому учебнику учится его дочка… У кого ты была на дне рожденья?.. А это хорошая девочка? А мама знакома с ее мамой? И что она говорит?.. Нет, я понимаю, что она твоя подружка и вы вместе ходите на гимнастику, но пусть мама познакомится с ее родителями… Нет, солнышко, конечно, я тебе доверяю. Ты всегда выбирала хороших друзей, даже в садике. Это у тебя от папочки. Я тоже в людях разбираюсь… А что дома? Мама тебе пи-эс-пи купила? Поздравляю. А мама смотрит, чтобы ты долго не сидела за игрушкой? Скажи, двадцать минут в день достаточно. И это с учетом телевизора! Пусть мама за этим следит, скажи ей. Ребенок должен расти здоровым…
   Время шло. Леня, поглядывая на часы, уже хотел подойти к приятелю и распрощаться. Но тут из-за полок донеслось:
- Что, мама хочет поздравить? – пауза. – Ну, давай ей трубку… Да. Привет. Спасибо. Как?.. Какой подарок в почте?.. А что там?.. Нет, ты скажи, я должен быть морально готов… - и опять пауза. Долгая настолько, что Леня уже решил, что диалог закончился, и сделал шаг в сторону  именинника, чтобы таки распрощаться и выехать, наконец, домой. Но из угла донеслось растерянное:
- Ну, спасибо. Я, конечно, не обещаю… Как будут идти дела… Мне ж надо магазин на кого-то оставить. А тут еще хулиганы витрину разбили. А, ты не знаешь… - последовал подробный рассказ о вызове полиции и личном дежурстве на виду всего проспекта, чтоб этим гадам неповадно было.
   Леня опять сделал шаг, чтобы таки распрощаться. Но тут вдруг голос за полками скомкано произнес:
- Ну, все, пока, пока, я позвоню…
   И повисла тишина. Леня не решался подойти. Его приятель явно был не в форме. А застать мужчину в момент слабости – этого Леня и для себя не хотел. Тут свидетели не нужны, пусть даже и сочувствующие.
   Наконец из закутка показался Леонид. Вид у него был растерянным. Несколько секунд он смотрел на Леню, как будто возвращался из другого мира, медленно узнавая людей и события. Потом, вспомнив, спросил:
- Ну, что, что-то себе выбрал?
   Леня молча показал банку маринованных корнишонов.
- Этого мало. Сейчас я тебе пакетик соберу.
   И, двигаясь по лабиринту из стоек и морозильных камер, прихватывая попутно то банку с селедкой, то кирпичик черного хлеба, проговаривал отрывками:
- Учебник русского языка Липсон – Молински! Да после него все разговаривающие на русском – полные идиоты! Я не хочу, чтобы мой ребенок считал своих родителей идиотами. А что на Филиппинах, какие порядки? – он повернулся в сторону Лени, смотря сквозь него, как будто спрашивал сам у себя. – Что за девочка-подружка, родители которой филиппинцы? Чему она может научить? Это ж надо хотя бы раз сходить к ним домой, прежде чем отпускать туда ребенка.
   Руки его не переставали что-то складывать в большой шуршащий пакет. Леня сделал жест, останавливающий этот, казалось, неконтролируемый процесс:
- Хватит. У меня нет столько рта, чтобы все это съесть.
   Но Леонид на его слова и внимания не обратил. Внезапно рука, занесенная над очередной коробкой, замерла, и он развернулся к Лене с совершенно осмысленным выражением лица:
- Она купила билет до Нью-Йорка на мое имя. На Рождество. И обратно с открытой датой.
   И, выдержав паузу, за время которой его лицо стало окончательно привычным и абсолютно узнаваемым, добавил:
- Сказала, что заказала домик где-то в горах. Рядом горнолыжная трасса. А у тебя есть теплые ботинки? Ну, ты же ездил в Европу зимой. Дашь попользоваться? Куртку не прошу, у тебя фигура нестандартная.
- А у тебя, - смерил его взглядом Леня, - фигура стандартная. Небось по выходным моделью подрабатываешь?
- Нет у меня выходных, - Леонид окончательно пришел в себя. – Я на фотосессии по ночам хожу. Ну, так дашь?
- Я ж на равнине был, а не в горах. У меня ботиночки на тонкой подошве.
- Давай хоть такие. А то прикинь, мне еще и курточку покупать, и шапку, и термобелье…
- Хоть гардероб сменишь. – Леня смотрел на посветлевшее лицо приятеля и вдруг вспомнил Бенедикта: «Ты куда? Домой, в семью? После работы надо возвращаться в семью.» - Вернешься, наконец, в ячейку общества. На человека станешь похожим, наконец.
- А так я на кого похож? – заросший подбородок вскинулся над синей майкой. – Это ты намекаешь, что я не хожу, как некоторые, каждый раз в новой одежке? Так я ж все деньги раздаю! Себе ничего, все близким!
- Ладно, брат, спасибо за общение, поехал я. – Леня хлопнул ладонью по широкой пятерне. Вторая рука Леонида крепко держала собранный пакет. – Едой-то делишься или передумал, в Америку повезешь?
- Да ладно, бери, - поклажа перекочевала к Лене, - отдашь ботинками. Когда завезешь?
- В следующую субботу. К сыну приеду и к тебе заскочу. – Леня уже стоял на выходе и, обернувшись, помахал рукой.
- Подожди! – Леонид заспешил вдогонку. – А что ж мы все про меня да про меня? Ты-то как? Как дети?
- Нормально дети. Я поехал, а то с тобой и домой не попаду. Да кстати, где  тут по дороге можно купить мировую прессу?
- В смысле, русскую? Да я тебе дам, у меня уже все газеты на этой неделе прочитаны. Вернешь с ботинками.
- Мне испанскую.
- За углом налево, - тут брови у Леонида поползли вверх. - Ой, да ты ж по-испански кроме бесаме мучо и галина бланка…
- Так, пока, дорогой, а то я тут у тебя и заночую.
- Да подожди ты, торопливый какой! А что Ила? Жениться не надумал?
- Да я там уже был два раза. Все видел. – наморщил лоб Леня. - Потом разводиться муторно.
- А чего ты такой пессимист? – окрыленный звонком приятель явно был готов соединить все одинокие сердца. - Не, Ленчик, ты личико-то такое мне не делай! Дети детьми, они вырастут, а ты-то сам как?.. В третий раз повезет, я тебе обещаю! Глядишь, еще кого-нибудь родишь. Ты ж еще молодой!
- Так, ладно, я поехал, сводник. Про ботинки помню.
- Ты ж их кремом намажь! И шнурки постирай! – уже вдогонку ему кричал приятель. – А то как я семье покажусь в нечищеных!
   Он смеялся довольным смехом, расправив грудь и уперев руки в бока. Леня широко улыбнулся в ответ. Потом завел машину, включил кондиционер и увидел на телефоне пропущенный звонок. Набрал номер.
- Извини, друга встретил, задержался. Уже еду.
   Машина сама знала свой субботний маршрут и жадно начала глотать километры.