… whatever.
Больше, чем Полустасику – за время, потерявшееся в свете.
Тебе – вместо пары десятков писем.
(и всем - вашим и не вашим - женам)
иллюстрация - фото картины Елены Воронцовой
масло, холст (c) 2012
Я стремлюсь к тебе и хочу быть с тобой – таким, какой ты есть, - такой, какая есть я.
Для тебя нет слов "не могу" в моем запасе, ибо "не хочу" также отсутствует.
Меня ничего не пугает – ни в тебе, ни вокруг тебя, – ведь не может пугать то, что близко и понятно.
А если вдруг нет – и это бывает тоже – я принимаю непонятное как вызов близости.
И принимаю его смело - без предрассудков, копаний в твоих обязательствах и оглядки на себя.
Всему этому я предпочитаю вырасти – через тебя и вместе с тобой – отпуская себя в интересные путешествия по твоему внутреннему миру, создающему мой.
Так и только так я умею и хочу любить тебя.
И так и только так ты заслужил, чтобы тебя любили...
Мне нет никакой разницы, где ты и с кем - я там с тобой, потому что хочу и могу там быть.
В тебе самом.
И нет никаких причин у этого, кроме одной: я доверяю тебе жить.
(с) 2010
SPIN SPRING
…
- Давайте прервемся ненадолго, - на дисплее телефона беззвучный вызов, но процент заряда батареи около нуля: не успею даже сказать, что перезвоню. Встала из-за натертого до блеска дубового стола.
- Согласен, - поддержал Докшин. Мы довольно часто сталкивались в процессах, и он знал мою тактику переговоров: настаивать на продолжении бесполезно, если я настроена на перерыв, - Предлагаю сделать паузу, потом кратко подвести итоги и обозначить оставшиеся вопросы. После чего будет логичным отложить их решение до следующей встречи. Думаю, все присутствующие понимают, что нам ее не избежать.
Я коротко кивнула.
- Чай, кофе?
Выслушав пожелания, набрала по внутренней связи номер ассистента:
- Свет, два чая, эспрессо без кофеина и капучино - в четвертую переговорку. Спасибо, - повесила трубку, не дожидаясь ответа.
Моя клиентка и ее – уже почти бывший – супруг с благодарностью смотрели на меня, и то была первая положительная эмоция, замеченная мной за всю встречу. Трехчасовое обсуждение раздела имущества: долей в коттедже, с кем останется домработница, кому достанется гараж, кому – какая из двух машин (и куда девать третью), а кому - коллекция древних монет и гардероб бабушки – это для кого угодно ту мач. А к семейному бизнесу мы еще даже не приступали.
Благо, ребенок совершеннолетний – его бы они никогда не поделили. И дело не в высоких мотивах - просто из принципа. Они напоминали моих детей, которым - во что бы то ни стало - нужно то, что есть у другого: им все равно, что в одинаковых майках, шортах, кедах и кепках они неотличимы для посторонних. Они не думают об этом: главное, чтобы у другого - не лучше.
Только здесь все было сложнее: например, второй оригинал неизвестного шедевра Рембрандта не имеет права на существование. Кстати, я совершенно не понимала мотива клиентки: хайтек, преобладающий в дизайне ее новой квартиры, мягко говоря, не предполагает классического масла на стенах. Так же, как Докшин удивлялся, зачем мужчине абсолютно женский автомобиль при наличии выбора из двух джипов. Мы негласно сошлись во мнении, что в этом споре оставить себе непременно то, чего хочет другой – дело глупого принципа. И всячески извращались - психологически и юридически - дабы не давать ему превалировать над здравым смыслом.
Но на этом, пожалуй, наш с Мишей общий интерес заканчивался: Докшин раздражал меня манерой не выводить спор об имуществе из бракоразводного процесса. Я же всегда стояла на том, чтобы клиенты как можно быстрее обрели желанную свободу, ведь после этого они нередко становятся счастливыми и не так ревностно относятся к вещам из прошлого.
Есть два типа пар: те, кто – расходясь - прощаются, и те, кто, так сказать, знакомятся заново. И понимают, что первое знакомство – ну, то, которое было до белого платья и медового месяца, - было с кем-то другим. И не зависит это ни от лет, прожитых вместе, ни от истории разрыва. Но закономерности – если они и есть – такие: чем дольше брак, тем больше вероятность «знакомства» при разводе. И чем ярче влюбленность – тем возможнее, расписавшись с мечтой – остаться ни с чем.
Знакомство этих людей – после почти двадцати лет супружества - сложно было назвать приятным… Правда, надо отдать должное: они старались если не быть, то хотя бы казаться цивилизованными. Наняв юристов - после тщетных попыток самостоятельно прийти к соглашению, и избегая повышенных тонов – после нервного срыва, приведшего одного из них к инфаркту, - они надеялись, что каждая следующая встреча станет финальной. Хоть и создавали к этому максимум препятствий.
Я давно перестала интересоваться внутренними причинами разводов – для меня все они свелись к одному: люди разводятся, когда жить дальше вместе невозможно. И иногда это происходит задолго до получения свидетельства о расторжении брака. Практика позволяла уже при первом разговоре с клиентом определить, состоится формальный развод или нет; и если я видела малейший намек на сомнения, – даже просто во взгляде – не брала дело: бесполезная трата моего времени и чужих денег. Я не семейный психолог, чтобы разбираться. Нет решения – нет работы.
В случае с теми, кто сидел сейчас передо мной, шаг сделала жена, обнаружив в себе «второе дыхание» в виде молодого любовника. Каким бы ни было это банальным, пошлым или антиобщественным, это – очень серьезный стимул. К слову, таких случаев большинство по моей личной статистике разводов состоятельных пар… Ч-черт, что это я такое говорю?.. Какая статистика может быть, когда речь идет о каждом отдельном семейном несчастье? Конечно, все люди индивидуальны. И все истории - разные. Хоть и одинаково скучные. Но судить – не мое дело. Моя работа – делить. Совместно нажитое – ценное и не очень, недвижимое и мобильное, сентиментально дорогое и лишь бы избавиться – имущество.
Я взяла принесенный ассистентом кофе, вышла в холл, забрала подзарядник из кабинета и, подключив телефон к питанию, устроилась на подоконнике места для курения. Терпко-горьковатый глоток и расслабляющий вкус сигареты - то, что надо... Что-то я устала.
Из приоткрытого окна спокойно отсвечивал бледный закат. Редкие автомобильные гудки вплетались в бесконечный шум мегаполиса - пробки в центре постепенно перемещались к выездам из города. Мерный сигнал звукового светофора с высоты тринадцатого этажа был похож на стрекотание цикад. Скоро весна… а там и лето.
В курилку вошел Докшин – я чуть было не съязвила на тему упускаемого им шанса уговорить жену клиента на что-нибудь невыгодное, но начинать неформальный разговор не хотелось.
- Павел уехал, какое-то срочное дело, - сказал Миша, прикуривая.
В ответ я вымученно улыбнулась, пожав плечами: все равно. По сути закончили на сегодня.
Стрелки настенных часов подсказали, что пора домой. Скоро поеду… Ой! Кстати. Вскрыла заряжающийся мобильный и набрала номер.
- Привет, звонил?
- Раз пять…
- Сорри, батарея села, а я была на встрече. Что-то случилось?
- Случилось. Прости, что отвлекаю, но рабочий день, вроде как, закончился… Мне нужно поговорить с тобой.
Я различила нотки нервозности.
- Что-то с детьми?
- Нет… нет, не волнуйся. Звонил маме – там в порядке, после уроков гуляли в парке, ели…
- Да, я тоже звонила им днем, - затушила сигарету и встала, намереваясь вернуться в переговорную, - Милый, если это терпит – давай позже, у меня очень проблемный развод, но я скоро заканчиваю - тут…
- Лера, подожди, - он редко перебивал, тем более - так резко, - дай мне сказать, пожалуйста.
Внутри что-то «включилось» – будто зажглась красная лапочка тревоги - то ли от его неожиданно вкрадчивого тона, то ли от какого-то непонятного внутреннего протеста продолжать разговор.
- Да, конечно. Что такое?..
- Я ухожу.
«Куда?» застыло на слете с губ - я замолчала, пытаясь понять смысл слов, который никак не улавливался. «Красная лампочка» начала истерично мигать и издавать противно-громкий звук сирены, - краем сознания понимала, что это в разы умноженный сигнал звукового светофора внизу. Только на этот раз - никаких цикад.
- Не хотел по телефону…
Выдохнула, на секунду прикрыла глаза и собралась с мыслями, разбив вдребезги глупую лампочку внутри головы. Вмиг всё замолчало: не было ни шума города, ни клиентов, ни работы. Вдох…
- Серёж… подожди. Ты уходишь… в смысле?.. – и я услышала «ухожу в студию – там аврал, какой-то там моторс решил размещаться», или «ухожу в бар - футбол смотреть», или «ухожу в магазин - взять вина, приезжай уже скорей», или… я ничего не услышала.
…Выдох.
- Я имею в виду… ухожу совсем. Это неправильно делать по телефону... я знаю. Но по идее это неправильно делать в принципе. Поэтому не важно. Ты там еще?.. – слова я разбирала. Он уходит. Совсем. Понятно.
Вдох...
…Но… почему?!.
Мы прожили вместе девять лет, ни разу серьезно не поссорившись. Девять. Ни разу. Ни одного. Ни единого! Даже… не спорили никогда особо. Мы были друзьями – самыми лучшими. Мы поженились сознательно. Нам обоим было под тридцать. Мы пережили столько всего... Он вытаскивал меня из депрессий и поддерживал в сотнях дел. Мы росли вместе: он - с редактора новостных лент до известного телеведущего, я - с делопроизводителя до партнера фирмы. Мы сделали два ремонта и трижды переехали. У нас дети... Близнецы. Сыновья. Его копии. Ходят в первый класс. Боже, что мы им скажем?!!! Стоп. Кажется, лампочка ожила и опять начала истерить. Тссссссссссс… тихо. Не паниковать. Валерия, никогда не паниковать. Лерочка, девочка, все хорошо… Вот же черт, я даже успокаиваю себя его голосом… Спокойно.
Этого не может быть.
Просто.
Не может.
Быть.
Потому что не может быть никогда.
Люди так не расходятся.
Кому знать, если не мне?.. ТАК - никто не разводится. Должна быть серьезная причина. Очень серьезная и очень большая. Огромная. Должно быть ПРОБЛЕМИЩЕ. Такое громадное, что вдвоем с ним не справиться. На всех горизонтах маячащее. А ведь ничего такого не…
… утром завтракали как обычно – сырники с кофе и сок… говорили о чем-то… когда поедем к родителям забирать мальчиков… послезавтра. Послезавтра суббота. Что было вчера?.. Вчера была среда, я пришла, поела и уснула. Он пришел позже, но не намного… А позавчера он был выходной… взял за свой счет после командировки в… куда он летал?.. а. в Брюссель. Одним днем. Приготовил что-то умопомрачительно вкусное из утки… как же это называлось? Ч-черт… Где проблемище-то?!!
- Валер… всё просто. Я влюбился, - прочтя мои мысли, ответил на незаданный вопрос, - не хочу поступать с тобой нечестно… Мы же договорились когда-то… давно. Что другой будет первым, кто узнает, если с одним из нас это случится.
…Выдох.
Слышала что-то вроде вины и сожаления – но решимость говорила громче. Я закрыла и снова открыла – широко - глаза. Умбричи с уткой. Вспомнила. Позавчера он готовил умбричи с уткой. Точно. Очень вкусные умбричи с очень вкусной уткой. Слоу кукинг - утка томится в духовке четыре часа. А умбричи - это домашняя паста. Значит, не «очень вкусные умбричи», а «очень вкусную умбричи», хоть и звучит неграмотно. Он вообще любил готовить, но раньше никогда не готовил умбричи. Оно делается вручную. То есть, мой муж месил тесто для умбричи, а потом скатывал его руками в длииииинную колбасу…. и влюбился.
- Мудров, - сказала, как могла спокойно и участливо, - я надеюсь, ты ещё вещи не собрал?..
Может, поговорим, и все пройдет?.. Не нужно так сразу и сплеча…
…а влюбляться – это нормально… Интересно и вкусно – почти как готовить умбричи с уткой. Черт. Дались мне эти умбричи, чего я к ним прицепилась?! Я ведь тоже влюблялась… прежде чем поняла, что лучше него для меня нет никого на свете… И я же не ошиблась – кто бы мне еще готовил умбричи?!. Ну вот опять. Хватит! Дурацкое слово прилипло как банный лист. Влюбился… тоже дурацкое слово. Интересно, в кого?..
- Не собрал. Но это не пройдет, к сожа… к счастью, - меня дернуло где-то под лопаткой – неожиданные слова отозвались в теле физической болью.
…влюбляться – это хорошо… хотя, конечно, проблема. Но ведь не ПРОБЛЕМИЩЕ же?.. или оно?.. Нет… просто влюбленный человек – это тот же самый человек, только глупый. И он может делать странные вещи. Например, умбричи с уткой. Или говорить глупости. Например, «Лера, я ухожу». Надо как-то так думать… иначе я с ума сойду сейчас.
Я никогда не видела его глупым.
Он никогда раньше не готовил умбричи (ч-черт, опять эти умбричи).
И я никогда не представляла, что он может сказать что-то такое!!
Ну как же… как же, как же, как же?!!!!!....... Тссссссс… тихо. Лера, соберись. Ничего… Все – люди… и всё когда-нибудь бывает в первый раз. Это нестрашно… или страшно?..
- Ты молчишь?
- Вроде, да… Странно как-то… Ты только не клади трубку, хорошо?.. У меня сейчас опять наверно сядет батарейка, но ты не клади...
- Я не собирался. Ты можешь убить меня, если хочешь… Ты хочешь?..
- Нет… ну ты чего… Успокойся, пожалуйста…
… кому я это?.. Он спокоен как дохлый слон, это у меня истерика.
- Я приеду через час – по пробкам быстрее не выйдет. Дождись, ладно?.. – я говорила на автомате и не заметила, что уже подхожу к машине. Пространство между курилкой тринадцатого этажа и подземным гаражом осталось где-то за пределами моего восприятия: сейчас всё было в телефонной трубке.
- Не надо никуда ехать, - голос с эффектом сурраунд… это, интересно, у меня с головой что-то?..
А, нет. Я подняла глаза, встретившись взглядом с мужем. Он стоял около и смотрел на меня, как будто сканируя.
- Я мудак, конечно, но сесть за руль тебе сейчас не позволил бы, - сказал, схлопнув раскладушку телефона.
- Да ладно… я нормально. Ты не мудак, ты – Мудров…
Я не знала, что говорить. Улыбалась… зачем?.. чтобы не плакать. А чего плакать-то?.. Никто не умер. Просто он уходит.
- Почти одно и то же… - отвел взгляд.
- Не надо чувства вины, ты же знаешь, что я его не люблю. Но это хорошо, что ты приехал…
Я помолчала – теперь была моя очередь «сканировать». Мы всегда так делали, чтобы не спорить: меньше пустых слов, больше открытости и желания слушать. Мы всегда могли понять и почувствовать. Несмотря на то, что муж был качественно другой, чем я – всегда определенный. Если грустный – то из-за чего-то, если веселый – то почему-то, если задумчивый – то о чем-то, если занятый – то чем-то. Не то, что я. Я никогда не могла понять, что происходит с моим настроением и от чего оно зависит. Мы были разные, но стали родными – за годы рядом… А ему ведь было гораздо сложнее меня понимать – с моей абсолютной оторванностью от логики мышления в вопросах эмоций. Всему, что я умею из области самоконтроля, я научилась у него. Всё рациональное, что во мне есть – от него. Ему всегда было сложнее… но не сейчас.
Сейчас я ничего не могла. Стены… вместо глаз. И я вдруг поняла, что это началось не только что и не вчера. Когда?.. Я не помню…как же я это упустила?.. почему не заметила?.. ну вот хотя бы когда ела умбричи с уткой (ненавижуэтослово!!!!!)
- Скажи, что ты пошутил… Пожалуйста… Я тебя покусаю и покричу немножко, но я тебе поверю…
***
… и не было ничего, кроме ночи, уходящей в бесконечное – блестящее реагентом - асфальтовое полотно кольца. Мигающие предупредительно-желтым точки светофоров оставались незамеченными, огни столицы в беззвездном покрывале неба сливались в непрерывные линии.
Всё казалось бессмысленным – на скорости всё, без исключения, не имело никакого значения.
Музыка, орущая во всю мощь динамиков, не трогала могильную тишину внутри - только глушила стук сердца в висках.
А ветер из опушенного стекла не позволял замечать горячих капель по холодным щекам... точно от радости, только не от неё. И я точно знал от чего - от щемящей боли невозможного. Недостижимого. Нереального… хоть и такого естественного желания просто быть счастливым.
Я всё время летел: не оборачиваясь назад, не замечая времени, не жалея сил – и летел мимо. Вот как сейчас - мимо высоток, мостов, музеев, пассажей, рекламных щитов. Мимо всего этого - вылизанного лоском и вымазанного сажей - города, куда-то… к тебе. Абсолютно абстрактной ТЕБЕ – вдруг ставшей такой конкретной. В лице, что снится каждую ночь, что видится в потоках толпы на улицах, в витринах с манекенами, в стеклах машин, за стенами в окнах, во дворах, на лестницах, в море людей… только одно лицо – везде. Твоё…
С тобой я – счастливый. Кажется, впервые за жизнь. Я ведь понятия не имел, что такое счастье… Я думал, что счастлив, но не чувствовал этого. По крайней мере, ТАК – я точно никогда не чувствовал… Даже когда лучшая женщина в мире согласилась стать моей женой. Даже когда я получил работу на первом деловом. Даже когда родились сыновья. Всё, что я тогда чувствовал, стиралось из памяти тем, что есть, когда я просто смотрю на тебя… Получается, тогда – раньше - я придумал, что счастье – это идеальная жена и здоровые дети, хорошая работа и достаток, уютный дом и вкусный ужин. Убедил себя и был доволен – всё ведь было правильно, логично и нормально…
Сейчас всё до абсурда иначе. Ты мне не нужна – у меня есть всё, чего только может пожелать человек. Даже мечты – они тоже есть. Не связанные с тобой никак. Есть. Или были… Были же?!! Я стараюсь вернуть себя туда, где я был до тебя. Опуститься на землю – где у меня все хорошо. Но либо небо – с тобой, либо ад – без. Никакой середины. И в основном – ад. Но вдруг я и сейчас все придумал?!. Вдруг я просто зажравшаяся скотина, которой подавай новые впечатления?..
Я не заметил, что пролетел сворот на набережную – черт с ним, не хочу я домой. Но мне нужна цель. Куда ехать?.. Кафе-бары отпадают – не вмазать или разумно не сесть за руль я сейчас не в состоянии. Время глубоко за полночь, завтра – рабочий день. Куда?..
Я выехал к реке, снизил скорость и остановился. Открыл мобильник, с резкой горечью удалив последний смс-диалог, но успел прежде выхватить из него взглядом «Прости…». Абонент «Ты». Время - час назад. Подумалось что-то между «не за что» и «прощаю на сто лет вперед, только позвони», когда табло загорелось входящим вызовом.
- Не спишь? – тихий голос разлился по телу дрожью.
- Катаюсь, ты?..
- Я уезжаю.
- Когда вернешься?..
- Не знаю. У меня выставка.
- Я понял. Знал, вернее. И уезжаешь ты в воскресение.
- Я тебе кое-что послала.
- По электронке?
- Неа, оно живое. Завтра получишь - курьер привезет в первой половине дня, будь дома, что ли...
- Буду. Как раз в первой – буду… А что там?
- Конверт со спорами сибирской язвы, блин. Картина, конечно!.. Хотела взять на выставку – мне очень нравится – но так ты не увидишь…
- Возьми. Мне её некуда…
- Ну выброси! Посмотри и выброси, я не обижусь.
- Обидишься. И правильно сделаешь.
- Аллё, это же просто картина! Скажи - купил, что такого-то?! Или Кудрявцева против картин как явления?
Я съежился от мысли о том, что надо бы рассказать… и не смог.
- Тссс… хорошо. Скажу купил. Только не кричи.
- Хочу и буду! - но ты смеялась… - ладно. Это… а приезжай в гости, а? Сейчас! Чаю попьем, пооживляем картинки всякие…
Еле сдержался, чтобы тут же не сдвинуться с места в твоем направлении. Думай, Мудров. Головой думай. Какие нафиг гости?.. Какие картинки? Разберись сначала со всем, потом – делай что хочешь. Не наоборот. Нового предложения без точки в старом не получится.
- Не могу… Я не могу. Правда.
- Ну и не очень-то уж и хотелось.
- Лена… - но ты уже бросила трубку.
Ударил кулаком по рулю, и взвыл от боли – задел нерв. Зажмурился - до “света далеких галактик” перед глазами.
Так мне и надо. Идиот.
ЛЕНА.
- Лёлик, это не твое такси стоит под окном? - сказала мама, выглядывая за плотно закрытые шторы.
- Такси?.. Как такси? Еще рано! – выкрикнула Лена из мастерской. Паковала картины: до последнего не могла определиться. Выставка была ее шансом прописаться в именитом европейском музее современного искусства, открывающемся после реставрации. Лене выделяли небольшой зал – пилотно, на два месяца, - и выбранные работы были уже в Лиссабоне, но взять хотелось все – даже не законченные – и дописать их в самолете.
Она вылетала за несколько дней до вернисажа, чтобы успеть прогуляться по городу и познакомиться на закрытом показе с «нужными людьми» - так Лиля – ее агент - называла тех, кто не поддавался никакой классификации: от высокопоставленных снобов, возомнивших себя знатоками живописи, и рекламщиков, прочащих ей всемирную славу, до «простовань». Ну, то есть, Лил могла сказать: Ленок, знакомься, это – Ваня! И многозначительно шепнуть на ухо – ответом на немой вопрос – «Просто Ваня. Оч-чень нужный человек…».
- Если я правильно запомнила, ваш рейс - в три сорок пять, - рассуждала мама, - сейчас половина двенадцатого. Так что, кажется, это вполне может быть твой транспорт.
Девушка выскочила из студии как ошпаренная – одной рукой держа у уха мобильник, другой - составляя черные длинные футляры в ряд у порога. И одновременно - на ходу – каким-то непостижимым образом натягивая рубашку и джинсы.
- Да, да, уже выхожу, Лилечка, пять минут! – швырнула телефон на перчаточный столик, - господи ты боже мой, ну почему я не могу держать квартиру в порядке?!. Где этот чертов чемодан?! Я же помню, что оставила его в шкафу. В ШКАФУ!!! Ни в гардеробе, ни на балконе, ни в мастерской его нет. И нет, конечно же, в холодильнике… Так. Почему я ищу его в холодильнике?!! О, пирожок! – Лена откусила выпечку и сунула ее обратно.
- Может, поешь?..
- Не, не хочу, - с набитым ртом прозвучало забавно, - и не успею – внизу-таки мое такси, и в нем - нервная Лил. Она меня` сожрет, если через пять минут не спущусь.
- Бутерброды и пара яблок у тебя в сумке, - наедитесь обе. И хватит уже метаться – твой чемодан я дособирала, он стоит около двери, я ж не чаю попить приехала в восемь утра…
- Муля! - по взгляду безумных глаз-колодцев невозможно было определить, накинется она сейчас с кулаками или задушит в объятиях, - я тебя обожаю. Все, я поехала тогда. Ты со мной? Домой тебя можем или куда тебе надо.
Женщина осмотрела себя, как бы намекая на то, что халат и тапки – не лучший вид для поездки куда бы то ни было, но все же озвучила с улыбкой:
- Нет, я останусь – на случай, если к самолету надо будет подвести то, что ты забыла. Проверь, пожалуйста, паспорт и билеты.
Лена судорожно открыла дорожную сумку.
- Ты положила Кельвина?
Кельвин был маленькой плюшевой пандой с кисточкой в лапках – последний подарок отца перед отбытием на тот свет. Лене тогда только исполнилось семь, и с тех самых пор она не расставалась с игрушкой ни на день.
- В правом боковом кармане, там же - чехольчик с браслетиком и сережками. Кстати, платье я положила серое.
- Короткое-блестящее?.. И фаби? – имея в виду туфли в цвет платья.
Мама утвердительно кивнула.
- Господи, спасибо, что оставил мой мозг маме! – воскликнула, картинно подняв глаза к потолку.
Эта сомнительная благодарность заставила женщину тепло и в то же время безысходно улыбнуться: и хорошо, что мама так неподалеку… А ей ведь скоро тридцать… но Лёлик - такое же социально неадаптированное существо, каким была всегда. Кажется, и в сорок, и в восемьдесят лет это чудо останется рассеянным ребенком, витающим где-то в космосе. Хотя, за талант можно простить всё. Тем более, за тот, что кормит, учит, содержит и лечит всех родственников, детей родственников, их собак, котов, попугаев и прочих домашних питомцев. И даже чужих детей и бездомных животных – в паре частных приютов, куда дочь направляет щедрые благотворительные взносы раз в полгода.
- Позвони мне, пожалуйста, когда долетишь. И, кстати, телефон не забудь, – указала на тумбочку.
- Так-к… Паспорт, телефон и айпад в сумке, билет электронный, полотна на месте, остальное – в голове у Лили. Все я полетела. Муль! Пожелай мне удачи!
- Удачи… - поцеловала дочку и закрыла за ней дверь.
NO LIGHT
Send, и очередное письмо с аналитикой на тему «почему надо сделать вот так, а так, как вы хотите, делать не нужно» ушло шести адресатам, из которых, дай бог, двое его прочтут. Телефон на столе завибрировал – Докшин. Видимо, прочел первым. Надо же, в субботу-то… Ну его. Не хочу ничего слышать, мое рабочее время кончилось еще вчера.
Свернула почту и уставилась в открытый документ: Исковое заявление о расторжении брака – гласил заголовок. Отправила на печать, не перечитывая. Следующий заголовок – Брачный договор – немного не по порядку, ну да ладно. Его заключить никогда не поздно, и так проще. Туда же, на печать. Последний – соглашение о порядке воспитания детей. В этом есть пробелы - дни, когда он будет забирать мальчиков, пусть сам определит, я подстроюсь, мой график гораздо определеннее телевизионного «как придется».
Ctrl-Alt-Del и lock computer. Расческа и чуть помады на сухие губы.
Я знала, что Мудров останется в моей жизни: дети – это то, что всегда будет нас связывать. В документах я отразила все, о чем мы говорили вчера. Все, что нужно было задокументировать – по его мнению. Он настаивал оставить все сыновьям. Серёжамаладец, все лучшее - детям. Зачем я распечатала документы - я не очень понимала: все по почте можно отослать ведь, но так хоть будет, что делать за ужином – есть я все равно не могу. Блин. Как же мне херово – тошнит от одной мысли о еде. И холодно. Оооооочень холодно. Надо накинуть на себя что-нибудь, а то до парковки я свалюсь от озноба. Дурацкая привычка оставлять верхнюю одежду в машине.
Выходной офисный шкаф не помог ничем подходящим – был только мужской зимний шарф – наверное, кто-то забыл. Видела его раньше, но не могу вспомнить, на ком.
Оглядела пустое пространство офиса за стеклянно-жалюзевыми стенами: спросить разрешения у хозяина шарфа все равно не было никакой возможности. Ну да ладно. Расправила его и накинула поверх кофты – в понедельник верну на место, никто не заметит.
Тринадцать этажей тишины лифта.
Гулкие голоса играющих в карты охранников - спиной чувствовала, как они провожают меня липким взглядом до самого выхода. Вряд ли потому, что на мне чужой шарф, - усмехнулась про себя.
Села в машину – достала из бардачка антидепрессанты и бутылку воды. Перевернула на ладонь аптечный тюбик. Последний на сегодня обратный захват серотонина, который в моей крови, по-моему, напрочь отсутствует… - запила большую розовую таблетку и потерла виски, прикрыв вымученные вордом за двенадцать часов глаза.
Один разговор и спать. Обычный рабочий разговор об обычном рабочем разводе. Ну, может, немного серьезнее… потому что развод – мой. Личный, такскть. Но не нужно делать из этого трагедию. Или нужно?.. Может быть… может быть он хочет, чтобы я его удержала?.. Чтобы плакала, просила, умоляла на коленях и билась в истерике?.. Но ведь это буду не я… Не та я, которую он любил. Хм… так странно… любил-любил – разлюбил. И полюбил другую. Или сначала полюбил ее – потом разлюбил меня? Интересно… какой механизм-то у этого?.. Как может человек, сказав однажды «Я твой», собраться и уйти – когда все хорошо?.. Когда его ждут и полагаются на него. Когда никто другой не нужен. Когда семья... Когда дети, которые с каждым днем все интереснее и интереснее. Ну КАК?.. Как он так может?!.
Пора было ехать, но я просто сидела в машине с закрытыми глазами и думала. И приходила к единственному выводу: надо просто отпустить. Приехать, тепло улыбнуться, обнять и искренне пожелать счастья. И уйти. Спокойно и без эмоций. Что я и сделаю. Обязательно сделаю… Но какое-то противоречие не давало сдвинуться с места. Почему я не борюсь?.. Почему я не рыдаю по ночам? Почему я не режу вены и не бросаюсь с крыши?.. Слишком старая?.. Слишком холодная? Слишком гордая?.. Может, всё и сразу, но я не хочу этого всего. Тупо не хочу, и дело тут не в детях – из-за них я не могу, но хотеть они не помеха. И дело не в том, что Мудров не достоин, чтобы я боролась. Просто я… понимаю. Действительно понимаю…
И главный вопрос здесь не как он может, а п о ч е м у он этого х о ч е т…
Он влюблен. Это – важно. Влюблен в модную художницу – хрупкую девочку лет двадцати пяти с большими глазами цвета лета и гладкими индейскими волосами. Красивую и тонкую. И наверняка – умную… Надеюсь, что умную... Что умнее меня – настолько же, насколько моложе и красивее. Ведь он - влюблен… причем, зная Мудрова чуть ли не с детства, я могу с уверенностью сказать, что влюблен он впервые. И даже не важно, спал он с ней или нет – хотя дружба между мужчиной и женщиной возможна либо до, либо после… какая разница сейчас, когда он уходит? У меня нет опции «забыть и начать все сначала». У меня есть только на всю голову влюбленный муж, желающий свободы. Это не плохо и не хорошо, это неопровержимый факт. Который нельзя изменить и неправильно игнорировать… Его можно только принять и понять. Что я и делаю – автоматически, на уровне прошивки отдавая команды мозгу реагировать именно так. Ведь я помнила все наши девять лет – день за днем. И – клянусь - могла воспроизвести внутри себя каждый. И была благодарна – до глубины – за одну на двоих дорогу всё это время. За слова «команда» и «вместе», которые приобрели с ним смысл… Но теперь, когда все заканчивалось - хотела бы я продолжения? Или была искренне готова его отпустить?.. Без обид и страданий. Без шансов на будущее.
И вот она – логическая ошибка: когда по-настоящему любишь – отпустить невозможно. Не из страха потерять навсегда, нет: твое всегда к тебе вернется, и ты это - так или иначе - знаешь. Ведь твое – в тебе… где бы оно ни было. А отпуская по-настоящему – ты в первую очередь отпускаешь СЕБЯ… и только тебе решать, твое это или не твое. Можешь ты отпустить себя от этого или нет. И это – единственное решение, где важны не мыслительные процессы, а... что-то другое. Что-то над и еще выше. Что-то, что невозможно увидеть, но до чего реально дотронуться… нельзя осознать, но можно почувствовать – во всей полноте…
И ведь я всё это… проходила…
Откуда-то издалека, из единственно-реального ниоткуда – картинками и фактами – стали вплетаться в мою картину мира другие воспоминания…
***
…мороз хрустит под шагами по блестящему от уличных фонарей снегу. Пустое пространство широкой улицы будто вне настоящего, - кажется, что я на несколько секунд отстала от времени, в котором живут все остальные. Лишь едут мимо – вразрез с этой иллюзией - редкие автомобили. Но плотное полотно снега на дороге, быстро глотающее эхо колес, не дает серьезно нарушить ночную тишину. Чуть замерзла, чуть устала и чуть грустно. Никуда не спешу - то, что мне дорого, не догнать и не остановить. То, что я люблю, не удержать и не отпустить. То, чего я хочу… этого у меня никогда не было.
Свернула во двор, и меня накрыло черным бархатом неба в искрах звезд - кто-то выключил освещение среди отошедших ко сну домов. Остановилась и, запрокинув голову, несколько минут наслаждалась тем, чем дает наслаждаться жизнь и безоблачная ночь. Кажется, даже млечный путь видно…
Тишина… Только морозный воздух вибрирует ветром в проводах. Отсвет снежной земли растворяется в безграничной темноте: этот мир тонет в безбрежном небе - как и миллионы других.
Мое время остановилось, и нет ни малейшего желания заводить часы. Так и стояла бы здесь - посреди бесконечности. Без цели и смысла… раз и навсегда закончив их поиски на этом звездном небе. Зачем всё, если это всё - ничто в сравнении?..
Легкое касание плеча - я обернулась, и, не успев ни подумать о чем-то, ни испугаться даже, увидела перед собой твое улыбающееся лицо. И знакомый шарф - мягкий, теплый и такой приятный… Сердце - на вздохе - замерло от неожиданности на секунду твоего долгого взгляда.
Не понимаю, как ты здесь оказался и зачем, но боюсь рассеять волшебство этой минуты словами. И разве это важно?..
Ты рядом.
Близко.
Ты здесь…
Пульс стучит в висках, подгоняемый эмоцией счастья. Все быстрее и быстрее - с каждой секундой этого молчания, с каждым следующим мгновением, подтверждающим, что предыдущее - не галлюцинация.
Просто дышу, стараясь не выдать щемящее в груди волнение.
А ты улыбаешься.
боже… как же можно ТАК улыбаться… И я улыбаюсь тоже - так, как могу улыбаться только тебе. Глазами. Душой…
Это ни с чем не сравнимое ощущение - магия... Совершенная, чистая радость, несущаяся прочь от медленной печали меня - как каплю росы, упавшую с травинки в кристально чистый горный ручей. Абсолютная легкость мыслей, поднимающаяся в небо над тяжестью грусти.
Ты. Просто. Здесь.
И эта улыбка… Улыбка, ради которой я сделаю все, что могу, и немного больше... Улыбка, от которой мне хочется жить… Твоя…
«если это сон - нужно..» - отвожу от тебя взгляд лишь на секунду, чтобы посмотреть на свои руки. И поражаюсь тому, как они дрожат. Ту же дрожь чувствую в коленках - как будто подхожу к опасному аттракциону с намерением прокатиться.
«замерзла?..» - произносишь одними губами.
Киваю.
Подходишь совсем близко и берешь мои ладони в свои. Электричество прикосновения… Контраст тепла и холода. Подносишь мои руки к лицу - дыхание обжигает замерзшую кожу. Мурашки волной от макушки - к стопам. И будто земля уходит из-под ног…
Я обнимаю тебя - поняв, наконец, что это действительно происходит. И, сжавшись в ответном объятии, чувствую себя совершенно счастливой - мне нет дела до того, что этот момент рано или поздно пройдет. Ты просто здесь. Сейчас. Со мной… Лицо в мягком тепле твоего шарфа - мне ничего не нужно, ни неба, ни звезд, ни мыслей, ни смысла… Только одно имеет значение - счастье, сосредоточившееся сейчас в маленькой детали (Шарф… Теплый… Пахнет… Тобой…)
Поднимаю голову, чтобы посмотреть в твои глаза - бездну, куда я так боюсь провалиться, но готова отдать все за то, чтобы увидеть в ней свое отражение...
«если хочется - сделай это» - слышу как будто издалека.
И я тянусь к твоим губам - только долю секунды, но будто ц;лую вечность… Цел;ю вечность. Занавес ресниц… и поток неожиданных, новых, сильных эмоций. Вторая волна мурашек - от крыльев лопаток по рукам, к ладоням, тонущим в твоих волосах… невероятно мягких и густых. Ты целуешь меня… ты отвечаешь на поцелуй… Какая разница?.. ЭТО ПРОИСХОДИТ!.. И это… прекрасно…
Тепло разливается по телу полифонией эмоций, впитываемых мной вместе с твоим вкусом и запахом. По венам с кровью несется химия чувства, оставаясь в каждой клетке. Ты как музыка - через органы чувств проходишь через всё, заполняя меня собой.
Ты - как воздух. Нужен и есть.
Естественно и неизбежно.
***
Резкий звонок мобильника заставил вздрогнуть – я обнаружила себя, дрожащей, как осиновый лист, зарывшейся лицом в найденный в офисе шарф. Тот самый шарф… – мой, и когда-то – твой. Часы показывали восемь, и я отказывалась в это верить. Как и в то, что я забыла тебя…
- Валер? – встревоженный голос Серёжи в трубке, а мне… так… легко………..
- Да, сорри, я что-то… уснула, видимо. Ты где?
- Я-то на месте – час как… Ты приедешь?
- Извини, пожалуйста, но… нет. Документы пришлю на почту – если будут замечания…
- Да не будет замечаний. Лера. У тебя все в порядке?
Я подумала, прежде чем ответить. Вдохнула и подумала еще раз. Ответ однозначный - нет. Но ему об этом знать не надо – как раз в смысле ЕГО – нынешнего - порядка у меня все хорошо… я люблю… Снова. И десять лет спустя, я не боюсь себе в этом признаться.
- Да. Все в полном порядке. Честно. Просто поздно уже – надо к детям. Ты если хочешь – приезжай домой. Там тебе всегда рады, что бы ни было…
ВЫСОТА
Лена вышла в предвесеннюю свежесть - ощущение предстоящей поездки сжималось где-то в солнечном сплетении легким волнением. Она обожала это чувство: разрывающий изнутри коктейль из радости и сомнения. Как будто прыгаешь с вышки в воду и, вроде бы, умеешь плавать, но преодолеть этот шаг – до расстояния вниз – самое главное и самое сложное.
«Вот точно также оно с Мудровым» - подумала девушка, - «Он – моя высота…»
Это были удивительные несколько месяцев. Сергей написал Лиле после выставки в ГТГ в октябре - с предложением участвовать в тематическом телепроекте. И это было странное предложение – от ведущего новостей и политических дебатов на первом деловом. Как он потом объяснил, журналистам канала было дано задание сделать по сюжету об искусстве и творческих людях – чтоб оживить эфир и привлечь новую аудиторию. Проект «Аониды » первоначально включал девять телепередач по количеству муз: о поэзии, театре, музыке, балете, литературе, истории и астрономии – дабы оправдать название , а также о кино и, собственно, о живописи. В последний момент была добавлена фотография – по тем же причинам, по которым в цикл вошли истории киноактера и художника: эти темы гораздо более интересны современному телезрителю, нежели эпическая, лирическая и трагическая поэзия, пантомима и гимны. Однако название было дано проекту не случайно – Лена было предложила Мудрову в качестве объекта исследования своего кумира, Максима Гладышева – талантливейшего акварельщика и интереснейшего человека, но тот не подходил по половому признаку: все десять передач по задумке должны были быть о женщинах, ибо выход цикла планировался как восьмимартовское поздравление: ежедневно двадцать минут в прайм-тайм с первого по десятое марта.
И она согласилась.
И было то утро – блестящее снегом утро в этой вот кофейне напротив дома – когда они встретились впервые. Она проспала тогда, но благо тут только дорогу перебежать, и без одной минуты девять она влетела в стеклянную дверь. Запыхавшись и запутавшись в длинном шарфе, стала лихорадочно оглядывать зал в поисках знакомого лица - хоть никогда его и не видела. Но после разговора с Лилей казалось, что Сергея Мудрова знают все, хотя сама девушка не могла вспомнить ни одной его программы. Лиля назвала его «иконой первого делового канала и лицом всех и каждого политического события в жизни страны». А на самом деле… На самом деле к Лене подошел приятный молодой мужчина в джинсах и голубом пуловере поверх рубашки. Он назвал имя ее агента полувопросительным тоном, и Лена успела подумать, что действительно знает это лицо, хоть телевизор категорически не смотрит, прежде чем сбивчиво протараторила: «Н-нет. Я не она. Вернее, я она, но я не Лиля. Я Лена Воронина. Собсно… художник. Лиля с ангиной слегла и я сама вот… тут».
«Он оказался спокойным и каким-то… отрешенно-сосредоточенным “человеком, говорящим то”. Именно то, что надо сказать и хочется услышать. Идеальный собеседник и вдумчивый слушатель – он вычленял в моем потоке сознания акцентные мысли и задавал правильные вопросы, давая диалогу превратиться в историю. И в какой-то момент я поняла, что мы уже говорим не обо мне и не о живописи – мы ПРОСТО говорим… как давние друзья, - с улыбкой вспоминала девушка.
И каждую следующую встречу с ним – пока снимали сюжет – Лена мечтала остаться без Лили и убрать оператора. Чтобы вот так же, как тогда – тем солнечным волшебным утром – просто поговорить… А ее мечты имели привычку сбываться.
Всегда.
На финальный монтаж Лил не пришла - сказала “главное, чтоб тебе все понравилось”, что вообще-то на нее не похоже. Но то был день рождения то ли брата, то ли бойфренда, и, видимо, это было важнее».
А Лене понравилось… Передача была сделана с огромным вкусом и любовью к ее работе – сама она, если бы взялась делать что-то подобное, даже в воображении не увидела бы свою жизнь ТАК… Четыре пятиминутных главы: о детстве и школе, о доме и маме, о работе и об отношении к живописи и последняя - о мечте. И в окончании каждой - заглушки, превращающие видеокартинку в одну из ее работ – выбранную в настроение повествования. Мудров не взял для сюжета ни одной рекламной работы, которыми она заслужила авторитет в арт-среде – только любимые ею самой. И казалось, если бы не ограничение хронометражем – он подобрал бы историю для каждой из ее картин. И для каждой нашел бы реальный прототип – с точно таким же светом – будто она писала с натуры… Она назвала это «живые картинки», и у нее родилась идея - как раз в тот момент, когда реальность на экране переходила в холст: написать сэт работ в одном тоне. Пейзажи городских улиц, где общая канва создавалась бы единым цветом, передававшим замысел оттенками и отражениями света.
И после четкого «нет» на вопрос, есть ли замечания, мечта Лены с кодовым названием “Сергей Мудров” сбылась в первый раз – в маленькой комнате монтажа они остались одни. «Только поговорить не получилось, ибо я в свойственной мне манере все испортила – обняла его и чуть не задушила… помню, как замерло дыхание… одно на двоих… и потом – когда он аккуратно отстранился, по-дружески похлопав меня по спине, помню это ощущение – как будто из меня вынули душу и вложили ее в эти глаза стального цвета…»
- Воронина, твою дивизию, ты еще долго будешь там стоять с улыбкой дауна или когда?!! – истошный крик Лили ознаменовал, что время воспоминаний вышло – хоть камбэк и занял всего полминуты. Лена еще раз вдохнула свежий воздух, посмотрела на окно третьего этажа, в котором - была уверена, - увидит маму, помахала ей и села в такси – ее вещи тем временем были загружены в багажник.
- Сорри. Привет! – звонко чмокнула хмурую подругу в щеку, - ты как?
- Да бл*дь лучше всех. Ты время видела? Мы же всюду опоздаем, пробки кругом!!!
- Ладно тебе… тут до Шарика – рукой подать, через полчаса доедем, воскресение же, - виновато попыталась унять Лилю девушка, но не тут-то было: прямо перед ними наискось припарковался фургон DHL, мешая выезду. Водитель вышел и направился к нам, рискуя получить от Лили порцию отборного мата, а то и по голове чемоданом.
- Извините, это дом семь?
Лена приопустила оконное стекло, и ответила утвердительно.
- А подъезд – с этой стороны или со двора?
- С этой, - в ее доме квартир было всего четыре, и девушка спросила:
- А квартира какая нужна? – но почему-то уже знала, что услышит.
- Четвертая. У меня пакет для Елены Ворониной.
- Это я… но можете оставить пакет маме, если он большой. Она дома.
«Хм. Вернул картину?.. Зачем? Ну, в смысле, зачем сейчас мне настроение портить?» Но к удивлению девушки курьер протягивал ей конверт, в который картина могла влезть разве что в виде фотографии. «Ну, или пепла…» - пришла мысль при виде имени отправителя, вписанного в бланк: Мудрова Валерия.
«Обоже. Она же не Мудрова, а Кудрявцева! Ну, видимо, чтобы я поняла сразу… Какая забота и самоотречение, ты смотри…» - думала девушка. Руки дрожали, и ей казалось, что прошла вечность, пока она нашла документ.
Расписавшись в получении, Лена сунула пакет в сумку.
Не при Лиле.
Такси уже тронулось, когда курьер спохватился и замахал руками: Девушка!! Елена!! Подождите… - запыхавшись, он сунул вдвое сложенный лист бумаги во вновь опустившееся стекло притормозившего автомобиля, - вам еще записка. Мне ее в последний момент дали, и я чуть было не запамятовал.
Лена бегло прочла разборчивый красивый почерк:
«Десять лет назад я думала отдать это Сергею – даже вклеила “сопроводительное письмо” (как, все-таки, профессия уродует душу…). Но так и не сумела найти момент. Не смогла ему этого рассказать. Никому не могла – казалось, никто не поймет. Не знаю, почему решилась сейчас и вам, но я впервые за долгое время делаю так, как чувствую – вопреки тому, о чем думаю. Прочтите и оставьте себе – мне это больше не нужно. Моя жизнь продолжилась… и я даже благодарна вам, что вы появились. В какой-то степени именно Вы мне об этом напомнили.
PS Мудров мне дорог. Нет. Не так. Я люблю его. За годы брака я ни разу ему этого толком не сказала, но теперь уже поздно. Теперь он – ваш. Мы подаем на развод».
Глаза Лены – и без того огромные – чуть не выпали из орбит. Мысль: «мой? это как?... он же человек!» пронеслась тенью, прежде чем последняя фраза записки впилась в ее сознание и выгравировала громадную надпись РАЗВОД где-то прямо между глаз. Надпись плыла в расфокусе, ныла каким-то мерзким протяжным воем и резонировала уходящим в бесконечность утверждением «…из-за тебя… из-за тебя… из-за тебя…», где многоточия были похожи друг на друга как близнецы.
Братья-близнецы семи лет отроду.
Всю дорогу до аэропорта девушка молчала. И молчала настолько громко, что даже агент и по совместительству лучшая и единственная подруга не решилась ни на один вопрос.
***
В вип-зале ожидания вылета Лиля, все-таки, спросила, что в конверте.
- Я не знаю, это от Мудровой, - на автомате честно призналась девушка.
- Понятно. Кстати, как у вас? – подруга, видимо, не расслышала окончание фамилии, что было на руку Лене - ей совсем не хотелось об этом говорить. Но вопрос задел за живое – надпись между глаз никуда не делать и сердце тяжело билось в висках от неприятия происходящего.
- Что значит «как у нас»? Нет никаких нас. Мы просто дружим. Он женатый с двумя детьми, и давай хоть ты не будешь задавать глупых вопросов, - раздраженно закрыла нежелательную тему.
- Воронина, ты чего взбесилась-то?.. Я это просто, чтоб разговор поддержать. Тебя как будто подменили в такси, мне аж страшно на тебя смотреть.
- Все в порядке, Лил. Просто волнуюсь… - попыталась улыбнуться девушка.
- Из-за самолета, чтоль? Или из-за выставки? Ой, я тебя умоляааю… Как гласит древняя китайская мудрость – НИ СЫ, что означает будь безмятежна как цветок лотоса у подножья храма истины. Мы долетим с комфортом и сделаем этих европейцев, ты же гениальна!
Лена действительно волновалась, но не из-за самолета и выставки – за произошедшим она, можно сказать, напрочь забыла, что куда-то летит, и тем более - куда и зачем, и даже сначала хотела переспросить, но вовремя спохватилась.
- Ну тебя! – шутливо отмахнулась, - Какой там… Мне просто повезло с агентом, - подмигнула и заговорщицки добавила: никому не говори только, но я считаю половину своих работ дерьмом, а вторую – пооооолным дерьмом. Мне просто нравится, как пахнет краска.
- А мне нравится, как пахнут деньги, и я на самом деле тоже считаю всех этих восхищенных твоим творчеством идиотов идиотами.
Девушки дружно рассмеялись – ни одна, ни другая не думали так, как говорили. Лена обожала писать и вкладывала себя в каждый мазок и полуоттенок, а Лиля получала истинное удовольствие, пристраивая ее картины в галереи, оформляя с их помощью красивейшие – киношные и жилые - интерьеры и продавая права на Ленины цветовые решения дизайн-агентствам, которые создавали на их основе всё на свете – от эксклюзивных коллекций тканей до предметов мебели и ваз в рост человека.
Лиля мечтательно смотрела на подъезжающий к рукаву самолет.
- Первым делом в Лиссабоне я хочу пойти к океану и помочить ножки. Ты со мной?
- Давай сначала долетим. Может, первым делом тебя или то, что от тебя останется, положат на носилки, и это случится задолго до Лиссабона…
- Фу ты, Воронина! Хватит со своим негативом! Я помню, что ты сумасшедшая и у тебя эта… как ее…
- Аэрофобия. Ага…
Но сейчас даже панический страх перед полетом отступил на черт-те какой план. Она все думала о послании Кудрявцевой и не могла поверить. Вернее, поверить-то она могла… но в голове всё это никак не укладывалось, и особенно не укладывалось - что делать дальше. Только сейчас она всерьез задумалась над природой чувства к Мудрову и над его практической, так сказать, применимостью.
Нужен ли ей он в повседневности?
Что ей делать, если разведшись, он позовет ее замуж?!.
Она ведь обожает свою свободу… Ей не нужен муж, и о детях она никогда не мечтала… Своими детьми она считала работы, а о писающих и орущих младенцах никогда даже не думала… И уж точно не думала о детях от Мудрова. Ну, разве что, картины писались около мыслей о нем уж очень красивые…
«Мы же, вроде бы, просто флиртовали… Мило проводили время и болтали о всякой чуши… Это же было несерьезно… Или серьезно?!.»
Ощущения были похожи на паническую реакцию на самолет, поэтому как раз сейчас можно было позволить себе об этом подумать – Лил не заметит разницы.
«Господи… мне нужна моя мулечка, мой мозг и ангел… Но я точно знаю, что она скажет. Она скажет, Лёлик, ты сдурела? Ты ж отца потеряла как раз в семь лет! И если б он ушел к другой бабе а не умер, тебе бы, думаешь, легче было?.. Да какая б распрекрасная она не была!..»
Лена так и видела ошеломленные глаза мамы и вроде бы даже слышала интонацию, с которой та будет все это ей говорить… «Да уж… Муля точно не одобрит… она ж себя сразу на место Кудрявцевой определит и настучит мне оттуда по бестолковке. А может, пора как-то самой начать принимать решения?.. В семь бы я, конечно, не поняла папу. Но потом когда-нибудь – сейчас, например, – я была бы рада, что он жив-здоров и счастлив…» - Лена достала из кармана Кельвина и тепло улыбнулась, сжав его в ладони, - « но с другой стороны, кто сказал, что он был бы счастлив? Нет, ну, папа может и был бы, а вот Мудров – со мной?.. Я ж буйнопомешанная на своих музах! И они меняются, как настроение в пмс. Какой нормальный мужик это выдержит? Последний из серьезно-настроенных сбежал, когда мне было двадцать два, и я увлеклась однокурсницей после выпускного… Так. Стоп. Почему я так неправильно всё формулирую?.. Лил всегда говорит: думай о себе, Воронина, о себе думай… А что обо мне думать?.. Я… я влюблена… Но это – сейчас. А что будет завтра?.. Я же себя знаю…»
Запутавшись в ворохе вопросов, Лена не заметила, как села в удобное кресло и пристегнулась. «Ну хоть один плюс – аэрофобия прошла. И, судя по тому, что меня пустили на борт, Лера Ильинишна не прислала ничего ядовитого или взрывоопасного».
Как только самолет поднялся на предельную высоту, Лена вскрыла конверт. То была девяносто шести листовая общая тетрадь с серой потрепанной обложкой, какие были во времена, когда она училась в школе. Пролистав страницы, аккуратно в каждой клетке исписанные всё тем же ровным, уверенным почерком, она начала с самой первой, вклеенной в последнюю очередь.
«…Когда-то один замечательный человек меня спросил – обняв лицо ладонями и глядя глубоко в глаза – "знаешь, что значит "ты"?.."
Он не хотел ответа. Он хотел увидеть, что знаю.
А я не очень знала… хотя знала, конечно. Только знание это было неосознанным.
И как раз в тот момент я подумала, что узнала…
Этот человек стал моим "ты". На долгие-долгие дни и одинокие (и не очень) ночи, на пустые путешествия в далекие страны и близкие прогулки по летней Москве, на миллионы сложных мыслей и вселенную простых эмоций… один-единственный ты. Ни меньше, ни больше которого - было не надо.
С ним я прошла все ступеньки понимания и приятия в свою глубину лучшего человека на Земле…
От шепота застенчивой влюбленности - к кричащей желанием страсти, и через тихую реку нежности - в безмолвную глубину любви… для которой нет прошедшего времени.
Ты не он. И я не умею относиться к тебе с теми самыми “искрой восхищения и святым благоговением, без которых любовь - это просто дружба”, которых ты с таким упорством добиваешься… Но "ты" – это собирательный образ. И эта тетрадь обязана своим существованием моменту, когда этот образ – внезапно, впервые и, наверное, в единственно возможный раз в жизни, - собрался для меня в одного человека. Правда, потом "разобрался": от его цельности стали отваливаться – одна за другой – такие важные необходимости, как тактильность, ежедневность, вербальность, единственность… не "за ненадобностью", нет. Из невозможности… так получилось, никто не виноват. Он просто… выбрал не меня. А право любимого человека на выбор безусловно.
Но я никогда не откажусь от самого светлого чувства из когда-либо испытанных - пусть даже оно в прошлом, которое прошло и больше никогда не вернется…
Вот только… я вижу тебя - всё время рядом. Такого… реального и возможного, живого и заботливого… И после наших с тобой долгих разговоров по вечерам… после твоего наивного признания в первый день в эфире (ты же подумал, что я не смотрела?))… после подарков просто так, которые ты делаешь несмотря на то, что я говорю «не люблю»… и после всего остального – милого и хорошего, теплого и… правильного… Мне так хочется верить, что с тобой я счастлива!..
И я верю… Я обещала и хочу.
Но я хочу быть такой же счастливой, как в тот день, когда впервые искала черты другого человека в своем лице… Я не могу теперь их оттуда стереть – они навсегда во мне, потому что это – часть меня, такой, какой ты меня знаешь и, может быть, даже любишь. И - только потому что я в это, все-таки, верю… (хотя это трудно иногда, ведь ты любишь совсем не так, как я), - хочу попробовать найти в себе новые черты… Твои… Я хочу… попрощаться с прошлым. Не забыть, нет – забыть я даже не надеюсь, - но, возможно, расширить себя до каких-то новых горизонтов и заполнить новое пространство - тем, что есть в тебе… Это очень сложно – имея позади то, что имею я… В моментах меня разрывает на части изнутри – от необходимой и очень болезненной борьбы с безысходностью.. Но, несмотря ни на что, мне нравится, что ты есть. И что ты рядом. И это не должно ничему противоречить.
Поэтому будь, пожалуйста.
Не знаю, правильно это или нет – по отношению к тебе… и по отношению к себе самой.
Я только знаю, что это – хорошо…
Я давно опустилась на ту глубину себя, в которой нет деления на правильно/неправильно.
Нет деления даже на больно/небольно.
И порой мне кажется, я точно не знаю, что действительно есть, а чего нет.
Там, где я теперь – только два чувства: хорошо и плохо.
И хорошо – это когда хорошо…
А значит, из плохо – если плохо – нужно выбираться в какое угодно, но хорошо…
И сегодня, когда ты говоришь мне «люблю», все, что я могу тебе ответить это… «хорошо…»
P.S. и да. я выйду за тебя…»
Лена вспомнила записку – «…казалось, никто не поймет».
«Ну почему же. Пока что все вполне понятно… и почему бы не отправить это Мудрову – кажется, сейчас самое время… Когда кто-то выходит замуж без любви, и тем более – страдая от неразделенного чувства, развод – это только вопрос времени... Надо отдать тетрадь», - думала девушка, – «Нельзя, чтобы он чувствовал себя виноватым там, где нет его вины - это ведь она его не любила…»
Но всё внутри протестовало: Да какая тебе-то разница? Это ИХ мир и ИХ жизнь! Поженились как-то сами и как-то разведутся – тоже сами. Тем более что она – специалист в этом деле. Не лезь туда. Выброси эти записки десятилетней давности в самолетный сортир и забудь об этом. А проблемы будешь решать по мере поступления – может, через неделю Мудро-Кудрявцевы помирятся двадцать раз, а ты уже настроишься на совместную старость и жевание каши, выломав себе при этом ментально все кости и съев изнутри мозг чувством вины… Сейчас у тебя по плану – весенняя Европа и новое приключение, зачем тебе московский разводный кошмар конца февраля?! Зачем?..
Но стоило вспомнить его мягкий взгляд, – с каким угодно эмоциональным окрасом или даже без оного, – просто взгляд в ее широко раскрытые миру глаза… Она чувствовала, что ему не всё равно – о чем бы она не говорила. И в то же время можно было вообще ничего не говорить… Каждый маленький час, проведенный вместе, превращался в огромный мир открытий и эмоций. И ей было интересно всё – от его беззаботных рассказов о детстве и историй из тележизни, пронизанных любовью к работе, до еле уловимых изменений тона и настроения. И Лена помнила, как – если в эти встречи он вспоминал о жене – менялось от него ощущение. Кудрявцева много для него значила, и девушка это чувствовала – не имея внутри никакого отклика на это чувство, кроме интереса к ее личности. Совершенно абстрактного интереса, никогда бы не вылившегося в знакомство – если только Мудров сам бы на это решился. Кстати, прекрасная мысль…
- Лиля, - девушка отважилась на проверку чужим мнением, - ты когда-нибудь знакомилась с женами людей, которые тебе не безразличны?
От взгляда подруги, которым Лиля обычно одаряла всё уродливое с ее точки зрения, мысль мгновенно перестала казаться такой уж прекрасной. Но Лиля - привыкшая к разным творческим странностям – отложила планшетник с занимательной игрушкой и решила уточнить детали, прежде чем категорично обдать Воронину порцией нелицеприятных эпитетов:
- В смысле «не безразличны»?
- Забей, - отмахнулась Лена, решительно тряхнув головой, - это плохая идея.
Лил пожала плечами и уткнулась обратно в айпад. Но через пару секунд снова оторвала взгляд от экрана и, сняв очки в тонкой оправе, принялась их протирать, глядя на подругу.
- Вот не люблю я, когда ты так делаешь. В смысле, прерываешь только что тобой же начатую тему. Но здесь, пожалуй, забью. Только одно тебе хочу сказать. Если у тебя есть хотя бы малейшее сентиментально-половое слюноотделение в отношении персоналии мужского пола, обремененной брачно-семейными отношениями с третьими лицами – направь всё свое художественное воображение на одну-единственную мысль: он сдох. И похорони это. Ну, напиши, например, угрюмую картину «отстрел башки» про зобми в Таганроге и подари ее миру - в память о не случившемся романе.
Воронина поморщилась.
- Да я не о том… Ну ладно.
Лиля глубоко вздохнула.
- О том, о том. Я ж вижу, хоть и подслеповата, - и с нетипичной для себя серьезностью добавила: Алёша. Это – не твое. Я нормально отношусь к феномену любовниц и всяких треугольников. Да хоть этот, как его… пентагондодекаэдр, вот! – Лил с трудом выговорила слово из далекого институтского прошлого, - Пусть хоть он будет, лишь бы людям было хорошо. Но тебя я знаю. Не лезь туда. Пиши картинки, влюбляйся сколько угодно, проводи время, но прежде, чем полюбить по-настоящему – поинтересуйся, как к этому отнесется жена. И если она есть – беги. Тебя это убьет нафиг. Засосет как в унитаз и продернет – в безграничную кишащую комплексами и негативом канализацию женской глупости. И исключения здесь настолько редки, что считай – невозможны.
- Ты такая забавная… А как определить, когда я полюблю по-настоящему и выбрать перед этим момент, чтобы спросить? – усмехнулась Лена, - это же не план мероприятий, это жизнь…
- Ты зря ржешь, между прочим. И если ты не знаешь, где этот момент – значит, еще не любила. И я об этом могу рассказывать тебе долго и нудно, но ты ничего не поймешь, пока не почувствуешь.
- Слушай. Если я дожила до сегодня и ни разу этого не чувствовала, может, я не умею?..
Лиля отклонилась и через оттертое стекло очков посмотрела на девушку нарочито внимательно:
- Ты – умеешь. Просто еще не встретила. Это точно. Жить также глубоко, как ты пишешь – это только вопрос времени. Сейчас ты питаешь талант собственными эмоциями, а талант питает тебя силами на их доставку, и это идеальная замкнутая сфера - с эфемерными музами, витающими вокруг нее, о которых ты толком ничего и не знаешь – тебе главное писать, и чем меньше ты с ними знакома – тем прекраснее получается. Потому что всё в тебе. Но в какой-то момент… вы с талантом начнете питаться извне – чем-то настолько же прекрасным, насколько ты, но абсолютно другим… И тебе захочется отдать свой талант - не взамен и не миру, а просто так и конкретному человеку. И тогда – пора спрашивать.
- Что спрашивать?
- Женато это «извне» или нет. Потому что дальше это уже будет не муза, а любовь.
И мимо глаз Лены пронесся вспышкой четкий момент, когда она – по версии событий, изложенных Лилей только что – должна была это сделать: финальный монтаж передачи и идея с однотонной серией, которую она везет на выставку всю – кроме одной. Как раз той, что отправила совершенно конкретному человеку…
- И что дальше?
- В смысле.
- Ну, в прямом. Допустим, любовь жената.
- Не-не-не… - замахала руками Лиля, - если жената – сдохла, помнишь? Никакой любви – развернулась и ушла.
- А если… разведется? У человека же есть право на выбор…
- Все равно ушла. Во-первых, зачем тебе надо бракованное. А во-вторых, тот, кто однажды развелся – сделает это еще раз. Проверено, закрыто, сдано в архив. По крайней мере, для меня… А ты просто послушай. В мире миллионы свободных мужчин. Ну, не в рашке, конечно, - наши либо придурки, либо педрилы. Ну, либо женатые… Но у тебя перспективы, и чуть ли не ежедневная возможность знакомиться и общаться с тем кругом, о котором большинству только мечтать можно!.. Зачем гробить даже час такой жизни на чье-то семейное несчастье? Ради чего?..
Лена отвернулась к иллюминатору.
Ради внимательных, чутких глаз и искреннего общения.
Ради мурашек по коже от голоса и бесконечного эха каждого значимого слова.
Ради улыбки совершенного счастья от одного только воспоминания…
«… и у меня ведь всегда было разумное понимание. Того, что я вполне могла быть не первой, кто все это почувствовал, благодаря Мудрову. И что, он виноват, что ли, что женился, когда меня и в помине не было?! И как можно его живьем хоронить, когда… без него невозможно дышать…»
Тряхнув головой, Лена снова открыла тетрадь на первой попавшейся странице – основную мысль она уловила: Лера Ильинишна до розовых соплей любила кого-то, кому была глубоко безразлична, и – дабы не профукать жизнь – досталась Мудрову. Видимо, в наказание за какие-то грехи предков.
«Он входит в состав моей крови, как гемоглобин».
Да... - подумала снова о своем, - лучше не скажешь. Он входит в состав моей крови. И я чувствую его - где бы ни была...
- Дамы и господа, наш самолет готовится совершить посадку в аэропорту Портелла города Лиссабон, Португалия. Просим вас занять свои места и пристегнуть ремни безопасности. На время посадки центральное освещение будет выключено, и вы можете воспользоваться…
Свет погас, и самолет почти тут же зашел на крутой вираж. Лена поморщилась от внезапной смены давления и щекочущего ощущения вверх по грудной клетке, но включила лампочку над сидением, чтобы продолжить читать.
«А ведь я говорила: не привыкай ко мне!.. Я всё равно уйду. А ты смеялся в ответ и говорил, что от тебя ещё никто не уходил. Я задумчиво смотрела тебе в глаза и произносила: "я буду первой” (с)».
Лена перечитала три раза, не сразу поняв смысл. Потом посмотрела в иллюминатор, на приближающиеся перины облаков, внизу открывался волшебный вид – после не оттаявшей еще Москвы побережье Атлантики казалось картинкой из сна…
«…"я буду первой”. Первой, кто уйдет – потому что Ты этого захочешь. Ты будешь умолять меня, чтобы я ушла – ведь сам ты никогда уже не вынешь из памяти сладко-горький вкус невозможности».
YOUNG THE GIANT
Я ехала по таким знакомым, неуловимо изменившимся улицам, и сердце щемило от одного взгляда на дома за нечетными номерами - а вот и пятый, когда-то мой. Я вспоминала... какими хрупкими были мои мысли под твоими рассказами. Какими долгими были мои желания под твоими руками. Какими чудесными были мои сны от твоих объятий... и какими горькими были наши прощания.
Я была младше - на целых десять лет. Теперь мне почти сорок - как тебе тогда. А значит, тебе... Нет. Тебе всегда двадцать пять - хоть в двадцать пять я тебя и не знала. Но возраст - он не в паспорте. Он в характере, в мечтах и в вере, он... в душе. И в твоей душе он остался где-то в самом-самом начале так называемой взрослой жизни, когда она еще не успела навредить стереотипами тому, что создало детство. И я полюбила тебя за это... За неизменную преданность своей душе и своему внутреннему миру. Желанию быть собой в любых обстоятельствах и принимать их, не ломая существующих мироустройства, мировоззрения и мировосприятия. Ты называл это «правилом трех М»: аксиоматичным «дано», не подлежащим оспариванию. Ты говорил мне: «Кудрявцева, на свете нет ничего и никого, кто вправе диктовать тебе, что делать и как жить. Люди поступают так, как хотят, и получают то, чего заслуживают...»
И ты всегда поступал... надлежаще. По отношению к каждому из тех, с кем был знаком и близок. Я видела в тебе идеал воспитания, открытости и способности следовать своим убеждениям: азартный игрок в жизнь, уникальный в умении чувствовать и быть почувствованным... ты научил меня быть собой - такой, какая я есть - что бы ни было, - и никогда не сдаваться. А я научила тебя смотреть глубже - туда, где на поверхности все просто... любить каждый день и каждый вдох, независимо от знака, под которым они проходят: положительное ли, отрицательное - не важно, если это сильное и способное заставить почувствовать себя живым... Я научила тебя любить даже боль - брать ее в холодные ладони и греться, греться, греться о ее пылающую остроту, чтобы она остыла и отпустила...
Мы учились друг у друга и вдруг поняли, что это пришло - как неосознанное ощущение потребности и привязанности к каждому дню, что был дан нам как прожитый вдвоем. Мне нравилась каждая частичка твоей памяти - когда ты говорил о друзьях и возлюбленных, о матери, о детях, о жене даже... хоть она и была неформально бывшей - вы давно жили раздельно. Ты говорил о них с признательностью и так, как будто без них твой мир был бы неполным, бесцелостным и чуждым твоему правилу трех М...
Мне все в тебе было нужно, понятно и близко.
И только одно меня пугало... пугало до дрожи в коленках, до безмолвных истерик-молитв о том, чтобы ты перестал. До внутренних слез и просьб... быть аккуратнее, думать - если не обо мне, то просто о жизни... Твоя жажда скорости. Твой безудержный восторг перед ней. Твое желание быть первым... в котором, конечно, не было место ни осторожности, ни мыслям о других, ни допуска возможности проиграть. Класс SS-600, номер пятьдесят три. Под этим именем тебя знали товарищи по трэку. Друзей было трое: напарник Антон, Серега техник и любимая Yamaha R6 Supersport... и была мечта. Triumph Daytona 675.
Я вспоминала, как впервые села на мотоцикл - с тобой. Взгляд улыбающихся глаз, когда ты застегивал на мне шлем. Вкрадчивую инструкцию: «не сжимай мне ребра, если будет страшно, и старайся на тормозе упираться в бак, а не падать на меня. И еще - куда наклоняемся мы с моцем - туда и ты, повторяй все мои движения, даже если кажется, что упадем».
Но мне ни разу не стало страшно - даже когда стрелка спидометра зашла за запредельную цифру 150 - и я очень старалась не сковывать твоих движений. Хоть мне и хотелось сильно-сильно сжать твою спину - но не из-за страха, а потому что спасибо... В тот момент я поняла, насколько тебе доверяю. И еще, что даже если мы упадем - это будет как раз то время и место, где мне хотелось бы, чтобы все кончилось - если так было бы предрешено.
Но так не было - мы пронеслись по пустому ночному шоссе и свернули на заправку. Сели пить кофе с птичьим молоком. Меня тогда переполняли впечатления, коленки тряслись и экстрим оголил все возможные желания: я хотела тебя... как никогда. И было радостно и смешно от этого (да уж... не зря, чтобы произвести впечатление, девочек катают на мотоциклах - они от этого действительно возбуждаются!)
Телефонный звонок в момент рассеял иллюзию прошедшего. Неосознанно я серьезно набрала скорость, но аккуратно притормозила, съехав на обочину, и взяла трубку.
- Привет, ты как? - казалось, Мудрова в последние несколько дней интересовал только этот вопрос, будто он бросил раненного друга в пустыне и теперь мучается совестью.
- Привет. Как-то... странно, но в целом - жива. У тебя все хорошо?
- Вполне. Я просто так звоню...
- Не надо звонить просто так, все со мной в порядке. Забери, пожалуйста, детей из школы, я не успеваю, - сказала, посмотрев на часы, и добавила, вспомнив об этикете разводящихся людей, - если ты можешь. Если нет - я попрошу Катю.
Катерина формально была нашей няней и домработницей, но скорее - членом семьи. Она работала у нас пять или шесть лет, и вчера вернулась из отпуска. Но так повелось с сентября, что мальчиков забирал Сережа - у него как раз заканчивалась утренняя смена или еще не начиналась вечерняя, и он с удовольствием завозил их куда-нибудь пообедать или сразу домой - есть Катины вкусности. Она великолепно пекла, и это было как раз то умение, которым я напрочь обделена: тесто, видимо, меня боится и никогда не поднимается.
- Не волнуйся, я заберу, конечно.
Почему-то мне резко пришло в голову спросить, не с Леной ли, и внутри все жалось до первобытного гнева от такой возможности: это МОИ дети, и нечего... Но я вовремя остановилась: во-первых, я верила, что Мудров никогда и ничем не навредит мальчикам, а в голове у нормального человека в каком угодно состоянии обязательно есть понимание, что можно делать, а чего - нельзя. И Сергей был нормальным - этого не отнять ничем, даже новой влюбленностью. А во-вторых... во-вторых, ничего нет в этом страшного: когда-то я была там, на этом самом месте женщины, выбравшей мужчину с прошлым, и, надо сказать, мечтала познакомиться и подружиться с его дочерьми...
- Хорошо. Я буду дома около восьми, но там в любом случае Катя.
- Валер, я спал последние пару дней в машине, могу я помыться-побриться?..
Вопрос про Лену отпал сам собой. Но у меня перехватило дыхание - от ассоциативно всплывшего воспоминания...
_________________________
Я лежала - тихо-тихо, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить спавшего рядом Мудрова. Спустя почти год, он был единственным, кто смог хотя бы на час заставить меня забыть о... Нет, сейчас нельзя было об этом думать, и я старалась не думать ни о чем. Ночь проникала в комнату рассеянным через ветки деревьев светом Луны, и было душно - в горле собирался комок, мешающий дышать. Я аккуратно встала и вышла на балкон. Смотрела на небо и безмолвно задавала единственный вопрос: зачем мне так больно?.. Другой запах, другая кожа, другие руки, другие поцелуи... Физически я была истощена - в хорошем смысле этого слова. Ноги еле стояли, окутанные приятной негой, и все тело было расслаблено в желании спать. Но спать я не могла. Перед глазами проносились картинки прошедшего, искрами впечатываясь в сознание мыслью: «прости. я тебя предала...»
Повернувшись к порыву ветра, я вдохнула его и закрыла глаза. Там, в глубине век, был ты, и ты улыбался... Брал мое лицо в ладони и тихо говорил: успокойся... я с тобой, всегда и везде, что бы ты не делала и с кем бы не была... я внутри тебя, и я все понимаю. Ты не предавала, ты просто живешь - так, как должно, чтобы быть счастливой. Ушла не ты. Ушел я. И ты не имеешь права судить - ни меня, ни себя. Ты все делаешь... правильно. И мне не было бы хорошо от того, если бы я оставил тебя в одиночестве до конца жизни... Пойми, я хочу тебе мужа и деток, я хочу тебе того, что не смог дать, ты достойна этого... достойна самого лучшего...
Но я не слушала - плакала и - снова и снова - прикасалась к твоей щеке с трехдневной щетиной. Черной, как смоль. Густой... И мягкой, как перо.
- Самое лучшее - это ты...
Я погружала руки в твои волосы, и под моими ладонями была вся нежность этого мира.
Я целовала твои ресницы, и под моими губами были разноцветные крылья бабочек.
Я утыкалась мокрым носом в твой подбородок, и меня ранила в сердце эта невероятная, кашемировая мягкость...
Но я просто стояла на балконе - окутанная ночью, - и лунные дорожки блестели, скатываясь по лицу.
Мудров неслышно подошел и протянул мне сигарету. Я наспех вытерла слезы и прикурила.
- Что с тобой?.. - спросил и обнял за плечи, почувствовав мой озноб, - почему не спишь?..
- Прости, что разбудила, - старалась не всхлипывать и отогнать подальше образ, память о котором не давала принять это объятие.
Обернулась и провела рукой по лицу - реальному и красивому, по-своему дорогому и знакомому, - и укололась о маленькие колючки-проволоки, выбриваемые каждое утро. Согнулась пополам - от нового приступа инаковости... и отпустила все свои слезы - мне было все равно, что подумает Серёжа.
Тогда я рыдала до утра, повторяя про себя одно только слово: мягкая... А Мудров гладил меня по волосам, не настаивая на объяснении, - пытался успокоить шепотом и целовал лоб, неосознанно - одной только колючей кожей вокруг губ - вызывая все новые и новые приступы истерики...
_____________________
- Побрейся, конечно.
GIVE OUT
Одиночество - это единственное состояние, способное реализовать вдохновение. В окружении людей можно делать что угодно: самовыражаться, общаться, интересно проводить время и даже черпать это самое вдохновение, растворять его во взглядах и мыслях других, утверждать в разговорах и отношениях... но не создавать что-то на его основе. И еще никогда Лену не тянуло в свою мастерскую так, как в Лиссабоне - подальше от этих людей, всех и каждого, и даже Лили.
Ей было, что написать. Ее переполняло желание взять кисть и выплеснуть на холст все то, что было внутри - но не от безусловного признания публикой ее работ и не от солнечного побережья, ленивого и теплого, с сотней развлечений, невероятной едой и вкуснейшим вином. А от ежедневно читаемого дневника Кудрявцевой, по крупицам собиравшего образ этой уникальной женщины в Ленином сознании. От недельного молчания Мудрова, которому девушка не решалась написать или позвонить, ибо представления не имела, что и как ему сказать. От тянущей тоски по нему и нервных вскакиваний по ночам из-за несбыточно-реальных сновидений. От переживаемых эмоций неизвестности и неожиданно пришедшей ответственности - за чью-то судьбу.
Девушка лежала поперек огромной кровати в номере люкс, прикрывшись только белоснежной простыней, но, несмотря на включенный кондиционер, было душно. И неуютно. Словно кто-то неаккуратно согнул булавку в основании – теперь ее кончик слишком короткий, чтоб зацепиться за головку. Не могла удобно лечь. Говорят, хорошо спать, когда ноги выше головы. Ты говоришь... Пальчики с ногтями цвета темной вишни аккуратно смотрели со стены в широко открытые оленьи глаза. Три ноль четыре на часах, а в них - ни следа сна.
- Я хочу поговорить с тобой - сказала в темноту, и дотянулась до гостиничного телефона. Набрала по памяти пальцев единственные цифры.
«Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позднее».
Куда еще позднее. Он спит, конечно...
***
Звук поворачиваемого ключа в замочной скважине возвращает в реальность – до этой двери я падала в глубокое пространство себя, ничего не замечая. Меня встречает знакомый запах красок.
- Родные мои, дорогие мои… - совсем без привязки к стоимости.
Я не была здесь вечность.
Легкий плащ, взмахнув крыльями-рукавами, улетает к незаконченным холстам, долгие годы пылящимся безысходностью в дальнем углу. Ключи, выскользнув из руки, больно бьют пол.
Вхожу на цыпочках-шпильках.
Через пару минут чистый холст на мольберте. Палитра с красками…
…К черту правила!
Беру деревянную раму, обтянутую материей, и кладу на пол. Следом швыряю себя, стянув узкие джинсы условностей. Ноги по сторонам, просторная рубашка не мешает. Пол теплый - неужели не выключила подогрев? Была уверена, что скоро вернусь…
Выжимаю краски прямо из тюбиков – черная, красная, белая… Последней еще много, но она, кажется, засохла и не хочет поддаваться…
То грубо выдавливаю черные мазки на холсте, то ласково глажу его красными пальцами – никаких полутонов, только резкие контрасты основных цветов… Твой максимализм и моя чувственность. Без шансов на спасение…
Маленькие капельки с подбородка хитростью пытаются сгладить очертания мазков, но масло не смешивается с водой. Даже с такой соленой и живой…
Вытираю щеки тылом ладоней. И так хочу белого цвета! Но разноцветные пальцы все равно уже не позволят сохранить его чистоту.
Все равно не сдаюсь: волосы сегодня не проснулись – не заметят обиды. Они – не глаза, что предательски добавляют тушь в и без того темные краски картины моего состояния…
Вздрогнула от ветра, ударившего по спине.
Но здесь ведь некому быть. Здесь только боль и я… А я закрыла дверь?..
Зачем… Ведь сюда нет дороги никому, кроме меня. Это - только моё…
- НЕТ!
Твой испуганный взгляд словно в тумане. И теплые руки уже стирают холод с моего заплаканного лица, а объятие силой, которой мне так не хватало, проливает, все-таки, свет из тюбика с белой краской. Твоя кричащая нежность за руку с неподдельным страхом накрывают меня с головой. И вымазанные черно-красным волосы, пачкая тебе футболку, открывают мир моей боли…
- Я здесь… я живой…, - бережно, терпеливо, внимательно выслушиваешь мои слезы, одну за другой, и ловишь дыхание жгучими поцелуями. Твои губы, моля о прощении, гасят все костры обид нежностью. Руки, сжимая меня так, словно боятся, что я испарюсь, как мираж, просят остаться. Боль отступает, туман слез развеивается. И я вижу твои глаза - наполненные ветром…
- Ты сделаешь меня счастливым?..
С минуту я молчу, но качаю головой отрицательно:
- Никто, кроме тебя самого...
Боже... сколько бы я отдала за нужное количество глупости, чтобы ответить иначе!..
Но тонкие руки моего чувства тихо обнимают твои мысли. Мы еще несколько минут дышим запахом красок, пока он не уступает место терпкому вкусу желания. И мы теряемся в поцелуях - нежно, медленно, жалея друг друга, чувствуя всеми клеточками искалеченных любовью тел каждую частичку души, выгоняя из неё по капле страх и боль.
А потом сидим, обнявшись, и рисуем вместе, одной на двоих кистью ощущений, белоснежные цветки жасмина поверх моего черно-красного полотна…
***
Подняв глаза от дневника, Лена рассеянно подумала, что только что видела себя, читая. Может, от темы живописи, может, от чего-то другого... какая разница? Ей это было близко... Вся эта тетрадь, от корки до корки, где недочитанными остались несколько последних страниц, была эмоциями, пережитыми ЕЮ - в последние месяцы, рядом с Мудровым... и здесь, уже в конце, было непонятно, о ком она пишет - о нем, или о прежнем Человеке: нигде не называлось ни одного имени, все было... как описание снов. Тексты, то прожитые на самом дне, то возвышающие до небес. И ни разу не возникло вопросов - почему и зачем. Человек, которого Она любит - свят, как и тот, кто был Ею выбран. Ведь в любви Она не спасалась от одиночества - лишь хотела быть счастливой и дарить свет... наполняясь взамен тем, что отдавали Ей.
Мудров дал Ей двух сыновей, и Она ими живет сейчас... Их детскими проблемами, болезнями и выздоровлениями, достижениями, вопросами, задачками из учебников, слезами их неудач, смехом их радости... И если Она пошла на это - осознанно, будучи человеком, прошедшим через ТАКОЕ чувство... Он это заслужил. В Ее глазах...
«И я ведь... ПОХОЖА на Нее... От этого страшно и гордо одновременно. Он выбирает меня сейчас, потому что я - подсознательный стереотип его идеальной женщины... Но... я же себя знаю... И что за жизнь я ему дам? А рано или поздно... если я, все-таки, вырасту из своего творческого юношества и тоже захочу детей...»
В ушах - как в рупоре - пронеслись слова Лили: «Тот, кто ушел однажды, сделает это еще раз... Проверено, закрыто и сдано в архив».
«Замкнутый круг. Хотя, конечно, чем человек старше - тем выше шанс на любовь до гроба, - грустно усмехнулась девушка, - Но неужели это необходимо?.. Кудрявцева ведь... потрясающая...»
Девушка бросила взгляд на тетрадь и сползла с кровати. Уткнулась лицом в ладони. Плечи тряслись от внутренних рыданий, и она понимала... что обязана выйти из этого уравнения. Не сдаться, нет... борьбе больше не было места - она прочла дневник через себя и приняла в себя - каждую из его страниц, вместе с уникальностью, глубиной и удивительной мудростью этой женщины...
«Просто выйти - ничего не разрушив и сделав все, что необходимо, чтобы сохранить... Для тебя. Из-за тебя. Ради себя... Потому что это не история о жертве ради любви. Просто... если бы Она была идиоткой - я бы ни секунды не думала и не сомневалась... Но... я не готова утверждать, что я - лучше. Для тебя... Хоть я тебя и люблю... и люблю очень».
МУДРОВ
Было одиннадцать, а Леры все не было дома. Я забрал пацанов из школы, завез в «Старлайт» поесть и развез по внешкольным занятиям. Тренер Егора сказал, что тот делает чуть ли не беспрецедентные успехи в плавании, ставя рекорды для своей возрастной категории, и, если так будет продолжаться, - в следующем году он хочет направить ходатайство о его приеме в юношескую сборную страны. Я ответил, что посоветуюсь с женой и поговорю с сыном - хоть он еще мал, чтобы принимать самостоятельные решения, если это его желание - почему бы и нет... И было очень гордо. Очень...
Они с Диней были совершенно разными - один с непременными успехами в спорте и борьбе за лидерство - где бы то ни было - от отношений с братом до любимого плавания и дворовой футбольной команды, другой - тихий и застенчивый, могущий просидеть за бумагой с фломастерами полдня. Денис любил рисовать... и Лена могла бы его научить. Я был уверен, что они найдут общий язык: внутренний, спокойный и творческий. Но Егор... я не представлял, как его знакомить с ней. Он - резкий и упрямый - не терпел никакой угрозы своим планам и взглядам, уже сейчас, в семь лет демонстрируя чудеса твердости характера и умения манипулировать людьми: например, Катерина, наша домоправительница, всегда шла у него на поводу, разрешая компьютерную игру вместо занятий математикой или руководствуясь его предпочтениями, когда готовила ужин на всю семью.
Я зашел в спальню сыновей, только закончив собирать необходимые вещи - на пару-тройку дней договорился с другом пожить у него. Там сниму что-нибудь - к Лене я переезжать, само собой, не собирался (ну, во-первых, меня не звали... а во-вторых, она в Португалии).
Подошел к Дине - он спал без задних ног. Прикрыл его получше одеялом и завернул в конверт - как делала Валера. Чтобы не дуло и аккуратно... Поцеловал в волосы - от него пахло детской непосредственностью и чистотой, он спал светло... я сидел на краешке его кровати и все, чего мне хотелось - это вернуться туда, где он. Где сказочные сны и беззаботная явь. Где есть только одна проблема - успеть со школы на мультики. Где только одно расписание - не проспать подъем и вовремя выучить уроки. Где только один старт и единственно возможный финиш – в играх. Где границы жизненного пространства очерчены забором двора из трех домов, а неведомое за его пределами каждый день расширяет их. Где каждое утро - радость, а спать никогда не хочется...
- Пап... - Егор с братом отличались для посторонних только голосами, но я бы и в тишине с закрытыми глазами отличил, где кто. Ега родился первым, на целых пятнадцать минут. И тот момент - момент его крика на фоне вымученной улыбки Валеры - я вспоминал всегда, когда было трудно: чистое счастье... у меня сын.
- ... ты уходишь?
Вопрос застал врасплох, и я не сразу сообразил, что отвечать:
- Сейчас да. Но завтра приеду за вами в школу.
- Ты гулять? Я с тобой!
Я опустился на корточки у его кровати и погладил по голове.
- Тихо, сына, Дениса разбудишь. Нет, я не гулять. Поздно уже, засыпай потихоньку.
- Не спится, - Егор отвернулся к двери и поежился под одеялом, я услышал тихое ворчание обиды - ты нас бросишь, я знаю.
Тяжело выдохнув, я опустился на кровать за его спиной.
- Двигайся, ворчун. Как насчет истории?
Егор чуть сдвинулся на край кровати, так, чтобы я лег. Приглушив ночник, я заметил его довольную полуулыбку – раньше я говорил «сказка», теперь – «история» во избежание возмущения «я не маленький!»
- Давным-давно, в далекой, далекой галактике... - начал, как начинал каждую из сказок-историй, - я был на одной планете. Там по небу в пушистых облаках мимо скалистых Гор Судьбы летали длинные разноцветные змеи. А в этих горах, возвышающихся над бурными волнами Океана Надежды, жили три хвостатых обезьянки, которые фломастерами рисовали звезды. Тамошнее солнце было очень ярким, и днем я прятался от него в тени огромных деревьев. Я был там совсем один. И мечтал, что когда-нибудь появятся другие... и увидят эту планету с ее чудесами так, как ее вижу я. А по ночам я бежал - долго и далеко - в поисках своего пути, и даже летал - к звездам, чтобы спросить их, где он, этот путь. Но холодные звезды молчали, и наутро я опять оставался один. Мечтать…
Тогда я решил добыть для звезд что-нибудь такое, отчего они потеплеют и спустятся ко мне, чтобы помечтать вместе. Я нырял в океанские глубины и доставал оттуда жемчуг. Я ходил в самые дальние кулуары скалистых гор и добывал там кристаллы. Я влезал на самые высокие деревья и собирал росу с их листьев. И когда я смешал все, что с таким трудом было найдено за долгие-долгие дни, месяцы, годы, и оставил это у края лунной дорожки... одна из звезд упала с неба на песок и засверкала светом самого яркого утра. И в тот момент... я понял, что жить дальше, в общем-то, и незачем - это был самый прекрасный момент в моей жизни, и я знал, что буду абсолютно счастлив, если умру вот прямо сейчас, не сходя с места...
Тогда - впервые - я испугался. Но не смерти, нет. А того, что уйду в никуда, ничего после себя не оставив. И никто никогда не узнает ни о летающих змеях, ни о хвостатых обезьянках, ни о глубине вод Океана Надежды, ни о тайнах Гор Судьбы, ни о высоте деревьев-великанов... ни об этой звезде, которая спустилась для меня прямо с неба.
И я заплакал. Да, сыночка, я заплакал, и это были слезы радости и грусти одновременно. Я попросил небо надо мной и звезду у моих ног продолжения... И тогда звезда сверкнула - как в последний раз - и обернулась вашей мамой, а прекрасная планета моего одиночества стала Землей - горы превратились в дома, деревья - в парки, океан разлился реками по блюдцам городских озер, хвостатые обезьянки стали людьми, а летающие змеи - самолетами.
Потом родились вы - однажды ночью тот мир подарил нам с мамой еще две свои звездочки. И никто из нас - никто и никогда - не бросит другого... Потому что мы - с другой планеты, это секрет, который нас объединяет и отличает от всех остальных, и который мы сохраним - все вместе.
Никогда не верь никому, кто скажет тебе, что это не так. Каждый день, засыпая, ты можешь сам убедиться в том, что это - вполне реально: летать в облаках вместе с разноцветными змеями и прыгать по горам с хвостатыми обезьянками, рисующими звезды. И никогда не переставай мечтать... например, о том, что одна из далеких, ярких звезд той планеты однажды упадет к твоим ногам и подарит тебе новый мир...
Дверь в детскую приоткрылась, и Катерина показала жестом, что Егор спит.
Я аккуратно встал и, погасив ночник, вышел, оставив полоску света от незакрытой двери.
Поблагодарил Катю, что она осталась допоздна и попросил дождаться Леру - лечь можно в гостевой.
Отдал ей деньги за месяц, вспомнив, что сегодня день расчета, и добавил еще пару купюр.
- Если до утра не появится, отведи, пожалуйста, мальчиков в школу.
- Спасибо, Сереж, но Валера звонила, она будет через полчаса максимум.
- Хорошо... Но я поеду все равно. Спасибо тебе.
FULL ON
Скажите, ну почему так бывает? Вот живет с вами человек. Например, ваш муж. Живет год, два, пять, десять, просыпается каждое утро, варит кофе, ест, идет на работу, приходит вечером, вы разговариваете, ужинаете, по выходным выбираетесь с детьми погулять, ездите в отпуск... и вы в принципе не представляете уже свою жизнь без него. Ну, то есть, вы не задумываетесь даже, какой бы она была. Он родной, хоть и странный порой, как пупок: молчит часами, о чем-то думает, слушает музыку, бубнит про себя какие-то непонятные вещи, и вы его спрашиваете, мол, о чем думаешь или почему молчишь или чего ты там бубнишь, а он просто говорит: все хорошо. И вы забываете - ну, хорошо, это значит как обычно: ляжем спать, проснемся утром, поедим, пойдем на работу... В общем, уютная рутина. Ну, и секс. Регулярный, приятный, знакомый... И всегда можно сказать, милый, голова болит, давай спать. Или родной, что-то я так устала, давай потом. Или... ну, не важно. Просто вы всегда знаете, что есть завтра, и это завтра будет с ним. Он же - муж! В болезни и здравии, в печали и радости, пока смерть не разлучит вас, аминь.
И вот вы просыпаетесь однажды, а его нет. Он не в командировке и не на пробежке. Его просто нет, он ушел. Вот и весь «аминь». И тогда - вот только тогда вы начинаете вспоминать и понимать, что спал он и не храпел, ел лучше всех, варил кофе как бог и говорил о таких интересных вещах!.. и знал ваше тело лучше вас самой - мог доставить вам любое удовольствие… А его уже нет. Вот просто нет и все. И хочется его обратно. Только его и никого больше, и именно потому что его нет. А когда он был - милый, голова болит, устала я и тэ пэ.
Все это из-за идиотской человеческой природы: невозможно хотеть то, что у вас есть (оно же есть - зачем его хотеть?) И, если женщины со своей моногамностью начинают хотеть чего-то из другой оперы - ну там, детей, квартиру красивую, отдохнуть на Мальдивах, пошопиться в Милане, - то у мужчин... у них, видимо, стоит какой-то переключатель: в один момент, понимая, что здесь он уже все знает и всего достиг, ему становится неинтересно в детях, в новой квартире, на Мальдивах и в Милане. И он идет туда, где его нет. К той, которая невозможна. И хочет... то, чего у него нет - от нее.
И получается, что смысл жизни баб - в детях, квартирах, Мальдивах и Милане, а у мужиков он в бабе. И это отвратительно. Слишком просто и циклично, как закольцованная дорога, по которой женщины идут, меняя декорации, а мужики бредут, как уставшие пони, и мечтают хотя бы о серпантине.
Я всегда думала, что Мудров другой. Вот просто другой и все. Мне не надо было доказательств, я доверяла ему настолько, что даже мысли не могла предвидеть о том, что ему кроме меня что-то надо. Дура. За последние несколько дней я прокрутила в памяти все, что могла - включая свое прошлое. Все, что было записано этой самой памятью за взрослую жизнь. Кстати, знаете, что память - это не мозг? Мозг - только обрабатывающий и воспроизводящий процессор, в который стекается информация со всего тела. Поэтому память так избирательна...
Если быть честной с самой собой, я им пренебрегала. Не ценила ни на гран того, что была единственной женщиной в его жизни и никак не поддерживала эту тенденцию. И не то, что мне казалось, что кроме меня он никому не нужен, нет, - видный телеведущий, совсем еще не старик и очень интересный, - я просто думала, что обязательства - добровольные и безусловные обязательства, взятые им на себя в сознательном возрасте, когда люди уже не делают глупостей - означают, что он выбрал меня навсегда. Со всеми моими «голова болит» и «я устала». С раздельными спальнями и собственными ванными комнатами. С отдыхом порознь и работой допоздна. С сексом чуть ли не по расписанию и с постоянными разводными проблемами моих клиентов...
Я не могла его винить. Особенно сейчас, когда я вспомнила все то, что было до... Каких усилий ему стоило принять темную сторону меня, никогда ему не открывавшуюся? Что значили для него мои ежевечерние истерики и постоянные вскакивания по ночам? Я ведь не думала об этом тогда... как и потом не думала – хотя бы даже о его желаниях, оформляя жилье в своем вкусе, с которым он соглашался, и с удобным мне функционалом, с которым он мирился. Только детьми всегда занимался он - и, боже, как меня это устраивало!.. Нет, я не была плохой матерью - я обожаю их, и в первые годы отдавала всю себя: это ведь неимоверно тяжело, когда первый ребенок в тридцать с лишним лет, да еще и помноженный на два. Но мне нравилось... сидеть дома в форумах для мамочек, кормить их, купать, укачивать, гулять с громадной коляской и гордиться: я смогла. Я - мама. И мои дети - самые лучшие!
Через два года я вышла на работу, и основная нагрузка легла на Катерину и Мудрова. Но он не был против - наоборот, дети становились интереснее и забавнее день ото дня: первые слова, первые восторги, первые связанные мысли и ассоциации - все это он с ними пережил, не я. Он тогда ушел в творческий отпуск для написания книги (которую, кстати, так и не закончил), и был полностью отдан процессу взросления сыновей. И я помню его улыбку - каждый раз, когда я возвращалась домой из изматывающей, заполненной чужими проблемами офисной жизни. Я помню его рассказы, снабженные фотографиями и видеозаписями - о том, что они сегодня делали и как играли, что посмотрели, чему удивились и что спросили...
Все это дало мне внутреннюю уверенность в том, что этот человек никогда не скажет мне «я ухожу».
И сейчас я не знаю, что с этим делать. Я не могу с этим справиться. Не могу просто вырезать из себя все то, чем я стала... то, что он из меня сделал. Он любил меня - я это точно знаю. Любил все эти годы, пока не отчаялся и не встретил ту, что искренне влюбилась в него. А я полюбила только сейчас... преодолев, наконец, свой глупый страх перед тем, что ты меня не поймешь. Не простишь - за то, что полюбила кого-то, кроме тебя. Отвернешься и никогда - никогда больше не вернешься в мою жизнь - ни словом, ни воспоминанием, ни благословением...
И сейчас, спустя десять лет, я должна была увидеть тебя и поговорить. Я никогда на этом не настаивала и не стремилась - выбор священен, мне нет места в твоем сегодня. Но я надеялась, что ты примешь меня и... просто выслушаешь.
Я не считаю, что моя жизнь повернулась именно так из-за тебя. Это было следствие той причины, которая во мне, и никак с тобой не связана. Ты - только повод. Повод избегать близкого вторжения в мою душу, того, который я допустила однажды, впустив тебя в каждый ее уголок. Но истинная причина есть страх. Страх перед счастьем и вседозволенностью, за которыми нет развития... И, боже, какая ирония судьбы – именно этот страх я и реализовала, убегая от него.
Звонок в дверь и ожидание вне времени - наверное, прошло только несколько секунд, но я пережила в них вечность...
__________________
Ты надел на меня единственный шлем и поехал медленно - по летним вечерним улицам, сквозь свет фонарей. В ограниченном пространстве я дышала твоими легкими - обнимая сзади. Ты вдыхал негу вечерних набережных, уют родных кварталов, воздух детства, возвращающий тебя туда, где деревья были большими...
- Это - моя школа! - прокричал сквозь ветер, чуть притормозив на лежачем полицейском.
Блочное низкое здание за цветастым забором по левую руку не оставляло сомнений: ты говорил о нем. И мне представилось, как маленький ты на велосипеде носился по здешним улочкам, окликая друзей. Как катался на санках по сугробам зимнего школьного двора. Как задирал, дергая за косички, понравившуюся девочку классом младше...
Мы въехали на набережную с дорожками, выложенными брущаткой. Компания молодежи распивала пиво на лавочке, дивный свет фонарей отражался в реке, отсвечивая летней беззаботностью. Воздух пах прохладой и любовью - моей...
Свернув далеко направо, мы приехали к тупику: здесь было темно. Кусты ограждали от дороги, а над рекой под нами висело внушительное, надежное бревно. Я слезла с заднего сидения мотоцикла, сняла шлем и села на остатки дерева. Ты сел чуть поодаль, лицом ко мне и верхом на бревно, и я легла в твои объятия. Закрыв глаза, повернулась к звездам, увидела внутри всю мою нежность... и замерла в ожидании чуда.
Тогда... Ты прикоснулся к моим плечам, и я забыла о том, кто я...
___________________
Дверь мне открыла женщина неопределенного возраста со следами былой красоты. В ее движениях сквозила ленность, а в глазах отражалась грусть. Когда я назвала твое имя, она помедлила, удивилась, чуть изменившись в лице, и произнесла:
- Входите...
***
Девушка шла по прибрежной линии, подгоняемая криками чаек. То тут, то там, появлялись веселые, добродушные люди, которые что-то ей говорили на незнакомом языке - она кивала и улыбалась в ответ. Сандалии на ее босых ступнях с длинными, ровными пальцами ступали по камням вперемешку с теплым песком - день уходил к закату, но солнца, запертого в облаках на горизонте, не было видно. Сев на ступени спуска к воде, она огляделась - вокруг не было никого, только влюбленная пара метрах в ста, свесив ноги с причала, наслаждалась вечером: парень с рюкзаком за спиной и хрупкая девочка, положив голову ему на плечо. За ними - через пролив на холме - виднелась статуя Христа - говорят, в Бразилии такая же, но больше...
Ветер был сильным - Лена плотнее застегнула толстовку и напялила капюшон.
«Что я здесь делаю?» - думала она, как будто нечаянно тут очутившись, - «я должна быть в Москве, с тобой. Я должна... помочь тебе. Хотя, помощи ты не просишь, а это одна из составляющих правила помогать: первая - я хочу, вторая - меня просят. Не обязательно вербально - человек может попросить как угодно, хоть взглядом, хоть жестом или просто состоянием... но тут я даже не могу этого почувствовать - за тридевять земель. А ты не звонишь и не пишешь совсем...»
Она не спала уже несколько дней - самое большее на двадцать минут проваливалась в невесомость, чтобы набраться сил, и выныривала из нее вопреки воле: сон не успевал переходить в медленную фазу, девушка просыпалась от сновидений. Ей снился Мудров, их прогулка по солнечному городу, где она пытается выяснить что-то, а он улыбается, молчит и целует ее так, что захватывает дыхание. Ей снилась мама, выговаривающая ей о морали, нравственности и законах жизни. Ей снились сюжеты для картин, где главные роли были отданы Кудрявцевой, которую Лена-то и не видела никогда толком... В общем, было проще не спать, чем спать, но глаза болели недосыпом, а голова раскалывалась от миллиона мыслей, наваливающихся безжалостно и одновременно.
На минуту она прикрыла веки и вернулась домой: в любимую комнату-мастерскую, где все было просторным, удобным и своим... но что-то было не так. Какая-то женщина копошилась в ее незаконченных картинах, стоял гул из приглушенных разговоров - кто-то просил налить вина, кто-то знакомился, кто-то обсуждал последние новости... она не знала всех этих людей, но здесь была мама. Значит, так надо...
Поднявшись с тахты, девушка пошла ей навстречу, но женщина остановила ее осуждающим взглядом, прибив обратно к сидению. А остальные ее как будто и не замечали - тихо болтали, ходили, смотрели, оценивали... И здесь был Мудров. Он стоял в окружении жены и деток и спокойно улыбался в окно. Если бы он не моргал, Лена подумала бы, что это - его восковая фигура, но это был он. С грустным взглядом пустых глаз он поднес ко рту бокал и сделал глоток, вздохнул, чуть приобнял жену и коснулся губами ее волос. По обеим сторонам от них стояли одинаковые мальчики в строгих костюмах, и их различие заключалось только в бабочке на одном и галстуке - на другом. И для девушки этот островок комнаты стал центром - кроме них она уже ничего не видела, все расплылось в пелене удушливых слез, горячих и неизбежных.
Вдруг родная мастерская уступила место белесым с желтыми панелями стенам узкого коридора с дешевыми дверьми, снабженными металлическими табличками. «Зал суда № 4» - прочла отрешенно на одной из них и вошла в комнату, похожую на лекционный зал - с рядами сплошных деревянных скамеек, клеткой для подсудимых и трехтронным подиумом - все как в кино...
- Встать! Суд идет, - адресованные ей одной слова из ниоткуда.
- Стою... - прошептала в ответ, оглядываясь по сторонам пустого помещения.
- Воронина Елена Александровна, вы обвиняетесь в совершении преступления, предусмотренного статьей... да ничем оно особенно не предусмотрено. Но вы преступили закон. И вы это знаете.
- Знаю... - также тихо подтвердила Лена.
- Что вы можете сказать в свое оправдание?
Девушку передернуло, воздуха становилось катастрофически недостаточно и очень хотелось сесть. Она ответила по шаблону:
- Я... невиновна.
- Да лаааааадно... - издевательски-приторный тон говорящего заставил поморщиться, - а ваши легкомысленные кофточки и платьишки? А недвусмысленные намеки? А развязные разговоры, сдобренные несчетным количеством бокалов вина? А наивный румянец, вздохи и опускание ресничек? Мне продолжать?!
- Я просто... хотела нравиться... и не думала, что…
- Хватит! Все и так ясно. Какого наказания вы заслуживаете? Только не говорите, что и так наказаны. И не думайте, что суд будет к вам настолько снисходителен, что даст условно-досрочно освобожденного мужчину во владение и пользование.
- Мне не нужно во владение и пользование... он же человек...
- Вот именно. И для вас не это будет наказанием. Это будет лишь закономерным следствием вашего поведения, которое вы смиренно примите и, может быть, даже будете счастливы - если удастся забыть то, на чем это счастье построено.
- Не удастся. Но вы правы, - с внезапно пришедшей смелостью она еще раз обвела взглядом зал и посмотрела на пустые троны с вызовом: я буду с ним счастлива, потому что люблю. Люблю, как никогда и никого раньше. И хочу. Да, именно так - все эти мои легкомысленные платьишки и, как вы там выразились? Опускание ресничек? Они именно от этого - я ХОЧУ его - несмотря на разницу в возрасте и семейное положение: я НЕ ДУМАЮ об этом, когда я с ним рядом! – ее слова эхом разносились по углам пустого помещения, - мне просто хорошо... и ему хорошо - тоже. Непрерывно и безусловно. С этого начинается и этим заканчивается любовь - когда двоим друг с другом хорошо, и когда даже они порознь - они все равно вместе, друг в друге, и не могут уже жить без этого. ТАК я к нему чувствую. И я знаю, что он ко мне чувствует также. И это не зависит от того, где он, с кем он спит, о ком заботится и кому формально принадлежит. Он свободен – как любой человек, - и формальная принадлежность ничего не значит, потому что я все равно НУЖНА ему. И он уже не сможет жить без меня внутри... пусть даже больше никогда меня не увидит.
- ... вот вы и ответили на вопрос. Наказанием будет мир, в котором он сможет жить без вас. Елена Александровна Воронина, вы приговариваетесь...
На секундочку Лена зажмурилась, отгоняя слезы, - ей представился ад: место, в котором Мудров забудет о ее существовании, а она будет помнить все до мельчайших деталей... но жить за непробиваемой стеной, из-за которой нет никакого шанса даже увидеть его.
Возможно ли это?.. - Конечно...
Но так ли это страшно, как кажется?.. - Конечно, нет.
«Если кто-то меня забыл, значит, он меня никогда и не знал...»
И, глубоко вздохнув, девушка ответила продолжающей что-то кричать невидимой псевдосправедливости. Ответила спокойно, громко и бесстрашно, как будто произнесенный приговор ее не касался.
- Я согласна.
- На что ты согласна, дарлинг? - рядом на край ступеньки, ведущей к воде, села довольная Лиля с двумя хот-догами в руках, - вообще-то я не предполагала с тобой делиться, но раз ты согласна... Эй, с тобой все хорошо? Ты какая-то бледная...
Лена – чуть шокированная своим сном наяву – выдохнула.
- Все хорошо, Лил. Но мне надо в Москву.
***
... и все возвращается. Странная история одного чувства находит свое отражение в другом, и, наверное, так может продолжаться до бесконечности. А нужно ли?.. – думала Лена, сидя в поезде до аэропорта, - мы ведь любим сами себя в чьем-то образе, который видим только мы, и никто больше... И если сделать из этого образа обыденность, любовь - как бесконечная мечта - устремится куда-то в далекие дали, в самом лучшем случае оставив после себя ценность друг для друга и взаимные уважение с привязанностью... а они у него уже есть.
- Я хочу остаться твоей любовью…
HEADLOCK
Это случается, когда два человека, случайно встретившись, помещают границы трех М в глаза друг друга... и падают вверх - в обоюдные желания, темы разговоров и просто время, проведенное вместе. Когда они совпадают. Во всем, даже в неразделенных увлечениях и раздельном прошлом. Когда им интересно... Смотреть и видеть, как день за днем, они все больше и больше отражаются друг в друге, впитывают каждую особенность и черту характера, полностью отдаются и полностью принимают. ОБА. Если кто-то один - ничего не получится. Если не полностью - не получится тоже.
А еще... еще есть черты и особенности, дойдя до которых в познании друг друга, что-то... приходится менять. Или даже ломать. И это необязательно негатив или запрещенные законом наклонности, это может быть и святость, и твердость в каком-то, вполне нормальном, убеждении. Но чаще, конечно, это что-то девиантное... Как, например, неумеренность в выпивке, игромания или склонность к беспорядочным половым связям. Такое сложно принять в себя и растворить в понимании. Но если зачатки этих черт есть во втором - он примет и поймет. Сломает внутреннее препятствие предубеждения и разделит. Либо первый - поняв и приняв исходящую от другого невозможность этой черты в данных конкретных отношениях, поставит ее на другую чашу весов и искоренит. Сам. А если нет... Если один будет упрямиться в своей правоте, а другой - жить в неспособности примириться, их отдаление неизбежно.
Я всегда с легкостью менялась для тебя, ничего не ломая - только открывала новые стороны себя, принимая то, что ты давал. И выпускала в ответ все свои мысли и чувства на сей счет, которые безоговорочно понимал ты. Мы были очень похожи... и минимально девиантны - друг для друга. Со временем эта похожесть только усиливалась: я не могла различить, где заканчивается моя личность и начинается твоя.
Но камень преткновения рано или поздно должен был быть найден... и он нашелся. Твой спорт был слишком опасен, чтобы я просто смотрела со стороны - у меня не хватало нервов. А учиться и участвовать в этом ты мне не давал, чем только доказывал его опасность. Меня физически убивал каждый день твоих гонок, а когда ты влетал и с порога начинал рассказывать, как только что «удачно упал и вот если бы еще чуть-чуть...» - у меня от сердца оставалось мокрое место и хотелось рыдать: ПРЕКРАТИ!.. Эти чуть-чуть не вечны! Сегодня повезло, но уверен ли ты в том, что также повезет завтра?!.
Ты успокаивал меня тем, что всегда есть предчувствие - что когда ты только собираешься кататься, бывает, что-то останавливает. И, вроде, с погодой все хорошо, и дороги пустые, и хочется, но какое-то внутреннее ощущение, которое ты ни с чем не путаешь, не дает тебе завести мотор. Но этого мне было мало, предчувствия - штука не обязательная, а я хотела быть уверена... не в своем будущем и даже не в нашем, а просто в том, что ты просто есть на Земле...
Женщина, открывшая мне дверь, вернулась из комнаты и вручила мне прямоугольную картонную карточку:
- Извините, что так долго - я забыла, куда ее дела. Я года три назад сюда въехала, и прежние жильцы сказали, что если будут спрашивать этого Филинова...
- Филимонова.
- Не важно. В общем, если его будут спрашивать - дать этот номер.
- И много кто спрашивал?
- Да нет. Вы первая...
И что-то мне подсказывало, что последняя...
Поблагодарив женщину, я поспешно вышла и трясущимися руками набрала в мобильном данный мне номер – на бумаге был только он: ни имени, ни адреса. Тишина ожидания сменилась на внятный голос оператора, сообщивший о том, что номер не существует или набран неправильно. Я повторила набор, но результат был неизменен.
- Ну что ж… гугл мне в помощь, - но я уже знала, что найду… пальцы меня не слушались, с трудом удавалось попадать в нужные кнопки. Первая же ссылка ответила на все вопросы: «когда гонщик погибает на трассе, он с нее не уходит, он навсегда остается на своем быстром круге…»
Втянув голову в плечи, я завыла от безысходности...
THE GUY WHO LEAVES
- Я ничего не хочу…. Вообще, - внутри меня все кипело и клокотало, и никакие антидепрессанты и успокоительные уже не справлялись.
- Валер… так нельзя. Мальчишки же с тобой остаются… подумай.
- Подумала.
- И?
- Я сказала. Ничего не хочу.
- Нет. Я не могу это подписать. Давай ты спокойно подумаешь еще раз - не торопясь и без истерик.
- Подписывай доки как есть, и давай уже закончим с этим. А то девочка не дождется.
- Ну что ты за глупости говоришь… дело не в девочке. Дело во мне. В нас.
- И что не так в нас?! Что было В НАС не так??? – голос вдруг сорвался на крик, и я ничего не могла с этим сделать. Меня колотило внутри – от неприятия всего происходящего и от страшного желания разбить вдребезги всю эту глупую вежливость, - Мудров. Давай уже хватит этой сранной заботы. Вот скажи мне. Скажи честно. Ты заботился о мальчиках, когда ехал в очередной раз трахать свою художницу? Тебя интересовало мое психическое здоровье, когда ты снимал штаны?! Или она их тебе снимала, а?!! – обида выворачивала наизнанку криком беспомощности, и только я знала - то была обида не на Мудрова и его пассию, это была обида на весь мир за то, что меня оставили в нем одну… - Мне плевать. Слышишь?!! ПЛЕВАТЬ, как и почему это случилось. И я не хочу в своей жизни даже малейших намеков на то, что ты в ней был!!!
Я понимала, какую несбыточную чушь несу. И где-то внутри чувствовала, на какой я это делаю громкости.
Сергей сидел напротив, - уставившись в одну точку, - крепко сжимал перед собой кулак и глотал комки в горле – один за другим. И я чувствовала это так же, как если бы это мои мышцы сокращались – чуть под подбородком – еле справляясь с рвотными позывами. И каждое мое слово вызывало всё новый и новый. И я не могла остановиться, хоть – видит бог – хотела этого больше всего на свете. Мое тело мне больше не подчинялось: я словно смотрела со стороны, впитывая собой каждую нелепую мелочь обстановки: запонки, которые я подарила на день рождения, часы, которые вместе покупали, обручальное кольцо, издевательским ярко красным от закатного солнца штрихом маячащее перед глазами... Теперь это – только обстановка. Это не он. Не тот человек, которого я знаю и люблю. Тот умер – был убит вот этим, который сидит сейчас здесь. Вором, взявшим его имя и голос и обрядившимся в его вещи. И мне хотелось отомстить – кинуть что-нибудь острое, броситься с кулаками, ударить, оглушить, уничтожить… Лицо заливали слезы, но мне было… легче. Вот так. Без маски всепрощения. Обернув мужа во врага, мне на мгновение стало понятно, с кем бороться – ведь с ней я теперь не могла… Но я снова поступала несправедливо по отношению к нему.
«Ты… где ты… пожалуйста… скажи мне что-нибудь…» - я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Тебя больше нет. А Мудров ничего не знает – сейчас он всё это воспринимает на свой счет и мучается чувством вины… Так нельзя. Нельзя, Лера…
- Я люблю тебя. Слышишь?.. – тихо сказала, сдерживая дрожь в голосе, - люблю больше, чем ты себе можешь представить. И я отпускаю тебя – без каких-либо обязанностей. Потому что если ты меня больше не любишь – их у тебя просто не может быть. И мне плевать на закон – содержать меня не надо, я умею и люблю работать. А что касается остального - НЕТ никаких нематериальных обязательств. Есть только безусловное право каждого быть рядом – с теми, с кем он хочет быть. И если ты больше не хочешь быть со мной – в этом виновата только я, и ты прав: девочка тут ни при чем. Если хочешь быть с детьми – я никогда не буду мешать. Но если хочешь начать жизнь с чистого листа и забыть обо всех нас – пусть будет так. Значит, мы этого заслужили.
- Прости, - услышала сквозь пелену в ушах.
- Подписывай. Это – всё, - встала, резко обернувшись за клатчем, и – ничего не видя, кроме дверей, – пошла к выходу.
***
Лера уходила, а я сидел, как прибитый, и не знал, что делать – кинуться за ней и обнять, или подписать все это и уехать – куда-нибудь далеко-далеко, где меня никто не знает. Обрубить все свои привязанности и привычки, выжечь эту мерзкую личность клятвопреступника и сделаться чем-то новым…
Как можно было так слепо заблуждаться в том, что честность – это признаться и уйти? Что справедливость – это гордо оставить все имущество ей, и этого достаточно. Эта женщина отдала мне девять лет жизни, и это было МОЕЙ инициативой. Когда она сомневалась, я взял на себя решение. Я настоял, а теперь так легко перерешил вернуть всё в исходное положение. Только потому что, видите ли, не знал, что бывает, когда встречаешь Лену Воронину…
Малодушный эгоистичный идиот. Сейчас ты услышал слова истинной мудрости – он женщины, которая тебя любит – несмотря на всю твою глупость. Любит, как умеет – может, оно не так, как ты хочешь, но кто тебе виноват? Она тебя ЗНАЕТ – во всех твоих проявлениях. И куда ты убежишь теперь от ее слов? И веришь ли ты, что твои дети действительно заслужили отца по графику?! И самое главное – ты действительно думаешь, что сможешь что-то забыть?.. Если да – то ты еще больший идиот, чем ты думаешь. Убежать от себя невозможно… как и невозможно быть счастливым с этим.
- Лена… я не смогу. Не смогу… - шептал, уронив голову на руки. Почему-то мне вспомнилась моя святая мама – она частенько говорила мне: «такая умная голова и досталась такому дураку!» Как же она была права…
Среди бумаг, оставленных женой, желтел корешок стикера – я по инерции освободил его содержимое, выведенное почти детским почерком:
«Я во всем тебя поддерживаю и ни на что не обижаюсь. Л.В.»
***
Она пришла ко мне накануне, и я видела ее глаза. Она знала моего мужа лучше меня, и в этом не было ее вины. Она открыла мне обратную дорогу к его сердцу, и в этом открытии не было ничего сложного: просто быть собой, что бы ни было. Обижаться, если обидно. Объяснять, если не понятно. Плакать, если больно. Просить, если нужно. Понимать, если можно. И всегда принимать – его как саму себя, со всем, что есть, ни от чего не отмахиваясь и не отказываясь. И любить… в первую очередь, себя, а его - если надо – даже за двоих. И учить… тому, что он – самый необходимый для меня. А если человек не умеет любить себя – кого он может «научить»?.. Это так элементарно…
Когда я увидела ее – мне стало все равно, спала она с ним или нет. Без грамма косметики, с огромными, испуганными глазами, с руками-плетьми в рукавах мешковатого свитера и смешной пандой в кулачке эта девочка не представлялась мне угрозой. И, хоть я и не отмела возможности того, что секс, все-таки, был… пришло какое-то ясное понимание того, что этот факт ничего не меняет. То, что было у нее с Сергеем, не изменил бы ни секс, ни его отсутствие.
Она начала говорить – сначала сбивчиво и непонятно, но с каждым словом набираясь уверенности, - и я не понимала, зачем ей это нужно… но вовремя вспомнила, что она – художница, живущая вдохновением. Именно это она в нем нашла. И именно это влюбило его в нее – он давал ей стимул писать, и получал ни с чем не сравнимое удовольствие быть НУЖНЫМ… Их мир не был реальным – они всегда друг для друга что-то… внутреннее и эфемерное. И никоим образом это не посягало на мою семью.
Ей было сложно – я чувствовала, насколько. Но она отпускала его, продолжая говорить: в ее глаза пришла решимость, которую я уже где-то видела…
С такой же решимостью ты уходил из моей реальности – зная, что не уступишь в мучившем меня негласном споре. Твое одиночество и твоя дорога были всей твоей жизнью, а я – лишь ее элементом. Коротким часом иллюзорного спокойствия в бесконечной череде тренировок и единственно реальных побед: над соперниками, над техникой, над скоростью и над собственным страхом. Ты выбрал это. И навсегда остался на своем быстром круге…
Алёна говорила и говорила, а я слушала и вспоминала твою улыбку – всегда такую открытую… с искорками озорного веселья в глазах. Где бы ты ни появлялся – там всегда было свободно и ярко: твой оптимизм заряжал энергией сам воздух вокруг, и невозможно было даже представить, что когда-то его источник иссякнет. Эта девочка напомнила мне тебя до деталей, и вдруг я отчетливо поняла, что смерть тоже ничего не меняет. Ты остался живым как минимум в двух местах – на трэке и в моем сердце. Свободным, счастливым и… лучшим. И я сохраню тебя… как то единственное ценное, что есть в моей жизни, кроме семьи…
***
Лена шла, не оборачиваясь, по знакомым тротуарам запыленного выхлопами и человеческим негативом мегаполиса. Ночью во стократ красивее, чем в отускленном смогом солнечном свете. Она смотрела в беззвездное небо, думала обо всем и ни о чем одновременно
«Мне нравится ночной город. Иногда, как сегодня, я почему-то особенно остро чувствую его
дыхание, его настроение, то, что он живой. Перемигивающиеся светофоры, желтые и белые фонари, игра теней и света, ветки деревьев, паутиной тянущиеся к черно-синеватому небу, серые глыбы домов - такие мертвые, но с редкими яркими точками живых окон, за которыми столько жизней, стольких разных людей, живущих в абсолютно параллельных мирах. Такие близкие и такие далекие, даже не подозревающие о существовании друг друга... Миллионы не пересекающихся прямых - далеких и близких, спящих и бодрствующих, смотрящих телевизор, читающих, ругающихся, любящих, ненавидящих, думающих... И все это внутри неживого-живого спящего существа, тлеющего тусклым желтоватым светом-дыханием своих бесчисленных глаз-фонарей. Существа по имени НАШ ГОРОД...»
Она вспоминала последние минуты с Мудровым, которые никогда больше не повторятся. Слез не было – был только город, который в самое ближайшее время тоже останется в прошлом. Ничто не должно напоминать – и без того внутри все слишком живо…
Ее заставила остановиться у окна какой-то кафешки одна из ее работ – во всю ширину большого экрана внутри. «Аониды»… Лена проглотила комок в горле и перевела взгляд вверх по улице, на которую забрела – напоминала ту, что была запечатлена в подаренной Сергею картине, и если бы тот ее оживлял…
- Ой! – девушка не успела отскочить от резко вышедшего из кафе человека, обдавшего ее горячей жидкостью из пластикового стакана. «Кофе…» - сообразила секундой позже, как и то, что ее чуть обожгло через свитер. Поделом, надо меньше ворон считать – тут, все-таки, узкое и довольно оживленное место…
- Простите бога ради! – стал поспешно извиняться незнакомец и неуклюже обтирать ее салфеткой, - я нечаянно…
- Еще бы вы сделали это нарочно, - беззлобно усмехнулась Лена, корректно отстраняя руку с салфеткой, - ничего страшного, зато согрелась.
- Давайте я угощу вас кофе?.. Ну, или чаем… Вытритесь спокойно, да и свой стакан я почти весь вылил… - на нее смотрели глаза стального цвета, а под темной курткой проглядывала рубашка в их оттенках, и Лена поразилась сходству: тот же наклон головы, та же высота скул… лицо чуть шире и ростом чуть ниже, но если бы она видела Мудрова только раз и не слышала голоса – один в один…
Девушка уже вдохнула, чтобы согласиться, когда в уличном свете фонарей сверкнуло кольцо на безымянном пальце правой руки.
«Сдох» - моментально отреагировал мозг.
«Жаль…» - поддержало сердце.
- Нет, спасибо. Я спешу…
Запахнула сильнее пальто на мокрый свитер и пошла дальше – прощаться с любимым городом.
(P)ROOF
Мы стояли, не шевелясь, облокотившись на перила крыши и медленно глядя в закат. Руки без перчаток трогал все еще холодный ветер, но ладони были повернуты к небу – чуть еле заметное тепло обжигало радостью. Вокруг несся куда-то час-пик: толпы на пешеходном переходе внизу менялись одна на другую, сорокасекундный интервал светофора стопорился на пропуск людей, превращая узкую улицу в пробку. Но мы смотрели на солнце… забытое в бесконечно-долгой череде зимних дней, оно резало яблоки глаз до слез, но слез терпимых - лезвия лучей добирались до ресниц мягкими травинками. И – не моргая – я благодарил весну за то, что она все-таки пришла - этими долгожданными слезами… ведь я давно разучился плакать от красоты, а может, никогда не умел… а сейчас эта ранящая до слез красота была единственным, ради чего мне хотелось жить. Я отвел взгляд от горизонта и дотронулся им до твоего лица – в теплооранжевом свете оно казалось вписанным в небо в обрамлении волос цвета воронова крыла. Ты почувствовала этот взгляд как последний... И в последний раз улыбнулась для меня – я ведь так любил, когда ты улыбалась…
- Мы больше не увидимся, - прошептала Лена, адресуя фразу то ли сегодняшнему закату, то ли мне, - такой день… как раз тот самый – прекрасный. Помнишь, я говорила, что в один прекрасный день?.. - девушка прикрыла полные слез глаза.
Я вздохнул, не принимая слезы на свой счет – Алёна была не из тех, кто плакал, уходя. А она уходила. И я это чувствовал… Как будто какую-то очень важную часть вынимали из меня и протягивали вот этому солнцу, слизывавшему ее с рук. И я не сопротивлялся. Хотелось прошептать только: береги это… я не смог.
- Знаю, - сказал спокойно.
Я хотел запомнить ее такой – в почти весеннем отсвете уходящего за горизонт солнца, с блестящими магией щеками, и улыбкой, на которой замкнулся мой мир. Мир, который никогда уже не будет прежним – и не важно, с ней рядом или без. Чувство, разделившее жизнь на до и после, теперь не различало ни времени, ни расстояния. Она могла идти… и быть где угодно. Я всегда буду чувствовать ее присутствие – вот в этом деликатном свете приближающейся весны… И я на секунду представил, как она встает на перила и легко, непринужденно шагает в бликовое марево, стелящееся перед ней золотистой ковровой дорожкой - прямо к солнцу…
***
Лена смотрела в глаза закату и отрешенно думала о герое дневника. Последние страницы она так и не дочитала, простившись с тетрадью в солнечном Лиссабоне. Она видела тяжелое серое небо в разрывах низких облаков и бескрайние холмы, покрытые еще зеленой, но уже начавшей увядать высокой травой и вереском. По их поверхности пробегали волны от сильного порывистого ветра... И там, где пространство земли соединяется с горизонтом - обрыв, уходящий на десятки метров вниз: врубленный в зеленое колышущееся море вереска - подобно топору лесоруба. Тяжелые холодные океанские волны разбивались у подножия этого одного из многих фьордов. И раскатистый шум прибоя, соединяясь с гулом ветра, создавал музыку, наполняющую это царство суровой северной природы.
На краю обрыва, глядя молча вдаль и взявшись за руки, стояли мужчина и женщина, о которых она знает всё и ничего... Время остановилось, потому что это и есть сама вечность, когда полнота единства двух человек и мира вокруг них порождает замкнутый и самодостаточный временной континуум, являющийся началом и концом всего одновременно...
Он неохотно отрывает руку от своей бесконечности и знает, что она не обернется, чтобы проводить его взглядом. Садится за руль единственно верного ему железного коня и заводит мотор. Через леса, сменяющиеся огромными затопленными лугами, где есть чуть-чуть солнца под темными грозовыми тучами, он летит с бешеной скоростью, а впереди - только асфальтовая стрела дороги и темное тяжелое небо на горизонте…
07.05.2013
_________________________________
Spin Spring playlist:
1. Fiest - The Simple Story (w-Jane Birkin)
2. Dear Reader - Dearheart
3. The Black Heart Procession - Back To The Underground
4. Kana Del Rey - Blue Jeans
5. Florence + The Machine - No Light No Light
6. Shawn Lee - Under The Sun
7. The Pierces - Kissing You Goodbye
8. Beach Boys - California Dreaming
9. Young The Giant - St.Walker
10. Sharon Van Etten - Give Out
11. Kwoon - I Lived On THe Moon (Acoustic)
12. Rachael Yamagata - Full On
13. Girl And I - Silence In The Court (cut on 4:12)
14. Conjure One - Endless Dream
15. Imogen Heap - Headlock (Live)
16. Alanis Morissette - The Guy Who Leaves
17. Gotye - Smoke And Mirrors
18. The Pretty Balanced - Muddd
19. Yann Tiersen - L'absente
20. Muse - Bliss
21. Placebo - Meds (Live At Angkor Wat)
22. Olafur Arnalds - Film Credits
23. Maria Mena - If You'll Stay In My Past (0:56)
24. Ramona Falls - Proof
25. Pink Floyd - On The Turning Away
Sрin Sрring
© Copyright: Анжелика Стар, 2013
Свидетельство о публикации №213050700860
Свидетельство о публикации №213050700860
Рецензии
Потрясающая повесть. Очень пронзительная, очень отозвалось. Красивые чувства психически здоровых людей, ну как минимум выздоравливающих... )
От некоторых фраз и имен героев внутри все похолодело... их, признаюсь, никак не ожидала встретить у Тебя ) Короче, ох@@@а. Но от этого события стали еще ближе, как будто сдвинулся пространственно-временной континиум ...
"В душе моей огонь горит прекрасный,
Его зажгли Вы — автор слов бесценных.
Перо в руке, чернила, шарф атласный...
Пишите дальше, радуйте нас — бренных." (с)
Журавлёва Светлана 19.01.2014 20:23 • Заявить о нарушении
От некоторых фраз и имен героев внутри все похолодело... их, признаюсь, никак не ожидала встретить у Тебя ) Короче, ох@@@а. Но от этого события стали еще ближе, как будто сдвинулся пространственно-временной континиум ...
"В душе моей огонь горит прекрасный,
Его зажгли Вы — автор слов бесценных.
Перо в руке, чернила, шарф атласный...
Пишите дальше, радуйте нас — бренных." (с)
Журавлёва Светлана 19.01.2014 20:23 • Заявить о нарушении
Когда писала - знала, что Ты обратишь внимание на имя, которое кроме Тебя вряд ли кто-то заметит)) Но, честно говоря, благополучно об этом забыла и сейчас не сразу поняла, о ком Ты... Видимо, на подсознательном уровне в этой повести очень сильнО влияние нашего общения (и это для меня - открытие). Спасибо, что прочла... И за отзыв. И вообще)
Анжелика Стар 22.01.2014 11:42 Заявить о нарушении
Анжелика Стар 22.01.2014 11:42 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.