Глава 3. Родина встречает сурово

 Ноябрьский ветер дул с моря также сильно, как и всегда. Своими долгими, ожесточенными порывами он, казалось, впивался не только в одежду путников, странствующих в такую непогоду по какой-то тайной, одним им известной причине, но и в самую плоть их, обнажая болезненные раны и добираясь до запрятанной в уголках тела души, словно тонкие, острые подобно лезвиям пальцы, от которых нестерпимо веет могильным холодом. Это приносило муки и удовольствие одновременно, как и любой другой выбор, принятый человеком добровольно, лишь ради закаливания его духа.

  Действительно, не тяготы ли и голод, испытываемые многими людьми на Земле, а также их страсть к путешествиям в течение долгой, хмурой осени или сурой зимы, одержимость длительными переходами, кочевой жизнью и остановками в самых разных постоялых дворах – приводят в итоге к тому, что в один прекрасный, солнечный день, когда все невзгоды путников остаются позади, где-то далеко за горами среди тумана и тишины, из мальчишки, которого берут в дорогу для выполнения долга или обета, или ради услужения рыцарю, или еще какой-то затеи, в конце концов вырастает сильный, мужественный, не знающий страха и готовый к любым лишениям воин? Это происходит как бы случайно, ненароком, но, тем не менее, приносит заметные плоды и изменяет судьбу не одного человека. Другое дело, окажется ли этот воин благочестивым и добропорядочным, поскольку на дорогах Европы с самого детства ему приходится сталкиваться лицом к лицу с такими проявлениями злобы, подлости, жажды выгоды и сластолюбия, что не всякий способен устоять перед ними и не опуститься в ту же самую нору, что и ненавидимые, презираемые им в начале пути проходимцы, или же, напротив, он станет достойным человеком, необыкновенно стойким и выносливым, так что никто не в состоянии будет поколебать его дух. 

  Но силы, ловкости и быстроты еще недостаточно как для боя с противником, так и для жизни на вечной ленте уходящей вдаль дороги. Здесь необходимо также нечто, не менее важное, а именно разум, мышление, равносильные смекалке и хитрости. Иначе, в противном случае, как человек, не отличающийся могучим ростом и складом, мог бы одолеть гигантского великана, жившего в заокраинной стране? Несомненно, что для этого нужно было приложить немало раздумий и решить, наконец, каким способом действовать правильно. Именно отсутствие умения мыслить приводит воинов к проходимцам, поэтому так много стало на земле бродячих банд, возглавляемых бывшими рыцарями и теми, кто выдает себя за них. Очевидно, что служить разбою оказывается легче, чем благородно спасать жизни невинных людей и отстаивать честь несправедливо обвиненных женщин. Рыцарство угасает. Но почему так происходит? Неужели отличить добро от зла столь трудно, что люди убеждают себя в выполнении священного долга защиты родины от чужеземных захватчиков, а сами просто-напросто грабят и убивают простых путешественников, ничем им не опасных, не приносящих никакого вреда?

 Рэнулф поравнялся с Карданном, нарушая ход его мыслей.
- Скажи мне, кто научил тебя так управляться с мечом? Ты ничего об этом не рассказывал. Тот дюжий парень в доспехах, он ведь и то не удержался в седле.
 В лицо Сэту ударили ледяные иглы, доносимые порывами ветра с северо-востока.
- Мой дядя, - прохрипел он после молчания, - был искусным наездником и великим воителем.
 Подумав немного, он добавил:
- Возможно, о нем знала бы вся Европа, если бы он не стал бенедиктинцем.
- И как же его звали? - поинтересовался Рэнулф.
- Он называл себя Брэн Карданн. Быть может, странное имя, но по-ирландски гордое. Он был чистокровным бриттом, волею судьбы проживавшим и в Англии, и во Франции. Он обучал меня языкам, которыми овладел за отведенные ему Господом годы, но боюсь, что для Лондона моих знаний будет маловато.
- Ничего, - возразил шотландец, - У меня должны были остаться надежные друзья, которые без труда смогут говорить с нами обоими и всегда помогут, если будет нужно. Послушай же, а где именно во Франции ты жил со своим дядей?
- В местечке, - воин выдержал долгую паузу, - под названием, которое должно остаться тайной. Могу сказать, что оно затеряно на границе Бургундии и Римской империи, но уточнять не стану. Прости, МакВилли, но даже доверие к тебе не делает мир вокруг нас безопасным.
 Шотландец выпрямился в седле:
- Не стоит говорить о том, что должно быть сокрыто.
- Сейчас не время для искренности, - кивнув, продолжил Карданн. - Я боюсь, что через меня или моих товарищей кто-то сможет причинить вред людям, которые дороги мне. Предосторожность не помешает.
- Мой господин не только силен, но и мудр, - отозвался Рэнулф. - Но я могу поклясться всем, что никогда ни при каких обстоятельствах не причиню вреда ни вам, ни вашей семье.
- Кроме Евангелие, - прервал его Сэт. - Нашей верой пользуются преступники. Никто не станет лгать перед лицом Бога, и это на руку убийцам, требующим ответа. Впрочем, я продолжу рассказ. В общих чертах, конечно.
 Снег медленно покрывал дорогу впереди.

- Мой дядя жил отшельником в двух днях пешего пути от ближайшей деревни. Он не слишком хотел омрачать годы моей юности тяжелыми монашескими обязанностями, которые лежали на его собственных плечах, и потому поселил меня в доме одной прекрасной семьи. Семьи его знакомых. Только бы вернуться из Англии живым! Я сразу же отправился бы в те места.
- Обязательно, - поддержал шотландец. - Наверное, те люди очень ждут тебя. Я вижу, с какой теплотою ты вспоминаешь о них.
- Да, особенно о Мари, - прошептал воин и тут же замолчал, чувствуя, как произнесенное им имя гулким эхом разлетается во все стороны.
 Бледнея, он пояснил неразборчиво, словно самому себе:
- Она... она не хотела отпускать меня в дорогу.
- Мари - твоя невеста? - осведомился Рэнулф.
 Карданн не хотел смеяться, но выдавил из себя наигранный хохот. Невольно, Рэнулф улыбнулся в ответ.
- Нет. Как она может быть моей невестой? Она гораздо младше меня.
- Значит, названая сестра?
 Молодой господин промолчал.
- Хотел бы я, чтобы меня тоже кто-нибудь ждал, - вздохнул попутчик и затянулся приятным дымом. - В Лондоне когда-то жил один мой старинный приятель. Правда, мы не виделись почти два раза по семь лет. Мистер Келл Уайнхолд его звали. Будем надеяться, он не сменил место обитания, и все еще тянет свой долгий век.
 Карданн чувствовал, как горят его щеки, и безотрывно смотрел вдаль.
- Вам нужно забыть о своем происхождении, господин, и нигде не называть подлинного имени. Наверняка вам действительно есть, чего опасаться.
- Да, МакВилли. А тебе пора прекратить называть меня господином.
- Но ты не крестьянин, Сэт, хоть убей меня на этом самом месте! Каждая черта выдает в тебе...
- Что? - воин бросил на собеседника пронзительный взгляд.
- Нечто. Даже то, как ты смотришь. Все происходит от одного зерна. Если бы я мог постичь это, то постарался бы объяснить.
 Карданн усмехнулся.
- Как прикажешь мне называть себя в Англии?
- Можно подобрать любое неприметное имя.
- Бертенфилд?
 Шотландец рассеянно остановился.
- Почему именно так?
 Попутчик не спеша продвигался вперед.
- Оно само пришло ко мне и потребовало обозначить себя, словно так было всегда. Отныне я буду называться только так.
 Рэнулф молчал в изумлении. Пурга уносила мысли двоих странников далеко за горизонт и рассеивала их в туманном поднебесье.

  Воин ругал себя за то, что с его губ предательским образом сорвалось имя той, о ком он совершенно не думал. Однако разве это могло быть правдой? Он размышлял о ней постоянно, но делал вид, что ему безразличен подобный факт, и он не вспоминает о ней и даже не пытается напрячь сознание, чтобы как-то заполонить его видениями прошлых дней. Карданн успешно гнал всякую мысль о девочке из далекой деревни, но ему казалось, что его мозг уже совершенно не может думать ни о чем другом, кроме как об этом. Мысль о Мари считалась для воина грехом, как и о любой другой женщине, потому что в его душе долгие годы словно один за другим складывались невидимые кирпичики и принимали форму некой сплошной непроницаемой стены, которая отгораживала от него мир этих странных, непонятных существ. И каждый раз натыкаясь на эту стену, Карданн с облегчением вздыхал и чувствовал слабого, напуганного мальчишку внутри себя в полной безопасности. Никто не мог проникнуть в крепость и лишить его воли. Наверное, думал он, женщины созданы для того, чтобы отнимать у мужчин самое дорогое - свободу и возможность выбирать свой путь. Ведь отец Мари - Сэт вздрогнул, поймав себя на мысли, что снова называет ее по имени, а значит, она занимает в его жизни достаточно пространства, раз он выделяет ее из ряда всех прочих, - ведь ее отец мог всегда оставаться преуспевающим земледельцем, завидным холостяком, но почему-то пал ниц перед женщиной, ее матерью, которую сам Карданн любил не меньше собственной, давно забытой. Почему? Неужели госпожа Клоди могла заменить всю свободу мира, всю волю и красоту, чтобы их можно было так легко променять на брак с нею? Он понимал, что несмотря на все уважение к ней, согласиться на подобное он бы не смог, и никто не заставил бы его распрощаться с дорогой, уводящей в даль.

  Точно также, наверное, считал и его драгоценный дядя Брэн. Такой сильный, образованный мужчина, переполненный самыми благими мыслями, не мог придерживаться иной точки зрения. А Карданн должен во всем походить на него, ведь дядя - величайший из людей, которых он когда-либо встречал. Он оплот всего самого чистого, искреннего, справедливого и доброго, и словно Бог послал этого человека на землю, чтобы он освещал дорогу другим. Как жаль, что столь немногие были с ним знакомы. Но семья Стадлер являлась исключением. Возможно, необычайный свет дяди коснулся всех, кто жил в их доме: и отца Мари, и ее мать, и ее саму, конечно, тоже. А вот кому не хватило этого света, так уж точно ближайшим соседям. Сэт несколько раз мрачно усмехнулся, вспоминая о них. Как странно, люди живут рядом друг с другом, бок о бок на протяжении многих лет, сменяя одно поколение другим, но по-прежнему нет в них черт похожести, нет общности и какого-то важного для всех дела, одинаково ценного и нужного; словно сажают слишком близко разного сорта пшеницу, колосья которой никак не хотят уживаться, более того, они даже начинают враждебно относиться к себе подобным, пытаясь искоренить противника, и не понимают, что пусть кровь в их жилах принадлежит к разным культурам, но посеяла их на земле одна рука, и в случае людей - это рука Господа. Зачем нужна людям ненависть к собратьям? Почему, когда один трудился ведь год и собрал добрый урожай, а другой ленился и упустил время, оставшись в итоге ни с чем, именно этот второй будет всячески завидовать более усердному соседу? Неужели злоба в его сердце поможет ему справиться с собственным бездельем? Неужели, отравив жизнь брата своей ненавистью и погубив его, человеку без урожая станет легче?

  Как несправедливы люди, столь же несправедливы и короли. Карданн знал сотни историй, которые ходили от одной деревни к другой, бесчисленные слухи, легенды и вымыслы о коварстве и подлости в среде сильных мира сего. Они произносились в невообразимом количестве днями и вечерами на разный лад, разными людьми, на разных языках, но сейчас все они меркли перед свежими, живыми повествованиями, принадлежавшими Рэнулфу МакВилли, и воин представлял, что мифы, словно древний темный лес, затягиваются в его мыслях густым туманом, в то время как новые, недавно полученные известия подобно весенним росткам восходят на бескрайнем поле его воображения, пускают очередные побеги, разрастаются и становятся огромными, могучими дубами, в тени которых он может, наконец, поймать веяние неизвестной ему доселе жизни. Как сладки эти мысли, как благотворно они действуют на его настрой.

  До Азенкура путники добрались двадцать второго числа. Снег продолжал падать, и нестерпимо выла метель. Здесь пришлось задержаться почти на двое суток. Шотландец без доли сопротивления моментально погрузился в прошлое и без умолку начал рассказывать о знаменитой битве, в которой ему доводилось принять участие. По его словам, здесь полегли тысячи французов и шотландцев, что было истиной правдой, а Гарри Английский дрался словно лев и командовал своими солдатами лучше, чем любой полководец Карла. Северные лучники перебили всю французскую конницу и пехоту, и лишь немногим удалось спасти головы и не попасться в плен. Англичане оказались невероятно жестоки к противникам, но считали, что такие действия абсолютно законны, поскольку Нормандия и весь север Франции могли принадлежать только их молодому и воинственному монарху Гарри.

  Рэнулф был обычным наемником, но всего лишь мирным крестьянином по своей сути, с плохим вооружением, не обладая достаточными знаниями, и от его мужества мало что зависело. Как и все прочие, он испытывал страх в момент боя, но не бросился назад подобно многим, а сражался, пока не был ранен и не получил ясного приказа к отступлению. С тех пор северные пределы Франции до Луары стали принадлежать английской короне. Только одна крепость в центре бывших земель Карла Безумного осталась не завоеванной. Это был Орлеан. Вокруг него с каждым месяцем все сильней сжималось кольцо вражеских войск, что рано или поздно должно было привести к осаде города. Впрочем, до начала подобных действий оставалось еще достаточно времени. Рэнулф открыто не верил, что французы позволят англичанам перекрыть все подступы к городу и обрести его жителей на мучительную смерть.

  Карданн необычайно заинтересовался рассказом шотландца и потребовал ответов на волновавшие его вопросы.
- Получается, МакВилли, если Орлеан падет, у дофина не останется больше крупных крепостей в центре страны? Почему же тогда он не соберет армию для освобождения севера? Или же ждет, пока истощенные жители не займутся своим спасением самостоятельно?
- Ох, не спрашивай меня такие вещи, друг мой, - отмахнулся Рэнулф. - Я ничего не знаю об этом наследничке. И знать не хочу. Скорее всего он такой же дурак, как и его папаша. Иначе бы знал, что в случае осады орлеанцам долго не продержаться. Пусть англичане и рассеяны по большой территории, и их не так много, но зато они обладают прекрасным войском.
- Значит, им неоткуда ждать помощи. Карл не может быть королем, раз бросает свой народ на произвол судьбы, - заключил Сэт. - Однако сейчас меня больше волнует переправа: до Кале осталось всего тринадцать лье. Если мы выйдем завтра, то уже двадцать пятого окажемся у моря.
- Ты прав. Надеюсь, в пути нас не задержит черный монах! - воскликнул МакВилли. - Хоть он и появляется только под Рождество, кто знает, вдруг он решит нагрянуть раньше и не захочет пропустить нас в Дувр.
 Шотландец рассмеялся и осушил кружку.

  Кале был грязным дешевым портом, где слышалась живая английская речь, грубый нормандский говор и изящные парижские песни. Город оказался наводненным каким-то диким сбродом: толпы пьяниц с красными рожами и перебитыми носами ютились по кабакам, искалеченные рыбаки куролесили меж причалов на ветхих суденышках; то здесь, то там то и дело вспыхивали драки, а выпивка лилась рекой, прославляя все и вся.

  В день Святого Иоанна у Кале появилось двое путников. Не успев приехать, они сразу же поинтересовались, когда на английские земли отходит первое судно. Им оказалось гнилое, отвратительное на вид корыто «Святые мученики», названное, вероятно, в честь его благословенных пассажиров. Изъеденное и переполненное крысами, оно являло прескверное зрелище, но выбирать не приходилось. Мрачная вода и угрюмый Кале казались настолько негостеприимными, что задерживаться здесь не хотелось ни на минуту. Когда-то этой дорогой проходил Гарри Английский, отправивший добрую часть своего войска, измученного болезнями и голодом, в порт, чтобы переждать здесь грядущую зиму и набраться сил для дальнейших завоеваний. Именно тогда преследовавшие их французы и попытались навязать англичанам сражение. Что из этого получилось, МакВилли уже рассказал. Карданн думал, как молодой король смог выйти из затруднительного положения и вернуться в Лондон героем. Наверняка он ехал по улицам своей прекрасной столицы, восседая на белом скакуне, и ловил на себе взгляды восхищенных подданных, которые были готовы умереть за него в восторженном опьянении. Проехаться бы так когда-нибудь по Парижу. Хотя зачем ему Париж? Хватило бы даже и Грё.

  А деньги тем временем таяли. Со всем, что было сэкономлено таким трудом, пришлось расстаться. Еду, вымоленную в Азенкуре, наполовину съели, а остальное отдали хозяину «Святых мучеников». Лошадей принимали на борт только в виде залога, и было ясно, что назад их никто не вернет.

  Вечером поднялся ветер. Шотландец закурил трубку - единственное, что у него осталось, и уставился на пролив. Где-то там, на его другом берегу лежала Англия.
- Ты видел когда-нибудь море, Сэт? - спросил он стоящего рядом друга.
 Тот молчал.
- Неважно, главное, сейчас видишь. Оно такое красивое и такое холодное. Может быть ровным и спокойным, как гладь небес, а может пениться, бурлить и вздыматься огромными волнами, словно под водой сидит целое скопище демонов, которые варят свое колдовское зелье! Я видел, как оно ласкало детей, убаюкивая, словно мать, а потом разбивало корабли на мелкие щепки. Дай Бог, чтобы мы пережили эту ночь! - и Рэнулф судорожно перекрестился.
- Плыть совсем немного. Уверен: ничего не случится, - успокоил его воин, - Английский король ведь перебирался туда и обратно. И все его войско вместе с ним.
 Пожимая плечами, он развернул мешок и набрал в него талой грязи со снегом и внушающими чувство тошноты остатками чьей-то неудавшейся гулянки.
 МакВилли передернулся.
- Лучше я затяну пояс потуже, чем стану собирать эту дрянь. Надеюсь, ты не станешь скармливать такое своей лошади? Думаю, и крыса бы не позарилась на подобное "пиршество".
- Нет, Рэнулф, - усмехнулся в ответ Карданн, - но тем не менее, эта дрянь, как ты сказал, сослужит нам добрую службу. Вот увидишь.

  Поздно ночью «Святые мученики» поволокли своих пассажиров в Дувр. Большинство из них успели вусмерть опьянеть и не замечали никаких неудобств сурового морского пути. Вода в проливе волновалась, тая невидимую злобу на непрошеных гостей. Рэнулф провел в молитвах всю ночь, обещая сделать что угодно, только бы добраться до берега живым и вместе с попутчиками. Сэт не проронил ни слова, погруженный, как обычно, в себя. Беспокойная вода казалась ему такой же неприятной, как и соседи, недолюбливающие тех, кто живет рядом с ними. Он вспомнил о той нити мыслей, что оборвалась во время дороги к Азенкуру. Да-да, именно тогда он думал о дяде, семье Стадлер и удивительности женских чар, которые лишают мужчин воли и свободы. Ведь это так несправедливо. Наверное, не только он, но и многие рыцари никогда не хотели бы пасть побежденными, оказаться пленниками в руках любви или иных подобных чувств, и не было ничего хуже в его глазах, чем раболепствовать перед какой-то глупой, не заслуживающей внимания барышней, чтобы только добиться ее расположения и жениться на ней.

  Карданн передернулся от неимоверного отвращения. Кто знает, может, в своих убеждениях он больше походит на отца, чем на дядю? Ведь отец, будучи по словам Брэна богатым человеком, происходящим из знатного, влиятельного рода, тем не менее бросил его мать, вынудив ее скрываться далеко на востоке Европы. Воин снова и снова прокручивал в голове события дня, когда он узнал, наконец, правду о том, что не суровый немец, ненавидевший мальчика, является его родным папой, а именно тот самый Джон, Джон из Лондона и никто иной. Все же, можно ли было оправдать его поведение? Что грозило молодому, влиятельному мужчине настолько ужасное, что он отказался от единственного сына и любимой женщины так просто, даже не пробуя бороться? Хотя почему воин старательно думает, что отец любил его мать? Вполне вероятно, она была не нужна ему. Да и история, рассказанная дядей, казалась ему слишком запутанной, неясной, чтобы делать какие-либо окончательные выводы. Именно поэтому он так мучился вопросами, которые годами разъедали его душу. Только затем он и покинул Грё, дорогое его сердцу место, чтобы раз и навсегда разобраться с тенью, падавшей на его происхождение, и из первых уст узнать, по какой причине родитель так обошелся с ним. Неужели совсем скоро эта полоса темной воды кончится, он ступит на родную землю и разрешит все вопросы, так долго копившиеся внутри разума? Он едет в Англию за свободой от тяжелых оков незнания.

  Как сильно гордился бы им дядя, если бы знал, что Карданн, живя в достатке и тепле у приютившей его семьи, заменившей всех родных людей на свете, не покрылся толстым слоем безразличия к окружающему его миру, не пристрастился к тяге сидеть дома, не покидая пределов родной деревни и травя по вечерам бессмысленные байки о невиданных чудесах, творящихся за рекой, а лишь закалил свой характер, месяцами готовясь к дальним странствиям, заботам и трудностям на пути к все новым и новым землям, и что он по-прежнему до конца верен своей цели. Теперь, когда Англия была уже видна, долг перестал тяготить его как непомерная ноша, и Сэт думал, что не только обещание дяде движет его мыслями и всеми действиями, но и нечто иное, созданное им самим, а именно мечта увидеть место, откуда шел его род, и человека, чья кровь бежала в его жилах, узнать, наконец, истину, скрываемую вечно лгущими людьми, и обличить их. Более всего он жаждал справедливости, и когда она ярким огнем вспыхивала внутри его глаз, воин испытывал лишь праведный гнев на малодушного, трусливого отца, и чувство трепета, которое поглощало его прежде, рассеивалось, как и всякое уважение, и любовь, и страх.

  Утром, когда рассвело, маленькое суденышко потрясла новость: у одной из лошадей обнаружилась мучная вошь. Об этой заразе никто ничего не знал, но того слуха, что она передается другим животным и людям, хватило, чтобы вороного жеребца со странными пятнами, отдающими ужасной вонью, первым высадили на берег и прогнали куда подальше. Некоторые особо ретивые мужчины с переправы хотели даже было забить переносчика неизвестной болезни, но Карданн оставался начеку и при необходимости мог достать меч. Очень скоро, не теряя времени, путешественники из Кале оказались у подножия незыблемого замка. Вымазанный Вихрь пахнул до того отвратительно, что редкие прохожие в ужасе шарахались подальше от маленькой процессии, состоявший из Сэта и МакВилли. Рэнулф, пораженный действиями спутника на причале, теперь не задавал ему неосторожных вопросов. Совершенно здоровый скакун остался у Карданна благодаря его исключительной находчивости, зато старая кобылка шотландца в качестве оплаты по-прежнему толкалась в английском порту, и хозяин судна не собирался ее возвращать. Спорить с ним было бесполезно.
- Не отчаивайся, друг. Твоя милая лошадка все равно подохла бы на предстоящем пути, я уверен, - отозвался воин. - Не стоит сожалеть, что мучная вошь не набросилась на ее шкуру.
- Я не ожидал, Бертенфилд, что ты способен на такое. В тебе есть что-то пугающее. Какая-то зловещая хитрость, присущая не людям, а зверям, - произнес вдруг Рэнулф.
- Кажется, понимаю. Дядя говорил, что сама жизнь воспитала во мне странные черты. Но ты не должен бояться, МакВилли. Я лучше, чем кажется.
- Мне не хотелось тебя обидеть, - мужчина похлопал Сэта по плечу, словно примиряясь с ним. - Просто людей всегда пугает нечто необъяснимое, а ты именно такой, мой господин.

  В заснеженном Дувре свирепствовала лихорадка. Путники слышали, как вой ветра доносил стоны больных из дальних углов, что сказывалось на настроении остальных людей. На улице лежало несколько полотняных мешков, где ныне покоилось то, что когда-то было взрослым или ребенком. Едва обогнув город, Рэнулф и Карданн побрели прочь из этих мест, таща за собой унылого Вихря. Целый день они упорно шли на север, не замечая усталости. От голода кружилась голова, страшно хотелось спать, но оставаться вблизи порта было нельзя. Смерть ходила кругами по Дувру.

  Вечером путники оказались достаточно далеко от берега, чтобы передохнуть. Изнеможенные, замерзшие и грязные, они попросились на ночлег в деревенский дом, где жили какие-то бедные крестьяне. Хозяева встретили их не радушно, почти ничего не спрашивали, предоставив для постоя покосившийся хлев. Из скупых разговоров было ясно, что англичане недовольны сложившейся в стране ситуацией и затяжной войной с Францией, в которой все никак не удавалось одержать победу. Не сегодня-завтра должен был увеличиться рост налогов, и без того весьма ощутимый для простых земледельцев. МакВилли еще пытался поддерживать беседу, но его спутник не проронил ни слова.

  На следующий день повалил снег, да такой сильный, что в двух локтях от себя ничего не возможно было разглядеть. За хлеб и пиво на завтрак пришлось отдать нож из хорошей стали, но за это крестьяне разрешили Рэнулфу поехать на одной из тех кобыл, что они собирались продать грядущей весной. Когда странники пустились в дорогу, уже прилично намело. Вихрь завязал в снегу, но оставлять лошадей не собирались ни при каких обстоятельствах. У шотландца не разгоралась трубка, и он ругал ветер, на чем стоит свет. Сэт продрог до костей. Несколько раз они едва не сбились с дороги и готовы были повалиться на ночь в сугробы, чтобы хоть немного передохнуть, а заодно и замерзнуть навеки, но увидели впереди возвышающиеся стены Кентербери.

  Невозможно представить, что испытывали бедняги, когда попали в город, назвавшись послушниками ордена кармелитов. К счастью, МакВилли был вполне предусмотрителен и сам обладал достаточной сноровкой, чтобы растолковать стражникам причину, по которой якобы путешествующие монахи оказались на дороге без священных скапуляриев.

  В первом попавшемся трактире они попросили столько еды, сколько можно было дать за одну старую, но искусно выполненную трубку для курения. Хозяин, будучи сердобольным и набожным человеком, несмотря на предубеждение, имевшееся у Карданна, сжалился над новыми постояльцами, одарив их двумя большими тарелками похлебки. Медленно перекусив, Сэт мгновенно провалился в сон. Рэнулф оставил его в углу залы, а сам подошел к трактирщику.
- Уважаемый, вы не представляете, какую услугу оказали нам, приютив здесь за искреннее "спасибо", и уверяю, что мы всячески будем хлопотать перед лицом Господа о благополучии вашего заведения.
- Неужели вы думаете, - ответил тот, едва не прослезившись, - что я смог бы отобрать у старика его причудливую игрушку, а молодого господина, вероятно, знатного, но обедневшего, бросить на съедение диким волкам? Нет, мир не без добрых людей. Весь ваш нищенский вид внушает мне доверие, как если бы я открыл утром дверь и обнаружил на пороге архангела Гавриила.
- Полно, полно, уважаемый. Не стоит больше источать таких слов, иначе вы потревожите Небеса без пользы, а значит наведете на себя их гнев.
  Рэнулф молитвенно сложил руки, взглянув наверх и помолился о том, чтобы их с Карданном притворство не обошлось двоим друзьям слишком дорого, после чего перекрестился, благословил трактирщика и продолжил:
- Не подскажете ли вы мне, дорогой человек, если вам, конечно, нетрудно...
- Да-да?
- Не живет ли еще в Лондоне один известный господин по имени Келл Уайнхолд?
  Придя в невероятное оживление, хозяин постоялого двора бросил все выполняемые им одновременно с разговором дела и быстро затараторил:
- Уайнхолд? Уайнхолд? Постойте-ка, нужно припомнить. Ну да, конечно! Провалиться мне сквозь землю, если не живет!
- Выходит, вы его знаете?
- Ну а кто же его не знает? - трактирщик налил большую порцию пива и сам же ее выпил, - Его знаменитый эль ценится в шесть шиллингов за бочку, даже дороже, чем наш собственный. Тем более, его сынок часто сюда наведывается. Ну не прекрасно ли?
- Это который из них? Уильям что ли? - проговорил шотландец, не скрывая радости.
- Возможно, что и Уильям. Но вы же знаете, сколько у нас водится Уильямов. Обычно его зовут просто Хэндж. Полагаю, это прозвище. Славный парень! Редкой доброты человек! Мне кажется, весь Кентербери любит его.

  Рэнулф приложил руку к груди, пытаясь унять беспокойно стучавшее сердце. Значит, Уайнхолды живы. Значит, есть надежда найти в этом чужом краю верных друзей.
- Если он вам нужен, заглядывайте с молодым господином в "Доброго Джэка". Хэндж проводит там большую часть времени, но предупреждаю: каждую неделю он уезжает в Лондон к отцу. Так что можете застать его там, если повезет, а в противном случае, сами понимаете. Только смотрите, не попадитесь на глаза старику Томсону! Он терпеть не может тех, у кого нечем расплатиться. Таковы порядки. Не все могут себе позволить тоже, что и я, - усмехнулся трактирщик, - И напрасно: приютить служителей Божьих еще никогда не считалось постыдным, если конечно они благопристойные люди и ведут себя прилично...
  МакВилли не слушал более. Он подбежал к Сэту и толкнул его, что было мочи.
- Бертенфилд, вставай быстрее! Я знаю, кто поможет нам добраться до Лондона и накормит, наконец, как следует! Если узнает меня... Ну вставай же, вставай! Успеешь еще отоспаться.
- Мари, я... так устал... - с трудом проговорил Карданн.
- Знаю, что устал, друг мой, знаю. Но дела сами по себе не делаются, так что поднимайся живее!
  Неужели он снова произнес ее имя? Воин вскочил со скамьи и поспешно огляделся: наполненный гудящими людьми трактир, недоверчиво озирающиеся по сторонам чужеземцы и взволнованный Рэнулф, хватавший его за рукав, произвели на Сэта впечатление, что он выдал самую большую тайну в своей жизни, даже не заметив этого. Страшно себя ругая, задыхаясь от досады, он покинул заведение и, выйдя на улицу, принялся глотать горький холодный воздух, все еще находясь на грани сна и реальности.

  Эти свинцовые тучи снова застилали небосвод. Каким же долгим казался текущий ноябрь, неторопливо вышагивающий по направлению к морозной зиме. Сколько еще событий должно было произойти, прежде чем начнется новый месяц? Сколько еще неведение будет терзать бедного воина, мучить его и теребить старые раны? Бесчисленные вопросы, потерявшие надежду когда-либо обрести ответы на них, роились в голове и въедались в мысли все сильней. Рэнулф повернул молодого мужчину лицом к какому-то зданию и терпеливо указывал ему наверх, чтобы тот внимательно рассмотрел представшие перед ним буквы.

  Это был тот самый "Добрый Джэк" - огромный постоялый двор, богатый и чисто прибранный, совсем не похожий на все те трактиры, что прежде попадались на пути и Сэту, и его спутнику. Здесь проводили время только важные господа, купцы и состоятельные рыцари, в числе которых оказывались бароны, графы и даже герцоги. Нищих и небогатых путешественников никогда пускали дальше порога, что вообще считалось здесь дурным тоном. Сословные различия в английском обществе, как и в любом ином, были столь сильны, что даже далеко не всякому ротозею дозволялось восхищаться видом "Доброго Джэка" и кортежей, останавливавшихся подле него, поэтому большая часть зевак получала по шее и торопливо расходилась при виде дюжих молодцев напротив входа в такое именитое заведение, ведь никто не хотел испытать на своей шкуре гнев хозяина - достопочтенного старика Томсона.

  Карданн стоял в оцепенении, разглядывая высокие окна здания. МакВилли голосом, вкрадчивым и умоляющим, просил передать молодому мистеру Уайнхолду, что на улице его ожидает очень давний друг, которого он во что бы то ни стало должен увидеть. Они прождали на холоде около получаса, пока рядом проносились слуги, не желавшие слушать никаких обращений. Рэнулф до того разнервничался, что засунул кулак в рот, чтобы отчаяние, подбиравшееся к нему, не попыталось выплеснуться на других людей.
  Наконец, воин оторвал взгляд от окон и почти сразу заметил, как тощий мальчик, мешавшийся снующим парням возле входа в трактир, задумчиво смотрит на них, поворачивая голову то на один бок, то на другой. Шотландец не обращал на него никакого внимания, и, кажется, делал это напрасно.
- Уайнхолд, - отчетливо произнес Сэт, и ребенок, словно прочитав по губам озвученную фамилию, тут же юркнул в пышущее денежным довольствием здание.
  Еще пара минут, и в дверях показался высокий, нескладный, растерянного вида юноша с курчавыми волосами и крупными светлыми глазами. Он с опаской посмотрел на ждавших его мужчин и поинтересовался, в чем дело.
- Ты так вырос! Так вырос! - воскликнул Рэнулф сквозь слезы, вызванные то ли морозом, то ли нахлынувшими воспоминаниями, - Боже мой, Уильям!
- Откуда вы меня знаете? - раздался испуганный голос Хэнджа.
- Боже мой, ты ведь и не помнишь меня совсем. Конечно, нельзя было ожидать другого, - запричитал шотландец, растирая замерзшие руки, - А ведь когда-то я был лучшим другом твоего отца, мистера Келла, и по его совету отправился во Францию, чтобы попытать там счастья. Я был при Азенкуре вместе с французским войском, а потом и при Вальмонте. И сколько сражений было после них...
  Изумленно глядя на говорившего, молодой Уайнхолд мучительно ворошил свою память, заглядывая в самые отдаленные ее уголки, и пытался узнать лицо человека, по всей видимости игравшего когда-то в его судьбе важную роль.
- Я Рэнулф, - зашептал бородач, приблизившись и раскрыв дружеские объятья, - МакВилли. Может быть, вспомнишь? Отец не мог не рассказывать тебе о нашей долгой с ним дружбе. Ведь он сам бывал во Франции. Я еще пел вам с братьями на ночь колыбельную и "Ангела к Пречистой"; у меня не важно получалось, но тебе нравилось. А потом Агата толкнула тебя в яму, а я вытащил и всю дорогу нес на руках.

  Шотландец говорил без умолку, глядя на юношу внимательными глазами, полными мучительного ожидания, и даже немного приплясывал вокруг него. Уайнхолд побледнел, вытирая дрожащие губы, а выходившие из трактира парни уже было собрались избавить его от неприятной, как им думалось, компании подвыпившего оборванца, как тот вдруг воскликнул:
- Нет-нет, постойте!
  Он преградил им путь длинной, совсем слабой, как показалось Карданну, рукой, все еще вглядываясь в лицо МакВилли, словно заметил его мгновение назад.
- Это ведь, это ведь мой дядя Рэнни. Кто бы мог подумать, ведь вы вернулись!
  Он крепко обнял старика и рассмеялся.
- Ты узнал меня, узнал, мальчик мой! Я так верил в это! - радости шотландца не было предела, - Мы очень, очень устали с дороги и замерзли. Добирались из Дувра пешком, представляешь? Только чтобы найти тебя, только затем, чтобы просить помощи.
- Я позабочусь о вас, - мгновенно отозвался юноша с теплотой в голосе.
- Это мой спутник и спаситель, Уильям, - Рэнулф обернулся, - Познакомься, вот он. Господин Бертенфилд. Очень хороший человек. Без него...
- Прекрасно! - перебил Хэндж, - Давайте не будем стоять на холоде и пройдем ко мне. Вот-вот подадут ужин, и вы сможете поесть, как следует. Идите за мной, не останавливаясь и ни с кем не разговаривайте. Главное, чтобы Томсон вас не заметил. И тогда вечер удастся на славу!

  В "Добром Джэке" на друзей уставились все, кому было не лень. Оборванные, грязные, промокшие от талого снега, путешественники следовали за молодым Уайнхолдом, который, одеваясь также хорошо, как и все другие постояльцы заведения, смотрелся в компании уличных проходимцев как минимум странно. Явно смутившись, он отводил взгляд и считал ступеньки на лестнице, прежде чем оказался в чистой, уютно обставленной комнате, где терпкий запах приправ смешивался с ароматом горячей выпечки и рыбы. Теплый воздух, обняв лицо Карданна, почти мгновенно навеял на него сон, но воин боролся с ним, не доверяя новому месту и людям вокруг него.
- Добро пожаловать, господа! Не такая уж просторная зала, зато тихо, и никто не мешает. Кстати, ваш друг понимает нашу речь, дядя Рэнулф?
- Почему вы решили, что не понимаю? - тихо отозвался Сэт, - Со мной можно говорить на любом наречии, и я всегда постараюсь разобрать смысл сказанного.
  Хэндж улыбнулся.
- Ваш говор такой странный да и весь ваш вид... Откуда вы родом?
  Воин бросил на молодого человека недружелюбный взгляд.
- Не сердитесь. Мне так интересны всякие истории! У нас здесь останавливается много бургундцев и разных других путников. Даже моя матушка, если дядя вам говорил, была родом из Пикардии, - весело заявил хозяин комнаты.
  Его радушие и простота застали врасплох даже суровую недоверчивость Карданна. Мужчины расселись у камина, и Рэнулф продолжил беседу.
- Да, в южных пределах Англии многие понимают нормандский диалект, но англо-саксонские говоры являются единственным способом объясниться с местным населением. Думаю, ни одно королевство не хотело бы разговаривать на языке врагов.
  Хэндж хотел ответить, но в дверь постучали. Он направился открывать, и через минуту перед собравшимися предстала жареная на вертеле дичь, выхоженный сыр с миндалем, две бутылки вина, мед и миска с какой-то рыбой.
- Бог мой! Это же бочковая сельдь! - воскликнул Рэнулф и запустил руки в тарелку.
  Мужчины принялись за еду, не раздумывая.
- Королевские блюда, - заметил воин, немного насытившись, - Последний раз я пробовал сыр месяц назад.
- Да разве это блюда? - рассмеялся Уайнхолд, лукаво подмигивая, - Вы не видели, каким образом питаются в Лондоне богачи! Свиные рубцы из нежных желудков, баранина, козлятина, свежая рыба, - он прикрыл глаза, поглаживая себя по животу, - И самые, самые лучшие вина, которые можно вообразить. М-м, язык прилипает к горлу.
  Он открыл глаза и, глядя на заслушавшихся сотрапезников, снова рассмеялся.
- Но ей-богу, ведь и здесь и неплохо!
- Согласен, мой мальчик, - кивнул шотландец, не отрываясь от еды, - Извини, что мы заявились столь внезапно, как снег на голову. Верно, ты совсем не ждал сегодня гостей.
  Юноша отмахнулся.
- Да-да, ты добр и щедр так же, как и твой отец. Сам понимаешь, я не был здесь дважды по семь лет, не слишком ли много для одного человека? Мне... Больше всего мне бы хотелось оказаться в Лондоне, увидеть старика Келла, вспомнить далекие годы, когда мы были молоды.
- В Лондоне? - Хэндж разбавил вино медом, - Нет ничего проще.
  Путешественники, встречавшие на пути только преграды и лишения, переглянулись, не веря услышанному.
- Что... что касается средств, - торопливо продолжил Рэнулф, - то у молодого господина есть лошадь. Мы пристроили ее в трактире неподалеку. Но более мы не располагаем ничем.
- Значит, вы действительно добрались из Дувра пешком?
- Да, мой мальчик. Вернее, я тоже ехал верхом, но на старой кобыле. Она совсем плоха, так что мне то и дело приходилось слезать. А после и вовсе...
- Неважно, - махнул рукой англичанин, осушив очередной стакан, - Через четыре дня я должен ехать к отцу. За оставшееся время обещаю вам найти что-нибудь подходящее, дядя. Да и, пожалуй, свожу вас обоих в баню. Вы ужасно выглядите и в таком виде вызываете много ненужных вопросов. Поэтому сейчас ешьте вдоволь и отдыхайте, как следует. Здесь в моей комнате вас никто не тронет. А проклятому Томсону, моему хозяину, скажу, что вы мои гости из Глостера. Пусть только попробует что-нибудь возразить! - и он отправил себе в рот еще одну порцию горячительного.
  После такого ужина Сэт и Рэнулф долго мучились от боли в животе. На утро им стало легче, и они уснули мертвецким сном.


© 08.06.2012 11:26