За мужем! 2 часть

За долами, за горами,
За ковыльными степями,
Лаптем черпали плотву
Было это наяву.
Скоро сказка сказывается, да не скоро сказка складывается…

Как Лукерья в чистом поле оказалась, помнишь? И петушок рядом, и зеркальце в траве.
- Что ж это я так на зеркальце рассердилась. Подняла она зеркальце, мамин подарочек, в кармашек положила, а петух как закричит: - Ко-ко! Дочка. Ру! Спасайся, волк бежит, земля дрожит, съесть меня хочет, щи из петуха хочет! Да и твоих косточек для навару покидает.
Взлетел на высокое дерево и спрятался в листве.
Увидела Лукерья волка, оробела, а делать нечего. Здравствуй, волк, говорит. А волк ей в ответ: - Я не волк, а волчище, у меня не зуб, а зубище, у меня не глаз, а глазище, у меня не ухо, а ухище, я всё про тебя знаю. Я тебя к Волчьему озеру отведу.
А Волчье озеро было в сыром бору, в самой чаще. Долго ли, коротко ли шли. Как увидела Лукерья озеро, тошно стало. Вокруг высокие деревья стоят. Такие высокие, и такие густые, через них даже солнечный луч не пробьется. Само озеро небольшое, да вода в нём тёмная. А волк добавляет: - и холодная как лёд. Ты Лукерья не смотри, что оно маленькое, зато глубокое. В нём люди не купаются, сюда звери приходят на водопой и на свою звериную сходку. А сегодня все знают: суд над тобой будет.
Испугалась Лукерья, пуще прежнего, думает, в чём это я перед зверями виновата? Никого, кажется, из них не обижала. Хотя нет, вспомнила, как любила она за ящерками, ужатами, лягушатами бегать, ловить, отпускать.
Подошли волк с Лукерьей к озеру. На берегу большой камень лежит, мхом покрытый с одной стороны. 
- Это наш звериный философский камень. Мы его называем: «Любит, не любит». Камень этот такой старый, даже старик-Лось не помнит, когда он здесь появился. Этот камень волшебный и на нём мудрые слова, и, хоть у меня не язык, а язычище, даже я не могу их прочитать. Читай ты.
Читает Лукерья, а вокруг темно, камень старый, слова стёрты, видно плохо. Волк говорит:
- Достань очки из кармана. Сунула Лукерья руку в карман, а там и вправду очки, те, которые с петушка свалились. Надела она их, читает:
- Кто не утонет, кому повешенному не быть, тот всё равно умрёт!
Ей даже смешно стало, это и так каждый дурак знает, ну и философия! А волк её зубищами – щёлк за пятку. Даже подумать Лукерье ни о чём своём нельзя.
- Вот, вот, ни о чём подумать нельзя, только делай, что велено, да не суй свой нос в чужой вопрос! – говорит волк и продолжает сам с собой рассуждать
- Так вот он, какой звериный философский камень! Какая глубина мысли! Какая широта взгляда на трудную звериную жизнь. Сколько экспрессии, внутренней силы, внешней борьбы. Противопоставления, противоборства, противописания, противогармонии, противотакта, противосдерженности, противосмирения! Какие гениальные мысли витают теперь в моём не лбу, а лбище. И тут волк своей левой задней лапой «не ногой, а ножищей», подумала Лукерья, по-волчьи изящно почесал свой не загривок, а противозагривище, потом дважды громко икнул, - икнул, и - икнул ещё. Лукерья засмеялась.
А из чащи со всех сторон к озеру уже стали сходиться звери. Пришли пегие, в лёгких шубках козочки, кудлатые, тугие бараны, жилистые кабаны с загнутыми крючьями бивнями, черногривые, с лиловыми глазами кони и собаки, и лисы, и мохнатые бурые медведи, и дикие кошки, и красавица рысь на длинных лапах с кисточками на изящных ушах, и могучие, ни на кого не похожие лоси с тяжёлыми рогами. Никогда ещё Лукерья не видела вместе так много звериного люда.
Тут звери стали наперебой жаловаться волку и друг другу про то, как плохо люди стали к ним относиться.
- Не суд, а судилище, подумала Лукерья. Всё, всё ей одной выслушать пришлось.
- Мы Иванушкам-Дурачкам помогали, советы полезные им давали, из беды выручали, на себе их носили, на Марьях-Царевнах женили. Мы Марьям-Царевнам верно служили, мы загадки мудрёные за них разгадывали, мы за одну ночь мосты строили, дворцы ставили, сказочной красоты ковры ткали. Мы Марьев-Царевен за Иванушек-Дурачков замуж отдавали, а они про нас забыли. Братьями нас называли, а вот теперь про нас же и позабыли, черной неблагодарностью отплатили, братьев своих истребляют - ни сказок про нас не читают, ни песен о нас не поют, ни фильмов хороших про нас не снимают.
- Ну, это дело поправимое, думает Лукерья, даже я могу стишки и песенки сочинить про зверей, вот например:
Жили – были три крота –
Двадцать лапок без хвоста,
Свиньи ржали и хрипели,
Белки ёлки все объели.
А серый волк – зубами щёлк, как зарычит, да закричит: Бить её будем, тёмную ей устроим:  время пришло, кончать её будем! От страха Лукерья совсем забыла и про стишки и про философский камень, да со страху села на него. Не камень это совсем был, а картонная коробка, в ней ушастые ежи домик себе смастерили. Лукерья прямо на их колючки села. И больно, и смешно, и выбраться не может.  Тут звери завыли, завопили, замяукали, залаяли, заржали, захрюкали, засвистели, захрипели, зашипели, заулюлюкали, запыхтели, зафыркали, затрубили.
Лукерья перекрестилась, - и бросилась в озеро как в омут с головой, лишь бы зверей не слышать и не видеть.
Ты, наверное, думаешь, что утонула она?
 Камень-то, хоть и картонным оказался, а всё же люди на нём писали, правда вышло всё не понаписанному, а как, - никто не знает.
Когда звериная злоба улеглась, уже ночь наступила. Одни думали, что Лукерья как слепой котёнок утонула, другие, - что на озере лодка-плоскодонка появилась и Лукерья в неё, вроде взобралась, а третьи, что луна взошла прямо над озером и серебристым пологом укрыла озеро от звериных глаз.
В это время зверям спать захотелось, и то сказать, намаялись они, намяукались, натрубились. Красавица Рысь баюкать всех стала, - мурлычет, а все кошки ей подмурлыкивают. Так все звери возле озера в ту ночь и заснули, даже те, кто на охоту по ночам ходит. Только к утру по первому холодку, по свежей росе проснулись, да по своим звериным делам разбежались. У зверей-то тоже детки есть, - их кормить надо, да и самим поесть захотелось, с вечера,  несолоно хлебавши, остались.
А волк с той поры, говорят, одно твердить стал: - Несолоно хлебавши, несолоно хлебавши, - и зубищами своими щёлкает всякий раз.