… и все вдруг показалось ему дымом…
Тургенев И.С. «Дым»
День первый
Уже месяц в Москве стояла неестественная жара. Жители города изнывали, томились и уповали на облегчение, но солнце продолжало печь. В городе установилось мрачное и тягостное настроение, всем казалось, что какая-то мрачная и неумолимая сила приближает город к аппокалипсису.
Днем на улице было, как на раскаленной сковородке: нагретый асфальт испускал зловонный дух плавленого гудрона, а горячий воздух дул в лицо и обжигал ноздри. Но и ночью город не остывал. В квартирах, словно в микроволновках, мучились и потели бедные москвичи, и только под утро, когда заря окрашивала небо над домами в бледный розовый цвет, в окна веял легкий ветерок, принося некоторое облегчение и короткий, мертвецкий сон.
Термометр за моим окном оплыл от жары и стал похож на стекающие часы с картины Сальвадора Дали. Каждый день я подходила к окну, всматривалась в выгоревшие, невидимые цифры вдоль растянутого циферблата и думала, что сегодня обязательно куплю вентилятор, но почему-то не покупала, мешала лень и какое-то суеверное опасение, что таким образом я продлю жару. Иногда я все же звонила Ирине, моей подруге, которая всегда знала, что где купить, и советовалась с ней. Ирина подолгу жаловалась слабеющим голосом на мужа, болезни, ребенка и в конце рассказывала историю о том, какие магазины электроники она объехала за последние дни в поисках вентилятора. Везде все было продано, а если что-то появлялось - «народ с ума посходил – дерется у прилавков». Я ощущала свою беспомощность, намерение мое слабло, я откладывала поездку и продолжала легкомысленно верить, что жара вот-вот спадет. Мне казалось, что если я перестану надеяться на скорое избавление, жара поглотит меня, ввергнет в адское уныние, и я начну плакаться на жизнь, как те женщины у подъезда. Я подслушала их разговор вчера, пока искала в сумке магнитный ключ.
- Что по телевизору говорят, долго еще жара будет? – спрашивала толстая баба в сиреневом халате, уверенно стоявшая на варикозных ногах.
- Говорят, долго. Месяц-два, – отвечала ютившаяся на краю скамейки маленькая, благолепная старушка в белой косынке на голове.
- А то и больше! – добавляла другая бабка, строгая, с высокой седой прической и бородавкой на носу.
- Батюшки, батюшки. Сколько живу, никогда такой жары не было. Что ж это делается то? – жаловалась благолепная старушка.
- Это все экология! Глобальное потепление. С каждым годом будет теперь жарчей! – отвечала толстая баба.
- Все за грехи наши! Все за грехи. Веры в нас нет. Вот бог и насылает на нас муки адовы, - сетовала старушка.
Но я верила, что скоро жара кончится, и плевать мне было на то, что говорят бабки и гидрометцентр. «Все проходит, и это пройдет», – думала я и не жаловалась на погоду.
Но сегодня ночью город заполнил дым.
Во сне ко мне пришло унылое, гложущее беспокойство. Снился какой-то грязный ночной город, улицы которого освещены тусклыми фонарями. Я иду по сильно загаженному тротуару вдоль пустынной дороги. Справа стоят мрачные, покосившиеся пятиэтажки, слева, через дорогу, в полутьме тонут заборы. Под ногами что-то хрустит и хлюпает. Из темноты слышится женский визг и мужицкая матерщина, да еще звон разбивающегося стекла.
За мной шел кто-то. Я поняла это по царапанию об асфальт задетой жестяной банки, по звуку харканья и плевка, едва различимому шарканью ног по асфальту. Я пошла быстрей, потом не выдержала и побежала. Шаги отстали. Я оглянулась и минуту всматривалась в темноту улицы, ожидая, что покажется силуэт. Никого не было. Я подняла глаза вверх, к серому в желтоватых пятнах от фонарей небу, и увидела, как надвигается на меня тяжелая ртутная туча. Бесформенная живая масса перетекала, вылезала сама из себя и как будто сама себя пожирала. Это было что-то страшное, ужасающе неживое и неумолимое, от чего необходимо было сбежать. Но ртутное облако загипнотизировало меня.
Я дергаюсь всем телом, силюсь идти вперед, руки и ноги вязнут в воздухе, как жидком стекле. И уже невозможно сделать вдох, потому что нет воздуха и на грудь что-то давит. Я хочу крикнуть, но не могу издать звук. Ужас затапливает ум, выжигает чувства. Облако настигает меня и оказывается горячей, с металлическим привкусом, густой жутью.
Когда мне удалось выдавить из парализованной страхом глотки стон, я проснулась, открыла глаза, увидела знакомые очертания комнаты, вспомнила, что сплю. Я успокоилась, даже улыбнулась с облегчением, как это бывает, когда после кошмара осознаешь, что это всего лишь сон. Как-то странно пахло, будто на кухне тараканы развели костер. Но тараканов у меня не было (их вообще не было в Москве, исчезли из-за плохой экологии) и никого не было в моей квартире, кто мог бы что-то жечь. Я уткнулась лицом в подушку, за закрытыми веками начал транслироваться новый сон, и сюжет его сразу стал запутанным, с интригой, захотелось понять смысл. Я нырнула в него, как Алиса в нору кролика.
До полудня я искала во сне смысл, ждала логического финала, но только запутывалась и никак не могла проснуться. Когда, наконец, заставила себя выбраться из вязкого сновидения, была уже разломанная, разбитая, как моя любовь. Посмотрела новости, потом - в окно. Везде было одно и тоже – Москва в дыму от торфяных и лесных пожаров. Мне захотелось сбежать.
День второй
Даже взрослые девочки, когда им страшно, бегут к маме.
Мама и моя сестра живут в небольшом кирпичном доме в Н-ском районе, в живописном месте: с одной стороны - поле, с другой – загаженная, пересохшая река, с третьей - горы породы и шлака – остатки угольных шахт. Я люблю погостить здесь два-три дня, но потом мне хочется бежать из этой одичавшей от человеческого присутствия природы. Все здесь напоминает о глобальном вандализме: запах солярки от земли, кривенькие березки, выросшие на черной, каменистой почве, разрушенные кирпичные здания, на крышах которых по-царски разрастается борщевик. Здесь начинаешь думать, что люди, как гусеницы, которые жрут свой смородиновый куст, и его листья сохнут, скручиваются и затягиваются паутиной.
Утром я проснулась от того же тревожного чувства, которое испытывала во сне про ртутную тучу. Пахло дымом. Будь я ребенком, пошла бы в комнату мамы, забралась бы к ней на кровать, прижалась, спряталась в ее запахе от тревоги. Но мне уже тридцать лет. Вместо мамы мне нужен мужчина. Но его нет. Я рассчитывала на тебя.
Еще рано вставать. Я ворочаюсь, пытаюсь поудобней улечься, уложить в себе чувство утраты. В моей голове начинается диалог, от которого, как от дыма, я хочу и не могу сбежать:
«Не верю, что все кончилось. Слишком неожиданно, нелогично, грубо. Или я обманывала себя? Если бы хотела обманываться, молчала бы и ждала, что ты первый скажешь это.
Может, я драматизирую? Истязаю себя и наши неокрепшие отношения? Женщины всегда чем-то недовольны, не умеют радоваться тому, что есть. Вот и я. Просто за собой не замечаешь… Ну а как иначе?! Если я не умею молчать, терпеть, кривить душой? Я хотя бы попробовала что-то изменить, сделать лучше. А ты! Ты смотрел и думал: «У нас ничего не выйдет. Это не любовь. Я не чувствую должного энтузиазма»… Все равно, во всем виновата я. Нужно сдерживать свои чувства. Если бы я умела жить чем-нибудь другим: мыслями, холодным расчётом… Откуда эта боль! Для меня она так же реальна, как дым за окном. Но ты не веришь, не чувствуешь ее… Хочется прекратить ее щелчком пальцев, простым пониманием того, как она выдумана, иллюзорна. Ведь мы оба живы, никто из нас не заболел, ничего по-сути не изменилось. Мы такие же, как всегда. Но как разрывается на куски сердце! Как душит за горло боль ... Со временем пройдет. Все проходит... Нужно ждать, когда пересохнут чувства… Но вместе с ними засохнет и заплесневеет что-то живое и трепетное внутри меня. Надо попытаться, объясниться с тобой, понять, высказать себя! Вдруг страдание будет длиться и длиться до тех пор, пока мы не выясним все, не скажем друг другу нужных слов. Пока не утечет вся моя воля, мое желание быть с тобой? Сколько его? Не знаю…»
Спускаюсь на кухню завтракать. Мама варит кашу. Я смотрю, как она помешивает молоко ложкой в желтом котелке, маленькая, растрепанная, в стоптанных голубых тапочках и дурацкой зеленой пижаме. Она уставилась куда-то в пустоту, на лице – напряжение и тревога. Мне, как обычно, хочется защитить ее, спрятать от жестокого мира.
- Посмотри в окно! – говорит она.
Я поворачиваюсь и вижу в окне солнце. Оно висит без лучей, белый, тусклый фонарь. Пыльная елочная игрушка. Поле тонет в дыму, гора исчезла, сад превратился в заколдованный лес.
- Ужас какой. Нечем дышать! Это так страшно! – говорит мама.
- Не драматизируй! – отвечаю я, подхожу к ней, обнимаю. Мы стоит так, пока она не отталкивает меня будничным:
- Молоко сбежит!
Мы с сестренкой идем купаться. Вдоль дороги – высохшие, кривые деревья, черная горелая трава. Кое-где она продолжает гореть, испуская ядовитый желто-сизый дым. По карьеру над водой стелется белым войлоком смог. Неподвижно стоит на кочке, торчащей из воды, чайка. Ксюшке страшно. Хотя она уже старается быть независимой и имеет свои суждения обо всем, все же боязливо хватается за мою руку. Ее длинные ноги с большими коленками мелькают из-под короткого ей ситцевого платья в клетку. Ксюша очень вытянулась за последний год, превратилась в стрекозу, тонкую и длинную, с большими глазами.
На берегу компания из толстых женщин и мужчин с небритыми, красными лицами. Они пьют, матерятся, едят арбуз и жгут костер, будто им мало дыма. Из тумана проступает зловещий силуэт террикоников.
Я снимаю платье, ныряю с деревянного мостка в прохладную воду и забываю о cебе, о наших “сложных”, как ты говоришь, отношениях. Плыву медленно, гребу, глядя, как от пальцев разбегаются пузырьки. В воздухе разлит мутный кисель, но вода чиста и прозрачна. “Все пройдет, - думаю я, - Утечет, как вода. Но мне нужно найти для своих чувств выход”. Ксюшка машет руками с берега и что-то кричит. Возвращаюсь.
К вечеру дым стал гуще, пропал из поля зрения соседний дом. Солнце еще не село, но за окном сумрак. Дядя Гена раньше пришел с работы. Мы сидим все вместе в зале: мама с отчимом в креслах, Ксюшка на диване, я в позе лотоса на полу. Смотрим телевизор.
- Президент объявил чрезвычайное положение, - говорит мама. Она хмурится, и мне хочется разгладить пальцами морщинки на ее лице. Вместо этого я хмурюсь тоже.
- Сколько должно сгореть леса, торфа, деревень, что бы все заволокло дымом? – спрашиваю я.
- Ситуация критическая, - говорит успокаивающе дядя Гена. - Пять областей горит.
В его словах нет эмоций - чиновник, но по тому, как часто он отирает со лба пот, я вижу, что и он боится.
Я сижу рядом с близкими: мамой, сестрой, кошкой и дядей Геной. Остальной мир исчез, растворился в дыму. И ты растворился. Тотальное одиночество четверых людей и пятнистой кошки. Больше никого. Будто произошла ядерная война или другая глобальная катастрофа, которые так часто показывали в кино, что она стала реальностью. Мы попали в фильм. И он вовсе не интересный. Душно и страшно, и мысль, как заевшая пластинка: “Когда это кончится?” Не в том смысле, что мы умрем….
День третий
На следующий день вместо воздуха по-прежнему был дым, но мы привыкли и перестали говорить об этом.
День четвертый
Утром я вернулась в Москву. Стою на Павелецкой площади. Ровный, удушливый смог превращает улицы и дома в размытые пятна. Как в плохой компьютерной игре, через десять метров все исчезает в тумане. Не хватает кружащих в мутном воздухе обрывков бумаги, чтобы Москва превратилась в город будущего из постаппокалиптического кино. Верхушка стеклянного бизнес-центра скрылась в серо-желтой дымке, солнце, похожее на луну, безнадежно повисло в тумане неба. По Валовой улице медленно течет плотный поток машин. Люди у вокзала, как рыбы в киселе, плавают неторопливо, берегут кислород и силы.
Я чувствую усталость и тоску. Хотя бы один вдох свежего воздуха, один глоток, хоть через щелочку. Жаль, что воздух не продают в бутылках, как воду. Неоткуда его взять.
- Привет, - говорит Руслан. - Я соскучился и решил тебя встретить.
У него голубые глаза, нос картошкой и лицо с широкими скулами. Он мужествен и красив, женщины сходят от него с ума, начинают тянуть слова, заискивать, томно улыбаться. Но не я. Мы слишком давно знакомы, и я знаю все его «но».
- Как дела? – спрашивает он, проводя указательным пальцем по моей щеке. - Не устала?
- Нет. С чего? Спала в автобусе. А ты зачем приехал?
- Держи, – он протягивает одноразовую марлевую повязку. – Знал, что сама не купишь. А тут видишь, какие дела!
- У меня на родине так же. Спасибо.
- Забочусь о тебе. А ты не ценишь, – он крепко обнимает меня и целует в щеку.
Я улыбаюсь. Он бывает так мил.
- Хочешь кофе? Угощаю, – говорю я.
- Пойдем.
Мы сидим в кафе. Держа чашку двумя руками, я втягиваю молочную пенку с пятнышками корицы. Он смотрит на мои губы. Раньше меня это раздражало, но сейчас льстит.
- Спасибо, - говорю я. – Ты мне помогаешь.
- Чем?
- Всем. Мне это сейчас нужно, – из благодарности я немного влюбляюсь в него.
- У тебя что-то случилось? – спрашивает он.
Я молчу.
- Расстались? – угадывает он.
- Да.
- Ну вот! - Руслан откидывается назад и смотрит с сочувствием. - Почему?
- Сказал, что не любит.
- Ты что, спросила? – и он смотрит на меня так, будто убедился – я полная дура.
- Ага, – вздыхаю и отвожу глаза.
- Не нужно было спрашивать! – он сокрушенно качает головой.
- Почему?
- Мужикам нельзя задавать такой вопрос. Ты разве не знала?
- Но почему? – спрашиваю я и упрямо смотрю на него из-подо лба.
- Они его боятся, потому что не знают, что отвечать. Они не знаю, что чувствуют.
- Как же они живут?
- Так и мучаются, - Руслан улыбается. – Мы не чувствуем, мы думаем.
- Ужас! Ты тоже такой?
- Только не в отношении тебя, - он играет бровями, изображая намек.
Я усмехаюсь:
- И почему мы с тобой не вместе? – провоцирую я его.
- Сам постоянно задаю себе тот же вопрос.
- Может потому, что ты женат?
- Настоящей любви это не помеха.
- Мне помеха, - говорю я, испытывая к нему легкое отвращение.
Некоторое время мы молчим, я издевательски улыбаюсь и рассматриваю его невозмутимое, спокойное лицо. Наконец спрашиваю:
- А ты-то откуда знаешь, что мужчины не чувствуют? Ты же постоянно влюблен в кого-то. А любовь, между прочим, чувство!
- Ну... Мы же не можем совсем ничего не чувствовать. Иначе человечество вымерло бы. Но ты же понимаешь, о каких чувствах речь.
- Понимаю, - я вздыхаю.
Руслик – бабник, зато в жизни у него есть ориентир.
- А как ты понял это? Про чувства?
- О! Это удивительная история! У меня есть знакомая, - он мечтательно закатил глаза. - Ты ее знаешь. Настенька из издательства. Она проводила исследование про различие мужчин и женщин. Меня тоже опрашивала. На вопрос, что я думаю в настоящий момент, я начал перечислять: и то, и это, и что-то еще. Потом она задала вопрос, что я чувствую, и, представь, я сказал – ничего. Сам поразился, когда она обратила на это мое внимание.
День пятый
Я покачиваюсь в вагоне метро. В наушниках играет саундтрек из «Амели». Поворачиваю голову влево – сутулый мужчина в заношенной футболке уцепился за поручень, старая женщина с нарисованными бровями на измученном лице, направо - девушка в ватно-марлевой повязке держит розовую папку в руках, ее удивленные усталые глаза перебегают от рекламы к рекламе, справа от нее сидит мужчина с маленькой, беспомощно склоненной набок головой, потом парень читает Ремарка и хмурится, косясь на меня. Еще женщины и мужчины. Они все недовольные и несчастные, будто больные. Чего им не хватает? Обычно на этот вопрос невозможно ответить, всем не хватает разного. Но сегодня особенный день, всем нужен свежий воздух.
По дороге от метро к дому судьба сделала мне подарок. Я увидела выставленный у подвального магазинчика «Конфискованные товары» вентилятор с прикрученной проволокой ценой, написанной на картонке маркером: «2500 руб.». Не раздумывая, купила. Пока шла домой трое человек: две пожилых женщины и лысый мужчина поинтересовались, где я взяла вентилятор и есть ли там еще.
День шестой
Я думаю о тебе.
Мне сложно описать тебя словами, ведь я знаю тебя всеми органами чувств, и даже тем, у чего нет органов. Как я могу описать тебя, когда мое отношение так противоречиво? Ты не красавец, но умеешь быть неотразимо красив. Ты не высокий и не крепкий, но можешь быть очень сильным. Ты не трус, но боишься моей искренности. Ты умеешь разбираться в сотне разных вещей: в автомобилях, в картах, в карманных ножах, в парашютах и парапланах, в географии и в барабанах. Я восхищаюсь этим. Мне не подчиняется внешний мир. Я теряюсь в обилии впечатлений, в мнениях разных людях, в ощущениях. У тебя всегда верный и беспристрастный взгляд, план действий, концепция или идея. А я плыву по морю впечатлений и не знаю, куда лежит мой курс.
Но и ты плывешь... По течению своих чувств, в которых не разбираешься. Да, ты не ориентируешься в море эмоций и боишься отдать парус мне. Смогла бы я сделать тебя счастливым? Не знаю. Но я хотела попробовать, я хотела доверить тебе свой внешний мир, я пустила тебя внутрь моего тела. Ты сказал «не уверен, что это любовь». Может, ты стараешься избегаешь обязывающих тебя формулировок? Я страдаю. Я не могу понять.
День седьмой
Сегодня опять дым, мне не хватает воздуха.
Я иду от метро домой. Город вымер. Навстречу мне, переваливаясь, топает старушка, толстенькая, низенькая, с черной сумкой. Она держит у носа платок. Я слышу «Боженька, помилуй нас!», когда прохожу мимо.
Жара по-прежнему стоит жуткая. Я спекаюсь по-ночам в своей однокомнатной непродуваемой квартирке. По телевизору советуют не открывать окна (у кого кондиционер) или занавешивать их влажным полотенцем. У меня есть молоток. Нужно найти гвозди, что бы вбить их в раму и повесить мокрую простыню.
Еще одна ночь в одиночестве. Тоска, смешанная со злорадством. Ты не звонил. Я жду и жалею себя, зная, что у тебя квартира с кондиционером. Твои родители уехали в отпуск, в какую-то Андору и оставили тебе ключи. Теперь, наверняка, ты тусуешься там с друзьями, пьете вино, смотрите кино, дышите чистым кондиционированным воздухом, забыв про катаклизм. А на меня плевать.
Я хожу из кухни в комнату, погружена в туман. Мое внутреннее пространство в беспорядке: запустение, безразличие и дым. Единственное комнатное растение, фикус, безнадежно вянет. Под цветочным горшком лежат три больших зеленых листа. На кривом стебельке жалко сморщился последний. Я опять забыла его полить. На кровати разбросана одежда, на спинке стула висит полотенце, грязная тарелка стоит на полу. Надо бы убраться, но мне плохо. Я ничего не хочу. Трудно дышать. От запаха гари и от жары пересохли ноздри. Я сижу у компьютера голая и потею. Волосы прилипли ко лбу. Раздается звонок. На экране телефона твоя фотография, ты просишь меня на ней: «Прости!»
Я с волнением подношу телефон к уху:
- Привет! – говорю я, стараясь быть безразличной и непринужденной.
- Привет! – отвечаешь ты, копируя меня.
- Как ты? – спрашиваем одновременно.
Молчим, ждем, кто будет говорить.
- Яаа.. – начинаем оба и замолкаем.
- Говори! – приказываю я, и в этом слове прорывается все: боль, обида, нетерпение от долгого ожидания твоего звонка.
- Я в норме. Сижу дома. Выходил на улицу – похоже на Армагеддон. А ты как?
- Выживаю, - в моем голосе жалость.
- Хочешь ко мне? У меня кондиционер.
- Не знаю...
- Здесь Денис и Вика. Посмотрим кино.
- Не знаю...
- Могу заехать.
Я молчу. В прошлый раз ты сказал, что не любишь. Твое приглашение означает: «я передумал» или «мне жалко тебя»? А может ты захотел секса?
- Я не знаю...
- Ты кого-то ждешь?
- Нет.
- Тогда собирайся. Буду внизу – позвоню.
Я надеваю короткий топ и шаровары, обнажая живот. В последние дни я худела, тоскуя о тебе, моя талия заслужила твоего внимания, мое тело хочет любви. Оно взбесилось и остервенело требует секса. Может что-то подмешено в дым? Или так действует на меня настроение конца света? Я чувствую себя кровожадной бестией, похотливым монстром, готовым выпрашивать и угрожать. Если ты меня не захочешь, найдется другой, который не откажется. Со злостью я рисую губы красной помадой, подвожу черным карандашом глаза и представляю себя беспутной девкой, готовой отдаваться любому.
Ты заходишь ко мне и даришь белую лилию с густым напористым ароматом. Я беру цветок из твоих рук, заглядываю тебе в лицо и сжимаюсь внутренне, становлюсь суетливой. Ты говоришь невпопад какую-то ерунду про друзей, работу, арбуз, который купил, а он неспелый. Я обуваю сандалии и не глядя на тебя говорю: «Пойдем».
В дороге мы молчим. Несколько дней я ждала нашей встречи. Казалось, увижу тебя, мы обнимемся, простим друг друга, и наши чувства станут простыми и ясными. Но все сразу же пошло не так, как-то глупо и скомкано.
Я смотрю, замерев, в окно, слушаю гул колес и пропитываюсь напряжением. Воздух в машине стал каменным. Внутри меня поднимаются и опадают, как в шторм, волны жалости к себе и обиды. Убеждаю себя, что должна заговорить первая о чем-то необязательном и житейском, но только набираюсь решимост, только делаю вдох, чтобы сказать что-то, как опять приливает к сердцу желчь, и вместо слов рождаются всхлипы. Ты мельком смотришь на меня, хмуришься, сжимаешь губы и сильнее давишь на газ.
Ты показываешь мне квартиру родителей: респектабельная мебель «под дуб», рамки с фотографиями, вазы, ковры, сувенирные тарелки из разных стран на стенах. В спальне - плазменная панель напротив кровати показывает океан и тропический лес. Картинка четкая и объемная: видны песчинки, брызги пены и зазубринки на листьях пальм. Рядом с телевизором за прозрачной пеленой тюля окно, в нем едва различаются очертания дома напротив. Реальность переселилась в экран.
Ты говоришь: «Давайте посмотрим «Обитель зла-2», вставляешь в боковую прорезь на плазме диск. Безупречная Мила Йовович снова начинает спасать мир.
Денис и Вика валяются на кровати, хрустят попкорном, щиплются, вскрикивают, дерутся и тискаются. Есть что-то неестественное и щенячье в их любви. Я стараюсь отодвинуться от них подальше, но на большой кровати твоих родителей втроем тесно, чувствую себя лишней. Ты тоже не знаешь куда себя деть, ходишь вдоль зеркального шкафа-купе и стараешься не смотреть на мое отражение. Мы отталкиваемся, как одинаково заряженные магниты. Ты приносишь с кухни стул, недовольно усаживаешься у окна. Я скованно улыбаюсь Вике, делаю вид, что слушаю ее скучный рассказ об отношениях с мамой. Мне тошно. Пространство спальни, как мутный аквариум, заросший водорослями ревности и обид. Здесь только я от этого задыхаюсь?
Вика спрашивает меня:
- Как апокалипсис переносишь?
- Ты про фильм?
- Нет, про дым.
- А! Нормально. Не парюсь, – говорю я и понимаю - несу чушь.
- Самое опасное не дым, а угарный газ, - говорит Вика. - Между прочим, маски от него не помогают.
- Респиратор тоже, – поддакивает Денис. - На улицу можно только в противогазе выходить.
- Представляешь, мы пока ехали сюда, я два раза в обморок упала.
Кто бы мог подумать, что она, всегда казавшаяся мне грубой, падает в обмороки от легкого дымка!
У Виктории крупные черты лица, непослушные кудрявые волосы и изысканные, тонкие запястья. Она не красавица, но роскошна: избалованная, капризная, властная и... твоя бывшая. Ты рассказывал, что она научила тебя всему: выбирать одежду, смотреть правильное кино, читать нужные книги, говорить, думать, любить. Ни одна девушка не задерживалась после нее с тобой надолго. Вот и мое время вышло. Мне пора? Черта с два! Я так легко не сдамся!
Я смотрю в большой, равномерно мерцающий экран, но мысленно вижу тебя. В твоей внешности, в манере поведения, в оценках есть непогрешимая сдержанность, благоразумие, простота. Ты кажешься идеальным. Может, ты и сам это знаешь, высоко оцениваешь и потому стараешься продаться подороже? Возможно, ты присматриваешься ко мне, оцениваешь, насколько я достойна. И никакого расставания не было. Была игра. Но что же мне делать? Унять влюбленность, успокоиться и наслаждаться временем, которое я проведу с тобой? Так просто! Но что-то жгуче-горькое подступает к горлу…
Интересно, кто из вас двоих любил больше : ты или Вика?
Я давно знала вас. Для меня вы всегда существовали как пара. Про тебя так и говорили: «А, это тот, который с Викой! Не помню, как его зовут...» Она затмевала тебя, была развязной, смелой, грубой. Иногда мне нравилось, что ей на всех плевать, но чаще меня это раздражало. Помню, как-то однажды, разгорячённая текилой, запотевшая от сумасшедших танцев, она стянула с себя майку, расстегнула молнию джинс и предложила слизывать с нее пот вместо соли. Ты скривился и вышел из комнаты, а потом увез ее, бесчувственную, домой.
Вы постоянно ругались и спорили. Было смешно и тягостно слушать вас. Ты казался жертвой под ее модным замшевым сапогом «Якудза». Вы тысячу раз расставались, мирились, разъезжались и опять оказывались вместе. Что-то трагическое, страстное и болезненное окружало вас, вы привлекали к себе внимание, как бессмысленные сериалы. Всегда кто-нибудь спрашивал: «Что там у этих сумасшедших?». «Опять расстались» или «снова сошлись», и обязательно кто-то, хмыкнув, высказывался: «Не понимаю я таких людей. Чего они делят?», и в ответ слышал банально-снисходительное: «Любовь зла».
Я не имела никакого мнения на ваш счет, хотя была невольным свидетелем вашей жизни, которая текла как бы в параллельном, но обозримом мире. Кроме сплетен и легкого сожаления на ваш счет, ничего нас не связывало. Но однажды, как это случается в сказках, мы с тобой встретились. Удивительно, когда что-то происходит, и человек из карикатурного и плоского персонажа вдруг превращается в живой и непонятный мир.
Была новогодняя вечеринка. Илья и Люба собрали в своей большой и пыльной квартире в элитном доме на Ленинском кучу народу. Моя дружба с этой сонной, ленивой парой носила эпизодический и необязывающий характер. Не знаю, почему они меня пригласили, может, из жалости, а может из-за того, что успешная вечеринка требует наличия нескольких одиноких девушек. А была одна уже больше года.
Ты тоже пришел один, Вики не было. Кто-то сказал мне, что у нее роман с дизайнером из Праги, она уехала к нему до весны.
Я была в небывало-приподнятом настроении, пила, не пьянея, смеялась, казалась себе красивой и жгучей. А ты шутил особенно остроумно и тонко, и постоянно оказывался рядом. Я что-то чувствовала между нами, какое-то напряжение в том, как ты смотрел на меня, а потом отворачивался и смеялся над чьей-то шуткой, на которую отвечал своей и оглядывался, ожидая, будет ли мне смешно. Я смеялась, тоже шутила и шла куда-нибудь, надеясь, что ты пойдешь за мной. И мы как-то случайно оказались среди обнявшихся пар, и ты конечно пригласил меня на медленный танец. Все оказалось так просто: громко играла музыка, я что-то рассказывала тебе, ты склонялся, чтобы расслышать, и вдруг начал меня целовать. Так неожиданно! Сейчас я понимаю, что заигрывала с тобой, как ты сказал позже, посылала тебе сигналы и знаки. Но тогда я совершенно не думала об этом. Все происходило помимо моей воли, вне моего сознательного понимания. Но как только наши губы соприкоснулись, я поняла, что влюблена.
Мне понравилось в этом поцелуе все –нежность, вкус твоих губ, запах. Мы целовались и целовались, продолжая танцевать. Никто и ничто не отвлекало нас: ни музыка, ни новогодние тосты, ни взрывы петард, ни пьяные друзья. Нам играл неслышный для других оркестр. Какое-то бесконечное танго. И мы кружились всю новогоднюю ночь.
Отношения развивались стремительно. Мы были так влюблены, так поглощены друг другом, что ни разу не заговорили о Вике. Я забыла о ней, ты тоже не вспоминал. До весны. Весной Вика вернулась в Москву вместе с Денисом.
Помню, мы встретились вечером на Тверской улице. Был май. Ты и Вика хотели посмотреть тренировочный парад ко Дню Победы, а потом гулять по Москве. Денис ничего не хотел, он просто был рядом с Викой.
Весь день вы ходили по магазинам – шопились (жуткое слово). Я отказалась присоединиться к вам. Для меня это было бы слишком, разговаривать по душам с твоей бывшей в примерочной. Я боялась Вику, того, как она будет меня оценивать, зло смотреть, едко шутить или, наоборот, стараться делать вид, что я ей нравлюсь.
Пока вы гуляли, я купила себе в ближайшем торговом центре голубые брюки, блузку в полоску, бирюзовый плащ и серый, из мятого шелка шарф. Вещи сидели на мне непривычно.
Был неожиданно жаркий день, солнце пекло, я потела, но не решалась снять плащ. Пояс брюк слишком туго стягивал мне бедра, приходилось сильно, практически не дыша, втягивать живот. Я часто смотрела по сторонам, стараясь заметить вас первая, подготовиться, собраться, изобразить что-нибудь раскованное и дружелюбное на лице.
Когда пошла бронетехника, я пробралась сквозь толпу к ограждению, и, вставая на цыпочки, снимала для тебя на телефон танки, бронетранспортеры и самоходную самонаводящуюся пусковую хрень, похожую на пятиметровый фаллос, уложенный на огромный грузовик. Я смотрела на большие, гулко рокочущие машины, похожие на злых насекомых, и думала: «А вдруг начнется война...» (все на площади так думали), и мне мерещилось, как эти гусеницы неслышно (стоял низкий и плотный гул) размалывают хрупкие человеческие кости, огромные колеса упираются в землю, что бы выпустить из орудий череду снарядов и отправить их в беззащитную голубизну небес. Я смотрела, застыв и напрягшись всем телом, на военную мощь нашего государства, и паническая, злая от страха мысль вибрировала во мне вместе с гулом: «Не хочу рожать этому миру детей!» Вдруг ты закрыл ладонями мне глаза и поцеловал в шею.
Ты был не похож на себя, слишком возбужден и весел. Вы смеялись, Вика начала говорить, что с детства мечтает прокатится на танке. Я хотела рассказать о своем страхе, но она вдруг перелезла через ограждение и побежала, махая танкисту рукой. За ней вдогонку кинулся милиционер, но ты схватил его за рукав, и пока он вырывался, Вика успела добежать и забраться в люк. «Пойдем!» - ты взял меня за руку и потянул к ограде.
- Зачем?
- Посмотри назад.
Я оглянулась. Позади были зомби с разинутыми, кровожадными ртами. Они хватали нас за одежду и тянули к себе. Я завизжала, видя как Денис с умиротворенной улыбкой, никогда не покидающей его лицо, осел под ноги толпы, и в него вгрызлись несколько монстров. Мы перелезли и побежали, ограда рухнула. Толпа бежала за нами. Вика ехала, стоя на башне танка, и расстреливая из автоматов с обеих рук мертвяков. «Какая она крутая!» - подумала я. Ты бежал к ней и тянул меня за руку. В танке было спасение. Мы уже почти добежали, когда я споткнулась, а ты по-инерции протащил меня по асфальту несколько шагов. Ты склонился ко мне, поднял меня под мышки и горячо зашептал: «Проснись. Фильм кончился! Давай ляжем под одеяло».
День восьмой
Мы сидим на кухне. Я пью кофе из кофеварки твоих родителей, ты ешь свой любимый салат: моцарелла, черри и рукколла. Мне хочется заговорить, но ты делаешь вид, что поглощен едой, и с упоением жуешь, как будто немного жадничаешь, слегка прикрываясь от меня плечом. В этом тоже проявляется твоя нелюбовь ко мне. Я жду.
- Орешков кедровых не хватает, - с сожалением говоришь ты, собирая остатки салата ложкой.
- Я вчера уснула? – спрашиваю я.
- Ага.
- Чего же ты меня не разбудил?
- Зачем?
Ты знаешь, зачем, но решил играть в непонимание. Этим ты хочешь меня уязвить? Я делаю вид, что и сама не знаю.
- Не помню, как вчера вырубилась. Какой-то нудный фильм.
- Мне понравился.
- Серьезно? – с недоумением спрашиваю я. - Похоже, у нас с тобой разные вкусы.
- У нас вообще много разного, - говоришь ты.
- Например?
- Ты любишь кошек, а я собак.
- О да! Это, конечно, основная проблема! – с горечью говорю я.
Твоя собака положила тебе на колени голову и с обожанием поглядывает, поднимая брови. Я смотрю на тебя, как обиженная кошка, которая ждет случая отомстить. Ты хочешь смягчить впечатление от резких слов, сказанных тобой.
- Алиска ест огурцы, - говоришь ты доброжелательно.
- Классно... – отвечаю равнодушно я.
- Еще она любит, когда ей чешут пузо, – с энтузиазмом ты начинаешь скрести пальцем по ее животу. - Хочешь, почеши.
- Не очень, – я морщусь. - От нее плохо пахнет.
- Старенькая уже, – говоришь ты нежно. - У нее ноги иногда сводит.
- Как же вы ее выгуливаете? – спрашиваю я. Как мне не хочется об этом говорить!
- Носим на руках.
- Слушай...
- Да.
- Нет, ничего.
- Говори.
- Не, не буду.
- Почему?
- Не хочу.
- Ну ладно.
- Отвези меня домой.
- Прямо сейчас? Там же дым. Может, еще побудешь?
- У меня работа.
- Дома?
- У меня сегодня пару встреч, - вру я.
- Ну хорошо, – легко соглашаешься ты, - сейчас оденусь и отвезу.
И от этого мне становится еще хуже.
Я встаю и понуро иду в спальню. В гостиной спит сладкая парочка. Денис и Вика. Одеяло сползло, грудь Вики оголилась, Денис уткнулся носом в ее плечо, их руки переплелись и слышалось тихое, согласованное дыхание. Идиллия! Аж тошно. У нас не получилось ночью переплестись, и по-прежнему все неясно. Эта неопределенность хуже чем дым.
Я осторожно прикрываю дверь, что бы ты, проходя, не увидел голую, совершенную грудь Вики, хотя ты, конечно, видел ее много раз.
День девятый
Каждую ночь, засыпая, я думаю: «Пусть завтра уйдет дым!»
Каждое утро начинаю с того, что выглядываю в окно и нюхаю воздух, хотя и так знаю, дым здесь, потому что я маялась ночью от угара, от духоты и кошмарных снов. В новостях сказали, что критическая ситуация продлится неделю, все меры приняты, на борьбу с пожарами брошено огромное количество сил, остается только набраться терпения и ждать, пока над нами смилостивится планета.
«Поделом нам!» - думаю я, сегодня особенно злая. Мне хочется осудить человечество, наказать его. «Истребить!» - повелела бы я на месте бога. - Люди эгоистичны и глупы!»
Природа сегодня оказалась добрее меня. Ветер сменился, дым дал городу передышку. Можно открыть окна и дышать.
Ты позвонил утром и веселым голосом сказал:
- Привет! Какие на вечер планы?
Я ответила так же бодро:
- Привет! Никаких.
- Хочешь переночевать у меня?
Конечно, хочу. Если быть честной, только этого и хотела. Но моя обида…
- Что мы будем делать? - спрашиваю я, тяну время.
- Не знаю. Что захочешь. Можем посмотреть кино.
- А Денис с Викой будут?
- Нет. Они уехали домой. Дым же прошел.
- Ну ладно, – соглашаюсь я. - Во сколько заедешь?
- Сразу после работы. Часиков в семь.
- Окей.
- Пока, – говоришь ты вопросительно.
- До встречи, – я кладу трубку и задумчиво смотрю в окно.
Сердце – эпицентр терзаний, взбесилось от противоречивых чувств. Я хочу быть рядом с тобой, но только для того, что бы говорить о своих обидах. Сказав, что не любишь, ты как-будто возвел между нами стену, перекрыл русло реки, и моя устремленная к тебе нежность возвращается обратно и застаивается, превращая любовь в болото. Оно засасывает меня, делает больной. И я начинаю ненавидеть тебя. Тяжело. Нужно как-то убить день.
Жду вечера и блуждаю по интернету.
Читаю про глобальные экологические катастрофы. Каждые шесть часов с лица Земли исчезает три вида фауны и флоры. Рекордно высокие температуры приходятся на последние десять лет. Жара и дальше будет усиливаться каждый год, а ледники – таять, исчезнут ледяные шапки гор, иссякнут источники питьевой воды, разведутся жуки-короеды, но самое страшное - океан нагреется и создаст землетрясения и цунами, торнадо и ураганы по всей Земле, изменятся течения, исчезнет Гольфстрим, материки начнут затапливаться, разрушаться и перекраиваться по-новому, до тех пор, пока Земля не скинет с себя нес - людишек.
Наконец я набрела на игру, в которой нужно убивать загрязнителей окружающей среды. Несколько часов я травила углекислым газом владельцев автомобилестроительных корпораций, сжигала в бензине нефтяных магнатов, топила или мучила жаждой тех, кто вырубает леса. На последнем уровне, как награда, ко мне с облака спустился бог, и на фоне разрушенного мной города белыми буквами задал вопрос: «Что может изменить человеческую природу?». Я ввела: «Ничего!» и нажала enter. Бог захохотал механическим смехом, появилась надпись: «Game over!”
- Круто! – сказала я, вытирая пот со лба.
Только два часа дня. Жара! Я намочила в ванной полотенце, завернулась в него и села смотреть филь “2012” о том как Солнце поджаривало Землю словно в микроволновке.
Ты приехал поздно. К твоему приходу я приняла душ, оделась и сделала макияж, что в жару непросто. Внешне я приняла приличный человеческий вид, но в душе осталась растрёпанной и растерянной дурой.
Мы едем на машине к тебе домой и опять молчим. Странно, сегодня я гораздо спокойнее, чем вчера. На фоне глобальных катастроф наша с тобой трудная связь кажется мелкой и незначительной ниточкой от одной пылинки к другой. Что уж сокрушаться из-за ерунды, когда в мировом масштабе нарушены взаимосвязи между человечеством и природой. Но все же я слегка волнуюсь. Мы оба знаем, что между нами будет секс. Вчера я сама этого хотела и была хищницей, сегодня я как скромная школьница, которая согласилась с тем, что ее везут соблазнять. Такая я больше тебе нравлюсь. Я знаю.
Мы лежим в постели твоих родителей. Включен fashion канал. По большому экрану плазмы ходят модели, от которых трудно отвести глаза. Они как необычные насекомые с длинными и тонкими лапками, в развевающемся шлейфе крыльев разных цветов. Мы оба смотрим и делаем вид, что увлечены. Впрочем, зомбо-ящик затягивает, даже когда вот-вот должен произойти секс. Ты берешь пульт и выключаешь телевизор. Меня от волнения начинает немного тошнить. Ты склоняешься и нюхаешь меня:
- Пахнешь мамой, – говоришь ты.
- Я намазалась после душа ее кремом. Ничего? – отвечаю я.
- Ничего. Только у меня теперь ощущение, что я собираюсь спать с матерью.
- Что же делать? – спрашиваю я.
- Романтический момент похерен, – шутишь ты, но я воспринимаю буквально.
- Как-то не подумала.
- Может, свет включим, что бы я мог видеть тебя?
- Я стесняюсь.
- Давай хотя бы маленький. А то я не смогу отделаться от этого ощущения, что с мамой.
- Ладно, давай.
Ты включаешь над тумбочкой бра. Я отворачиваюсь от тебя, беру пульт и снова включаю телевизор. Нужно как-то преодолеть неловкость. Это тяжело. Без нежных слов, глядя в глаза друг другу, без любви сразу начать секс. Может где-то внутри нас встроен датчик, которые не дает запустить процесс без всей этой романтической хрени.
Ты обнимаешь, прижимаешься ко мне, гладишь меня и нерешительно целуешь в шею. Щекотно. Я смеюсь.
Ты стягиваешь с меня одеяло, исследуешь губами мое лицо. Мы целуемся. Но я вдруг вспоминаю, как спросила: «Ты не любишь меня?». Ты ответил: «Наверное, нет». И снова. Ты не любишь меня? Нет. Не любишь меня? Нет!
Я становлюсь холодной. Что-то не срабатывает во мне. «Будь щедра! – говорю я себе. - Научись давать бескорыстно!» - и продолжаю гладить тебя по волосам, целовать, но не могу увлечься. Я смотрю на тебя с равнодушием, изучаю, как меняется в свете лампы твое лицо, становясь каким-то глупым и незнакомым, чужим мне. Ты целуешь мою грудь. Твои глаза закрыты. Зачем ты включил свет? Ты чувствуешь на себе мой безжалостный медицинский взгляд и переворачиваешь меня на живот, снимаешь трусы, подтягиваешь к себе. Как это скучно и глупо. Я смотрю на происходящее со стороны. Ты стараешься, будто спортсмен, ради результата, ради себя, ради своих бездушных, эгоистичных побед.
- Подожди! – прошу я.
- Что? – ты не останавливаешься.
- Остановись! – кричу я. - Не могу так!
- Как? Что случилось? – ты задыхаешься.
- Давай поговорим.
- Нашла время!
Ты раздражен, даже взбешен. Ложишься на спину, закинув за голову руки и упрямо смотришь в потолок.
- Мне так неприятно. Я ничего не чувствую. Нам нужно поговорить!
- Ладно, давай говорить, – зло соглашаешься ты.
- Я не могу так.
- Как?
Я долго пытаюсь подобрать правильные слова.
- В прошлый раз ты сказал, что не любишь... И… Я…
Ты молчишь.
- Я не могу без любви, – наконец выдавливаю я.
- А ты помнишь, как ты это спросила? – ты резко садишься, пугая меня. - Ты разбудила меня этим чертовым вопросом в шесть часов утра!
- Прости, но ...
- Чего же ты хотела?
- Но я всю ночь не спала. Я мучилась, понимаешь, я всю ночь страдала! Я не могла больше ждать. Ты был так холоден... Я подумала… Мне показалось, что ты решил расстаться. Мне нужно было узнать это. Понимаешь? Я вообще не могла спать!
- Знаешь, я тогда действительно думал, что нам лучше расстаться. И с тех пор ничего не изменилось.
Мое тело окаменело, руки, ноги, живот – все стало холодным, как будто мертвым.
- Зачем же ты позвонил? – спрашиваю я ровным и ледяным голосом.
- Не знаю.
- Мы уже полгода вместе. Ты до сих пор не знаешь?
- А ты знаешь?
- Я знала с первых минут.
- Молодец. Значит, тебе легче. Давай спать!
- Ты сможешь сейчас уснуть?
- Мне утром на работу.
- Прекрасно! Будем спать.
Мы отворачиваемся друг от друга и притворяемся спящими. За окном из облаков выглядывает луна. Полнолуние.
- Я не могу спать с тобой в одной постели! – говорю я. – Можешь уйти?
Ты молча берешь подушку и уходишь в гостиную на диван. Я думаю: «Завтра вернется дым».
День десятый
Я проснулась рано. Удивительно, как я вообще смогла уснуть. Помню, как ждала, что ты вернешься, ляжешь рядом со мной на кровать, где одной мне так неуютно, обнимешь, прижмешься теплым телом и прошепчешь: «Прости, любимая!». Я так живо это представила, что удивилась, когда проснулась одна. Злость и разочарование всплыли вместе с воспоминанием о ночи.
- Эй! – позвала я.
Ты не отозвался. Я встала, завернулась в простыню и вышла из спальни. Ты спишь на диване в гостиной, укрывшись с головой.
- Эй! – громче крикнула я.
- Что? – отозвался ты.
- Отвезешь домой? Мне нужно пораньше.
- Высплюсь и отвезу, - раздраженно ответил ты.
Я варила на завтрак яйца, стараясь громко звенеть посудой, роняла ложки и ножи, несколько раз намеренно громко топала босыми ногами мимо дверей гостиной. Когда я уселась завтракать, появился ты, заспанный и недовольный. Выпил с хмурым лицом стакан воды и сказал:
- Одевайся. Поехали.
Утро. Мы едем по солнечному проспекту. Воздух с легким дымком. Он кажется мне прекрасным после ядовитой атмосферы твоей квартиры. Смога почти нет.
Мне легко и беззаботно, пока мы едем от Юго-Западной в Коньково. Я молчу и весело поглядываю на тебя. Мне смешно, что ты такой хмурый.
Ты останавливаешь машину около моего дома. И тут я осознаю, что нам предстоит расстаться, что ты не позвонишь, потому что вчерашняя ссора зашла слишком далеко, были сказаны слова, которые уже не забыть, не сделать вид, что они были ошибкой. Я не могу выйти из машины, пойти в свой подъезд, в квартиру, в одинокий мир отравленных размышлений и вопросов, на которые нельзя получить ответ.
- Я не хочу прощаться, ничего не выяснив, - говорю я.
Ты не смотришь на меня.
- Зачем ты меня позвал вчера?
- Я уже говорил, что не знаю.
- Что бы все исправить? – отвечаю я за тебя. - Что бы наладить отношения?
- Нет.
- Нет?... Зачем же?
- Я же не бессердечный подлец...
- Ааа! – говорю я со злостью. - Ты позвонил мне, что бы не быть подлецом, но не смог удержаться и вел себя как подлец. Это многое объясняет.
Я стараюсь не злиться теперь, когда мы стоим на краю роковой ошибки.
- Прошу тебя, объясни мне, чтобы я поняла. Прямым текстом. Без жалости. Как есть.
Ты молчишь и разглядываешь приборную панель машины.
Я пытаюсь подобрать настоящие слова и опять скатываюсь в банальность.
- Скажи, что ты испытываешь ко мне? Зачем я нужна тебе?
- Не знаю.
- А как это узнать? – я в мольбе складываю руки.
- Должно пройти время.
- Сколько времени? Год, два, три...
- Чего ты от меня хочешь? – раздраженно спрашиваешь ты.
- Я хочу быть счастливой, как все! – говорю я. - Я не чувствую, что любима, это угнетает меня. Свою таксу ты любишь, а меня – нет. Рядом с тобой я завидую старой таксе!
- Я не могу тебе дать больше, прости. Было бы ложью обещать то, чего нет.
- Это значит, ты хочешь расстаться?
- Нет.
- А что же это значит?! – почти кричу я - Мне нужно знать, понимаешь! Что бы жить дальше, я должна знать!
- Прости, это не в моих силах.
- Почему? – с громким выдохом спрашиваю я.
- Не мой метод: поговорить - выяснить – успокоиться. Мой: понаблюдать - понять.
- А что мне делать?
- Расслабиться и жить дальше. Ладно, я поеду. Мне нужно работать.
Я сижу на полу прихожей и рыдаю. Раздражающе пиликает телефон, пришло от тебя сообщение: «Я сижу в машине и страдаю. Хочется тебя обнять. Но когда ты рядом и пытаешься что-то из меня вытянуть, я готов бежать на край света!»
- Да пошел ты! – кричу я и отшвыриваю телефон. - У меня есть гордость!
В квартире приторный сладкий запах, который заполнил собой все. Я встаю, как разъяренная кошка, врываюсь в кухню, открываю окно и вместе с вазой вышвыриваю в него лилию. Ваза с хрустом приземляется в мягкий, невинный газон сквера, а лилия повисает на ветвях дерева напротив моего окна. Два из трех распустившихся цветков с укором направили на меня свои жерла.
- Черт! Черт! Черт! – кричу я и несу из туалета швабру. Я тычу ею в березу, пытаясь стряхнуть ненавистный цветок.
- Девушка, вы чего творите! – слышу женский голос. – А если бы на голову мне?
Я прячусь за подоконник и хохочу. Хохочу и плачу. Мне стыдно.
День одиннадцатый
Для свободного графика работы нужна дисциплина и требовательность к себе. У меня нет ни того, ни другого, но по какой-то счастливой случайности я – сценарист фри-лансер. Хотя, моя удачливость – всего лишь следствие симпатии ко мне Руслана. Он дает мне работу. От него в моей почте уже третий день укоряющим жирным шрифтом повисло письмо с темой: «Fwd: бриф на разработку online игры «Свадьба». Это неотвратимость, которая требует моего внимания к себе. Работа!
Но мои дела обстоят так херово, что я не могу заставить себя открыть письмо. Единственное, на что я способна - раскапывать эмоциональную яму и копошиться на дне ее.
Я сижу на кровати и разговариваю сама с собой:
- С чего ты взяла, что любишь его?
- А как еще назвать это чувство? Меня как будто закрыли в низкой и тесной комнате, в которую не попадает свежий воздух, и только одна дверь может вывести из нее - он.
- А если тот, кто за дверью не хочет, что бы к нему входили?
- Не может быть. Я не верю в безответную любовь.
- Почему?
- Любовь - это связь, телефонный провод для соединения душ. Тоннель. Кроличья нора. Как может быть, чтобы в сообщающихся сосудах был разный уровень любви?
- Сомнительная теория.
- Возможно. Но вдруг он сам не знает, что чувствует, вдруг он осторожничает, боится много на себя брать?
- Или наоборот, все понимает, но деликатничает, не можешь прямо сказать «отстань от меня».
- Это было бы для меня легче. Я бы знала, с чем жить.
- Нет никакой любви между вами. Смирись.
- И стать замороженной куклой с устрицей вместо сердца?
- Тогда люби бескорыстно, без ожиданий.
- Да.
- Станет не важно, близко он или далеко, с тобой или с другой.
- Главное, что бы он жил и был счастлив.
- И простись со своей теплой, человеческой привязанностью к нему.
- Не хочу.
- Так чего же ты хочешь?
- Надеяться. Я чувствую, что-то еще будет.
- Тогда надо ждать.
- Сколько?
- Не знаю…
- Не могу долго страдать.
- Жди неделю. Нет, десять дней. А потом...
- А потом забуду!
День двенадцатый
В новостях сказали, дым вернется после обеда. Мне все равно, хуже чем есть, быть не может. Пусть пропадает в тумане соседний дом, из окна дует ветер пожара. Я горю, пусть сгорает к черту и этот мир!
Прочитала в блоге у друга страшный пост. Он описывал, как ехал по трассе и не свернул не туда. Из густого смога вынырнул горящий дом, а за ним еще и еще. Горела деревня. На фотке я вижу его дикое, напуганное лицо, озаренное отблесками пожара. Он снимает сам себя на мобильный телефон. «Огонь был со всех сторон, - пишет он. - Невозможно понять, куда ехать!»
Мне пришло письмо, что друзья собирают помощь погорельцам и хотят ехать волонтерами тушить пожар. Сознательные! Я не чувствую ни сил, ни желания помогать людям.
Не могу придумать себе никакого занятия, которое отвлекто бы от мыслей о тебе. Терзание замутняет сознание, как замутняет воздух вернувшийся в город дым. Ничего не видно, не понятно, неопределенно. Как будто нет никакой перспективы. Я сижу на месте и жду, пока рассеется дым.
Нашим последним разговором ты отрезал мне все средства связи с тобой. Я не могу позвонить, написать смс, кинуть легкомысленное «Привет» в ICQ. Но ты здесь, висишь в списке контактов в правом углу монитора. Я жду. Не могу уйти из дома, не могу уснуть, даже отвлечься книгой или посмотреть кино. Я жду, борюсь с собой и слушаю песню Земфиры.
Не бери себе в голову, Земфира, не бери,
Прогоняй ностальгию мимо дыма в потолок,
И не трогай телефон и заусенца.
Ты же можешь, я-то знаю.
Я-то знаю, что не сделаешь ты первый шаг.
Но откуда у меня уверенность, что не может все закончится между нами, что оно еще толком не началось?
Убивай свою прихоть, сколько можешь, убивай,
Расскажи, как хотелось, грелась тысячей
зеркал.
И не надо никого, и даже мыслей:
Так спокойней, я то знаю.
Кроме счастья, есть…
Нет! Так больше невозможно! Нет ничего, кроме счастья. Нужно что-то сделать с собой, со своими чувствами, выпустить их из себя. Пусть живут сами, как знают.
Я пишу в своем блоге пост. Отправляю ледокол в информационное пространство, чтобы прорубиться к тебе.
ПОКА-ПОКА
Current Mood: sad
Я не могу разбудить тебя посреди ночи и сказать, что мне страшно, что я не могу уснуть.
Я не могу позвонить тебе просто так, потому что соскучилась.
Я не могу утром ответить на твою смс-ку: «С добрым утром», ты не шлешь мне таких смс.
Не могу целовать тебя, если мне хочется, потому что у тебя все по-плану, а у меня стихийно.
Я не могу быть естественной, любящей, и не можешь ты.
Ты говоришь, у нас не такая связь, говоришь, что стоит мне войти в комнату, ты напрягаешься, и уже не можешь расслабиться, и между нами что-то не так, ты не собираешься ради непонятно чего жертвовать своей свободой, своим спокойствием и всем тем, чем никто жертвовать тебя не просит. У тебя свои представления ... У меня свои. Но я готова была попробовать и идти до конца, потому что терять нечего. А ты не уверен. Наверно, у тебя есть что-то такое, что ты прячешь внутри себя, подозрительно смотришь и ждешь, что я начну предъявлять права на это. И я предъявляю. Претензии и требования... Как нудно...
Ты не можешь любить, потому что напряжен. Ты напряжен, потому что думаешь, что не любишь. Это замкнутый круг.
Ты мне нравишься такой, как есть, но мне кажется, что наши отношения могли бы стать лучше. Любовь – пространство женщины, почему бы не довериться в этом ей. Чт бы довериться, нужна смелость. Пока не прыгнешь, не узнаешь...
Полюбить – это признаться себе, что любишь, почувствовать, что мы – сообщающие сосуды, и любовь – то, что соединяет нас. Любить – такой же навык, как ходить, читать, ездить на велосипеде. Ему нужно учиться. Но объяснить это невозможно. А дать почувствовать я не смогла. Может, другая сможет? Ты – сложный пациент. Хотя, я, наверное, тоже не подарок...
Я немного расстроена, но обещаю, завтра не буду грустить. Я многому у тебя научилась. Очень удобно быть доверчивой, быстро учишься. Вот и все. Спасибо! Пока!
Высказавшись, я расслабляюсь и чувствую, что очень устала. В холодильнике полбутылки вина. Напьюсь.
День тринадцатый
В три часа ночи заволокло. Мне опять не спалось, я ждала, что ты прокомментируешь мое послание. Ты равнодушно спал. У меня бессонница и дымовая завеса. У тебя твердый панцирь и кондиционер.
Вчера я, наконец, раздобыла у соседей гвозди. Сейчас четыре часа утра, я открываю окно и лезу на подоконник. В квартире так жарко, что даже на потолке выступила испарина. Мне нужно движение воздуха, пусть жаркое, пусть вонючее, но дуновение ветерка. Я стою на подоконнике в открытом окне и стараюсь забить гвоздь в раму, ко мне льнет мокрая простыня и запах гари, уже такой привычный, как жизнь без тебя. Я голая. Скользко. Будет смешно поскользнуться на подоконнике и свалиться вниз, с молотком в руке и с гвоздями, зажатыми во рту.
Окно закрыто мокрой простыней. Я ставлю поближе к нему вентилятор и ложусь на пол под него. Моя мысль крутится, как маленькая, суетливая собачка, вокруг жалости к самой себе, иногда вцепляется зубами в сердце. Мне одиноко. Я брожу в своих чувствах и не понимаю, почему я одна. Может, я не правильно веду себя? Что-то не так делаю? Если я несчастна, виновата ли в этом я?
Обычно я не страдаю от одиночества, мне хорошо одной. Но теперь я попала в особое измерение внутреннего мира, в котором отделена от других зеркальными стенами своей обиды. Здесь царит отчаяние и жалость. Я упиваюсь твоим безразличием, плачу и лелею жалость к себе. Главное, прожить еще восемь дней. А после... А после я тебя забуду, так что пеняй на себя!
Я ложусь на кровать с липкими простынями и забываюсь безразличным сном.
Я проснулась ранним утром и сказала себе: «Хватит хандрить! Пора начать жить! За работу!». - И села за стол.
Включаю компьютер, открываю почту, захожу в ICQ. Ты здесь, висишь первым в списке. Делаю вид, что не замечаю тебя. Ты начинаешь мигать и всплывает окошко с текстом. Кликаю по тебе.
-Musson-: читал твой ЖЖ. Извини, что не выполнил условий технического задания. Я тоже не нашел в тебе нужного: блеска в глазах, легкости. Но ты ценишь свое время, торопишься идти дальше… Твоя любовь очень рациональная. Ты точно знаешь, где она начинается и где заканчивается. Мне кажется, ты зависима от острых ощущений, тебе нужен накал страстей, тогда ты что-то чувствуешь…
Извини, но по моим представлениям ты и не знаешь, что такое любовь. Ты, конечно, считаешь обратное. Но фраза «любить человека таким какой он есть» мной понимается буквально.
Я несколько раз перечитываю сообщение. Ты обвиняешь меня в том же, в чем обвиняла тебя я. У нас взаимные и схожие претензии, а что-то взаимное – это почти любовь, нужно только повернуться друг к другу приятными сторонами. У меня нет сил возражать. Я не вижу причин для спора.
Mara: привет
–Musson-: привет
Mara : не принимай на свой счет) это не про тебя… но мне приятно что ты читаешь мой жж
-Musson-: вот блин....
Нельзя заканчивать разговор. Все что угодно, лишь бы между нами.
Mara : мои чувства к тебе остались прежними) осталось понять, что с твоими
-Musson-: расслабься и думай о вопросах насущных
Mara : я так и делаю, спасибо за совет
-Musson-: прости, я тут раздраженный сижу... меня разозлило твоё письмо
Mara : странно… ты плохо понимаешь что происходит со мной. поэтому наверно и злишься… и ты очень беспокоишься о том, что бы казаться хорошим.
-Musson-: хорошим я не пытаюсь казаться, что с тобой происходит - тут ты права, я ни черта не понимаю
Mara : ты не можешь просто прекратить отношения, потому что боишься показаться плохим?
-Musson-: нет, это не так
Mara : между нами что-то не так, как тебе хотелось бы?
-Muson-: да! потому что у меня тоже есть представления о том, что такое любовь, и я никак не могу увидеть это или избавиться от них
Mara : у меня тоже самое
-Musson-: выхода два, или ждать или рубить на корню
Mara : вместо того, что бы ждать, когда решение появится само собой, я принимаю его, а потом смотрю, что получится. если ничего не получается - я его меняю. я не умею ждать… выхода уже три)
-Musson-: так вот что такое активная позиция, класс, возьму на вооружение
Mara : мне кажется, нам нужно поменяться ролями. теперь я буду ждать когда появится решение
-Musson-: ))
День четырнадцатый
Утро. Мою посуду.
Окно на кухне закрыто, но дым пробрался сквозь мокрую простыню. Нечем дышать. Опять тоже самое. В городе дым, и ты молчишь. Я опять бьюсь о ту же стену. Ты – садист, хотя, возможно, сам этого не понимаешь.
Все! Начинаю жить полной жизнью! Плевать на дым!
В обед позвонил Руслик.
- Что скажешь, моя дорогая? – ласковым голосом спросил он.
- О чем? О брифе?
- Да.
- Ну… - я тяну время и выдумываю, что сказать.
- Ты не читала! – Руслик хорошо знает меня.
- Ага, - лучше повиниться сразу. – Но сейчас я как раз собираюсь его прочесть.
- Отлично. Особенно учитывая то, что завтра мы должны быть на встрече с готовой концепцией и сценарием.
Некоторое время он молчит, как бы ожидая, что я начну оправдываться, что-то обещать.
- Ты чего-нибудь знаешь про свадьбы? – наконец, не выдерживая моей наглости, спрашивает он.
- Не много. Была один раз. Какие-то дурацкие выкупы невесты, шампанское в туфли, рис в волосах. Замученные голуби, которые не летают.
- Приятные впечатления, - Руслик смеется. - Хотя, мне это вполне понятно. Но, боюсь, наш клиент, а это, кстати, свадебное агентство, твой юмор не оценит. Так что, давай, напряги свой гениальный мозг, и я жду от тебя синопсис сценария сегодня до обеда. И учти, сложность задачи заключается в том, что в нее должно быть интересно играть и жениху, и невесте!
- Это нереально, - поникшим голосом говорю я.
- Знаю. Но задачу все равно надо решать. Постарайся, пожалуйста. И прочти внимательно бриф, там есть несколько любопытных моментов.
Я кладу трубку и думаю, что это смешно. Женщина, которая не может убедить любимого мужчину, что им необходимо быть вместе, должна каким-то образом сделать так, что бы все женихи мира, поиграв в игру, захотели жениться. Кому это вообще надо? Институт брака изжил себя. Скоро и любить кого-то будет не модно, не практично, бессмысленно. Зачем это? Чтобы рожать детей? Куда их рожать? В задымленный мир, полный бронетехники, в котором никто никому не нужен? И уже нельзя, как раньше, обвинить бога. Нет бога! Мы сами несем ответственность за себя.
День пятнадцатый
Утро опять в дыму. Мы едем по Каширке на машине Руслана, в которой не работает кондиционер. Окна открыты. Грязная муть воздуха пахнет давнишней гарью, как дыханье курильщика. У меня раскалывается голова, тошнит и режет глаза от дыма. Руслик, как всегда, мил, говорит комплименты, старается ободрить. Приятно кому-то нравиться. За последние дни ты развил во мне комплекс неполноценности. Руслик гладит меня по плечу, по руке, сжимает коленку. Я поддаюсь, даже слегка склоняюсь к нему навстречу. Гори оно все огнем! Он сворачивает на обочину к магазину, обнимает меня, целует, сначала осторожно, потом жестче, наглей. Я сопротивляюсь.
- Эй, эй, эй! Опоздаем на встречу! – я отталкиваю его.
- Хорошо, - хрипло отвечает Руслан, и заводит машину. – Еще будет время на обратном пути.
Его лицо, красное и решительное, кажется неприятным.
Я неопределенно улыбаюсь, и сама не знаю, чего хочу.
Встреча прошла отлично. Представитель заказчика, ярко-одетая, темноволосая, с большой грудью и тонкой талией дама оказалась понятливой, с цепким и прагматичным взглядом на жизнь. Агентство принадлежало то ли ее папе, то ли папику. Но решения она принимала сама.
Алена согласилась с нами почти во всем, но хотела, что бы мы более подробно прописали сценарий, продумали функционал, набросали эскизы и прислали ей вместе с доработанной сметой.
Сама она не была замужем, и не стремилась. «Как при таком холодном и циничном отношении к семье ей удается управлять свадебным агентством?» - думала я, глядя как она кокетничает с Русланом. Они оба, казалось, не прочь были остаться вдвоем в ее кабинете с кожанным диваном, широким подоконником с кактусами и кулером с холодной водой. Масляный отлив их глаз, кровожадные улыбочки, откровенные шутки – все это вызывали у меня тошноту. Но, возможно, благодаря этому мы получили ее заказ.
На обратном пути мы спорим с Русланом.
- Женщины верят в свои эмоции гораздо сильней, чем мужчины. – говорит он. - Им важно получить их подтверждение в браке.
- Не думаю, что причина в этом. Женщине нужно спокойствие и уверенность, что бы растить детей. Вот и все! – я злюсь на него за похабный флирт с Аленой. - А разве мужчины не верят в свои эмоции?
- У нас их обычно нет. Только пиковые, когда сильно хочется: секса или дать в морду. Но такие ситуации происходят не так уж часто.
- Раз в год! – зло говорю я.
- Что ты обижаешься? С чем ты не согласна?
- Разве наша Аленочка произвела на тебя впечатление эмоциональной? Я вообще не понимаю, как такая хищница может устраивать свадьбы для людей. Зачем ей это?
- У богатых свои причуды.
- Не знаю, не знаю.
- А миром правят деньги. Как и Аленой.
- Человеческие чувства все равно никуда не денешь.
- У меня есть подруга из очень обеспеченной семьи, которая долго не могла выйти замуж. Ей встречались одни альфонсы, их привлекали деньги, а не она сама. В конце концов она вышла замуж за компаньона своего отца. По-любви или по-расчету – не знаю, но у них так называемый гостевой брак.
- Это как? – спрашиваю я.
- Живут отдельно и встречаются, когда хотят.
- А дети?
- А что дети? В таких семьях их все равно воспитывают гувернантки.
- Ужас!
- По-моему, отличный выход для всех. Женщина получает свои юридические гарантии, штамп в паспорте, кольцо – все, что обычно хотят женщины. А мужчина остается свободным. Это удовлетворяет всех! Можно взять из брака только лучшее, а остальное отбросить.
Я молчу. Что-то неприятное есть для меня в этом разговоре, но я не могу понять, что.
- Брак скоро перестанет существовать, потому что в нем больше нет смысла.
- Однако, ты сам женат.
- Это была не моя инициатива.
- Я вообще не понимаю, почему ты женился.
- Потому что понял, что нужна семья. Страсти – страстями, а дома нужны тишь да гладь.
- Лицемерие какое-то.
- В чем? Я же не обманываю никого.
- Ну фиг знает, – я подыскиваю ясную формулировку своей неприязни к таким отношениям, но ничего оригинального в голову не приходит. - На мой взгляд, ты обманываешь самого себя.
Мы подъехали к моему дому. Руслик заглушил машину.
- Зайдем к тебе? – спрашивает он и кладет ладонь мне на колено.
- Зачем? – пугаюсь я.
- Как зачем? Приготовим что-нибудь поесть, обсудим детали проекта. Я умираю от голода. У тебя есть что-нибудь из еды?
- Сосиски и макароны.
- Прекрасно.
Некоторое время я сижу неподвижно и смотрю, как крыса перебегает дорогу и прытко залезает в мусорный бак. Наконец, я говорю:
- Ладно, пойдем, - на самом деле мне очень не хочется оставаться опять одной дома.
Мы сидим за компьютером. Руслик на моем крутящемся кресле, я на табуретке рядом с ним. Он ищет свадебные online игры в интернете, и говорит, не поворачивая головы, как бы равнодушно:
- Недавно видел тебя во сне.
- Что же мы делали?
- Занимались сексом, конечно же.
- Не поверишь, - говорю я, - прошлой ночью мне приснилось, что мы лежим, накрывшись с головой одеялом и боимся. Вернее, я боюсь, что придет твоя жена.
- Невероятно! – почему-то шепотом говорит Руслан.
Он поворачивается на кресле ко мне:
- Может, это знак?
Я молчу и не отвожу взгляда. Он гладит меня по волосам, а потом проводит по губам большим пальцем.
- У тебя умопомрачительный рот! Я бы все отдал что бы увидеть как ты...
- Молчи!
Он берет меня за подбородок и целует своими настойчивыми, горячими губами. Я соглашаюсь и приоткрываю рот.
Мы лежим на моей кровати. Руслик гладит меня по животу и говорит, улыбаясь:
- Я знал, что это когда-нибудь случится. Сколько времени зря потеряли! А могли бы уже давно наслаждаться друг другом.
Я молчу.
- Слушай! Кажется, я на тебя запал. У тебя там все такое ... Обалдеть можно.
Я молчу.
- Тебе хоть понравилось?
Я молчу, но понимаю, нужно что-то сказать.
- Ну... как-то странно.
- В каком смысле?
- Как-будто не со мной. Ты рычишь смешно.
- Значит, не понравилось.
- Да нет. Понравилось. Ты разве не заметил?
- О да! Ты великолепно стонешь.
- Спасибо.
- А что сейчас?
- Мне стыдно.
- Стыдно? – он приподнялся на локте и внимательно в меня вглядывается. – Почему? Разве это стыдно, если двое людей делают друг другу приятно?
- Не знаю...
На самом деле меня тошнит от отвращения к нам двоим. Мне даже кажется, что от нас воняет.
- Прекрати, - успокаивает меня Руслан. - Ты же понимаешь, что рано или поздно это должно было произойти.
Мне хочется остаться одной и забыть об этом.
- Какая же ты чувствительная! И красивая. Я хочу порадовать тебя еще чем-нибудь.
Я слабо улыбаюсь.
- Дашь поцеловать себя там?
- Нет, нет, нет!
- Почему? Ты мне не доверяешь? Мммм? – он опускает руку вниз по животу.
- Не надо, – я отстраняюсь.
- Девочка моя, - он целует мне волосы. – Поговори со мной. Расскажи, что ты чувствуешь. Что с тобой происходит.
- Я хочу остаться одна.
- Почему? Тебе было плохо?
- Нет, – я виновато улыбаюсь. – Ты очень милый и классный, – глубоко и отчаянно вздыхаю. - Не могу объяснить. Просто мне очень надо остаться одной. Сейчас тебе лучше уйти.
- Ну ладно, – говорит он обиженно, - как скажешь.
Руслик встает и одевается. Он ходит по моей комнате, такой спокойный, будто ничего не произошло.
- Между нами ничего не изменилось, – говорит он. – Тебе разве не кажется, что все осталось так же, как было.
- Да... – говорю я. – Только появились муки совести.
- Совестливая ты моя, - он присаживается на кровать, берет меня за руку и прижимает к своим губам. – Откуда она у тебя берется, эта совесть. В этом я совсем не понимаю тебя.
Я молчу и улыбаюсь.
- Я поехал. Проводи меня голая.
- Накину халат.
- Ну хорошо, накинь...
Мы стоим по разные стороны двери. Он последний раз романтично шлет мне поцелуй и говорит:
- Жаль, конечно. Ты, если что, звони. Не впадай в депрессию.
- Не буду, – я закрываю дверь.
Я нашла в морозилке забытую с неизвестных времен бутылку водки и включила фильм «Гордость и предубеждение». Незаметно я напиваюсь маленькими глотками. Ледяная водка льется тягучим медленным ручейком в мое горло, безвкусная, как вода.
- Почему я не чувствую ничего?! – кричу я в душный вонючий воздух квартиры. – Почему? Я стала мужчиной?!
Приближается ночь. Дым опять заполнил собой все.
День шестнадцатый
Похмельное утро можно сравнить с рождением: не понимаешь, кто ты, куда попал, почему не слушается тело. Мое болит и жмет, как костюм аквалангиста, который мал. От жары и водки у меня горят язык, мозг, внутренности и сердце. Но при этом странное равнодушие в душе. Оно поселилось во мне вчера и сегодня никуда не делось. Из-за него я как бы рассматриваю все со стороны. Что бы это ни было, но я испытываю к Руслику благодарность, каким-то образом он ввел мне наркоз.
Только я подумала о нем, как он тут же высветился на мониторе моего телефона:
- Привет!
Я потаюсь ответить, но голос не слушается меня. Кажется, я вчера курила в подъезде, стреляла сигареты у соседа сверху.
- Чего молчишь?
- Привет, - говорю я, откашливаясь. – Я не молчу.
- Что-то тебя не слышно.
- Горло охрипло.
- Ты мне снилась сегодня, - говорит он.
- Опять?
- Да вообще!
- И что?
- Что, что, сама знаешь.
- Я тебе не верю. Признайся, ты ведь и вчера про сон выдумал, что бы развести меня. Да?
- Ну ты что! Я бы в жизни такое не придумал. Клянусь! – он недолго молчит и спрашивает. - А ты выдумала про сон?
- Нет. Правда.
- Знаешь, я нисколько не сомневался! Знаки! Это такое дело.
- Да, да… Рассказывай! Не думала, что ты веришь в знаки.
Руслик не обращает на мой сарказм внимание:
- В этот раз мы занимались сексом прилюдно, представь! Нас даже хотели забрать в милицию.
- Это была не я. Я не умею прилюдно, – холодно шучу я.
- Ты, ты! Образ абсолютно достоверный.
- Ну ладно. Чего звонишь?
- Приеду к тебе часам к четырем, – говорит он уверенно, будто мы уже обо всем договорились. Я молчу, чувствуя, что не в силах отказать, даже испытываю облегчение от того, что не нужно ничего решать. Пошло оно все к черту! Почему я должна быть благоразумной?
Руслик опаздывал, но я не ждала. Мне не верилось, что он приедет. То, что случилась с нами вчера, казалось чем-то ненастоящим, бредом, дурацким сном, который неизвестно как начался, и непонятно, чем закончился. И когда он позвонил в дверь, я была совсем к этому не готова: в халате, неумытая, с растрепанными волосами.
- На улице – ахтунг! – жизнерадостно заявил он, заходя в дверь, - Дышать нечем. Как ты тут без меня? – и не дожидаясь ответа, - Мммм. Какой халатик! Так и хочется под него залезть.
- Держи себя в руках!
- Как я соскучился! Не представляешь.
- Может, чаю попьем?
На кухне шумно закипает чайник. Руслик рассказывает про сон.
- Мне снилось, что ты сопротивлялась, а я тебя уламывал. В конце концов ты сдалась. Хррррр, – Руслик издает низкий рычащий звук и тянет меня к себе за руку.
- Ничего себе! – я высвобождаюсь.
Он хватает меня, притягивает и целует.
- Хватит! Прекрати! – вырываюсь я.
- Один раз!
- Нет!
Он водит руками по мне и шепчет:
- Ну один раз. Ну пожалуйста! В носик.
- В носик, - с тоской соглашаюсь я.
Мы целуемся. Руслик стонет, а я начинаю нервно смеяться.
- Какие у тебя губы! Вообще! – говорит он, продолжая меня пожирать. – Может, на столе?
- Все, все, хватит! – я вырываюсь и отскакиваю к плите.
Он усаживается на стул и продолжает рассказывать:
- Дальше мне снится, что мы оказываемся в другом месте. Вроде бы улица, только не в Москве, а в каком-то расслабленном городе, в европейском. Мы сидим с тобой в кафе. А потом… Я даже не понял, как это произошло. Я тебя развернул, облокотил на стол и ...
- Хватит! - я хочу перевести разговор на другую тему, но вместо этого говорю о том же. – В фильме “Адреналин” есть такая сцена. Ты даже немного похож на главного героя, только он лысый и брутальный.
- Не видел. Но для тебя я полысею и побрутальнею, – он коротко, хрипло смеется и продолжает - И народ, значит, ходит мимо, смотрит, но не особо обращает внимание. Как на целующихся в метро. И тут появляется милиционер. Причем, как это всегда во сне бывает, я только подумал о нем, и он появился.
- Тебе какой чай?
- По-фигу.
- Зеленый…
Я кладу в чашки пакетики, заливаю кипяток и сажусь на табуретку.
- Отлично. Боже! Ты восхитительна! Я сейчас изнасилую тебя!
- Спокойно! Пей чай!
Мы одновременно отхлебываем из чашек.
- Фуф! – Руслик утирает со лба пот. - Жарко! Я сниму майку?
- Снимай.
Он встает, стягивает через голову футболку и подходит ко мне...
День семнадцатый
Я как взбесившаяся меж двух магнитов стрелка компаса. Мечусь по дому и чувствую, что схожу с ума. Я испытываю тревогу и суетливую потребность что-то делать. В памяти всплывают разные пустяковые дела, которые я давно планировала и все откладывала. Я хватаюсь за каждое из них, но не доделываю и бросаю, или делаю совсем не то.
Я вывалила на пол из шкафа одежду, чтобы разложить по полкам, но зачем-то стала мерять кофты и свитера, а потом вдруг почувствовала, что устала, нет сил даже поднимать руки. Я решила, что подошью подкладку пальто, ведь держать иголку в руках много сил не нужно. Вставила нитку в игольное ушко, сделала два стежка и захотела кофе, прямо почувствовала во рту его вкус. Прошла на кухню вместе с пальто, бросила его на стул, включила чайник. Пока он закипал, я вспомнила, как пила с Русланом вчера чай, но от этого стало еще беспокойней и хуже. Какое-то суетливое, неприятно щекочущее чувство поселились внутри живота, что-то больно сдавливало внутри, шевелилось, сердце ухало и замирало, а голова раскалывалась от давления внутри, и казалось, лопнут на висках вены. “Лучше, наверное, не пить кофе,” – подумала я, заливая кипятком молотую арабику в зеленой кружке. Я взяла сахарницу и села на стул…
-Аааааа! – иголка. Она воткнулась мне в ягодицу, я подпрыгнула, сахарница выпала, стукнулась об пол и разлетелась на кусочки.
- Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – кричу я забытое папино выражение. Он всегда говорил так, когда что-то не получалось. В детстве я повторяла его за ним, но ни разу не произнесла с тех пор, как они развелись с мамой.
Я выливаю ненавистный кофе в раковину. Рассыпанный сахар скрипит под голой ступней. Я прыгаю на одной ноге к холодильнику, открываю дверцу, и из нее медленно вываливается пластиковая банка йогурта, которая лопается от удара и разбрызгивает по полу розовые ошметки.
- Черт! Черт! Черт! Ах так! Да? Ну ладно!
Я смахиваю со стула пальто на пол, в йогурт, сахар, осколки, я топчу его и плачу навзрыд. Но слезы не помогают, облегчение не приходит. Иду в комнату и падаю на кровать. Надо выплакаться, успокоиться и подумать.
Я решила, что лучше ничего сегодня не делать, никуда не ходить и ни с кем не разговаривать. На телефонные звонки Руслана не отвечаю. Я удалила тебя из списка своих контактов в телефоне и в ICQ, скачала сериал «Друзья» и посмотрела два сезона.
День восемнадцатый
Критические дни - облегчение, но предшествующие им - настоящее искупление грехов. Чем глупее и беспорядочнее была жизнь, тем сильнее напряжение накануне. Кажется, что даже вещи сговорились и настроены против тебя. Но теперь можно расслабиться, скоро мир опять станет дружелюбным. Моя внутренняя война разрешилась кровопролитьем. Вчера мне сносило крышу, а сегодня ноет спина и болит живот. Боль из душевной превратилась в физическую, а это терпеть можно.
Я валяюсь на кровати под вентилятором, обложенная подушками, ни о ком не вспоминаю и ни о чем не думаю, смотрю сериал. Как хорошо, что есть восемь сезонов.
Снова звонил Руслан и взывал к моему благоразумию. Я должна прописать подробный сценарий и найти художника, который сделает эскизы, в ближайших два дня. Иначе мы упустим заказ, и мне нечем будет платить за квартиру. Работы много. Я пообещала ему, что сделаю все, что смогу. Но сегодня я совершенно ни на что не способна, еще один день мне требуется отлежаться.
День девятнадцатый
Мы идем с Русликом под руку по Тверской. Смеркается. Город зажег огни и стал похож на проститутку, зазывающую нас зайти к ней на огонек. Мы хорошо поработали сегодня и решили вознаградить себя пивом. В модной пивной все красное: стол, стены, лица посетителей, даже пиво. Вишневый сорт. В пивной царит откровенно-пошлая атмосфера.
Сегодня нет дыма, и люди, как кролики, торопятся размножаться. Пока мы пьем из высоких литровых кружек, четыре соседних столика успели соединиться в два. Руслик, наблюдая этот перекрестный съем, стал шептать пошлости мне в ухо и нежно мять мою руку под столом.
Сегодня бояться нечего, я расслабленно млею и немного злорадствую. Знаю, что в безопасности. А он - нет.
- Может, поедем к тебе? – спрашивает он низким голосом.
- Поздно. Как ты объяснишь это своей жене?
- Ну да, ты права. Давай я завтра к тебе приеду утром, и мы проваляемся в постели весь день.
- У нас работа!
- Мы и будем работать. В постели я лучше всего работаю. Это так расслабляет. Только представь, я разговариваю с Аленой по телефону, а ты…
- Может, я буду разговаривать по телефону, а ты… - шучу я.
- Будем меняться.
- Слушай! Хотела поговорить насчет этого, - я делаю серьезное лицо. - Мы больше не должны этим заниматься.
- Конечно- конечно! – смеется он.
- Ты не воспринимаешь мои слова всерьез?
- Ты уже их много раз говорила. А потом передумала.
- Ты воспользовался моей слабостью.
- Что вы, что вы?
- Или ты думаешь, что я заигрываю с тобой?
- А разве нет? Женщины всегда так делают. “Нет, нет, нет”, а на самом деле – “да, да, да”.
- Я не такая. Я говорю прямо.
- Говорите, говорите!
- Ты невозможен! – вздыхаю я.
- Тебе же такие нравятся, невозможные.
- Что ты имеешь в виду?
- Ничего, ничего. Шутка.
- Нет, говори!
- Ты так сексуальна, когда приказываешь, – он прижимается ко мне и обнимает. - Мммм?!
Это сводит меня с ума! Ему удается пробить брешь в стене моей решимости, и сквозь нее проскакивает мысль: “А почему нет?”.
К счастью, прямо сейчас мне не нужно принимать решение, несколько дней в запасе у меня есть. Но… Могу ли я наплевать на условности?
У людей всегда какие-то стереотипы. Мне не обязательно придерживаться их или разделять. Пусть я буду любовницей женатого мужчины. Почему я должна волноваться о том, что он врет жене?
Я смотрю в глаза Руслану и представляю себе, что он мой. Конечно, жена всегда будет иметь на него больше прав. После нее – я. А затем все смазливые телочки, встречающиеся ему на пути. Мы с его женой в какой-то степени породнимся. Она уже мне как сестра, просто не знает об этом.
Руслан не выдерживает взгляда и тянется к моим губам.
От него пахнет затхлым запахом лжи, трясиной лицемерной жизни. Я не смогу привыкнуть к этой вони.
- Нет! Ты не мой мужчина! – говорю я и отталкиваю его. Но Руслан не слушается и сильнее тянет меня за руки к себе.
– Послушай! Послушай! – я стараюсь заглянуть ему в глаза, - Ты думаешь, что в неверности нет ничего страшного? Так?
- Если не обманывать никого, – отвечает он.
- Это же невозможно. Или ты скажешь своей жене?
- Ни в коем случае!
- Значит, ты ее обманешь.
- “Не сказать” и “соврать” – это не одно и то же. Я просто не буду ей говорить.
- А если она сама спросит?
- Не спросит. Это не в ее стиле. Она достаточно мудра, чтобы не задавать подобных вопросов.
- Она же все равно узнает, почувствует.
- Как?
- Интуиция, обоняние, физические ощущения, наконец.
- Не узнает. Я в этом уверен.
-Ладно! Подумай обо мне! Что будет со мной? Я буду одинока? Я не смогу никого себе найти, если буду спать с тобой. Я не умею быть с двумя мужчинами сразу! - на глазах моих выступают слезы.
Руслик дружески гладит мое плечо.
- Ну, ну. Перестань!
- Я люблю его! Понимаешь! С тех пор как у нас с тобой это началось, он не позвонил мне ни разу!
- Ну вы же расстались.
- Расстались! Но, но…
- Ты чего-то ждешь?
- Не знаю.
- Не думал, что все так серьезно.
День двадцатый
Половину дня я потратила на поиски художника на сайте фриланс.ру. Самым любопытным мне показался сдержанный, но изысканный стиль некого Dzenena. В его портфолио были и свадебные пригласительные, и персонажи игр, и даже несколько мультиков про элегантных французских бомжей и грубых английских лордов. Я назначила ему встречу.
Город опять в дыму, но жара спала. Я иду по Тверской. Люди кажутся мне невиданными существами, в каждом что-то особенное, чудное. Обгоняю парня, оборачиваюсь, смотрю: теплый, карий, насмешливый. Навстречу две девушки: одна рыжая, нервная, худая, другая - высокая и полная, с сильно накрашенными глазами, но обе красивы. Сутулый старик с пучками седых волос за ушами, в морщинах, рябой, он идет и разговаривает сам с собой сурово. Я рассматриваю людей. Мне кажется, что я долго болела, а сегодня выздоровела, и мир кажется мне невероятным.
Я замечаю впереди женщину с двухлетним ребенком. Маленькая девочка одета как кукла: розовое платьице, фиолетовая панама, носочки с цветочками. Некоторое время они идут рядом, но девочка спотыкается и падает. Женщина берет ее на руки, целует. Они замедляют шаг. Я догоняю, хочу подслушать их разговор. Детский лепет и женское воркование. Ничего не понятно, и, скорее всего, я никогда не пойму. Мне становится нестерпимо себя жалко. «Мир в дыму, - думаю я. - А кто-то рожает, растит детей, живет обычной человеческой жизнью, будто все мы не катимся к чертям в ад». Глаза заполняются слезами.
- Успокойся, дура! Тушь потечет, а у тебя встреча! – говорю я себе, открывая тяжелую дверь кофейни.
Я смотрю в туалете на свое красное от слез лицо. Что со мной? Я расплакалась при виде мамаши и ребенка? Это что-то новое. Протираю прохладной водой лицо, пудрю нос и подкрашиваю бесцветным блеском губы. Выхожу в зал.
В кафе накурено. Кондиционер не справляется. Удушающая, жаркая атмосфера. Это я назначила встречу здесь. В последнее время меня тянет в такие места. Когда-то я любила сидеть подолгу в продавленных креслах кофеен, пить кофе, курить одну за одной и рассуждать о духовных ценностях и культурных явлениях жизни. Потом бросила, и сигареты, и рассуждения, подобные места даже стали вызывать во мне отвращение. Но после появления дыма вдруг вернулась сосущая никотиновая тяга, захотелось курить, затягиваться едким дымом, будто из солидарности с атмосферой.
Не знаю, курит ли Dzenen, но я купила себе пачку тонких ментоловых сигарет, на которой большими буквами написано «Курение убивает».
Я достаю из сумочки телефон.
- Алло! Привет! Да, да, я на месте. Ты уже здесь? Помаши мне. Ага, вижу, иду.
Я пробираюсь между столиками и не могу поверить! Такие совпадения бывают в кино.
- Денис! Привет! Вот это встреча? Неужели дизайнер Dzenen – это ты?
- Привет! Сам в шоке, – он привстает и целует меня в щеку.
- Невероятно! Из тысячи фри-лансеров я выбрала именно тебя, – говорю я, усаживаясь за стол и доставая из рюкзака распечатку брифа и технического задания на дизайн.
- Тесен мир! – говорит он спокойно, будто вовсе не удивлен.
- Не то слово! - я смотрю на него, как на чудо света. Он такой спокойный, изысканный, стильный, смотрит в одну точку где-то у меня на лбу. У него серьга в левом ухе в виде фигурки Будды, модная прическа с бритыми полосками на висках, длинный нос, большой подбородок и очень медленная, флегматичная манера двигаться и говорить.
- Ты что-нибудь будешь? – спрашивает он, видя, что к столу приближается официант.
- Да, я хочу кофе. Капучино, пожалуйста, – говорю я.
- Что-нибудь еще? – спрашивает меня смуглый, похожий на испанца парень и надменно улыбается.
- Нет, спасибо! Больше ничего.
Достаю из сумки ежедневник, ручку, пачку сигарет.
- Не против, я закурю? – спрашиваю Дениса.
- Кури, пожалуйста.
Он на самом деле такой или это поза? Наверное, он из тех, кто привык скрывать удивление. Я невольно начинаю нервничать и слегка лебезить.
- Вообще-то я не курю, - оправдываюсь я. – Это от дыма. Почему-то хочется курить. Странно, да?
- У меня многие друзья, которые бросили, сейчас опять курят. Видимо, защитная реакция организма.
«Не такой уж бука», - думаю я и затягиваюсь сигаретой, выдыхаю дым и с ненавистью тушу в пепельнице бычок.
- Бэ, гадость! Курить хочется, а закуриваешь - противно!
Денис молчит и потягивает маленькими глотками мате, изыскано держа калабас в длинных пальцах.
- Как у Вики дела? Справляетесь с дымом? – задаю я вопрос вежливости.
- Собираемся сбежать на Бали.
- Ух ты! Надолго?
- На полгода, на год. Как получится.
- Как ты будешь работать, - спрашиваю я.
- Удаленно. Обычная практика для меня.
- А когда уезжаете?
- Через две недели.
Официант с той же надменной улыбкой приносит кофе. Я смотрю на мягкую молочную пенку и пытаюсь представить себе Бали. Кроме разнузданного и простоватого мишки Балу ничего на ум не приходит.
- А где это, Бали? – спрашиваю я.
- Индонезия.
- Аа! – как будто мне все стало ясно.
Некоторое время мы молча пьем свои напитки. Я хочу рассмотреть его, но мне будто что-то мешает.
- Как у вас дела? – спрашивает Денис. Я перестаю стеснятся и разглядываю его в упор. Бесстрастное самообладание или невинность неведения? Не могу понять.
- Мы расстались, – говорю я, опуская глаза в просевшую на дно чашки пенку.
- Не может быть! Мы недавно обсуждали с Викой, что вы прекрасно подходите друг другу, – его мягкий ровный голос едва заметно окрашивается сожалением. - Давно?
- Уже почти десять дней. Даже больше.
- Мы же недавно виделись все вместе! – говорит он.
- Да. Это была последняя стадия выяснения отношений.
- Странно. Я не заметил. Даже не предполагал, – он молчит, задумавшись или не зная, как продолжить разговор, да и мне становится как-то неловко.
Молчим. Я допиваю кофе.
- Ладно. Давай про работу поговорим, – начинаю я деловым тоном. - Ты точно сможешь работать на Бали?
- Конечно. Везде есть интернет.
День двадцать первый
Безразличная, тяжелая муть за стеклом машины. Та же картина, что вчера, позавчера, уже много дней, муторных и тяжелых. Облегчение не приходит. Сегодня последний день, когда я обещала тебя любить. Завтра забуду. Впрочем, я всегда нарушаю обещания, данные самой себе.
Мы возвращается домой после встречи с новым клиентом.
С нами в машине сидит Тонечка, программист. Молодая, некрасивая, с коротко подстриженными темно-русыми волосами, в толстых очках. Она нервничает рядом с Русланом и поэтому говорит без умолку. Руслик сдержанно очарователен, Тонечка не нравится ему.
Я сижу на заднем сидении и смотрю в окно. Небо мутно темнеет и, залитое искусственным освещением, становится похожим на грязный, свинцовый колпак, которым накрыли город. В обе стороны МКАДа машины двигаются медленно, почти стоят на месте. Здесь, как всегда, пробка. За пыльным пластиковым забором виднеются три огромные, толстые трубы. Из них валит дым. Меня всегда поражает эта картина. Кажется, я попала в чуждый, инопланетный мир. Толстые, похожие на фантастических гидр-полипов, трубы приросли к земле и изрыгают из себя медленный, бесформенный пар. Я всматриваюсь в налезающие друг на друга серые кучи. Животный ужас сковывает меня. Дым похож на ртутное облако, которое преследовало меня во сне. Точно так же друг из друга вырастают неоформленные тела уродцев, шевелятся, возятся, борются за существование и друг друга жрут. Безжалостная борьба за выживание недоразвитых выкидышей и отбросов.
Что-то сжимается в моей груди, подступают слезы, я даже всхлипываю от переполняющих меня чувств. Все, чего касаются люди, превращается в груды мусора, в уродливый дым.
Уже поздно, но я не сплю. Смотрю кино. Дурацкий сюжет: людей нет, только оборотни и вампиры. Ты не позвонил, не написал, не прислал смс. Я уже перестала ждать. В самом деле, какая разница, что произойдет с нами, если у всего человечества нет шансов.
И вдруг ты звонишь.
- Привет! Как поживаешь? – твой голос слегка дрожит.
- Все в порядке, спасибо! – удивляясь себе, говорю я спокойно и безразлично. – Ты как?
- Ничего. Я хотел … Можно, я заеду?
- Сейчас? – я чувствую, что от резкого подскока сердца в груди меня бросило в жар.
- Нет, нет. Сейчас уже поздно. Завтра, – торопливо говоришь ты.
- Завтра? – с резким выдохом я глотаю, как рыба, ртом воздух.
- Да. Сейчас я немного занят. Завтра. Окей?
- Но… Я … Давай завтра. А сегодня…
Ты отключаешься, не дослушав. Что я хотела сказать? Что сегодня последний день? Ты опять положил меня на лопатки…
День двадцать второй
У меня много встреч: дать дизайнеру и программисту предоплату, заскочить в типографию распечатать эскиз, встретиться с Русланом, передать ему денег и обсудить еще один проект, который он решил провести мимо своей конторы. Он работает в крупном рекламном агентстве, из которого уводит, как он говорит, «мелких и неинтересных» клиентов к себе, в свое маленькое, пока без названия, агентство. Из постоянных сотрудников в нем только двое: он и я, остальных нанимаем. Я веду нехитрую бухгалтерию и пишу тексты, он пускает клиентам пыль в глаза.
В торговом центре на Калужской я купила себе сиреневое платье c глубоким вырезом и легкий розовый шарф. Сегодня я одену это на нашу с тобой встречу. Я сижу в кафе на первом этаже торгового центра, читаю глупый женский журнал и жду Руслана. Официант, кучерявый тонкий юноша, очень любезен. Краснея, он советует заказать капучино с клубничным сиропом. «Невероятный, восхитительный вкус!» - говорит он и делает взмах рукой, будто взбивает сливки. Я соглашаюсь, даже слегка влюбляюсь в него от умиления и сразу же вспоминаю о тебе. Мое лоно сладко сжимается и млеет. Я соскучилась. И очень тебя люблю!
День двадцать третий
Вчера вечером все было так странно и непонятно. Мы вели себя нерешительно, как подростки, которые первый раз пошли на свидание: заикались, терялись, старались не затрагивать скользких тем. Никаких важных слов. И сильное притяжение. Я сходила с ума, сдерживая себя. Ты же вел себя так уравновешенно и осторожно, что ничем не выдал чувств.
Ты приехал, когда стемнело, позвонил и сказал: «Привет. Жду внизу».
Я давно оделась и от нетерпения выдавила на подбородке прыщик, а теперь безуспешно замазала его тональным кремом и ругала себя за перфекционизм. Я не нравилась себе, волновалась и заставила тебя ждать двадцать четыре минуты.
В лифте я с сожалением рассматривала в зеркале подбородок, затем нерешительно толкала плечом дверь подъезда, спускалась по ступенькам, стеснялась того первого взгляда, которым ты окинешь меня, а потом станешь жадно рассматривать мое тело в облегающем платье... Но ты читал журнал, положив его на руль перед собой, и заметил меня, только когда я села в машину. Мягко хлопнула дверь. Ты виновато оглянулся на меня, улыбнулся и подставил для поцелуя губы. Я чмокнула тебя в нос. Ты хмыкнул и сказал:
- Мне нужно купить арбузы. Поедешь со мной?
- Куда?
- На овощной рынок.
- Поеду, – говорю я, думая, что это странное место для свидания.
- У родителей сорок лет свадьбы. Они устраивают прием.
- Понятно.
- Представляешь, какой срок! Я бы повесился.
- Почему?
- Скука. Меня от одной мысли тоска берет.
- Главное, чтобы им нравилось.
- Это точно! – ты тяжело вздыхаешь и нажимаешь на газ.
Мы выезжаем из двора на освещенную фонарями дорогу. Машины проносятся мимо с нарастающим и затихающим гулом. Мы вливаемся в их поток и несемся по улицам с гирляндами фонарей, мимо темных домов с квадратиками освещенных окон, парящих в темноте церквей и башен. Ночью город красивее, чем днем, он наполнен предчувствием праздника, ожиданием любви. Только ночью все в городе обретает ощутимый смысл.
- Ты умеешь выбирать арбузы? – спрашиваешь ты.
- Надо чтобы попка была круглая и хвостик сухой.
Ты смеешься.
- Можно как-то по стуку: звенит – не звенит, – добавляю я и замолкаю. Мы не знаем, о чем говорить.
Мы почти не разговариваем по дороге, только переглядываемся. Ты бросаешь на меня быстрый, короткий взгляд. Боковым зрением я улавливаю его, и стараюсь так же украдкой, чтобы ты не заметил, взглянуть на тебя. Мы нечаянно встречаемся глазами, и ты подозрительно щуришься, а я не могу понять, что значит эта подозрительность. Какой он, хмурый или хитрый? Заигрывающий или злой? Мне неясны твои условные знаки.
Мои чувства то подпрыгивают, то ныряют вниз. Я готова расплакаться или рассмеяться, потому что не понимаю тебя, но молчу и сдерживаюсь. И мы снова начинаем переглядываться друг с другом. Перехватывая очередной непонятный взгляд, передразниваю тебя, тоже прищуриваюсь и корчу подозрительную мину.
- Молодец, отразила атаку! – говоришь ты.
- Это была игра?! – спрашиваю я.
- А ты что думала?
- Чего я уже только не думала, если честно, – мне хочется рассмеяться, это была игра!
Теперь я стараюсь первая выстрелить взглядом.
- И дэ дэ ку дэ, – говоришь ты, и смотришь на меня в упор.
- Что? – спрашиваю я.
- Я бессмертен.
- Не знаю такого заклинания.
- Это не заклинание, это чит-код в старой компьютерной игре «Doom». Вводишь его и становишься неуязвимым. Это же все знают!
- А, да, да, что-то припоминаю. God mode on.
- Точно! – ты улыбаешься и смотришь на меня нежно.
- Значит, теперь ты бог? – говорю я.
- Какое-то время.
- Раз ты бог, может сделаешь так, чтобы дым больше не возвращался.
- Придется прибегнуть к старинным заклинаниям. Трах-тибидох-тибидох-тибидох, делаем вдох... Делаешь вдох?
Я вдохнула.
- Делаем вдох... Глаза закрываем, про дым забываем! Забыла?
- Кажется, да.
- Ну все. Теперь его больше не будет.
- Вот это да! Настоящий волшебник!
- Что вы, что вы, я только учусь.
Рынок оказался стоянкой огромных фур со сваленными прямо на асфальт кучами арбузов. Тут были и темные, как водоросли, полосатые и светло-травяные, круглые, овальные, приплюснутые, как тыквы – я и не думала, что есть столько сортов. Разглядывая арбузы, я отстала. Продавцы свистели, цыкали и мяукали мне вслед.
- Иди к нам, цыпочка! - кричат мне. - Кис, кис, кис!
Я догоняю тебя. Хочется прижаться и спрятаться. В сиреневом узком платье с глубоким вырезом я выгляжу здесь нелепо.
- Боишься? – спрашиваешь ты.
- Да.
- Иди ко мне, - ты обнимаешь меня, и я чувствую благодарность к кавказцам.
У грузовика с украинскими номерами ты спрашиваешь у пучеглазого, с толстыми губами и заветренным лицом мужика:
- Астраханские?
- Они, они! – он сочно чмокает губами. - Как краля твоя, сладкий мед! Попробуй! - не ожидая ответа, мужик отрезает нам по ломтю. - Бери! Бери! Не стесняйся!
Мы едим, глядя друг на друга и улыбаясь. Стекает по рукам сок и окутывает нас в облако сладкой ваты. Астраханский мужик улыбается и щурится, глядя на нас, будто наше счастье слепит ему глаза.
А потом ты привез меня домой, к моему подъезду. Я долго не решалась выйти, не зная, как прощаться с тобой. Поцеловать в щеку? Сказать «пока» и выскользнуть из машины? Или ты поцелуешь меня, и мы будем долго, томно прощаться, наконец, я предложу тебе выпить чаю, мы будем целоваться на кухне, а потом ты спросишь разрешения остаться.
Нет, это нереально. Ты никогда не просил, не уговаривал, не приставал. Только делал намеки и ждал, что я откликнусь. Теперь я жду твоего первого шага. Вырази свое желание! Выкажи его как-нибудь! Ты молчишь. Напряжение становится невыносимым. Театральная пауза, немая сцена в кино. Наконец, я решаю положить конец представлению.
- Поздно уже. Я пошла, - говорю равнодушным голосом, в котором все же проскальзывает вопрос. Ты молчишь.
– Пока, – прощаюсь и выхожу из машины.
До пятого этажа я добежала по лестнице. Слишком много во мне было чувств, чтобы поместить их в алюминиевой коробке лифта. Я открыла входную дверь, вошла в прихожую и некоторое время смотрела на себя в зеркало: гладила грудь, бедра, живот, целовала свое отражение и, прикрыв глаза, смотрела, как запотевает от горячего дыхания гладкая, холодная поверхность. Я любила себя сейчас, представляя, что это ты меня любишь. Но когда я вошла в комнату, мне бросилось в глаза яркое салатовое покрывало, то самое, на котором был Руслан. Мир помрачнел. В меня пробрались сомнения: может быть ты что-то такое понял, что-то почувствовал и поэтому не зашел, не поцеловал, ничего не сделал, что бы приблизиться ко мне, мерзкой женщине с зеленым покрывалом.
Я быстро собираю покрывало в охапку, и, наступая на волочащийся по полу край, выбегаю вместе с ним в подъезд к мусоропроводу. У моей двери лежит большой, темно-зеленый арбуз. Ты все таки поднимался!
День двадцать четвертый
Ты позвонил в пятом часу. Я обсуждала с Русланом сюжет игры «Свадьба». Он объяснял мне, что жениху нужны только две опции в игре: «сбежать со свадьбы» и «согласиться на все, чего хочет невеста». Я понимала, что он шутит, потому что воспринять это всерьез, значило бы отказаться от поставленной задачи. Руслик был на пике любования самим собой, когда я услышала по второй линии гудки и увидела твою фотографию на мониторе: ты неуверенно улыбался и казался растерянным. Мое сердце подпрыгнуло к горлу, к лицу прилила кровь. «Нужно заменить фотографию», - подумала я.
- Окей! Я поняла. Созвонимся, - я прервала Руслана и переключила телефон на тебя.
- При-и-ве-е-т! – сказала я, растягивая звуки.
- При-и-ве-е-т! –так же мяукнул ты. – Как дела? Какие на вечер планы?
- Хочешь что-то предложить? – спросила я.
- Да. Прогуляться вечером по парку рядом с твоим домом. Погода стоит отличная, дыма совсем нет, как заказывали. Что скажешь?
- Не против.
- Тогда в семь часов у главного входа.
- Ок!
Я иду вдоль зеленого забора по тротуару. Слева вываливает сквозь прутья ограды зеленые и лохматые ветки парк, от него пахнет тенью, сыростью и прохладой. Справа проносятся, сигналя, авто. Я иду и высматриваю вдали твою машину: красный форд, бирюзовое лобовое стекло. У меня потеют ладони и сбивается дыхание, от волнения мне нехорошо.
Замечаю тебя издали. Ты паркуешься у главного входа, выходишь, смотришь на телефон. Я стараюсь спрятаться за спинами прохожих и подольше остаться незамеченной для тебя, чтобы рассмотреть твою хулиганскую фигуру в приспущенных на бедра джинсах и темно-зеленой майке, мягкое, свеже-выбритое лицо. Сейчас, когда я тайно смотрю на тебя, то ясно вижу, ты – обычный, такой же, как множество других. Сложно понять, почему именно к тебе возникают у меня эти сильные, необъяснимые чувства, словно они знают о тебе что-то еще, кроме того, что могут видеть мои глаза и слышать уши. Будто что-то большее, недоступное пониманию прячется за обыденной картинкой мира, в центре которого - ты.
Я приближаюсь к тебе и чувствую гул, инфразвук, который не слышен, но ощущается кожей и волосками тела. Ты замечаешь меня, идешь навстречу, улыбаешься и между нами снова натягивается нить, возникает поле высокого напряжения. И вот мы оба уже ведем себя скованно, странно и не можем этого изменить. То, что между нами, требует разрешенья.
- Привет! – говоришь ты и чмокаешь меня в щеку.
- Привет! – тихо отвечаю я и иду рядом с тобой, как деревянная, плохо сделанная шарнирная кукла. Что со мной? Кажется, я сейчас умру от невыносимого, надсадного возбуждения нервов. К парку, вглубь которого мы идем по асфальтированной дорожке, подбирается сверху лиловая туча.
- Ты какая-то сегодня молчаливая и грустная, - с заботой говоришь ты.
- Наверно, съела что-то.
- Может, арбуз, который я тебе оставил. Они еще нитратные.
- Наверно, – я улыбаюсь и говорю, - это было так мило, положить мне под дверь арбуз.
- Да. Только, кажется, тебе от него плохо.
- Нет, это не от него.
Мы молчим. Очень хочется взять тебя за руку, но между нами опять невидимая стена, об которую у меня больше нет сил биться.
- Как прошел день? – спрашиваешь ты.
- Нормально. Много работы. А у тебя как?
- Мне сегодня позвонила Вика и начала говорить про наши с тобой отношения.
- Странно. Чего это она?
- Не знаю. Кажется, Дэн ей что-то сказал про нас. Только я не понял, с чего он взял, что мы расстались.
- Я сказала ему, - говорю я равнодушно и слабо.
- Я не расставался с тобой.
В глазах у меня темнеет.
- Надо присесть, - говорю я и опускаюсь на скамью у тропинки. Ты садишься рядом и обнимаешь меня.
- Что с тобой?
- Не знаю. Я ничего не понимаю. Наверно, давление. Будет дождь.
- Да, да. Отдохни.
Опускаю голову тебе на плечо и чувствую, как свежо и приятно от тебя пахнет. Хочется уткнуться в тебя, дышать тобой, расслабиться, забыть обо всем и уснуть. Мы долго молча сидим.
Я иду одна по городу. Улицы безлюдны и пусты, они кажутся раздетыми без привычных, припаркованных везде машин. Все как будто застыло. Движемся только я и медленные, вытянутые дождевые капли. Они падают, редкие и большие, каждая из них, шмякаясь об пол, лопается, и из нее вываливается небольшая змейка: несуразная, похожая на малька, к которому пришили змеиный хвостик. Я стараюсь не наступать на них, но их слишком много. Невольно я давлю их хрупкие, хрустящие под моими каблуками головы и извивающиеся хвосты. Беспомощные тельца корчатся на мокром асфальте.
Я взрогнула всем телом и открыла глаза, и, кажется, этим напугала тебя. Но ты, как маленькую, начал успокаивать меня: «Тшшшшш»!
Мы сидим на лавочке. Ты обнимаешь меня, прикрывая собой от ветра. Все вокруг приготовилось к дождю: деревья, небо, бегущие с колясками женщины, их напуганные, возбужденные малыши. Туча закрыла небо, ее пронизывают, как воспаленные нервы, разряды молний. Будет гроза.
- Я проснулась, – говорю я.
- Ты смешно храпишь.
- Да ладно. Я тебе не верю.
- Ну хорошо, сопишь.
- Попробовал бы сам так поспать!
Мне легко и бодро, будто надвигающийся ураган уже прошел, выдул и смыл ненужное. Я обновилась.
- Сейчас, кажется, ливанет, – говоришь ты.
- Пошли?
Мы идем, взявшись за руки. Медленно начинают падать странные большие капли. Они теплые, плюхаются за шиворот и на асфальт. Ты спрашиваешь:
- Поедешь со мной в Венецию?
- В Венецию? – удивляюсь я.
- Через четыре дня. Если согласна, сегодня нужно брать билеты.
- Ух ты! Как неожиданно.
- Это все Вика, она предложила. Ты же знаешь, ее отец работает в посольстве.
Дождик начинает часто и с хлюпаньем конопатить землю. Мы бежим, промокшие и счастливые. Запрыгиваем в машину. Ты везешь меня домой, поднимаешься со мной в лифте, прижимаешь к себе, пытаясь согреть. Мне не холодно, наоборот, жарко.
Мы проходим в комнату, забывая разуться, падаем на кровать и целуемся горячо и долго. Но ты смотришь на часы.
- Мне нужен твой паспорт, - говоришь ты. - Я отвезу его в посольство и вернусь. Хочешь?
- Нет, - отвечаю я. - Не сегодня.
И даю тебе свой заграничный паспорт.
День двадцать пятый
Я сижу возле касс театра. Со мной старый друг Саша Ворон. Несколько лет назад мы познакомились на курсах сценаристов, и с тех пор иногда пересекаемся в центре: погулять и поговорить. Он, как истинный аристократ, ненавязчиво ухаживает, делает комплименты и достает контрамарки в театр, в котором работает его мама. Я в ответ угощаю его шоколадными пирожными в кофейне, на которые у него никогда не хватает денег.
Саша, как обычно, увлечен идеями. Он страстно рассказывает новый творческий метод: все герои его романа имеют четырех-уровневое строение, два внешних и два внутренних мира, которые особым образом описаны и соединены. Он показывает мне таблицу взаимоотношений персонажей, их внутренних миров и объясняет: «Все должны иметь какое-то отношение друг к другу, даже незнакомые. Мы все знаем друг друга из прошлых жизней, а значит отношения где-то наподсознаниий сохранены.Понимаешь?». Сам сюжет Саша планирует строить по методу макраме – переплетая по-очереди разные линии в узоры. Безумные идеи.
От Саши привычно пахнет заношенной кожаной курткой, старыми книгами и апельсинами. Он достал для меня два билета в партер. Я жду тебя.
- Ладно, я понял! – говорит он и встает. – Ты меня не слушаешь, и я здесь лишний.
- Прости пожалуйста, у меня сейчас трудные времена. – оправдываюсь я.
- А когда они бывают легкие? Пойду я. Ты звони, расскажешь, как спектакль.
- А ты его видел? – мне немного перед ним стыдно.
- В нем моя мать играет главную роль. Как ты думаешь, я его видел? Ночью разбуди и заставь продолжить с любого места, меня сначала вытошнит, а потом я начну читать по памяти текст.
- Как сложно быть театральным ребенком, - шучу я.
- Да уж. Бывай, – он целует меня в щеку, жмет пальцы правой руки и шепчет на ухо, – только не грусти, малышка. Тебе очень идет улыбка.
- Кажется, что я грущу?
- У тебя такое лицо, будто тебя ведут вешать. Покеда.
Саша уходит, оставляя меня в задумчивости. Я достаю пудреницу и пытаюсь разглядеть в сумрачном освещении лампы над кассой свое лицо. Оно похудело и осунулось, но от этого стали больше и выразительнее глаза. Этот образ подходит театру, драматической героине, которая должна умереть в конце. Меня подташнивает, болит голова, но ничего этого я больше не замечаю, потому что в тяжелую деревянную дверь входишь ты.
На тебе новые темно-синие брюки и рубашка в полоску. Раньше ты никогда рубашку не надевал. Я подхожу к тебе, мы целуемся по-прежнему в щеку. Ты вешаешь себе на плечо мой тяжелый рюкзак с компьютером и книгой, берешь за руку и ведешь в холл, мимо строгой театральной старушки с белыми кудрями. Я думаю о том, что совсем не понимаю тебя, твоих настроении и чувств. Ты для меня - закрытая книга, которую я очень хочу прочесть, но каждый раз вижу только собственное отражение на ее обложке. Почему всех других так легко понять, и только ты – непонятный, таинственный и закрытый? Любовь ловит меня на любопытство к тебе.
Мы сидим в бархатных красных креслах: тесные подлокотники, мягкий хрустальный свет. Интимная обстановка театра, запах пыли и ты рядом – это создает ощущение покоя. Но гаснет свет, становится холоднее, и я теряюсь в темном пространстве зала. В темноте ты берешь меня за руку. На сцене загорается желто-зеленый луч. Я смотрю на тебя, незнакомого в этом свете, но все равно родного. Ты поворачиваешься ко мне, взглядом спрашивая: «Что случилось?». «Ничего», - улыбаюсь я.
Шла пьеса Тургенева «Месяц в деревне». Как это всегда бывает со мной в театре, по-началу я не верила тому, что изображали на сцене. Но постепенно как-то незаметно для себя я погружаюсь в перипетии сюжета, растворяюсь в жизни двух женщин, главных героинь: немолодой Натальи Петровны и юной Верочки. Обе несчастны в любви. Вечная тема, может быть, единственная в этом мире.
В антракте я зачем-то пью в буфете горький кофе и плохой коньяк. Ты вопросительно смотришь на меня и молчишь. Мое истонченное нервное состояние становится еще неустойчивей и нервней. Во время второго действия я цепляюсь в темноте за твою руку холодными сухими пальцами и всматриваюсь в лицо Натальи Петровны на сцене. «Зачем мы, женщины, так неуравновешенны, непоследовательны и глупы?» - думаю я про нее и про себя тоже.
Когда заканчивается пьеса, и в зале загорается свет, я – потерянная, заплаканная, будто оглохшая, медленно возвращаюсь в саму себя после спектакля. Моя слабость и растерянность, кажется, трогают тебя. Ты выводишь меня из театра, мы молча идем по Тверскому бульвару к твоей машине. Вечер непривычно прохладен и свеж, я мерзну и кутаюсь в твою кофту. Как-то незаметно ты довозишь меня домой и остаешься на ночь. Все просто.
День двадцать шестой
Этой ночью между нами случилось чудо. Мое болезненное состояние трансформировалось в такую чувствительность, которая заставила меня забыть обо всем. Я перестала существовать. Я полностью растворилась. Не было ни тебя, ни меня, только нежность, которая вернулась, как возвращается что-то, казавшееся навсегда потерянным. Любить только здесь, только сейчас. Никаких «если», никаких «зачем» и «но».
Я забыла об условностях, о правилах игры, о мыслях, которые мучали меня много дней. Мы оба дорожили друг другом, как самым ценным, что у нас есть. А завтра, возможно, уже не будет. Мы открыли друг в друге неизвестные грани, новое измерение. Мое блаженство, такое кристально-ясное, растворило, как облака в жаркий день, все обыденное, незначительное, наносное.
Когда все закончилось, я долго целовала твое лицо, вдыхала жар и свежесть твоего дыхания. Сильные эмоции улеглись, осталась тихая благодарность. Мы уснули, обнявшись, убаюканные теплым морем любви.
Пришло утро. Ты спишь, слегка приоткрыв рот. Я рассматриваю твое лицо и думаю о нас. Может быть все эти волны нежности, моря любви и теплые приливы умиления происходят только со мной? Может быть ты их не чувствуешь и не разделяешь?
Ты вздыхаешь и переворачиваешься на другой бок, будто хочешь укрыться от моего внимания. Ты прав, это эгоизм - требовать подтверждения своих чувств в чем-то внешнем. Разве недостаточно того, что у меня уже есть?
Я склоняюсь над тобой и принюхиваюсь. Пахнет молоком, лугом, ребенком. Медленно, чтобы не разбудить, я прижимаюсь к тебе: обвиваю рукой, закрываю глаза, выравниваю свое дыхание с твоим, и все во мне успокаивается, утихает, забывается беззаботным сном.
Я проснулась через полтора часа, умылась и, стараясь не греметь посудой, сделала себе чай. Когда ты входишь в кухню, одетый в широкие тертые джинсы, твое лицо кажется настороженным и беспокойным, будто тебе приснился неприятный сон. Из открытого окна залетает вместе с ветром запах гари. Надо же, я совсем забыла в последние дни про дым.
- Сделать тебе чай? – спрашиваю я.
Ты киваешь, садишься за стол и намазываешь на маковый рулет сливочное масло.
- Как движется твоя работа над свадебной игрой?
- Медленно, - отвечаю я, наливая кипяток в чашку. - Слишком много противоречий. Не знаешь, с чего начать.
- Например? – спрашиваешь ты.
- Например, мужчин будет трудно заставить играть в эту игру, если только пообещать им что-то такое… Денег или машину. Или путешествие. Кстати, это мысль! Свадебное путешествие. Это могло бы…
- Мне вообще непонятно, зачем люди женятся, - воинственно говоришь ты. - Не понимаю, к чему этот фарс.
- Возможно, - миролюбово тяну я, - женщины знают, в чем смысл свадьбы.
- Может, женщины всего лишь хотят получить гарантии?
- А мужчины чего хотят? – спрашиваю я, чтобы скрыть свое побнимающееся раздражение.
- Мужчины боятся потерять свободу.
- Почему свадьба означает потерю свободы? – страсть и обида за женщин прорывается в моих вопросах. - Разве отношения мужа и жены отличаются от тех, что были до свадьбы?
- Тем более, какой тогда смысл?
- Свадьба нужна для родителей, для друзей, для будущих детей, наконец…
- Ради родителей я бы точно не стал жениться.
- А ради кого стал бы?
- Ради себя.
- Ты же не видишь смысла?
- Поэтому я и не хочу жениться.
- Не женись. Кто тебя просит?
- Пока никто.
Разговор заканчивается как-то напряженно. Мы попали в капкан, в который так банально попадают все пары. Я и сама всегда была противницей глупых свадеб. Но что-то зацепило меня в твоих словах, словно крючком за жабры, и затягивает в ссору.
Распрощались мы холодно, поцеловали друг друга твердыми, сжатыми губами, сказали «пока», и разбежались каждый в свою сторону: ты - на работу, я - за свой стол, писать сценарий для бессмысленной, никому не нужной игры. Что-то невыясненное вновь повисло между нами и мешало сосредоточиться. Я старалась объединить мысли о тебе с размышлениями о работе.
«Отношения – это ролевая игра, - думала я, - каждый старается не почувствовать себя проигравшим. Если женщина заставляет мужчину жениться – он проиграл, - так это воспринимает мужчина. А в каком случае проигрывает женщина? Когда соглашается на первый секс? Или когда рожает ребенка? Или проигрыш в том, что женщина часто не получает удовольствия от секса? Но это означает, что женщине нет смысла играть. Почему мужчинам кажется, что их пытаются подчинить и лишить свободы. Или это их комплексы, перенесенные на нас. Что может женщина хотеть от мужчины? Я не говорю про деньги, это пошло и не делает никого счастливым. Ну а что же тогда? Родить ребенка? Продолжить род? Разве не этим же самым объясняют мужчины свое инстинктивное стремление заполучить большое количество женщин? Значит, в основе противоречий один и тот же «основной» инстинкт – размножения? И он заставляет нас бороться с друг другом, желать разного? Но это же упрощение, которое не отвечает ни на один вопрос. Оно только создает проблемы. А кроме того общество старается наложить на отношения мужин и женщин свое вето, а вместе с ним мода, мораль, культура, в конце концов. Кто же кого старается обдурить, если все мы всего лишь стремимся к счастью?
Сегодня не модно жениться. Те, кто устраивают пышные торжества, выставляют себя закостенелыми занудами и любителями показухи. Но таких пока большинство. Загс, тамада, тосты, постановочные фотосессии – лицемерие для потомства? Откуда оно взялось, это отрицание праздника, который мог бы быть поводом для радости, но вместо этого становится камнем преткновения? И что же вывело меня утром из себя?
Я честно пыталась не обращать внимание на мысли, на легкий, как запах гари сегодня в воздухе, привкус горечи, который пропитывал их. Но они не давали работать, и крутились, словно сумасшедшие белки, в голове, на каждом круге царапая тонкими коготками по сердцу. В конце концов я нашла за что зацепиться. Высказываясь так о браке, ты хотел дать мне понять, что я не должна рассчитывать на серьезные отношения?
Когда же я уже успокоюсь!
Я набираю твой телефон:
- Алло, - говоришь ты спокойно.
- Привет! Прости, что отвлекаю от работы, - торопливо объясняю я, чувствуя, что теряю решимость. - Я просто хочу спросить.
- Что?
- Наш с тобой утренний разговор.
- Какой, про свадьбу?
- Нет, нет. Не про свадьбу, а в целом, - я запинаюсь, не понимая, как выразить мысль. – Тебе не кажется, что мы как-то не так расстались.
- Да нет, вроде. Как обычно, – безмятежно и ровно говоришь ты, будто ничего трагического не произошло.
- Как обычно? – переспрашиваю я. - Обычно мы расстаемся после того, как ты поимеешь меня, а потом скажешь, что не любишь. Видимо, чтобы я не рассчитывала особо…
- А ты рассчитываешь? - голос твой отстранен и холоден, по руке, которой я держу трубку, бегут мурашки.
- Да. Я хочу понять...
- Опять начинаешь?
- А я и не заканчивала!
- Давай не будем обсуждать это сейчас. Мне не совсем удобно, я на работе.
- А когда?
- Не надо на меня давить.
- Пошел ты ко всем чертям! – я бросаю трубку.
День двадцать седьмой
Жизнь приучает нас к страданию своей цикличностью: первый раз оно кажется невыносимым, второй раз – терпимым, а в третий становится привычным и даже незаметным. По какому кругу я пошла? Сбилась со счета. В повторениях есть плюс. Например, сегодня моя привычка расставаться с тобой дала мне иммунитет от боли. Я сидела за столом и писала злополучный сценарий “Свадьбы”.
Утро было прохладным, в дымке пожарищ, которая так же, как и наши с тобой расставания, стала привычной и не мешала жить. Изредка я поглядывала в окно: за бежевым, несвежим тюлем было такое же несвежее небо и жухлые верхушки берез. Еще болталась на ветке ссохшийся, пожелтевший стебель лилии, когда-то давно выкинутой в окно. Я вспоминала тот далекий вечер и усмехнулась: прошло столько времени, но мы с тобой по-прежнему стоим на месте.
А где-то далеко, как в сказке, есть волшебная, нереальная Венеция, в которую мы еще вчера планировали поехать. Что мы планируем теперь? Ты купил билеты и забронировал отель. Все материальное имеет для тебя значение, ты не переменишь своего решения из-за ссоры. Я живу в реальности своих чувств, и теперь мне решать.
Пока есть время подумать. Мое равнодушное, спокойное состояние превращает все происходящее в сон, ненавязчивый и нереальный, дает повод не реагировать на него. Я работаю.
Итак…
Концепция игры «Идеальная свадьба»
Идея:
Свадьба – это красивый, но довольно сложный общественный ритуал, задачей которого, кроме соблюдения формальностей, является формирование вокруг будущей семьи позитивного поля из эмоций близких людей, родственников, друзей…
Я перечитала, подумала, стерла и набрала заново:
Свадьба – это нечто большее, чем просто ритуал, посвященный созданию брака. Это событие особенным образом затрагивает всех его участников (особенно молодоженов), вторгаясь в интимную область чувств, ожиданий, надежд и опасений. Поэтому при подготовке свадьбы очень важно найти такое решение всех противоречивых и сложных вопросов, что бы все заинтересованные лица были удовлетворены результатом.
Предназначение игры в том, что бы молодожены не поссорились еще до начал совместной жи…
Нет, так нельзя.
… молодожены смогли в комфортной игровой форме найти компромисс в том, как должны быть организованны ключевые моменты свадьбы.
Функционал игры должен быть достаточно прост и понятен в интуитивной форме. Все зарегистрированные на сайте пользователи получают доступ к бета-версии игры в онлайн-режиме. Для тех, кто являет клиентом агентства, доступен более полный и расширенный список функций, включающих в себя все возможные пожелания клиента.
Задача бета-версии – привлечь внимание клиентов к новому сервису, удобству взаимодействия и креативных возможностей агентства.
Далее шли еще не оформленные как следует мысли и разорванные, несколько хаотичные соображения, касающиеся игры.
Жених и невеста заходят в игру под зарегистрированными именами отдельно друг от друга. Выбирая в одинаковых категориях из предложенных вариантов не менее трех (по убывающей) – они обеспечивают обязательное совпадение от одного и более вариантов.
После того, как участники игры ответили на все вопросы, программа предлагает им вариант праздника, составленный на основе наибольшего совпадения предпочтений обоих молодоженов, а так же их родителей или других заинтересованных лиц.
(Предусмотреть предварительную модерацию сценария сотрудником креативного отдела агентства. Предусмотреть кнопку «Пусть все будет так, как ты захочешь» для жениха).
Романтично, но как-то несерьезно.
Стерла и набрала:
Предусмотреть кнопки «Как хочет жених» и «Как хочет невеста». Предусмотреть возможность формирования общего пожелания от каждого из молодоженов в начале игры. Например: он выбирает общее пожелание «спортивный или экстремальный вариант свадьбы» - тогда во все этапы выбора добавляется по несколько нестандартных вариантов, связанных с активными развлечениями или экстремальными видами спорта.
А если невеста при этом захочет классический вариант с выкупом и украденной туфлей? Это может быть интересно – выкуп невесты, например, у акул. Ха, ха. Жених может скормить ее акулам. Или свидетеля, или, например, тещу. Туда им и дорога.
Возможно анимировать предлагаемый вариант сценария свадьбы. Клиенты получают не сухой, скучный текст, а забавный и легкий мультипликационный ролик.
Например: …
Я задумалась. Стройного и понятного механизма не получалось, но в целом концепция была ясна. Осталось продумать детали, а для этого нужно подробнее разобраться в нюансах, составить какую-то поэтапную классификацию свадебных вариантов.
Нужна была консультация женатого человека. И Руслик, будто читая мои мысли, позвонил мне раньше, чем я вспомнила, что он женат. Потрясающее чутье у этого ловеласа!
- Привет, дорогуша! Как движется наш проект?
- Привет. Ты вовремя. Нужна твоя помощь.
- Для тебя – все что угодно.
- Я тут кое-что накидала, но мне не хватает опыта и структуры. Может, встретимся сегодня, обсудим игру.
- Только если ты приедешь ко мне.
- В гости? - он никогда не приглашал меня к себе.
- А что? Тебе здесь понравится.
- А твоя жена? – спрашиваю я. - Она дома?
- Ни в коем случае! Иначе я бы не звал.
- Ну блиииин… - тяну я, потирая озабоченно брови. - Ты будешь приставать и никакой работы не получится.
- Знаешь, как вырастает производительность, если чередовать работу и секс? Ты должна попробовать. Идеи обычно так и прут.
- Да, да, рассказывай. Я приеду только если ты дашь слово, что не будешь ко мне приставать.
- Где-то я уже это слышал.
- Давай перенесем встречу в кафе, что бы не подвергать тебя искушению
- Исключено. Я сижу дома, жду ремонтников.
- Похоже на уловку, – с сомнением говорю я, но в то же время знаю, мне придется пройти еще раз и по этому лабиринту. В прошлый раз я выбрала не тот поворот. – Ладно, я собираюсь и еду. Что купить?
- Вино и презервативы есть.
Вот кобель!
Я вышла из дома через час. Воздух задымлен, но прохладен.
Я бодро шагаю к метро и чувствую себя супергероем. Как в матрице, вижу одновременно все. Время замедлилось, люди двигаются неспешно и плавно: поворачивают головы, взмахивают руками, прикрывают веки, кривят рты. Я вижу, как у девушки подскакивают на ходу локоны и груди, как блестят от этого у мужчин глаза. Я замечаю эмоции и детали. Я ощущаю в себе силу, способную изменить все.
Квартира Руслана находится на Большой Грузинской. Уютный, заросший тополями двор в окружении пятиэтажных домов. Он напомнил мне детство: бабушка зовет из окна на обед, а мы качаемся на качелях, стараясь раскрутить «солнышко».
Когда я вхожу в обитую темным, лакированным деревом прихожую, Руслан в распахнутом махровом халате обнимает меня так, будто не видел несколько лет. Под халатом на нем были шелковые трусы.
- Потрогай его, - шепчет он мне в ухо, прижимая к своему паху мою руку.
- Эй, не забывайся, – я пытаюсь освободиться.
- Как я соскучился. Я думал о тебе. Кажется, я на тебя запал. Чувствуешь?
- Послушай, - я решительно отталкиваю его, - секса между нами не будет.
- Почему?
- Я люблю другого мужчину!
- И что? Поэтому не любишь меня? Может, боишься себе признаться в том, что возможно любить двоих сразу? Я же чувствую, что между нами что-то есть…
- Я не люблю тебя!
Сказать кому-то, что не любишь, гораздо сложнее, чем признаться, что совершил что-то мерзкое. Эти слова как будто разрезают мир на две части: в одной остаюсь я со всем тем, что люблю, в другой – тот, кого я отвергаю. Ведь кроме любви плотской, физической, требующей соединения тел, есть еще целый спектр: благодарность, сочувствие, умиление, трогательность, восхищение, забота, доброта – все те чувства симпатии, которые сами собой проявляются ко всем, если я нахожусь в хорошем расположении духа. Любовь – свойство того, кто любит, а не способность объекта любви его вызывать.
Но с Русланом приходится быть буквальной. Он не ты, такой тонкий чувствующий, неуловимый.
Руслан молча отпускает меня и уходит. Я торопливо скидываю сандалии и иду за ним.
Квартира большая. Длинный коридор, застеленный старинным паркетом, двери: в спальню, в гостиную, в ванную, в туалет и, наконец, в кухню. Нигде никаких признаков жены и толстый налет пыли.
Руслан стоит лицом к окну и пьет красное вино из пузатого большого бокала. Мне хочется извиниться, но я сдерживаю себя.
- Классная квартирка, - говорю я, чтобы сказать что-то.
- Спасибо, – отвечает Руслан хриплым и низким голосом, затем откашлялся и добавляет. - Я ее вчера снял.
- Надеюсь, не для меня?
- Нет, что ты, - он усмехается, и я понимаю по сухому, похожему на злой кашель, звуку, что он злится. – Нас попросили съехать с прошлой квартиры. Разве я тебе не говорил?
- Нет.
- Хозяин решил ее продавать, – Руслан поворачивается и идет к столу, по-прежнему на меня не глядя. «Разочарован, - думаю я, - но старается этого не показать».
- Хочешь вина? – спрашивает он.
- Нет, спасибо, - я сажусь на кончик стула, испытывая неловкость.
- Спальню видела? Как тебе?
- Заглянула одним глазком. Ничего так.
- Пошли, посмотрим, - Руслан подмигивает.- Устроим прощальный секс.
Я молчу.
- Последний секс с тобой будет первым в этой квартире. Чувствуешь, как много в этом скрыто смыслов?
Руслик приближается и обнимает меня.
- Нет, Руслан!
- Один поцелуй, – он прижимается настолько, что его дыхание сливается с моим. Несколько секунд мы обмениваемся воздухом, и в этом есть что-то сравнимое с физическим проникновением. Я начинаю терять уверенность и слегка поддаюсь. И тут, как спасение, как звонок совести, из спальни раздается настойчивое, упрекающее треньканье телефона.
- Катюша звонит, - испуганно выдыхает Руслан и торопится взять трубку.
Я улыбаюсь и провожаю его взглядом. Смешно! Когда он возвращается, я уже не в его власти, я победила его.
- Руслан, если так будет продолжаться, я больше не смогу работать с тобой. Тебе придется подыскивать другого компаньона. Понимаешь меня?
- Ладно, - соглашается он, я не совсем понимаю с чем.
День двадцать восьмой
Я сижу на полу перед открытой пастью бежевого, пластикового чемодана, который одолжила заботливая подруга Ира, и думаю: «Возненавидишь ли ты меня, если я возьму в Венецию этот огромный, похожий на унылую семейную жизнь чемодан?»
Еще сильнее меня мучает вопрос: «Ехать или не ехать?» И эти два сомнения наслаиваются друг на друга, переплетаются и разрастаются в настоящую жизненную проблему, сравнимую с гамлетовским «быть или не быть». Хочется позвонить тебе, спросить что-то мелкое, незначительное, например, про чемодан. Но я не могу набрать твой номер, я должна сама решить. Я набираю номер Ирины.
- Привет, - говорю я.
- Привет, солнышко, - Ирина всех знакомых зовет «солнышко», а детей – «зайчонок».
- Спасибо за чемодан. Он такой огромный.
- Не за что. Мы с ним в прошлом году в Крым ездили. Все трое в него сложили вещи, и еще дубленка поместилась, которую я для мамы Андрея в Курск передавала. Представь! У его мамы пятьдесят второй размер.
- Ирин…
Она продолжает:
- Я только переживаю, что у него трещина сбоку пошла. Видела? Это Андрей его из поезда выкинул, разозлился. В дверь не пролазил, он швырнул. Ну, представь!
- Ирин, я посоветоваться хотела.
- Да, солнышко.
- Я вот думаю, может мне рюкзак купить? – начинаю я осторожно.
- Как хочешь, - обиженно отвечает она. - А чем тебе чемодан не подходит?
- У меня даже столько вещей нет, что бы его заполнить, – стараюсь оправдываться и пошутить. - Если только самой в него влезть. Это как у Довлатова – мне тридцать лет, а всей моей жизнью даже не заполнить чемодана. Ириш, он для меня слишком велик. И потом, я вообще сомневаюсь, что могу рассчитывать на эту поездку. У нас опять как-то все испортилось.
- И что, ты уже никуда не едешь? – в ее голосе сарказм.
- Сама не знаю. Скажи, ехать или не ехать? Он каждый раз старается дать мне понять, что бы я не рассчитывала…
- А на что ты рассчитываешь?
- Не знаю, – я пожимаю плечами. Разговаривая с Ирой, я всегда чувствую себя ребенком.
- Он за все платит?
- Да.
- Он тебе нравится?
- Даже больше. Я его люблю.
- В чем тогда дело? Ты не хочешь побывать в Венеции? Вот если бы ты ехала из-за денег и сомневалась, потому что придется с ним спать – это я еще могу понять. А так! Классный парень предлагает тебе прокатится в Италию, ты в него по-уши влюблена, но он чего-то там не может сказать! Ты чего, сдурела?
- Умеешь ты все понятно объяснить, - говорю с горечью. Ее вульгарная и грубая правда кажется убедительной и простой. Я даже забыла, в чем причина моих сомнений. За этот непосредственный взгляд я и ценю Ирину.
- Тогда мне тем более нужен рюкзак, - говорю я. -У тебя, случаем, нельзя одолжить рюкзак?
- Сумка пойдет?
- Не знаю. Я забегу к тебе сейчас. Спасибо.
- Могу Андрея прислать. Заодно чемодан заберет. Чего ты его потащишь?
- Ты на меня не злишься?
- Да ладно тебе…
- Я просто сама себя не понимаю. Если он меня не любит, то поездка будет для мученьем. Спать с ним и знать, что он смотрит на меня, на мое тело оценивающим, равнодушным взглядом, выискивает во мне недостатки, что бы оправдаться в свой нелюбви. Одной мысли об этом достаточно, что бы съежиться и почувствовать себя дурнушкой.
- Ты слишком все усложняешь. Твоя философия мешает тебе жить. Я бы на твоем месте ехала. Чего тебе терять?
- Ты, как всегда, права. Спасибо. Не присылай Андрея. Сама приду.
Ирина живет в пятнадцати минутах ходьбы. Что бы попасть к ней, мне нужно пройти вдоль овощного рынка, перейти по подземному переходу дорогу, по обе стороны от которой выходы из метро, потом - мимо супермаркета и аптеки, по металлической лестнице через огромную трубу, мимо пустой хоккейной коробки и будет нужный дом. По дороге я мысленно веду с тобой диалог.
«Прости меня, - говорю, - но я не поеду. Не хочу навязывать себя. Я уверена, ты и сам на моем месте бы отказался. К тому же у меня незаконченная работа, нужно сценарий к среде дописать. И рюкзака нет. Как-то не складывается все. Нет, нет, я на тебя не обижаюсь, просто ты говоришь, что не можешь меня понять, что между нами какая-то неразрешимая напряженность, тяжелая связь, она не дает тебе того вдохновения, которого ты ждешь от влюбленности. Ну что ж, наверное, я не та, кто тебе нужен».
- Все! Не еду! – произношу вслух и останавливаюсь.
Напротив меня темнеет зев подземного перехода. Я преодолела половину дороги, и теперь стояла, пытаясь понять, что делать.
- Позвонить! – подумала я и достала из рюкзака мобильник.
Неторопливо спускаясь по каменной лестнице перехода, я набрала твой номер. Вместо гудка пиликнули три восходящих ноты – связи нет. Это совпадение показалось важным. Быть может это знак, что я неверное решение приняла? Я оглядываюсь по сторонам.
Люди проходят мимо меня. Большая надпись на обложке глянцевого журнала, выставленного в витрине газетного ларька, бросается в глаза: «Не хочу ни о чем жалеть». Напротив стеклянных дверей метро вижу пару: девушка с пылающими щеками кричит в веснушчатое лицо пареньку: «Ты еще пожалеешь об этом, козел!» и отпихивает его от себя. Он беспомощно встряхивает ее за плечи и не уходит. Рядом стоит старик, одетый в тряпье, заросший спутанными волосами, с недопитой бутылкой пива в руках. Он смотрит куда-то внутрь своих мыслей и с сожалением покачивает головой. Вдруг я поняла, что почти на каждом встречном лице читается сожаление. Я медленно иду, размышляя об этом.
«Если не поеду, я буду жалеть? Наверняка. Я буду много плакать, винить тебя в равнодушии и злиться на жизнь. А если поеду? Этого я не знаю. Быть может, мы будем ссориться всю неделю и расстанемся навсегда. Тогда это будет неизбежное и выстраданное решение. А не трусливое бегство. Да, я рискую попасть в капкан собственных эмоций, но кто кроме меня может придумать, как справиться с внутренним адом? Что, если мы попробуем быть друзьями? Без интимной близости, без всех этих разговоров о любви. Этим снимается мое мнимое, но неразрешимое противоречие».
Я очнулась. Передо мной был Битцевский парк, укрытый серой пеленой дымки. Я давно прошла Иринин дом.
День двадцать девятый
С утра позвонила мама. Ее торопливый и обеспокоенный голос (она верила во вред излучения от сотового телефона и всегда говорила быстро) спросил:
- Как ты себя чувствуешь?
- Нормально, - почти не соврала я.
- Видела по телевизору, что последствия задымления могут проявляться со временем. Тебя не мучает сонливость, головная боль, тошнота?
- Нет, мама, это меня не мучает, - с улыбкой говорю я, умиляясь ее наивностью и заботой. Так и должно быть, маме не обязательно вникать в проблемы своего чада, главное, что бы ребенок был сыт – здоров, хорошо спал и его не тошнило.
- Я сегодня лечу в Венецию на неделю, так что поводов для беспокойства у тебя станет меньше. Там с экологической обстановкой все в порядке кроме того, что Венеция постепенно тонет, - я смеюсь.
- Все шутишь?
- Нет, я серьезно.
- Почему раньше не говорила?
- Что Венеция тонет?
- Нет! Что собралась уезжать.
Хихикаю.
- Сама не знала. Все как-то решилось в последний момент.
- А с кем ты едешь? – осторожно спрашивает она.
- С приятелем, - я стараюсь казаться беззаботной.
- С тем самым?
- Ага.
- Я рада, – слышу по ее растроганному голосу, что она знает меня лучше, чем иногда кажется мне. - Тут тебе Ксюшка передает привет.
- Спроси, что ей привезти.
Я слышу, как мама спрашивает сестренку, та отвечает, обе смеются, и что-то очень расслабленное и простое передается мне от них по невидимым проводам нашей личной связи близких друг другу людей.
- Она просит зонтик, - говорит мама.
- Зонтик? – переспрашиваю я.
- Да, да, - кричит Ксюша в трубку. - Ажурный белый зонтик, с какими ходят мадмуазели.
- Ну, если мадмуазели, то конечно. Обязательно привезу.
Ты заедешь за мной через пятнадцать минут. Мои вещи сложены на кровати аккуратной стопкой, рядом лежит косметичка, пакет с кедами, шляпа. Я так и не взяла у Ирины сумку, потому что позвонила тебе. Оказалось, Вика купила себе новый супер-рюкзак и не знает, куда деть свой старый. Твоя бывшая явно опекает меня. «Ей, конечно, неловко, - говоришь ты, - дарить не новые вещи, поэтому она отдает рюкзак в безвременное пользование». Я согласилась, хотя в этом явно просматривался двоякий смысл. Но теперь, когда мы с тобой стали просто друзьями, какая мне разница до невнятных знаков или усмешек судьбы?
Я подвожу глаза, подкрашиваю ресницы, мажу на губы прозрачный блеск и чувствую свежий бодрящий страх, как перед прыжком в воду. Сегодня вечером мы будем вдвоем, в далекой Венеции, которая, как Изумрудный город, нереальная и обещает исполнить желания.
Ты зашел ко мне, неся перед собой, как щит, красный рюкзак с серыми и желтыми вставками, и я сразу же ощутила симпатию к нему. Иногда с первого взгляда вещи кажутся знакомыми и родными. Я взяла его из протянутых рук, усмехнулась, глядя на твое растерянное лицо, и направилась в комнату. Ты остался неуверенно перетаптываться в прихожей.
- Заходи, - кричу я, запихивая в рюкзак вещи.
- Подожду здесь.
Я вытаскивая рюкзак в коридор. Ты легко подхватываешь его, вешаешь на плечо, глядя, как я обуваю сандалии, и говоришь:
- Нам еще за Вичкой ехать. Она нас в аэропорт везет.
Я думаю, что ты уже несколько лет подхватываешь этот рюкзак и тащишь, а вместе с ним – женщину, сначала властную, теперь истеричную. Твои сомнения и страхи можно понять.
- Она везет нас на твоей машине? – спрашиваю я. – У нее же нет своей.
- Ага.
- Ты доверяешь ей свою машину? Поразительный уровень близости! –говорю я. Мне хочется насмехаться над тобой, и от этого предстоящая поездка кажется еще интереснее. Как шуточный бой быков – интересно, но не насмерть.
- А что такого? Ты – против?
- Наоборот, это делает вам честь. Сохранить доверительные отношения после десяти лет взаимных обид – не каждой паре под силу.
Ты что-то бормочешь уже за дверью, но приехавший лифт заглушает слова. Мы заходим в него, я смотрю на тебя и улыбаюсь. Мне нравится, что мое решение быть друзьями неизвестно тебе.
Пять часов утра, мы несемся втроем по пустынной дороге спящего города. Дымка и пасмурность делают его угрюмым. Я думаю о том, будет ли в Москве дым, когда я вернусь. Уже понятно, что он был временной и не смертельной катастрофой. Но, если верить прогнозам и моей бабушке, каждый год лето все жарче, зима холодней, все больше пожаров, землетрясений, цунами. Так будет пока нас не смоет, не сдует, не сожжет. Или мы одумаемся и что-то изменим. Ведь человек – самое многогранное, невероятное и влиятельное существо на Земле. Я в нас верю. И хочу научиться доверять себе и миру. От этих мыслей на ресницах моих повисает слеза.
Ты молча ведешь машину. На заднем сидении посередине расположилась Вика. Даже ранним утром она невероятна: короткая черная юбка из потертой джинсы обтягивает ее худые, мальчишеские бедра, черная жилетка на молнии, голые длинные руки, тонкие пальцы, французский маникюр. Она без умолку тараторит:
- Реально устала. Куда бы мы не ехали, что бы не произошло, я постоянно на цитрамоне, - жалуется она. - Я записалась на прием к остеопату, но что-то подсказывает мне, что это не поможет.
- Может, головная боль из-за дыма? – спрашиваю я, вспоминая про разговор с мамой. - Я слышала, что последствием задымления могут быть головные боли и тошнота.
- Надо валить из этой страны. Вчера подругу провожала в Лондон. Обзавидовалась. В России невозможно жить.
- Меня как-то не тянет в Лондон, – говоришь ты.
- А меня тянет, - мечтательно произношу я. - В Париж и в Лондон… Эти города окружены для меня такой же сказочной романтикой, как и Венеция.
- Да, понимаю тебя, – соглашается Вика, и эта незначительная поддержка делают ее ближе. - В Париж меня тоже тянет. В Лондоне я уже была.
Она как-то горько усмехается и вздыхает, после чего мы некоторое время молчим.
- Машину беречь и любить! – строгим голосом говоришь ты.
- Да я бы ее даже не просила, – Вика опять становится обиженной и неприятной. - Мне просто, видишь, как крышу сносит. Я вдруг поняла, что вообще не хочу праздновать свой день рождения. Это будет так вымученно: улыбаться всем, подарки принимать, а на самом деле всех ненавидеть. Напьюсь опять, как обычно. Жуть как не хочется.
- Надо было тебе, как планировала, прожить до двадцати девяти. А ты как-то до тридцати дотянула, – издеваешься ты над Викой. Мне становится ее жаль.
- Да пошел ты! – говорит она равнодушно. - Мы тут с Дэном ездили к родителям на дачу. Я в очередной раз поняла, что хочу навсегда уехать и никого из них не видеть. Бабушка весь день ходила за мной и ныла: «Помоги засолить грибы, помоги засолить грибы». Я ей говорю: «Бабушка, мне вообще это не интересно». Она начала истерить.
- Можно было бы и помочь, - говорю я.
- У меня же ногти будут черные от этой хрени. И к тому же я не понимаю, зачем. У меня грибы продаются в супермаркете. Мне это не нужно.
- Все родители такие, - успокаивающе говоришь ты.
- Не знаю. Сколько я не пытаюсь что-то сделать – ситуация не меняется. И всегда что-то от меня надо. Маме - салата нарвать, отцу – окна в кабинете вымыть, бабушка со своими консервациями вечно, а еще мой мужчина, который хочет, что бы я сидела и слушала, как он на гитаре играет. Жесть!
- Тебе надо один день побыть для них, просто ради эксперимента, - говорю я, и сама это понимаю. Все эти тридцать дней нашего с тобой разрыва я думала только о себе. Может попробовать о тебе подумать? Ради эксперимента.
День тридцатый
Когда мы добрались до старого города, той самой Венеции, стоящей на воде, уже темнело. Выйдя из автобуса, взвалив на спины рюкзаки, мы пошли блуждать по каменным коридорам. Мы ходили долгими, узкими мощенными улочками с медленно потухающим тонким просветом неба над головой, выходили на набережную, которая светилась огнями ресторанов, снова сворачивали вглубь каменных стен и опять шли, пока не упирались в горбатый мостик, через который нужно было перебраться и тащиться с тяжелыми рюкзаками дальше. Каждый раз нас направляли не в ту сторону, каждый новый мостик давался все трудней. Мы блуждали, как крысы по лабиринту, загнанные, вспотевшие, устремленные неизвестно куда. Я готова была лечь спать в любом из встреченных ресторанов, вселиться в любой отель. Но ты упорно шел к каким-то каменным горизонтам, у тебя были план и карта, бронь и настойчивость. А я уже втайне ненавидела эту пахнущую рыбой Венецию, разряженных гондольеров и старичков туристов, жующих за оградками уличных кафе макароны и похожих на любопытных черепах с дряблыми шеями. Изредка ты оборачивался ко мне и спрашивал: «Устала?». Я улыбалась, стараясь показаться бодрой, и отрицательно мотала головой.
Мы искали улицу Кале Приули дэ чего-то там (дальше запомнить я не могла) около двух часов. Наконец нашли нужный отель. Небольшой гест-хаус с простыми и влажными комнатками, в которых с наступлением темноты становилось промозгло и сыро. Мы легли спасть сразу же как пришли. Несмотря на усталость, я долго ворочалась. Мешали судороги в ногах и холод. Я мерзла под тонким покрывалом. Ты быстро уснул, повернувшись спиной, и я осторожно прильнула к тебе, чтобы согреться.
Как всегда, я проснулась раньше тебя и смотрю, как ты спишь. Мне так хочется погладить твое свежее, розовое лицо. Во сне ты особенно красив: сильно утопленные большие глаза, тонкий нос, маленькие, алые губы, легкая, золотистая щетина на сужающихся к подбородку скулах и светлые кудри с первым серебром седины. Ты спишь на спине, правую руку положив под голову. Твоя грудь, заросшая сияющими вьющимися волосками, глубоко дышит. Я чувствую твое дыхание и запах тела. Спящий бог.
Я рассматриваю комнату: холодные голубые стены, посередине двуспальная кровать и два старинных резных комода с каждой стороны. Комната еще в тени, и все, кроме тебя, в ней кажется блеклым, неинтересным по сравнению с видом бесконечных, уходящих вдаль крыш, из просветов между которым просачиваются алые лучи солнца. Вот она - сказка, в которой спит мой ледяной Кай, а за окном окрашенный в розовый цвет волшебный город.
И именно в этот миг ты открываешь глаза.
- Привет, - говоришь ты, встаешь, и сразу становишься неестественным и торопливым. Ты неискренне улыбаешься мне, натягиваешь трусы и уходишь в ванную комнату. Сказка кончилась, началась жизнь.
- Как спалось? – кричу я.
- Хорошо. А тебе?
- Очень крепко. Устали вчера.
- Да, – говоришь ты. - Иди ко мне.
- Зачем?
- Как зачем, умываться.
Я ищу, во что бы одеться, потому что не могу зайти в одних трусах. В моем рюкзаке нет халата. Я осматриваю комнату в поисках подходящего куска материи. Покрывало или простыня? Наконец, завернутая в покрывало, я захожу к тебе, в запотевший и пахнущий шампунем мир. Ты стоишь в ванной спиной ко мне, не до конца прикрытый голубой шторкой с дельфином, намыленный с головы до ног, и напеваешь:
«И что бы она ни скрывала,
И какой бы я ни был гад,
Ей хочется остаться рядом,
И я, кажется, этому рад»
- Ого! – говорю я, выдавливая на зубную щетку пасту из маленького одноразового тюбика с название отеля. - Какую ты песенку поешь. Со смыслом.
- Что-то вспомнилась. Тебе нравиться? – спрашиваешь ты.
- Хороший текст, - отвечаю я.
Из-за шторки выглядывает в мыльной пене твое лицо. Ты корчишь гримасу, получается хитрое, даже злое лицо. Мы пересекаемся в зеркале взглядом, и оба чувствуем нелепость наших заигрываний, между нами откачали искренность, словно кислород, мы корчимся, пытаясь вдохнуть, но бесполезно. Я смущенно пожимаю плечами, как бы не понимая тебя, с твоих бровей стекает на глаза мыльная пена, ты зажмуриваешься и прячешься за дельфином.
- Забирайся ко мне под душ, –предлагаешь ты.
- Не, лучше после, – говорю я, не вынимая изо рта щетку.
- Ты права, лучше после.
- После тебя, - поправляю я, но ты не слышишь.
- Сначала завтрак! Есть хочу, как животное, – говоришь ты.
- Как ты в Европе сразу одичал, - шучу я, думая о том, выдержит ли мой план «будем друзьями» проверку.
Мы набрасываемся на континентальный завтрак в отеле с жадностью. Время уже к обеду, и небольшой, светлый зал ресторана почти пуст, лишь один худенький господин пьет кофе и читает газету. Изредка он бросает на нас из под очков строгий, быстрый взгляд, от которого мне становится неловко. Я говорю об этом тебе.
- Не бери в голову, - отвечаешь ты. - Русским в Европе всегда за себя стыдно.
Круасаны, апельсиновый сок, тосты, ветчина, омлет, по две чашки кофе, которые, улыбаясь, приносит невысокая итальянская горничная пожилых лет. Мы объелись, нас клонит в сон, но я не хочу возвращаться в номер. Ты говоришь:
- Может пойдем поваляемся немного?
- Ты не выспался?
- Отметим приезд, - ты подвигаешь ко мне по столу руку и несмело дотрагиваешься кончиком пальца до моего ногтя. - В номере такой вид из окна… Романтичный.
- Хотела тебе сказать… - запинаясь, говорю я, - надо было, конечно, еще до отъезда, но как-то не нашлось подходящего момента… – я тяну, пытаясь сформулировать мысль. - Я долго думала…
- И?
- В общем, я решила, что нам лучше остаться друзьями, – выдыхаю я.
Ты молчишь и смотришь на меня, пытаясь понять, как воспринять это заявление. По моему виноватому, сосредоточенному лицу понимаешь, что я серьезно, и спрашиваешь:
- Давно ты это решила? – твои большие глаза каким-то невероятным образом становятся маленькими и злыми.
- Уже после того, как ты билеты купил.
- А с чего вдруг?
- Ты ведь не любишь меня… - растеряно произношу я, понимая, что злю тебя.
- Нет! – вдруг взрываешься ты, подпрыгивая на стуле, - вас, женщин, не поймешь! Почему вы так эгоистично себя ведете? Почему, когда просто предлагаешь женщине выпить чашку кофе, в ее глазах уже читаешь секс, загс, ипотеку, ребенка, трех внуков и стакан воды?
- Разве ты мне предложил просто чашку кофе? – спрашиваю я, чувствуя, как мое тело заполняет гудящая слабость.
- Я образно, - ты отворачиваешься, и, чувствуя, что перегнул палку, оправдываешься: - Это не моя фраза. Услышал однажды, понравилась. Очень точно выражает суть. Почему тебе обязательно надо от меня чего-то добиться. Тебе мало того, что есть?
Я открываю и закрываю рот, как рыба, брошенная в пустое ведро. Мне надо объяснить тебе про свои чувства, про то, что я не могу открыться тебе, пока между нами нелюбовь и это рассудочное «за» и «против», рассказать, как что-то внутри меня вянет и съеживается от обид, от того, что нет пространства, доверия, а только холод межполовой вражды, игра в войнушку, в которой проиграет тот, кто покажет истинное лицо.
Но тебе нельзя говорить это, не поймешь. Для тебя это прозвучит как невнятный лепет. Я и сама готова насмехаться над собой. Мое жалкое чувство - не любовь, а морской анемон, который прячет щупальца от холодного теченья.
Я молчу, потому что запуталась, кем мне быть. Нужно найти какой-то другой выход, другое решение, которое даст возможность свободно дышать рядом с тобой. А пока по-прежнему дым.
- Что нам теперь делать? – спокойно и холодно спрашиваешь ты.
- Пойдем гулять, - предлагаю я.
Ты встаешь и, не оглядываясь, идешь к выходу из ресторана, из отеля, на каменную улицу, омытую утренним солнцем и мыльной пеной. Я иду за тобой, спрыгиваю со ступенек, перешагиваю через швабру уборщика из соседнего кафе, обхожу встречных, до тошноты жизнерадостных прохожих, кадки с деревьями, металлические столбы. Ты торопишься, бежишь от меня. Твой шаг неслышно чеканит старинную мостовую. Я догоняю, смотрю на твои пятки в коричневых сандалиях, и даже они, кажется, выражают мне протест. Мои мысли лихорадочно скачут по камням мостовой, подпрыгивают вслед сандалиям. Что-то безнадежно-отупляющее и злое заполняет меня. Изредка я поднимаю голову, смотрю на указатели улиц и домов, машинально читаю трудно-произносимое название, начинающееся с Calle, замечаю какое-нибудь лицо, высунувшееся из темного, узкого окошка, опускаю голову, как гончая, в твой след и бегу за тобой дальше.
Этот бег по коридорам Венеции длится долго. Мы почти не разговариваем, ты иногда замедляешься, если встречаешь что-то интересное для себя: магазин с сувенирным оружием, уродливые маски, пошлые магнитики, выставленные на лотках. Несколько раз ты покупаешь себе большой кусок пиццы, предлагаешь и мне, но я отказываюсь, и ты молча ешь один на ходу. Толпы туристов двигаются нам навстречу или идут с нами по коридорам. Я наталкиваюсь на них, наступаю на ноги, извиняюсь по-русски. Ко мне обращается парень с неопределенным, незапоминающимся лицом, и просит сфотографировать его с подружкой, такой же некрасивой, как и он. Я беру фотоаппарат и фотографирую, замечая, что они одеты в одинаковые шорты и похожие солнечные очки. Идем дальше, останавливаемся понаблюдать за ссорой гондольеров, которые не могут разъехаться в канале. Между окон прямо над их головами развешено разноцветное белье. Везде видны ровненькие, красивые дома, которые изредка перемежаются со старыми, низкими, из выщербленного камня.
Блуждания по городу кажутся мне бессмысленной игрой, в которой ходишь и ходишь по коридорам. Я сажусь на каменные ступеньки причала и смотрю в свинцовую муть воды. Хочется нырнуть в нее, освежиться, смыть с себя тупость, которая делает мир вокруг серым. В голове, как заевшая пластинка, прокручиваются твои слова: “Что ты еще хочешь?”, “Чего тебе надо от меня”, “Чего тебе еще надо?”
“Чего мне еще надо? – думаю я. - Разве мне нужны какие-то гарантии от тебя? Кто и что может гарантировать в этом мире, с заполненными дымом и тонущими городами? Мне нужно чувствовать здесь и сейчас что-то искреннее и живое между нами. А пока нам трудно дышать, мы как мухи, запаянные в стекле. Между нами зеркало, в котором ты видишь свои сомнения, я – свои страхи. Мне нужна твоя помощь, чтобы разбить стекло: знак, кивок головы, намек. Что угодно, что даст мне понять, что и ты тоже хочешь ко мне пробраться”.
- Пошли? – спрашиваешь ты, протягивая мне руку.
Я кладу в нее свою ладонь. Мы идем дальше. Из моих глаз медленно стекает одна, потом вторая слеза. Вместе с ними вытекает из души серость, и я начинаю видеть Венецию в красках и цветах.
Пройдя через мост, мы спускаемся в просторный дворик, такой не похожий на другие улочки и каменные тупики. Прямо в центре двора – лужайка, на которой растет клен с белым, гладким стволом и ярко-зеленой кроной. На лужайке пасется маленькая коза с аккуратно заплетённой бородкой и привязанной к правому рогу красной гвоздикой. Коза щиплет с газона травку, позвякивая колокольчиком, и превращает дворик в пасторальный рай.
- Давай здесь посидим, - предлагаю я.
- Ты устала?
- Немного.
- Хочешь чего-нибудь съесть? Ты, должно быть, проголодалась.
- Пока нет.
Прямо за кленом, около увитой плющом стены стоят круглые деревянные столики с бежевыми скатертями. «Verber caf;» - гласит вывеска. Мы садимся и смотрим, как коза быстро щиплет и жует травку.
- Для чего здесь коза? – говоришь ты, - Она, наверное, эту лужайку за полдня съедает.
- А может ее раз в неделю выпускают на лужайку пастись. Вместо газоно-косилки, – говорю я.
- Возможно, хотя как-то глупо.
- Зато какая идиллия. Посмотри, все столики заняты.
- Ты будешь капучино? – спрашиваешь ты. У нашего столика гостеприимно улыбается официант.
- Да.
- Two capuchino, please.
Мы на несколько минут погружаемся в созерцание. Есть что-то завораживающе-волшебное в окружающей нас картине: сочетание падающих из-за домов косых солнечных лучей, бурной зелени и козы на фоне каменных красных стен.
- Давай поговорим, - предлагаю я.
- О чем?
- Все о том же, - я вздыхаю.
- Тебе не надоело?
- Надоело. Но разве у меня есть выбор?
- Конечно, есть.
- Какой?
- Расслабиться и перестать пытаться добиться от меня чего-то.
- Я не могу расслабиться.
- Понятно, - говоришь ты обреченно. - О чем тогда говорить?
- А ты можешь расслабиться? – спрашиваю я, - Ты разве не чувствуешь всей это неестественности и натянутости между нами.
- Есть немного. Но ты сама не даешь ей пройти, постоянно напрягаешь своими истериками пространство.
- Может, я знаю, как преодолеть эту скованность, и пытаюсь до тебя это донести.
- Я должен сказать, что люблю тебя? Я не могу сказать это.
- Почему?
- Не уверен.
Я чувствую, что мое лицо сморщивается, как от лимона, а подбородок начинает слегка дрожать.
- Для меня эти слова слишком многое значат. Это ответственность, обязательства. Пойми!
Я справляюсь с наплывом слезливых чувств и спрашиваю, стараясь говорить ровно:
- Почему ты думаешь, что слова обязывают к чему-то, а дела – нет?
Ты молчишь. Официант приносит наш кофе с тугой, плотной пенкой, посыпанной корицей в форме сердец. Я горько улыбаюсь, от этого из глаз вытекают слезы. Я быстро утираю их, но ты замечаешь.
- Ну вот чего ты плачешь сейчас? – спрашиваешь ты.
- Ты не понимаешь меня, не хочешь понять. Конечно, ты мне ничего не должен: ни слов, ни дел. Но представь себя на моем месте, ведь это же какой-то душевный мазохизм, быть рядом с человеком, который говорит, что не любит и не хочет быть с тобой вместе. Какое-то самоуничижение. Это не для меня, я не способна на такие жертвы.
- А разве не понятно по моим делам, что я хочу быть с тобой? – спрашиваешь ты, и в этот момент в моих ушах будто лопаются перепонки. Ты продолжаешь:
- Почему тебе обязательно нужны еще какие-то подтверждающие слова?
- Ты хочешь быть со мной? – переспрашиваю я, чувствуя, как что-то давно запертое, зажатое внутри меня расслабляется, расправляется, растекается, обретая простор.
- Да, - тихо говоришь ты.
- Вау! – меня затапливает теплыми волнами признательности, умиления, любви. Окружающее пространство переливается и сияет, как умытое лицо ребенка
- Ты только посмотри! – говорю я.
- Куда? – растерянно спрашиваешь ты.
- Как красиво!
Я гляжу на тебя и улыбаюсь, не понимая, что произошло. Почему одна незначительная фраза “хочу быть с тобой” изменила мой мир, смыла с моего восприятие пепельную пелену, сделала меня счастливой. Это ведь глупо.
4.08.10 – 24.09.11
Dыm
© Copyright: Вета Орловская, 2013
Свидетельство о публикации №213050800017
Свидетельство о публикации №213050800017
Рецензии
Как все же мы женщины умеем доставать...И как нам приятно добиваться своего.Про задымление очень натурально написано, было душно читать.
Но главное дочитала до конца с неослабевающим интересом.Спасибо!
Галина Садко 15.05.2013 02:10 • Заявить о нарушении
Но главное дочитала до конца с неослабевающим интересом.Спасибо!
Галина Садко 15.05.2013 02:10 • Заявить о нарушении