Идет на помощь разведрота

Дню Победы посвящается…

Его всегда звали по фамилии – Макаров. Нет, было, конечно, имя и отчество – Николай Сергеевич. Но… так уж повелось еще с 1943-го, когда пришедший в разведроту из партизанского отряда 17-летний паренек представился командиру: «Боец Макаров». Прозвучало это не очень солидно для невысокого ушастого подростка, тощего от бескормицы. Разведчики ведь не могли знать, что и в отряде рано оставшегося без родителей Колю звали исключительно по фамилии. Заслужил потому что. Шуточек первое время в роте было…

Однако Коля Макаров быстро доказал, что в его случае комплекция вещь не первостепенная. В 18 лет получил уже вторую медаль «За Отвагу», а незадолго до Победы – Красную Звезду. Несколько медалей «За взятие…» догнали молодого ветерана (успевшего, впрочем, получить и боевое ранение) уже в конце 40-х. С тех пор его так и называли друзья и хорошие знакомые – Макаров. Он привык, и обращение «Николай Сергеевич», которым отставного младшего сержанта «чествовали» в основном представители власти, резало слух. На заводе, куда устроился 20-летний парень после демобилизации, пытались было сократить фамилию новичка до прозвища – Макарка. Как-то не получилось, а почему – заводские зубоскалы и острословы даже не поняли. Отскочило. Единственное – со временем к фамилии прибавилось слово «дед». «Дедушка Макаров» - так ласково звали его внучки.

Свои медали и «звездочку» Макаров надевал редко, а вернее – раз в году, 9 мая. Никогда не пользовался своими «особыми привилегиями» ветерана Великой Отечественной. Наверное, просто стыдился – молодой и в целом здоровый и невредимый – тех искалеченных телом и душой людей, которым повезло меньше. Инвалидов та война оставила много. Если кому-то и нужны были помощь и внимание, так это им, но никак не ему – Макарову. Но утром 9 мая всегда одевал старенький пиджак, на котором строго по ранжиру размещались его награды. Юбилейные «жестянки», которыми его регулярно снабжали сперва райсобес, а потом районная управа, Макаров не надевал вообще.

***

Он плохо запомнил утро того дня – возраст давал о себе знать. Наверное, оно началось так же, как и все другие праздничные майские утра. В десять начался парад, и Макаров вместе с другими ветеранами стоял в одном строю, наблюдая, как печатают шаг курсанты и солдаты дивизии внутренних войск, как проходят кадеты спецшколы, полицейские, сотрудники таможни. Опираясь на трость, он мог стоять долго – все же сказывалась «молодость». Другим было труднее. Да, точно! Именно в то утро Макаров поймал себя на мысли о том, как же их мало все-таки осталось – ветеранов, настоящих участников войны. Вымерли за голодные 90-е, а когда власти спохватились и начали уделять им заслуженное внимание, оказалось, что помогать уже особо некому.

Кажется, он шел по тротуару к Набережной Победы, чтобы постоять на берегу реки и подышать свежим весенним ветром. Точно так же он приходил на это место из года в год почти пятьдесят лет, и это стало своего рода традицией. Сюда приходили его друзья, но… Сашка-моряк больше не придет, и Василий Михалыч, и Костя-Забияка. Лежат под гранитом на старом воинском кладбище, где давно не разрешается хоронить людей, и лишь им, ветеранам,  дается исключение – как последняя почесть. В середине апреля Макаров съездил на кладбище и поразился, какое количество подростков обоего пола суетилось с граблями и метлами, прибирая могилы солдат. Похоже, с подрастающим поколением не все еще потеряно, решил он тогда.

***

Точно, он шел к набережной, когда впереди, в двух шагах, пьяный мужчина грубо оттолкнул с дороги женщину с ребенком на руках и громко выматерился. Женщина что-то сказала ему негодующе, и тогда мужчина (а мужчина ли?) наотмашь ударил ее по лицу. Макаров посмотрел по сторонам. Как всегда, прохожие опасливо отводили глаза, спеша поскорее миновать опасное место. Дальше… дальше он не помнил. Вроде бы он с силой растолкал прохожих (в спину еще кто-то прошипел гаденько «Да на нем пахать можно!») и обрушился на хулигана с тростью наперевес. Он чувствовал в тот момент в себе такую силу, что мог бы истребить подонка, разорвать его голыми руками, задушить, как задушил он под Кенигсбергом немецкого унтера. Но…

Страшный удар отбросил его на асфальт – силы у пьяного недочеловека оказалось немерено. Не то, что у восьмидесятивосьмилетнего старика. Другой, чуть менее сильный удар ногой под ребра едва не выбил дыхание. Макаров лежал на тротуаре и плакал – не от боли, а от обиды и бессилия. Ведь попадись ему этот молодчик тогда, в сорок пятом… Фашист, фашист, хуже фашиста такая сволочь. Попадись он Макарову и в сорок третьем, и в сорок четвертом, и даже в сорок втором в партизанских лесах – и не ходил бы больше по земле выродок, способный ударить женщину и мать. А не хватило бы силы, помогли бы боевые товарищи. Плечом к плечу, единым порывом. Но товарищи Макарова остались кто где по всему долгому пути к Берлину и Победе, кто в безымянной могиле, кто в госпиталях, а те немногие, которые пережили войну, уже тоже давно в земле. И помочь младшему сержанту Макарову сейчас некому. Он лежал, глотая слезы беспомощной ярости, а над ним куражился пьяный подонок.

- Что, скотина, бирюльки нацепил, так все можно, б…? Я тебя загоню в могилу, старый пердун! Коммуняки чертовы… Я тебе твою палку…

Макаров встретился глазами с молодым мужичком, который торопливо проходил мимо. Поймав его взгляд, мужичок стыдливо отвел глаза и поспешил дальше. «Что с ними стало?» - с тоской подумал Макаров. – «Что будет, если завтра снова…» В этот момент хулигану стало скучно, и он вновь пнул старика под ребра, заставив его сжать зубы от боли.

Сквозь туман, затянувший глаза, сквозь боль, сдавившую сердце, увидел вдруг Макаров, как тормозит, клюнув носом, пыльная зеленая «полуторка», как прыгают из кузова и бегут к нему бойцы его разведроты в выгоревших гимнастерках и пилотках с красными звездочками, без маскхалатов – значит, это не выход за «языком», это… Он увидел их всех сразу – молодых, словно и не было прошедших без малого семидесяти лет, безусых, сильных и живых – и понял, что умирает. Ибо только в предсмертном бреду можно увидеть тех, чьи кости давным-давно истлели, чьи лица живут лишь на пожелтевших фотографиях. Макаров не испугался, скорее, он подумал о смерти с облегчением. Боль в сердце отпустила, и он с отстраненным любопытством следил, как от сокрушительного удара прикладом ППШ взлетел в воздух его обидчик и тяжело обрушился на газон, как окружили его бойцы, разом закрыв спинами от прохожих. А потом Макарова подняли десятки рук. Подняли и куда-то понесли. Он вспомнил, как несли его, подстреленного, на растянутой трофейной плащ-палатке в палатку медсанбата, как испуганно суетилась вокруг молоденькая, куда моложе его, сестричка и как плакала… А затем сознание куда-то уплыло, сменившись глухим черным ничто.

***

- Как он? – хмуро спросил у врача мужчина в старой советской гимнастерке с погонами старшего лейтенанта, портупеей и рыжей пистолетной кобурой на поясе. Пилотку он вертел в руках, словно не зная, куда ее деть.

Если бы не современные люминисцентные светильники на потолке и виднеющаяся за окном вышка-антенна сотовой связи, они выглядели бы аутентичными пришельцами из прошлого – пожилой усталый врач в несвежем белом халате и маске и старший лейтенант, только что вырвавшийся из боя проведать раненого товарища.

- Жить будет, это я обещаю. – ответил хирург, стягивая маску. – Два ребра сломаны, это плохо, кости у стариков срастаются – ни к черту. Но и железное же поколение, я скажу… Иному молодому бы хватило, а этот – уже в сознании! Слушай, а ты чего так… вырядился? Вы вообще кто?

- Да мы реконструкторы! Ехали с выступления к девятому мая, видишь – при реквизите, показывали ветеранам сценку про взятие высоты… А тут этот козел старика лупит. И ведь на медали не посмотрел сволочь! В День Победы! Это каким надо быть… Ну мои ребята его и приложили пару разиков… Он вроде живой остался?

- Ну да… - нахмурился врач. – Тоже мне работа будет – склеивать да латать, вы ж не церемонились… Хотя, знаешь… И правильно! Впредь наука будет. А за деда тебе спасибо. У меня отец тоже воевал. Не дожил вот. Только голос его и помню, да еще медали… Что они пережили, нам и не снилось.

Мужчина в военной форме вышел на улицу. Грустно усмехнулся последним словам хирурга, потрогал под бутафорской гимнастеркой колодку с зелено-бело-красно-черной лентой медали «20 лет вывода советских войск из Афганистана». Потом задумался. Все-таки парни слегка озверели. Даже у массо-габаритного макета ППШ приклад вполне настоящий – таким и убить раз плюнуть. А с другой стороны… Нет, все было сделано исключительно правильно, и упрекнуть себя ему было решительно не в чем.