Л. Афанасьева На рассказ С. Чураевой Чудеса не свя

                ДЗ ЛМ

 Рассказ С.Чураевой "Чудеса не святой Магдалины"  вызвал неоднозначное отношение. Первый раз не дочитала, прочитала примерно треть. Возникло некоторое недоумение и отторжение. Потом прочитала полностью. Начала осмысливать и переосмысливать. А когда начала писать статью, обнаружила, даже к некоторому своему удивлению, что выводы сосем не те, что складывались вначале.
Это вопросы воспитания, общественной морали и предназначения человека, женщины. Рассказ о том, как ростки человечности пробиваются из грязи и абсурдности отношений.
Тема воспитания уже в первых строчках: это крик, запреты, позднее – битье. А запретный плод, как известно, сладок. Возникает аллегорическая, библейская тема: яблоко – символ познания. И не просто познания вообще. А именно познания добра и зла, познания отношений полов, мужчины и женщины. А поскольку объяснений нет, только запреты, возникает желание узнать. И девочка, эта современная Ева, не понимающая еще «добро и зло», начинает искать ответы везде и тайно пробовать эти «яблоки». И так же, как библейская Ева, познает их вкус и оказывается извергнутой из «рая», т.е. из общества.  Иносказательность, аллегоричность первой части постепенно переходит в натурализм, причем, очевидно, намеренно, в самом неприглядном виде  описано место, где появляются на свет новые жизни, и там же  убивают зародившиеся жизни. Место, которое должно быть храмом, одновременно  является эшафотом.
На время действия косвенно указывает упоминание о старичке с двухкопеечной монетой – это советское время с телефонами-автоматами, в которые, чтобы позвонить, опускались двухкопеечные монеты. Правда, бомжей в то время как-то не наблюдалось.  Девочке – лет 11-13.
А вот «чудеса», начавшиеся после того, как девочка, будущая «мать Магдалины» познала «яблоки»:    кот с выстриженным хвостом; бомж, повесившийся в подвале; НЛО над городом и, наконец, «рак» в животе девочки;  больница, где было «здорово», и описание этого «здорово» во всей его неприглядности. Грубый врач, грубость которого скорее от того, что приходится иметь дело с безответственным отношением людей не только к своей жизни и здоровью, но  и к тем жизням, которые зарождаются. У кабинета врача:
«За руку парня держалась зареванная девушка, крошечная, как собачонка, она тряслась и скулила: “Паша-паша-паша…”
– Что – “Паша”?! – Парень толкнул ее так, что девушка чуть не упала, просеменив ногами по полу. – Думать надо было, коза! Девки все сами знают, что делать, чтоб этого не было! А ты…
– Ты сам козел, – сказал врач спокойно. – У нее же детей потом не будет. У нас же скоблят по живому, на новокаине, ты, паскудник, сам думай башкой». …
А потом:
«Девочка осторожно открыла дверь кабинета, заглянула внутрь. Врач плакал зло: вытирал слезы ладонью, ворчал, грозился, всхлипывал, и слезы у него текли и текли.
– Идиоты, – шептал он. – Идиоты, кретины! Как же можно так жить, дурачки, бедолаги?».
И вот это «Как же можно так жить»  проходит через весь рассказ. И родители девочки, особенно мать, недалеко ушли от того Паши. Мораль – понятие отвлеченной справедливости. «Мораль никого не любит и никому не прощает, никому не сострадает и ни в ком не участвует». Нет прощения тому, кто нарушил ее требования, с кем случилась беда. И мать девочки отправляет ее в больницу освободиться от ребенка, а когда ребенок все-таки остался живым, требует отказаться от него – ведь общество это осуждает, не простит:
«И вот мама говорит, что никакого младенца нет, а если дочь настаивает на обратном, то и дочери у нее нет.
– Как это? – девочка осмотрела себя в изумлении. – Как это: меня нет?
– Ты есть. Но, если будешь кобениться, ты мне не дочь.
Получалось: если девочка не откажется от своего ребенка, ее мама откажется от своего ребенка. Непонятная формула».
Так кто поступает более морально? Мать, приведшая дочь в больницу, для того, чтобы убить ее плод, и требующая от нее отказаться от ребенка, или девочка, упорно не желающая от него отказаться?
А уровень просвещения и образования, когда отношения полов были «табу», а детей находили в капусте.
          Все врали про то, откуда получаются дети.
Врали и в школе, и дома, и во дворе. Никаких тут нет ни тычков, ни тычинок, ни глупостей, просто однажды тебе дается награда – пока непонятно, за что. У многих женщин так получается: каждый день ходишь в туалет, как обычно, а однажды – ребенком. Но есть условие – сначала надо пройти через смерть. И тут девочке начало казаться, что она не так уж орала, что она почти что терпела – и именно за это получила подарок.
Вот оно что! Детей дают тому, кто старается быть хорошим, раскаивается в ошибках и терпит. Поэтому так уважают матерей, говорят, что “мама” – это слово святое. Если женщина смогла вытерпеть и не очень испугаться – ей дают малыша. А девочка, если честно, вела себя не очень прилично, поэтому ребенок страшненький, черный и крошечный – на все ее дрянное терпение.

Если бы она не пикнула, был бы красивенький, белый и в кружевах. Но она же не знала! Если б ей сказали, что это надо для ребенка, то, конечно, она постаралась бы – вела бы себя тише воды, ниже травы... В ней шевельнулся кусочек обиды на маму за то, что не предупредила: ведь мама уж точно знала... Но тут же поняла: если предупредить, каждый будет терпеть, в этом и смысл – в испытании. И успокоилась.

И вот первое кормление ребенка. Женщины знают, что это ни с чем не сравнимое чувство:
«…девочка поморщилась, почмокала, почмокала, пробуя, и неожиданно сильно схватила сосок. И всю душу из матери вынула – с корнями, протащив по всем жилочкам, от макушки до пяток, по протокам новорожденной груди. Больно и так радостно, что даже страшно. Мама Магдалины вскрикнула, засмеялась от неожиданной боли и разревелась от радости».
Собственный путь познания оказался  тяжелым, грязным, полным боли и страданий. Но  ничто не смогло убить в девочке материнского инстинкта, человечности. И самыми человечными в рассказе оказываются она и  деды-«синяки», к которым она приходит с дочкой. Будущее не выглядит радужным.

По названию рассказа:  в кабинете врача висит картина «Кающаяся Мария Магдалина». Конечно, не случайно. Ещё один символ, связанный с фразой плачущего врача: «Как же можно  так жить!». А истинные «чудеса не святой Магдалины» - это то, что она все-таки осталась живой, несмотря на все усилия убить ее; это то, что девочка поняла истинное значение слова «мать» и не побоялась ради этого отказаться от требования своей матери.
Из фактических ошибок: вызывает сомнение препарат – хлорид калия.
Язык рассказа соответствует предмету и содержанию. К мелочам не хочется придираться. Автор хорошо владеет словом.
Вот описание борьбы со смертью и о космическом одиночестве:
«Девочка почуяла смерть за несколько мгновений до боли. Смерть схватила ее – еще просто схватила, запуская когти все глубже и глубже, пока каждая клетка крови не пропиталась небытием.
И лишь тогда смерть стиснула когти – чуть-чуть.
Стиснула и сразу разжала. И можно притвориться, что не было боли.
Не было боли – лишь миг, предвестник будущей схватки.
Смерть не спешила, и девочка затаилась в ее горсти, не смея дышать. Если не двигаться, не смотреть, не моргать, кажется, что все хорошо, что смерти нет. Но и затаившись, девочка знала: будет больно, надо наслаждаться – тихо, очень тихо наслаждаться временным отсутствием муки.
Они ждали – смерть и ребенок, садилось солнце, спустилась тьма.
В темноте хорошо прятаться. Девочка даже уснула.
И тут смерть дернула ее с удвоенной силой, выкручивая, вырывая из мира. И мир, ставший чужим, помогал смерти, выдавливал девочку из себя, выдавливал нещадно, грубо, как отраву, как горечь.
– Мама!
И снова спряталась боль – где-то в самой глубине тьмы, то ли внутри девочки, то ли снаружи. Весь мир давно уже стал темнотой. Не той уютной, привычной, в которой можно скрыться от страха, а жесткой, неумолимой, опасной.
– Мама!
Кто же знал, что будет так страшно. Что человек может быть так одинок, так мал, – был целой вселенной и вдруг ужался до крохотной точки…
И тут же стал огромен – как солнце, красное, громадное солнце, насмерть зажатое тьмой. Застывший на столетия взрыв отчаянья, ужаса, боли.
– Мама!!!
Нет уже губ, чтобы крикнуть, – только море расплавленной лавы и нечеловеческий вой. Вой смерча, унесшего остатки истерзанной жизни».

“Космическое одиночество”, – сказал однажды папа кому-то; странная фраза, ведь в космосе столько всего: и звезд, и комет, и планет… Но, выходит, папа знал, о чем говорил. Ведь когда звездолет висит в бесконечном пространстве и ты в нем один – из живых, и на сотни миллионов лет – ни единой души, это и есть одиночество. Или ты остался последним на чужой необычной планете – всех убил неизвестный вирус. Он, наверное, засел и в тебе, но уже все равно – ты идешь по омерзительно розовой почве, идешь из последних сил, а силы все никак не иссякнут полностью, и жизнь внутри все никак не кончится, а вокруг – никого и никого нет в целом мире: планета пуста. Или ты – тот самый вирус и есть, и организм ополчен на тебя и тужится выдавить…

Космическое одиночество – человек в рождении и в смерти, как в открытом космосе, одинок. Девочка не могла формулировать это – она летела в безвоздушном пространстве, одна.

Думаю, что не надо искать  объяснения тому, почему девочка такая – то ли дегенератка, то ли просто дурочка, почему она так наивна. Кстати, понимания, что с ней произошло, у девочки так и не возникло, отношения полов остались тайной. Все произошло во сне после сильного опьянения. А объяснять ей никто и потом не собирался.
Жизнь разная и полна парадоксов. Всё это имеет место быть. Каждый факт по отдельности реален. В основном у читающих вызывает возмущение, что слишком много собрано в одно место. Но художественное произведение имеет право на гиперболу и утрирование. И не правы те, кто требует полного соответствия реальности («реализьму давай»). Это не очерк. И критерии «нравится – не нравится» в его оценке тоже не подходят.
При чтении его с читателем происходит тоже метаморфоза – от полного неприятия – к приятию и осознанию его необходимости.