Глава III. Кондратий Рылеев

Глава 3. Кондратий Рылеев, или Казнить нельзя помиловать

(1795—1826)

Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа;
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?

К.Ф. Рылеев

1

В Санкт-Петербурге, на Исаакиевской площади, высится всемирно известный шедевр монументального искусства — памятник императору Николаю I. Изготовлен он по проекту создателя Исаакиевского собора архитектора О. Монферрана скульпторами П.К. Клодтом, Н.А. Рамазановым и Р.К. Залеманом. Памятник был установлен очень быстро, его открыли уже 25 июля 1859 г., т.е. через четыре года после кончины императора.
Туристам обычно говорят, что он славится уникальным инженерным решением: Петр Карлович Клодт (1805—1867) сумел так технически рассчитать центр тяжести скульптурной группы, что впервые в истории конь ее твердо стоит и держит на себе всадника всего на двух небольших опорных точках — на задних копытах, никаких дополнительных подпорок, как на других подобных монументальных произведениях, там нет. Во всем прочем современные искусствоведы памятник критикуют, причем более политически, чем с позиций искусства.
Главный аргумент: Николай I преклонялся перед Петром I и одновременно славился небывалой манией величия, в связи с чем памятник ему установлен на одной оси с Медным всадником с обратной стороны Исаакиевского собора. В чем здесь вина самого покойного императора и откуда взялась история о его «мании величия», вразумительно никто не объясняет, но ось эта не дает покоя уже многим поколениям историков и особенно авторам путеводителей по северной столице.
Между тем именно идейная составляющая такого местоположения двух знаковых скульптурных символов нашего Отечества необычайно велика. И если Петр I, жестко вздыбив великую державу, залив ее кровью соотечественников и навязав ей власть иноземцев, все же заложил долгосрочные (но, к сожалению, не вечные) основы для процветания Российской империи, то Николай I встал у руля власти в критический период ее истории, когда государство в очередной раз оказалось на краю пропасти, зависло между бытием и небытием и никак не могло найти баланс устойчивого равновесия. Тогда-то именно император, подобно создателям названного памятника, зорко рассчитал точку опоры, силой собственной воли удержал страну от катастрофы и с великим трудом помог ей вернуться к нормальной жизни, пусть исторически и не надолго, и лишь посредством личной диктатуры, но все-таки… К сожалению, эффектность масштабных реформ и победоносных войн обычно затмевает для праздной публики обыденность кропотливого труда по сбережению уже имеющегося, но это ничуть не умаляет ни достигнутый результат, ни роль личности охранителя в историческом процессе.
Как ни странно это звучит, но Петру I было гораздо легче, поскольку он стоял в начале новой России. Николаю I ужасно не повезло: именно на время его царствования выпала эпоха окончательного оформления страшной гремучей смеси любого социума — национальной бюрократии и национальной интеллигенции. Эти два неизбежных и жизненно необходимых начала любого общества — власть (хотя и корыстная, и самовлюбленная власть преимущественно жлобов и недоумков, но все же власть, ставящая отприродное зло подавляющего большинства людей хоть в какие-то рамки, позволяющие выживать и продолжать род), с одной стороны, и ум (хотя и сосредоточенный в основном в головах самовлюбленных и словоблудливых фантазеров, которые мало знают реалии жизни, но полагают себя пупом земли, а потому основательно склонны к анархии и разрушительству), с другой стороны, — нигде и никогда не могут существовать раздельно или сосуществовать мирно. Но в России, в отличие от других стран и народов, они почему-то если уж колотят друг друга, то непременно стараются прикончить противную сторону насмерть. И это притом, что интеллигент без бюрократа, равно как и бюрократ без интеллигента — каждый обречен на вымирание, ибо два сапога — пара, а без пары им прямой путь на мусорку.
Николай I — убежденный сторонник сильной государственной власти — неизбежно опирался на бюрократию, тем самым принимая на себя всю полноту ответственности за тупые, бессмысленно жестокие деяния и злодеяния своей челяди; одновременно он весьма значительно ущемлял интересы противоположной стороны — вечно деморализующей общество интеллигенции — а потому и был в конце концов загажен таким мощным словесным поносом сего опоссума с милой мордашкой, что отмыть память императора от ее грязи и вони вряд ли когда-нибудь кому-либо удастся. Впрочем, последнее и не входит в мою задачу. Ведь речь пойдет о совершенно ином — о казни пяти вождей восстания 14 (26) декабря 1825 г. Есть ли здесь тайна? Бесспорно, есть. И весьма серьезная и неожиданная, о ней мало кто говорит и мало кто задумывается. Однако для того, чтобы попытаться вникнуть в саму постановку вопроса, читателю придется содрать со своих глаз шоры, навязанные ему многими поколениями насилующих отечественную историю интеллигентов, и непредвзято посмотреть на Николая I и на все семейство Романовых того времени.
Поясню на примере. Легенду о «мании величия» работавшего в течение тридцати лет на износ по 16—18 часов в сутки (говоря современным языком: практически без отпуска и без выходных) императора Николая I его обличители конструируют преимущественно на основании двухтомника французского аристократа маркиза Астольфа де Кюстина (1790—1856) «Записки о России» да на нескольких мимоходом брошенных, ни к чему не обязывающих фразочках любимых наших А.С. Пушкина и Л.Н. Толстого. Обширная мемуарная литература современников императора, напрочь опровергающая такую трактовку его личности, в расчет не берется — авторы не столь авторитетны или считаются ангажированными.
Маркиз де Кюстин, широко известный своими гомосексуальными похождениями и не раз битый за это в Европе, в 1839 г. в поисках любви направил стопы в Россию и был глубоко разочарован. В свое время Екатерину II весьма обеспокоила возможная бисексуальность будущего императора Александра I, потому ею своевременно были приняты радикальные меры, и с тех пор гомосексуализм при императорском дворе хотя и не преследовался (вспомним Ф.Ф. Вигеля или С.С. Уварова), но и не приветствовался. Так что отношение к де Кюстину в России оказалось весьма двойственное, а он, по слухам, был влюблен в самого Николая I.
В отместку по возвращении домой маркиз сочинил два тома «Записок о России», переполненных всевозможными инсинуациями, какие только можно было сочинить о нашей стране и о нашем народе. Книга традиционно была с восторгом принята европейскими интеллектуалами. По сей причине и поскольку до революции в России эта книга не издавалась, отечественная интеллигенция, как это обычно и бывает, провозгласила ее шедевром и вершиной истины о николаевском времени, обличением дикости, варварства и затурканности нашего народа. К примеру, русский историк Василий Васильевич Нечаев (1861—1918) без тени сомнения написал: «Добросовестность Кюстина, конечно, стоит вне всяких сомнений»!
В русский язык и в русский фольклор вошло знаменитое выражение «добросовестного» маркиза из 1 главы первого издания его «Записок о России»: «sur l’ombre d’un Klukva majestueux» — «под тенью величественной клюквы». И хотя впоследствии эти слова из переизданий книги де Кюстина изъяли, а затем пытались приписать их то Александру Дюма-отцу, то нашим отечественным шутникам-драматургам начала XX в., факт остается фактом — для российских интеллигентов, особенно столичных, любая «клюква» (желательна, конечно, «развесистая клюква») сойдет и будет справедливой и истинной, лишь бы о России в ней было сказано погаже и поподлее. Причина этому объясняется просто — зависть. Зависть к богатому Западу, без зазрения совести нажившему гигантские капиталы за счет ограбления всего мира, и обида на «простушку»-Россию, вернее, на ее власть, имевшую все возможности грабить мир, а вместо этого предпочитавшую грабить собственное население — так проще жить и перед Европой можно лишний раз покрасоваться своим благородством и добротой. Интеллигентам же до имиджа и богатств власти дела нет, им неизменно хочется заниматься любимым делом — творить и философствовать, — но при этом жить богато. Если же у общества и власти нет средств достойно содержать на своем хребте такую ораву творцов и философов, то они виноватые, порочные и отсталые по сравнению с «передовым» богатым Западом. И разобиженный опоссум в благородном гневе берется за свое привычное дело — гадит на обидчиков.
Если мы отложим в сторону труды либеральных мемуаристов и всевозможных аналитиков, но почитаем личную переписку Николая I, то неизбежно признаем глубокий ум, совестливость и высокий аналитический талант российского императора. Правда, общепринято определять их как хитрость и коварство «прапорщика» на престоле (от пушкинского: «в нем много прапорщика и немного Петра Великого»). Хотя ум, коварство и хитрость никогда не перекрывали друг друга и в человеке наличествуют обычно сами по себе и даже независимо.
С другой стороны, невозможно отрицать благородство и романтичность души императора. Только наивные люди, к примеру, могут полагать, что прославленные декабристки стали бы декабристками сами по себе, повинуясь лишь зову собственного сердца. Не было бы на российском престоле благородного императора, будь это, скажем, в любой иной европейской державе — первым же таким дамочкам, не считаясь с титулами, задрали бы юбчонки и выпороли так, что всю оставшуюся жизнь садились бы на это место с превеликим опасением. Не власти выпороли бы, а собственные родители и родичи с подачи властей — чтобы был сохранен соответствующий имидж. Николай I и его жена Александра Федоровна (1798—1860) лично приняли у себя первую же собравшуюся следом за мужем Екатерину Ивановну Трубецкую (Лаваль) (1800—1854) и после долгой беседы не только согласились на ее отъезд, но императрица даже высказала восхищение супружеской верностью княгини. Это уже потом, задним числом гениальный Алексей Николаевич Некрасов сочинил восхитительную по образности поэму «Русские женщины», на основании которой подавляющее число наших соотечественников и знают о «мучениях» жен декабристов и о «коварстве» и «гнусности» Николая I. Алексею Николаевичу фантазии его простительны, таков был характер творца — он во всем видел преимущественно печальное и тоскливое. Поэт и о муках волжских бурлаков написал потрясающе ярко, только не упомянул, что их работа была чуть ли не самой высокооплачиваемой в России и попасть в бурлаки мог далеко не каждый желающий. Или вспомните знаменитое:

Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.

Эффектно звучит — трагично, живописно… Только поэт забыл указать, что это авторизированный перевод одного из стихотворений Эвариста Парни о наказании рабыни-негритянки на французском острове Бурбон (с 1793 г. Реюньон). В России кнут как средство наказания по Своду законов 1832 и 1842 гг. применялся в исключительных случаях и только к особо закоренелым преступникам — каторжникам. На съезжей, которая располагалась на Сенной улице, пороли либо плетьми, либо розгами — согласитесь, разница существенная. Ведь после порки кнутом выживали единицы наказанных, нередко умирали уже после третьего удара. Но слово «розги» звучит не так эффектно и поэтично, как «кнут». Примерно таким же образом описал поэт в «Русских женщинах» страдания декабристок. Но какие при этом замечательные литературные героини были им созданы! Впрочем, Николай I к данному сочинению никакого отношения не имеет.
Вот и возникает вопрос: почему умный, благородный душой император пошел на казнь вождей декабрьского восстания? Ну, с отставным поручиком, знаменитым в столице бузотером Петром Григорьевичем Каховским (1797—1826) вроде бы все ясно — убийца героя 1812 г., генерал-губернатора Санкт-Петербурга Михаила Андреевича Милорадовича* (1771—1825) и командира лейб-гвардии Гренадерского полка Николая Карловича Стюрлера (1786—1825) меньшего и не заслуживал, даже невзирая на то, что он во время следствия тысячекратно раскаялся и молил о пощаде, заверяя в своей преданности и благонамеренности. Но стрелявший тогда же в великого князя Михаила Павловича (1798—1849) Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797—1846) императором был помилован, десять лет провел в тюрьме, а затем отправился в ссылку. Казнь полковника Сергея Ивановича Муравьева-Апостола (1796—1826) была неизбежна — руководитель восстания Черниговского полка (29 декабря 1825 — 3 января 1826), превратившегося фактически в дикий разгул пьяной банды, он был взят в плен с оружием в руках во время боя и на следствии пожалел только об одном — что вовлек в восстание невинных солдат. Повешение Павла Ивановича Пестеля (1793—1826) тоже можно безоговорочно признать справедливым — самый радикальный и жестокий по характеру руководитель восстания, российский «наполеон». Но Никита Михайлович Муравьев (1796—1843), первым выдвинувший идею о неизбежности цареубийства (Пестель требовал истребления 13 членов семьи Романовых, включая вдовствующую императрицу Марию Федоровну и тяжело больную жену покойного императора Александра I — Елизавету Алексеевну, подразумевалось также, что будут вырезаны и все дети Николая I и Михаила Павловича), был приговорен к 20 годам каторги, уже через 10 лет его перевели на поселение в слободу Уриковская (ныне село Урик Иркутского района Иркутской области), где он через 7 лет умер.

* В литературе мелькает ошибочная версия о том, что М.А. Милорадович был смертельно ранен случайно; будто он заметил, что П.Г. Каховский целится в подскакавшего к восставшим частям Николая I, и заслонил императора своим телом. Документального подтверждения этому не существует, да и российские власти, случись такое повторение подвига Ивана Сусанина, молчать о сем не стали бы.

Почему же были повешены вроде бы искренне раскаявшийся в содеянном Кондратий Федорович Рылеев и фантазер и наивный мальчишка подпоручик Михаил Павлович Бестужев-Рюмин (1801 или 1804 — 1826), которого сами заговорщики полагали малолетним недоумком и повсюду подставляли для отвода глаз от истинных руководителей заговора? В литературе его даже сравнивают с Хлестаковым, поскольку подпоручику была присуща «легкость мысли необыкновенная»*. Конечно, Бестужев-Рюмин имел неосторожность войти в число так называемых главарей вооруженного восстания Черниговского полка. Но история о том, будто он был взят в плен с оружием в руках, чистой воды выдумка властей. «Кавалерийский полк правительственных войск первой же атакой смял восставших, и проскакавший мимо Бестужева-Рюмина офицер услышал на отличнейшем французском языке: “Сделайте мне одолжение, дайте мне лошадь, я очень устал”». Парень явно игрался в восстание, куда ему в руководители? В отличие от избранного диктатора куда более масштабного декабрьского восстания в столице, князя и гвардии полковника Сергея Петровича Трубецкого (1790—1860), который отделался каторгой, уже через пару лет обратившейся в почти курортное времяпрепровождение; в 1856 г. амнистированный поселился близ Москвы и благополучно скончался в почете и уважении, года не дожив до отмены крепостного права. Правда, князья Трубецкие были кровными родственниками Романовых и знали многие опасные тайны императорской семьи, а Бестужевы-Рюмины являлись обычными дворянами среднего достатка.

* Крутов В.В., Швецова-Крутова Л.В. Белые пятна красного цвета. Декабристы. В двух книгах. Книга первая. Новости прошлого. М.: Терра, 2001.

Казнь эта нередко считается жестокой ошибкой Николая I. Но мог ли император обойтись без столь сурового приговора и поступить иначе? О «расправе над героями», как нам внушают уже скоро 200 лет, даже разговора быть не может. Традиционный посыл, к которому мы привыкли с детства: «…он — декабрист, то есть уже заслуживает наше уважение»*, — совершенно не приемлем. Учеными давно признано и доказано, что декабристы были столь разнородны, столь различные цели преследовали, столь противоречивым оказался результат их бессмысленного, во многом безнравственного выступления скучающих барчуков, что априори провозглашать всех участников восстания героями и светлыми личностями, значит, лгать, причем лгать сознательно. Одно дело благороднейшей души, великого ума и великой чести Михаил Сергеевич Лунин (1785—1845), и совсем иное — хитроватый, подловатый трус С.П. Трубецкой. А сколько было среди бунтовщиков российских «наполеончиков», готовых ради минуты тщеславия пожертвовать тысячами вверенных под их командование безграмотных парней? Добро бы ради дела, но командиры-то от скуки фрондировали, фактически в игрушки игрались! Возвышенные писульки и призывы — всего лишь антураж кровавой драмы. А сколько среди декабристов было таких, кто жил по принципу: «Ради красного словца не пожалею ни мать, ни отца»? Все списано на благородные цели. Однако на деле цели такие были у единиц, слишком для многих восстание оказалось вульгарным театром, а сами они — минутными героями на театральной сцене, вернее, на Сенатской площади... Власть наказала всех за дело, это не вызывает сомнений. Впрочем, сама она была не лучше осужденных, а во многом еще хуже. Опять получилось вечное: два сапога пара.

* Рац Д. Вполне несчастный… М.: Альманах «Факел», 1989.

Надо подчеркнуть и тот момент, что постоянное муссирование темы крепостного права в документах и разговорах декабристов тоже является вопиющим блефом для малограмотных людей нашего времени. Равно как и постоянное повторение слов «свобода» и «тиран» в отношении российского самодержца. Доказывается это весьма просто. В 1803 г. Александром I был подписан Указ о вольных хлебопашцах. Согласно этому Указу любой помещик имел право освободить от крепостной зависимости либо всех своих крестьян разом, либо даже одного крестьянина, если будет на то его помещичья воля. В этом случае между бывшим владельцем и освобожденными заключался договор, по которому крестьяне выплачивали помещику в рассрочку определенную сумму за свое освобождение или отрабатывали натурально по договоренности с ним. Причем помещик мог и отказаться от каких-либо выплат в его пользу. Государством и императором выставлялось единственное требование: крестьян следовало освобождать с землей и жильем. Освобожденные крестьяне становились вольными хлебопашцами, т.е. государственными крестьянами, получали все гражданские права и оказывались под защитой непосредственно императорской власти. С 1803 г. и до восстания в декабре 1825 г. ни один декабрист не воспользовался этим Указом! Другие помещики, пусть и малые числом, без лишнего шума на основании этого закона освобождали своих крестьян; всего за время действия закона так были освобождены около 1,5 % от общей численности крепостных.
Что касается непосредственно декабристов, то некоторые из них лишь делали попытки прогнать крестьян без земли и домов, но те отказывались уходить и даже грозили просить защиты у царя-батюшки. И до восстания, и после, уже восстановленные в правах, практически все декабристы предпочитали крестьян продавать. Случаи такие известны. А вот на освобождение крепостных вместе с землей никто так и не согласился.
Под «свободой» же практически всеми «борцами за свободу народа» понималось право дворян (если быть точнее, то самих декабристов) вмешиваться в государственное управление наподобие вольницы польской шляхты. Император же назывался тираном, поскольку своим существованием мешал устройству такой вольницы. Примечательны слова Николая I, сказанные им 14 декабря 1825 г. арестованным корнетам Кавалергардского полка И.А. Анненкову, А.М. Муравьеву и Д.А. Арцыбашеву:
— Судьбами народов хотели править — взводом командовать не умеете*.

* Анненкова П.Е. Воспоминания. М.: Захаров, 2003.

Что касается тирании Николая I, приведем лишь один характерный, хорошо известный историкам случай. Замечательный русский скульптор «Федор Толстой, дядя Алексея Константиновича Толстого, держал открытый дом: музыкальные и танцевальные вечера сменялись живыми картинами и домашними спектаклями… У Федора Толстого часто прохаживались насчет императора. Дочь Федора Петровича вспоминала:
“Резкие речи его иногда доходили до императора; один раз Адлерберг* нарочно приехал к отцу и передал ему слова монарха: ‘Спроси ты, пожалуйста, у Толстого, за что он меня ругает? Скажи ему от меня, чтобы он, по крайней мере, не делал это публично’ ”»**. Вот такой был тиран — «прапорщик на престоле».

* Владимир Федорович Адлерберг (1792—1884) — в описываемый период генерал-адъютант Николая I; по жизни одно из самых доверенных лиц императорской фамилии, так, в частности, именно он 14 декабря 1825 г. привез семилетнего наследника престола из Аничкова дворца в Зимний и постоянно находился при императрицах Марии Федоровне и Александре Федоровне. Впоследствии генерал-адъютант, с 1842 г. пятнадцать лет управлял почтовым ведомством России — при его главенстве были выпущены первые российские марки. В царствование Александра II — канцлер и министр уделов. С 1878 г., в связи с потерей зрения, находился в отставке.
** Жуков Д.А. Алексей Константинович Толстой. М.: Молодая гвардия, 1982.

Так что вопрос о правомерности возмездия декабристам отпадает сам собой. Нас интересует иное: насколько адекватным было это возмездие? насколько справедливым? и те ли закончили свои дни на эшафоте?

2

22 декабря 1825 г. великий князь Константин Павлович (1779—1831) писал брату императору Николаю I: «Донесение о петербургских событиях, которые вам угодно было мне прислать, я прочел с живейшим интересом и с самым серьезным вниманием. Когда я перечитал его три раза, внимание мое остановилось на одном замечательном обстоятельстве, которое поразило мой ум: список арестованных содержит только имена лиц до того неизвестных, до того незначительных самих по себе и по тому влиянию, которое они могут иметь, что я вижу в них только передовых охотников и застрельщиков шайки, заправилы которой остались сокрытыми до времени, чтобы по этому событию судить о своей силе и о том, на что они могут рассчитывать. Они виноваты в качестве застрельщиков-охотников, и по отношению к ним не может быть снисхождения, так как в подобных вещах нельзя допускать увлечения; но вместе с тем нужно разыскивать подстрекателей и руководителей и непременно найти их на основании признания арестованных…»*

* Переписка Императора Николая Павловича с Великим Князем Константином Павловичем. Часть 1-ая (годы с 1825 по 1829). // Сборник Имп. Русского ист. Общества. Вып. 131.: Спб., 1910. Курсивом выделено мною — В.Е.

Уже из этих строк видно, что братья Романовы видели в восстании декабристов всего лишь внешнее проявление более глубокого и куда более серьезного заговора и рассчитывали в ходе следствия выйти на главных заговорщиков. По мере того, как становилось понятно, что сделать этого не удастся, следствие стало превращаться в грандиозный аттракцион, призванный, с одной стороны, продемонстрировать истинным организаторам заговора, что династия сильна и в случае новой попытки переворота готова пойти на самые жестокие меры, а с другой стороны, показать всем этим мелким «наполеончикам», что Россия — не Франция, что Романовы — не Бурбоны, и что если обстоятельства того потребуют, то власть готова первой начать гражданскую войну и своевременно подавить смуту в зародыше, но в этом случае «наполеончики» заплатят за все по полному счету. Именно последнего и не ожидали те, кого мы сегодня называем декабристами — красивые эмоциональные высказывания Рылеева и некоторых ему подобных о готовности пожертвовать жизнью ради абстрактной свободы не в счет, — а потому в конечном итоге стали бессмысленными пешками и жертвами в чужой игре. Театр, бесспорно, был мрачный, но эффектный. Одна гражданская казнь чего стоила: ночь, костры, ломание шпаг над коленопреклоненными, сдирание мундиров и т.д. Финалом стало повешение пятерых избранных.
Урок, преподнесенный России Николаем I: никогда не бояться гражданской войны и начинать ее без смущения, поскольку если сложились все предпосылки, она неизбежна и непременно будет развязана, только сделают это иные силы и окажется она гораздо подлее, длительнее и кровавее. Урок этот можно назвать классическим, он навечно остался руководством к действию (великим символом чего и является ныне памятник императору на Исаакиевской площади Санкт-Петербурга). Дважды в отечественной истории власть имущие не исполнили его, и оба раза Россия получила — сперва февральскую революцию 1917 г., а затем контрреволюционный антинародный переворот Ельцина, Кравчука и Шушкевича в 1991 г. Первый раз произошло это по вине глупого в политике, ленивого и трусливого Николая II (окружение императора было не лучше). Второй раз власть была заинтересована в развале страны, поскольку тогда она присваивала себе в частную собственность огромные, невероятные в истории по объемам и ценности национальные богатства СССР; но позднее, в октябре 1993 г., та же власть продемонстрировала, что прекрасно помнит уроки истории и в средствах подавления народных выступлений впредь стесняться не намерена.

3

Кондратий Федорович Рылеев относился как раз к тем самым незначительным и невлиятельным лицам в российском обществе. Он родился 18 (29) сентября 1795 г. в имении Батово, неподалеку от Гатчины под Петербургом. Отец его был небогатым помещиком, в прошлом офицером, человеком очень жестоким. Биографы декабриста обычно называют его деспотом. Детей папаша беспощадно сек лозой за малейшую провинность.
Бытует любопытное народное предание о раннем детстве Кондратия. «Оптинский старец Варсонофий рассказывает о матери*, которой было открыто будущее ее сына — одного из декабристов, Кондратия Рылеева.

* Анастасия Матвеевна Рылеева (урожденная Эссен) (1758—1824).

“Когда сыну было три года, он опасно заболел, находился при смерти; доктора говорили, что не доживет до утра. Я и сама об этом догадывалась, видя, как ребенок мечется и задыхается, — и заливалась слезами. Я думала: ‘Неужели нет спасения? Нет, оно есть! Господь милостив, молитвами Божией Матери Он исцелит моего мальчика, и он снова будет здоров... А если нет? Тогда, о Боже, поддержи меня, несчастную!’ И я в отчаянии упала перед ликами Спасителя и Богородицы и жарко, горячо, со слезами молилась.
Наконец, облокотившись возле кроватки ребенка, я забылась легким сном. И вдруг ясно услышала чей-то незнакомый, но приятный, сладкозвучный голос, говорящий мне: ‘Опомнись, не проси Господа о выздоровлении ребенка... Он, Всеведущий, знает, зачем хочет, чтобы ты и сын твой избежали будущих страданий. Что, если нужна теперь его смерть? Из благости, из милосердия Своего Я покажу тебе — неужели и тогда будешь молить о его выздоровлении?’ — ‘Да, буду!’ — ‘Показать тебе его будущее?’ — ‘Да, да, я на все согласна’. — ‘Ну, так следуй за Мной’. И я, повинуясь чудному голосу, пошла сама не зная куда. Передо мной возник длинный ряд комнат. Первая, по всей обстановке, была та, где теперь лежал умирающий ребенок. Но он уже не умирал. Не слышно было предсмертного хрипа, он тихо, сладко спал, с легким румянцем на щеках, улыбаясь во сне. Я хотела подойти к кроватке, но голос уже звал меня в другую комнату. Там находился крепкий, резвый мальчик, он уже начинал учиться, кругом на столе лежали книги, тетради. Далее я видела его юношей, затем взрослым, на службе. Но вот уже предпоследняя комната. В ней сидело много незнакомых людей, они оживленно разговаривали, спорили о чем-то, шумели. Сын мой возбужденно доказывал им что-то, убеждал... Следующая комната, последняя, была закрыта занавесом. Я хотела было направиться туда, но снова услышала голос, сейчас он уже звучал грозно и резко: ‘Одумайся, безумная! Когда ты увидишь то, что скрывается за этим занавесом, будет уже поздно! Лучше покорись, не выпрашивай жизнь ребенку, теперь еще такому ангелу, не знающему зла...’ Но я с криком: ‘Нет, нет, хочу, чтобы он жил!’ — задыхаясь, спешила за занавес. Тут он медленно поднялся, и я увидела... виселицу! Я громко вскрикнула и очнулась. Наклонилась к ребенку, и каково было мое удивление, когда я увидела, что он спокойно, сладко спит, улыбаясь, с легким румянцем на щеках. Вскоре он проснулся и протянул ко мне ручонки, зовя: ‘Мама!’ Я стояла недвижимо, словно очарованная. Все было, как во сне, в первой комнате... И доктора, и знакомые, все были изумлены происшедшим чудом.
Время шло, сон мой исполнялся с буквальной точностью во всех, даже мелких подробностях: и юность его, и, наконец, те тайные сборища... Когда сын знакомил меня с новым своим другом, я сразу узнала человека, которого видела в предпоследней комнате. А дальше... более не могу продолжать. Вы поймете: эта смерть... виселица... о Боже! Клянусь вам, что это не бред, не больное мое воображение, а истина!”»*

* Непознанный мир веры. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2001.

Надо сказать, что и самому Рылееву впоследствии довелось услышать для себя самые мрачные предсказания от парижской гадалки, о чем впоследствии часто поминали его сослуживцы.
В шестилетнем возрасте по просьбам матери мальчик был отдан в Кадетский корпус, обучение в котором завершил в 1814 г., т.е. находился там всю Отечественную войну 1812 г. Вдохновленный победами российского воинства под водительством Кутузова, юный Рылеев увлекся рифмоплетством. Очень слабеньким, графоманским. Поэтического таланта у него никогда не было, он до последних дней так и остался усидчивым, трудолюбивым графоманом-любителем.
По окончании Кадетского корпуса в чине прапорщика Кондратий Федорович был направлен в действующую армию, в артиллерию. Служба его проходила в Германии, Швейцарии и во Франции, где молодой человек и проникся революционными идеями. Почти сразу по возвращении в Россию — для дальнейшего прохождения службы Рылеев был направлен в глухую провинцию, в Воронежскую губернию — в 1818 г. он вышел в отставку, а в 1820 г. перебрался в столицу.
В биографической литературе обычно пишут, что, будучи человеком передовых взглядов, уходом из армии Рылеев выразил свой протест аракчеевщине. Мы можем только порадоваться миленьким розовым стеклышкам очков отечественных романтиков.
Однако подошло время напомнить об одной из самых сложных проблем как мировой, так прежде всего отечественной истории. Образно говоря, сейчас мы пройдем босиком по острию хорошо наточенной бритвы и попытаемся не пораниться, хотя вряд ли это удастся. Дело в том, что писать о декабристах и восстании 1825 г. отдельно от темы российского и европейского масонства, значит, либо попусту марать бумагу, либо преднамеренно лгать. Декабристы и масоны не отделимы друг от друга, равно, как не отделимы от масонства ни российское дворянство, ни российская монархия — все они есть единая плоть и кровь. Это не мое голословное мнение, это еще в XIX в. было признано историками всех направлений.
Беда же заключается в том, что деятельность масонов во всем мире окутана такой тайной, столь эффектно и экзотично представлена в обширной литературе (прежде всего в литературе о мировом заговоре вообще, о сатанизме и о всемирном господстве евреев, то бишь о жидомасонстве), так запутана в сложнейшем символическом ряде, что, с одной стороны, подобно вожделенной для мух огромной куче свежего навоза, она притягивает к себе мириады пустомель, авантюристов, глупцов и клинически больных шизофреников — ведь конкретики как таковой почти нет, а фантазировать на глобальные, бытие определяющие темы здесь можно до скончания веков; с другой стороны, весь этот сонм псевдоученых и лжегероев слова с их клиническим бредом сделал любой разговор о масонах отталкивающим для огромного числа трезво мыслящих людей; и, наконец, в-третьих, стоит кому бы то ни было серьезно заняться изучением этой темы, как все те же паразитирующие на ней мириады без малейшего смущения объявляют его жидомасоном, маскирующим от людей таинственный мир своих хозяев, и всеми силами стараются как можно шире распространить эту ложь. Вообще настоящим ученым, пытающимся заниматься проблематикой масонства, можно только от души посочувствовать.
Здесь мы коснемся лишь отдельных аспектов деятельности масонов и их теорий и через эту призму попытаемся взглянуть на характер и образ мысли литератора Рылеева. При этом опираться будем на труды признанных специалистов-историков. В частности, я говорю о книге Бориса Башилова* «История русского масонства».

* Борис Башилов (наст. имя Михаил Алексеевич Поморцев) (1908—1970) — русский писатель, историк, общественный деятель; автор серьезного исследования «История русского масонства». Поскольку во время Великой Отечественной войны писатель стал власовцем, а после войны скрывался в эмиграции, к его трактовке русской истории следует относиться очень осторожно, но нельзя не признать очевидного — в трудах Башилова собран богатейший фактический материал (хотя и не достаточно выверенный). Попытка автора абсолютизировать могущество масонов и представить их определяющей движущей силой в мировой истории, бесспорно, неприемлема. См.: Башилов Б. История русского масонства. М.: МПКП Община, 1992.

Сразу же откажемся от осуждения масонства, тем более от представления его как чего-то инфернального или изначально маниакального, враждебного человечеству и России. Простейший и общеизвестный пример. Родные братья и одновременно масоны Сергей Львович и Василий Львович Пушкины по совету масона А.И. Тургенева отдали юного Сашу Пушкина в созданный для воспитания масонской молодежи Царскосельский лицей (проект был разработан министрами-масонами М.М. Сперанским и А.К. Разумовским), директором которого был масон В.Ф. Малиновский и где преподавали преимущественно братья из масонских лож. Вряд ли все эти люди были приверженцами сатаны или иностранными шпионами, слепыми слугами мировой еврейской верхушки или даже просто заговорщиками, жаждавшими погубить Россию и самодержавие. Такова была мода, таково было веление времени. Да и масоны масонам рознь.
Однако не стоит забывать о природе масонства. Возникнув на рубеже перехода от средневековья к новому времени, оно изначально являлось формой борьбы различных политических группировок против любой сильной централизованной власти и имело целью устроение аристократической диктатуры в различных формах ее проявления, в том числе и в виде демократии с ее издревле разоблаченной Аристотелем ложью системы голосования и выборности как якобы наиболее справедливого решения общественных проблем. Со временем масонство переросло в противостояние высшей аристократии и абсолютной монархии и в идею республики как наиболее выгодной элитарной формы правления, перекладывающей ответственность за дела власти на пустоту говорильни.
Поскольку монархия в феодальном обществе идеологически опиралась обычно на официальную церковь, то очень скоро масонство вступило в борьбу с религиозной доктриной христианства, причем часть масонов орудием этого противостояния избрали язычество. Также именно масонство переняло основную идею тамплиеров об Иисусе Христе и Марии Магдалине, представляющую Христа человеко-богом, а не богочеловеком. Не ориентирующимся дам небольшую подсказку. Богочеловек — это одно из воплощений Бога, он лишь внешне имеет человеческий облик и во время пребывания среди людей ему лишь внешне присущи некоторые человеческие свойства, но на самом деле ничего человеческого в нем нет, ибо он и есть сам Бог, породивший все. Человеко-бог — это человек (либо избранный Богом, либо превознесенный самими людьми в ранг бога); ему помимо возможных божественных свойств присущи все свойства обычного человека, включая пол и секс. В XIX в. Ф.М. Достоевский здорово запутался в этой проблеме, вознамерившись в «Идиоте» показать человеко-бога в образе князя Мышкина, а на деле описав мелкого беса — искусителя добром. Впрочем, человеко-бог и может быть только бесом. Бесспорно, Федор Михайлович к масонам не имел никакого отношения, но именно через Мышкина он глобально и художественно вскрыл антихристианскую сущность масонства, ставящего властвующую элиту человечества вне и выше Бога.
Идея человеко-бога — прямой путь к безбожию и атеизму, то есть к требованию доказательств существования Бога, желательно данных самим Богом каждому вопрошающему. Это примерно то же самое, как если бы вы, мой читатель, пришли к своему отцу, заявили, что сомневаетесь в том, что он ваш родитель, и потребовали бы вещественных доказательств его отцовства. В лучшем случае вас прогнали бы, хотя следовало бы выпороть. Ведь недаром в России свобода вероисповедания называется свободой совести: хочешь — верь, хочешь — не верь, — все это дело твоей совести. И доказывать кому бы то ни было что-либо относительно существования Бога никто не обязан. Вера, как и совесть, алгеброй или геометрией не поверяется.
Квинтэссенцией масонского воззрения на бытие можно назвать учение Фридриха Ницше с его возвеличиванием сверхчеловека, призванного спасти и совершенствовать мир после смерти Бога. Делать это сверхчеловек будет посредством разума, главными сферами применения которого являются науки, литература и искусство. Именно и прежде всего масоны культивировали науку, литературу и искусство в человеческом обществе, чем стали столь привлекательны для многих, но особенно для интеллигенции. Лишь к XXI в. стало очевидным, что и наука, и искусство, и литература являются выражением абсолютного зла человеческого бытия, «добрым» дьяволом, который призван погубить род людской, но противостоять ему или отрицать его в наши дни просто глупо. Да и не надо, все равно уже ничего не сделаешь — поздно.
Однако страшнее всего для людского общества оказалась наука. И страшна она вовсе не знаниями, но природными свойствами, изначально заложенными в самом человеке. По мере развития сушковщины — нравственного, а следом и интеллектуального оглупления людей и при этом невиданного роста их амбициозности — обладатели знаний все более превращаются в орангутанга с бритвой в лапе из знаменитого рассказа Эдгара По «Убийство на улице Морг». Страшный рубеж необратимости был перейден человеческим обществом в 1994 г., когда власть имущие Европы приняли решение о строительстве Большого адронного коллайдера*. И дело не в том, образовалась ли в результате работы ускорителя черная дыра или сторонники строительства коллайдера были правы — катастрофы в этот раз не случилось. Страшно то, что группка людей, человечеством не уполномоченных, но считающихся умными, так называемой интеллектуальной элитой, просто и легко разрушила великое табу, доселе оберегавшее наше бытие от науки — если в действиях ученого есть хотя бы намек, хотя бы одна миллиардная доля процента того, что от них может погибнуть человечество, деятельность этого ученого должна быть прекращена! Вместо этого несколько сот чиновников от науки решили рискнуть всем человечеством и планетой. А те, на кого посредством народных голосований общество возложило обязанности защищать его от любых посягательств, кто каждый день и каждый час вещал с трибун и с экранов о правах человека, о законе и справедливости, не то, что не помешали этим ученым, но еще и профинансировали их проект из средств налогоплательщиков. В этот раз рискнувшие вроде бы победили, но ведь это не имеет никакого значения. Главное то, что они позволили себе рискнуть разом всеми и всем! Ради чего? Ради научного интереса! Чтобы доказать или опровергнуть несколько умозрительных теорий высоколобых авантюристов, до которых тем миллиардам жителей Земли, чьи жизни были поставлены на карту, вообще нет никакого дела. Да, нынче человечеству повезло, однако прецедент создан. А «русская рулетка», как известно, стреляет-стреляет холостыми, но когда-нибудь попадается и боевой патрон.

* Большой адронный коллайдер (БАК) — самый мощный в истории ускоритель заряженных частиц; построен в научно-исследовательском центре Европейского совета ядерных исследований близ Женевы. Запущен в 2008 г. Согласно предположениям ряда ученых в процессе работы БАК могут стихийно сложиться условия для образования микроскопических черных дыр с последующей неостановимой цепной реакцией захвата окружающей материи вплоть до поглощения всей планеты.

4

Не подумайте, что мы отошли от темы повествования. Ничуть. Именно на примере адронного коллайдера особенно ярко вырисовывается масонский тип отношения к человеку и обществу: благородство и добросердечие масона сосредоточены на абстрактном человеке, моделью которого становится обычно сам благодетель, но к реально живущим людям и обществу, которые являются «низкорожденным быдлом» и только мешают достижению благородных целей, масон безразличен, а чаще суров или даже жесток. Кстати, именно здесь и кроется отличие масона от революционера, без учета которого их часто путают и объявляют масонов революционерами. Если главная цель жизни революционера — земное возмездие преступной власти, а там будем жить как получится, хотя и желательно, чтобы по правде, то цель жизни масона — устроить как можно лучшую и благополучную жизнь для абстрактного общества, если не для всего, то хотя бы для части, но достичь такого устроения возможно только насилием над и неизбежно за счет реально живущих людей; причем ничего страшного не случится, если по ходу дела погибнет большая часть этих реальных людей — красота и счастье требуют жертв. Если революционеру надо все сломать и начать строить заново, то масона устраивает сама структура общества, которую следует насильно преобразовать под очередную абстрактную схему, позволяющую сверхлюдям благополучно править быдлом. Слегка углубившись в проблему, отметим, что масонство есть «закваска» революции, но при этом большая часть масонов предпочитает управляемый эволюционный путь развития, в ходе которого наносят точечные удары по мешающим им носителям власти, если те сами не являются братьями лож. Наиболее оптимальным обществом для масонов стала управляемая демократия, а форма правления — республика.
Кондратий Рылеев был типичным масоном. Когда он вступил в ложу, точно сказать не представляется возможным, но именно масонство определило всю его дальнейшую жизнь и самою гибель. Официальные историки декабристского движения в основном придерживаются весьма сомнительной версии, согласно которой мало кому известный армейский подпоручик, почти разоренный Рылеев в 1820 г., сразу после женитьбы на дочери мелкого провинциального помещика Наталье Михайловне Тевяшовой (1800—1853), перебрался из провинции в Санкт-Петербург. Здесь он был сразу же дружески принят в литературных кругах. Осенью того же года в 10 книжке «Невского зрителя» была опубликована направленная против Аракчеева знаменитая сатира «К временщику»*, которая принесла Рылееву всероссийскую славу и дала ему значительный вес в обществе. В связи с этим и в целях получения большей информации о политическом состоянии в высших сферах в том же 1820 г. он вступил в масонскую ложу «Пламенеющая звезда», которую через год покинул за ненадобностью.

* Обратите внимание: «злобный», «коварный» и «жестокий» временщик даже не пикнул в отношении своего обидчика, а ведь все «просвещенное общество» буквально ликовало от сатиры и носило Рылеева на руках. По крайней мере, так нам рассказывают его биографы.

В январе 1821 г. Рылеев был избран заседателем в Санкт-Петербургскую палату уголовного суда и оставался в этой должности до весны 1824 г. В апреле 1821 г. по рекомендации Антона Антоновича Дельвига (1798—1831) он был принят в Вольное общество любителей российской словесности, что особенно сблизило Кондратия Федоровича с оппозиционно настроенной интеллигенцией. Все это вместе взятое, а также великая честность и ум позволили ему в 1823 г. вступить в Северное тайное общество, а в марте 1825 г. быть избранным в его руководящий орган — Думу. Еще до избрания в Думу Кондратий Федорович фактически идейно возглавил движение будущих декабристов и считался «диктатором» общества вплоть до декабря 1825 г., когда сложил с себя диктаторские полномочия в пользу С.Н. Трубецкого. Именно на него легла забота о подготовке будущих убийц царской фамилии, каковыми были назначены Александр Иванович Якубович (1792—1845) и П.Г. Каховский. Причем вроде бы небогатый, почти бедный Рылеев финансировал (!) обоих подопечных*.

* «Рылеев хотел, чтобы покушение на царя осталось единоличным актом, а не делом общества, тогда, в случае неудачи, обществу не грозила бы гибель, а в случае удачи оно пожало бы плоды, не неся тяжести морального осуждения и народного негодования. Для идеалиста-поэта, это был не лишенный макиавеллизма план... Рылеев все время подкармливал денежными подачками будущего цареубийцу. Каховский временами начал подозревать, что Рылеев предназначает его на роль наемного убийцы, и догадки были близки к омерзительной истине». См. Башилов Б. История русского масонства. М.: МПКП Община, 1992.

Все очень логично и красиво для неосведомленного читателя. Но стоит хотя бы немного отойти в сторону, покопаться в простейших вопросах, и эта версия рассыпается на глазах. Камень преткновения — масонская ложа. «Пламенеющая звезда» — одна из самых закрытых и малоизвестных науке масонских лож Санкт-Петербурга, входивших в союз российских масонских лож «Астрея». Братьями в ней состояли только аристократы иностранного происхождения, преимущественно немцы. На заседаниях ложи разговаривать можно было только по-немецки. Приехавший из провинции Рылеев почти сразу по приезду стал первым и единственным русским братом ложи и получил там имя Конрад. Более того, в год вступления он стал Мастером этой ложи! Согласно общепринятому мировому ритуалу, каждый масон должен пройти три степени: Ученика, Подмастерья и Мастера, следовательно, первые две ступени были пройдены Рылеевым в какой-то иной ложе, имевшей родственные связи либо с «Пламенеющей звездой», либо с «Астреей» и каким-то образом связанной с зарубежным масонством. В противном случае не понятно, почему именно Кондратию Федоровичу было сделано столь значительное в масонском мире исключение со степенью и почему он был принят именно в ложу с национальным и языковым ограничением. Ведь в столице имелось несколько масонских лож, в которых национальность не имела значения. Более того, когда «Пламенеющая звезда» закрылась (по повелению Александра I в 1822 г. все масонские ложи России самораспустились, а братья дали официальные подписки, что не будут их воссоздавать подпольно), еще раньше вышедший из нее Рылеев получил на хранение все документы ложи!! Более того, накануне восстания декабристов, в ночь на 14 декабря 1825 г. Рылеев собственноручно сжег все до последнего клочка документы ложи «Пламенеющая звезда» как наиболее опасные (отчего о деятельности ложи наука сегодня мало что знает), но сохранил почти все имевшиеся у него документы Северного тайного общества, тем самым подставив под удар многих случайных участников заседаний организации!!! Все это общеизвестные и не раз упоминавшиеся в литературе и в источниках факты, которые официальная наука пытается сгладить, заретушировать, представить ничего не значащей случайностью, не обсуждать или просто не замечать. Но факты говорят сами за себя, нет смысла даже их комментировать, что-то додумывать и навязывать читателю.
Любопытно, что во время важной организационной встречи масона К.Ф. Рылеева с масоном П.И. Пестелем в апреле 1824 г. именно Рылеев настаивал на организации власти в России после свержения Романовых по американскому образцу. Пестель с ним соглашался, но уверял в том, что одновременно в стране следовало бы установить личную диктатуру по типу диктатуры Наполеона. Диктатором он, безусловно, полагал себя. Рылеев был категорически против каких-либо отступлений от американского образца*. Как известно, США были образованы масонами по разработанным масонами принципам, а Кондратий Федорович с весны 1824 г. служил правителем дел канцелярии Российско-Американской компании — без соответствующей протекции на это очень доходное место устроиться было невозможно. Видимо, масоны же поспособствовали избранию Рылеева с 30 декабря 1824 г. членом Цензурного комитета, где он вплоть до ареста исполнял обязанности цензора поэзии.

* См.: Базанов В., Архипова А. Творческий путь Рылеева. // Рылеев К.Ф. Полн. собр. стихотворений. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. М.—Л.: Советский писатель, 1971.

5

Масонская деятельность Кондратия Федоровича останется малопонятной, пока не будет рассказано о том положении, в котором находились Россия и дом Романовых в первой четверти XIX в. — время зрелого абсолютизма.
Ни для кого не секрет, что XVIII в. стал для Российской империи эпохой дворцовых переворотов, которые осуществляли небольшие группы дворян, опиравшихся на императорскую гвардию. Напомню, гвардией называется отборная часть армии, отличающаяся лучшим обучением, обмундированием и вооружением и выполняющая, кроме боевых задач, функции охраны монарха. Гвардия всегда считалась и считается ядром любой сильной армии. В России гвардия была сформирована в начале царствования Петра I из Преображенского и Семеновского полков. Первым в документах от 1698 г. упоминается лейб-гвардейский Семеновский полк. С самого начала своего существования гвардия стала орудием царя в борьбе против оппозиционного боярства. В связи с этим формировалась она преимущественно из новых дворян.
Элитой гвардии была почетная охрана императора, особое воинское формирование — кавалергарды. Впервые они появились по велению Петра I 30 марта 1724 г. как почетный конвой супруги императора Екатерины Алексеевны. Сам император стал капитаном кавалергардии, офицерами в ней числились генералы и полковники, капралами — подполковники, а солдатами — самые рослые и представительные обер-офицеры. Правда, в 1731 г. Анна Иоанновна расформировала кавалергардию, восстановила ее в 1762 г. Екатерина II. С этого времени и довольно долго рядовых кавалергардов постоянно было 60—64 человека, офицеров около десяти. Все это были представители высшей российской аристократии.
В январе 1725 г. А.Д. Меншиков, опираясь именно на гвардию, самовольно возвел на престол Екатерину I и стал негласным повелителем империи. В феврале 1730 г. гвардейские офицеры, запугав своим присутствием Верховный Тайный совет, дали Анне Иоанновне возможность восстановить самодержавие и разорвать пресловутые «Кондиции». В ночь на 25 ноября 1741 г. гвардейцы под командованием фельдмаршала Миниха низложили младенца Иоанна Антоновича и возвели на престол Елизавету Петровну. В конце июня 1762 г. гвардия свергла Петра III, благодаря ее штыкам скипетр получила Екатерина II. Таким образом, к концу XVIII в. российскую гвардию можно было сравнить с преторианской гвардией Древнего Рима, неоднократно низвергавшей с и возводившей на престол императоров.
Уже при Екатерине II началось активное проникновение в гвардию масонов, справедливо полагавших, что тот, кто управляет этими формированиями, владеет и престолом. При Павле I, который 29 ноября 1798 г. принял титул Великого магистра Ордена Святого Иоанна Иерусалимского, процесс масонизации гвардии достиг невиданных масштабов: так, в кавалергардах тогда числилось 189 человек разных чинов из дворян, и каждый из них должен был иметь знак мальтийского креста — признак верности масонским идеям. Масоны и гвардейские офицеры и убили императора 11 марта 1801 г. Профинансировали переворот англичане, опасавшиеся сближения России с наполеоновской Францией и возможности вполне осуществимого тогда, как показали непредвзятые исследования, победоносного похода русской армии в Индию.
Александр I сам был заражен масонскими идеями, в частности потому, что с детских лет (по воле Екатерины II) воспитывали его европейские педагоги-масоны. Однако взойдя на престол, он предпочел поддерживать отечественных масонов негласно, а Мальтийский орден потихоньку вытеснил из России. Со временем отношение императора к братьям и ложам изменилось. 1 августа 1822 г. Александр I дал рескрипт на имя управляющего Министерством внутренних дел графа Виктора Павловича Кочубея (1768—1834) о запрещении тайных обществ и масонских лож. В советской литературе запрещение масонской деятельности обычно связывали с ростом оппозиционных настроений среди дворянства и считали, что рескрипт был направлен более против будущих декабристов, чем против самих масонов, будто таким образом предполагалось их хорошенько припугнуть. В зарубежной историографии сформировалась, среди прочих, иная точка зрения: к 1820 г. император окончательно убедился, что в России есть реальная сила, способная противостоять масонам и гвардии в том числе, а потому он попытался мирным путем пресечь революционные настроения в аристократической среде.

6

Отчасти такая ситуация в стране была связана с перманентным кризисом династии Романовых. Начиная с царя Алексея Михайловича монархи никак не могли дать живучее мужское потомство, и род постоянно находился на грани вымирания. У самого Алексея Михайловича из шести сыновей отца пережили лишь трое, да и среди них более-менее здоровым оказался только Петр I, Федор Алексеевич взошел на престол полуживым и вскоре помер, а полусумасшедший Иван V как властитель был недееспособным, хотя и зачал пятерых дочерей, одна из которых — Анна Иоанновна — впоследствии и унаследовала императорский престол. Петр I своего единственного здорового сына Алексея, как известно, умучил в застенках, остальные его сыновья умерли в младенчестве.
В результате с 1725 по 1796 гг. с двумя кратковременными перерывами (Петр II царствовал в 1727—1730 гг. и Петр III — в 1761—1762 гг.) в России было женское правление, устанавливавшееся, как правило, при содействии гвардии. Год царствования младенца Иоанна VI Антоновича не в счет, за него правила мать-регентша Анна Леопольдовна.
Романовы умели хранить семейные тайны от своих подданных. Подлинная история царствовавшего рода в нашей стране изучена слабо, поскольку главными источниками здесь могут служить преимущественно семейные архивы монархических домов Европы, которые по сей день мало знакомы отечественным ученым. Поэтому дальнейший рассказ мой будет опираться в основном на предания и слухи, которые передаются из поколения в поколение профессиональными историками, частично подтверждаются косвенными фактами, но не имеют полного документального обоснования.
Ситуация с выживаемостью династии Романовых начала меняться в положительную сторону после женитьбы вторым браком* цесаревича Павла Петровича (будущего императора Павла I) на принцессе Софии Доротее Вюртемберг-Мемпельгардской, принявшей в крещении имя Мария Федоровна (1759—1828). В отечественную историю она вошла как Мария Федоровна-старшая**. Это была женщина физически очень выносливая (увлекалась вытачиванием металлических безделушек на токарном станке, каждое утро выливала на себя ведро холодной воды — перестала обливаться за год до смерти, сказав: «Не годится выпрашивать у Бога лишние дни»), с сильнейшей генетикой и со здравым немецким умом. Императрица родила десятерых детей, из них четырех мальчиков — в отличие от отца они были крепкого физического сложения, высокие, уравновешенного характера. Кстати, по причине мощной генетики матери, дети более походили на нее, с отцом же (точнее было бы сказать — с отцами) имели чрезвычайно отдаленное сходство.

* Первоначально цесаревич женился на принцессе Августане Вильгельмине Гессен-Дармштадтской (в крещении Наталья Алексеевна) (1755—1776), которая скончалась во время неудачных родов — плод погиб в чреве матери, но врачи его не извлекли, и великая княгиня, серьезно интриговавшая против Екатерины II, умерла в страшных мучениях от заражения.
** В российской истории была еще одна императрица с таким же именем — жена Александра III, мать Николая II. Ее обычно называют Марией Федоровной-младшей. Различные благотворительные организации в России носили преимущественно имя императрицы Марии Федоровны-старшей, а знаменитый линкор «Императрица Мария», взорвавшийся на севастопольском рейде 20 октября 1916 г., был назван в честь Марии Федоровны-младшей.

Казалось бы династическая проблема в доме Романовых была решена раз и навсегда… Не тут-то было! Именно при Павле I, уже императоре, и завязался самый сложный династический узел, который, в частности, и сыграл значительную роль в судьбе декабристов.
Как известно, в первые годы брака великий князь и великая княгиня жили душа в душу, но со временем отдалились друг от друга. У Павла появилась официальная фаворитка Екатерина Ивановна Нелидова (1756—1839). Придворным он лично приказал:
— Уважение — к Нелидовой, презрение — к великой княгине.
Екатерина II посоветовала расстроенной великой княгине ответить мужу той же монетой, ведь у престола уже были два законных наследника — Александр и Константин. Так Мария Федоровна и поступила.
Известно письмо (хотя и сомнительного происхождения, но в литературе приписываемое все-таки императору Павлу I) Павла к его личному другу, графу и великому канцлеру ордена св. Иоанна Иерусалимского Федору Васильевичу Ростопчину (1763—1826), в котором, в частности, говорится: «…Тем более грустно, что Александр, Константин и Александра* — мои кровные дети. Прочие же?.. Бог весть!.. Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь от нее детей. В горячности моей я начертал манифест “О признании сына моего Николая незаконным”**, но Безбородко*** умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг, к “дядям”, с глаз моих: гоф-фурьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя — завидная судьба! Но Безбородко и Обольянинов**** правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предположил Всевышний. Дражайший граф, письмо это должно остаться между нами. Натура требует исповеди, и от этого становится легче жить и царствовать. Пребываю к Вам благосклонный Павел»*****.

* Александра Павловна (1783 — 1801) — эрцгерцогиня австрийская, супруга палатина венгерского. Умерла в 18 лет от родовой горячки (у нее родилась мертвая девочка) за неделю до убийства ее царственного отца.
** При дворе знали точно: мальчик был рожден от 23-летнего гоф-фурьера Данилы Бабкина с согласия и одобрения Екатерины II! Императрица была в восторге от размеров и красоты младенца и сразу признала его своим внуком.
***Александр Андреевич Безбородко (1747—1799) — при Павле I князь и государственный канцлер Российской империи. Именно Безбородко, стоя подле агонизировавшей Екатерины II, указал Павлу на перевязанный ленточкой пакет, который тот немедля вскрыл, прочитал и бросил в камин. Историки предполагают, что в пакете находились завещание императрицы в пользу любимого внука Александра Павловича и объяснительный манифест, который был заверен подписями великих полководцев А.В. Суворова-Рымникского и П.А. Румянцева-Задунайского. В подтверждение последнему обычно указывают на немедленно последовавшую после воцарения Павла опалу Суворова и на внезапную кончину Румянцева в тот час, когда его известили о смерти Екатерины и восшествии на престол нежеланного императора.
**** Петр Хрисанфович Обольянинов (1752—1841) — одно из самых доверенных лиц Павла I, его «великий визирь» (по выражению придворных), генерал-прокурор в 1800—1801 гг., сенатор. В день переворота был арестован, позднее навсегда покинул двор и уехал жить в Москву.
***** Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России XVIII—XIX веков и Вольная печать. М.: Мысль, 1984. Необходимо подчеркнуть, что Эйдельман высказывает сомнение в подлинности письма, поскольку оригинал был давно утрачен, а копию с него могли сфальсифицировать противники Николая I после 1825 г.

Факты, указанные в этом письме, были подтверждены Денисом Васильевичем Давыдовым (1784—1839): «Граф Ф.В. Ростопчин был человек замечательный во многих отношениях, переписка его со многими лицами может служить драгоценным материалом для историка. Получив однажды письмо Павла, который приказывал ему объявить великих князей Николая и Михаила Павловичей незаконнорожденными, он между прочим писал ему: “Вы властны приказывать, но я обязан вам сказать, что, если это будет приведено в исполнение, в России не достанет грязи, чтобы скрыть под нею красноту щек ваших”. Государь приписал на этом письме: “Вы ужасны, но справедливы”. Эти любопытные письма были поднесены Николаю Павловичу через графа Бенкендорфа бестолковым и ничтожным сыном графа Федора Васильевича, графом Андреем»*.

* Оболенский Г.Л. Император Павел I; Карнович Е.П. Мальтийские рыцари в России. М.: Дрофа, 1995.

Дело дошло до того, что именно Екатерина Ивановна Нелидова вынуждена была оказывать покровительство императрице, защищая ее от мужа, который вознамерился сослать «распутную» супругу в Холмогоры!
Однако полностью Павел I не угомонился. Он не стеснялся даже при гостях — во время обеда неожиданно закатывал жене бурные скандалы, обвиняя ее в супружеской неверности и ублюдочничестве Николая. Мария Федоровна при этом проявляла железную выдержку и со спокойным выражением лица продолжала трапезничать. Благо, она до конца своих дней плохо понимала русский язык, едва на нем говорила, а привыкший к брани на плацу Павел ругался исключительно по-русски. Именно тогда получила Мария Федоровна-старшая придворное прозвище Чугунная императрица.
Отметим, что Николай стал для нее самым любимым ребенком — он был первым мальчиком, которого императрица растила лично, и никто не покушался отнять у матери сына, как это было сделано с Александром и Константином. Николай оказался самым обижаемым и беззащитным ее ребенком в семье. А по дворцу тем временем расползались слухи, будто царица в отсутствие мужа зазывает к себе в спальню дежурных офицеров и даже рядовых здоровяков-гренадеров. Так ли это было? Сомнительно. Но на каждый роток не накинешь платок.
В 1798 г. у императора появилась новая фаворитка — Анна Петровна Лопухина (1777—1805). Накануне, 28 января 1798 г., Мария Федоровна родила еще одного сына — Михаила. Павел I был уверен, что и этот мальчик от другого мужчины, но многое свидетельствует за то, что отцом ребенка был все-таки император: после официальной коронации в Москве 5 апреля 1797 г. царственная чета на некоторое время возобновила супружеские отношения.
Мария Федоровна, подвергавшаяся многочисленным гадким унижениям, едва не избитая супругом (защитил ее присутствовавший при скандале Александр), молча терпела, подобострастно унижалась перед фавориткой, воспитывала малышей и ждала своего часа.
Все закончилось неожиданно. Как известно, 11 марта 1801 г. Павла I убили. Николаю шел тогда пятый год, Михаилу — четвертый.

7

И тут на авансцену вышла новая героиня — свидетельница многих семейных скандалов Романовых. Речь идет о злосчастной жене Александра I Елизавете Алексеевне, урожденной принцессе Луизе Марии Августе Баден-Баденской (1779—1826). Избрала ее в невесты любимому внуку лично Екатерина II, и лучшего выбора сделать она не могла. Светлейшая, благороднейшая личность, современниками Елизавета Алексеевна называлась не иначе как самой красивой императрицей всех времен и народов. Мы можем убедиться в ее изысканном совершенстве, посмотрев знаменитую картину французского художника Франсуа Жерара «Амур и Психея» (другое название «Первый поцелуй Психеи»), писанную с наследной четы российского престола в 1798 г. и хранящуюся ныне в Лувре. Говорили, что именно Жерару удалось наиболее точно передать облик цесаревича и его супруги. Екатерина II первой назвала невесту внука Психеей, и с этого времени образ Психеи-Елизаветы Алексеевны стал чрезвычайно популярным в отечественной литературе и в искусстве конца XVIII — начала XIX вв.: при российском дворе и в российских искусствах почти поголовно все были влюблены в Елизавету Алексеевну — кто как в неординарную благородную личность, а кто — как в женщину.
Бракосочетание состоялось в 1793 г., когда жениху не исполнилось еще 16-ти лет, а невеста едва вступила в свое 15-летие. Обстоятельства поспешного брака Александра Павловича и Елизаветы Алексеевны весьма необычны. Как-то раз Екатерине II показалась излишне интимной дружба ее внука Александра с юным князем Александром Николаевичем Голицыным (1773—1844). Известный российский гомосексуалист Ф.Ф. Вигель вспоминал о Голицыне того времени: «мальчик крошечный, веселый, миленький, остренький, одаренный чудесной мимикой, искусством подражать голосу, походке, манерам особ каждого пола и возраста»*. Поначалу этот обделенный родительской лаской миленький ребенок прельстил саму Екатерину II, и она повелела взять Сашеньку Голицына к ней в пажи. Заодно мальчика назначили в товарищи по играм к внукам императрицы — Александру и Константину. Со временем особо близкие, если не сказать недопустимые отношения юноши с подростком сложились у Голицына с Александром... Заметив это, Екатерина забила тревогу и решила от греха подальше скорее женить внука. Голицын, правда, в фаворе остался.

* Вигель Ф.Ф. Записки. М.: Захаров, 2000.

Благо молодые чрезвычайно подходили друг другу, причем Елизавета искренне влюбилась в своего мужа. Зато поведение Александра окутано тайной. Вряд ли оно связано с отлучением Голицына, но первые годы после женитьбы великий князь, скажем мягко, был несправедлив к своей супруге. Уже в 1794 г. он завел себе вторую супругу-фаворитку Марию Антоновну Святополк-Четвертинскую (1779—1854), которую через год спешно выдали замуж за Д.Л. Нарышкина. Под этой фамилией Мария Антоновна и вошла в историю. Александр прожил с Нарышкиной 15 лет, она родила ему четырех дочерей и одного сына Эммануила (1813—1901). Нарышкин признал всех детей Александра своими.
В 1799 г. у Александра Павловича, бывшего тогда уже наследником престола, и Елизаветы родилась дочь Мария. Вместе с радостью пришли и серьезные огорчения. Мария Федоровна начала открытую войну против Елизаветы Алексеевны, которая длилась всю жизнь последней и прерывалась лишь дважды — перед лицом военной угрозы в 1805 и 1812 гг.
Те события описала графиня Варвара Николаевна Головина (1766—1819):
«В Павловске императрица приказала Елисавете прислать ребенка ей, хотя девочке было всего три месяца, а от дома великого князя до дворца было довольно далеко. Пришлось повиноваться, и потом, когда девочку привезли обратно, великая княгиня узнала от дам, сопровождавших ребенка, что Мария Федоровна носила его к государю. Нисколько не подозревая грозы, собравшейся над ее головой, Елисавета была благодарна государыне, считая это просто желанием приучить государя к внучке. Она жестоко ошиблась и скоро убедилась в этом...
Граф Ростопчин и Кушелев* находились рядом с кабинетом государя, когда мимо них прошла императрица с маленькой великой княжной на руках. Она сказала им: “Не правда ли, какой прелестный ребенок?” — и прошла в кабинет государя. Через четверть часа она вышла оттуда скорым шагом, а затем Кутайсов** от имени государя позвал Ростопчина в кабинет, говоря ему по-русски: “Господи, и зачем только эта несчастная женщина ходит расстраивать его своими сплетнями!” Ростопчин вошел к государю и застал его в состоянии полного бешенства: “Идите, сударь, и немедленно напишите приказ о ссылке Чарторийского*** в Сибирский полк. Жена сейчас раскрыла мне глаза на мнимого ребенка моего сына!”... Императрица обратила внимание императора на то, что великая княжна была темноволосой, в то время как Александр и Елисавета были блондинами»****.

* Григорий Григорьевич Кушелёв (1754—1833) — генерал-адъютант Павла I, адмирал, вице-президент Адмиралтейств-коллегии.
** Иван Павлович Кутайсов (1759—1834) — граф и барон с весьма экзотической биографией. Турчонок по имени Кутай в 10-летнем возрасте был взят в плен во время войны и отправлен в подарок Екатерине II, которая отдала его служить наследнику. Кутай стал личным камердинером и брадобреем Павла Петровича. С восшествием Павла I на престол его возвели в баронское и графское достоинство, одарили землями и 5 тыс. душ крепостных. Был противником Марии Федоровны-старшей и настраивал против нее императора.
*** Адам Ежи Чарторыйский (1770—1861) — видный польский политический деятель, жил при русском императорском дворе с 1795 г. Личный друг Александра I и Елизаветы Алексеевны, откуда Мария Федоровна и сочинила сплетню о незаконном рождении девочки.
**** Головина В.Н. Мемуары. М.: АСТ—Астрель—Люкс, 2005.

Девочка не прожила и года, причем при дворе ходили слухи, будто ребенка отравили по приказу цесаревича Константина*, мечтавшего когда-нибудь занять императорский престол. Очень сомнительный слух, но верно другое — со смертью дочери в душе Елизаветы Алексеевны произошел резкий надлом, началось ее охлаждение к супругу.

* Титул цесаревича присвоил своему сыну Константину Павел I.

8

Известно, что Александр Павлович рыдал, когда ему сообщили, что отец его Павел I убит. Он знал о готовившемся заговоре, он знал, что убийство императора заговорщиками неизбежно. Но при этом Александр надеялся, что все пройдет как-то так, само собой… И был поражен, когда в замок с руганью и угрозами начали ломиться рядовые гвардейцы, сохранившие верность убиенному. Александр неожиданно для себя понял, что строгого Павла в армии любили, и что за его убийство, видимо, придется отвечать!
Заговорщики вообще были поражены в ту ночь поведением Романовых. Мария Федоровна-старшая, искренне любившая только Павла, устроила небольшую истерику и, слегка всплакнув, вдруг сквозь слезы начала твердить, едва выговаривая по-русски:
— Я! Я хочу править! Я должна!!!
И самое печальное — перепуганный Александр был готов уступить матери!
Тогда-то и прозвучали ставшие историческими слова:
— Эта страна устала от власти толстой старой немки. Оставьте ей возможность насладиться молодым русским царем!
Произнесла их новая императрица Елизавета Алексеевна, чем разом решила вопрос о власти и до конца своих дней стала самым ненавистным врагом свекрови. Новоявленная вдова была до такой степени обескуражена, что мгновенно прекратила истерику, умолкла и отошла в сторону.
Надо отдать должное Марии Федоровне: она сумела сделать верные выводы из слов невестки и поняла, что ей не дано стать самодержицей в России. Но не беда: она поняла и другое — властвовать можно посредством сыновей! Отныне ее заветной целью стало возведение на престол любимого сына Николая. А пока мальчик мал, есть время подготовить для него престол. Главными препятствиями здесь оказывались Елизавета Алексеевна, мешавшая полному подчинению Александра I воле матери, и наследник престола великий князь Константин Павлович*, родной сын Марии Федоровны, воспитанный под присмотром Екатерины II. Так завязалась главная дворцовая интрига, определившая судьбу российской монархии, в которой восстание декабристов оказалось лишь мелкой авантюрой в общем контексте борьбы за корону.

* Первый в истории России Указ о престолонаследии был подписан Петром I 5 (16) февраля 1722 г. Согласно этому Указу отменялся древний обычай передавать престол прямым потомкам по мужской линии, монарх получал право назначать престолонаследника по своей воле. Павел I отменил Указ Петра I, а 5 апреля 1797 г. обнародовал Манифест о престолонаследии, тайно от Екатерины II составленный при ее жизни самим Павлом совместно с Марией Федоровной-старшей. Согласно Манифесту вводился австрийский полусалический порядок престолонаследия: престол наследуется членами династии по нисходящей непрерывной мужской линии — в случае смерти монарха, имевшего сыновей и братьев, престол переходит к старшему из живущих сыновей или к старшему из потомков этого сына, но не к следующему по старшинству брату. Если монарх умер, не оставив сыновей или внуков по мужской линии, корона передавалась его следующему по старшинству брату и сыновьям этого брата и т.д. Женщины допускались к наследованию лишь при совершенном прекращении всех потомков мужского пола данной династии.
Александр I, едва приняв императорскую власть, нарушил Манифест Павла I, объявив в своем Манифесте о вступлении на престол петровский принцип: «и его императорского величества наследнику, который назначен будет». Однако официально Манифест Павла I отменен не был и Указ Петра I не восстанавливался.

В любом случае, изначально и все время царствования Александра I его супруга была отодвинута на вторые роли, истинной императрицей осталась вдовствующая императрица, и без согласия Павловского двора, как называлось окружение Марии Федоровны-старшей, резиденция которой располагалась в ее любимом дворце в Павловске, решать важные государственные вопросы, особенно династического характера, было невозможно. Поскольку до революции Мария Федоровна в литературе представлялась верной супругой и безутешной вдовой, пожизненно замкнувшейся в своем горе, но при этом преисполненной заботами о своем многочисленном семействе, а в советское время вообще игнорировалась, подлинная роль этой женщины в истории нашего Отечества стала предметом серьезного изучения лишь в последние десятилетия. Теперь Марию Федоровну-старшую все чаще сравнивают с Екатериной Медичи во Франции XVI в.
Вот свидетельство посланника Наполеона в России в 1807 г. Анн Жана Мари Савари (1774—1833): «Придворный церемониал и этикет соблюдается императрицей-матерью. Во время публичных церемоний она опирается на руку императора; императрица Елизавета идет позади и одна. Я видел войска под ружьем и царя верхом, ожидавших прибытия его матери. За любое назначение, за каждую милость являются благодарить ее и поцеловать ей руку, хотя бы она не принимала в этом никакого участия; ни о чем подобном не докладывают императрице Елизавете — это не принято. Петербургская знать считает своим долгом показываться на приемах императрицы-матери по крайней мере раз в две недели. Елизавета почти там не бывает, а император обедает три раза в неделю и нередко остается ночевать».
Нельзя сказать, что Александр I был мягкотелым правителем. Но в душе его по гроб жизни поселился ужас перед убиенным отцом. Как писала Елизавета Алексеевна: «Он был положительно уничтожен смертью отца и обстоятельствами, ее сопровождавшими. Его чувствительная душа осталась растерзанной всем этим навеки». Мария же Федоровна забрала себе окровавленную рубашку, снятую с убитого императора, поместила ее в драгоценный ларец, показала сыну-императору, и, когда ей требовалось решить какой-либо вопрос, а сын сопротивлялся, вызывала Александра к себе, ставила перед ним ларец с рубашкой и приступала к переговорам. Император, как правило, капитулировал в первые же минуты.
Наполеон, намереваясь развестись с бесплодной Жозефиной Богарне, дважды просил руки у сестер Александра I — первый раз у Екатерины Павловны (1788—1819), второй раз — у Анны Павловны (1795—1865), будущей королевы Нидерландов. По одной из версий и император оба раза был согласен, и невесты были согласны, но замужество с безродным корсиканцем строжайше запретила Мария Федоровна-старшая. Ряд историков полагает, что брак с русской великой княгиней предотвратил бы нашествие Наполеона в 1812 г., так что виновницей этой кровавой бойни можно считать императрицу-мать.
Читатель наверняка обратил внимание на рассказ о дворцовых слухах, будто младенец Мария, дочь Александра I и Елизаветы Алексеевны, была отравлена по велению Константина Павловича. Слухи эти поздние и, скорее всего, являются образчиком интриг матери против нелюбимого сына. Точно так же затем распространялись сплетни об убийстве по приказу Константина возлюбленного Елизаветы Алексеевны — Алексея Яковлевича Охотникова (1780—1807), который на самом деле (и в настоящее время это доказано неопровержимо на основании подлинных объективных документов) умер на руках императрицы от чахотки*. Слухи также обвинили Константина в убийстве двухлетней Елизаветы, дочери Елизаветы Алексеевны и Охотникова, которую Александр I официально признал своим ребенком, чем привел в неистовство Марию Федоровну. На самом деле девочка и вправду случайно упала осенью в холодную воду, заболела воспалением легких и умерла.
Можно не сомневаться, что Мария Федоровна сыграла решающую роль в разводе в 1820 г. Константина Павловича с его первой супругой Анной Федоровной, урожденной принцессой Саксен-Кобург-Заальфельд (1781—1860). Они поженились по настоянию Екатерины II в феврале 1796 г. Брак этот, как и у Александра и Елизаветы, был весьма удачный, но в 1801 г. Анна Федоровна уехала в Кобург навестить мать и по неизвестным причинам почти сразу потребовала развода. Ей отказывали почти 20 лет — против была все та же Мария Федоровна. Легкомысленный Константин тем временем развлекался с любовницами, но при этом с уважением относился к бросившей его жене.
Впрочем, в 1803 г. повод для развода появился. Грязный, шумный и очень подозрительно схожий с «убийством» Охотникова. Причем невесть откуда появившаяся сплетня быстро распространилась по всем монархическим семьям Европы и уж тем более по домам петербургской аристократии. Ее знали все, но что случилось и было ли на самом деле — не знал никто. Свидетелей было множество, однако никто ничего не видел, но только слышал. Приурочен слух был к годовщине убийства Павла I, некоторые даже уверяли, что все случилось 10 марта.
Любопытно пронаблюдать вариации изложения этого слуха, уже давно переведенного историками из категории события в категорию легенды. Той легенды, которая сыграла значительную роль в вынужденном отречении Константина Павловича от притязаний на престол.
Декабрист барон Владимир Иванович Штейнгель (1783—1862) записал ее так: «Это была самая гнусная история, омрачившая начало царствования Александра. Араужо был придворный, ювелир, жена которого славилась красотою. Константин-цесаревич, пленясь ею, чрез посредников сделал ей оскорбительное предложение. Она отвечала явным презрением. Летом 1803 года, в один день под вечер, за ней приехала карета, будто бы от ее больной родственницы. Когда она сошла и села в карету, ее схватили, зажали ей рот и отвезли в Мраморный дворец. Там были приготовлены конногвардейцы... Она потом отвезена была к своему крыльцу, и когда на звон колокольчика вышли ее принять, кареты уже не было. Несчастная Араужо, бросившись почти без чувств, могла только сказать: “я обесчещена!” и умерла. На крик мужа сбежалось множество: свидетельство было огромное! На другой же день весь Петербург узнал об этом. Произошел общий ропот. От имени государя, огорченного в высшей степени, прибито было ко всем будкам столицы на 24 часа объявление, которым приглашались все, кто знает хотя малейшее обстоятельство из этого гнусного происшествия, прямо к императору, с уверением в обеспечении от всякого преследования сильных. Составлена была комиссия под председательством старца гр. Татищева, который всячески отказывался; но уговорили и, наконец, дело повернули так, что по подозрению генер<ала> Боура, любимца Константина, выключили из службы»**.

* Штейнгель В.И. Автобиографические записки. // Штейнгель В.И. Сочинения и письма. Иркутск: Восточно-сибирское книжное издательство, 1985.

Известный журналист и публицист Николай Иванович Греч (1787—1867) в своих мемуарах записал иной вариант событий:
«В Петербурге жила молодая вдова португальского консула Араужо, и жила немножко блудно. Однажды поехала она в гости к придворной повивальной бабушке Моренгейм, жившей в Мраморном дворце, принадлежавшем великому князю Константину Павловичу, осталась там необыкновенно долго и, воротясь домой в самом расстроенном положении, вскоре умерла. Разнеслись слухи, что она как-то ошибкою попала на половину великого князя и что он с помощью приятелей своих, адъютантов и офицеров, поступил самым злодейским образом. Слух об этом был так громок и повсеместен, что правительство, публичным объявлением, приглашало каждого, кто имеет точные сведения об образе смерти вдовы Араужо, довести о том до сведения правительства. Разумеется, никто не явился».*

* Греч Н.И. Записки из моей жизни. М.: Книга, 1990.

Роксана Скарлатовна Эдлинг (1786—1844), фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, поведала эту историю следующим образом:
«В первые годы царствования Александра одна из его <Константина> оргий сопровождалась плачевными последствиями. Публика приходила в ужас, и сам государь вознегодовал до того, что повелел нарядить самое строгое следствие, без всякой пощады его высочества: так именно было сказано в приказе. Однако удалось ублажить родителей потерпевшей жертвы и, благодаря посредничеству императрицы-матери, постарались покрыть случившееся забвением. Но общество не было забывчиво, и великий князь, не лишенный прозорливости, читал себе осуждение на лицах людей, с которыми встречался. Это жестоко его обижало, и он, в свою очередь, возымел настоящее отвращение к стране своей. Живой образ злосчастного отца своего, он, как и тот, отличался живостью ума и некоторыми благородными побуждениями; но в то же время страдал полным отсутствием отваги, в физическом и нравственном смысле, и не был способен сколько-нибудь подняться душой над уровнем пошлости»*.

* Эрлинг Р.С. Записки. // Державный сфинкс. / История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII—XX. М.: Фонд Сергея Дубова, 1999.

Самым «правдивым» считается сообщение графа Федора Петровича Толстого, чья любовница якобы жила неподалеку от места событий. Он записал:
«Сегодня умерла жившая в Большой Миллионной одна госпожа по фамилии Араужи. Вчера она выехала из своей квартиры после обеда совсем здоровою, а в первом или во втором часу ночи была привезена в наемной карете и внесена в ее квартиру, и оставлена в первой комнате в совершенном бесчувствии в одной изодранной грязной рубашке. Эта женщина была в коротких связях с генералом Бауром, безнравственным подлым кутилою, фаворитом и другом великого князя Константина Павловича. Его высочество, узнав об этой связи и увидев Араужи, пожелал ее иметь. Услужливый подлец охотно уступил ему свою любовницу, но она, любя Баура, с гордостию отринула предложение любви Константина Павловича, и что он ни делал, она не поддавалась. Озлобленный презрением к его страсти, великий князь придумал ужаснейшее наказание для Араужи. Он приказал своему любимцу вчера пригласить эту несчастную женщину к себе на квартиру, где было приготовлено с дюжину конногвардейских солдат, которым по ее приезде приказано было поочередно изнасиловать эту жертву неслыханного зверства, исполненного, как утверждают, в присутствии самого изобретателя наказания. В городе всюду громко говорят об этом происшествии, жестоко негодуют, а оно остается без наказания»*.

* Записки графа Ф.П. Толстого. М.: РГГУ, 2001.

Генерал Баур возник в этой истории не случайно. На самом деле речь идет о Карле Федоровиче Бадере (Боуре) (1762—1812), бывшем адъютанте Г.А. Потемкина и командире кавалерийской бригады в Швейцарском походе А.В. Суворова. В описываемое время он уже был генерал-майором, шефом Павлоградского гусарского полка. Позднее участвовал в антинаполеоновских войнах, проявил личную храбрость в кампании 1805 г. и в походе корпуса С.Ф. Голицына в Австрию 1809 г. Умер до нашествия Наполеона.
Отчего Бадер попал в эту грязную сплетню? Объясняется довольно просто. Константин Павлович начинал военную службу под командованием Суворова и ходил в любимцах полководца. Александр Васильевич особо хвалил великого князя за личную храбрость, отвагу и заботу о солдатах. Не менее лестно отзывался впоследствии о великом князе и герой 1812 г. М.А. Милорадович. Притянув к этой грязной истории суворовского генерала, компрометировали одним махом и воинские достоинства Константина, что в те времена было особенно важно. Со времени появления этой сплетни Константина Павловича стали повсеместно звать «покровителем разврата».

9

Первыми годами правления Александра были довольны прежде всего либеральные круги России. Еще бы, ведь император официально заявил: ««Большая часть крестьян в России — рабы… Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность». Он сдержал свое слово, а также: отменил запрет на ввоз в Россию книг и нот, но запретил пытки; издал указы «О восстановлении жалованной грамоты дворянству», «Об уничтожении Тайной экспедиции» и «Об уничтожении публичных виселиц»…
А на третий год царствования Александр I призвал ко двору графа Алексея Андреевича Аракчеева (1769—1834), личность неординарную, но уже в те времена одиозную. О нем надо сказать особо, поскольку столь быстрое подавление восстания декабристов стало возможным только благодаря многолетним трудам этого человека. Выходец из беднейших провинциальных дворян, в юности Аракчеев проявил необыкновенную настойчивость и после полугодового ежедневного хождения по начальству, был взят на обучение в артиллерийский шляхетский корпус. Там Алексей Андреевич проявил блистательные способности в изучении иностранных языков и особенно в военно-математических науках. Успехи его были столь значительны, что по окончании корпуса молодой человек был оставлен там преподавателем. В 1792 г. в числе талантливых артиллеристов начальство направило Аракчеева в Гатчину к цесаревичу Павлу Петровичу. Там-то и случилась забавная история, давшая толчок к карьерному взлету офицера. Во время одного смотра Павел забыл отдать приказ разойтись и удалился. Все покинули плац следом, а вверенное Аракчееву подразделение осталось на месте в ожидании приказа. Наследник пришел в восторг от такого поступка и с тех пор стал выделять Алексея Андреевича.
Когда Павел стал императором, Аракчеев получил чин генерал-майора, орден и село Грузино с 2 тыс. крепостных. Он занял сразу три должности — коменданта Петербурга, командира Преображенского полка и генерал-квартирмейстера всей армии. «Аракчеев стал главной ударной силой павловских преобразований в армии. Он жесточайшими мерами восстановил порядок и дисциплину в разложившихся гвардейских частях, подтянул офицерский корпус, добрался и до солдатских казарм, утверждая и там чистоту и порядок. Штабных офицеров он засадил за чертежные доски и заставлял их тренироваться в составлении планов и карт. Как комендант Петербурга он стремился утвердить порядок и чистоту в городе, как генерал-квартирмейстер и инспектор армии осуществил проверку крепостей и их вооружений и во всех сферах деятельности добился перелома к лучшему: город преображался, казармы сияли чистотой, питание и обмундирование солдат улучшилось, состояние и вооружение крепостей значительно подвинулось, самоуправство офицеров, вплоть до беспричинных телесных наказаний солдат, было пресечено — и все это с жестоким давлением, мрачными придирками, отборной руганью. Офицеры стенали, жаловались. В армейской верхушке росло недовольство крутыми павловскими мерами. Думается, что геройскому в военное время русскому офицерству при мирной жизни невыносимы были эти прусские нравы, в основе которых лежали высокая организация, порядок, дисциплина, боевая готовность. Именно к этому стремился Павел, именно это сурово вводил Аракчеев в армии… Аракчеев светил здесь отраженным светом, но уже на этом этапе своей жизни снискал прочную ненависть тех, кого он заставлял делать положенное по службе. При этом он сам был требователен и взыскателен к себе и абсолютно честен и бескорыстен, чем удивлял российского чиновника и армейского командира и вызывал еще большее негодование и осуждение. По-видимому, во многом усилившиеся при Аракчееве тяготы по службе и стали причиной многочисленных мемуарных стонов российского офицерства той поры»*.

* Сахаров А.Н. Александр I. М.: Наука, 1998. Далее цитируется по этому изданию.

Великий князь Александр Павлович с младых ногтей был учеником Аракчеева. «Юный Александр в те дни старался преуспеть в новой для него военной ипостаси, стремился получить по службе поощрение требовательного и жесткого отца, переживал за неудачи и отцовские реприманды. 23-летний Аракчеев был для него не только превосходным  учителем во всем, что касалось армейских порядков, но и определенным амортизатором в отношениях с Павлом. Он помогал 15-летнему великому князю, страховал его, а порой и спасал от гнева отца. С этих лет Александр привык видеть в Аракчееве надежную защиту и опору. Эти отношения сохранились и после того, как Павел взошел на престол. Прибывшего из Гатчины в Зимний дворец Аракчеева Павел встретил словами: “Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде”, а затем соединил руки Александра и Аракчеева и произнес: “Будьте друзьями и помогайте мне”».
Однако в 1799 г. за попытку избавить от наказания своего брата, Аракчеев попал в опалу и был сослан в Грузино, где жил отшельником вплоть до 1803 г., когда его призвал Александр I. С этого времени «Аракчеев эпатировал придворные круги своей прямотой, откровенностью, он говорил то, что думал, о каждом из них, к тому же в борьбе за привязанность императора он, как правило, выходил в течение долгих лет победителем, что не могло не усилить общую ненависть к нему столичного “боярства”». Вот откуда и проистекает весь тот негатив, который отечественный читатель черпает из многочисленной литературы.

10

Император призвал Аракчеева, поскольку чувствовал нарастающее недовольство аристократии. Одни были недовольны половинчатыми реформами, хотя на самом деле никто не знал, какими должны быть полные реформы. Другие возмущались чрезмерно либеральными реформами. У Александра I почва уходила из-под ног, он чувствовал, что. остается при дворе один — у него нет даже того слабого окружения, которое поддерживало Павла I накануне его гибели. И тогда царь вспомнил об Аракчееве — по-настоящему верном служаке, хотя и преисполненном своих человеческих мерзостей. Вспомнил своевременно, ибо близился 1805 г.
Катастрофа при Аустерлице 2 декабря (20 ноября) 1805 г. произошла по вине лично Александра I, по молодости лет вздумавшего руководить ходом сражения. Еще до завершения боя император бежал прочь и безостановочно удирал до самого Петербурга, причем весь путь то и дело начинал рыдать от стыда и отчаяния.
Новость о победе Наполеона прежде всех была доставлена императрицам. И тогда женщины впервые объединились и буквально вытащили несчастного беглеца из пропасти позора. Празднично разодетые Мария Федоровна и Елизавета Алексеевна торжественно встретили Александра I как победителя. Был отслужен благодарственный молебен. Это событие резко подняло дух императора и сгладило разочарование народа. Но не удовлетворило аристократию. В верхах начались разговоры о целесообразности низложения Александра I и возведении на престол императрицы Елизаветы Алексеевны. Сделать это было тем легче, что Александр собственноручно своим Манифестом разрушил отечественное законодательство о престолонаследии.
Масла в огонь подлил Тильзитский договор в июне 1807 г., по которому Россия была вынуждена присоединиться к континентальной блокаде Англии. Это уже был серьезный удар по экономическим интересам дворянства.
Чувствуя, что назревает заговор, Александр судорожно искал спасения. В те годы главной опасностью для него были собственные придворные и особенно гвардия. А опору царь видел только в Аракчееве. И в масонских идеях…
Поскольку и в детстве, и в ранней молодости Александр много общался с масонами и наставники его были масонами, царь был достаточно хорошо знаком с новейшей масонской литературой, в частности с романом-утопией видного писателя-масона князя Михаила Михайловича Щербатова (1733—1790) «Путешествие в землю Офирскую»*, в которой была расписана идея так называемых военных поселений. Именно эта идея подтолкнула императора к созданию новой формы военной организации, которая была бы предана лично ему и стала бы альтернативой гвардии.

* Щербатов М.М. Путешествие в землю Офирскую г-на С… шведского дворянина. // Русская литературная утопия. Антология, 1986 г. М.: Издательство МГУ, 1986.

Согласно идее Щербатова, солдаты в стране Офирской набирались только из раз навсегда определенных для этой цели селений — военных поселений. Дети солдат обучались военному делу с 12 лет. В результате было исключено попадание в солдаты людей «поврежденных нравом». Солдаты наделялись собственностью — домами и мастерскими, имели семьи. В походах они располагали собственными средствами для пропитания и прочего. Именно эта социалистическая (!) идея очень приглянулась императору.
Как писал видный отечественный военный историк и внук Николая I великий князь Николай Михайлович (1859—1919), имевший возможность изучать секретные документы императорских архивов: «Всем было известно, что многие лица, стоявшие во главе администрации, в том числе и граф Аракчеев были против устройства военных поселений»*. Причем аристократия опасалась прежде всего за себя! Граф и видный политический деятель России Семен Романович Воронцов (1744—1832) называл это «наследственное военное сословие» «новыми стрельцами», а секретарь Елизаветы Алексеевны Николай Михайлович Лонгинов (1780—1853) был убежден, что эта «каста... уничтожит дворянство»!

* В.к. Николай Михайлович. Александр I. Спб., 1912.

Несмотря на недовольство приближенных, в 1810 г. Александр I отдал повеление организовать военные поселения по схеме Щербатова. Во главе этого дела он поставил лично преданного ему и всегда готового решительно и точно исполнить волю монарха А.А. Аракчеева. Скажем прямо, те жуткие истории о военных поселениях, которыми была полна дворянская литература XIX в., не соответствуют действительности, а называемые причины их создания вторичны.
1810 г. был выбран императором не случайно. Именно в этом году была предпринята первая, осторожная попытка уговорить Александра I официально разделить власть с Елизаветой Алексеевной. Ректор Дерптского университета, знаменитый ученый-физик Георг Фридрих Паррот* (1767—1852) направил монарху секретную записку, в которой говорилось, что в преддверии надвигавшейся войны с Наполеоном, целесообразно законодательно на время отсутствия императора в столице назначить Елизавету Алексеевну регентшей страны. Ответа, разумеется, не последовало, но соответствующие выводы царем были сделаны.

* Г.Ф. Паррот известен и как выдающийся альпинист — в 1829 г. он возглавлял первое в истории восхождение на вершину горы Арарат, к Ноеву ковчегу.

Первый заговор с целью низложения Александра I с престола в пользу императрицы Елизаветы Алексеевны связывают с «Обществом друзей Елизаветы»*. В него входили представители высших властных кругов, недовольные «антидворянской» политикой самодержавного Александра I и желавшие конституционного ограничения власти монарха в пользу отечественной аристократии, а также освобождения крестьян без земли. Это были люди с громкими в истории именами, некоторые из них очень влиятельные: отец и сын Семен Романович и Михаил Семенович Воронцовы, граф Арсений Андреевич Закревский (1783—1865), князь Александр Сергеевич Меншиков (1787—1869), граф Павел Дмитриевич Киселев, молодой публицист и критик Николай Иванович Кутузов (1796—1849), секретарь императрицы Н.М. Лонгвинов. Душой заговора был полковник Генерального штаба Федор Николаевич Глинка (1786—1880), почему на него обычно и указывают как на руководителя.

* В литературе встречаются еще названия «Общество Елизаветы» или «Общество друзей Елизаветы Алексеевны».

Если заговор и имел место, то идейным вдохновителем заговорщиков и руководителем их скорее всего являлся С.М. Воронцов — российский посол в Лондоне с 1785 по 1806 гг. (Напомню, что именно англичане профинансировали заговор и убийство Павла I в 1801 г.) В этом случае в России всем занимался сын Воронцова, будущий светлейший князь. В придворной среде (да и в дворянстве в целом) связи у названных лиц были огромные, и многие аристократы явно готовы были их поддержать. О международных масонских связях С.М. Воронцова и говорить не приходится. Так что в организационном и материальном плане такой заговор против Александра I стал бы самым опасным за все время его царствования.
Однако большинство специалистов уверено, что никакого заговора не было. Семен Михайлович Воронцов был чрезвычайно умным и тонким политиком. Он лучше многих понимал, что в России переворот, подобный дворцовым переворотам XVIII в. невозможен, поскольку обычно он совершался в пользу кого-либо из дома Романовых. В 1741 г. таковой была Елизавета Петровна, в 1762 г. — Екатерина II, в 1801 — Александр I. Единственной возможной для подобной роли кандидатурой после войны 1812 г. могла стать Елизавета Алексеевна — младшие великие князья были еще малы, Константин предан императору, о Марии Федоровне и разговора быть не могло… Но у императрицы не было никакого честолюбия, и она была ревностной противницей революций и переворотов. Об этом знали все, потому никто, за исключением недалекого Ф.Н. Глинки, с такой идеей и не носился. Ведь любая попытка иной формы переворота в случае успеха неизбежно переросла бы в революцию, чего никто не желал.
Глинка же был уверен, что заговор существует и названные здесь лица поддержат его, если Елизавета Алексеевна даст согласие взойти на престол. И он обратился к императрице с соответствующим предложением, однако немедленно получил категорический отказ. Более того, не называя имен, Елизавета Алексеевна предупредила о возможности попытки переворота мужа, тот в свою очередь высказал опасения А.А. Аракчееву. Власть начала готовиться к аристократическому мятежу. Отметьте, не от народа ждали удар — от дворянской элиты, организационно сосредоточившейся в масонских ложах, большинство которых находилось в подчинении у заграничных орденов.

11

«...Эксцессы в гвардии и революционная работа в армии без существования военных поселений поставила бы Государя в зависимость от любого заговора, т.е. в трагическое и безвыходное положение. Военные же поселения в корне меняли эту кошмарную обстановку… Что делал бы Император Александр I в создавшейся атмосфере, если бы в ближайшем к С.-Петербургу районе не было бы мощного кулака поселенных войск (надо считать около 100 000 человек), а на юге 240 эскадронов — войск беспрекословно преданных Императору, войск, которые были крепко в руках графа Аракчеева, на которого, к тому же равнялась масса артиллерии.
И в этом также кроется разгадка той травли, которая велась и ведется против Алексея Андреевича, бывшего, как и при Павле I, грозным препятствием для дворцовых переворотов — организатора, воспитателя и руководителя поселенных войск.
...С претворением в жизнь замысла Императора, кончалось… своеволие, кончалась роль гвардии, как янычар или преторианцев, и безболезненно проходило бы уничтожение крепостного права.
Для русской боярщины все это было бы смертельным ударом»*.

* Богданович П.Н. Аракчеев, граф и барон Российской империи (1769–1834). Буэнос-Айрес, 1956. К сожалению, этот интереснейший труд авторитетного русского историка, полковника и эмигранта Павла Николаевича Богдановича (1883—1973) по сей день не издан в нашей стране, мне удалось ознакомиться с книгой в частной библиотеке. Далее цитируется по указанному изданию.

Тайные общества (не масонские ложи) стали возникать в России с 1816 г. Любопытно, что начало их образования совпало с отказом Елизаветы Алексеевны взойти на престол. Рассказ об этих событиях не входит в задачу настоящей книги.
Отметим только, что первое открытое выступление против существующего порядка произошло в лейб-гвардии Семеновском полку в октябре 1820 г., когда Александр I находился в Австрии, на конгрессе Священного союза в Троппау. Недовольные командованием полковника Григория Ефимовича Шварца (1791—1882), героя антинаполеоновских войн, многократно награжденного орденами и ценным оружием за личную храбрость в сражениях против французов, рота Его Величества лейб-гвардии Семеновского полка (аналог современной Кремлевской роты почетного караула) возмутилась против муштры (частых строевых занятий) и жестокого обращения. Ее поддержал весь полк. Возникла угроза нападения вооруженного формирования на Петербург. В казармах полка стали распространяться невесть откуда взявшиеся рукописные прокламации. Солдаты (как об этом пишут в книгах) самостоятельно ничего подобного организовать не могли.
В те дни Аракчеев написал Александру I: «Я могу ошибаться, но думаю так, что сия их работа есть пробная, и должно быть осторожным, дабы еще не случилось чего подобного». То есть власть сочла это выступление за масонскую провокацию, что ее проверяли на крепость. И проверку прошла, поскольку семеновцам противостояли военные поселенцы. Руководил подавлением бунта генерал-губернатор Петербурга генерал М.А. Милорадович. Полк расформировали. Четверо офицеров были допрошены на предмет существования тайного общества. К тому времени уже действовал Союз благоденствия. Получив полнейшую информацию о Союзе, царь ничего не предпринял, кроме двух важнейших акций: удалил гвардию из Петербурга в Вильно и запретил масонские ложи и любые иные тайные организации.
В этом же году по итогам бунта в Семеновском полку Союз благоденствия под давлением П.И. Пестеля взял курс на организацию вооруженного восстания и установление республики по французскому или американскому образцу.

12

Пока Александр Павлович и Аракчеев оборонялись от заговорщиков, Мария Федоровна-старшая пошла в наступление. Николай достиг того возраста, когда пора было подумать и о престоле.
В 1816 г. начались переговоры о заключении брака между Николаем Павловичем и королевной Фредерикой Луизой Шарлоттой Вильгельминой Прусской, представительницей самой могущественной династии среди немецких монархий. Сложность ситуации заключалась в том, что дед королевны, прусский король и прославленный полководец Фридрих II Великий, категорически запретил своим потомкам вступать в брак с членами российский императорской фамилии. Вопрос решился положительно, когда в обход Александра I Мария Федоровна намекнула отцу девицы, что Николай наверняка станет императором. Это при живом-то наследнике Константине и вполне способных еще родить мальчика женах императора и наследника.
Королевна Прусская получила в крещении имя Александра Федоровна (1798—1860). Она оказалась единственной в императорской семье, к кому свекровь относилась чуть ли не с благоговением, правда, все равно втянула сноху в свои сложные интриги. 17 апреля 1818 г. Александра Федоровна родила сына Александра, и примерно с 1820-х гг. (скорее всего из окружения Марии Федоровны-старшей) в столичное общество была запущена сплетня будто в первый год петербуржской жизни Александра Федоровна состояла в сексуальной связи исключительно с Александром I и ребенок — от него, то есть будущий Александр II является законным продолжателем дома Романовых.
Тем временем Константин Павлович к радости матери наконец-то дал основание для отстранения его от престола. Он страстно влюбился в простую польскую дворянку Иоанну Грудзинскую! Для виду посопротивлявшись, Мария Федоровна дала согласие и на развод с Анной Федоровной, и на морганатический брак Константина с Грудзинской. После этого цесаревич автоматически лишался престола — Константин подписал отречение. Случилось это в 1819 г. А 8 июня 1820 г. Александр I узаконил Манифест о браке. Согласно этому документу великому князю жаловалось имение Лович; его жена получала титул княгиня Лович; дети от этого супружества и их потомство не имели права ни носить титул великих князей, ни претендовать на российский престол.
Новым наследником становился Николай. 16 августа 1823 г. императором был утвержден Манифест об отречении Константина и назначении наследником престола Николая. Документ было решено сохранить в тайне. Современные историки все более сходятся во мнении, что венценосное семейство опасалось восстания гвардии и заговора аристократии, отлично осведомленной в том, что новый наследник — незаконнорожденный сын обычного дворянина Данилы Бабкина и распутной немки, лишь номинально имеющей отношение к роду Романовых. Фактически происходила тайная для непосвященных смена династии.
По поручению Александра I Манифест был написан св. Филаретом (Дроздовым) (1782—1867), московским архиепископом. Оригинал документа был отдан на хранение в Успенский собор московского Кремля. Копии Манифеста передали на секретное хранение в Государственный Совет, в Сенат и в Синод.
Так обстояли дела в императорском семействе накануне кончины его главы.

13

В августе 1825 г. резко ухудшилось состояние императрицы Елизаветы Алексеевны. Врачи запретили ей оставаться в столице на зиму, советовали уехать на юг. Покидать Россию императрица отказалась.
Как известно, в последние годы жизни царственные супруги помирились и очень сблизились, потому решили вместе отправиться на юг, но почему-то своей резиденцией избрали Таганрог.
1 сентября 1825 г., ночью, один, без свиты, в открытой коляске Александр I выехал из Петербурга — он намеревался лично проследить за готовностью тракта должным образом принимать его больную жену. По пути император задержался в Александро-Невской лавре, где в его присутствии священноархимандрит митрополит Серафим* (Глаголевский) (1757—1843) и братия отслужили панихиду неизвестно по кому, после чего монарх уехал.

* 14 декабря 1825 г. именно митрополит Серафим приезжал на Сенатскую площадь вразумлять бунтовщиков, был обруган офицерами-заговорщиками и вынужден был бежать.

Через два дня следом за мужем отправилась в путь и Елизавета Алексеевна.
Надо признать, что за время пребывания в Таганроге Елизавета Алексеевна и в самом деле стала гораздо лучше себя чувствовать. Зато Александр I заболел и умер 19 ноября — то ли от малярии, то ли от брюшного тифа, то ли был отравлен, то ли покончил с собой (в любом случае, на основании протокола вскрытия покойного крупнейшие медики России отвергли смерть царя по двум первым причинам). Версию об уходе Александра в отшельничество в данной книге рассматривать не стоит.
Останки императора поместили в два гроба — деревянный и свинцовый — и 29 декабря отправили в Петербург. Перевозку организовывал Петр Михайлович Волконский (1776—1852), который письменно сообщил: «Хоть тело и бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почернело, и даже черты лица покойного совсем изменились… Поэтому думаю, что в С.-Петербурге вскрывать гроб не нужно».
Погребение императора в закрытом гробу 25 марта 1826 г. было воспринято обществом весьма сложно. Недаром Мария Федоровна весь тот день назойливо и не к месту повторяла:
— Oui, s'est mon cher fils, mon cher Alexandre!*

* Да, это мой дорогой сын, мой Александр! (фр.)

14

Но все это было потом. Прежде всех о смерти Александра I известили Марию Федоровну-старшую и великого князя Константина, которого полагали новым императором. Однако в Варшаве, где тогда жил Константин, немедля принесли присягу Николаю. В Петербурге же Николай… принес присягу Константину. Почему? Наиболее убедительная версия говорит о том, что его принудил к тому Милорадович, не желавший возведения на престол незаконнорожденного сына Бабкина. Он запросил дополнительные доказательства того, что последний сын Павла I и в самом деле отказался от престола, иначе грозил поднять гвардию. Милорадовичу сделать это ничего не стоило. Принципиального генерала поддержал и Государственный Совет. Вельможи потребовали подтверждения Манифеста лично Константином.
Тогда-то и начались метания младшего Романова — Михаила Павловича — между Петербургом и Варшавой. Константин категорически отказался приехать в столицу!
Тем временем даже Аракчеев был введен в заблуждение, и 3 декабря военные поселения принесли присягу Константину. Впрочем, Алексей Аркадьевич, опиравшийся на военные поселения и артиллерийские части, изначально стал альтернативой Милорадовичу с его гвардией.
Вот в таких условиях 14 декабря 1825 г. произошло неожиданное восстание декабристов. Кстати, впервые «декабристами» обозвала бунтовщиков в пылу раздражения Мария Федоровна-старшая. И кличка прижилась.
Рассказывать о самом восстании мы не будем. Литературы о нем более чем достаточно.
Отметим следующее. Николай Павлович был заранее предупрежден из Таганрога о наличии заговора в петербуржских войсках. Помимо этого в последние дни ему поступило более десяти донесений о готовящемся бунте. До 14 декабря Николай уже имел поименной список заговорщиков. Однако император предполагал, что ему сообщили лишь о мелких сошках, что заговор составлен высшей аристократией, а не дворянской мелкотой. И именно к бунту аристократии готовился он морально.
В ночь с 13 на 14 декабря Николай собрал командиров военных частей, в которых был точно уверен, и объявил: «Господа, не думайте, что утро пройдет без шума: возможно, что и Дворец будет под угрозой и я не могу заранее принять нужные меры; я знаю, что есть волнения в некоторых полках, но лишь в решающий момент я смогу решить на какие части я могу рассчитывать: до того времени я не смогу измерить размер зла. Но я спокоен, потому что моя совесть чиста. Вы знаете, господа, что не я искал короны; я не нашел в себе ни нужных талантов, ни опыта, чтобы нести этот тяжелый груз; но если Господь его на меня возложил, также как воля моих братьев и законы Государства, я сумею ее защитить и никто во всем свете не сможет ее у меня вырвать. Я знаю свои обязанности и знаю как их защитить; Император Всероссийский в случае нужды должен умереть с мечем в руке. Во всяком случае, не зная как мы переживем этот кризис, я поручаю вам моего сына. Что же касается меня, будь я императором лишь на час, я сумею доказать, что я достоин этого звания»*.

* Башилов Б. История русского масонства. М.: МПКП Община, 1992.

Другими словами, власть накануне восстания была жестко организована. Неожиданным я назвал это восстание по той причине, что и аристократия, которую подозревала в заговоре семья монарха, тоже не предполагала о подобном выступлении, попахивавшем якобинской диктатурой и гильотиной для высокопоставленных семейств. Так что вокруг Николая I объединились все могущественные силы, кто испугался за судьбу собственную и своих близких. Жуткий французский пример того, чем кончаются подобные игры в свободу, пришелся на молодость многих из сих господ.
При этом никто не сомневался, что главной жертвой заговорщиков была определена семья Романовых. 14 декабря ганноверский дипломат, бывший в 1812—1814 гг. российским подданным и воевавший в чине генерал-майора, Вильгельм Дернберг попросил у Николая I позволения присоединиться к его свите. Император ответил:
— Это событие дело семейное, в которое Европе нечего вмешиваться!
Другими словами, изначально Николай вел речь о фамильной борьбе за престол!
Об организованности декабристов говорить не приходится. Отчего так случилось? Иначе и быть не могло. Со второй половины XIX в. в литературе ведется спор: можно ли считать декабристов первыми интеллигентами? Так, в частности, Николай Александрович Бердяев (1874—1948) заявил: «Масоны и декабристы подготовляют появление русской интеллигенции XIX в., которую на Западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intelectuels. Но сами масоны и декабристы, родовитые русский дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление интеллигенции»*.

* Бердяев Н.А. Русская идея. // Бердяев Н.А. Самопознание. Русская идея. М.: Эксмо, 2009.

Вряд ли можно согласиться с такой точкой зрения. Декабристов не только можно, но и нужно полагать в числе первых интеллигентов, поскольку именно в их выступлении наиболее ярко проявились основные свойства этого сословия, а декабрьское восстание 1825 г. есть первый, типичный интеллигентский бунт да еще и с национальным окрасом — бессмысленный, стихийный и одновременно истеричный, с показушной жертвенностью (при том, что жертвенность эта никому не была нужна, кроме как самим истеричкам).
Рядовых, необразованных гвардейцев в бунт втянули самым гнусным образом — ложью! И ложью держали на площади вплоть до начала артиллерийского обстрела.
Несколько примеров.
Замечательный наш писатель, в 1830-х гг. составивший конкуренцию самому А.С. Пушкину, а в те годы участник восстания, штабс-капитан в лейб-гвардии драгунском полку Александр Александрович Бестужев (Марлинский) (1797—1837) заявил своим подчиненным, призывая их идти на площадь:
— Нас обманывают, Константин меня к вам прислал. Если вы верите в Бога, вы откажетесь присягать другому царю, нежели тому, которому вы поклялись в верности двадцать дней тому назад… Ребята! Вас обманывают: государь не отказался от престола, он в цепях. Его высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции и тоже в цепях!
Лейтенант гвардейского экипажа Антон Петрович Арбузов (1798—1843) припугнул своих моряков:
— Целая армия стоит в окрестностях столицы, и нас уничтожит, если мы присягнем Николаю.
Таким образом, стоявшие на Сенатской площади в каре рядовые и слыхом не слыхивали о том, чего добиваются декабристы. Да и ничего не поняли бы, если бы услышали. Впрочем, декабристы сами весьма смутно представляли чего хотят — хотели они, чтобы было как во Франции, а не сермяжно по-нашенски. Не зря А.И. Якубович предлагал разгромить кабаки, напоить чернь и спровоцировать ее на грабежи.
Солдаты же были уверены, что пришли защищать царя Константина, которому недавно присягнули на верность, и что сейчас их поведут в бой против узурпатора. Во всех переговорщиках от Николая солдаты видели подосланных узурпатором продажных негодяев. Единственного, кто мог бы помешать декабристам командовать подчиненными (потому что пользовался у гвардейцев непререкаемым авторитетом), Милорадовича в самом начале восстания (точнее было бы сказать театральной инсценировки восстания) смертельно ранил Каховский, а другого такого авторитетного человека в гвардии не было.
Всей этой лжи давно найдено оправдание интеллигентами — поклонниками декабристов: «Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за свои убеждения, тем честнее служил империи и государю императору. Поэтому заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него требуют второй, незаконной присяги, что истинный государь томится где-то в цепях, а захватчик собирается отнять у него престол и если скажут все это люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа придумал чистый душой(!) поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей — солдат»*.

* См. Башилов Б. История русского масонства. М.: МПКП Община, 1992. В данном случае автор цитирует книгу М. Цейтлина «Декабристы».

Великий русский писатель Борис Константинович Зайцев (1881—1972) отметил самое важное в том тяжком дне — великую роль императора Николая I: «С первого же дня путь его оказался грозным. Много спокойнее и проще было бы командовать, с титулом великого князя, каким-нибудь гвардейским корпусом, чем 14-го декабря отстаивать на Сенатской площади свой трон, жизнь и свою, да и семьи. Все-таки, раз уж взялся, выполнил изо всех сил.
Николая I-го любить трудно. Не весьма его любили и при жизни, и по смерти. Но и не любившие не могли отрицать, что 14-го декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным ореолом Власти действовал на толпу. Он — Власть. “Это царь!” Вожди мятежников могли быть и образованней его, и многое было правильно в том, чего они требовали, но у них не было ни одного “рокового” человека, Вождя. А Николай Вождем оказался. И победил»*. Победил, потому что в его распоряжении была огромная армия военных поселений и верные Аракчееву артиллеристы. Победил, потому что противоположную сторону возглавлял слабовольный авантюрист К.Ф. Рылеев, которого апологеты все время стараются представить невинным поэтом-идеалистом и замалчивают тот факт, что он являлся кадровым, достаточно опытным офицером, хотя и в отставке.

* Зайцев Б.К. Жуковский. // Зайцев Б.К. Собр. соч. в 11-ти томах. Т. 5. М.: Русская книга, 1999.

15

В преддверии и во время восстания случились два события, которые обычно упоминаются мимоходом, но которые во многом объясняют поведение императора и его братьев в процессе следствия над декабристами.
«Накануне восстания на Сенатской площади было даже составлено специальное воззвание, в котором говорилось, что, поскольку после смерти Александра I ни Николай, ни Константин не хотят править, власть следует передать императрице: “Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!”»*

* В.к. Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна, супруга императора Александра I. В 3-х томах. Т. 3. СПб., 1909.

На самом деле это было не воззвание, а «Приказ к войскам», написанный в ночь перед восстанием 14 декабря подполковником в отставке бароном Владимиром Ивановичем Штейнгелем (1783—1862). Звучал он так:
«Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставив Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому неготовым, и первым присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!»
Штейнгель несколько раз мелькал на Сенатской площади в день восстания, но был пассивен. Приказ его гвардейцам не зачитали, однако поплатился барон весьма жестоко — 20 годами каторги. (Правда, отбыл только 5 лет в Читинском остроге, а затем его перевели на поселение, где барон пребывал до амнистии в 1856 г. и потом благополучно доживал свой век с семейством в Петербурге).
В ночь накануне восстания у Романовых был семейный совет. Кто-то из его участников предложил для успокоения военных провозгласить самодержавной императрицей Елизавету Алексеевну. С Марией Федоровной случилась настоящая истерика, о которой впоследствии свидетели вспоминали с ужасом. Отныне самое имя супруги Александра I было под запретом!
Но никто из посвященных в дела империи не забыл об «Обществе Елизаветы Алексеевны». И о возможности заговора в среде высшей аристократии — заговора масонов в пользу новой вдовствующей императрицы. Отсюда и слова молодого императора о семейных разборках, а в движении декабристов искали прежде всего след масонов и Елизаветы Алексеевны — единственной возможной конкурентки незаконнорожденного Николая I и народной любимицы.
Разбираясь с проблемами движения декабристов, особое внимание следует обратить на следующее: Следственный комитет специально расследовал вопрос о связях бунтовщиков с высшими государственными деятелями России (читай, с масонами — В.Е.). Расследование это имело секретный характер, и все документы по нему пропали еще при царях! Сохранилось только «Секретное приложение» к Донесению Следственной комиссии, в котором говорится, что все в порядке — никто ни с кем связан не был. Невольно возникает сомнение: почему же пропали только протоколы следствия именно по этому вопросу?
Впрочем, Николай Павлович изначально взял расследование в свои руки и сделал все возможное, чтобы никто из посвященных в незаконность его рождения затронут не был. Другими словами, плачевные результаты своих внутренних склок монархия и высшая аристократия свалили на группку молодых «наполеончиков» и ни во что на деле не посвященных амбициозных и истеричных баламутов из аристократической молодежи. Заговорщики были поспешно объявлены революционерами!
— Это не военный бунт, — сказал император, — но широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные цели...
В демократической (со времен Герцена, если не раньше) и советской историографии утвердилась формула: царизм расправился с декабристами — прогрессивными молодыми людьми, благородными бескорыстными героями. В действительности все было иначе. Николай I не утратил стыд и, понимая, что в событиях 14 декабря повинны недосягаемые для него люди, постарался исключить из числа наказуемых хотя бы совсем молодых и глупых пареньков, многим осужденным наказание он смягчил и смягчал в дальнейшем. Однако не будем забывать и о том, что император действовал не сам по себе — он был частью государства, которое боролось за себя и воздавало возмездие тем, кто пытался это государство уничтожить. Ведь восстание декабристов, при всей его слабости, все-таки было не заурядным мятежом, но итоговой акцией разветвленного военного (!) заговора, и целью его организаторов было уничтожение российского государства вооруженным путем, только организовать это уничтожение заговорщики оказались неспособными, что особо ярко выдает в них интеллигентов. И вообще эти события можно сравнить со столкновением истерикующей моськи интеллигенции с тупым, но разъяренным этой моськой буйволом бюрократии.
Николай I сообщил брату Константину: «Показания Рылеева, здешнего писателя, и Трубецкого, раскрывают все их планы, имеющие широкое разветвление в империи; всего любопытнее то, что перемена государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем». В принципе, эти слова явно написаны облегченно вздохнувшим человеком, который опасался столкновения с серьезной агрессивной силой, и вдруг осознал, что перед ним вертится группка переусердствовавших в своей наглости хилых хулиганов.
Поведение К.Ф. Рылеева на Сенатской площади 14 декабря было, мягко говоря, возмутительным, если не сказать хуже. К месту сбора он явился своевременно, обозрел ситуацию, объявил струсившего С.П. Трубецкого и А.И. Якубовича (он отказался повести войска на штурм Зимнего дворца из опасения прослыть цареубийцей) предателями, затем якобы сказал с великим пафосом:
— Предсказание наше сбывается, последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы: мы дышали ею, и я охотно отдаю за них жизнь свою.
И попытался в очередной раз подстрекнуть Каховского пойти в Зимний дворец и пристрелить Николая I. У того хватило ума отказаться, он не желал прослыть цареубийцей-одиночкой. После этого Рылеев с гордо поднятой головой удалился… домой! Руководитель тайной организации, устроившей всю эту бучу, годами уговаривавший соучастников к бунту, даже на мгновение не подумал возглавить спровоцированное им же выступление! Притом, что он во всех подробностях знал план военных действий, равно как знал, что время работает против восставших. Да, Трубецкой струсил и предал дело заговорщиков — не явился на площадь, спрятался рядом, в канцелярии Генерального штаба. Но почему Рылеев, кадровый офицер и признанный всеми заговорщиками «диктатор» Северного общества, не пожелал сам возглавить восстание? Прими он ответственность на себя, и Якубович повел бы солдат на Зимний, а А.М. Булатов наверняка захватил бы Петропавловскую крепость — благо там дежурил полк, которым он командовал. Позднее ответ на этот вопрос дал сам Александр Михайлович Булатов (1793—1826), кадетский однокашник Кондратия Федоровича: «…он (Рылеев — В.Е.) рожден для заварки каш, но сам всегда оставался в стороне»*. Это откровение единственного декабриста, покончившего с собой в Петропавловской крепости в январе 1826 г., проливают свет на все последующее поведение Рылеева.

* Башилов Б. История русского масонства. М.: МПКП Община, 1992.

Масонский тип мышления этого человека выдает и то, что Рылеев даже не задумался о судьбе более чем 3 тысяч необразованных, обманутых или даже запуганных офицерами-бунтовщиками (их было около 30 человек) солдат-крестьян, выстроенных в каре на площади! Ведь в тот день именно Кондратий Федорович нес полную ответственность за их дальнейшую судьбу, но он предал несчастных, этот радетель за народное счастье фактически подставил тот самый народ под артиллерийскую картечь. Николай I долго отказывался стрелять в своих подданных, но в конце концов все уговоры и переговоры были сорваны дворянами-декабристами, и у него не осталось другого выхода — далее баламутить столицу и страну было смертельно опасно! Царь оказался заложником созданного именно Рылеевым со товарищи положения вещей. После 3 часов дня артиллерия дала по площади первый залп. Солдаты пытались отстреливаться, защищая, как они думали, престол Константина. К 6 часам вечера подавление восставших было успешно завершено.
Мы не знаем, что делал бывший «диктатор» дома, знаем только, что он палец о палец не ударил, чтобы уничтожить остававшиеся у него в квартире документы декабристов, по которым затем были арестованы многие даже не призванные на площадь или усугублялась вина прочих бунтовщиков. Будто преднамеренно сохранил их для следствия.
В 7 часов вечера у Рылеева собрались другие участники восстания, они под картечью тоже странным образом не побывали. Заговорщики обсудили (!) причины поражения, договорились о тактике поведения на допросах и попрощались.
Когда все ушли, приехал Фаддей Венедиктович Булгарин (1789—1859), которому Рылеев передал на хранение рукописи своих литературных творений.

16

После подавления восстания в общей сложности было арестовано более 3 тыс. человек. К следствию и суду по делу декабристов привлекались 579 человек.
Кондратия Федоровича арестовали поздно вечером 14 декабря. Первым допрашивал его сам Николай I. Он направил арестованного в Петропавловскую крепость, сопроводив его запиской: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук, без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно…»*

* Эйдельман Н.Я. Лунин. М.: Молодая гвардия, 1970.

И Рылеев начал сдавать всех и все, разом позабыв о каких-либо договоренностях с товарищами накануне ареста! Обычно скромно пишут, что он «был довольно откровенен». Биографы вождя декабристов представляют его этаким наивным экзальтированным человеком, мечущимся под беспощадным давлением коварного монстра и обманщика Николая I и царских церберов. Однако если рассматривать поведение Кондратия Федоровича в свете сожженных и не сожженных им накануне восстания документов, логика его поведения выглядит не столь драматично: он явно стремился сдать с потрохами всех дурачков, но скрыть кого-то нам неизвестного. По дошедшим до историков документам, задуманное ему удалось — ведь мы не знаем, каково содержание протоколов секретного расследования Следственной комиссии.
Официальная история придерживается такой версии. В первые дни ареста Кондратий Федорович растерялся, о чем свидетельствует его письмо к Николаю I, где вождь бунтовщиков признал, что «дело тайного общества окончательно проиграно». Во всем Рылеев винил себя… во всем, но только не в гибели ни в чем не повинных солдат! (Правда, непонятно: о чем же договаривались декабристы в доме Рылеева накануне ареста, если не о тактике поведения во время следствия? Как сам Рылеев мог растеряться, если за несколько часов до того целенаправленно готовился к встрече со следователями?)
Но наступил момент, когда Кондратий Федорович попытался запираться и все отрицать, особенно замысел цареубийства, в котором его обвинил Каховский.
Затем пришло время третьего этапа, когда Рылеев стал утверждать, что во всех грехах декабристов повинен только он. В частности, раскаявшийся заявил:
— Признаюсь чистосердечно, что я сам себя почитаю главнейшим виновником происшествия 14 декабря, ибо ...я мог остановить оное и не только того не подумал сделать, а напротив, еще преступною ревностию своею служил для других, особенно для своей отрасли, самым гибельным примером. Словом, если нужна казнь для блага России, то я один ее заслуживаю, и давно молю Создателя, чтобы все кончилось на мне, и все другие чтобы были возвращены их семействам, отечеству и доброму государю его великодушием и милосердием*.

* Восстание декабристов. Материалы и документы. В 11-ти томах. Т. 1. М.-Л., 1925.

Однако если мы вспомним предсмертные откровения А.М. Булатова, то объяснение поведению Рылеева получается совершенно иное. Поначалу он рассчитывал на снисхождение и откровенничал, зарабатывая прощение. Вполне возможно, что те силы, которые стояли за спиной восстания, пообещали ему поддержку и мягкое наказание.
Когда же Кондратию Федоровичу начали предъявлять обличающие документы и данные против него показания сотоварищей, он понял, что дело плохо, действительно растерялся и перестал сотрудничать со следствием.
Когда же ему стало понятно, что дело окончательно проиграно, что помощи со стороны не будет, что его решили сдать с потрохами и сурового приговора не избежать, Рылеев выбрал наиболее верную тактику — стал вести себя как народный герой, имя и слава которого останутся в веках. Мудрейшее решение, тем более, что по свидетельствам современников, этому человеку всю жизнь были свойственны стремление к славе и бессмертию в памяти соотечественников.
Невольно возникает вопрос: если дело обстояло именно так, то почему Рылеев не сдал императору обманувших его покровителей? Но ведь мы не знаем содержания протоколов секретного следствия! Как бы там ни было, официальным козлами отпущения в заговоре декабристов стали пятеро казненных.

17

Пока шло следствие по делу бунтовщиков, интриги в семье Романовых достигли высшей степени накала. И связаны они были с Елизаветой Алексеевной.
Императрицу потрясло восстание на Сенатской площади, но более всего — артиллерийский расстрел солдат.
— Что за начало царствования, когда первый сделанный шаг — приказ стрелять картечью в подданных! — воскликнула она. Как ни печально, Николай I был согласен с нею. Однако что ему еще оставалось делать?
Самих дворян-декабристов Елизавета сочла безумцами.
21 апреля 1826 г., когда прах супруга ее уже месяц покоился в Петропавловском соборе, Елизавета Алексеевна выехала из Таганрога в Петербург. Все это время она находилась под негласным присмотром П.М. Волконского, который ежедневно информировал о ее здоровье и делах отдельно Николая I, отдельно Марию Федоровну. Еще до отъезда вдовы до столицы дошел слух, будто она успела зачать от мужа и носит в своем чреве истинного наследника престола!
В такой истории нет ничего удивительного. В 1820 г., всего за 5 лет до описываемых событий, во Франции был убит заговорщиками племянник короля Людовика XVIII и единственный продолжатель рода французских Бурбонов Карл, герцог Беррийский (1778—1820). Казалось, что династия пресеклась, поскольку от нее оставались лишь неспособные к продолжению рода старцы. Но через 8 месяцев после гибели Карла его вдова, знаменитая в истории некоронованная королева Франции герцогиня Мария Каролина Беррийская родила сына Генриха, который впоследствии в течение многих лет претендовал на королевский престол своих предков. Для России такое развитие событий после восстания декабристов стало бы катастрофой.
Документальных подтверждений беременности Елизаветы нет. Однако как только стало известно, что вдова покинула Таганрог, произошло нечто неслыханное: Мария Федоровна-старшая по неизвестным причинам поспешно выехала из Москвы навстречу снохе. Поездка была небывалой — впервые в жизни императрица была без свиты, лошади же ее кареты не выступали мерным шагом, а мчались галопом!
Есть две версии случившегося.
Согласно первой версии, Елизавета заранее предупредила свекровь, что намерена открыть ей некую тайну, но очень больна и боится умереть, не добравшись до Петербурга. Или Мария Федоровна хотела о чем-то предупредить Елизавету на случай, чтобы та не болтала лишнего. В любом случае эта версия утверждает, что встреча была оговорена заранее.
По второй версии, Елизавета Алексеевна не должна была доехать до столицы, и это было столь важно, что Мария Федоровна вынуждена была сама проконтролировать исполнение кровавого приказа и нагрянула в Белёв, где остановился кортеж Елизаветы, неожиданно.
В любом случае императрица-мать везла с собою сшитый за полгода до того (т.е. в первые дни после кончины Александра I) тайком от Елизаветы по личному заказу Марии Федоровны похоронный наряд для ненавистной снохи.
Мария Федоровна появилась в Белёве через несколько часов после кончины супруги Александра I. Одром для императрицы служила походная кровать, на которой за полгода до того умер ее муж. Войдя в комнату, где лежала покойница, Мария Федоровна выгнала придворных, собственноручно обыскала помещение и труп, сняла с Елизаветы все фамильные драгоценности, допросила фрейлин и обслугу и тут же поспешно уехала.
Еще бы! Пропало самое главное — Дневник Елизаветы Алексеевны, который она ежедневно вела, начиная с 1792 г.! В нем наверняка содержался смертельно опасный компромат на всю династию Романовых. Любители сентиментальных историй обычно рассуждают о том, что в Дневнике имелись подробные записи об отношениях императрицы с Охотниковым и что именно по сей причине его необходимо было уничтожить. Как же! Больше Марии Федоровне делать нечего было! Елизавета Алексеевна присутствовала почти при всех скандалах Павла I по поводу незаконного рождения Николая от Бабкина! Она знала всю подноготную императрицы-матери, особенно о ее методе добиваться своего от мистически настроенного старшего сына. Возможно, в Дневнике были записаны беседы с Александром I о передаче власти Николаю и фактической смене династии Романовых на династию Бабкиных… От этого Дневника ожидать можно было чего угодно, вплоть до откровений об истинных виновниках восстания декабристов, если Елизавета Алексеевна все-таки была к нему причастна. Именно за Дневником снохи мчалась в такую даль престарелая императрица, и именно его не оказалось в Белёве.
От фрейлин удалось узнать только то, что незадолго до смерти Елизавета Алексеевна передала фрейлине Юлии Даниловне Тиссен ларец из черного дерева и просила в случае ее смерти немедля отвезти ларец в Петербург, где у Московской заставы посланницу должен был встретить предупрежденный человек, а он уже знал, как следует поступить с содержимым ларца далее. Едва стало известно о кончине императрицы, Тиссен покинула Белёв.
Мария Федоровна сломя голову пустилась в погоню.
Отчего же умерла вдова? Существуют две версии.
Официальная. Императрица скончалась своей смертью по причине застарелых болезней и страдая по покойному мужу. Сохранился Протокол вскрытия тела Елизаветы Алексеевны, правда, не оригинал, а современная ему копия, но она подписана лейб-медиком императрицы с 1808 г. и до ее смерти Конрадом фон Штофрегеном (1767—1841). Именно этот врач лечил в Таганроге и вскрывал после кончины тело Александра I. Я не стану приводить здесь этот документ, но он весьма любопытен: медик перечисляет многочисленные болезни и найденные деформации в организме императрицы, но констатирует, что не они стали причиной смерти, которая наступила внезапно — по причине врожденного порока сердца! Внезапно при таких-то болячках и при тех жутких описаниях состояния здоровья Елизаветы, которые оставили некоторые ее приближенные (в частности П.М. Волконский)? Невольно возникает подозрение, что Штофреген намекает на какую-то тайну, говорить о которой ему было воспрещено.
Иная версия довольно популярна у целого ряда историков и особенно у писателей. Елизавета Алексеевна была убита в ночь с 3 на 4 мая 1826 г., поскольку была опасна для престола Николая I, в частности, ее могли связывать с заговором декабристов.
Писатель Лариса Николаевна Васильева занималась этим вопросом с особой тщательностью, даже была допущена в архивы некоторых королевских семей*. Она опирается на рассказ камер-фрейлины княжны Варвары Михайловны Волконской (1781—1865), сопровождавшей Елизавету Алексеевну в Таганрог и обратно. В ночь смерти императрицы фрейлина страдала бессонницей. Перед рассветом она увидела, как двое неизвестных вынесли из спальни Елизаветы чье-то тело. Волконская тайком последовала за шествием и поняла, что несут бесчувственную императрицу, которую бросили в пруд. Фрейлина подняла крики, прибежали слуги и достали несчастную жертву со дна, но было уже поздно. Никаких подтверждений или опровержений эта история не имела…

* См.: Васильева Л.Н. Жена и муза. Тайна Александра Пушкина. М.: Атлантида — XXI век, 2001. Книга подверглась жесткой критике как историков, так и литературоведов.

 Опровергатели Варвары Михайловны оперируют тем фактом, что именно ее юный Пушкин, приняв за горничную Наташу, обнял и пытался поцеловать в темном коридоре Екатерининского дворца. Старая дева закатила истерику, но император не дал этой истории хода. Другими словами, Волконскую объявляют полусумасшедшей старухой, которой могло померещиться или привидеться во сне все, что угодно. Веры ей нет!
Сторонники же версии убийства указывают на то, что Елизавета Алексеевна скончалась необычайно своевременно…
Ю.Д. Тиссен была перехвачена флигель-адъютантом. Ларец у нее изъяли и отвезли к Марии Федоровне. Императрица-мать немедля закрылась с Николаем в зале, где жарко пылал камин. Там Мария Федоровна прочитала и просмотрела каждую бумагу из ларца. По мере прочтения она передавала листки Николаю, а император бросал их в огонь. Таким образом все тайные бумаги Елизаветы Алексеевны были уничтожены. Великий русский историк Николай Михайлович Карамзин (1766—1826), которому покойная давала читать часть своего Дневника, скончался через две недели после императрицы, почти сразу за тем, как черный ларец оказался в руках Марии Федоровны. Умер он 22 мая по причине осложнений от простуды, полученной им 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади.
Для желающих поразмышлять над вопросам о кончине Елизаветы Алексеевны, дам небольшое дополнение. Общеизвестно, что если бы цесаревич Константин Павлович откликнулся на зов Николая I и Марии Федоровны и в декабре 1825 г. приехал в Петербург, никакого восстания декабристов не было бы — солдаты просто отказались бы пойти за офицерами-дворянчиками на площадь. Почему же Константин отказался уехать из Варшавы? Одна из версий — боялся матери, боялся, что уже никогда не вернется в Польшу живым.
14 июня 1826 г. прах Елизаветы Алексеевны был торжественно препровожден в Петропавловский собор, там же 22 июня императрица была погребена рядом с могилой супруга*. Когда в первые годы советской власти вскрывали захоронения Романовых, гроб Александра I оказался пустым. Зато в ногах Елизаветы Алексеевны обнаружили безымянную урну. Существует предание, будто это и есть прах императора-мистика, страшившегося быть захороненным рядом с убиенным отцом.

* Предполагают, что знаменитая статуя в парке Царскосельского Екатерининского дворца «Молочница с разбитым кувшином, созданная скульптором П.П. Соколовым и воспетая А.С. Пушкиным, на самом деле является прижизненным памятником императрице Елизавете Алексеевне и олицетворяет ее скорбь по двум умершим в младенчестве дочерям.

17

13 июня 1826 г., начался тайный судебный процесс над декабристами — без их участия. По степени вины Верховный уголовный суд поделил подсудимых на 11 разрядов. Вне разрядов проходили руководители Южного и Северного обществ П.И. Пестель и К.Ф. Рылеев, руководившие восстанием Черниговского полка С.И. Муравьев-Апостол и М.П. Бестужев-Рюмин, а также П.Г. Каховский, смертельно ранивший М.А. Милорадовича и убивший Н.К. Стюрлера.
В начале июля суд приговорил эту пятерку декабристов к смертной казни четвертованием, 31 человека — к смертной казни отсечением головы, 17 — к политической смерти (имитации казни), а потом к ссылке в вечную каторгу, 2 — к вечной каторге.
Николай I утвердил приговор суда, но внес в него изменения. Пятеро были «помилованы» — четвертование царь заменил повешением, 19 человек он приговорил к ссылке, 9 офицеров разжаловал в солдаты. О приговоренных к казни Николай написал брату Константину: «Это ужасно, но надо, чтобы их пример был бы другим наука, и так как они убийцы, их участь должна быть темна... Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ, чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния ни на кого, после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как поднявшие первыми руку на своих начальников».

Объявление приговора осужденным проходило 12 июля 1826 г. в комендантском доме Петропавловской крепости с 12 часов ночи до 4 часов утра.
Судьи сидели за столом, покрытым красным сукном.
Заключенных привезли из казематов. Все были обескуражены тем, что суд и вынесение приговора были осуществлены в их отсутствие! Бунтовщиков развели по разрядам кары в отдельные комнаты, откуда их группами вводили в зал для выслушивания приговора — его зачитывал обер-секретарь.
Рылееву было объявлено: «По внимательном и подробном рассмотрении всех преступных действий каждого из подсудимых… Верховный уголовный суд приговорил: к смертной казни четвертованием по 19-му артикулу воинского устава… отставного поручика Кондратия Рылеева за то, что, по собственному его признанию, умышлял на цареубийство, назначал к свершению оного лица, умышлял на лишение свободы, на изгнание и на истребление императорской фамилии, и приуготовлял к тому средства, усилил деятельность Северного общества, управлял оным, приготовлял способы к бунту, составлял планы, заставлял сочинить Манифест о разрушении правительства, сам сочинял и распространял возмутительные песни и стихи и принимал членов, приуготовлял главные средства к мятежу и начальствовал в оных, возбуждал к мятежу нижних чинов чрез их начальников посредством разных обольщений и во время мятежа сам приходил на площадь…»
Затем приговоренных выводили через другие двери в комнату, где располагались священник, лекарь и два цирюльника с препаратами для кровопускания на случай, если кому-то сделается дурно.
В дни заключения в Петропавловской крепости в душе Кондратия Федоровича произошел резкий перелом, он обратился к Богу, стал искренне верующим. «В каземате, последнюю ночь, получил он позволение писать к жене своей. Он начал, отрывался от письма, молился, продолжал писать. С рассветом вошел к нему плац-майор (здесь уже не Подушкин, а Трусов) со сторожем (солдатом Соколовым), с кандалами и объявил, что через полчаса надо идти: он сел дописать письмо, просил, чтобы между тем надевали железы на ноги. Соколов был поражен его спокойным видом и голосом. Он съел кусочек булки, запил водою, благословил тюремщика, благословил во все стороны соотчичей, и друга и недруга, и сказал: “Я готов идти!”»*

* Розен А.Е. Записки декабриста. // Мемуары декабристов. М.: Правда, 1988.

Позже знаменитое Письмо К.Ф. Рылеева к жене в многочисленных списках передавалось из рук в руки и обсуждалось сострадательным дворянством с особым благоговением. В советское время по понятным причинам его не публиковали так же, как и в царское. Рылеев написал:

«Бог и Государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на него, ни на Государя: ето будет и безрассудно и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не взроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святый дивно утешал меня.
Подивись, мой друг, и в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашею малюткою, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином. Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе. Ето дивное спокойствие порукою, что Творец не оставит ни тебя, ни нашей малютки. Ради Бога не предавайся отчаянью: ищи утешения в религии. Я просил нашего священника посещать тебя. Слушай советов его и поручи ему молиться о душе моей...
Ты не оставайся здесь долго, а старайся кончить скорее дела свои и отправиться к почтеннейшей матушке, проси ее, чтобы она простила меня; равно всех своих родных проси о том же. Екатерине Ивановне* и детям кланяйся и скажи, чтобы они не роптали на меня за М.П.**: не я его вовлек в общую беду: он сам это засвидетельствует. Я хотел было просить свидание с тобою, но раздумал, чтобы не расстроить тебя. Молю за тебя и за Настеньку, и за бедную сестру Бога и буду всю ночь молиться. С рассветом будет у меня священник, мой друг и благодетель, и опять причастит.

* Екатерина Ивановна Малютина (1783—1869) — жена генерал-майора Петра Федоровича Малютина, родственника матери Рылеева и соседа Рылеевых по имению; Малютины оказывали всемерную помощь соседям после кончины их отца.
** Михаил Петрович Малютин (ок. 1803 — ?) — подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка; сын П.Ф. и Е.И. Малютиных. Был причастен к событиям 14 декабря 1825 г., агитировал солдат полка не присягать Николаю I. После суда над декабристами М.П. Малютин остался в армии, но до конца дней ему было запрещено жить в столицах.

Настиньку благословляю мысленно Нерукотворным образом Спасителя и поручаю тебе более всего заботиться о воспитании ее. Я желал бы, чтобы она была воспитана при тебе. Старайся перелить в нее свои христианские чувства — и она будет щастлива, несмотря ни на какие превратности в жизни, и когда будет иметь мужа, то ощастливит и его, как ты, мой милый, мой добрый и неоцененный друг, ощастливила меня в продолжение восьми лет. Могу ль, мой друг, благодарить тебя словами: они не могут выразить чувств моих. Бог тебя наградит за все. Почтеннейшей Прасковье Васильевне* моя душевная искренняя, предсмертная благодарность.

* Прасковья Васильевна Устинова — близкая подруга матери Рылеева, которая, умирая, велела Рылееву и его жене почитать Прасковью Васильевну за родную мать.

Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля.
Твой истинный друг К. Рылеев

У меня здесь осталось 530р. Может быть, тебе отдадут»*.

* Непознанный мир веры. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2001.

Накануне казни все приговоренные исповедовались протоиерею петербуржского Казанского собора Петру Николаевичу Мысловскому (1778—1846), который во время следствия был назначен «увещевателем подсудимых». Из камеры Рылеева священник вышел в слезах, позже он не раз повторял о Кондратии Федоровиче: «Истинный христианин и думал, что делает добро, и готов был душу положить за други своя». Не сожженные документы и поведение Рылеева на Сенатской площади говорят о совершенно ином.
15 июля 1826 г. по указанию Николая I на Сенатской площади проводилось очистительное молебствие. В этот день Мысловский на свой страх и риск отслужил панихиду по пяти усопшим — Сергию, Павлу, Петру, Михаилу и Кондратию, зачав тем самым дело восхваления декабристов отечественной интеллигенцией.
О самой казни написано и придумано очень много и пафосного, и пошлого. Наибольшее доверие вызывает рассказ анонимного участника казни, впервые опубликованный Герценом в «Полярной Звезде». Приведем его.
«1825 года 14 или 15 числа по определению Верховного суда назначена была казнь для пятерых преступников, а для прочих 120 приговор по степени преступления. Устройство эшафота производилось заблаговременно в С.-Петербургской городской тюрьме, под ведением архитектора Гернея и полицеймейстера полковника Посникова. Накануне этого рокового дня Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор Кутузов* производил опыт над эшафотом в тюрьме, который состоял в том, что бросали мешки с песком, весом в восемь пудов, на тех самых веревках, на которых должны были быть повешены преступники; одни веревки были тоньше, другие толще. Генерал-губернатор Павел Васильевич Кутузов, удостоверясь лично в крепости веревок, определил употребить веревки тоньше, чтобы петли скорей затянулись.

* Павел Васильевич Голенищев-Кутузов (1772—1843) — граф, участник заговора против Павла I в 1801 г. Был обер-полицмейстером Петербурга, причем ввел тогда в обиход усовершенствованный карцер — кутузку. В 1825—1830 гг. был военным губернатором Петербурга. Член Следственной комиссии по делу декабристов, организатор процедуры смертной казни их вождей. Именно Кутузов имел право прервать казнь, поскольку издревле существовал обычай, что если осужденный срывался с виселицы, то смертный приговор ему отменяли. Однако генерал-губернатор приказал: «Вешать снова!» Он был прав, поскольку сорвались настоящие, не заслуживавшие милости преступники.

Конча этот опыт, приказал полицеймейстеру Посникову, разобравши по частям эшафот, отправить в разное время от 11 до 12 часов ночи на место казни в Кронверк близ Петропавловской крепости. Эшафот был отправлен на шести возах и неизвестно по какой причине, вместо шести возов, прибыли к месту назначения только пять возов, шестой, главный, где находилась перекладина с железными кольцами, пропал, потому в ту же минуту должны были делать другой брус и кольца, что заняло время около 3 часов, и вместо двух часов казнь совершилась в 5 часов утра.
В 12 часов ночи генерал-губернатор, шеф жандармов со своими штабами и прочие власти прибыли в Петропавловскую крепость, куда прибыли и солдаты Павловского гвардейского полка, и сделан был на площади против Монетного двора каре из солдат, куда велено было вывести из каземат, где содержались преступники, всех 120 осужденных, кроме пяти приговоренных к смерти. 120 этих преступников были выводимы в каре, а пять осужденных к смерти в то же время ночью под конвоем павловских солдат, при полицеймейстере Чихачаве, в Кронверк, на место казни. Эшафот уже строился в кругу солдат. Преступники шли в оковах; Каховский шел впереди один, за ним Бестужев под руку с Муравьевым, потом Пестель с Рылеевым под руку же и говорили между собою по французски, но разговора нельзя было слышать. Проходя мимо строящегося эшафота, в близком расстоянии, хоть было еще темно, слышно было, что Пестель, смотря на эшафот, сказал: “С’est trop”*. Тут же их посадили на траву в близком расстоянии, где они оставались самое короткое время. Так как эшафот не мог быть скоро готов, то их развели в Кронверк по разным комнатам, и когда эшафот был готов, то они опять были выведены из комнат при сопутствии священника. Полицейместер Чихачев прочитал сентенцию Верховного суда, которая оканчивалась словами: “За такие злодеяния повесить!”

* Это слишком (фр.)

Рылеев взошел на эшафот, за ним последовали прочие, они размещены были так:
1. Пестель (с правой стороны).
2. Рылеев.
3. Муравьев.
4. Бестужев.
5. Каховский.
При казни было два палача, которые надевали петлю сперва, а потом белый колпак. На груди у них была черная кожа, на которой было написано мелом имя преступника; они были в белых халатах, а на ногах были тяжелые цепи. Когда все было готово, с пожатием пружины в эшафоте, помост, на котором они стояли на скамейках, упал, и в то же мгновение трое сорвались — Рылеев, Пестель и Каховский упали вниз. У Рылеева колпак упал, и видна была окровавленная бровь и кровь за правым ухом, вероятно от ушиба. Он сидел скорчившись, потому что провалился внутрь эшафота.
Я подошел к нему, он сказал: “Какое несчастие!”
Генерал-губернатор, видя с гласису*, что трое упали, прислал адъютанта Башуцкого**, чтобы взяли другие веревки и повесили их, что и было немедленно исполнено.

* Гласис — пологая земляная насыпь впереди наружного рва крепости.
** Павел Яковлевич Башуцкий (1771—1836) — комендант Петербурга с 1803 г. по 1833 г., чин генерал-адъютанта получил «за усердие и преданность» при подавлении восстания декабристов.

Я был так занят Рылеевым, что не обратил внимания на остальных оборвавшихся с виселицы и не слыхал, говорили ли они что-нибудь.
Когда доска была опять поднята, то веревка Пестеля так была длинна, что он носками доставал до помосту, что должно было продлить его мучение, и заметно было некоторое время, что он жив. В таком положении они оставались полчаса; доктор, бывший тут, объявил, что преступники умерли. Тогда веревки обрезали и отнесли их тут же на одну телегу, и полицеймейстер Дершау отвез их в сарай Кронверка. Когда с них снимали петли, то слышен был звук вроде хрипения, вероятно от спертого воздуха.
Где они похоронены, неизвестно. Говорят, что тела с гирями спустили в море на острове Голодай.
Зрелище это на близко присутствующих имело сильное влияние: архитектор Герней умер через месяц от горячки. Полицеймейстер Посников страдал от болезни более года и умер; он всегда говорил, что это было причиной его болезни.
Окончив рассказ, он сказал: “Много времени прошло с тех пор, но ни разу не могу вспомнить без слез об этих несчастных”»*.

* Казнь 14 июля 1825 года (со слов присутствовавшего по службе при казни). Полярная Звезда, 1861, кн. VI.

Демократическая молва приписала сорвавшемуся с виселицы Рылееву иные слова: «Бедная Россия! И повесить-то порядочно не умеют». Молва и рассказ участника процедуры казни — разные весовые категории истины.
Князь Сергей Михайлович Волконский (1860—1937) в книге «О декабристах. По семейным воспоминаниям» вообще зафиксировал несколько фраз, приписывавшихся Рылееву, одна пошлее другой: «Известен случай с Рылеевым, — у него оборвалась веревка; его вздернули вторично. Между двух повешений к нему вернулся дар речи. И вот тут разногласие, что он сказал? По одним источникам он сказал: “Подлецы, даже повесить не умеют”. По другим он сказал: “И веревки порядочной в России нет”. По свидетельству Марии Николаевны он сказал: “Я счастлив, что дважды умираю за отечество”. Кому верить? Скажу, что это, пожалуй, не важно, что он сказал. Он, может быть, ни одной из трех фраз не сказал; но важно, что и кому можно приписать...»
Однако верхом пошлости можно признать длинное обращение полупридушенного Кондратия Федоровича к восседавшему в отдалении на коне и внятно не слышавшему даже орущих в полный голос исполнителей казни генералу Кутузову:
— Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем. Обрадуйте вашего государя, что его желание исполняется: вы видите — мы умираем в мучениях.
На что Кутузов якобы истерично закричал:
— Вешайте их скорее снова…
Гордый же Рылеев прокомментировал этот вопль:
— Подлый опричник тирана. Дай же палачу твои аксельбанты, чтоб нам не умирать в третий раз.
Эта трагикомическая история стала скорее оскорблением памяти Рылеева, чем возвысила имя его.
Вечером того же дня, когда казнили декабристов, на Елагином острове кавалергарды устроили великолепный праздник с фейерверком в честь императрицы Александры Федоровны, накануне у нее были именины.
Через несколько дней военного инженера Матушкина разжаловали в солдаты за скверное изготовление эшафота для вождей декабристов.

18

13 июля 1826 г. Николай I издал Манифест, который подвел черту под делом декабристов.

«Божиею милостию Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всеросийский и прочая, и прочая, и прочая.
Верховный Уголовный Суд, Манифестом 1-го июня сего года составленный для суждения государственных преступников, совершил вверенное ему дело. Приговоры его, на силе законов основанные, смягчив, сколько долг правосудия и государственная безопасность дозволяли, обращены нами к надлежащему исполнению, и изданы во всеобщее известие.
Таким образом дело, которое мы всегда считали делом всей России, окончено; преступники восприми достойную их казнь; Отечество очищено от следствий заразы, столько лет среди его таившейся.
Обращав последний взор на сии горестные происшествия, обязанностию себе вменяем: на том самом месте, где в первый раз, тому ровно семь месяцев, среди мгновенного мятежа, явилась пред нами тайна зла долголетнего, совершить последний долг воспоминания, как жертву очистительную за кровь русскую, за веру, царя и Отечество, на сем самом месте пролиянную, и вместе с тем принести Всевышнему торжественную мольбу благодарения. Мы зрели благотворную Его десницу, как она расторгла завесу, указала зло, помогла нам истребить его собственным его оружием — туча мятежа взошла как бы для того, чтобы потушить умыслы бунта.
Не в свойствах, не во нравах русских был сей умысел. Составленный горстию извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную; но в десять лет злонамеренных усилий не проник, не мог проникнуть далее.
Сердце России для него было и всегда будет неприступно. Не посрамится имя русское изменою престолу и Отечеству. Напротив, мы видели при сем самом случае новые опыты приверженности; видели, как отцы не щадили преступных детей своих, родственники отвергали и приводили к суду подозреваемых; видели все состояния соединившимися в одной мысли, в одном желании: суда и казни преступникам.
Но усилия злонамеренных, хотя и в тесных пределах заключенные, тем не менее были деятельны. Язва была глубока и по самой сокровенности ее опасна. Мысль, что главным ее предметом, первою целию умыслов была жизнь Александра Благословенного, поражала вместе ужасом, омерзением и прискорбием. Другие соображения тревожили и утомляли внимание: надлежало в самых необходимых изысканиях, по крайней возможности, щадить, не коснуться, не оскорбить напрасным подозрением невинность. Тот же Промысел, коему благоугодно было при самом начале царствования нашего, среди бесчисленных забот и попечении, поставить нас на сем пути скорбном и многотрудном, дал нам крепость и силу совершить его.
Следственная комиссия в течение пяти месяцев неусыпных трудов деятельностию, разборчивостию, беспристрастием, мерами кроткого убеждения привела самых ожесточенных к смягчению, возбудила их совесть, обратила к добровольному и чистосердечному признанию. Верховный уголовный суд, объяв дело во всем пространстве государственной его важности, отличив со тщанием все его виды и постепенности, положил оному конец законный.
Так, единодушным соединением всех верных сынов Отечества, в течение краткого времени укрощено зло, в других нравах долго неукротимое. Горестные происшествия, смутившие покой России, миновались и, как мы при помощи Божией уповаем, миновались навсегда и невозвратно. В сокровенных путях Провидения, из среды зла изводящего добро, самые сии происшествия могут споспешествовать во благое.
Да обратят родители все их внимание на нравственное воспитание детей. Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, — недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец — погибель. Тщетны будут все усилия, все пожертвования правительства, если домашнее воспитание не будет приуготовлять нравы и содействовать его видам.
Дворянство, ограда престола и чести народной, да станет и на сем поприще, как на всех других, примером всем другим состояниям. Всякий его подвиг к усовершению отечественного, природного, нечужеземного воспитания, мы приимем с признательностию и удовольствием. Для него отверсты в Отечестве нашем все дуги чести и заслуг. Правый суд, воинские силы, разные части внутреннего управления — все требует, все зависит от ревностных и знающих исполнителей.
Все состояния да соединятся в доверии к правительству. В государстве, где любовь к монархам и преданность к престолу основаны на природных свойствах народа; где есть отечественные законы и твердость в управлении, тщетны и безумны всегда будут все усилия злонамеренных: они могут таиться во мраке, но при первом появлении, отверженные общим негодованием, они сокрушатся силою закона, В сем положении государственного состава каждый может быть уверен в непоколебимости порядка, безопасность и собственность его хранящего, и, спокойный в настоящем, может презирать с надеждою в будущее. Не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных, но свыше усовершаются постепенно отечественные установления, дополняются недостатки, исправляются злоупотребления. В сем порядке постепенного усовершения, всякое скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности, достигая к нам путем законным, для всех отверстым, всегда будут приняты нами с благоволением: ибо мы не имеем, не можем иметь других желаний, как видеть Отечество наше на самой высшей степени счастия и славы, Провидением ему предопределенной.
Наконец, среди сих общих надежд и желаний, склоняем мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступлением отпали родственные их члены. Во все продолжение сего дела сострадая искренно прискорбным их чувствам, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства предает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон христианский».

В отечественной литературе все эти заявления Манифеста издавна принято считать ханжеством Николая I. Действительно, никто из родственников декабристов и в самом деле не пострадал — явное «ханжество»!
Еще ярче демонстрирует «ханжество» императора судьба жены и дочери Рылеева.
Наталья Михайловна скептически относилась к образу жизни своего мужа, но искренне любила его. Особенно ее смущали собрания Северного тайного общества в их квартире. Присутствовать на таких посиделках ей запрещалось, объяснять что-либо Кондратий Федорович не желал.
Обиженная супруга несколько раз бросала Рылеева, забирала дочку и уезжала к родителям. Но всякий раз возвращалась.
Утром 14 декабря, когда Рылеев собрался на Сенатскую площадь, застигнутая врасплох, Наталья Михайловна выбежала следом за мужем — простоволосая и неодетая, с дочкой на руках и возопила:
— Настенька, проси своего отца, чтобы он не уходил, проси за себя и за меня!
Рылеев поспешно убежал.
Во время следствия Николай I распорядился выдать Наталье Михайловне материальную помощь — 2000 руб. Считается, что это была очередная провокация императора! О помощи сообщили Рылееву, и, якобы в благодарность, Кондратий Федорович дал на следствии откровенные показания о подготовке восстания 14 декабря. О глупости такой трактовки поступков Николая I и Рылеева даже рассуждать не стоит. Достаточно того, что уже после казни декабристов императрица передала на именины Настеньке 1 тыс. руб., а император назначил Рылеевой пенсию до вторичного замужества. Дочь тоже получала государственный пенсион — до совершеннолетия.
В демократической среде тех времен распространялась байка, будто после казни мужа вдова Рылеева осталась без средств к существованию и вся его семья подверглась преследованию и унижениям. Особенно всех возмущало то, что Настеньке пришлось сменить свою фамилию с Рылеевой на Кондратьеву, поскольку Николай I повелел не принимать детей осужденных в учебные заведения под фамилией преступников. Согласитесь, император имел на такое решение и право, и веские доводы.