Легковерие

  В 60-е годы один из самых красивых столичных проспектов был отдан большой науке и стал застраиваться по преимуществу   исследовательскими институтами Академии наук, сопутствующими им вспомогательными  организациями, а также жилыми кварталами с благоустроенными квартирами для научных сотрудников.

Ежегодно застройка прирастала двумя-тремя новыми институтскими корпусами, куда  переселялись разбросанные до этого по Москве  их научные лаборатории.   
Приступать к рабочему проектированию   очередного института было принято  после одобрения Президиумом академии технического задания и архитектурной концепции  нового  сооружения.

По общему мнению, особой надобности в этом не было, поскольку всё предварительно и подробно    было уже защищено  перед учёными советами научных  коллективов, для которых новые здания возводились. Однако финансирование дальнейшей работы было возможно только  с одобрения  именно Президиума академии, и рассмотрение этого вопроса  предусматривалось  разделом «разное» в  повестке  дня его очередного заседания

В тот день, о котором идёт речь, маститые академики, уже изрядно  утомлённые рассмотрением и без того  перегруженного перечня неотложных дел, добравшись, наконец,  до «разного»,  вздохнули с облегчением, увидев, что,  сегодня, слава Богу, предстоит одобрить проектное задание  всего лишь одного института.

Председательствующий, понимая, что предстоящая процедура – чистейшая формальность, предоставил слово докладчику и попросил его по возможности быть кратким,  уверенный в том, что  его коллеги,  как и он,  ничуть не жаждут   ненужной полемики по чисто техническому вопросу.

Тем не менее,  один,  уже собравшийся  было  удалиться член Президиума,  всё же подошёл к выставленным красочным акварельным планшетам, изображавшим будущий храм науки, и  спросил,  как бы, между прочим:
- А почему, собственно, куб?
Ответа не последовало.
- Действительно, почему куб? – поддержал его ещё кто-то, памятуя, что до этого  в проектах царили  параллелепипеды.
- Ну не всё ли равно, - пытались подавить бесплодную  дискуссию в зачатке нетерпеливые,  архитектору видимо так захотелось. Возможно, в своём творческом воображении  он видит  институт именно таким.
- Что значит «он видит таким»? - возразил тот, кто первым усомнился в кубе,- это же не деревенская хата (?), которую можно построить какой угодно. Должна же быть у архитектурного замысла какая-то научная идея?

Надежда на скорое завершение заседания таяла на глазах, и набиравший силу спор грозил затянуться на неопределённое время. В случае рекомендации архитектору  изменить конфигурацию здания пришлось бы выполнить всю работу заново в то время, как  отпущенныё  на неё  сроки и финансы были уже  исчерпаны.

Запахло скандалом. Тогда от  архитектурной мастерской, защищавшей проект на трибуну поднялся  закалённый в переговорах с самыми капризными заказчиками, профессор  Л.Павлов.
- Прежде всего, - заявил он, -  хочу согласиться с замечаниями высокого собрания и сделать то, что из-за ограничения времени не сделал докладчик.

 Дело в том, что куб, который вы видите перед собой, не так прост.  Он замечателен тем, что размер его грани  укладывается в длину меридиана и параллели, на которых он стоит,  целое число раз. Это и есть оригинальная, присущая только этому проекту, научная, если хотите, географическая  идея предлагаемой концепции Института Океанологии, проект которого мы обсуждаем.
Наступило молчание. Получалось, что в выборе зодчего присутствовал  всё же  замысел, а не каприз, и   возразить на этот раз  по существу  было нечего.
Байку про географические «достоинства» конфигурации института опытный Л.Павлов придумал на ходу, понимая, что проект нужно просто  выручать.
Правда, он рисковал тем, что для подтверждения,  сказанного,  у него могли попросить назвать  величины меридиана и параллели, о коих шла речь. Но мы уже говорили, что Л.Павлов был переговорщиком опытным, и прежде чем подняться  на трибуну,  заблаговременно обзавёлся двумя произвольными, но кратными  высоте спорного куба, числами, готовый в любое время вымышленные величины этих чисел назвать в полной уверенности, что   никто в аудитории не  станет, да и не  сможет,  их опровергнуть.
К счастью, этого не понадобилось. Академики после его разъяснений, как-то быстро   успокоились, и проект был  одобрен.
Эту историю, будучи у нас в гостях, рассказал нам  сам Леонид Николаевич. Он уверял, что академики те же дети, только с правами взрослых людей и с этм надо считаться.
Памятуя об этом, я решил проверить небесспорный постулат профессора на нашем шестилетнем сыне.
Как-то на узкой дороге мы увязались на своих  «жигулях» за медленным и нещадно  чадящим грузовиком.  Егор, очень не любивший подобные ситуации, потребовал от меня  этот неторопливый    и смердящий «вонеход» обогнать, а не плестись у него в хвосте.

Сделать это не позволяла дорожная обстановка, объяснить  которую ребёнку было не трудно, но я, памятуя уроки  опытного Леонида Николаевича,  пустился в демагогию.
- Видишь ли, сын, - стал я объяснять малышу, - этот «вонеход» мы уже обогнали,, причём на целый оборот вокруг земли, и теперь он едет всего лишь перед нами, но не впереди нас.
Егор пытливо посмотрел на меня, однако, привычно уступая авторитету взрослого, промолчал.
Надо признаться, я проделывал это с ним не впервые. Однажды, когда мы  проходили  через сквер на Полянке, мимо скульптуры вождя болгарских коммунистов Георгия Димитрова, обращённого с поднятым кулаком к Кремлю, Егор спросил меня, не трудно ли стоять всё время неподвижно с поднятым кулаком? 
Я ответил, что конечно трудно, но когда у Димитрова поднятая рука затекает, он её опускает и поднимает другую. Потом снова их меняет, чтобы они не уставали.
Егор, не оскорбляя  отца  сомнением, по своему обыкновению промолчал.
Меня не смущало, что в полном соответствии с возрастом он  достаточно наивен и доверчив.  К этому времени я уже знал от профессора Павлова, что  эти качества вовсе  не помеха тому, чтобы со временем стать академиком.
 
Москва, май 2013 г.