Хаусхофер. Небо. - Военные походы. Часть 19

Мама с Нанди ушли в деревню. Берти в гостях у своего рассудительного отца, поэтому Мета сидит одна на скамейке у дома и прислушивается к шорохам монотонно переговаривающихся куриц. Раскаленное солнце припекает голову, так что если провести рукой по волосам, то можно почувствовать, как они обжигают пальцы и слегка потрескивают. Ох уж эти непослушные волосы, их просто невозможно заплести в косички. Мама все время говорит: «упрямые волосы, упрямый нрав», чем доводит Мету до белого каленья. Конечно, все это звучит как невинное подшучивание, но кто знает, что думает мама на самом деле. Мета не против золотистых волос, да, похоже, что и взрослые считают их красивыми, но вот только почему бы им не быть прямыми, как у всех остальных детей. Причесывание – это вообще настоящее мучение. Гораздо приятнее иметь лысину, как у отца. Единственное утешение, что у него ближе к войне тоже были кудрявые волосы, где он их собственно и потерял. Мета не совсем уверена, что она не причастна к «кудрявости» своих волос; возможно у нее действительно упрямый нрав, от чего волосы покрываются завитушками. Но как же тогда быть с папой? Словом, кто имеет что-то против Метиных кудрей, тот автоматически наносит оскорбление отцовской бороде. Но похоже мама об этом даже не задумывается. Она всегда слишком поспешно высказывает всё, что приходит ей в голову. Было бы не плохо, если бы она хотя бы разок попыталась представить, как это звучит со стороны. Однако бесполезно, незачем ломать себе голову над всем этим. За словами взрослых всегда скрывается нечто большее. Истина лежит где-то между двумя предложениями, если их разделяет короткая пауза. Это очень утомительно, все время ожидать короткие паузы, чтобы проникнуть в тайную суть вещей.
От июньского солнца Мету клонит в сон. С луга тянется однообразный сладковатый запах ложного болиголова. Его цветки покрыты сотнями тысяч маленьких, красных как черепица, жуков, их еще называют «почтальонами». Эти жуки просто сходят с ума. Один взбирается на другого, стремясь при этом влезть в него сзади. Целыми днями Мета пытается стать главнокомандующим в этой гражданской войне и освободить угнетенных «почтальонов» от нападающих. Часами она переходит от одного цветка к другому,  осторожно отделяя жуков, друг от друга. Но их слишком много, они заполонили собой весь луг. Мете давно уже ясна тщетность ее трудов, но она просто не может оставаться сторонним наблюдателем, и посему неутомимо продолжает свои спасательные работы. Как минимум пара жуков будут ей благодарны за освобождение. В кухонном календаре написано: «С несправедливостью необходимо бороться повсюду, где бы она ни встречалась». Конечно Мета никому ничего не скажет, иначе дело будет выглядеть так, будто она хочет похвастаться своим благородным поступком.
В то время, как отец спит в беседке, Мета уже успела спасти как минимум сотню жуков. Но сейчас она очень устала и чувствует, как солнце, просочившись сквозь волосы уже медленно начинает пробираться до костей. Стоит только закрыть глаза, как в голове начинают сверкать молнии. Действительно было бы лучше скрыться в тени, но сил больше нет. Курицы с шарканьем прохаживаются вокруг Меты, усыпляя её еще больше своей односложной болтовней. Кажется, весь мозг вот-вот воспламенится. Что же тогда случится? Невозможно себе представить! Вероятно, он польется из ушей потоком жидкой огненной лавы. От ужаса Мета немного взбадривается и в три прыжка спасается под грушевым деревом.
Вот бы отец поскорее проснулся. Ей вовсе не хочется одной идти в дом, потому что там нет ничего, кроме часов, назойливо тикающих в каждой комнате. Дом тоже заснул, и даже Шланклу нет дела до Меты. Он наверняка лежит в беседке около отца.
Конечно, она может скрыться от солнцепёка за домом, но одному там находиться как-то жутковато. Под досками, ведущими из дома в погреб, рядом с длинными бледными корнями обитают мокрицы и дождевые черви. И всё потому, что там проливается слишком много крови, просачивающейся в землю: кровь свиней, оленей и косуль. Оттого и черви здесь такие жирные. Нет, лучше уж не думать о таком количестве крови.
Ну почему же отец никак не проснётся. Он наверняка опять вернулся в Россию и оставил Мету одну, в тишине, под сверкающим солнцем. Сейчас она попробует наколдовать, чтобы отец проснулся. Мета так сильно сжимает кулаки, что ногти глубоко впиваются прямо в мясо, она приостанавливает дыхание и ждёт. Ждет, пока ее голова не наполнится кровью, а боль в руках не перестанет ощущаться, тогда она медленно открывает глаза и делает выдох.
И смотри-ка, отец выходит из беседки, щуря ослепленные ярким светом глаза. Он снова здесь, и его низкий голос разрушает мучительную тишину. Мета бежит к нему навстречу и они, взявшись за руки, идут домой. Дом испуганно просыпается, начиная шуршать и трещать всеми стыками. Отец и дочь входят в столовую, и Мету пробирает озноб. В доме так холодно, что даже каменные стены запотели. На полках на стене полно всяких вкусностей: солонина, плетёнка с маком и изюмом, кексы, мармелад, разноцветное желе, мёд и огурцы с пряностями. Но у отца вкус особый; он берет сало с луком. Все это он кладет на черный хлеб и запивает холодным сидром. В порядке исключения Мета тоже может пригубить вина и тут же начинает много болтать и смеяться. Она восхищенно наблюдает, как краснеют отцовские щеки, а глаза источают синие молнии. Мета очень им гордится, ведь у какого еще ребенка есть такой отец. И вот он уже громко и беззаботно распевает песню, в которой дьявола призывают забрать к себе графа. Мета с интересом осведомляется, о каком же графе идёт речь. Тогда отец прерывает пение и рассказывает о графе Гербершторфе*, настоящем кровопийце.  Мета решительно принимает сторону восставших против него крестьян и вместе со Стефаном Фадингером устремляется в сторону старого замка Линц. Также громко, как и отец, она призывает дьявола забрать графа. Эта песня ей действительно приходится по сердцу. Повстанцы с вилами и палицами движутся против ужасного Гербершторфа. Отец отбивает такт по столу, а Шланкл, разгоряченный от неистового пения, носится вокруг дома и притаскивает огромный камень, прозванный отцом «императорским пушечным ядром». Наконец граф сдается. Отец отпускает крестьянам на свободу и зажигает трубку. Мета хочет больше знать про крестьянские войны, но к ее превеликому разочарованию  выясняется, что в действительности победил злодей Гербершторф, а крестьяне были казнены. Но самое ужасное во всей этой истории - неожиданное заявление отца, что крестьяне вовсе не были утонченными личностями, а напротив, представляли собой толпу ужасных грубиянов. Ну и что теперь прикажете Мете думать? Она уже достаточно наслушалась про крестьянские войны, потому что, как и все правдивые истории, они слишком быстро наскучивают. Мета терпеть не может неопределенность, и ей от всего сердца хотелось бы всеми историями восхищаться. Но отцу это очень редко удается. Мама восхищаться может, но её почему-то всегда привлекают такие вещи, которые Мету абсолютно не трогают. Самое лучшее время, когда они с отцом возвращаются к рассказам о странствиях полка. Там ее никогда не поджидают разочарования.
Отец глубоко затягивается трубкой и начинает свой замысловатый рассказ. Сегодня он ведёт Мету в Италию. Полк двигается по раскаленным улицам, мимо затворенных белых домов и поскольку иначе всё выглядело бы совсем мрачно, он поёт. И что же поет полк? Этого не может быть! Мета ужасно удивляется и просит повторить песню во второй и в третий раз. И отец запевает снова и снова своим голосом, положим на орган:

«Как у нашего кота
народилась детвора
Семь, и восемь, и девятый.
А один был безхвостатый,
Полезай назад! »

И тут Мета вместо хора подхватывает:
«Кот им говорит: Что за срам и стыд!
Я не потерплю, кошку привлеку!
Завтра по утру к строгому суду»

Итальянцы, разбросанные среди белых стен своих домов, изумленно таращатся, развесив уши. Что ж, в полку есть парочка красивых голосов. А некоторые «слушатели» даже снимают шапки, сбитые с толку торжественным звучание песни. Мета уже собирается попросить отца пропеть еще раз, как вдруг на пороге появляется тень, и мамин голос произносит: «Вас действительно нельзя оставлять одних. Вы конечно же не могли выискать песенки по глупее.» Мета обижена. Она терпеть не может, когда ее застают врасплох или неожиданно пугают. Девочка выскальзывает из беседки и склоняется над Нанди, сонно сидящим в коляске, и трущим глаза. Шланкл кидает Мете под ноги последний камень и семенит в дом, вслед за мамой. Полдень уже миновал, воздух стал слегка прохладнее, предвещая самый обычный вечер. Отец разговаривает с мамой о незнакомых Мете людях. И уже невозможно себе представить, что какие-нибудь пару часов назад он во все горло распевал песни. Можно подумать, что полуденных часов не было и вовсе: назойливого солнца над головой, тихого двора, Стефана Фадингера и удивляющихся итальянцев в белой деревне. Но Мету на мякине не проведешь, даже если взрослые прикидываются глупцами, забывающими всё на ходу, она им не верит. На самом деле они просто притворяются. Бог знает, почему. На то они и взрослые, и не обязаны никому объяснять, почему они что-либо делают или не делают.
Мама кормит с ложки, лениво открывающего рот, Нанди. Шланкл задумчиво смотрит на Мету своими темными, полными тоски глазами, словно хочет ей что-то сказать. Он в десять раз умнее Нанди, но будучи собакой, вынужден бегать туда-сюда, терпеть избиение, и все потому, что не умеет разговаривать. При этом он понимает каждое слово. Когда, например, Мету наказывают, и она обиженно прячется в каком-нибудь тёмном углу, усевшись на свою скамеечку и сетуя на несправедливость, немного погодя появляется Шланкл, он кладет ей голову на колени и начинает лизать руку, словно утешая.
Нанди такое бы и в голову не пришло. Он сидит себе на кухне возле мамы и даже в ус не дует. Но почему-то при первом же его взгляде, крошечный комок злобы, сидящий где-то у Меты внутри, мгновенно исчезает: одна щека красная, другая бледная, темно-синие глаза и забавная стрижка «паж». Она просто не может на него обижаться. Как же это все-таки здорово, что на свете существует Нанди. День ото дня он становится всё старше, и совсем скоро с ним можно будет по-настоящему играть. Мете очень не хватает ребенка, с которым она могла бы играть. Иногда, на пару часов, в такого ребенка превращается отец, но у него всегда очень мало времени. Шланкл тоже не может быть этим ребенком, потому что он не может говорить. В Метиных снах говорить могут все: Шланкл, коровы, кошки, куры. Но когда она просыпается, они снова погружаются в свое печальное молчание. Нужно что-то предпринять, чтобы освободить их.
Однажды наступит день, когда Мета изобретет что-нибудь такое…, например, какую-нибудь волшебную формулу. И тогда начнется грандиозный праздничный концерт всех живых существ, начиная от жуков-почтальонов и заканчивая дикими слонами. Мета промчится через все страны верхом на поющем льве, всеми любимая и восхваляемая. Если быть взрослым, образованным человеком и иметь какую-нибудь особенность, то изобрести волшебную формулу – это пара пустяков. Стать взрослой и образованной Мете еще предстоит, а вот о том, что в ней есть нечто особенное, она уже давным давно знает. Жаль только, что взрослые до сих пор этого не заметили. Шланкл знает всё о Метиных планах, потому что она уже не раз их ему поведала. И он непомерно радуется предстоящему дню освобождения! Хотелось бы конечно, чтобы это свершилось как можно скорее, пока какой-нибудь крестьянин или браконьер не пристрелил несчастного пса. Жизнь охотничьей собаки коротка; все они заканчивают свое существование «ошибочно» застреленными, где-нибудь в лесу, едва прикрытые влажными буковыми листьями. Это ужасно несправедливо, что бедное животное вынуждено умереть, так и не воспользовавшись Метиным открытием. И еще хуже, что одной единственной волшебной формулой всех проблем не решишь. Очевидно, Метин мозг еще не достаточно развит для решения таких сложных задачек по волшебному мастерству.
Разговор за столом – звук, едва уловимый краешком Метиного сознания, но ставший одновременно далёким музыкальным сопровождение к ее дерзким мечтам - скользит где-то рядом. «Опять ты не ешь», - говорит мама и дергает Мету за волосы, от чего девочка приходит в такую ярость, что уже готова наброситься на маму. Как же можно приставать с какой-то там дурацкой едой, когда она стоит на пороге такого важного открытия. Мета так никогда и не достигнет своей цели, если её наконец не оставят в покое. «Злюка», - говорит мама, - «тебя еще заденут!» Нет, ни один человек на свете не вправе прикасаться к Мете, не спросив, нравится ей это или нет. Ей ужасно хочется зашвырнуть тарелкой в стену, но присутствие отца сдерживает ее от этого нестерпимого порыва. Как же это тяжело, гасить в себе бушующий гнев. Грузным комом он лежит где-то глубоко в животе. Теперь она и подавно не сможет съесть ни кусочка.
Но вот случается чудо: мама склоняется к Мете, и легонько прикасается своей щекой к щеке дочери. Старое, давно забытое воспоминание всплывает из глубины детской души. Когда-то каждый день девочки наполняли прикосновения бледной маминой щеки, её родной чарующий запах, умиротворенность, тишина и ощущение домашнего уюта. Теперь же всё это давно кануло в лету. Было и еще что-то такое удивительное и сладостное, что-то такое, чего Мета уже не сможет найти. В мгновение ока её вдруг одолевает смертельная усталость, так что она без долгих уговоров, безропотно отправляется в кровать.

* Адам фон Гербершторф – с 1623 года наместник Баварии в верхней Австрии. Его имя связано с крестьянскими войнами в Австрии 17 века.