Людмила - пленница любви. Глава Двадцатая

Глава двадцатая. Хозяйка положения.


Надо ли говорить, что испытала Людмила, увидев бывшего возлюбленного. Все её существо кипело от возмущения, а разум отказывался адекватно мыслить, уступая место гневным эмоциям. Лишь правила приличия да присутствие большого количества людей не давали Людмиле дать гневу выплеснуться наружу, и высказать в глаза надменному цинику все, что она о нем думает. 
Дмитрий, как ни в чем не бывало, сел в кресло, стоявшее прямо напротив того места, где сидела Людмила, раскрыл кожаный дипломат и стал раскладывать перед собой какие-то бумаги. Людмила поймала на себе его взгляд, полный холодности равнодушия, что не могло не вывести её из себя еще больше.
— Молодой человек, а вам не кажется, что правила хорошего тона требуют, чтобы вы хотя бы представились, – официально-деловым тоном произнесла Людмила. -  Мы ведь даже не знаем, как вас зовут.
Дмитрий посмотрел на бывшую возлюбленную с ироничной ухмылкой. Реплика Людмилы показалась ему наигранной, лишенной в данной ситуации всякого смысла. Впрочем, правила предлагаемой игры он принял, так как не считал нужным вступать с Людмилой в какие-либо пререкания.
— Если кто-то не знает, я – Дмитрий Серковский – новый совладелец концерна, – продекламировал Дмитрий, вальяжно откинувшись на спинку кресла. – Все, что происходит в «Континенте», меня касается непосредственно, а поэтому я самым активным образом намерен участвовать в управлении концерна.
Подобное заявление еще больше разозлило Людмилу, а Вадима Викторовича привело в состояние еле сдерживаемого бешенства. Дмитрий показал свое истинное лицо, и оно оказалось со звериным оскалом. Стало понятно, что ради достижения своих целей Серковский пойдет на все, и в выборе средств стесняться не будет.
Все внимание присутствующих на совещании правления переключилось на Дмитрия, представлявшего для них более живой интерес, чем провинциальная простушка, пытавшаяся строить из себя крутого менеджера. 
  —— Насколько я понимаю, дела у концерна обстоят не лучшим образом, – произнес Дмитрий. – Хотелось бы узнать, какие меры планируется принять для исправления ситуации?
Больших усилий стоило Вадиму Викторовичу, чтобы не встать и не съездить новоявленному совладельцу по физиономии. Наглость и цинизм Серковского зашкаливали. Виновником того, что семейный бизнес Сапрановых оказался на грани банкротства, был он сам, а теперь требовал исправления дел рук своих.
Нависшую в кабинете тишину прервал Леонид Поликарпович – пожалуй, самое нейтральное лицо во всей этой катавасии.
— Мы планируем урезать часть расходов на закупку нового оборудования для наших деревообрабатывающих заводов в Луховицах. – сказал он. – Также я бы считал необходимым приостановить строительство нескольких супермаркетов в периферийных районах.
— Кроме того, мною принято решение о продаже ряда непрофильных активов, – вторила Леониду Поликарповичу Людмила. – Надеюсь, намеченные меры позволят нам удерживаться на плаву. Так что, Дмитрий Сергеевич, удовольствия видеть, как концерн становится банкротом, я вам не предоставлю.   
Последнюю фразу Людмилы Дмитрий не расслышал, или сделал вид, что не расслышал. Внимательно рассматривая разложенные перед ним бумаги, он словно не слышал того, что говорила его компаньонка. В данный момент его интересовали более приземленные вещи, чем выяснение отношений с бывшей невестой.
— Я внимательно просмотрел всю документацию, и пришел к выводу, что тех мер, о которых говорила Людмила Ивановна, будет недостаточно для вывода концерна из кризиса, – сказал Дмитрий. – Впрочем, подобный подход меня не удивляет. Людмила Ивановна, насколько я знаю, вы бизнесом никогда не занимались, а поэтому принимать адекватных решений не можете.
От этих слов Людмилу словно прошиб электрический разряд. Это была ни с чем не сравнимая наглость, оставить без ответа которую Людмила не могла.
— Дмитрий Сергеевич, может быть, у вас есть какие-то другие предложения?  Или вы способны только на то, чтобы все разрушить?
И это высказывание Людмилы Дмитрий оставил без внимания. Он вообще был максимально спокоен, и, казалось, любые колкости мог пропустить мимо ушей. Внимательно просматривая документы, Дмитрий старался абстрагироваться от всего, что не относилось к темам, обсуждаемым на совещании.
— Мое предложение, возможно, покажется несколько экстравагантным, - наконец, произнес он, - но оно гораздо эффективнее того, что предлагает нам Людмила Ивановна.
Тут уж Вадим Викторович больше не мог молчать. Ставить под сомнение слова дочери его лучшего друга было для него делом совершенно немыслимым. Тем более, если это исходило от такого проходимца, как Серковский.   
— Дмитрий Сергеевич, мы ведь только пытаемся исправить то положение, в котором  оказался концерн, благодаря вам, – сказал Гусев. – Вы ведь, наверное, не думали о том, что из-за вас тысячи людей могут оказаться на улице, остаться без зарплат.
Высказывание Вадима Викторовича били не в бровь, а в глаз. Чувство вины, затаившееся где-то в глубине души, вспыхивало с новой силой и начинало терзать Дмитрия, не давая ему перевести дыхание. Перед ним сидел человек, для которого он стал источником страданий. Перед глазами Дмитрия стоял все тот же промозглый, дождливый вечер и она, чьи мольбы он словно не слышал, а развернулся и ушел, оставив несчастную девушку рыдать под спускавшимися с неба нитями дождя.
К резким высказываниям в свой адрес со стороны Людмилы и Вадима Викторовича Дмитрий был готов, но он не думал, что это может быть так больно.
— Мое предложение заключается в следующем: - произнес Серковский, - мы продаем все деревообрабатывающие заводы в Луховицах, а также все мраморные месторождения в Хакасии. Ну, а вырученные средства вкладываем в овощеводческое хозяйство под Тулой, что позволит нам существенно расширить ассортимент наших супермаркетов, а значит, привлечь новых покупателей.
Подобные предложения были из тех, которые переводили Людмилу через Рубикон душевного равновесия. Будучи не вполне сведущей в вопросах бизнеса, она инстинктивно понимала, что намеренья Дмитрия, по определению, не могут быть добрыми.
— Дмитрий Сергеевич, я понимаю, вам не терпится похоронить «Континент». Вы ведь для этого тут присутствуете, – сказала Людмила, переходя на повышенный тон. – Однако вынуждена вас огорчить. Пока я сижу в этом кресле, ни одно из предприятий концерна не будет продано.   
 Тут Людмила поймала на себе недоуменно-осуждающие взгляды Гусева и Леонида Поликарповича, по которым поняла, что сказала что-то не то.
— Людмила Ивановна, ну, вы ведь понимаете, что без предложенных мной мер концерн обречен, – уверенно произнес Дмитрий. – Предприятия, о которых я говорил, - это балласт, тянущий «Континент» ко дну.
— Я думаю, предложения Дмитрия Сергеевича, как минимум, заслуживают изучения, – неожиданно сказал  Гусев. – Нужно просчитать все плюсы и минусы такого вложения, а в целом я вижу в этом рациональное зерно.
Совещание закончилось на том, что решено было предложения Дмитрия, как это принято говорить, проработать, и в кратчайшие сроки принять окончательное решение. Людмила не заметила, как все члены правления, кроме Дмитрия, покинули кабинет, и они остались с бывшим женихом наедине. Появилась удобная возможность высказать друг другу все, что накопилось на душе, чем Людмила и Дмитрий не замедлили воспользоваться.
— А вы, Дмитрий Сергеевич, оказывается, еще и циник, – произнесла Людмила, сконцентрировав в своих словах максимум желчи. – Вы специально ломали эту комедию, чтобы урвать кусок пожирней.
— Уж кто бы говорил про цинизм, Людмила Ивановна. Уж кто-кто, а вы по этой части действительно преуспели, – ответил Дмитрий уверенным голосом. – Это вы в области обмана, неискренности впереди планеты всей. Скажите, а вам ведь больших усилий стоило изображать из себя пылко влюбленную? Что, пришлось ведь приложить максимум вашего актерского мастерства? Да? А я-то, как дурак, повелся!
Хотя Людмила почти не понимала, о чем идет речь, ей стоило больших усилий, чтобы сдержать себя и не дать ярости вырваться наружу.
— Какой же ты подлец, Дима, – только и смогла произнести Людмила. – Ненавижу!
— Взаимно! – не замедлил с ответом Серковский.
Дмитрий поспешно покинул кабинет, громко хлопнув дверью. Оставшись одна, Людмила разрыдалась, но это были слезы не обиды, а сожаления. Сожаления о том, что самой красивой сказке, грезившейся во всех её мечтах, не суждено было стать явью. О том, что прекрасный принц на поверку оказался жестоким ловеласом, преследующим свои, сугубо меркантильные, цели. Но самым страшным было то, что сама Людмила все еще не могла вырвать этого человека, причинившего ей столько страданий, из своего сердца. Это она поняла, когда Дмитрий вошел в кабинет. Память диктовала свои условия, рисуя в сознании Людмилы картины из тех дней, когда она была самым счастливым человеком на свете.
— А ты, как я погляжу, еще больший прохвост, чем я думал, – услышал Дмитрий за спиной возглас Гусева, стоя у дверей лифта.
Подошедший к нему Вадим Викторович был настроен явно недружелюбно. Самые худшие его предположения подтвердились, и теперь он готов поставить зарвавшегося нувориша на место.
— Нет, это ты «хорошо» придумал: решил свои проблемы за счет несчастной девушки, которая жизни-то нормальной не видела, – ухмыльнувшись, произнес Гусев. – Только знаешь, что я тебе скажу: не буде тебе удачи на чужом горе. Вот то, что Люся из-за тебя ночи не спала, все глаза проплакала, тебе еще ой, как аукнется. А я, если узнаю, что ты опять Люсе голову морочишь, все ребра тебе пересчитаю. Не посмотрю на то, что ты у нас весь такой рафинированный.
С большим трудом Дмитрий сдерживал себя, чтобы не ответить слишком резко. Обида вновь взяла верх над разумом, в памяти снова всплыли картины той страшной ночи, Дмитрий уже не мог адекватно воспринимать то, что ему говорил Гусев.
— Знаете, Вадим Викторович, по сравнению с тем, что сделали мне Сапрановы, я ведь ничего не сделал, – наконец, вздохнув, произнес Дмитрий. – Больше половины из того, чем сейчас владеет Люда, принадлежало моем отцу. Я всего  лишь хочу восстановить хоть какую-то справедливость. 
— Дим, ты что, серьезно думаешь, вот эта твоя месть сделает тебя счастливым? – спросил Гусев более смягченным тоном. – Тебе что, легче станет?
— Легче, Вадим Викторович, мне уже никогда не станет.
Лучший способ избавиться от гнетущих мыслей и терзающих душу воспоминаний – это занять себя чем-либо, что заставляло бы разум пребывать в постоянном бодрствовании. Эту истину Людмила усвоила хорошо, а поэтому, как только за Дмитрием захлопнулась дверь, стала просматривать  разложенные на столе бумаги, пытаясь постичь суть того, что происходило в концерне. Чем больше она вчитывалась в отчеты, сводки, аналитические материалы, тем более безрадостная картина перед ней вырисовывалась. «Континент» медленно, но верно, шел ко дну, и тех мер, о которых говорила Людмила, было недостаточно для предотвращения катастрофы. Ей самой было трудно в этом признаться, но в данной ситуации Дмитрий был прав, а Людмиле ничего другого не оставалось, как согласиться с ним.
Просматривая документацию, Люда не заметила, как в кабинет вошел Вадим Викторович, чей приход оказался очень кстати.
    — Ну, что? Втягиваешься потихоньку?  - спросил Гусев.  – А ты – молодец. Так толково во всем разбираешься. Если бы Ванька был жив, он бы тобой гордился.
— Дядя Вадим, я тут просмотрела отчеты из аптек, и увиденное поразило меня, – произнесла Людмила, проигнорировав хвалебные восклицания Вадима Викторовича. – У нас что, аптеки или ювелирные салоны? Почему такие высокие цены на лекарства? Вообще кто-нибудь делал сравнительный анализ цен? У нас же самая дорогая сеть в городе. Естественно, это отпугивает потенциальных клиентов. Я бы хотела знать, каковы причины такого завышения цен, и что можно сделать для исправления ситуации?
Расспросы Людмилы застали Вадима Викторовича врасплох. В деятельности концерна существовали сферы, в которые Гусев доступа не имел. К таким сферам относилась и сеть аптек, входившая в зону непосредственных интересов Германа.
— Ой, Люд, ты задаешь такие вопросы, на которые тебе никто не сможет ответить, – произнес Гусев. – Вообще во все, что касается фармакологии, я тебе лезть не советую. Там Герман с Эллкой такого наворотили, что без бутылки не разберешься.
— А что, аптечной сетью Элла занималась?
— Конечно. Она и поставщиков искала, и контракты заключала. Правда, делала она это под чутким руководством Германа. Так что даже она тебе мало чего рассказать сможет.
— Дядя Вадим, я думаю, мне с Эллой надо все-таки переговорить. Надо же как-то исправлять ситуацию, а, кроме Эллы, кто с этим лучше справится.
— Люд, да, не будет она ничего делать.
— Это еще почему?
— Да, потому что Эллка здесь фигура чисто номинальная. Она же и шага не может сделать без ведома Германа, и не потому что безгранично его уважает. Просто Герман тут все построил таким образом, что без него здесь и мышь не проскочит.  Вот Эллке и приходилось плясать под его дудку.
— Но теперь, насколько я понимаю, дядя Герман утратил свои полномочия, и Элле, хочет она того или нет, придется отчитываться перед новым руководством «Континента» Так что, дядя Вадим, не вижу смысла откладывать этот разговор в долгий ящик. Давайте, пригласите Эллу. Посидим тут, обсудим, какой выход можно найти из создавшегося положения.
Тон Людмилы был настолько решительным,  что у Вадима Викторовича не хватило духа что-либо ей возразить.
Наверное, в самом страшном сне Элле не могло привидеться, что ей придется давать отчет перед двоюродной сестрой, которую она с трудом на дух-то переносила. Не в силах перенести такого унижения, Элла направилась к отцу с тем, чтобы пожаловаться на судьбу и попросить приструнить зарвавшуюся провинциалку.
В то утро Герман Федорович пробудился ото сна  позже обычного. Прибывая в весьма благостном расположении духа, Сапранов накинул на плечи махровый халат и, удобно расположившись в кресле, стал просматривать лежавшие на журнальном столике утренние газеты. Появление в спальни дочери на порядок ухудшило настроение Германа, так как по её выражению лица он понял, что разговор предстоит не из приятных. 
— Ну, что еще случилось? – вздохнув, спросил Герман, когда увидел недовольное выражение лица младшей дочери. – Кто посмел обидеть нашу Эллочку на этот раз?
— Папа, представляешь, мне сейчас звонит Гусев и требует, чтобы я немедленно приехала в офис. Видите ли, дяди Ванина наследница желает меня видеть! – возмущенно говорила Элла. – Какого! Что это безмозглая курица  о себе возомнила!?! Я ей что, в шестерки  нанималась? Пап, разберись ты с этим дяди Ваниным протеже. Пусть умерит свою прыть, а то ведь я за себя не отвечаю.
Услышанное Германом  Федоровичем от дочери нуждалось в осмыслении. Он смирился с тем, что больше не являлся главой своей промышленной империи, но вот смириться с тем,  что на его месте окажется всеми фибрами души ненавистная племянница, он не мог ни при каких обстоятельствах. При более удобном раскладе вопрос бы решился легко: пара метких выстрелов опытного киллера разом бы устранили все проблемы. Но злополучное письмо Ивана связывало Германа по рукам и ногам, лишая его какого бы то ни было пространства для маневров. В этих условиях надо было искать какие-то обходные пути с тем, чтобы вернуть все, что, по мнению Германа, ему принадлежало по праву.
— Так! Ты сейчас встанешь, поедешь в офис и будешь отвечать на все вопросы этой приблудной, какие бы она тебе не задала, – сказал Герман повелительным тоном, отчего Элла пришла в еще большее недоумение.               
  — Пап, ты сам-то понял, что сейчас  сказал? – спросила удивленная Элла. – В твое кресло сел наш заклятый враг,  а ты хочешь, чтобы я перед ней лебезила. Это, я тебе скажу, даже как-то нелогично. Или ты что, решил объявить о капитуляции?
 — Ни о какой капитуляции не может идти речи. Неужели ты думаешь, что я не смогу вернуть себе то, что всегда принадлежал мне.
 — У тебя что, есть какой-то план?
 — Назовем это стратегией. Понимаешь, прибегнуть к физическому  устранению этой проходимки я сейчас не могу. Слишком очевидно будет, кому это выгодно. Значит, надо искать более тонкие способы решения этой проблемы. Вот ты и займешься этим.
— Я!?! Тебе не кажется, что на роль Джеймса Бонда я плохо подхожу?
— А тебе не надо быть никаким Джеймсом Бондом. Надо просто добросовестно исполнять свои обязанности, ну и исправлять кое-что в документации. Знаешь, аптечный бизнес – штука непредсказуемая. В любой момент может нагрянуть какая-нибудь  проверка и обнаружить на складах контрофат. Если грамотно  подправить нужные бумаги, то все стрелки можно перевести на руководство «Континента», а там и до уголовного дела не далеко.
Изложенный Германом план не мог не порадовать Эллу. В изощренном уме и расчетливости Герману Федоровичу действительно не было равных, и не признать этого Элла не могла. Желание избавиться от ненавистной двоюродной сестры было непреодолимым, а план Германа решал эту проблему весьма изящным способом, не бросая ни на кого и тени подозрений. Единственное, что могло бы помешать осуществить задуманное – это вездесущая пронырливость Гусева. Этот пронырливый моралист, с его привычкой всюду совать свой нос, землю перевернет, но отведет опасность от дочери своего лучшего друга.   
— Пап, а как же Гусев? – спросила Элла.
— А что Гусев?
— Ну, неужели ты думаешь, что он так просто даст избавится от своей протеже? Теперь в концерне мимо него ни одна бумага не проходит. Если Вадим Викторович заподозрит что-то неладное, то нам с тобой мало не покажется.
Сказанное Эллой заставило Германа Федоровича задуматься. Гусев уже давно для него был раздражающим фактором, от которого Сапранов мечтал избавиться.  Однако Иван своим злополучным письмом лишил старшего брата старшего брата возможности как-то воздействовать на ситуацию и изменит правила игры в свою пользу. В этих условиях Герман Федорович был вынужден думать о более тонких способах разрешения проблемы, не связанных с физическим устранением Людмилы и Гусева.
— Гусев – это, конечно, проблема, – задумчиво произнес Герман. – Тут тебе придется быть крайне осторожной. – Главное, перекрыть ему доступ к документации, касающейся аптек.
— И как ты предлагаешь это сделать?
— Ну, это уже моя забота. Ты сейчас поезжай в офис и выполняй все, чтобы эта  проходимка тебе не сказала. Выказывай полную свою лояльность, а я пока с нужными людьми договорюсь. Пока моя любимая племянница будет, так сказать, вливаться в ряды бизнес-элиты, мы ей внеочередную проверочку организуем. УБЭП там такого нароет, что меньше, чем червонцем, ей не отделаться.
План отца Элле положительно нравился, и она готова была немедленно приступить к его реализации. Устранить соперницу было для неё делом принципа, а для этого она готова была сыграть какую угодно роль: раскаявшейся грешницы, исполнительного сотрудника, искренней подруги, наконец. Главное, чтобы Людмила ни на одну секунду не заподозрила фальшь и продолжала прибывать в состоянии человека, надевшего розовые очки.               
 Едва Элла закрыла за собой дверь, как в спальне Германа Федоровича раздался телефонный звонок. Звонил Ромодановский. Не скрывая ехидства, он, как бы шутя, спросил Германа:
— Ну, что? Как поживаешь, бывший олигарх?
— Не дождешься! – ответил Герман. – Володя, неужели ты думаешь, что я позволю сбросить себя с Олимпа?  Да, я уже меньше, чем через месяц, буду снова на коне. «Континент» я себе верну. В этом можешь даже не сомневаться. А эта приблудная – моя племянница – уберется туда, откуда появилась.   
— Да, ты, я вижу, ничего не знаешь, – усмехнулся Владимир Борисович. – Ты хоть догадываешься, кто реально против тебя игру ведет?
— Ты про этот ростовский банк, что ли? Ой, Володя, я тебя умоляю… Да, не пройдет и недели, как я куплю этот банк со всеми потрохами.
— Да? А вот по моим данным дела твои обстоят далеко не блестяще. Герман, ты утреннюю прессу хоть иногда просматриваешь? Сейчас же каждая газетенка пишет о твоей финансовой несостоятельности.  У меня, кстати, целая стопка таких газетенок под рукой лежит. Герман, после этого двери любого приличного банка для тебя будут закрыты, и, кстати, мой банк – не исключение. 
Ничего не ответив, Герман бросил трубку и подбежал к журнальному столику, на котором лежала стопка газет. То, что увидел Сапранов, пробежав беглым по заголовкам, повергло его в шок. На каждой главной полосе жирными буквами были выведены сообщения о банкротстве «Континента» и о полной финансовой несостоятельности Германа Сапранова – бывшего олигарха и всесильного воротилы отечественного бизнеса. По всем законам жанра, для Германа это означало конец всего. По крайней мере, на карьере предпринимателя и перспективного политика можно было ставить жирный крест.
Успокоившись, собравшись с мыслями, Герман стал анализировать то, что произошло, а именно: как неприглядная информация об истинном положении его дел могла оказаться в руках журналистов? Тут уж точно не обошлось без посторонней помощи. Причем, такая «помощь» могла исходить только от человека, хорошо осведомленного о положении дел в «Континенте». На роль такого «доброжелателя» подходили два человека: Гусев и Леонид Поликарпович. Гусев мог быть источником подобной информации в силу своей устойчивой неприязни  к Герману. Леонид Поликарпович – в силу своего недалекого ума и излишней болтливости. В любом случае, разглашение столь щекотливой информации не должно было оставаться безнаказанным, и наказание не должно было заставить себя ждать.
Людмила, несмотря на то, что административная работа никогда не была её стихией, в кресле главы концерна чувствовала себя, как рыба в воде. Отцовские гены дали о себе знать в полной мере, а поэтому скоро выяснилось, что Людмила в вопросах административного чутья и деловой хватки вполне может дать своему дяди фору.
— Знаете, Людмила Ивановна, я вам честно скажу: лично я уже и не надеялся, что нам из этой ямы удастся выбраться, – сказал Леонид Поликарпович. – Все шло к тому, что «Континент» прекратит свое существование.  А вы, вон, как сумели ситуацию выправить.
— Это вы не мне… это Вадиму Викторовичу спасибо скажите, – ответила Людмила. – Без него у нас бы точно ничего не получилось. Если бы он не гонял меня по двадцать четыре часа в сутки, я бы тут давно весь концерн по миру пустила. Я у себя в школе, конечно, административными вопросами занималась, но не в таком масштабе.   
Тут в кармане Леонида Поликарповича затрещал мобильный телефон. Когда он достал трубку и взглянул на дисплей, его лицо приобрело выражение неподдельного испуга. На экранчике высветилась комбинация цифр телефона лица, общение с которым не сулило ничего  хорошего.
— Я слушаю, – вздохнув, произнес Леонид Поликарпович.
То, что он услышал в ответ, для Людмилы вряд ли представляло для неё какой-либо интерес, но по мрачному выражению лица Леонида Поликарповича она поняла, что разговор был не из приятных.       
— Что, Леонид Поликарпович, что-то случилось? – спросила Людмила.
— Да, нет, Людмила Ивановна. Все нормально, – сбивчиво ответил Леонид Поликарпович. – Вы знаете, мне тут отлучиться надо. Вы тут одна с этими документами сможете разобраться?
— Конечно, смогу. У вас что, дома что-то случилось?
— Нет, не дома. Просто звонил управляющий одной из фабрик. У него там какие-то проблемы с поставщиками возникли. В общем, просил приехать, разобраться.
Поспешно покинув кабинет, Леонид Поликарпович направился в особняк в Троице-Лыково, где его ждал такой разбор полетов, при одной мысли о котором по всему телу начинали бегать мурашки. То, что Герман смешает своего ведущего сотрудника с грязью, было совершенно очевидным, но Сапранов умел это делать с особой изощренностью, низводя достоинство человека до уровня придорожной пыли. Примерно представляя, какой поток отборных ругательств на него выльется, Леонид Поликарпович с замиранием сердца вошел в кабинет Германа.
     Сидя за письменным столом в кожаном кресле, Герман Федорович будто бы не заметил вошедшего в кабинет Леонида Поликарповича. Вид у бывшего сотрудника был жалок и вызывал у Сапранова чувство глубокого презрения.
— Ну, что, Иконников? Ну, что, старый предатель? – наконец, промолвил Герман, подняв глаза и увидев перед собой изрядно стушевавшегося Леонида Поликарповича. – Быстро же ты переметнулся во вражеский стан. Что, Гусев побольше денежек на лапу положил? Или моя племяшка грамотно глазки состроила?
— Герман Федорович, я всего лишь добросовестно исполняю свои обязанности, – сбивчиво пробубнил Леонид Поликарпович. – Я  же не виноват, что «Континент» оказался в столь плачевном положении…
— Ну, в общем, кот – из дома, мыши – в пляс, – перебил собеседника Герман. – Слушай, Иконников, ты хоть понимаешь: как только я вернусь на свое законное место, от тебя мокрого места не останется. Я ведь тебя, ничтожество такое, в порошок сотру. Ты у меня вообще пожалеешь, что на свет родился.
Леонид Поликарпович стоял перед Германом, словно провинившийся школьник, и ни смел проронить ни слова. В гневе Сапранов был страшен, и самое разумное, что можно было сделать в этот момент, - это просто стоять и молчать.
Герман вел себя хуже, чем фельдфебель на плацу. Вылив на несчастного Иконникова целый поток отборнейших оскорблений, Сапранов перешел к унижениям более тонким и изощренным, таким, после которых не всякий человек найдет в себе силы сохранять душевное равновесие.   
— Я ж не посмотрю, что ты в концерне с момента его создания вкалываешь! – кричал Герман. – Вот поверь мне: как только я вернусь, а это произойдет очень скоро, ты вылетишь со своего нагретого местечка, как пробка из бутылки. Причем, вылетишь с  волчьим билетом. Я тебе такую характеристику накатаю, что тебя не в один вшивенький дэз даже дворником не возьмут. 
Бедный Леонид Поликарпович стоял перед Германом, словно каменное изваяние, боясь лишний раз пошевелиться. Любое возражение с его стороны, даже любое неосторожно произнесенное им слово могло еще усугубить ситуацию.   
— Значит так! Времени у тебя осталось, я так думаю, немного, – сделал заключение Герман. – Как только я вернусь на свое законное место, чтобы не то, что в офисе, а в радиусе ста километров вокруг него, твоего духа не было. Понятно? Да, и не вздумай жаловаться, там, Гусеву или, того хуже, племяннице моей разлюбезной. Тебя это вряд ли спасет, а вот новых проблем огребешь… немеренно. Это я тебе обещаю.
Понуро опустив голову, Леонид Поликарпович покинул кабинет своего бывшего, не в меру распаленного шефа, попутно обдумывая те слова, которые он от него услышал. Положение у Иконникова действительно складывалось двоякое. С одной стороны, можно было не сомневаться в том, что Герман непременно исполнит все свои обещания, а, тем более, угрозы. В этом случае Иконникова ждала бы  незавидная судьба вечного безработного, прозябающего на более чем скромное пособие, на которое очень затруднительно было бы вести привычный образ жизни. С другой стороны, так ли страшен танк, как его пьяный экипаж? Положение Германа было не из лучших, и абсолютно отсутствовали признаки того, что в ближайшее время оно как-то выправится. В подобной ситуации поддаваться панике было бы, по меньшей  мере,  преждевременно, и бежать из концерна только потому что этого захотел не в меру зарвавшейся бывший шеф, было тоже нецелесообразно. 
О подробностях своего разговора с Германом Иконников Людмиле решил ничего не рассказывать, но зато охотно поделился ими с Гусевым, которому всегда мог поплакаться в жилетку и лишний раз перемыть косточки столь им много неуважаемому Герману Федоровичу.               
 — Ты только представь себе: я стою перед ним, как нашкодивший пацан, и выслушиваю его бредни, – говорил Гусеву Леонид Поликарпович. – Я  еле сдерживался, чтоб ему по физиономии не съездить. Сам – никто, ноль без палочки, а гонору, самомнения – хоть свиней откармливай. Еще мне заявляет: «Чтобы к моему возвращению духа твоего в офисе не было». А! Как тебе!?! Я-то в чем виноват? В том, что он, как бизнесмен, ничего из себя не представляет?   
— Ну, это ты уж хватил! – одернул не в меру распалившегося Иконникова Вадим Викторович. – Да. Характер у Германа, конечно, - не сахар, но, что касается видения дел, то тут он – настоящая акула. Посмотри, какую  империю отгрохал. Ведь по сути, «Континент» -  крупнейшая бизнес-структура в стране.   
— Вадим, окстись! – воскликнул Иконников. – Когда ж это Герман ассом в бизнесе был? Он же в «Континент» пришел на все готовенькое. Тут же все Иван поднимал. Да, что я говорю! Ты сам вспомни: вы же с ним оба ночей не спали. Все в разъездах да на переговорах. А Герман, пока Иван еще в форме был, ни на одном предприятии ни был, ни одной сделки не заключил.
— Да. Тут ты прав, – согласился с Леонидом Поликарповичем Гусев. – Без Ваньки тут ничего бы не стояло. Но ты помнишь, что тут творилось, когда Иван за воротник закладывать стал. Ситуация же была не лучше, чем сейчас. Еще немного, и концерн бы пошел ко дну. И хорошо, что тогда Герман взял управление в свои руки. 
— Взять-то он взял, но, согласись, в данный момент «Континент» летит в пропасть во многом из-за его амбиций, – заключил Иконников. – Понимаешь, легко быть эффективным управленцем, когда за тебя уже фактически все сделано. Ты знаешь, лично я свои надежды связываю с дочерью Ивана. Вот, кто действительно вкалывает, как проклятая. И смотри ж ты: как она быстро в курс дела вошла. Ни за что не скажешь, что учительницей в провинциальном городке работала. Все наши авгиевы конюшни разгребла. Теперь людям хоть есть, чем зарплату платить. В общем, я тебе так скажу: если бы ни Людмила Ивановна, мы бы тут все на бирже труда оказались.
Погрузившись в повседневную рабочую рутину, Людмила совершенно не замечала, как летит время. Собственно, это ей и было нужно. Постоянная занятость позволяла отвлечься от грустных мыслей, беспощадно лезших в голову, и избавиться от навязчивых воспоминаний, неотступно преследовавших её.
Тот день не предвещал ничего из ряда вон выходящего. В своем рабочем кабинете Людмила занималась тем, что штудировала ворохи разложенной перед ней документации, содержание которой не могло не навивать скуку, и постепенно погружало Людмилу в сонное состояние. Прошел месяц с того дня, как она переступила порог этого кабинета, но, как всем казалось, полноправной хозяйкой огромного бизнеса, доставшегося ей по наследству, Людмила была всегда. Корпеть над тысячами бумаг, содержание которых даже у искушенного специалиста не могло не вызывать состояние скуки, не могло доставлять ей удовольствие, но чувство долга заставляло каждый день приходить в этот кабинет и выполнять скучную, рутинную работу.
Появление Эллы, а, тем более, её доброжелательный настрой, вызывали у Людмилы удивление. Двоюродная сестра буквально источала любезность, хотя до недавнего времени на дух не переносила новоявленную родственницу.
— Слушай, Люд, я тут подумала над тем, что ты мне сказала, - произнесла Элла, - и пришла к выводу, что нам надо менять поставщиков. По крайней мере, в интернете все кричат о том, что те фирмы, с которыми мы заключали контракты, цены заламывали немереные.
— У тебя что, есть какие-то альтернативные варианты?
— Конечно, есть, – уверенно  сказала Элла. – Я вчера в сети как раз нарыла очень неплохие варианты… На, посмотри.
С этими словами Элла достала из сумки несколько сложенных вдвое бумажных листов и положила их на стол перед Людмилой.
— Заметь, цены гораздо ниже, чем в среднем по городу, – прокомментировала Элла переданные Людмиле рекламные распечатки. – Люд, по-моему, это то, что нам нужно. Более выгодных предложений нам вряд ли удастся найти. 
— Хорошо. Ты мне можешь организовать встречу с кем-нибудь из руководства этих фирм?
— Люд, тебе-то это зачем? – спросила Элла. – Тебе что, своих забот мало. Что касается аптек - это мой косяк. Мне его и исправлять.
Самоотверженность Эллы не могла не удивлять. Еще несколько дней назад она относилась к Людмиле с нескрываемым презрением, а теперь рассыпалась перед двоюродной сестрой в любезностях. Людмила не замечала ни неискренности, ни напускного рвения Эллы, а поэтому верила всему, что она говорила.
— Слушай, Элл, а сколько тебе понадобится времени, чтобы обо всем договориться? - спросила Людмила. – Понимаешь, аптеки простаивают. Положение в концерне, сама видишь, не из лучших. В общем, хотелось бы поскорее привлечь хоть какую-нибудь прибыль.
— Думаю, пару дней, не больше, – ответила Элла. – Я тогда все документы подготовлю, а ты под ними свой автограф  поставишь, и можно будет завозить товар.
С чувством выполненного долга Элла вышла из кабинета Людмилы. Рыбка проглотила наживку, и соскочить с крючка уже не могла. Встретившийся в приемной Леонид Поликарпович в одно мгновение испортил настроение строптивой дочери Германа Федоровича. 
— Элла Германовна, какими судьбами!?! – воскликнул Иконников. – Что-то вы давно не были в наших краях. 
— А вы все скрипите, Леонид Поликарпович? – ответила вопросом на вопрос Элла. – Я-то думала, что вы на пенсии цветочки где-нибудь в Подмосковье выращиваете, с внуками возитесь, а вы все трудитесь на ниве умножения благосостояния Сапрановых.
— Да, куда уж нам, Элла Германовна. Вы же знаете, в каком положении сейчас «Континент» находится. Вот и приходится всем вкалывать, как папам Карло. 
— Ну, а вам, как всегда, больше всех надо.
— Мне просто больно видеть, как летит под откос дело всей жизни моего лучшего друга. Вы знаете, что Иван Федорович не жалел сил на то, чтобы «Континент» нормально функционировал. Сейчас же, во многом из-за амбиций Германа Федоровича, мы находимся на грани катастрофы. Не могу же я в таких условиях покинуть, так сказать, боевой пост. С моей стороны это было бы чем-то сродни предательству.
— Ну-ну. Желаю удачи, – усмехнувшись, сьерничала Элла. – Только вот что я вам скажу: вы на сестренку мою двоюродную особо не рассчитывайте. Она ж всю жизнь в провинции прожила. В сферах большого бизнеса не вращалась. Откуда ей знать о тонкостях управления таким гигантом, как «Континент»?
— Знаете, Элла Германовна, я не знаю, где там жила Людмила Ивановна, но специалистом она оказалась очень толковым. По крайней мере, без неё мы бы точно не выбрались из того болота, в которое угодили.
Обмен любезностями мог бы продолжаться еще очень долго, если б не появившийся Вадим Викторович.
— Эллка, ты что, опять отношения выясняешь? – спросил Гусев Эллу. – Тебе не надоело?
— Да, не выясняю я ни с кем отношения, – ответила Элла. – Я просто пытаюсь указать Леониду Поликарповичу на те ошибки, которые он может совершить.
Последнее высказывание Эллы не могло не возмутить ни Вадима Викторовича, ни Леонида Поликарповича. Человек, имевший к «Континенту» весьма косвенное отношение, позволял себе делать замечания матерому специалисту, отдавшему становлению концерна большую часть своей жизни.
— Слушай, детка, - строго произнес Вадим Викторович, - Леонид Поликарпович работает тут еще с тех пор, когда ты пешком под стол ходила, и не тебе рассуждать о правильности его действий.
— Да, я не рассуждаю, дядя Вадим, – спокойно сказала Элла. – Мое дело – предупредить. С Людкой вы каши не сварите. В нашем деле она – человек, мягко говоря, новый, и сюрпризов преподнесет она вам еще немало.
Отвечать на это высказывание Эллы ни у Гусева, ни у Иконникова не было ни времени, ни желания. Без того хватало проблем, требующих быстрого решения, чтобы обращать внимание на слова не в меру избалованной, зарвавшейся девицы.
— Что опять случилось? – спросил Гусев Иконникова. – На тебе лица нет.
— Опять эти общественники покоя не дают. Видите ли, им наши скотомогильники под Вереей поперек горла становятся. Теперь грозятся этим… как его… гринписом. – сокрушался Леонид Поликарпович. – Вадим, нам еще здесь зеленых человечков не хватало. Ты ж этих экологов знаешь. Если они туда заявятся, работу всех наших мясокомбинатов можно будет приостанавливать.
— Знаешь, Лень, что я тебе скажу: их тоже понять можно. Там же, на этих скотомогильниках, Бог знает что творится. Я сто раз говорил Герману, что эту лавочку надо прикрывать. Иначе рано или поздно мы огребем по полной программе. Но Герману же море по колено. Для него же главное, чтобы денежки стабильно капали. На людей плевать он хотел. Ну, вот. Результат его беспечности не заставил себя долго ждать.
Отношения Германа с экологами всегда были непростыми. У последних всегда было много претензий к Сапранову, связанных с работой его предприятий. Это протестное движение Германа раздражало, но предпринимать что-либо для того, чтобы исправить ситуацию, он не собирался. Теперь нарыв лопнул и грозил неподдающемуся руководству «Континента» крупными неприятностями.    
По выражению лиц Гусева и Иконникова Людмила поняла, что речь пойдет о проблемах, требующих неотлагательного решения. Сомневаясь в том, что Людмила вполне компетентна в вопросах природопользования, Леонид Поликарпович тщательно подбирал слова, чтобы как можно понятнее изложить суть навалившихся проблем.
— Понимаете, если мы закроем этот скотомогильник, не один из наших мясокомбинатов не сможет продолжать работу, - говорил Иконников, - а это, в свою очередь, грозит большими издержками.
С минуту Людмила молчала, видимо, обдумывая варианты дальнейшего развития событий.
— Дядя Вадим, а вы могли бы организовать мне встречу с кем-нибудь из этих активистов? – наконец, спросила она Гусева.   
Вадим Викторович и Леонид Поликарпович недоуменно переглянулись. То, о чем просила Людмила, было из разряда психологического экстрима, сопряженного с большим нервным напряжением.
— Люд, там ведь народ дерганный собрался, – сказал Гусев. – Знаешь, сколько нелестных эпитетов в свой адрес тебе придется выслушать?
— Ну, и что? Все равно эту проблему надо как-то решать, – ответила Людмила. – В нашем положении еще и судебных разборок не хватало. 
Ситуация в Верее была действительно взрывоопасной и уже давно балансировала на грани всплеска народного негодования. Будучи источником загрязнения атмосферы, скотомогильники являлись раздражающим фактором для местного населения, безуспешно добивавшегося их закрытия. То ли у Германа административный ресурс был слишком велик, то ли волна народного сопротивления была недостаточно мощной, но все попытки приструнить распоясавшегося олигарха заканчивались неудачей. Герман считал, что никому ничего не должен, а все выкрики про какие-то там  загрязнения – это вопли оборзевших, выживших из ума бездельников. 
Теперь, когда Людмила захотела лично разобраться в сложившейся ситуации, по спинам Гусева и Иконникова пробежали мурашки. Старая история, связанная с противостоянием Германа с населением маленького городка, имела свои тонкости, о которых Людмила знать не могла. 
— Людмила Ивановна, я вам вот что скажу: разборки с этими борцами за чистоту окружающей среды не для вас, – произнес Леонид Поликарпович. – Конфликт этот давнишний, и относится он целиком и полностью к компетенции вашего дяди. Вы тут вряд ли сможете быть чем-то полезной.
— Люд, зачем тебе еще и эти проблемы? – вторил Иконникову Вадим Викторович. – У тебя что, своих мало? Ты давай так: все эти дрязги, склоки оставь нам, старикам, а сама занимайся текущими вопросами. Их тоже, поверь мне, скопилось немало. 
Вадим Викторович и Леонид Поликарпович больше всего боялись не встречи Людмилы с активистами-экологами, а той информации, которая неизбежно всплыла бы, как только Люда лицом к лицу встретилась бы с кем-нибудь из представителей возмущенной общественности.
Никогда еще Герман Федорович не прибывал в столь благостном расположении духа, как сейчас. Причина столь лучезарного настроения имела плоть и кровь, звалась Леной и со дня на день должна была появиться на пороге особняка Сапрановых. Правда, об этой тайной страсти Германа никто из его домочадцев ничего не знал, и поэтому всем казалось странным его праздничное расположение духа при далеко непраздничном  положении.       
Хорошее настроение Германа Федоровича не могло испортить, как казалось, даже появление Ромодановского. Когда Владимир Борисович вошел в кабинет, Герман испытал душевный дискомфорт. Собственно, этот  дискомфорт он испытывал всегда при встречи со своим главным партнером, но на этот раз по выражению лица Владимира Борисовича было понятно, что известие, которое он принес, было из разряда очень неприятных.
— Ну! Что опять случилось? – спросил Герман. – Чем ты собираешься меня на этот раз огорошить?
Владимир Борисович не знал, как лучше сформулировать ту новость, которую он хотел рассказать Сапранову.
— Герман, под тебя копают, – решительно произнес Ромодановский. – Причем, копают очень серьезно.
В ответ Герман лишь усмехнулся. То, что сказал Владимир Борисович, было чем-то за гранью реальности. Недоброжелателей у Германа всегда было много, но всем им абсолютно нечего было противопоставить всесильному олигарху.
— Вова, ты меня поражаешь! – усмехнувшись, сказал Герман. – Это кому же понадобилось под меня копать? Этому Кэрри, что ли, или этому… как его… Дон-траст-банку? Не родился еще тот человек, который бы  мог меня свалить.
— Однако желающих сделать это больше, чем достаточно, – констатировал факт Владимир Борисович, усаживаясь в кресло. – Герман, ты Серковского хоть как-то проверял. Наводил вообще справки о том, кто он, что он? 
— Володя, а я не вижу смысла тратить свои ресурсы на такого нувориша, как этот Серковский. – ответил Сапранов.  – Таких, как он – миллионы. Ты ж не хочешь сказать, что ради каждого из них я должен своих людей беспокоить?
— Ну, всех, конечно, не надо, но вот Серковский – это отдельная тема. – Ромодановский предвкушал радость момента. – Тебе фамилия Черкасовы о чем-нибудь говорит?
Убийство семьи главного партнера по бизнесу было одним из тех событий, о которых Герман Федорович лишний раз вспоминать не любил. В памяти вновь возникали события той страшной ночи, а Герман не принадлежал к числу тех людей, которые любят возвращаться на место преступления.
— Что ты несешь? – строго спросил Сапранов. – Какое отношение имеет Серковский к Черкасовым?   
— Самое непосредственное. Скажи, ты хоть раз интересовался, какой была фамилия жены Сергея до замужества?
— Конечно, нет. Зачем мне это?
— Не интересовался, – констатировал факт Ромодановский. – А зря! Ну, а я навел тут кое-какие справки из жизни твоего ныне покойного компаньона и узнал очень много интересного. Например, Наталья Леонидовна Черкасова до того, как выйти замуж за Сергея, была Натальей Леонидовной Серковской. Теперь понимаешь, откуда ветер дует?
Герман смотрел на Владимира Борисовича недоуменными глазами, пытаясь осмыслить, что тот ему сказал. Информация была шоковой и нуждалась в том, чтобы её переварить. Вывод напрашивался самый безрадужный: Дмитрий был кем-то из отпрысков той проклятой семейки, от которой Герман избавился десять лет  назад.
— Ты ведь все знал? – спросил Герман Владимира Борисович. – Знал, что на самом деле за фрукт этот Серковский?
Реакция Сапранова на то, что рассказал ему Владимир Борисович, была предсказуемой и  непредсказуемой одновременно. То, что Герман придет в бешенство, узнав, что кто-то из Черкасовых остался в живых, было совершенно очевидно. Но вот, что весь свой гнев Герман Федорович обрушит на Ромодановского – человека, не имевшего к Черкасовым вообще никакого отношения – для последнего стало полной неожиданностью.
— Слушай, Володя, а может, вы на пару с этим Серковским сговорились? – спросил Герман Владимира Борисовича, пронзая того въедливым взглядом. – Тебе ведь тоже мое состояние покоя не давало. Наверное, спал и видел, как кусок пожирней урвать? А тут такой случай подвернулся! Признавайся, как вы с этим клоуном собирались делить награбленное? Поровну или в разных пропорциях?   
— Ты хоть думай, что говоришь-то! – воскликнул Ромодановский. – Ну, ты сам включи мозги: на кой ляд мне против тебя чего-то затевать? Вместе же в одной лодке сидим. Если ты начнешь тонуть, я ведь тоже пойду ко дну. Мне это надо?
Аргумент был из тех, с которым не поспоришь, но только не в случае с Германом. Если этот человек, образно говоря, ставил на ком-то клеймо, то переубедить его в обратном было очень сложно, если вообще возможно. В том, что Ромодановский состоит в сговоре с Дмитрием, Герман был уверен абсолютно, и, казалось, ни что не могло заставить его изменить свое мнение.
— Ну, что. Все выясняете, кто из вас круче? – спросила вошедшая в кабинет Элла. – Слушайте, вам не надоело…
Бросив на дочь высокомерно-пренебрежительный взгляд, Герман спросил:
—   Слушай, а тебя что, разве не учили стучаться прежде, чем куда-либо войти?
— Ой, ну, извините, что помешала вашей очередной грызне, – дерзко ответила Элла, а потом, обращаясь к Герману, добавила: - Просто я думала, тебе будет интересно узнать, как идет реализация нашего плана.
— Какого плана? – спросил Ромодановский.
— А вот это тебя точно не касается, – осадил своего партнера Герман. – Это уже наши, сугубо личные дела, и тебе совать в них свой нос совсем необязательно.
         — Могу вообще уйти, – обиженно произнес Владимир Борисович и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.
Герману и Элле словно того и надо было.  Едва дверь за Владимиром Борисовичем закрылась, как Сапранов бросился к Элле с многочисленными вопросами.
— Ну, как дела? Как все прошло? – спрашивал Герман. – Людка ничего не заподозрила?
— Да, расслабься ты. Все в порядке, – ответила Элла. – Рыбка проглотила приманку. Теперь наша задача – сработать точно и проволочек.
— Ты все бумаги подготовила?
— Да. Если хочешь, можешь полюбоваться.
С этими словами Элла положила на стол перед отцом четыре бумажных листа. Когда Герман прочитал их, у него, видимо, отлегло на душе.
— Отлично! – довольно произнес он, обращаясь к Элле. – А ты, похоже, еще не совсем потерянный для общества человек. Знаешь, хотел бы я посмотреть на лицо своей племяшки, когда к ней заявится полиция.
Ввязываясь в разборки в Верее, Людмила даже не представляла, с какой волной народного протеста ей придется столкнуться. Из-за многочисленных пикетов, стихийно возникавших то около здания администрации, то возле самих могильников, маленький городок чем-то напоминал населенный пункт, находящийся на осадном положении. Градус народного возмущения был настолько высок, что за безопасность любого из представителей «Континента» никто не мог бы поручиться.
Пробираясь через ряды горожан, собравшихся в актовом зале городской администрации, Людмила ловила на себе многочисленные возмущенные взгляды. Старушки в вязаных шапочках, мужчины с серьезными лицами, женщины, в глазах которых отчетливо виделось отчаяние – вот собирательный портрет публики, пришедшей на встречу с руководством московского концерна. Надо ли говорить, какое чувство неловкости испытывали Гусев и Иконников, входя в этот зал. Каждый из них чувствовал свою причастность к тому, что происходит в городе, но ни у того, ни у другого не было абсолютно никакой возможности хоть как-то исправить положение.
— Смотри, похоже, Коновалов тоже здесь, – шепнул Иконников Вадиму Викторовичу, когда они появились в зале. – Туго теперь Людмиле Ивановне придется.
Присутствие Коновалова существенно усложняло и без того непростую ситуацию. Виталий Геннадьевич принадлежал к тому редкому типу политиков, для которых народное благо все еще было превыше всего. Вследствие этого претензий к руководству «Континента» у него всегда было больше, чем достаточно, а это влекло за собой конфронтацию с этим самым руководством. Бросив на Людмилу пренебрежительно-недоверчивый взгляд, Коновалов подошел к стоявшему посреди сцены микрофону и, подняв руку в характерном жесте, решительно произнес:
— Уважаемые жители города, сегодня мы собрались здесь, чтобы наконец-то получить ответы на так давно мучающие нас вопросы. А именно: как долго будет продолжаться вакханалия, устраиваемая руководством московской бизнес-структурой? Неоднократно мы обращались к господину Сапранову с просьбой хотя бы обратить внимание на то тяжелое положение, которое сложилось в нашем городе. Но каждый раз все наши просьбы наталкивались на стену непонимания со стороны Германа Федоровича. Сегодня к нам приехали другие представители руководства «Континента». Давайте теперь спросим их: доколе нам еще терпеть? Когда мы, наконец, сможем дышать нормальным воздухом?
По залу пронесся оживленный гул людских голосов, а с отдельных рядов, словно одиночные выстрелы, послышались возмущенные выкрики:
— Да, что с ними разговаривать-то! Они же нас за людей не считают!
— Им же только, чтоб по туже свои кошельки набить, а на нас, простых людей, плевать они хотели с высокой колокольни.
— Да, без толку все это! Этих толстосумов ничем не проймешь! Сталина на них не хватает! – возмущалась старушка – божий одуванчик, сидевшая в переднем ряду и пришедшая на собрание больше из любопытства, чем из-за реальной проблемы.
Обстановка в зале с каждой секундой накалялась все больше, и вот-вот готова была выйти из-под контроля. В какие-то минуты Людмила чувствовала себя растерянной, потому что решительно не знала, каким образом можно разрядить до предела накаленную атмосферу в зале. Среди всеобщего шума и гвалта вообще было трудно произнести хотя бы слово, а если учесть, что собравшаяся в зале публика отличалась повышенной нервозностью, то, чтобы Людмила не сказала, могло быть истолковано ей же во вред. В общем, собрание рисковало закончиться ничем.
— Слушай, тебе не кажется, что пора убираться отсюда? – спросил Иконников Гусева. – Все равно эта болтовня опять ни к чему не приведет.
С Леонидом Поликарповичем было трудно не согласиться, особенно если учесть накал эмоций, воцарившийся в зале. Каждый из присутствующих уже не то, что не мог слышать кого-то из окружающих, а даже не был в состоянии прислушаться к самому себе. В этих условиях дальнейшая дискуссия делалась абсолютно бессмысленной, и самое разумное, что можно было сделать в этой ситуации, - это просто встать и уйти.
Коновалов понял, что ему предстоит сыграть, пожалуй, свою главную партию, и решил действовать незамедлительно. Подойдя к микрофону, стоявшему посреди сцены, поднял руку в характерном жесте и произнес:
— Граждане… граждане, давайте для начала успокоимся. Криками, всеобщим психозом мы все равно ничего не добьемся. Здесь присутствует Людмила Ивановна Савина – полноправная совладелица «Континента». Вот пусть она нам и объяснит, как долго будет продолжаться этот беспредел?
Ход конем был сделан, и Людмила должна была как-то на него ответить. Ответ не заставил себя долго ждать, к чему Виталий Геннадьевич абсолютно не был готов. Встав из-за стола, Людмила с совершенно невозмутимым видом подошла к микрофону и, спокойным взглядом окинув зал, произнесла:
— Уважаемые жители города, я приехала сюда, чтобы на месте ознакомиться с тем, что здесь происходит. То, что я увидела, не может не удручить. Нахождение скотомогильников в черте города невозможно в принципе. Особенно тяжело осознавать свою вину за то тяжелое положение, в котором оказались люди. Поэтому, чтобы как-то загладить свою вину перед вами, я приняла решение: с этого дня все отходы с наших мясокомбинатов прекращают сюда свозиться. Кроме того, я дам указания начать поиск новых участков, более подходящих для организации на них могильников.
В ответ на этот монолог зал не мог не разразиться аплодисментами. Лишь отдельные скептические реплики всегда во всем сомневающихся старушек могли несколько стушевать всеобщее ликование. Гусев и Иконников недоуменно переглядывались, не вполне осознавая то, что сказала Людмила.   
— Ну, и что это было? – спросил Гусев Людмилу, когда они выходили из здания администрации. – Люсь, ты хоть понимаешь, что за подобными высказываниями должны стоять конкретные действия? Иначе они превращаются в пустые слова.
— Это не пустые слова, дядя Вадим. Скотомогильники должны быть ликвидированы, и чем скорее, тем лучше.
— Да-а! Позволь тогда узнать, куда нам девать отходы?
— Нужно найти новые участки. Подальше от населенных пунктов.
— И где же ты собираешься искать? 
— Дядя Вадим, у нас что, мало неиспользованных площадей? Вон, под Бронницами, выработанные песчаные карьеры, которые уже давно не используются. Находятся они, кстати, вдали от всяких, там, домов, жилых кварталов. Почему бы отходы не свозить туда? Хоть людям не придется чем попало дышать.
— Люсь, понимаешь, такого рода проекты легко осуществимы только на словах. – сказал Вадим Викторович. – Ты представляешь, с какими затратами все это сопряжено?
Денежный вопрос при решении подобных проблем всегда был ключевым. То, что Людмила готова была пойти на уступки, несомненно, делало ей честь, но создавало целый ряд трудностей при осуществлении задуманного.
— Дядя Вадим, а что, разве люди не заслуживают того, чтобы жить в нормальных условиях? – спросила Людмила. – Вы поймите, насмотрелась я на этот произвол у себя, в Крымске, и уподобляться этим типам, которым на людей наплевать, мне чего-то не хочется.
Диалог Людмилы и Вадима Викторовича прервал появившийся Коновалов. Виталий Геннадьевич был доволен, как никогда, и не считал нужным скрывать своего удовлетворения.
— Людмила Ивановна, не буду скрывать: я приятно удивлен, – сказал он, обращаясь к Людмиле. – Признаться, не думал, что  кто-то из Сапрановых склонен к компромиссам.
— По-моему, ваше отношение к Сапрановым несколько предвзято, – ответила Людмила. – Просто сейчас появилась возможность решить эту проблему, и я не вижу смысла откладывать этот вопрос в долгий ящик.
У любых стен есть уши, а поэтому все, что происходило на собрании, очень быстро стало известно Герману Федоровичу, что не могло не спровоцировать у него очередной приступ гнева.  Если учесть, что Коновалов для Германа сам по себе был раздражающим фактором, то можно представить степень негодования, которая охватила Германа Федоровича, когда он узнал о договоренностях между политиком-правдолюбом и его племянницей. В выражениях, в своих эмоциях Герман Федорович не стеснялся, даже не смотря на присутствие собственной дочери.
— Да, что о себе возомнил этот выскочка! – орал Герман, ходя по кабинету взад-вперед. – Он что, думает: раз я не удел, ему теперь все можно!?! Да, я его одним зубом перегрызу и не подавлюсь! Он ко мне еще приползет, на коленях пощады просить будет!
На отца Элла смотрела широко раскрытыми от удивления глазами. К его постоянным вспышкам гнева и грубости она давно привыкла, но на этот раз Герман Федорович превзошел сам себя.
— Ты можешь толком объяснить, что случилось? – спрашивала Элла. – На тебя ж смотреть страшно. Того и гляди, на людей кидаться начнешь.
— Да, тварь эта безродная совсем удила закусила. Представляешь, она уже с этим политическим проходимцем, Коноваловым, спелась, и теперь они на пару творят все, что им заблагорассудится.
— Ты знаешь что… ты так не переживай, – попыталась успокоить отца Элла. – На Людку мы управу найдем. Будет знать, как на чужое зариться.   
Нелюбовь к Людмиле было тем немногим, что объединяло отца и дочь. С тех пор, как незаконнорожденная дочка Ивана появилась в особняке Сапрановых, и Герман, и Элла потеряли душевный покой, а все их мысли были направлены только на то, как поскорее избавиться от нежеланной гостьи. Именно поэтому Элла с таким рвением принялась исполнять поручение, которое дал ей Герман.  Неприязнь к двоюродной сестре у Эллы была настолько сильна, что в желании избавить от неё вопрос о моральной составляющей уходил даже не на второй, а на десятый план.
— Я надеюсь, у тебя все гладко прошло? – спросил Герман Эллу. – У нас с тобой ничего в последний момент не сорвется?
— Насчет этого можешь быть спокоен. Все бумаги Людка подписала, а поэтому, как только товар окажется на складе, мы сможем спокойно натравить на неё полицию. 
От этих слов дочери у Германа отлегло на сердце. Наконец-то ненавистная племянница уберется из его жизни, а он сможет занять то положение в обществе и обрести тот статус, которые у него были всегда.
Ничего не подозревая о тех интригах, которые плетутся вокруг неё, Людмила была погружена в обыденную рутину повседневных забот, коих в «Континенте» хватало с избытком. Ликвидацию скотомогильников в Верее она считала делом первоочередным, и притворять задуманное в жизнь взялась с особым тщанием и старательностью.  Коновалов очень быстро стал частым гостем в офисе «Континента», так как все, что происходило в Верее, считал делом особой важности, и старался держать под  контролем каждый шаг по переносу скотомогильников. Людмила тоже старалась поскорее решить этот вопрос, и уже на следующий день после собрания в Верее проект переноса могильников оттуда в другое место был готов.
— Признаюсь, Людмила Ивановна, я приятно удивлен, – сказал как-то Коновалов. – Я-то думал, что решение этого вопроса затянется надолго.   
— Я просто привыкла выполнять свои обещания, Виталий Геннадьевич, – ответила Людмила. – Кроме того, люди достаточно натерпелись, чтобы ждать еще неизвестно сколько времени.
То, что Людмила старалась как можно скорее выполнить свои обещания, не могло не вызвать симпатию у Коновалова. За долгие годы, когда ему приходилось сталкиваться с яркими представителями олигархических кругов, у него выработались определенные стереотипы, в которых эти самые тугие кошельки представали далеко не в самом приглядном свете. На этом фоне Людмила отличалась тем, что собственное благополучие не было для неё главным в жизни. К проблемам простых людей в Верее она отнеслась со всей серьезностью, стараясь как можно скорее решить вопрос с переносом скотомогильников.
— Надеюсь, через неделю эпопея с этими могильниками будет завершена, – сказала как-то Людмила, когда к ней в очередной приехал Виталий Геннадьевич. – Снос бывших складов завершен. Расчистку территории сегодня-завтра тоже закончат. Так что в ближайшее время можно будет начать перенос могильников.
— Людмила Ивановна, а с Германом Федоровичем у вас проблем не возникнет? Признаюсь, в прошлом все наши попытки решить эту проблему наталкивались на его отчаянное сопротивление.
— Дядя Герман просто очень занятой человек. Он привык мыслить более масштабными категориями, а ваша проблема, возможно, не казалась ему настолько значительной, чтобы ей заниматься.
Проблемы с Германом непременно возникли бы, если бы он не был поглощен эйфорией предстоящего бракосочетания. Приезд потенциальной невесты заставлял забыть его обо всем, в том числе и о том, что его былое могущество и влияние утрачены, а все его дела находятся в руках человека, которого он ненавидел больше всего на свете. Но разве могли все эти дрязги, проблемы, потрясения, в одночасье на него свалившиеся, сравниться с радостью ожидания будущей свадьбы!?! При этом совершенно не важно было, что невеста была с ним абсолютно незнакома, и могла знать о его существовании разве из выпусков новостей да из рассказов отца. Её согласие стать женой Германа принципиального значения не имело, поскольку судьба невесты была заранее предрешена самим Германом Федоровичем, и никакому обсуждению не подлежала.
В то утро Герман неистовствовал, как никогда. Вся прислуга в доме была выстроена по струнке, и ей было приказано буквально вылезать весь дом. Ни одной пылинки, ни одного пятнышка не должно было быть замечено Германом Федоровичем, и за тем, как наводится требуемый им лоск в особняке, он следил лично.
— Сынок, я тебя сегодня не узнаю, – сказала удивленная Варвара Захаровна. – Обычно к домашним делам ты абсолютно равнодушен, а тут проявляешь такое рвение…   
— Просто я хочу произвести самое благоприятное впечатление на свою невесту, которая сегодня приезжает. Не могу же я привести её в хлев.
— Погоди, о какой невесте ты говоришь? Ты что, действительно опять собираешься жениться?
— А ты что, думала, что я шучу? Если ты так думала, то очень сильно ошибалась, мама. Когда я говорил о том, что намерен снова вступить в брак, был абсолютно серьезен.
— Да. Но почему ты не счел нужным познакомить нас со своей невестой?
— Мам, а нас – это кого? – спросил Герман несколько раздраженным тоном. – Слушай, а тебе не кажется, что моя личная жизнь – это моя личная жизнь, о которой я не обязан перед кем бы то ни было отчитываться? Особенно перед посторонними людьми?
— Это я для тебя посторонняя? Девочки тебе что, тоже  посторонние!?! – возмутилась Варвара Захаровна. – Ну, спасибо, сынок! Не думала, что на старости лет родному сыну чужим человеком стану. Нет, себя я, конечно, в расчет не беру. Но девочки-то имеют право знать, что ты собираешься привести в дом чужую женщину.
— Мам, ну, давай не будем придираться к словам. Ты прекрасно понимаешь, кого я имел в виду. А что касается девочек, то Эллка, например, уже все знает, а Лизу я просто не хочу дергать по пустякам. Ты же знаешь: у неё скоро сессия. Вот когда каникулы начнутся, она приедет в Москву, тогда и познакомится со своей новой мачехой.
Чем больше Варвара Захаровна слушала сына, тем тревожнее становилось у неё на душе. Герман находился в плену каких-то совершенно непонятных иллюзий, и в жертву этим иллюзиям готов был принести все, что угодно. В том, что Ирина и Элла воспримут эту свадьбу в штыки, Варвара Захаровна не сомневалась, но вот как на известие о том, что отец вновь связал себя узами брака, отреагирует Лиза? Об этом можно было только догадываться. Если учесть, что отношения Лизы со второй женой Германа Ириной складывались, мягко говоря, непросто, то Варвара Захаровна смело могла предположить, что и следующий брак отца старшая внучка примет в штыки.
— Сынок, я поражаюсь, с какой скоростью ты принимаешь решения. – тихо произнесла Варвара Захаровна. – О вступлении в брак ты говоришь, как о чем-то обыденном, повседневном. Неужели предыдущие годы тебя ничему не научили?
— А чему они должны были меня научить?
— Да, хотя бы тому, что с другими надо считаться! Ты женишься, а сам просто ставишь нас всех перед фактом, не удосужившись никого даже познакомить со своей невестой.
— Мама, уверяю тебя, Лена произведет на всех самое приятное впечатление. Тебе она точно понравится. По-другому просто быть не может.
— Ах, её Леной зовут. Ну, спасибо хоть на этом. А то я уж думала, что твоя будущая жена так и останется для меня инкогнито.
Тяжело вздохнув, Варвара Захаровна ушла в свою комнату, в мыслях заранее жалея будущую сноху.
Если бы Герман мог знать, какой достойной заменой ему окажется его племянница, то он, наверное, тут же умер бы от зависти. Находясь в кресле президента «Континента», Людмила, безусловно, была на своем месте, с чем никто не мог поспорить. Она словно была рождена для руководящей работы, и за короткое время смогла поднять идущий ко дну промышленный гигант на новую высоту.
— Должен признать, мои уроки не прошли для тебя даром. – Сказал как-то Вадим Викторович. – Был бы жив Иван, он бы тобой гордился. Ты с такой виртуозностью разрулила эту сложную ситуацию, в которой мы оказались, что тут все просто дались.
— Да, дядя Вадим, все эти административные дела мне, в принципе, знакомы. – Смущаясь, ответила Людмила.  – Мы же на каникулах, например, только тем и занимались, что с всякими бумагами возились.
В глубине души Вадим Викторович был даже доволен, что Дмитрию удалось ниспровергнуть Сапранова с его пьедестала. Старая обида на то, что Герман загубил на корню жизнь Ивана, не проходила, и лишение Германа его былого могущества и влияния не могло не вызвать чувство некоего морального удовлетворения. Может быть, сейчас Сапранов вернется в реальную жизнь и перестанет считать себя центром вселенной, которому дозволено все?    
    В повседневную реальность Герман Федорович даже не думал возвращаться. Вернее, одни иллюзии, в плену которых он уже давно находился, сменились другими, не менее амбициозными, и имевшими мало отношения к реальной жизни. Чувство, как считал Герман, всепоглощающей любви овладело им, не давая думать ни о чем другом, кроме как о предмете своего обожания. При этом совершенно не важно было, что предмет обожания еще не достиг восемнадцатилетнего возраста, а сам Герман уже перешел шестидесятилетний рубеж. Разве могло это быть препятствием на пути к вожделенной цели? Ну и что, что невеста совершенно не знакома с Германом Федоровичем? В том положении, в каком оказалась она, выбирать особо не приходится.  Если выбирать между респектабельным, пусть и неравным, браком и несколькими годами тюремного заключения, то такая девушка, как Лена, обязательно предпочтет первое.