Зеленый взгляд

Яркое солнечное утро играло чаем на кухне одной семьи. Казалось им, что погода не согласна с их горем, что им не о чем плакать и сносить стены. Озорное и шумное утро за окном перемешивало людей, как сахар в кружке чая. Никто не знал. От этого семье становилось не понятно, почему всем все равно. Но никто не задается этим вопросом, когда им до безумия хорошо и семья чувствует, что их общая эйфория зашкаливает. Почему они не удивляются и не печалятся о том, что лишь они могут купаться лучами счастья. В такие моменты, смотря в окно из своей маленькой кухни, они видели не кишащую там внизу толпу, а святое там наверху небо.

Яркое солнечное утро резко прогнано тяжелыми вязкими тучами, небо затянулось и превратилось в легкое, полное дыма. Женщина вздохнула, старый мужчина в очках, ковыряясь в холодной яичнице, что-то говорил себе под нос. Цифры, цифры, какие-то расчеты, цены, расходы. Лишь ребенок еще спал. Маленькая девочка не видела этого утра, не была удивлена контрастом настроений внутри и снаружи. Женщина опять вздохнула и уже не так, как в первый раз, казалось, это был ее последний вздох. Ее муж поднял голову и посмотрел на нее снизу вверх так испытывающее, будто задавая вопрос, он уже знал на него ответ. И более того, знал, что она на него не ответит.

Комната была совсем не большая, от этого в ней было душно, пахло недавним завтраком и растворимым кофе. Столик в углу, за ним сидел, ссутулившись, мужчина в очках. Даже тот, кто его видел в первый раз, мог бы сразу заметить, что этому человеку совсем не привычна эта поза, совсем не привычен для живых зеленых глаз этот тускнеющий через стекло взгляд. В другом углу кухни стояла его жена. Ее отчаянная тоскливость шла ей. Небрежно заколотые кучерявые волосы непослушно обвивали четкий контур ее лица с острыми скулами и пухлыми губами. Карие глаза повторяли лишь одно, одно единственное слово: «Почему?». Они задавали этот вопрос в никуда. Она, конечно, не знала ответ. И более того, как отчаянно она о нем думала, так же невыносимо отчаянно она не хотела знать его.

Мужчина медленно встал, не так, как встают, когда съели невообразимо много блюд, а так, как встают, когда подняться на ноги, означает взять на себя отягощающую ответственность. Проходя мимо угла, в который погрузилась женщина, он на нее не посмотрел, и она на него тоже. Взгляды, слова, прикосновения теперь излишни, не имеют и сущего смысла. Лишь одно прикосновение, одно дыхание может быть важным для них…

Стерев подавляющую мрачность с лица и протерев очки об растянутую футболку, старый мужчина зашел в комнату и тут же споткнулся об игрушку, оставленную его дочерью после игры в больницу. Он долго стоял у изголовья кровати, где спала дочь и думал. Думал о том, как несправедлив он, несправедлива мать по отношению к этому существу. Как несправедливо мало она получит их любви и их улыбки теперь. Он проклинал себя за слабость, он порицал лишь себя за то, каким мягкотелым он оказался, столкнувшись с непробиваемой стеной потери, жуткой и грызущей утраты. Стремительный и случайный луч утреннего солнца проскользнул в комнату и начал гладить ребенка по лицу. Девочка открыла глаза и, увидев папу, сладко потянулась, упершись кулачками в спинку кровати.

Родители наивно верили, что их младшая дочка ничего не знает. Но ребенок все чувствует, она все понимает и принимает еще быстрее, чем ее несчастные отец и мать. Она начинает играть свою роль еще раньше, чем отчаянные родители, и прекрасно понимает, что и они играют и что так нужно.

Женщина мыла посуду, тихо ото всех плакала и не думала ни о чем. Будто вместе с остатками еды она смывала остатки жизненных сил. За стеной соседская собака просилась на улицу, громко лаяла и рычала. Слезы из карих глаз прыснули интенсивней после этого шума и гама. Ей было жалко себя. Стыдясь этого и браня себя, как и ее муж, за неспособность справится со всем, как взрослый человек. Ее родители всегда говорили о ее незрелости, даже когда ей было тридцать лет. И сейчас, стоя у раковины на своей крохотной кухне, она осознала, что значили эти слова. Она до сих пор беззащитный ребенок. Даже ее восьмилетняя дочь была сильней и отчаянней своей дорогой матери.

Семья собиралась в полной тишине, только изредка за входной дверью слышались стуки дверьми, звуки поворачивающегося ключа и шаги, отличающиеся друг от друга темпом и громкостью. Девочку собирал муж, она напевала какую-то песню из рекламы по радио, он натягивал на нее колготки, смотря в пол. Душой он был на месяц в прошлое. То же игривое солнечное утро, он сидел за прежним местом, щеку грел молодой луч солнца, такие бывают только в последние дни мая. Жена, справившись с завтраком, была в комнате дочери и щекоткой заставляла ее подняться с постели. Резвые упругие шаги ходили по коридору, но хозяин этих звуков не появлялся на кухне, он чего-то ждал…

Закрыв тихонько дверь спальни, женщина, опять глубоко вдохнув и выдохнув, заглянула мельком в детскую и направилась по коридору в прихожую. Шажки были легкими, как ветер заколыхал пшеницу в поле, словно и показалось, что кто-то прошел. Дальше за ней будто бы выбежал цыпленок, быстро и шаловливо в прихожую принеслась дочь, одетая отцом кое-как и неумело. Следом и он сам, запыхавшийся, было видно, что ребенка он одел с трудом.
Нет, она все-таки ошибалась в своей безоружности теперь. Ее взгляд преобразился при появлении крохи и всей этой забавной картины. По телу словно прошел ток, а она наполнилась цвета, выплеснув остатки энергии в мимолетном восхищенном взгляде на дочь, так сильно похожую на маму сумасшедшей и буйной кудрявой головой. Она, как игривый ветерок, поправила на ребенке не до конца застегнутое платье, не дотянутые колготки и выбившиеся из по-отцовски тугой косы пряди.

Все вышли в подъезд, все вышли молча и лифта ждали тоже молча. Лишь ребенок пританцовывал, махая ручонками и мотая резвой головкой. Двери лифта распахнулись, и семья зашла. Девочка теребила мамин плащ, а отец все так же смотрел на жену и искал ответа, искра в ее глазах уже погасла. Задумавшись, она стала походить на каменное изваяние, глаза имели стеклянный неестественный блеск, отражающий от себя все вопросы мужчины, не пропуская вглубь. Двери лифта распахнулись, и семья вышла.

Их автомобиль уже стоял у дома. Усадив дочь в детское кресло, супруги  сели вперед и мягко хлопнули дверью, так, что пришлось делать это несколько раз, чтобы они окончательно закрылись. Не сговариваясь, они оглянулись назад на ребенка, чей взгляд уже был приклеен к окну, в ожидании увлекательного путешествия. Чуть кивнув головой в очках, мужчина завел машину и поехал. Солнце все так же пряталось за тучами, от этого казалось, что теней вовсе нет и люди не люди, а призраки. Тихий гул снаружи и от их машины заполнял все пространство в ней, даже ребенок молчал и заворожено глядел в окно. Именно ей показалось, что прохожие стали прозрачными телами, летающими так низко над землей.

Дочь завезли на детский праздник, день рождение мальчика из группы в детском саду, в который она ходила. Женщина проводила ее до дверей квартиры той, другой семьи, у которой сегодня счастье, поздоровалась с родителями мальчишки и передала свое чадо, поцеловав на прощание в теплый лобик. Перед тем, как выйти на улицу она запахнула плащ посильнее и одела перчатки.

Машина ехала неспешно по ровному голубому асфальту. Им пришлось заговорить, просто было необходимо это обсудить. Супруги с большими паузами обсуждали ближайшие расходы. Точнее муж рассказывал и высчитывал все вслух, а жена тихо и смиренно угукала, теребя, как и ее ребенок, уголок плаща.

Машина ехала неспешно по ровному голубому асфальту. Оказавшись у пункта назначения, мужчина свернул на парковку и остановил автомобиль. Это означало, что женщина должна выйти, а он будет искать свободное место, чтобы оставить машину. Она медленно вышла из машины, опять только после нескольких попыток  закрыла дверь.

Идя, волоча ноги, к собравшейся толпе, она была совершенно спокойна, и, даже дойдя до нее, она оставалась непоколебимо тихой. Все, завидев их машину издалека и то, что вышла она, повернулись в ее сторону и ждали. Кто-то, опустив глаза, мял в руке два грустных цветка, кто-то, заливаясь слезами, невротично тянул к ней трясущиеся руки. И все они были как стайка рыбешек, объединены общим потоком мыслей, общим потоком слез.
 
Вот она подошла. Пожилая женщина, которая больше всех плакала, стояла рядом со своим мужем, смотрящим совсем не туда, куда смотрели все, он смотрел в никуда. Он держал свою горюющую супругу под локоть, а сам изредка, пожимая плечами, сплевывался и смахивал кулаком с щеки катящуюся одинокую слезу.  Это родители женщины, которая совсем недавно тоже была родителем своему ребенку, теперь она чей-то ребенок. Мать в истерике, на согнутых от бессилия и горя ногах, подбежала к ней и обнимала, целовала и мочила абсолютно сухие щеки дочери своими горькими слезами, меж тем терла их своим уже мокрым носовым платком. Дочь стояла, как неподвижная осинка в безветренную погоду и лишь слегка качала головой, отстраненной в сторону отца. Она смотрела не на него, а больше в него, и опять выплыл этот вопрос: «Почему?». Старик же, сделав тяжелый шаг в их сторону, в сторону дочери и повисшей на ней рыдающей матери, качал головой и без особого интереса разглядывал дрейфующею толпу родственников и друзей, не знающих, что делать.

Подошел супруг кудрявой женщины, пожал руку тестю и кивком поздоровался со всеми присутствующими. Голова жены волной перекатилась с одного плеча на другое и посмотрела куда-то за мужчину. Он это видел и даже не пытался поймать ее взгляд.

Появился организатор и попросил пройти всех в зал прощания. Как только первая волна людей зашла в помещение, послышались охи и истеричные всхлипы. Когда супруги зашли, толпа расступилась и как-бы двинула их в центр комнаты. В этом самом центре стоял гроб с открытой крышкой. Вокруг него стояли лилии и множество венков. В ушах мужчины появились опять те же звуки, мучившие его сегодняшним утром.

 Резвые упругие шаги ходили по коридору, но хозяин этих звуков не появлялся на кухне, он чего-то ждал… Он ждал письма из университета, в который так хотел поступить, именно в этот день оно должно было прийти, подтверждая его поступление. И вот, в приподнятом искрящем настроении он вошел на кухню и остановился в проходе, деловито оперев руки о дверные косяки. Сидевший за столом холеный мужчина в очках, энергично повернул головой в сторону сына, в сторону восемнадцатилетнего юноши с зеленым пытливым взглядом, широкими уверенными плечами и вздернутым носом с улыбающимися под ним узкими губами. Он так постоял совсем немного, не мог себя унять и опять пошел мерить шагами коридор квартиры. В это утро тоже было тихо в их доме, но не так, как сегодня, а торжественно и приятно напряженно…

Женщина, как прохожие за окном машины, проплыла к гробу, в котором лежал их сын. Она сначала будто ждала чего-то, что он вдруг откроет глаза и так же игриво, как в тот день (она тоже его отлично помнила), щелкнет пальцами и улыбнется. Руки сами потянулись к его молодому лицу. Она впервые видела его таким бледным, слегка синие губы сильно сомкнуты, а веки невероятно спокойны. Она молчала не оттого, что была бесчувственна или черства, а лишь потому, что не верила и не могла представить такой судьбы для ее старшего ребенка.
Первые слезы покатились по еще щекам, которые были ни чуть, ни бледнее щек покойного. И, несмотря на отчаянный шум людей вокруг, ей казалось, что было очень тихо, что только она, ее муж и сын находились здесь. Комок в горле сначала щекотал внутри, а потом безжалостно давил горло, заставляя несчастную мать трястись в тяжелой бесшумной дрожи. Грудь ее тянуло к сыну, и она послушно упала в гроб и заплакала, как тогда, когда мыла посуду в своей маленькой кухоньке.

Так прошло все время. Когда пришло время нести покойного на кладбище, что было в пятнадцати метрах от зала прощания, мужчина буквально загреб безжизненную и истощавшую супругу в руки и позволил персоналу бесшумно закрыть крышку. Так же он тащил ее и за гробом, плывущим над толпой родственников и друзей. Никто не замечал девушку с краю от всех, идущую в конце и смотрящую себе под ноги, рассматривая лепестки цветов, оставленные впереди идущими.

Никто ни говорил, ни слова. Не было прощальных речей, но это не было понято как неуважение к юноше, просто все всё знали. Взгляды, слова, прикосновения теперь излишни, не имеют и сущего смысла. Лишь одно прикосновение, одно дыхание может быть важным для них… Дыхание сына, который не должен был так уйти из этого мира, ни за что.

Вязкие тучи и сдавленный воздух, двигаемый душным ветром, делали дыхание матери еще более тяжелым, а мысли отца еще менее заметными в его потухших зеленых глазах. Гроб, висевший над свежевыкопанной ямой, слегка покачивался на веревках, которые уже ослабляли люди, опускавшие его на дно. Каждый подошел и бросил шепотку земли, каждый подошел и бросил туда щепотку своей души. Теперь лицо мальчика могло быть увиденным только в воспоминаниях его близких.

После полагающихся поминок и сострадающих взглядов мужчина усадил полуживую жену на заднее сиденье машины, и они поехали домой. Забрав уставшую и притихшую дочь из гостей, они вошли в лифт, поднялись на свой этаж. В почтовом ящике было запоздалое письмо. Из университета. Тяжело подняв голову, она посмотрела на обнимающего ее мужа и спросила совсем тихо,  глазами, почему ее сын не дожил до получения этого письма, почему кто-то решил, что он не доживет до этого дня, почему кто-то смог лишить его этого дня и насмерть сбить машиной?...

В полной тишине ключи легко повернулись в замочной скважине, и дверь со скрипом пустила их в квартиру. Раздевшись, словно с помощью невидимых сил, они прошли по коридору, не включая свет, до своей спальни. Девочка сама разделась, скинув вещи на пол, и будто легла спать. В то время родители, абсолютно аморфно двигаясь по комнате, приоткрыв окно, тоже легли в кровать.

Через некоторое время, когда мать без осознания, где она и что с ней происходит, уснула, а отец долго перекладываясь с одного бока на другой тоже, наконец, провалился в тяжелый сон, кроха тихо вошла в их спальню и осторожно проскользнула между родителями. Поцеловав их обоих, она вздохнула, совсем как ее мама, и закрыла глаза, представив, что ее брат ходит по коридору, смотря на них своим зеленым взглядом.