Горстями и клоподавно

Сергей Прокопьев

ГОРСТЯМИ И КЛОПОДАВНО

Дед Петро справлял День Советской Армии. Давно уже в новейших святцах отсутствовал боевой праздник с таким названием, у ветерана, воина Красной Армии, он проходил исключительно под данной вывеской. И хотя на календаре красовалось 19 февраля, а не искомое 23-е, веселье было в разгаре.
Дед Петро сидел на полу с гармошкой в руках и пел: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…» Продвигалась дивизия к месту кровопролитных боёв за новую жизнь, не торопясь. Только разойдётся по пересечённой местности, как: стоп, машина, слазь, шофёр, не работает стартёр! Причина, конечно, не в стартёре – «что-то горло дырынчит, надо горло промочить». Благо, бегать далеко не надо: бутылка рядом стоит. Промочит певец голосовые связки, устранит вокальные помехи и по-новой растягивает меха «по долинам и по взгорьям».
В данном исполнении текст был каноническим, не подкопаешься. Тогда как в музыкальное сопровождение то и дело вкрадывалось враньё. Когда оно становилось вопиющим, дед Петро в сердцах отрывал пальцы от клавиатуры и возвращал песню на исходные позиции. К месту назначения – «Приморью» – должен был добраться без помарок, дабы безошибочно взять «белой армии оплот».
Музыкально-боевые маневры происходили далеко за полночь, песня на колыбельную не тянула, дочь Елена маялась в соседней от музицирования комнате. Сказать отцу: «Заканчивай поход, пора спать!» – знала по опыту – ничего не даст. А придумать, как по-другому прекратить продвижение войск, не могла.
…Родова у деда Петро была голосистой и певучей. В довоенные времена на свадьбе тётки как затянут на бог знает сколько голосов «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю», как поведут мелодию по душам односельчан, те про вино и закуску забудут. Будто околдуют Рыбаси, ничего не надо – пусть поют и поют… А дядька на баяне играет. Петро прилипнет к баянисту, глаз с его пальцев не спускает, и одно в голове: «Научусь так же, истинный Бог, научусь». А в будни приставал: «Дядя Андрей, научи!» Тот всё откладывал…
В госпитале, очнувшись безногим, первым делом спросил:
– На баяне буду играть? Руки целы?
– Даже на рояле!
– Не, на баяне дядька обещал научить.
– Девок охмурять! – подмигнула медсестра.
– Не, песни играть! – застеснялся Петро.
– Будешь, солдатик. Обязательно будешь!
Но жизнь, расстреляй её комар, понесла по кочкам, только держись. Не до певучих чёрно-белых кнопок. Не раз сокрушался Петро: «Рано Гитлер, бисова кровь, войну открыл, ой, рано. Не дал баян освоить. Сейчас бы жил не тужил…»
Приходилось инвалиду тужить. Всякое бывало. Одно время фотоделом подкармливался. Из аппаратуры фотокамера и ничего больше. А тогда не сейчас: щёлк-щёлк и без всяких проявителей-закрепителей огребай монету. Всё врукопашную. Денег на фотоувеличитель где взять? Да и электричество до родной деревни ещё не дошло. Как тот солдат, что из топора кашу варил, разведчик Петро одним фотоаппаратом обходился. При помощи системы зеркал, установленных в состыкованных трубах, солнечный свет залучал в тёмную комнату на самодельный увеличитель, с объективом от той же фотокамеры. Так печатал снимки со свадеб и других деревенских событий. И вздыхал. Будь в руках баян, королём бы жил, обрабатывая сельские праздники.
– Ничего, мы ещё сыграем, – упрямо твердил. – Гармошку всё одно освою.
Когда женился, супруга Настасья сразу в штыки встретила мечту о музыкальном будущем.
– Не дури, – злилась на упрямые мечты.
– Боишься, расстреляй меня комар, буду баб охмурять, – смеялся Петро, тогда совсем не дед.
Самое интересное, и, будучи в солидном возрасте, музыкальные мысли из головы не выкинул.
На юбилей в шестьдесят пять лет дети подарили гармошку.
Радости было. Аж подпрыгивал на протезах.
– Эх, гармошечка-гармазеюшка! – гладил инструмент. – Долгожданная моя!
Пробовал на звук и светился, припадая щекой к мехам.
– От, золотенькие у меня детки! От, Леночка и Боречка! От, угодили папке!
Со шкодным лицом пел:
Растяну меха гармони!
Заглушу аккордеон –
Третий день милашка гонит
И меня, и самогон!
«Растянуть меха» он мог, а вот «заглушить» кого-нибудь стройной музыкой – увы… Тем не менее весь вечер за столом не отпускал подарок от себя.
– Дай поставлю на шкаф, – говорила жена. – Чё без толку держать. Не умеешь ведь!
– Не трожь, мамка!
Уже на следующий день «мамка» категорически потребовала в её присутствии не музицировать.
– Мне твои упражнения-испражнения не нужны! Без них нервы истрепал за сорок с лишним лет! Умел бы, тогда другое дело. Не смеши людей!
– А как я научусь?
– Только не в моём присутствии. Без меня, хоть ложкой хлебай… А когда я дома, никаких пиликаний…
– Ты всегда дома!
Пришлось поставить гармонь на шкаф пыль собирать. Но самоучитель дед купил, теорию осваивать, листал и сам над собой смеялся: «Это, расстреляй меня комар, как девок по переписке целовать».
Лет пять стоял беззвучно инструмент на шкафу.
– Испортится без дела, – сокрушался потенциальный гармонист.
И только через полгода, после того как схоронил жену, достал «гармазеюшку».
Хотел в кружок записаться. Обзвонил все клубы, ни одной студии для гармонистов не нашёл.
– Ну, и дураки! – оценил ситуацию. – Сам научусь!
На кнопки клавиатуры наклеил кружочки с названиями нот: до, ре, ми и так далее. Приступая к разучиванию песни, писал свою партитуру. К примеру: до 2, ми 3, соль 1. Что означало в переводе на язык действий: до нажимать два раза, ми – три… Длительность звуков – целые, половинные, четвертные – не обозначались в оригинальной записи. По поводу этой составляющей музыки дед Петро полагался исключительно на слуховые данные. «Чё мне симфонии играть?»
Смастерил несколько пюпитров, дабы самодельные партии песен держать при разучивании перед глазами. Для игры на полу (без протезов, сидя на полу, очень удобно) – одна подставка для нот. В случае музицирования на диване – другой пюпитр, за столом – третий. Основательно подготовился.
Разучивал песни, как сам говорил, «давя клопов», или – «клоподавно». Больше, чем на одну кнопку, сразу не нажимал.
Взялся за гармошку настырно. Играть, считал, так играть, а не мечтательные пузыри пускать. Без того уйма лет безмузыкально потеряно. Поэтому продыху инструменту не давал.
Первую песню выбрал «Во поле берёза стояла».
– Ух, у нас в разведке один хорошо её пел! Как затянет, бывало!
Действовал начинающий музыкант так. Усядется, скажем, на полу, пюпитр с партитурой поставит, и поехали:
– Во поле берё…
Конечно, каждую клавишу, прежде чем нажать, глазами поймать надо. Мелодия и без того неспешная, у деда Петро вообще со скоростью черепахи движется. Через очки на носу посмотрит в партитуру, потом на меченые клавиши, дабы точно совместить одно с другим, извлекая песню из гармошки. На пути от партитуры до клавиатуры нередко происходили потери, и тогда враньё закрадывалось во вдохновенную игру.
– Деда, какую-то левизну играешь! – не могла промолчать внучка Юлька.
– Сам вижу! – психовал дед. – Молчала бы, соплюшка!
– Сам соплюх!
Пальцы у гармониста отнюдь не для виртуозных пассажей – суставы узлами, подушечки шляпками болтов – так и норовили, кроме нужной, за компанию соседнюю пуговичку прихватить. То и дело инструмент блажил аккордом, не предусмотренным нотной грамотой. Случалось, на пути к цели палец за палец запнётся, опять затык.
Дед не отчаивался от таких мелочей. Тем более играл и пел одновременно. Враньё сопровождения покрывал вокальной партией.
– Во поле берёза, – к примеру, бравенько сыграет и споёт без помарок. Как результат – головокружение от успехов. Забудет, какого следующего «клопа давить».
– Вот, расстреляй меня комар! – ругнётся и по-новой заводит: – Во поле…
И тут же другая заковыка – палец оступится, не на ту пуговку попадёт.
– Ну, старый тупень! – обзовёт себя, но продолжает упорно гнуть своё: – Во поле берёза…
– Когда она у тебя стоять будет? – не выдержит Елена.
– Ты лучше борщ не пересоли! – защитится музыкант. – Кричишь под руку. Сама вечно соли набуровишь, без самогонки в горло не лезет.
– Тебе лишь бы повод осамогониться найти! То не лезет – пересолила, то не лезет – другая холера!
– Во поле берёза стояла, – удачно перейдёт трудную часть гармонист, – во поле…
И опять тормоз – не может отыскать, с какой клавиши продолжать «кудрявая»…
– На полу неудобно играть, – найдёт выход из заминки, – некуда меха растягивать.
Начинает перемещаться на диван. С помощью Юльки установит диванный пюпитр.
– Ничего, – усядется поудобнее, – оно всегда морока в ученье, зато потом, как заиграю, все девки на гулянке мои. «Не забуду четверга, было девок до фига…»
Спел частушку а капелла, без гармошечной поддержки.
– Дед, а зачем тебе девки? – спросила Юлька.
– Любовь крутить!
– Старые любовью не занимаются, – Юлька заявляет. – У них импотенции нет.
– Юлька, схлопочешь по губам! – выскочит из кухни Елена.
Дед, прикрывая внучку, громко заведёт в который раз:
– Во поле берёза стояла!
– Во поле кудрявая стояла, – помогает внучка, но быстрым ритмом собьёт, не давая дойти до заветного «люли-люли».
– Юлька, не мешай!
– Дед, ты опять сегодня не заломаешь берёзу! А зачем её ломать?
– Чтобы тебя прутиком выпороть! Может, старших начнёшь уважать! Любовь они, видите ли, крутить не могут!
– Папа, прекращай! – снова прибежит из кухни Елена…
Так бился за музыкальное будущее наш гармонист.
К моменту действия сегодняшнего рассказа, когда дед Петро праздновал День Советской Армии, он уже прошёл начальный этап ученичества. И, как всегда самоуверенно, считал, что победил гармонь. Клавиатура всё ещё была в кружочках, хотя гармонист уже свободно ориентировался в расположении клавиш. На гулянках после первой рюмки рвался поразить гостей исполнительским мастерством, хватался за инструмент. Не всегда Елене удавалось вовремя пресечь гармошечные порывы. За душу, что там говорить, музыка из-под пальцев деда Петро никого не брала. Если и развлекала гостей, исключительно как цирковая экзотика: древний дед гармошку на восьмом десятке освоил.
Как бы там ни было – мелодии наш герой научился «клоподавно» выводить. С поддержкой басами дело обстояло хуже. Правая рука с левой никак не могли спеться. Одна в лес, другая – по своим делам. «Горстями», так называл дед Петро игру аккордами, – вообще плохо получалось.
Это не смущало гармониста, играть он любил. Репертуар был не слишком богатый, но по одной песне на все случае жизни. «Заламывал берёзу», Сулико из одноимённой песни искал, выпрашивал у мороза милость по отношению к себе и коню белогривому… Согласно тематике февральского праздника, растягивал меха «по долинам и по взгорьям…»
«Дивизию» на место боев вёл с привалами, на которых прикладывался к бутылке и дремал, положив голову на гармошку.
В эти моменты Елена радовалась: «Кажется, успокоился».
Однако вскоре опять «шли лихие эскадроны».
В одну из пауз дочь осторожно выглянула. Отец спал спиной к стене, голова на мехах. Елена осторожно взяла бутылку, где оставалось граммов сто пятьдесят (на пару часов «похода дивизии»), на цыпочках унесла. Затем вышла на лестничную площадку, повернула рубильник, отключила электричество в квартире, для правдоподобности картины – погасила лампочку на площадке.
Вскоре дед Петро проснулся.
– Чё темно-то, расстреляй меня комар? – обратился в ночь. – Лена, ты погасила?
Не дождавшись ответа, пошарил рукой вокруг себя. Играть и петь в темноте мог, но сугубо при наличии смягчителя «дырынчащего» горла. Коего не находил.
С трудом поднялся на протезы, щёлкнул выключателем в комнате, затем – в коридоре. Повозился с замками, открыл входную дверь.
– Расстреляй меня комар, – проворчал, – и здесь нет. Сволочи! День Советской Армии идёт, они свет вырубили! Сталина бы на вас!
– Лена, – обратился за сочувствием к дочери, – холодильник разморозится…
Долго ворчал, укладываясь на диван.
«Вот я умно сделала! – мысленно гладила себя по голове Елена. – Вот хитро придумала!»
А гармонисту в ту ночь приснился волшебный сон, в котором молодой Петро был одновременно в двух лицах: сидя на лавке, играл на баяне, да так играл, что пальцы в умопомрачительной скорости носились по клавиатуре, не давая спокойной жизни ни одной кнопке! И он же на круге плясал с «гарными дивчинами». Ноги – свои родные ноженьки! – резвые да проворные! заделывали такого гопака, что земля ходуном ходила!..